Вскоре выяснилось, что химериады пригласили меня к себе не бескорыстно. В ту же самую ночь своими красноречивыми пантомимами они доходчиво объяснили мне, что я должен буду для них делать. Мне предстояло плакать.

Из «Лексикона подлежащих объяснению чудес, тайн и феноменов Замонии и ее окрестностей», составленного профессором Абдулом Филинчиком

ХИМЕРИАДЫ [продолжение.]. Химериады появляются на свет в результате соединения блуждающих огоньков (Lux Dementia) с замонианским кладбищенским газом. Кладбищенский газ — неприятно пахнущее летучее соединение, выделяемое гниющими гробами и вырывающееся на поверхность из могил, в случае если они недостаточно утрамбованы. Блуждающие огоньки появляются вследствие попадания молнии в обычного светлячка, который потом продолжает летать в контуженном состоянии. Когда же блуждающий огонек встречается с кладбищенским газом, что по вполне понятным причинам случается чаще всего на кладбищах, происходит слияние молекул газа с атомами огонька, в результате чего появляется весьма устойчивое, беспозвоночное и очень несчастное существо, известное под названием «химериада».

Думаю, не стоит объяснять, что такое существо не может представлять собой ровным счетом ничего хорошего. Существо, лишенное позвонков, не нуждается в нервной системе, а тот, у кого отсутствуют нервы, не способен испытывать чувства — отсюда и повышенный интерес к чужим эмоциям. Ведь каждому больше всего хочется иметь именно то, чем его обделила природа. А учитывая необычный способ появления химериад на свет, вполне понятно, почему интерес их распространялся прежде всего на неприятные чувства, такие, как страх, отчаяние и тоска. Так что истерика, в которой так удачно соединились все эти чувства, совершенно естественно была предметом их самых страстных желаний.

В компании лесных духов. Химериады отвели мне место на одном из исполинских стволов, похожем на упавшую фабричную трубу, подстелили несколько пальмовых листьев, чтобы было помягче, и начали ждать.

Поляна быстро наполнялась лесными духами. Они проворно проскальзывали между стволов и с электрическим гулом и треском занимали зрительские места в партере. У меня волосы зашевелились на затылке, когда кладбище деревьев осветилось сотнями колышущихся и извивающихся тел. Все вместе они сливались в одно зеленоватое облако светящегося тумана, парившее на некотором расстоянии от земли. То и дело слышалось возбужденное покашливание или нервный смешок, пока последняя из химериад не заняла свое место и в ожидании не уставилась на меня. Тут воцарилась полная тишина.

Я знал, чего они ждут, только настроение у меня в тот момент было неподходящее. Мне, конечно, было не по себе, но все же не настолько плохо, чтобы разреветься. Казалось, в теле моем вообще не осталось больше ни капельки жидкости. Никогда еще рот и горло не были такими сухими. Но я изо всех сил старался. Я нахмурил брови, наморщил нос и перепробовал все возможные гримасы, чтобы выдавить из себя хотя бы слезинку.

Я попробовал всхлипнуть, но вместо этого довольно глупо закряхтел. Химериады заволновались. Некоторые из них уже завели свои заунывные песни, и по залу прокатилась волна электрических разрядов. Я несколько раз вздрогнул всем телом, изображая рыдания, и начал тереть глаза, чтобы заставить их наконец смочиться слезами, но все эти жалкие, фальшивые ухищрения ровным счетом ни к чему не привели — слез по-прежнему не было.

Некоторые химериады уже начали вскакивать с мест. Послышалось громкое шипение, как из неисправной газовой горелки. Кое-кто из них стал медленно подступать ко мне, совершенно очевидно не имея на уме ничего хорошего. Я попробовал разжалобить себя мыслями о том, какой я несчастный, одинокий, голодный, всеми покинутый медведь, без крова над головой, родителей и друзей. Я вспомнил о счастливых временах на корабле у карликовых пиратов и о том, что они для меня — увы! — навсегда остались в прошлом. Тут я и впрямь почувствовал себя самым несчастным, самым одиноким и самым голодным синим медвежонком на всем белом свете, самым жалким существом, какое только можно себе представить. И вот наконец на глаза мои навернулись слезы!

Я заплакал. Слезы текли все сильнее, превращаясь в два бурных потока, два соленых водопада. Они просто фонтаном били у меня из глаз, наводняя нос и пузырясь на губах. С протяжным, душераздирающим воплем я плюхнулся плашмя на землю и принялся молотить кулачками по стволу дерева, который гулко отзывался пустым нутром, так что по чаще гуляло громкое эхо. Я дрыгал ногами и вырывал из шкуры коротенькие волоски. Потом встал на четвереньки, запрокинул голову и завыл на луну, как последний бездомный пес. Это была первоклассная истерика, гораздо лучше, чем в первый раз.

Закончилась она так же внезапно. Продолжая еще по инерции всхлипывать, я сел и смахнул последние слезинки. Сквозь завесу слез химериады выглядели еще кошмарнее. Они сидели на поляне совершенно неподвижные и жадно таращились на меня.

Повисла гробовая тишина.

Я шмыгнул носом, готовый ко всему. Что они собираются делать, сожрут меня или еще что похуже? Но, как ни странно, в тот момент мне было совершенно все равно. И вдруг откуда-то из последних рядов послышались робкие хлопки. Большинство химериад сидели по-прежнему неподвижно. Вскоре, однако, захлопала еще одна из них, потом еще, и вот уже вся поляна как по команде встала и разразилась бурными овациями, на которые лес отвечал многоголосым эхом. Они хлопали в ладоши, кричали «браво» и даже пытались свистеть, засунув в рот тонкие прозрачные пальцы. Некоторые отчаянно колотили по стволам палками. Шум поднялся невероятный. В мою сторону полетели букеты цветов. То там, то тут в небо зеленой ракетой взмывала одна из химериад. Короче говоря, эти обычно такие холодные и бесчувственные существа выказывали на редкость бурный восторг. И должен вам сказать, я растрогался.

Еще бы, не каждому удается в одночасье стать настоящей суперзвездой. Я, правда, не получил никаких денег (тогда я вообще не знал, что это такое), однако химериады щедро снабдили меня едой, пусть даже самой незатейливой: орехами, ягодами, бананами, кокосами и родниковой водой, но в те минуты ни о чем другом я и не мечтал. Слава Нептуну, лесные духи быстро смекнули, что их собственный странный способ насыщения мне не подходит. Сами-то они питались чужими страхами. Я слышал еще от карликовых пиратов, что химериады по ночам летают над морем, высматривая в темноте корабли, а потом пугают команду своим пением и воем. Попадется им на пути такой корабль, и они будут медленно, с наслаждением, как молочный коктейль сквозь соломинку, тянуть из своих жертв весь их страх до последней капельки.

Когда я встречал возвращающихся с ночной охоты лесных духов, сытых и довольных, насквозь пропитанных страхом, разбухших, словно губка, у меня волосы вставали дыбом. Поначалу они и меня собирались приобщить к своим ночным вылазкам, но вскоре оставили эту затею, заметив, что я не умею, как они, разгуливать по воде.

Несмотря на мое первоначальное отвращение к химериадам, со временем я стал получать настоящее удовольствие от своих ежевечерних концертов. Лихорадочное волнение перед выходом на сцену, с каждым днем становящиеся все более и более утонченными спектакли, восторженные аплодисменты в конце, — я уже не представлял себе жизни без этого. Теперь мне не составляло большого труда в нужный момент разразиться рыданиями (и по сей день я сохранил эту способность: если того требует мизансцена, могу тотчас залиться слезами).

Стоило мне только подумать о чем-нибудь грустном, и слезы сами собой градом катились из глаз. Со временем я научился разнообразить представления художественными трелями, то есть нарастающими завываниями, чередуя их с многообещающими, захватывающими паузами. В моем арсенале имелись все средства — от тяжких вздохов и горьких стенаний до истерических воплей и припадков ярости. Я научился координировать темп всхлипов и мелодию завываний так, что они сливались в одну замечательную симфонию. Я мог довести истерику до самой высокой ноты, чтобы тут же снова спуститься на тихие и низкие причитания. Иногда я долго и нудно бормотал что-то себе под нос — публика просто с ума сходила, томясь ожиданием, — а потом вдруг разражался протяжным воем раненого тюленя.

Успех. Химериады целиком и полностью были в моих руках. С каждым вечером овации становились все громче, продолжительнее и фанатичнее. Лесные духи осыпали меня цветами, чуть не душили пышными венками и буквально заваливали ягодами и фруктами — неудивительно, что я все больше и больше привыкал к своей роли и она начинала мне даже нравиться. Когда стоишь в свете огней рампы и слышишь восторженные крики публики (пусть даже это тусклый фосфорический свет прозрачных тел химериад и их невнятный, таинственный вой), нетрудно потерять голову. Не следует забывать, что в те времена я был еще очень молод — это была всего лишь вторая моя жизнь.

Вскоре мои концерты снискали мне невероятную славу, и я, как и полагается примадонне, начал капризничать. Если публика, к примеру, аплодировала не слишком бурно, я просто вставал и уходил со сцены, не проронив ни звука. Иногда я специально симулировал приступ мигрени, чтобы отложить выступление и помучить химериад. Я сделался очень противным, почти таким же противным, как они. Я начал даже подражать их отвратительному пению, пытаясь копировать жуткие звуки. Сначала я спал отдельно ото всех под открытым небом, но потом уже не гнушался общества моих зеленых друзей и залезал вместе с ними на ночлег в катакомбы древесных завалов. Я сладко спал, устроившись в самом центре гудящей стаи, и мне снились кошмарные сны химериад. Вскоре я, как и они, насквозь пропах древесной гнилью и стал даже немного светиться в темноте, поскольку мой мех впитал их фосфоресцирующий газ. Мало того, я даже стал учиться ходить по воде, чтобы сопровождать лесных духов во время ночной охоты, — правда, вскоре от этой затеи пришлось отказаться, после того как я раз чуть не утоп в болоте.

Сам я не замечал, что изо всех сил стараюсь походить на химериад. Молодым людям вообще свойственно желание быть как все. Страшно было не это, а то, что я, казалось, вполне смирился с перспективой провести на острове, среди лесных духов всю оставшуюся жизнь.

Ходячий ужас. Однажды вечером, продолжая свои упражнения в хождении по воде (теперь я выбирал для этого самые мелкие лужицы), я вдруг увидел свое отражение в зеркальной глади водоема. Я с удивлением отметил, что пытаюсь копировать неуверенную, шаткую поступь химериад и даже пытаюсь подражать их гадкому, блеющему смеху. Поверхность воды подернулась рябью, отразив мое тело, извивающееся как у зеленых духов. Я пришел в ужас.

«Что, — молниеносно пронеслось у меня в голове, — что подумают обо мне карликовые пираты, если увидят меня в таком виде?» Мне стало стыдно. Краска стыда и сейчас заливает мое лицо, как только я вспоминаю, до чего тогда докатился.

В тот самый момент я твердо решил бежать. Когда дурные манеры входят в привычку, необходимо срочно менять окружение.