Страшный. Стоит в переходе метро и смотрит, словно читает насквозь твою душу. Взгляд мрачный, насупленный, на голове клобук, из-под которого выбиваются нечесаные патлы волос, и ряса до пола. На груди огромный темный крест и ящик для пожертвований, тоже с крестом.
– Подайте во имя Христа на строительство храма! – это он кричит низким и глухим басом, заглушающим шум прибывающих электричек, не то святой, не то бесноватый, сосланный за грехи свои в подземелье метро собирать необходимую дань. Поп-расстрига, не то за пьянство, не то за гордыню свою стоящий, как нелепый доисторический истукан среди спешащего людского моря. Подхожу и сую в щель деньги, опускаю глаза под насупленным и страшным взглядом расстриги.
– Причащайся, Айзек, – говорят он неожиданно мне, – причащайся почаще. Лишь святое причастие спасет тебя от неминуемой кары!
– Я не Айзек, – говорю я ему, – я Виктор.
– Ты Айзек, – упрямо отвечает он страшным и гулким басом, заглушающим все звуки в метро. – Теперь ты Айзек, и не должен гнушаться своего настоящего имени.
Я не смею поднять глаза на человека в черной рясе и с деревянным ящиком на груди для собирания дани с ничтожных людишек, вроде меня. Дрожь пробегает у меня по всему телу, как только вспомню я этот суровый насупленный взгляд и громовой голос, заглушающий все звуки в метро. «Я Айзек, – шепчу я сам себе, – я Айзек, теперь я Айзек! Я Айзек, и так отныне будет всегда!»