У меня пошла носом кровь.

– Со мной тоже такое бывает, когда я волнуюсь, – заметила Лизбет. Она гладила для меня платье. На столе стоял горячий утюг. – Наклонитесь над ним. Пусть упадет несколько капель, это помогает.

Я склонилась над утюгом. Кровь зашипела на раскаленном железе. Я вдруг почувствовала, как мне не хватает Марии и ее суеверий. Мы долго находились вместе, сблизились друг с другом, но теперь я больше ее не увижу. Даже не узнаю, как сложилась жизнь у нее и малышки. Сработает ли ее уловка насчет кормилицы? Не будет ли дочка слишком похожа на нее? Бесполезные вопросы. Смерть вырывала меня из круга живых, и скоро я навсегда уеду из страны.

Мне было одиноко. Я могла общаться только с этой женщиной, Лизбет, которую раньше никогда не видела. Где Ян? Я откинула голову и прижала к ноздрям платок. Утюг меня не вылечит. Во мне еще слишком много крови; я жива.

Где же он? Церковные колокола пробили восемь. Лизбет отправилась вниз, забивать гуся. Я достала свои четки: это все, что у меня осталось, я буквально вцепилась в них после смерти. «Святая Мария, матерь Божья…» Я перебрала все бусинки на четках, молясь о том, чтобы Ян поскорее пришел. Какое кощунство: просить об успехе собственной измены, – но ведь я все равно уже проклята.

Наконец кровь остановилась. Я сняла ночную рубашку и натянула одежду, какую оставила мне Лизбет: сорочка, черная юбка, черное платье и корсет. Никакой экзотики: хватит с меня игр. Я пойду в черном, накинув синий плащ, который надевала жена зеленщика, изображая Мадонну.

Я села на кровать и стала ждать. Снаружи доносились голоса и детский визг. Маттеус гонялся за малышами по всему дому.

– Я чудище, я вас проглочу! – ревел он.

Лизбет упрашивала его:

– Не возбуждай их. Они не будут есть за ужином.

В коридоре прогремели шаги, и все затихло. Где-то вдалеке залаяла собака. Я чувствовала себя отрезанной и от этой шумной семьи, и от самой жизни. В Утрехте меня оплакивали мать и сестры. Я старалась об этом не думать. В свое время я оставила Корнелису записку на случай своей смерти, прося его поддержать моих близких: возможно, это упрочит их благосостояние, но вряд ли утешит. Неподалеку, в доме на Геренграхт, Корнелис скорбел по усопшей жене. Как я могла так поступить с ними? Оказаться жесткой и принести их в жертву ради собственного счастья? Я могу сбежать хоть на край света, но они навсегда останутся со мной, в моем кровоточащем от боли сердце.

На колокольне пробило четверть. Дрожащими руками я раскладывала на коленях плащ. Ян уже должен был прийти. Что случилось? От него никаких известий, ни одной записки. Дом погрузился в тишину. Даже голос Маттеуса затих. Я не решалась выйти из комнаты: меня не должны увидеть дети.

Вскоре я услышала на лестнице шаги. Медленные и тяжелые: поступь старика. Это Корнелис. Открыл мой гроб и увидел в нем песок. Меня разоблачили. Ступеньки громко скрипели. Странно, но во мне не было страха. Наоборот, я чувствовала облегчение. Все кончено. Дверь открылась, и в комнату вошел Ян. У него был ужасный вид: серое лицо, опущенные плечи. Он молча опустился на кровать – ни приветствий, ничего.

– Мы проиграли, – наконец произнес Ян.

Мне не сразу удалось вникнуть в рассказанную им историю. Геррит съел луковицу тюльпана? О чем он говорит? Ян сказал, что они забрали все.

– Кто?

– Мои кредиторы. Картины, одежду – все. – Он помолчал. – Скорее всего они подадут на меня в суд. Не считая доктора: он не сможет, потому что тогда все узнают о его делишках. Моих средств не хватит, чтобы расплатиться с долгами. Даже с их четвертой частью.

Ян взял меня за руку, усадил на кровать и стал гладить мои пальцы.

– Прости меня, любовь моя. Я был дураком. Но кто бы мог предвидеть подобную нелепость?

– То, что мы совершили, гораздо хуже, чем нелепость, – пробормотала я.

Мы сидели рядом, плечом к плечу. Я думала о греховности – о нашем глубоком, неискоренимом беззаконии. Бог все это время следил за нами.

– Мы сделали нечто столь ужасное.

– Послушай меня, дорогая…

– Мы это сделали. И должны быть наказаны.

– Мы любили друг друга. – Ян взял меня за подбородок и повернул к себе. – И любим до сих пор. Вот почему мы все это затеяли, ты помнишь?

Я смотрела в его лицо: блестящие синие глаза, всклокоченные волосы.

– Ты умерла, – продолжил он. – Мы не можем оставаться в Амстердаме, нам придется уехать. Мы начнем все заново, пусть с пустыми руками, но начнем. Ты согласна жить со мной в бедности?

Я не слушала его. «Дайте мне ее поцеловать!» – кричал Корнелис, когда его оттаскивали от моего тела. Где-то там, в темноте, моя мать рыдала над своей умершей дочерью.

– Мы справимся, мое сокровище, – с жаром говорил Ян. – Мы по-прежнему можем уплыть завтра утром, еще не все потеряно. Я попрошу Маттеуса одолжить мне денег на проезд и расплачусь с ним, как только найду работу. Уверен, у меня будет много работы… – Он схватил меня за плечи. – Не отчаивайся, любовь моя.

Бог постоянно следил за нами. Всевидящий Господь. Я всегда это знала, но страсть застилала мне глаза. Теперь Он решил наказать нас.

Ян смотрел на меня, читая мои мысли.

– Бог простит нас. Прошу тебя, не падай духом, София.

Мы замолчали. На улице залаяла собака. Снизу потянуло запахом жареного мяса. Я не могла произнести ни слова. Мне теперь все стало ясно; это был лишь вопрос времени. В мире существует безжалостное равновесие: мы совершили преступление и будем наказаны. Бог избрал Геррита своим орудием – пьяного, бормочущего слугу, – чтобы он выполнил Его работу. Все встало на свои места.

Воцарилось молчание. Я приняла решение. Повернувшись к Яну, я обняла его и поцеловала в губы. С какой страстью он ответил мне, с каким облегчением! Я запустила пальцы в волосы своего возлюбленного, бережно держа его голову в своих руках. Боже, как я его любила! Наши тела сплелись вместе, но тела тоже могут лгать. Мое часто лгало в прошлом. Я крепко обнимала Яна и пила его поцелуи так, словно не могла остановиться. Но теперь я предавала его, как все это время мы предавали других. Потом я высвободилась из его объятий.

– Ладно, сходи к нему и поговори, – сказала я, гладя его по волосам. – Попроси Маттеуса одолжить нам деньги. А я подожду тебя здесь.