Последним, закатным романом Айзека Обломоффа, стал, как это ни странно, вовсе не роман «Евангелие…», а совсем другая, и крайне странная вещь: «Исидор Калинофф, человек и гражданин вселенной». Роман этот к настоящему времени известен лишь в рукописи, он нигде не был издан, и мы, пользуясь случаем, попытаемся кратко пересказать его содержание. Родился Исидор Калинофф, как и сам Обломофф, в крымской Аркадии, причем Айзек его хорошо знал, и, более того, они были соседями, и даже друзьями. В детстве мальчики много времени проводили вмести, и Айзек мог вблизи наблюдать быт и нравы семьи Калиноффых. Отец Исидора был зубным техником, причем горбатым, скрюченным на бок, и очень маленького роста, с нелепо торчащими в стороны худыми ручками и ножками. Исидор очень стеснялся своего отца, которого, несмотря на его уродство, в городе необыкновенно уважали, ибо зубной техник он был отменный, и все городское начальство ходило с искусственными зубами, выточенными хилыми и слабыми пальцами Калиноффа-страшего. Собственно говоря, Калиноффым он стал гораздо позже, с подачи своего сына, когда тот, повзрослев и решив, по примеру Айзека, стать писателем, взял себе псевдоним Калинофф. До этого же и сам Исидор, и его отец были просто Калиновы, и ничего не имели против этой простой и незатейливой русской фамилии. Мать Исидора, кстати, в отличие от его отца, была первейшей красавицей в городе, и вкратце история ее знакомства с уродливым зубным техником следующая. Мать Исидора до того, как приехала в Аркадию, всю жизнь жила в Москве, где вышла замуж за не то бандита, не то просто очень ревнивого человека, который не просто следил за ней, но и неоднократно избивал, так что она в конце концов сбежала от него, и, сев в первый попавшийся поезд, очутилась в итоге в Крыму. Пока не кончились деньги, она какое-то время снимала в Аркадии комнату, а потом подрабатывала на танцплощадках в качестве певицы, поскольку имела довольно приятный голос. Сочетание двух этих факторов: потрясающей внешности и приятного голоса, – создавали для нее множество проблем, ибо приходилось постоянно отбиваться от разного рода ухажеров, отклоняя одно за одним их весьма прозрачные предложение. Справлялась она с этим довольно успешно, но когда закончилось лето и встал вопрос, что же делать дальше (в Москву возвращаться ей не хотелось), будущая мать Исидора очутилась в весьма невыгодном положении. Деньги у нее кончились, и с квартиры, где она жила все лето, пришлось съехать, так что две или три ночи несчастной красавице пришлось провести на вокзале. Тут-то ее и встретил проходивший мимо работы Калинов-старший, зашедший на вокзал пропустить рюмку мадеры. Мгновенно оценив ситуацию, он, тем не менее, как человек, умудренный опытом, повел себя довольно тонко, и поначалу просто предложил озябшей и голодной женщине, без всяких, разумеется, условий, пожить в дворовой пристройке своего огромного особняка, купленного на честно заработанные деньги зубного техника. После некоторого колебания беглая красавица согласилась с этим предложением, заявив, что она будет отрабатывать жилье уборкой особняка Калинова-старшего, который, сразу надо сказать, находился в весьма запущенном состоянии. Некоторое время она и занималась этим довольно прилежно, ходила на рынок, закупала продукты, готовила, и даже обстирывала зубного техника, который терпеливо приучал ее к себе, боясь спугнуть каким-либо неосторожным словом или намеком. Дальнейшие события не так уж трудно предугадать: между Калиновым-старшим и беглой москвичкой было заключено нечто вроде джентльменского соглашения, согласно которому они вступали в законный брак, но были вольны расторгнуть его в любой момент. Союз этот был чрезвычайно выгоден им обоим: горбатый зубной техник получал свалившуюся буквально с неба красавицу-жену, сама же красавица обретала финансовую независимость и защиту от ревнивого московского супруга, который после нескольких тщетных попыток вернуть ее согласился в конце концов на развод. Довольны вроде бы были все, и прежде всего сам зубной техник, который теперь после работы шел не на вокзал пропустить рюмку-другую мадеры, а в местный Дом Культуры, где его молодая супруга работала руководителем певческого кружка. Надо было смотреть, как важно, подняв кверху огромную голову, и размахивая по сторонам своими тоненькими ручками, идет Калинов-старший встречать после работы жену, терпеливо ожидая ее у дверей Дома Культуры, а потом неторопливо шествуя с ней домой по всему городу. Беглая московская красавица терпеливо сносила все это в течение нескольких лет, вызывая в горожанах целую волну предположений и слухов относительно того, чем же Калинов ее прельстил. Одни говорили об огромных подпольных богатствах зубного техника, ставящего начальству, и вообще всем желающим золотые мосты и коронки, и нагревшего на этом немалые деньги. Другие справедливо указывали на его особняк, занимающий огромную площадь, с многочисленными огородами, теплицами, пристройками и загончиками для отдыхающих, которых Калиновы, как и все в городе, пускали каждое лето. Третьи упоминали о неких физиологических особенностях, присущих всем горбунам, которые-де и есть главная и тайная причина этого странного и на первый взгляд противоестественного союза. Как бы там ни было, года три или четыре, а может даже и пять, московская певунья прожила с аркадьевским зубным техником, родив ему сына, и став героиней многочисленных любовных историй, на которые ее муж мудро закрывал глаза, а потом все же исчезла из города. Одни поговаривали, что она опять подалась в Москву, к своему бывшему супругу, поскольку роль огородницы, прачки, дежурной по этажу и жены местного горбуна ей смертельно надоела. Другие утверждали, что видели ее в Ялте, где она теперь работает валютной проституткой в гостинице «Астория», и, между прочим, зарабатывает не меньше, чем ее муж – зубной техник на своих золотых мостах и коронках. Третьи же вообще божились, что видели ранним утром, как она утопилась, повесив себе на шею большой камень и спрыгнув в море со старой буны. Так это или не так, знал, возможно, только сам внезапно овдовевший горбун, однако он упорно молчал, и ничего добиться от него было нельзя. Некоторые из города специально ездили в Ялту, в гостиницу «Астория», чтобы проверить слух о валютной проститутке, но их туда не пустили, и еще прилично накостыляли по шее, заявив, что без долларов, а также иной валюты, здесь делать нечего. На всякий случай проверили версию о самоубийстве, и действительно вытащили из моря какую-то утопленницу, но совсем другую, и к тому же без большого камня на шее. На этом все и закончилось, и слухи, будоражащие аркадьевское общество относительно исчезновения жены горбуна, поциркулировав по городу еще несколько месяцев, как-то сами собой улеглись. Все пришло на круги своя, все занималось своим привычным делом, в том числе и Калинов-старший, который теперь не только вставлял начальству золотые мосты и коронки, но и имел на руках малолетнего сына, названного Исидором по настоятельному требованию его матери, которая утверждала, что так звали ее горячо любимого дедушку по материнской линии.

Исидор Калинов и Айзек Обломов, как уже говорилось, были друзьями, чего нельзя сказать об их родителях. Отец Айзека, будучи патологоанатомом, свысока смотрел на горбатого зубного техника, и не одобрял дружбу своего сына. Мать Айзека также не была от нее в восторге, но, будучи ежедневно занята общественными нагрузками, не могла постоянно следить за своим сыном. Друзья пользовались этим, и практически все время проводили вместе, причем в детстве еще совершенно нельзя было сказать, кто из них в будущем станет лидером, а кто его бледной тенью (обычная участь такого рода детских союзов)? во всяком случае, Исидор, вне сомнения, старался при каждом удобном случае брать на себя роль лидера, и Айзеку подчас было за ним трудно угнаться. После войны в самой Аркадии, а также в окружающих ее лесах было великое множество неразорвавшихся мин, снарядов и бомб, и городские мальчишки постоянно занимались тем, что выплавляли из них тол, а затем жгли его в подвалах и на чердаках, используя в качестве ламп или факелов. Однажды Исидор притащил домой к Айзеку огромную противотанковую гранату, и они вдвоем тут же начали раскурочивать ее с помощью зубила и молотка, совершенно не подозревая, что жизнь их в эти страшные мгновения буквально висела на волоске. Но, видимо, граната эта была предназначена какому-то конкретному танку, который она еще ожидала встретить в одной из грядущих войн, и жизни двух сопливых аркадьевских подростков ее интересовали мало. Во всяком случае, по какой-то чистой случайности граната не взорвалась в их руках, и они, помучившись над ней еще какое-то время, оставили ее в покое, и, кажется, вообще выбросили на свалку. Там она, очевидно, до сих пор дожидается одного-единственного, самоуверенного, лязгающего гусеницами и прущего напролом танка, экипаж которого сидит на броне и, сняв шлемы и свесив вниз ноги, бездумно любуется проплывающими мимо них весенними безоблачными пейзажами. Бойтесь гранат, которые не разорвались в ваших слабых детских руках, бойтесь их, други мои, потому что, возможно, они не разорвались лишь до времени, и терпеливо, лежа где-то в канаве, мимо которой проходите вы каждый свой день, ждут своего черного смертного часа! Во всяком случае, уже гораздо позже, став писателем, Айзек Обломофф не раз думал о том, что взрыв противотанковой гранаты, которую вскрывали они с Исидором с помощью зубила и молотка, все же произошел, но был всего лишь растянут во времени, и те бедствия и несчастья, которые его в жизни постигли, являются прямым следствием этого пролонгированного неявного взрыва. То же самое, кстати, приходило в голову и Исидору, поскольку судьба готовила их обоих стать писателями, и только лишь не решалась, кому из них выдать первый номер, а кому двадцать восьмой. И, самое примечательное, это то, что стена дома, в котором в детстве жил Айзек Обломов, и куда Исидор Калинов притащил из леса неразорвавшуюся противотанковую гранату, со временем прорезалась сверху донизу огромной трещиной, как будто в одной из квартир взорвалось что-то страшное и тяжелое. Чтобы скрыть этот растянутый во времени взрыв, и трещину, которая в результате его появилась, стену дома покрыли ярким панно с изображением не то желтого солнца и синих морских просторов, не то чего-то очень близкого к ним; собственно говоря, никакой иной пейзаж в курортном городе появиться не мог, ведь, согласитесь, не рисовать же на стене дома двух безумных подростков, самозабвенно склонившихся над кучей покрытого металлом тротила и не замечающих надвигающегося на них из-за пригорка огромного, закрывшего уже весь мир, танка? Если кто сомневается в правдивости описанных здесь событий или в их философичности, может прогуляться по улицам Аркадии и лично увидеть огромную трещину на фасаде одного из ее домов, а также нарядное цветное панно, не без успеха эту трещину маскирующее.

Как уже говорилось, судьбе было угодно двух друзей: Айзека и Исидора, – сделать писателями, но она лишь до времени колебалась, кто из них станет главным, а кто так навсегда и останется на задворках литературы? В романе «Исидор Калинофф, человек и гражданин вселенной» Обломофф пишет, что еще с детства они с Исидором стали настолько близки, что постоянно копировали жесты, желания и даже поступки друг друга. В дальнейшем это их единение стало еще более пугающим, так что если бы они внешне не отличались один от другого, невозможно было бы определить, кто из них есть кто? Они оба влюблялись в одинаковых девушек, оба уехали в Москву и поступили там в сходные институты, и оба в итоге решили заняться литературой. В этот момент, однако, пути их решительно разошлись, ибо насколько легко брал литературные высоты Айзек, настолько же трудно получалось это у Исидора, который к этому времени, подражая, очевидно, своему другу, взял себе псевдоним Калинофф. Первый роман Исидора Калиноффа, который он долго и безуспешно разносил по московским редакциям, назывался «Рационально, слишком рационально», и был посвящен метаниям молодого студента-физика, который тяготится однобокостью своего узкого образования. Истории о физиках и лириках, однако, уже лет двадцать обсуждаемые в прессе, настолько всем приелись, что роман этот решительно никому не понравился, более того – на него было написано несколько необыкновенно ядовитых рецензий, больно ужаливших честолюбие Исидора. Следующий его роман, посвященный больным воспоминаниям детства, общению с горбуном-отцом и наполненные ненавистью и бросившей его когда-то матери, которую он искал всю свою жизнь, вызвал у критиков еще больший прилив энтузиазма, и они поиздевались над ним от души, отбив у Исидора вообще на несколько лет охоту что-либо писать. Если я, говорит Айзек Обломофф в своем романе, уверенно шел вперед, как писатель, окрыленный своими первыми успехами в литературе, то мой жизненный и литературный двойник (а существовал ли он на самом деле?) Калинофф был подстрелен на самом взлете, и надолго залег на дно, залечивая и зализывая полученные в литературных сражениях раны. О литературные сражения, восклицает Обломофф, о эти кровавые и беспощадные битвы писателя с самим собой, критиками и читателями! Мало кто выходит из них совершенно нетронутым, и очень многие не выходят из них никогда, так и оставшись лежать на поле безумной сечи, пронзенные со всех сторон безжалостными копьями, стрелами и мечами! Уже упомянутый роман Калиноффа, озаглавленный им, кстати, «Мама, я тебя вижу!», чуть было не подвел его к порогу самоубийства, заставив бросить институт, и, живя с женой на скромной и бедной окраине Москвы, работать ночным сторожем, подыскивая сюжет для своего нового шедевра.

В этом, собственно, и заключалась главная ошибка Калиноффа, пишет Обломофф: он относился к каждой новой своей вещи, как к неизбежному шедевру, который обязательно принесет ему славу, деньги и любовь окружающих, которых у него в настоящий момент не было вовсе. Если я, говорит Айзек, писал просто потому, что писал, то Исидор делал это для того, чтобы прославиться, и, разумеется, у него ничего из этого не получалось! Чем больше успехов в литературе достигал я, тем ниже падал Калинофф, разведшийся к этому времени с женой, сменивший множество профессий, потерявший всех детей, один из которых умер от недоедания, а второй от какой-то пустячной инфекции, и ютящийся в итоге в Мытищах, в каком-то полуобвалившемся флигеле, который сдавала ему столетняя и абсолютно глухая старуха. Он был законченным литературным неудачником, над ним смеялись и в лицо, и за глаза во всех московских редакциях, его романы уже не читали, а заранее, еще до того, как он их принесет или пришлет по почте, выбрасывали в корзину. О нем рассказывали анекдоты: о его неумении писать, о его бесчисленных, как детских, так и благоприобретенных, комплексах, с него писали картины, изображающие абсолютное отсутствие творческого успеха и какой-либо милости у Судьбы, и эти картины, за которые ему платили деньги, были, кажется, единственным видом его заработка. Следом за романом «Мама, я тебя вижу!» последовали «Свадебная одиссея», описывающая недолгую жизнь Калиноффа в браке, и «Атлантида», где он неуклюже и без знания фактического материала попытался изобразить гибель великой, описанной Платоном цивилизации. Увы, ни реалиста, ни фантаста из Исидора не получилось! Он был в совершенном жизненном тупике, но именно этот тупик, пишет в своем неизданном романе Обломофф, помогал мне, как ни странно, двигаться вперед к литературному Олимпу. В жизни каждого удачного человека должен присутствовать маленький, несчастный, и абсолютно никому невидимый неудачник, без этого никакой большой успех в принципе невозможен. Именно поэтому, я уверен, Судьба и поместила рядом со мной Исидора, отняв у него практически все, и дав тем самым мне подняться наверх. Постепенно, сам закружившись в жизненных каруселях, я уже не мог сказать точно, был ли у меня в детстве лучший друг по имени Исидор Калинов, ставший впоследствии писателем Исидором Калиноффым, или я его попросту выдумал. Выдумал для того, чтобы элементарно остаться в живых.