Виктор К., как уже говорилось, рано понял свое предназначение. Не имея под рукой никакой религиозной литературы, ибо жил он в абсолютно нерелигиозном мире, он, тем не менее, хорошо знал Святое Писание, и мог цитировать наизусть любое место из него, сам удивляясь и одновременно страшась этой своей осведомленности. Осведомленность шла из таких неведомых и страшных глубин, что, заглядывая в них, он испытывал невыносимый ужас, и пот покрывал его бледное детское лицо, а родные, не понимая, что же с ним происходит, думали, что он серьезно болен. В этих страшных и неведомых глубинах, там, в самом конце, стояли на абсолютно голом холме три черных креста, и на одном из них, прибитый гвоздями к грубо оструганному дереву, висел он, Виктор К., жертвую своей жизнью за все погрязшее в собственных ловушках и страстях человечество. Он должен был в конце своей жизни взойти на этот черный крест, должен был повторить подвиг и мученическую смерть Иисуса Христа, и это знание своего собственного конца окрашивало в трагические тона его собственную жизнь. Ребенком он гнал от себя это сверхзнание, старался не думать о нем, и даже порой надолго забывал об этих страшных картинах, становясь опять обычным мальчиком в кругу своих сверстников, разве что более задумчивым и склонным к уединению, чем они. Будучи сыном патологоанатома, человека грубого, невежественного и необузданного, склонного к тайным и явным извращениям, и партийной работницы, мечтающей о счастье всего человечества, он, безусловно, не мог найти с ними общий язык. Точно так же не было у него взаимопонимания с учителями, видящими в нем то непомерно дерзкого и гордого ученика, то абсолютного бунтаря. Как же так, зададим мы себе вопрос, как же Сын Божий, призванный в этот мир для продолжения миссии Иисуса Христа, для спасания погрязшего в собственных противоречиях человечества, – как же он может быть посредственным учеником, почему он не блистает на уроках, как звезда первой величины, и не получает самых высших отметок? На этот вопрос ответ дает сам Обломофф, приводя цитату из Святого Писания: нет пророка в своем отечестве! Да, друзья мои, нет пророка в своем отечестве, и будь ты хоть семи пядей во лбу, но, живя в маленьком, гнусном и провинциальном городишке у моря, ты никогда не станешь здесь светочем, способным удивить и осчастливить кого-нибудь! Это хорошо понял юный Виктор К., и это же поймет он позже, когда, приезжая уже взрослым, полностью сложившимся человеком, более того – Богочеловеком, – он будет вынужден вновь и вновь бежать отсюда, из этого маленького, смрадного и удушливого мирка, из этого болота на берегу Черного моря, всерьез опасаясь за свою собственную жизнь. Впрочем, все это будет лишь потом, по прошествии лет, а пока мы видим шестнадцатилетнего бледного юношу с непомерно высоким лбом, сидящего у окна троллейбуса, увозящего его из Аркадии в Ялту, на концерт джазовой музыки, который в известном смысле явился поворотным пунктом в его юной судьбе. Джаз привлекал Виктора своей внутренней свободой, возможностью импровизации, возможностью изменения уже устоявшихся концепций, уже устоявшихся взглядов, уходом в совершенно новый, блистающий и неведомый мир, смеющийся над пошлостью и обыденностью повседневности. Концерт давали заезжие американские джазисты, неведомо какими путями оказавшиеся в глухой крымской провинций, и это придавало дополнительную глубину и интригу всему нынешнему предприятию. Отношения с родителями и учителями к этому времени у Виктора испортились до такой степени, что он решил после концерта или покончить с собой или сесть в Ялте на первый попавшийся пароход и уплыть куда угодно из этого маленького удушливого мирка, жить в котором он больше не мог. Он опять был обыкновенным земным подростком, со всеми проблемами и противоречиями, присущими своему возрасту, и на какое-то время забыл о своей божественной сущности. Джазовый концерт в театре на берегу моря, в окружении баснословной субтропической природы, красивая и свободная публика, которая окружала Виктора во время антрактов, взрыв чувств и эмоций, переполнивший душу подростка, – все это привело под утро Виктора в горы, откуда он смотрел сверху вниз на Ялту, и понимал, что дальше пути у него в этой жизни нет. И как это было уже не один раз, неожиданно рядом с ним оказался белый ангел – тот самый, что беседовал с ним как-то на вершине каменистого плато, и заговорил обычным человеческим голосом:

– Доброе утро, Виктор, ты, как я вижу, очень возбужден и чем-то расстроен?

– А, это ты, – саркастически ответил ему Виктор, – ну что ж, самое время взглянуть, как я сейчас брошусь с этой высокой скалы!

– Зачем ты хочешь сделать это? – Спросил у него ангел.

– Я устал жить, – ответил ему Виктор.

– Не может быть, не верю, – с грустной улыбкой сказал ангел, – такой молодой человек не может устать от жизни! У такого молодого человека открыты впереди все дороги, тем более, дорога в вечность, о которой ты временно забыл, но на которую тебе, хочешь ты этого или нет, придется вернуться!

– Разве у меня нет свободы воли? – Спросил у ангела Виктор. – Разве я не могу сейчас спрыгнуть с этой высокой скалы и прервать свои земные страдания, тем более свои будущие страдания, которые в итоге приведут меня на крест, в общество двух отпетых преступников?

– Конечно, у тебя есть свобода воли, – ответил ему ангел, – и ты можешь сейчас спрыгнуть вниз, прервав свою юную жизнь, но тогда ты не будешь Сыном Божьим, и предашь своего Отца, который послал тебя в этот грешный и падший мир.

– У меня есть отец, – сказал ему Виктор.

– Ты имеешь в виду необузданного и порочного патологоанатома, склонного к суициду, инцесту, содомии, и больному, как все врачи этой страны, любовью ко всему насквозь заразному и пораженному неисчислимыми болезнями человечеству? Не воспринимай его слишком трагично, относись к нему скорее иронично, ибо он отец тебе только номинальный, чисто внешне, а настоящий твой Отец находится на небесах и пристально следит за твоей земной жизнью.

– А моя мать?

– Она тоже находится на небесах, это метафизика, которую ты сейчас понять не сможешь, но которую потом тебе объяснят в малейших подробностях.

– Ты хочешь сказать, что моя мать – это дева Мария?

– Да, ты правильно понял мою мысль.

– Но как же так, ведь она мать Иисуса Христа!

– Ты и есть Иисус Христос, ты его бесконечное воплощение, бесконечный приход в этот мир, ты его взгляд, милостивый и любящий, брошенный с небес на погибающее в противоречиях человечество, и обернувшийся юным подростком из маленького крымского городка, в наивности своей решившим покончить жизнь самоубийством!

– Я уже не хочу кончать жизнь самоубийством, ты, как всегда, отговорил меня, но объясни, прошу тебя, как могло статься, что моя настоящая мать – это дева Мария?

– Я же говорю тебе, что это метафизика, это отражение необыкновенно сложного устройства мира, и умом тебе это сейчас не понять. Лучше всего веруй в это.

– А моя земная мать?

– Та, которая не понимает тебя, и тоже больна любовью ко всему томящемуся в цепях человечеству? Относись к ней так же спокойно и, если возможно, иронично, как и к своему земному отцу, и помни о своих небесных родителях!

– И все?

– И все!

– Так просто?

– Так просто.

– А мои учителя?

– Земные или небесные?

– Земные?

– Ну что же, они обычные косные люди, начетчики и реакционеры, ты еще не раз встретишься с такими в этой стране победившего счастья!

– Тебя послушать, ангел, так учителя и врачи – самые косные люди на земле!

– Это действительно так, ведь почти невозможно с первого раза найти необходимого тебе доктора и просвещенного учителя, могущего объяснить тебе все тайны земли; из-за ошибки врача человек теряет здоровье, а бывает, что и свою жизнь, а из-за ошибки учителя вполне возможно, что и свою бессмертную душу. Поэтому всю жизнь надо искать идеального лекаря и идеального педагога, заранее зная, что идеал этот в принципе недостижим.

– Недостижим на земле?

– Да, недостижим на земле. И если кто-то вокруг тебя будет говорить о достижимом на земле идеале, знай, что это очередная попытка построить Царствие Божие на земле, которых в истории человечества было не счесть, и что это сладкозвучная ложь погубителя всего человечества!

– Ты имеешь в виду дьявола?

– Да, это одно из его имен.

– А кто он на самом деле?

– Некогда он был таким же ангелом, как и я, только более могущественным, наиболее приближенным к Тому, кто создал все, что нас окружает. Но потом, за гордыню свою и за предательство он был низвергнут вниз, в самые мрачные бездны, и до сих пор не оставил свои попытки помешать планам Творца.

– Помешать планам Творца? То есть построить Царство Божие на земле?

– Да, для него это главная задача. Именно этой химерой и смущает он человеческие умы вот уже семь тысяч лет.

– И будет смущать их до скончания дней?

– И будет смущать их до скончания дней!

– Спасибо, ангел, ты все мне рассказал, но, знаешь, я знал обо всем этом и без твоего рассказа.

– Разумеется, ты знал об этом, ведь ты – Сын Божий!

– Зачем же я тогда хотел броситься вниз с этой скалы?

– Это хотел не ты, а твоя вторая, земная сущность. Контролируй ее, и тебе легче будет нести тот крест, который возложил на тебя твой Отец.

– Мой крест?

– Да, твой крест!

– Он очень тяжел?

– Он чрезвычайно тяжел!

– И закончится там, на Лысой Горе, в обществе двух отпетых преступников?

– И закончится там, на Лысой Горе, в обществе двух отпетых преступников, один из которых, впрочем, уверует в тебя еще на кресте.

– И это тоже метафизика?

– И это тоже метафизика, которая сильнее любой земной физики!

– Спасибо, ангел, ты настоящий друг! Можно, я спущусь с этой горы, потому что уже светает, и мне надо успеть в школу, чтобы не объяснять никому, где я был?

– Спускайся, я не могу тебе помешать, ведь я простой ангел, слуга людей и Того, кто всех нас когда-то создал!

– Отчего ты такой грустный, ангел?

– Я грущу оттого, что знаю все наперед.

– Не грусти, друг мой, жизнь так хороша, что не стоит смотреть на ее черные стороны!

– Я знаю, мне об этом не раз уже говорили!

Приведя этот диалог из романа «Евангелие от Обломоффа», мы на время прервемся, ибо некоторые процедуры, не совсем приятные, настойчиво отвлекают наше внимание. Кстати, читатель, будь бесконечно счастлив, что эти ежедневные назойливые процедуры обошли тебя стороной! Ах, нормальный и бесконечно счастливый читатель, каждое утро видящий себя в зеркале, как бы я хотел быть на твоем месте! Впрочем, каждому свое, и я знаю свое место, но, заклинаю тебя всем, что дорого тебе, любезный читатель: никогда не разбивай зеркала, особенно те, в которые ты смотришься каждое счастливое и ясное утро!