– Как темно!
– Сейчас будет светлее!
– И действительно, уже гораздо светлее, чем раньше!
– Ну я же тебе говорил!
– А что это за помещение с небольшим окошком, в которое падают лучи внешнего света?
– А это келья, Айзек, та самая келья, в которой обитаешь ты уже долгие годы!
– Без мебели, с холодным полом и небольшим окошком под потолком?
– Без мебели, с холодным полом и небольшим окошком под потолком!
– Господи, не ты ли со мной говоришь?
– Я, Айзек, я, кому же еще с тобой говорить?
– Но как же ты, Господи, странно одет: откуда на тебе этот халат и эти стоптанные тапочки на ногах, и эта грязная сорочка без пуговиц, которую, очевидно, давно уже не стирали? И почему ты так бледен и худ?
– Я выгляжу так же, как ты, Айзек, я всего лишь твое отражение в зеркале!
– В каком зеркале, Господи, ведь здесь нет зеркал?!
– У Господа, Айзек, везде свои зеркала, и он прекрасно видит то, что не видят другие!
– Так, значит, мы наконец с Тобой встретились?
– Да, мы наконец с тобой встретились, Айзек, и не расстанемся уже никогда!
– И Ты не обижаешься на меня ни за что?
– А за что я должен на тебя обижаться?
– Ну не знаю, хотя бы за то, что я сначала был православным, потом стал иудеем, а теперь, говорят, меня вообще видели в Палестине в облике нищего дервиша. Хотя бы за это.
– Если бы я, Айзек, на всех обижался, на земле вообще не осталось людей; ты мог поменять веру, но не Бога, ибо Бог всегда рядом с такими, как ты. К тому же не забывай, что евреи и христиане вообще создали общую цивилизацию, и разобраться, что в ней от евреев, а что от других народов, не сможет никто, кроме Меня. Что же касается нищего дервиша, то все это слухи, придуманные желтой прессой!
– Так ты, Господи, и желтую прессу читаешь?
– Я читаю все подряд, такая уж у меня, Айзек, работа!
– И глянцевые журналы ты тоже читаешь?
– И глянцевые, Айзек, и совсем без всякого глянца, напечатанные на простой серой бумаге, и даже такие, которые только задумали напечатать лет через сто или триста, в стране, которой еще нет на карте, и люди, которые еще не то что не родились, а вообще и в проекте не существуют пока что. Я, Айзек, прозреваю все времена, и прошлое, и настоящее, и будущее, и для меня не существует никаких преград, потому что я вижу все.
– Ну это понятно, ведь ты все же Бог, не чета такому идиоту, как я.
– Ты не идиот, Айзек, ты так же нормален, как и все остальные, а в некоторых вещах даже более нормальнее, чем они!
– Ты это говоришь на полном серьезе?
– Да уж куда серьезнее, Айзек, серьезнее не бывает!
– Судя по твоему лицу, ты действительно говоришь то, что думаешь. Но раз это так, то зачем же я нахожусь здесь, в этом мрачном узилище?
– А я и сам удивляюсь тому, зачем ты здесь находишься и разыгрываешь из себя идиота?! Я бы, во всяком случае, давно уже встал и покинул это позорное место, этот дом скорбей, пропитавшийся от пола до потолка твоими, Айзек, а также чужими, стонами и скрежетом зубовным. Покинул бы, и сделал напоследок ручкой всем этим докторам и медсестрам, которые замучили тебя до последней возможности! Не дело это, Айзек, так поступать с людьми, ох, не дело!
– Нет, это правда, и я могу сейчас встать, и уйти?
– Можешь, Айзек, можешь, и даже обязан это немедленно сделать!
– Ну тогда я, Господи, пойду, не хочу оставаться здесь ни одной лишней минуты!
– Иди, Айзек, иди, и передай привет миру, которой я когда-то создал за шесть дней!
– Хорошо, Господи, передам, а ты пойдешь вместе со мной?
– Нет, Айзек, не пойду, а останусь здесь вместо тебя. Хочется мне, Айзек, на себе испытать, каково это жить в сумасшедшем доме, всеми покинутым и не имея никакой возможности выбраться. Для Господа такой опыт ох, как полезен!
– Спасибо, Спаситель, за все, и прощай, Бог даст, еще свидимся как-нибудь!
– Если Бог даст, то свидимся непременно. Не в этом мире, так в каком-то ином. Ни пуха тебе, ни пера, скатертью дорожка, аминь, и уходи побыстрей, а то сейчас разрыдаюсь и не отпущу тебя никуда!
– Ухожу, Господи, ухожу, тебе тоже аминь, и не забывай принимать вместо меня лекарства и процедуры.
– Приму все, за меня не волнуйся, раз уж попал сюда, то приму все, как на кресте!