Каково же было мое удивление, когда на следующий день Вениамин повел себя так, как будто между нами ничего и не было. Как будто и не было нашего с ним ночного разговора, во время которого он предлагал вместе с ним покончить жизнь самоубийством. Я после этого его предложения не спал всю ночь, все взвешивая про себя, принимать его, или не принимать. Я и до этого, как уже писал, много раз думал покончить с собой, понимая, что я опущен под землю, и никаких надежд стать таким же, как все, у меня нет. Но я все же был молод, и до тридцати лет, как уже знает читатель этих записок, все питал иллюзию выбраться на поверхность, освободившись от роковой тяжести андеграунда. Поэтому предложение Вениамина лишить себя жизни было для меня несколько преждевременным. Тем более, что мне было несколько странно, что я хотел лишить себя жизни от безысходности, а он от успеха и избытка жизненных сил. Это представлялось мне неестественным и ненормальным, это было с моей точки зрения необыкновенно гадко, и вызывало во мне жгучее чувство протеста. Тем не менее, поговорив ночью с Вениамином, я разнервничался чрезвычайно, и все никак не мог успокоиться. Я непрерывно курил, гася о пепельницу одну сигарету, и тут же начиная курить другую. Однако это мне не помогало, и я, игнорируя занятия, от которых все равно не было никакого проку, ибо я и так все знал, сбегал в магазин за бутылкой вина. Я уже давно пристрастился курить и пить вино, а тут как раз накануне получил в институте стипендию, и поэтому, плюнув на необходимость экономии, решил успокоиться сигаретами и вином. Я непрерывно курил, и отхлебывал из стакана вино, задымив всю комнату, и залив цветную клеенку стола. Надо сказать, что это был наш общий стол, на нем мы все четверо занимались, готовясь к занятиям, и заливать его вином было нельзя. Но я, повторяю, после предложения Вениамина покончить с собой находился в чрезвычайно нервном возбуждении, и не мог полностью себя контролировать. Поэтому, вместо того, чтобы курить у окна, а потом тщательно проветрить комнату, как было у нас заранее обговорено, я полностью задымил все помещение, забросал пеплом весь стол, и сверх всего залил скатерть своим дешевым вином. Тут как раз вернулись с занятий Василий и Леонид, а следом за ними через некоторое время подошел и Вениамин. Разумеется, видя разорение комнаты, в которой жили уже два года, они воспользовались моментом, и стали делать мне замечания. На их замечания мне, если честно, было плевать, но неожиданно к нападкам на меня присоединился Вениамин, и это взбесило меня еще больше. Я не понимал, как человек, всего лишь несколько часов назад предлагавший мне вместе с ним утопиться в Москва – реке, может себя так подло вести.

Первым укорять меня начал Василий, считая, очевидно, себя самым умным, и забывая, что еще пару дней назад я объяснил ему значение слово «детерминированность». Тогда, помнится, он очень смутился из-за того, что зеленый первокурсник оказался значительно умнее и начитаннее его. Теперь же он, только лишь зайдя в комнату, и увидев слои дыма, плавающие под потолком, закричал:

– Ты что, сошел с ума, и не знаешь, что нас здесь четверо, и всем нам необходим свежий воздух? Ты накурил здесь, как сапожник, непонятно, в каких трущобах ты жил, и из какой канавы попал в наш институт!

– Я, может быть, жил до этого в трущобах, – ответил я ему, – и попал в институт из канавы, как вы изящно выражаетесь, но я не называю незнакомого человека на «ты», особенно если не уважаю его, как не уважаете вы меня!

– А за что тебя уважать, – еще сильнее закричал на меня Василий, – ты залил своим вином наш общий стол, хорошо зная, что мы скоро придем, и нам понадобится место для занятий и для отдыха!

– Вы обычно занимаетесь, лежа в постели, – возразил я ему, – а Леонид вообще никогда не занимается, ибо его интересы лежат совсем в другой области.

– Не суй свой нос в мои интересы, – накинулся на меня Леонид, – они тебя совершенно не касаются. Я волен делать то, что мне хочется, и не отчитываться перед зеленым первокурсником!

– Я, возможно, и зеленый первокурсник, – возразил я ему, – но, тем не менее, не заставляю девушек плакать по ночам под дверью, и царапаться в нее, как церковная мышь!

– При чем тут церковная мышь? – заорал теперь уже и Леонид. – Церковные мыши не царапаются под дверью, ибо есть поговорка «мокрый, как церковная мышь», но нет поговорки «царапается, как церковная мышь»!

– Разумеется, мокрый, как церковная мышь, поскольку эти девушки мокрые от слез, когда царапаются в нашу дверь, и я употребил поговорку совершенно точно. Вы, конечно, можете на меня кричать, и упрекать во всех смертных грехах, ибо я, разумеется, последний подлец, и не должен был так накуривать здесь, но у меня, возможно, есть собственная уважительная причина.

– Какая еще уважительная причина? – неожиданно презрительно спросил Вениамин, скривив в усмешке свои тонкие губы. – У первокурсника не может быть никакой уважительной причины, особенно если он живет в комнате со старшекурсниками!

– Да, конечно, – ответил я ему, – у меня не может быть никакой уважительной причины, хоть я курю и пью оттого, что не могу успокоить свои нервы. У вас, конечно, нервы крепкие, и вы можете поэтому вести себя сдержанно, а у меня нервы расшатаны, и я вынужден таким способом себя успокаивать. Можете меня презирать за это, и даже кричать, сколько захочется, если, конечно, вам станет легче. Сейчас я все уберу, и уйду на улицу, а вы можете заниматься, сколько вам хочется!

– Да, пожалуйста, убери все немедленно, и не забудь проветрить комнату, и вытереть на столе клеенку, мы в этом свинарнике не сможем отдохнуть после занятий.

Я молча встал, и вытер тряпкой клеенку, а потом открыл настежь окно, и начал проветривать комнату. Через несколько минут весь дым вытянуло на улицу, и комната приняла свой прежний вид.

– Не хотите ли немного выпить вина? – спросил я, показывая на бутылку, которая была выпита только наполовину, наивно считая, что инцидент уже исчерпан.

– Можешь забрать свое дешевое вино, и выпить его на улице в подворотне, – воскликнул на это Леонид, – там для него будет самое место! Да и для тебя, кстати, тоже.

Я не стал ничего возражать на эти оскорбительные слова, тем более, что и Вениамин, как видно, полностью был солидарен с ними, взял свою бутылку, засунул ее в портфель, и вышел на улицу. На душе у меня было скверно и гадко, а из комнаты, к довершению ко всему, донесся их радостный смех. Напротив входа в общежитие был сквер, по обеим сторонам которого стояли скамейки. Я уселся на одну из них, поставил рядом портфель, вынул из него недопитую бутылку вина, и стал отхлебывать из горлышка дешевый и сладкий напиток. Я нуждался сейчас в этом дешевом напитке, а также в сигаретах, которые снова курил одна за другой. Мне было плевать на то, что мимо постоянно проходили студенты, а также, кажется, преподаватели, которые смотрели на меня с явным испугом. Но мое возбуждение было настолько сильным, что я не обращал на них никакого внимания. Мне надо было успокоиться, и привести в порядок свои нервы, которые были взвинчены до предела. Я был противен самому себе, и, без сомнения, своим соседям по комнате, которые только делали вид, что ищут сближения со мной, а на самом деле искренне меня презирали. Ну что же, меня, очевидно, было, за что презирать, не они первые относились ко мне, как к изгою, так поступали все окружающие, и мне надо было давно привыкнуть к этому. Собственно говоря, я уже давно к этому привык, и держался только лишь исключительно своей гордыней. Это было универсальным средством, универсальным лекарством, которое всегда мне помогало. Да, думал я, я низок, я гадок, я мерзок в глазах окружающих, а в будущем, очевидно, стану еще хуже. Это моя судьба, мой крест, который я должен буду нести до конца. И все же, думая об этом, я невольно хотел стать таким же, как все остальные, стать нормальным, и пытаться жить так же, как живут другие люди. Вот в этом, очевидно, был ключ к решению сегодняшней проблемы – в слове «жить». Мне, несмотря ни на что, страстно хотелось жить, мне не хотелось умирать, и, тем более, кончать с собой в обществе такого двуличного человека, как Вениамин. Если хочет, пусть делает это в одиночестве, в крайнем случае, я помогу ему одеть на шею петлю, или подам в руки бритву, чтобы разрезать вены, но на большее пусть не рассчитывает. Большего он не дождется. Решив действовать так, я сразу же почувствовал, что мне стало легче. Я уже давно замечал, что путем логических рассуждений могу снять с себя нервное напряжение, даже не прибегая к сигаретам и алкоголю. Было такое впечатление, что внутри меня живет еще один человек, которого, если очень захотеть, можно уговорить. Постепенно я смог успокоиться настолько, что встал со скамейки, взял свой портфель, и отправился к себе в общежитие.

Когда я зашел в свою комнату, то увидел всех троих, сидящих, как ни в чем не бывало, за столом, на котором стояла точно такая же бутылка вина, которую я им недавно предлагал. Они весело смеялись, продолжая, очевидно, обсуждать меня, и, мельком взглянув на дверь, тут же отвернулись, сделав вид, что мое появление их не интересует. Они явно меня игнорировали, показывая свое превосходство, но я отлично знал, что это всего лишь игра двуличных людей, что пройдет немного времени, и Василий опять попросит меня объяснить ему значение какого-нибудь философского термина, а Вениамин предложит совместно наложить на себя руки. О таком же ничтожестве, как Леонид, я вообще не хотел думать, ибо посвятить всю свою жизнь исключительно соблазнению женщин было с моей точки зрения в высшей степени глупо и омерзительно. Поэтому я спокойно подошел к своей койке, лег на нее, и, поскольку был пьян, моментально уснул. Сквозь сон мне слышался их смех и ехидные замечания, хотя, возможно, мне все это только казалось.