— …Вы были правы, мой юный друг. Я искал. И искал, естественно, не янтарную комнату. Хотя, возможно, если вы будете себя хорошо вести, и об этом феномене природы я вам расскажу что-нибудь. Почему это вы пьете мало? Вы не обижайте, а не то рассказывать перестану.

История моего феерического взлета к славе и награждения Звездой Героя Советского Союза, по закрытым спискам, началась в день Старого Нового года. Холодно было, и редчайший туман. То есть, когда началась артподготовка, а ничего такого я до того времени не видел, превосходство в стволах было четырехкратным, никакого тумана еще не было. А потом он пришел и укрыл германца. Огневые точки скрыты, танки теряют ориентиры, самолеты бомбить не могут. Но все же Третий Белорусский фронт двинулся. Через сутки — Второй. Пошла потеха. Я выполнял свою работу в арьергарде. Мы отлавливали отдельные группы диверсантов, обезумевших, отбившихся от частей юношей, дезертиров и мародеров. Обычная рутина.

Вначале я работал в районе Гумбинена. Двадцать второго января пал Инстербург. Следите за развитием сюжета?

— Нельзя ли в современной системе координат?

— Естественно, я всех названий не помню. То старое, германское, забуду, то новое, советское, перепутаю. Инстербург — это Черняховск, Гумбинен — Гусев.

В районе Гумбинена стали происходить странные вещи. В Гросс Ангелау кирха была приличная. Там находился долговременный укрепленный пункт. Война все спишет. Город уже очистили. Всех фаустпатронщиков препроводили — кого в тыл, кого к стене железнодорожного вокзала. Германия — страна богатая, как ты знаешь, независимо от того, какое время на дворе и что на этом самом дворе происходит, — а фронты наши наступали слишком быстро. Начался сбор трофеев. Группа лейтенанта Соковцева, простая пехота, из потрепанной при штурме Гумбинена роты, ждала то ли переформирования, то ли пополнения в Гумбинене и после обеда отправилась знакомиться с городком. Были бойцы, естественно, вооружены, и боезапаса хватило бы на хороший бой. Только ни в какой бой им не пришлось вступать, и лучше бы они напоролись на какого-нибудь фрица или отто, а не устраивали в этой красивой кирхе шмон. Попов там уже не было. Следы боя внутри, витражи рухнувшие, еще не вытащенные трупы. Но кое-что из ценного добра найти можно было. Соковцев с автоматчиком пошли в «подсобные помещения», а трое других решили разобраться с алтарем. Когда Соковцев не вышел из чрева кирхи через час, они отправились его искать и нашли мертвым. И его, и Сергеева, сержанта. Никаких следов насильственной смерти. Только губы синие, и глаза навыкате. Прочесав храм, эти бедолаги нашли другой выход. Дверь — открыта. Тут же притащили санинструктора. Признаков жизни никаких. Причиной смерти записали отравление неизвестным продуктом, предположительно — отравленным вином. Естественно, никакого вскрытия тогда не производилось, и мужиков прикопали в братской могиле немного позже. Но вечером того же дня при невыясненных обстоятельствах погибли еще четверо. Симптомы — те же. Прошла директива по подразделениям, приказ — быть осторожней с трофейной пайкой, и особенно со шнапсом. Дело обычное. Таких историй случалось в те дни множество. Тем бы дело и закончилось, но под утро слупилось уже серьезное ЧП.

В расположение временной комендатуры городка привели пленного. Я видел после его тело. Невысокий, плотного телосложения, по документам — рядовой, недавно призванный, вообще — белобилетник из местных. Книги регистрационные оказались в наших руках. Проверить было несложно. Можно было не проверять, а расстрелять. Но офицер наш оказался в благодушном расположении духа. По книгам такой не значился. В кабинете — майор Кашкин и переводчик Селезнев. Вызывает Кашкин двух автоматчиков и велит им проводить господина Лихенталя по указанному адресу и проверить на месте. Черт его знает, сколько предстоит еще тут торчать, а озлоблять местных жителей, которые вскоре вылезут из щелей и с которыми как-то нужно будет сосуществовать, не стоило. Был бы Лихенталь из какого-нибудь Гамбурга, отчего не прекратить его неудачную военную карьеру естественным способом. Кроме того, Кашкин надеялся какой-то актив собрать из местных. Ведь ни черта же не знали, что там и где, а это все хотя и маленькие, но города. И вот отправляются бойцы конвоя (а их фамилий я уже не помню, хотя вел это дело), и с ними переводчик. Селезнев Юра. Через некоторое время их находят мертвыми в одном из переулков, и никакого Лихенталя нет, естественно. Нашелся он несколько позже, застреленный случайно во время комендантского часа. Но Селезнев и автоматчики — неотвратимо мертвы. И признаки те же — отравление.

Я беседую с майором Кашкиным. Восстанавливаю все детали допроса, обыска. Спрашиваю, было ли что-то у него, кроме документов. Отвечает, что ничего. Автомат бросил и все добро свое военное, в рюкзачке — только паек, кружка, ложка. Осматриваю все, спрашиваю, брали ли что-то из рюкзачка, ну, мармелад там, мыло, консервы. Никто и ничего не успел. Вот он, рюкзачок, у стенки. Лежит, как лежал. Спрашиваю, что, кроме этого? Отвечает, что еще был портсигар и зажигалка. Зажигалку майор вертел в руках, щелкал. Портсигар — массивный, может быть, излишне массивный. Был соблазн реквизировать — посовестился. Немец открывал его. Внутри — папиросы в стальных стаканчиках. Нет. Папирос не пробовал. Этого добра хватает. Несколько коробок в соседней комнате.

У убитого патрулем Лихенталя портсигара, естественно, никакого не было. Патруль его и забрал. Ищу этот самый патруль, и представьте себе — он мертв. И находится наконец портсигар.

Я осматривал его со всеми предосторожностями, ожидая, что вот-вот вылетят оттуда отравленные иголки. Папиросы как папиросы. Здесь уже подключилась лаборатория на Большой земле, а я с нетерпением ждал результата. Как и результата вскрытия Селезнева с товарищами. Их тоже отправили в тыл на самолете. А тем временем нашелся и стаканчик из портсигара. Лежал он в битом кирпиче недалеко от того места, где упокоились отведавшие папирос из этого портсигара патрульные. И вот стаканчик этот самый и оказался с секретом. Чего не пьешь, коллега?

Никаких игл оттуда не выскакивало. Исторгалась оттуда аэрозоль. Примерно такая, что из нынешних баллончиков. Да и сами эти баллончики придумали наци. Это — особый разговор. Ну яд так яд. Я приключений не искал, работал осторожно, патрончик этот отправил с другим самолетом в спецпакете. А потом мне и самому пришлось вылететь, и не куда-нибудь, а в Москву.

В баллончике этом оказалось боевое отравляющее вещество. И не простое. По всем признакам, люди наши гибли от отравления ядом бледной поганки. Никаких грибов никто не употреблял тогда в принципе, потому что был, во-первых, январь, во-вторых, немцы их принципиально не солят и не маринуют, разве только шампиньоны, несмотря на то что и время голодное. Но от бледной поганки нужно подыхать сутки. Пока яд войдет в организм на уровне неизгоняемом. А тут — практически мгновенные смерти. И далее помог случай. Баллончик-патрончик этот вскрывали два специалиста. Оба были в респираторах, но один респиратор снял, потому что закашлялся. В этот самый момент аэрозоль, ее остатки попали ему в верхние дыхательные пути. И все. Мгновенный летальный исход.

Никто тогда ничего не понял. Много позже, когда эти отчеты попали в один закрытый институт с невинным названием, в структуре как бы Министерства сельского хозяйства, ими заинтересовались. В это время такая наука, как генетика, уже вышла из опалы. Да. Это было то самое оружие. Боевое отравляющее вещество, на основе проникновения в гены. Концентрация, достаточная для мгновенной смерти. Потом отыскались у германца и другие типы отравы. Яд гадюки и прочие.

Германия, та, которой нет, которая проехала, дала такой прорыв в науке, в технологиях, какой никому тогда и не снился. Вся космонавтика на их разработках пошла, огромные достижения в медицине, в нейрохирургии, в фармакологии. Благо, бесплатного человеческого материала — с избытком.

— А дальше?

— А дальше, коллега, произошло то, что никто не понял природы этого оружия. Но для диверсий это было идеальное средство. В небольших масштабах. И тут в мозгах штабных аналитиков возникает безумная мысль. А не могут ли германцы с отчаяния применить его в другом варианте и в массовых масштабах?

— И что?

— А вот что. Лихенталь этот был идентифицирован позже как выпускник разведцентра под Раушеном, Ензен Карл. И действительно, после взятия Раушена ограниченное количество этих изделий было взято. Выяснено, что появились они у немецких разведчиков совсем недавно, использовались ограниченно, производились где-то в самой Германии. Но вот на территории Восточной Пруссии существует склад, небольшой, но достаточный для поражения большого количества противника, то есть нас. И я этот склад нашел.

— Это и было — «изделие»?

— Совершенно справедливо. Это и было — изделие.

— И теперь — главное. Где этот склад и что с ним?

— Искал я его, используя оперативные документы, попавшие к нам, причем оказалось, что при наступлении нашем он был разбит на три части, разделен и переводился поэтапно в различные места временного хранения. Одна часть ушла на дно вместе с транспортом, это совершенно точно, вторая сгорела в пятом форте. Там я едва не закончил свое участие в операции, по причине естественной убыли личного состава. Там действительно были «баллончики» помощней. Принципиально остановить наступление на форт они не могли, но навредить с их помощью было очень даже можно. Ситуация усугублялась тем, что само существование этих баллончиков стало уже государственной тайной и объявлять соответствующий приказ по пятьдесят четвертому корпусу было нельзя. Знал узкий круг лиц о примерном предназначении этого оружия, и имелись описания подробные. Мне-то нужно было добыть новые образцы, и потому шел я едва не в первых рядах, понятно, с толковым сопровождением. Вначале дела шли хорошо. Первые две линии траншей генерал Ксенофонтов прошел с ходу, а потом отряд капитана, кажется Токмакова, достиг самого форта и окружил его. Шарлоттенбург. А пятый форт — это вам не лобио кушать. Пришлось оставить его в тылу. Подошел со второй линии девятьсот шестой полк, саперы подошли, самоходки новейшие. И в момент моего нахождения возле генералов Баграмяна и Белобородова произошло накрытие КП. Во дворе стояли «джипы», совершенно открыто, и один из них, прикрепленный ко мне. Генералы получили контузии, а у меня осколок сбил пилотку с головы. Еще миллиметра три, и не говорили бы мы сейчас. А два офицера — погибли. Василевский, когда вернулся, орал на всех, не стесняясь.

К концу дня Шарлоттенбург был взят, и опять можно было заняться фортом.

По форту било двухсотвосьмидесятимиллиметровое орудие прямой наводкой и не смогло существенно помочь. Стены там те еще. Наконец через водяной ров перебрались саперы и килограммов триста взрывчатки заложили под стены. В пролом пошли десантники. Здесь, как и в некоторых других местах, использовали напалм. В результате остаток гарнизона загнали в подвалы и врукопашную добили. Человек сто все же сдалось. Утром восьмого апреля форт был наш.

Баллончики, вернее, то, что от них осталось, нашлись в самом кромешном подземелье, под завалами. Остававшиеся при них «материально ответственные лица» заняли «неподъемную» позицию, и их просто там наши сожгли. Напалмом родимым и сожгли. Баллончики, корпуса их, не выдерживали высокой температуры. Они рвались и плавились, а вирусы эти самые исчезали в пламени. То, что осталось — корпуса, стеклышки оплавленные и прочее, а по размерам это было раза в два больше того, что у нас уже находилось, — я упаковал и отправил в Москву. Самолетом.

Оставалась третья часть изделий. А они уже были где-то в Кенигсберге. И найти их там было потруднее, чем в ближайшем округе. А найти их просили в целости и сохранности. Иначе я мог и под военно-полевой суд пойти. Такова проза жизни.

— Однако не пошли?

— Не пошел. И Звезду получил.

— Значит, нет там больше баллончиков?

— Почему же нет. Там они и находятся.

— В Калининграде?

— Не в Калининграде, а под Кенигсбергом. Не надо смешивать понятия и путать системы координат.

«Первые сливки» с подземелий снимала наша группа. Мы мотались по городу, в котором еще были очаги сопротивления. Лилиенвег и Тюльпенвег. Это — Герман-Герингштрассе. Там теперь Рижское предместье. Был открытый ход под землю. Скажу сразу, что подземный город в той, общенародной версии — чушь, хотя в каждой сказке есть намек на истину. Я работал после с саперами, историками, геологами. Город стоит на толще рыхлых осадочных пород. То есть в массовом порядке сооружать систему функциональных подземных бункеров — дело неблагодарное и дорогое. Это все было, но в меньших масштабах. Никаких вод Балтийского моря для затопления подземелий. Море ниже города метров на шестьдесят. Проще воды реки пустить в подвалы, или, в принципе, можно использовать мощные насосы. Хотя с грунтовыми водами манипулировать было возможно. Но никакие подводные лодки по тайным фарватерам не перемещались.

Форты и бастионы — вещь основательная. Но водяные рвы, окружавшие их, служили одновременно и дренажными каналами. Ниже грунта расположены кабели энергоснабжения, канализация. Стратегические объекты, вроде артиллерийских складов, ниже уровня, но бетон там высочайшего класса и обмуровка.

Сложные сооружения находились внутри возвышенностей, на холмах. Бомбоубежища германцы построили классные. Некоторые и сейчас могли бы послужить, и, наверное, еще послужат.

Историческое решение было принято где-то в сорок третьем году, когда союзники, понимая, что Кенигсберг отойдет к Советам, ровняли его с землей. Тогда бомбоубежища — соединили системой ходов, а в них проложили железобетонные трубы метра в полтора в диаметре. Когда мы спускались в одно бомбоубежище, то под порушенными зданиями могли переместиться едва ли не через полгорода. Впечатление сильное. Там-то и шли долго бои местного значения. Дважды нашу группу могли запросто положить. Впереди шли разведчики, сзади — прикрытие, но как раз между ними мы нос к носу сталкивались с немцами. Оба раза это были юноши из ополчения. А если бы вервольф или просто обалделые от подземной жизни солдаты, дело закончилось бы печально.

Инженерные коммуникации были весьма пригодны для перемещений и имели грандиозную протяженность. Поверьте мне, что и посейчас ни энергетики, ни водоканал не знают всей схемы коммуникаций. Ну, то, что теряется какой-то объем воды, — это нормально. Трубы старые, чугунные, превратились практически в графит, а вот куда девается электричество? Допустим, кабель старый, в почву идет утечка. Только цифры потерь несколько иные.

— Вы хотите сказать, что где-то под землей работает если не завод, то цех?

— Не цех, а возможно, вентиляция, освещение. При мне оприходовали примерно половину этих самых бункеров и коллекторов. А что было потом, знает, пожалуй, лишь товарищ Берия. Точнее, знал. По его приказу все входы под землю бетонировались.

Мы двигались к центру по мере освобождения города, готовые в составе десантной группы идти в тыл к немцам, в пекло, если бы появились хоть намеки на изделие. Следующее место нашего гробокопания — Нойендорфер-шоссе. Там был подземный аэродром. Самолеты выкатывались на поверхность, взлетали, садились, вкатывались. Аэродром был подавлен еще союзниками. Оставалось там, правда, кое-что. Место это было весьма вероятным и в ориентировках значилось как перспективное. Но увы. Много интересного и для разведки, и для СМЕРШа. Потом нас перебросили к Южному вокзалу. Но дело там не заладилось, и, когда появилась возможность, мы оказались на Энзен-штрассе, это — Северный вокзал, и там нашли длинный ход на Бель-Альянсштрассе. Пусть вас не поражает моя память. Мне та работа половины жизни стоила. У Верхнего пруда, на Валльринг, полегла половина группы, я — получил ранение. Ровно через двое суток появился опять на «рабочем месте». Город был уже взят. И началась рутинная проверка укреплений старого города, третьего кольца. Примерно месяц мы работали там. Потом — уже внутри. Фридрихсбургские ворота, казарма Кронпринц, самый центр, под кафедральным собором. Помещения обширнейшие. Мы нашли много такого, что к делу не относится и о чем я предпочел бы промолчать. А сердце мне подсказывало, что делаем мы не то и ищем не там. И контрольные сроки приближались. Моя голова могла оказаться в кустах.

— Так нашли вы изделие?

— Нашел.

— И подняли на поверхность?

— А вот в том-то и дело, что нет.

— Что, товарищ Берия запретил?

— Он лично контролировал поиски. Докладывали ему регулярно по ВЧ. Раз в неделю я летал в Москву.

— И лично с ним говорили?

— Неоднократно.

— И что?

— На второй день боев наши вышли к Преголе, взяв Понарт. Все разводные мосты были взорваны. Нужно было форсировать реку под кромешным огнем, а в тылу наступавших войск продолжал биться главный вокзал. Это был, по существу, еще один форт. Там целый комплекс каменных построек. Немцы беспрерывно ходили в контратаки. Если мне не изменяет память, девяносто пятый и девяносто седьмой полки брали вокзал. Танки и самоходки шли прямо по рельсам. Но пока «катюша» не отстрелялась, перелома достичь не удалось. И потом каждая постройка превратилась в дот. На платформах стояли поезда, а в каждом вагоне — огневые точки. Пишется в хрониках, что к восемнадцати часам вокзал в основном пал. А дальше и начинается самое интересное. То, что под вокзалом этим, теперь он называется Южным, и есть настоящий подземный город. Там термитник какой-то. Ходы и колодцы, залы и коридоры. До сего времени не освоено и десятой части всего. Но время от времени открывается то подземный зал с камерами хранения, то еще какой-то тупичок.

Немцы под вокзалом оставались еще несколько дней, и выйти из-под него можно было, в принципе, куда угодно. Часть этих оборонцев ушла под город и выбралась потом в других местах. Когда мы допрашивали пленных у себя в конторе, часто встречали тех, кто сражался с нами на вокзале. Как они ушли оттуда, вразумительно не объясняли. Вели их какие-то проводники из инженерных служб.

— И там-то вы и нашли изделия?

— Там-то и нашел. Но гораздо позже штурма. Вокзал — объект стратегический. Разбор развалин, разминирование, очистка путей. Все шло ударными темпами. И однажды появились признаки того, что пленным, которые работали на расчистке, попались изделия. Снова трупы, снова признаки удушья, мгновенные смерти. Мне дали знать, и я прибыл туда, когда нашлись уже сработавшие изделия. Людей отвели от места работ, мы надели противогазы последней модели, предназначенные для спецусловий защитные костюмы и пошли вниз, примерно туда, где, по показаниям пленных, нашлись красивые металлические патрончики.

В бункере, левее Кульмерштрассе, на глубине примерно пяти метров, находилась камера, дверь в которую задраивалась. Дверь эту вскрыли саперы… И ушли.

Ящики, а их было четыре со специальными ячейками, хранили примерно тысячу единиц изделий. Ящики оказались разметаны взрывной волной. Слишком сильным был взрыв, герметичность многих баллончиков — нарушена. То есть мы тогда находились возле своей смерти. Предстояло рассортировать изделия: годные — поднять на поверхность, остальные — уничтожить при помощи ранцевого огнемета. Я отправил людей наверх и стал работать один. И тогда я совершил то, чего не мог и не должен был совершать.