В возмутительной и насквозь провокационной книге Карло Загноски «Айзек Обломофф. Миф и реальность.», вышедшей поспешно на потребу скучающей публике, нет, разумеется, и намека на знаменитый роман «Евангелие от Обломоффа». Это и понятно, ибо к тому времени, когда автор наспех составлял из разных непрожаренных и непропеченных кусков свою жалкую стряпню, роман этот еще не был напечатан, и о нем никто, кроме Айзека и его издателя, разумеется, не знал. Ничего не упоминается в книге Загноски и о том потоке оскорблений, лжи и восторженных отзывов, который последовал за выходом «Евангелия». К выпадам в свой адрес Айзек привык уже давно, и совершенно не реагировал на них, однако ему неожиданно пришлось столкнуться с совершенно иными проблемами. Нашлись сумасшедшие, или лучше сказать, очень наивные люди, которые всерьез поверили, что он и есть настоящий Иисус Христос. С одним из таких людей, безумным молодым человеком с горящими фанатично глазами Обломофф даже встретился во дворе своего пансиона. Он часто принимал здесь жаркими летними днями разного рода посетителей, сидя с ними на скамейке под тенью зеленой акации, давая интервью, отвечая на вопросы и встречаясь с наиболее настойчивыми гостями. Он и сам уже не знал, зачем он написал этот роман, и, отвечая на вопросы настойчивого молодого человека, попеременно то хмурился, то сдерживал желание рассмеяться.
– Зачем вы скрываете свою истинную сущность? – настойчиво спрашивал у него посетитель, – почему не объявите всем, что вы и есть настоящий Спаситель?
– Я взял на себя такую роль в романе, – ответил Обломофф, – но я не мог играть такую же роль и в жизни. В романе можно вообразить все, что угодно, даже представить себя новым Иисусом Христом, в очередной раз пришедшим в этот мир, чтобы спасти тех, что уверует в твою небесную сущность. Роман для того и существует, чтобы дать волю своему безудержному воображению. Я очень сожалею, что ввел вас в заблуждение и вселил надежды, которые не могу оправдать!
– Так, значит, вы не Иисус Христос?
– Конечно, нет! Я всего лишь старый и уставший литератор, проклятый во многих странах и отлученный от многих церквей, который пытается спастись своими романами, погружаясь в них, словно в наркотик. Но когда роман заканчивается, когда я ставлю в нем последнюю точку, жизнь снова берет меня за горло и предъявляет свои безжалостные права. Знаете, мне ведь на днях исполнилось пятьдесят два года, и я совсем не подхожу на роль Иисуса Христа!
– Но вы вполне можете быть современным Иисусом Христом, и вам не обязательно копировать его евангельский возраст. Поверьте мне, стоит вам во всеуслышание объявить о своей истинной сущности, и за вами пойдут миллионы таких, как я, отчаявшихся найти в современной цивилизации хотя бы крохи добра и здравого смысла. Не бросайте нас на произвол судьбы, объявите себя новым Спасителем, и вы создадите новую церковь, которая преобразит лицо этой планеты!
– Увы, увы, – как можно мягче ответил Обломофф молодому фанатику, – я всего лишь старый и уставший писатель, и не гожусь для столь грандиозной роли. У меня слишком много собственных проблем, которые я не в состоянии решить, и роль Спасителя для меня неестественна и тяжела!
Лукавил ли он, говоря такие слова и прощаясь с молодым фанатиком, надежд которого не смог оправдать? Он, безусловно, написал свой роман, испытывая потребность в некоей провокации, склонность к которой вообще питал на протяжении всей своей сознательной жизни. Но, с другой стороны, он написал его и от отчаяния, от невозможности собственного положения изгнанника и вечного беглеца, оставшегося без религии, без страны и друзей, потеряв все, что было ему когда-то дорого в жизни. Ему действительно было уже пятьдесят два года, его отлучили от одних церквей и не хотели (а, быть может, он сам не хотел этого) принимать в другие, его дети умерли, жена Марта покончила с собой в подмосковной психиатрической лечебнице, когда ей только-только исполнилось тридцать четыре года, и он долгое время воображал ее живой и здоровой, потому что она была единственной ниточкой, связывающей его с прошлым. Литература действительно была для него наркотиком, он писал для того, чтобы жить, чтобы элементарно выжить и не сойти с ума, но сейчас, похоже, действие этого наркотика подошло к концу, потому что ничего нового писать ему уже не хотелось.
Реакция на роман, однако, была длительной и весьма бурной, и Айзеку пришлось принять у себя еще несколько посетителей, и даже делегации, одни из которых предлагали ему объединить под своим крылом все церкви мира, другие под строжайшим секретом обещали отдать на хранение легендарный священный Грааль, причем непрерывно путались, называя его то чашей, в которую капала с креста кровь Христова, то неким всеобщим символом, а то даже и таинственным женским лоном вполне реальной, довольно смазливой и похожей на потаскушку девицы, которую предлагали Обломоффу в жены. Явились к нему также несколько таинственных ночных визитеров, явно восточного происхождения, которые при звездном свете, и тоже под строжайшим секретом, демонстрировали ему некую мусульманскую реликвию, называемую ими священным знаменем ислама, предлагая ему быть его тайным хранителем. На все эти предложения Айзек, разумеется, отвечал вежливым отказом, ожидая, что его постепенно оставят в покое.
Однако шум вокруг его романа отнюдь не умолкал, и ему, вопреки воле, пришлось даже участвовать в нескольких телевизионных дебатах и пресс-конференциях, на которых ему задавались совсем уж безумные вопросы:
– Хотите ли вы быть новым римским Папой?
– Нет, не хочу!
– А новым Патриархом московским?
– Тем более нет!
– А вернуться в Россию?
– Возможно, я вернусь туда в самое ближайшее время!
– А в Израиль?
– Израиль всегда в моем сердце!
– Как и Россия?
– Как и Россия!
– А что вы думаете по поводу русской религиозной реформации?
– Русские политические реформации проходили в России регулярно, значит, пришло время и для религиозной реформации!
– А в Израиле возможна ли подобная реформация?
– Она возможна везде, не виду причины, почему бы ей не произойти и в Израиле?
– А вы не боитесь религиозных фанатиков, которые могут убить вас?
– А вы не боитесь, что, выходя из этого зала, вас собьет на улице машина или укусит бешеная собака?
– И все же, как вы думаете мириться с православной церковью?
– Я никогда не ссорился с ней!
– А с официальным иудаизмом?
– Вы же знаете, что я прошел обряд обрезания, и прошел все стадии на пути к Иегове, Яхве и Саваофу, богу моих еврейских отцов!
– Так кто вы больше: еврей или русский?
– Я и то, и другое, во мне живут эти две половины, и я не могу отдать предпочтение ни одной из них!
– А все же, кто главнее: Россия, или Израиль?
– А кто главнее: ваше левое полушарие, или правое?
– Ответьте по возможности честно: вы были когда-нибудь Иисусом Христом?
– Я никогда не переставал им быть, если вас это интересует!
Такие пресс-конференции еще больше все запутывали и подливали масла в огонь. Газеты, и особенно желтые, не переставали описывать каждый шаг из жизни Обломоффа, комитет по выдвижению его на Нобелевскую премию собрал уже достаточно аргументов и подписей (подписывались обычные читатели Обломоффа, и подписей этих было уже несколько миллионов), но, к сожалению, у противников этой идеи было не меньше подписей и аргументов. Вдобавок ко всему, в Каннах объявили о проведении первого ежегодного литературного фестиваля в честь Айзека Обломоффа (по замыслу организаторов, он должен был проходить в октябре, в месяце, когда родился Айзек). В пансион, приютивший знаменитого писателя, стали водить экскурсии, на которых, если повезет, можно было издалека увидеть самого героя всех этих событий, неторопливо прогуливающегося по желтым тенистым дорожкам (очень похожим на дорожки психиатрической лечебницы в Подмосковье, где умерла его жена Марта). На Лазурном Берегу становилось явно жарко, и сам Обломофф, который из писателя как-то незаметно превратился в фактор общественной жизни, начал уже подумывать, а не сменить ли ему и это место жительства?