— Жить-то хочешь? — уточнил сыскарь.

— Нет, — честно признался Иван.

— Я верю.

— А веришь, так убей.

— Нет, Иван Иваныч. Это уж ты сам. Но прежде или в литовскую тюрьму, или назад, в Кенигсберг.

— А туда зачем?

— Там сейчас господин Бухтояров.

— Это еще кто?

— Это тот, кого ты называешь Зворыкиным.

— Это он так себя называет.

— Не важно. Там еще один человек. Ты его не знаешь. Зверев его звать.

— И что?

— Понимаешь, ты же разумный человек, не мракобес, вот видишь, люди, в принципе, живут в цивилизованном мире. Нет там никаких границ. Ты вот свободно перемещаешься. Сегодня ты в России, завтра в Литве, потом в Польше или в Калифорнии.

— Туда-то мне зачем?

— Это я к примеру.

— Я не по своей воле перемещаюсь.

— Верно. Ты раб обстоятельств. Но из зависимости этой можешь вырваться.

— Помочь вам найти Бухтоярова?

— Верно. Ты его видел в лицо.

— И что, мне по городу ходить, сидеть в пивнушках? У вас же есть его фотографии.

— Фотографии — это одно. А вот живой взгляд — это другое. Притом что ты его видел совсем недавно. Походка, поворот головы, неуловимое нечто. Узнаешь, несомненно. Там все может решать доля секунды. Шансов, конечно, маловато. Но таких, как ты, несколько. И притом по всему городу тебе ходить не нужно. Будут несколько мест, где он появится обязательно.

— Ну, положим, я его вам укажу. А с какой стати? Ты вот, господин хороший, кто?

— Цивилизованный человек. Ты пойми, что эта земля — не русская. Ну нужно, наконец, Иван Иванович, смириться с реалиями. И держать ее у русских — нет сил. И они ее потеряют. Как потеряли, скажем, Литву.

— И кто приобретет?

— Мы приобретем.

— Цивилизованные.

— Да, Иван Иванович. Ты вспомни, что было в Кенигсберге при большевиках. Пьяные матросы на таксомоторах. Директора универмагов. Ну жрали вы от пуза, так ведь не для этого человек живет.

— Мы не боялись завтрашнего дня.

— Так ведь это была иллюзия. Напрасно не боялись. Посмотри, что теперь. И посмотри, что стало с Калининградом. Ведь его больше нет. Он плавно перетекает в новое качество. Тишина, чистота, немецкие вывески, названия. Круг времен. Здесь же Кант родился, а не Иван Калита. Хватит вам земли.

— Ты немец, что ли?

— Нет. Это было бы слишком просто. Дело в том, что это не для немцев земля предназначена. И они ее уже потеряли. И вы потеряли, и литвины.

— А кто приобретет?

— Мы, Ваня, цивилизованные. Ты пойми, что все кончилось. Москва этот край сдала за хорошие деньги. Да… ты прав. Им там скоро конец. Но они уже наши, цивилизованные.

— Иуды, что ли?

— Это всеобщее заблуждение. Иуда поважней Христа. Ведь он себя сознательно на вечное бесчестие обрекал. Он истинный Создатель. Тому-то что. Повисел на кресте. А этого две тысячи лет пинают сапогами.

— Да нет. Несознательно. Из жадности. И вас жадность погубит.

— Ваня, так весь мир живет. Весь цивилизованный мир от Иуды произошел. Ты посмотри, какие города, какие страны. Жизнь-то проходит. А ты — то в трюме, то на чужом хуторе.

— Деньги предлагаете?

— Лучше, Иван, жизнь. Жизнь с Люсей Печенкиной.

— А…

— А ты как думал? Девка твоя жива и здорова. Приветы тебе шлет. Зачем тебе иллюзии хранить? Отцы-командиры тебя сдали. Власть в области уже фактически у нас. Ты разве не видишь, что и границ никаких нет? Кто защищать будет? Ну конечно, найдется слой тех, кто будет биться и умирать на улицах города. Кто в Балтийске сгорит в кораблях. Ты знаешь, что такое хороший компактный заряд? Локальный. Про нейтронную бомбу слышал? Напалм, газы, другое кое-что. Город Калининград обречен. Но трупов на улицах и уличных боев можно избежать. А это зависит от того, сможем ли мы локализовать Бухтоярова. Ты же понимаешь, что историю делают не массы, а личности. Вот он личность. Но он — от Христа.

— И должен быть распят?

— Верно, Иван Иваныч. Ничего уже не остановить и не оспорить. Если взять ну, скажем, Литву, то в свое время ее можно было вам и не терять. Только потом — по колено в крови и с лесными братьями. Вы свой шанс упустили. Это навсегда, Ваня. Теперь вас добивать будут на Большой земле. Потихоньку и умело.

— Жестокие слова ты говоришь, инородец.

— Иван, я же наполовину русский. Ты думаешь, мне это легко видеть?

— По мамаше или по предку?

— По обоим. Долго рассказывать. Ты про генерала Власова знаешь что-нибудь?

— Ну вот, приехали.

— Ты, Иван, неграмотный. Ты стихи пишешь, а грамоты не разумеешь. И не знаешь про величайшую тайну той войны. Ты думаешь, союзники обманули-таки немцев при высадке? Фига с два.

— Ну, что там еще с союзниками? — Ивану уже этот разговор был в тягость, тем более что он чувствовал, что собеседник его был в некотором роде прав.

— А то, что немцы открывали фронт. Союзники должны были пройти мгновенно через них и остановить русских далече от Эльбы. Я — человек посвященный. Ты уж поверь. С документами работал.

— А ты-то здесь при чем?

— Не я, а папаша. Власовцы были дислоцированы вдоль побережья. Как бы второй линией обороны. И никому не могло прийти в голову, что они станут биться. Они же все сорвали. Они американцев не пропустили. Били их со страшной силой и едва не сбросили в Ла-Манш. А формально выполняли приказ. Их за это ненавидят по сей день во всем цивилизованном мире. Почти пятьсот тысяч сынов Америки положил враг народа Власов там, во Франции. Это же была сдача Гитлера союзникам, и она не получилась. А мой папахен там воевал и награжден немецкими орденами и медалями.

— Я рад за него.

— Ты не рад вовсе. Там много всякого случилось. И иного знать не дано нам еще очень долго. И не дождемся. Водки выпьем?

— Не хочу. Если бы в вену не колол, выпил бы. А так не стану.

— Как знаешь. Ну ладно, ты вот говоришь, немцы, не наше, наше.

— Это ты говоришь.

— Хорошо, я. Ведь германские земли — это на самом деле по большей части славянские. Полабские славяне. Слышал такое?

— Что-то смутное.

— А должен знать, что Берлин — это Берлов, Щецин — Щетинин, Лейпциг — Липецк. Не говоря о Вене. Вот когда терять-то вы начали.

— А ты уже как бы себя к нам не причисляешь?

— Нет, Ваня. Но это все решается в рабочем порядке. Симеона Полоцкого читал?

— Нет.

— То-то же. А там тайна раскола. Тогда латиняне сделали убийственно верный ход. Тогда все и рухнуло, не начавшись. А не было бы раскола, сейчас не было бы никакой Америки, а был бы сплошной форт Росс. А так латиняне перехватили стратегическую инициативу.

— Ты вообще-то в Бога веришь?

— Я протестант, Ваня. Это религия победившего братства. Там все ясно и понятно.

— Иди ты в свою протестантскую жопу.

— Как же я в нее пойду? Если только в чужую. В свою — не могу. Физически. Мне кажется, я тебя убедил. А если ты затаил корысть, то Люсе Печенкиной конец. И конец ужасный. Вначале ее на твоих глазах изнасилуют. Потом распнут на кресте, потом бензином обольют и спичку бросят. Ты все это видеть будешь и сделать ничего не сможешь. А потом мы тебя одного оставим, и ты повесишься рядом. Потому что не сможешь ни рукой шевельнуть, ни ногой. Мы их тебе бензопилой срежем. Будешь самоваром лежать подле своей распятой возлюбленной и стихи читать. А потом подохнешь. Не сразу, впрочем. Мы тебе раны перетянем, адреналинчику добавим, продержишься с час. Потом подохнешь. А Отто Генрихович Лемке вернется на свой хутор.

Только этого говорить сыскарю не следовало.

— Я согласен, — объявил Иван.

Назад, на российскую территорию, Ивана доставили на банальной моторной лодке. Катерок пограничный метнулся было навстречу, погудел, велел остановиться, потом погранцы, наверное, получили указания по рации, и все.

То, что граница открывается по телефонному звонку, Ивана не радовало. У него был какой-то смутный план на пограничном переходе упасть на землю, потребовать начальника заставы, попробовать объясниться. Он не мог поверить в то, что все кончилось. Но потом все же что-то произошло. Катерок стал возвращаться, и сопровождавшие Ивана молодцы, назвавшиеся Квасовым и Шатровым, занервничали, а потом и вовсе ушли в литовские воды.

— Ну что? Не все у вас получается? — обрадовался Пирогов, вновь увидев сыскаря.

— Да брось ты. Все у нас получится, — услышал он в ответ.

Теперь Ивана везли в автомобиле.

«Будут переводить через Советск», — обрадовался он. Так и вышло.

Но здесь все получилось без сучка без задоринки. На другой стороне Немана настолько типичные омоновцы приняли под белы руки Ивана, что о каком-либо мятеже и подумать было нельзя. Его скорее пристрелили бы тут же, чем дали бы устроить какое-то подобие спектакля.

По дороге на Калининград никак не миновать было Большаково. Везли его в банальных «Жигулях». Водила непонятный, никак не военный, и два, как скупо они пояснили, сотрудника внутренних дел — все те же Шатров и Квасов. Ростом хороши, в плечах удались, бодры и ненавязчивы. Хотят встроиться в мировой порядок. Без напалма и трупов на улицах Кенигсберга. Дело свое открыть. Магазинчик. Или выучить немецкий язык и остаться служить в полиции. А может быть, не знали они всего латинянского плана в подробностях. Может быть, вообще ничего не знали, а вели себе задержанного Пирогова, выполняя приказ. А скорей всего знали кое-что и не противились. Бог им в помощь.

— Мне до ветра необходимо, — объявил Иван, когда они поравнялись с автостанцией.

— Потерпишь.

— А вот и не потерплю. Меня по почкам били и транквилизаторы кололи.

Шатров заерзал, переглянулся с Квасовым. Но последнее слово было за водилой.

— Выведите его, а то… подтирать потом.

Туалет этот он знал. Там окно выносилось с одного удара и можно было свой шанс испробовать.

Шатров остался снаружи, Квасов пошел внутрь. Иван Иваныч потянулся было в кабинку, тот не позволил:

— Здесь все делай.

— Здесь так здесь.

Иван как будто ширинку стал расстегивать, а сам левой рукой обхватил кулак правой и локоть, как кривошип, вогнал милиционеру в живот, да так удачно, что тот согнулся пополам. Надо бы было обыскать его мгновенно, но риск великий, а времени десятые доли секунды. Вышел он спокойно, руки за спиной, на Шатрова посмотрел и побежал. Туда. К болотам.

Догоняли Ивана долго, неотвратимо. Вначале один Шатров за ним бежал, а потом и Квасов показался вдалеке, а потом и сам стал нагонять Шатрова. Видно, злоба его распирала и прибавляла сил. И когда уже слышно стало дыхание за спиной, только руку протяни и схвати Ивана, свернул он с безопасной тропы и достиг фальшивой лужайки, слева, хотя и не должен был этого делать. Но что ему Иуда? У него свой Бог есть. Иван и в церкви-то не бывал отродясь, а не оставил его Хранитель вод и небес. Значит, не на самом плохом счету был Иван там, наверху.

— Ну что, добегался, служивый?

Иван стоял на своем, очень привлекательном, лужку. Оба его преследователя — совсем недалеко. Стволы можно уже спрятать, сунуть за пояс брюк или в задний карман. Как удобнее. Следы Ивана, те места, по которым он, подобно зайцу, на этот самый лужок перебрался, медленно исчезали.

— Сам подойдешь или там тебя урыть?

— Сам я не пойду.

— А что?

— Силы вышли.

— Ну, жди тогда.

Как из воздуха, появились наручники. Показывая, как сейчас они будут защелкнуты на запястьях Ивана, Квасов пошел. Шатров присел на корточки, отдыхая.

Лужки эти были обманными. В своих ранних блужданиях по болотам, когда он только осваивал окружающее пространство, которое на его глазах стало оборонным, он не раз покупался, делал неверный шаг. Он не утонул только потому, что во время этих хождений на плече его висел моток шнура с легчайшим титановым якорьком на конце, принесенным из части. Другой его конец обведен вокруг пояса. Это было даже лучше, чем слега. Ею он так и не овладел до конца. А якорек метнул, ну разве что еще раз, другой, зацепился и подтягивайся. Впрочем можно было ухнуть так, что и никакого троса не успеешь размотать. Но Бог хранил Ивана.

То, что он доскакал до лужайки без приключений, вовсе не значило, что это получится у Шатрова с Квасовым. Чтобы сбить направление, он переместился на другой край лужайки, как бы отдаляясь от преследователей.

— Что ты там распрыгался, как блоха?

— За тебя беспокоюсь. Смотри не утони.

— С чего это я должен тонуть? Ты же прошел?

— А я по заповедной тропе. Вот шагнешь в сторону — и каюк. Здесь сразу метров шестьдесят.

— Кончай балагурить. Бери его, и пошли назад.

— Я по следам пойду.

— А где они? — развеселился Иван. — Нету следов. — И их действительно не стало.

— Ну ладно. — Шатров двинулся и погрузился по щиколотку. Шел-то он медленно, а Иван бежал, совершенно отчаявшись. Шатров попробовал слева, справа, но результат был аналогичным.

— Да это дерн просто проминается. Иди. Ты помнишь, где он шел?

— Прямо, вон на то место. Или левее.

— Иди ты.

Квасов отстранил товарища и смело пошел вперед. И, миновав половину пути, провалился по пояс.

— Я же говорил, блин, — заволновался Шатров.

— Ты, чем говорить, лучше помоги.

— Тонешь, что ли?

— Не тону, но и не поднимаюсь. Ремень вынь из брюк и подай.

— Нету у меня ремня.

— Так руку протяни. Ляг на пузо и помогай. Да я вниз пошел. — Квасов ухватился за траву, потащил на себя пучки, задергался в яме своей и оттого погрузился еще больше. — Что стоишь? Помогай.

Шатров осторожно пошел на Квасова, примерно в метре лег, протянул руку. Тот принял ее, и теперь вроде бы стал понемногу выбираться из трясины. А это вовсе не входило в планы Ивана. Азимут свой он запомнил четко. Артиллерист все-таки. Высокая кочка, с полметра в диаметре, а на ней цветок иван-чая. Вот от него провести мысленную линию, взять ориентир и идти. А компания в бедственном положении — левее. Метрах в двух. И не замечают Ивана, заняты самоспасением. Заметили, когда Иван стоял над их спинами. Квасов уже по пояс на земле, уже не страшно, но ноги-то трясина держит. Шатров наконец глаза поднял:

— Ты? Ты что?

Пистолет у него за поясом сзади. Иван одной ногой наступил на затылок спасателю, другой ствол у него изъял. Шатров руку Квасова выпустил, но тот уже крепко завяз, в вонючей своей облатке, смрадной, в грязи смертной.

Ивану нужно грех на душу взять. А потом обоих столкнуть в трясину. Подумал немного, не решился. Квасову по затылку дал ручкой «Макарова», тот отвалился на время. Шатрову на затылок наступил, притопил голову, ловко у него это стало получаться. Пачкая руки, задрал на нем пиджачок. Оружие нашлось в кобуре, под мышкой. Забрал и его. Еще раз проверил обоих на предмет вооружений. Нет ничего.

— Ну, пошел я, мужики.

— Куда? — обалдел Шатров.

— Во чрево болот. Туда, где собаки воют.

— Дурак. Тебя же завтра запорют насмерть. Вертолет пришлют. Отдавай стволы, и пошли миром в город. Тебе же не светит ничего! А теперь — срок. Или вышка. Или в камере сапогами забьют.

— У меня дом есть. Хочу умереть в своей постели и в свежей рубахе.

— Дурак. Отдай стволы. Ты же убил его.

— Оклемается. Я не сильно.

Иван шел и весело насвистывал. Вот и гать полузатопленная, вот и тропа, а вот и плиты. И дом показался. Хрена с два он отдаст его господину Лемке. Отто Генриховичу.

Первым делом Иван попил воды из родничка, потом вошел в дом и провел ревизию. За исключением разгрома, произведенного при операции захвата, все было на месте. Даже стопка простыней чистых и одеяла. Заглянул в погреб. Разгром и тут, но НЗ пайковый на месте. Рыба печеная только отсутствовала. Польстились спецназовцы.

Не было также радиоприемника, о чем он пожалел искренне. Хорошая была вещь, надежная. Стекла выбиты, и прочее, и так далее. Грустно обошел он двор. Но нужно было проверить наличие еще одной вещи, самой главной.

Взяв в доме лопатку, он вышел во двор. Лодка была на месте. Он плеснул воды в уключины, установил весла. Озеро небольшое. Рыба линь — в глубине.

На другой стороне озера Пирогов вышел, по ему одному известным приметам нашел старый пень, огромный и страшный. Там завернутый в брезент объемный сверток. Подале — пень поменьше. И сверток другой. Картонная коробка в полиэтилене. Взяв все это, он отправился назад, к дому. На кухне развернул свертки. Аммонала пятнадцать килограммов — в одном, и аккуратные коробоки с запалами «УЗГРМ» — в другом. Дело житейское. Лески у него, слава Богу, хватало.

Взрывному делу он обучился из любопытства. В Балтийске теперь чему только не обучишься. Всякой твари по паре. А добра этого — немерено. Бери, не хочу. Обещал рыбой поделиться, вот и одарили коллеги. А как растяжки делать, сам сообразил. Перекрыл обе тропы ступенями и территорию свою окружил двумя кольцами. На большее аммонала не хватило. Оставил, впрочем, заначку.

Пирогов, поварившись два дня на «нечистой» кухне, послушав краем уха разговоры, обнаружив в Калининграде обилие новых лиц, а они отличались от местных жителей осатанелой сосредоточенностью, и сопоставив все это с событиями, происшедшими ранее, понял, что вот-вот произойдет нечто. Может быть, даже подобное тому, что недавно произошло в Петербурге, где вначале артпедерастов положили немерено, а потом и вовсе бои шли. Но сердце подсказывало ему, что здесь будет круче. И может быть, что-то изменится. И не придется ему погибнуть на хуторе этом. А если Люся Печенкина жива-здорова, то и вернутся краплаковые закаты, и сочинение стихов в свободное от работы время. А будут Ивана принуждать к сдаче, так у него есть еще и два «Макарова» с полными обоймами. И вся недолга.

Он растопил печь и, пока она радовалась приходу хозяина, бурчала что-то, а потом загудела ровно и приветственно, подметал пол, выносил осколки стекол, расставлял вещи по местам. Баня на хуторе в свое время сгорела. У него были планы строить новую, а пока он мылся на кухне, грея воду в ведрах. Так уж получалось, что все важные решения он принимал здесь под вечер. Еще можно было уйти по одной из троп. Ночью он смог бы сделать это запросто. Вряд ли он в данную минуту такая важная персона, что его будут стеречь на этой болотине. Есть люди и поважнее. Справедливость, конечно, восстановить попробуют, но это — немного позже. Можно и в Балтийске спрятаться так, что отцы-командиры не найдут. Но Иван Пирогов вернулся домой.

Он попил чаю с сухариками, больше у него ничего в горло не полезло, стал стелиться. Чистую простыню взял, наволочку, пододеяльник. Свечу зажег и полежал так еще некоторое время. Потом уснул, спокойно, ни о чем не волнуясь. Если кто-то попробует потревожить его покой, то просто взлетит на воздух. Двух ментов отпустил сегодня, а кого-то неизвестного и совершенно невиноватого в происходящем — приговорил. Иван всего лишь хотел покоя. Он никого не желал видеть на своем хуторе.

Звезды Восточной Пруссии заглядывали в разбитые окна, душа болот витала где-то рядом, и души многих убитых и утопленных. У них на Ивана зла не должно было быть вовсе. Они приходили его убить. Но некто, назвавшийся Зворыкиным, убил их и унес какие-то чертежи из германского сейфа. Душам этим литовским было на болотах нехорошо. Их наверняка не взяли на небо, и они слонялись подле, еще не ставшие частью совокупной души болот, еще не утратившие злобу и корысть.

Печь наконец прогорела. Стало холодновато. Тогда Иван поднялся, нашел мелкие гвозди и с помощью картона и других подручных средств заделал окна. Потом запер дверь, посмотрел, каковы на цвет угли, и закрыл заслонку. Вернулся на историческую кровать и уснул прочно и сладостно.

Возмездие не заставило себя долго ждать. Утром, когда Пирогов мирно занимался отвешиванием нового поплавка на удочке, дорогого, тяжелого, но чуткого, купленного еще с зарплаты, но за всеми заботами оставленного и уцелевшего в мельтешенье буден и разгромов, — над поляной завис вертолет. Иван и ухом не повел. Продолжал грузила цеплять на леску, плющить зубами и опускать поплавок в кадушку с водой возле дома. Вертолет как бы выразил свое недоумение, повисел немного, снизился и, будто опасаясь какой-нибудь подлости со стороны Ивана, решил вовсе не касаться земли. Открылась дверь, и на поляну вывалились аж четверо. Уже хорошо знакомые ему Квасов и Шатров, сыскарь собственной персоной и новый персонаж, в цивильном костюме, но с «Калашниковым» устарелого образца на шее.

Ни слова не говоря, они окружили Ивана, который наконец закончил работу и, удовлетворенный, любовался гроздью свинцовых бляшек на леске. Наконец Шатров ударил его ногой в живот.

— Я ведь утопить тебя мог, дядя, — обиделся Иван.

Квасов добавил ему носком ботинка в бок. Больно стало Ивану и обидно.

— Ну все. Хватит. Бегун — беглец. Соображает быстро и на местности ориентируется.

— Полетим, что ли? — спросил Иван, лежа на земле и прикрывая лицо руками.

— Лететь подождем. И машину отпустим.

Иван вздохнул с облегчением.

— Ну, веди в дом. Оружие там?

— А где ему еще быть?

— Пошли. — В доме он показал, где лежат стволы. Обрадованные милиционеры бегло осмотрели свою пропажу, убедились, что все на месте, патроны пересчитали.

Вертолет улетел. Недосуг ему тут прохлаждаться. В другом месте нужен. Если каждого беглого офицера вертолетами отлавливать, техники не напасешься.

Искали свежие раскопы, еще раз обошли все постройки и помещения. Домик перетряхнули весь. Видимо, возникла в головах сыскных мысль, что если Иван с риском для жизни бросился на хутор, то это не просто из озорства. Значит, что-то поспешил доставать или прятать. Лопатку, которой он оборону свою строил, долго осматривали, но Иван ее вчера в озере отмыл, когда воду для бани своей набирал. Потом пошли в схрон. Теперь Иван припомнил, что тот новый, с автоматом, был при первой его депортации. Точно. Осмотрели бункерок, вокруг все, снова в дом вернулись, подивились чистоте и временному порядку.

— Ты тут жить, что ли, собрался, Ваня? — спросил сыскарь.

— Собрался.

— Ты тут жить не должен и не будешь. Тут Отто Генрихович Лемке жить должен. Он пусть и прибирается. Скажи, зачем бежал?

— Я домой хотел.

— Да не дом тут тебе!

— Я живу здесь.

— Ты в городе Тильзите, на временно оккупированной русскими территории живешь. До поры до времени. Там твой порт приписки, там твоя несуразная воинская часть.

— Дом мой здесь.

— Ну, хватит. Ты придурок, похоже. Пошли.

— Куда?

— В Большаково. Потом — в Калининград.

— На автомобиле?

— На нем.

— А по малой нужде будете выпускать?

— Дать ему по почкам? — хмуро спросил Шатров.

— Не стоит, — грустно ответил сыскарь.

Чтобы он не сбежал ни на какую поляну, его привязали шнуром за стянутые за спиной руки.

— Веревка коротковата, — объявил он.

— Это почему? — поинтересовался Квасов.

— Мы же по болоту пойдем. А болото — дело хитрое. Я и сам не помню толком, куда ступать там. Провалюсь, и ты за мной. Давай подлиннее. И руки спереди.

— Делать?

— Делай, — разрешил не подозревавший подвоха сыскарь.

— Метров двадцать делай, — потребовал Иван.

— Хватит и пятнадцати, — объявил Квасов. — Вот так. Пойдешь первым. Теперь тебе деваться некуда. Забастуешь, пристрелим. Дай-ка, через ремень пропущу.

— Не верю. Кто же Бухтоярова вам опознает?

— Найдутся люди.

— Ну-ну.

Шнур на руку намотал Квасов. Шатров шел рядом, чуть подальше — сыскарь, и замыкал тот, что в костюме и с автоматом.

Пистолет у Квасова в кобуре под мышкой слева. Хорошо.

Зрением Ивана Бог не обидел. Но леску тонкую в траве заметить мудрено. Натянута она низко. Можно наступить сверху, можно сбоку поддеть. Результат будет однозначным.

Ориентиром служила ветка поломанная, что справа. Иван шаги укоротил, осторожно приблизился к полосе препятствий, остановился, будто шнурок на ботинке подвязывая, а Квасов тем временем тоже приостановился. Не хотел сокращать дистанцию, но шнур чуть подтянул. Вот она — леска. Сантиметрах в двадцати. Иван встал и аккуратно переступил ее, а потом вдруг пошел пятясь, шнур на себя подтягивая, чтобы он на леску не упал.

— Ты, клоун, что там вертишься?

— Иди, иди, не сомневайся.

Когда до ветки осталось с полметра, Иван упал вбок, сворачиваясь, на ходу закрывая лицо, колени в него вдавливая и одновременно дергая шнур. Квасов полетел на землю, разрывая тонкую нить между прошлым и будущим и прерывая связь времен.

Взрыв получился настолько сильным, что Иван уже попрощался с жизнью. Он оглох и, сев на землю, дико вращал глазами. Но тем, кто шел во весь рост, пришлось гораздо хуже: их отбросило накатившей взрывной волной, и недоуменная ярость парализовала конвоиров на несколько мгновений. Теперь все зависело от того, кто быстрей придет в себя. Если было кому приходить. Иван осмотрел себя, опробовал и убедился, что ноги и руки целы, а глаза видят, вот только легкая дымка вокруг. И пригибаясь, меняя направление и раскачиваясь, он бросился к тому, что осталось от Квасова. Тому разворотило живот, повалило навзничь, и лежал он от воронки метрах в пяти, а чуть подале, подвывая и силясь подняться, копошились остальные. Иван видел кровавые кишки и тряпочки какие-то, бывшие одеждой, а теперь смешавшиеся с разорванной у него плотью; у него не было времени для отвращения и раскаяния. Кобура — вот она. На ремне, на руке откинутой. Иван вырвал ствол из кожаной западни, схватил связанными руками и качнулся вправо. Уже пришли в себя сыскарь и штатский с автоматом. Только Шатров продолжал лежать и корчиться. Квасов принял убийственный напор взрыва на себя, и Шатров пострадал меньше.

Иван стал стрелять метров с десяти, а когда подбежал вплотную, увидел, что примерно половина пуль попала в цель. Но уже пуста была обойма, а страх, панический, животный, подхватил его. И только вырвав автомат из полумертвых рук неудачливого конвоира, он успокоился. Потом сделал неизбежное и единственно правильное. Приладился и добил всех одиночными выстрелами в затылок.