Я ждал, когда она проснется, с ужасом думая, что же теперь со мной будет? У меня не было ни малейшего сомнения, что она, увидев меня в Лавре, а потом в Абрамцево, возле скамьи Врубеля, просто решила со мной поиграть. Ей просто было интересно соблазнить юродивого, она никогда такого не делала, и хотела выяснить, что же это такое? Возможно, она в детстве любила палочкой раздавливать каких-нибудь жуков, или трутней, и с любопытством смотреть, что из них после этого вытечет? У меня теперь, после двух часов, как я смотрел на ее полное белое тело, ровно дышащее рядом со мной, не было в этом никакого сомнения. Да, я был для нее, для этой белой красивой женщины, таким же жуком, или трутнем, которого она из любопытства раздавила, и внимательно наблюдала, как из него течет наружу разная разноцветная гадость. Возможно, что желтая, возможно, что зеленая, а возможно, что совершенно черная. Думаю, что внутри у меня накопилось достаточно всего самых разных цветов. Я думал об этом, и постепенно ощущал, как из моего естества поднимается наверх глухая волна ненависти к этой спящей рядом со мной женщине. Она спала, радостно чему-то улыбаясь во сне, а я уже начинал ее ненавидеть. Она, несомненно, улыбалась тому, что так легко соблазнила меня, жалкого и ничтожного юродивого, которого можно было соблазнить одним лишь движением мизинца. Которому можно было всего лишь свистнуть, как уличной собачонке, и она сразу же побежит за тобой, радуясь уже тому, что на нее кто-то обратил свой случайный взгляд. А я не хотел быть такой уличной собачонкой, вернее, я не хотел признаться себе в том, что я и есть такая уличная собачонка. И меня соблазнили не то, что жалким куском колбасы, которым повертели перед моим собачьим носом, а одним лишь ленивым движением мизинца, и я покорно побежал за своим соблазнителем. Я смотрел на нее вблизи, и уже не понимал, зачем же я за ней побежал. Мне было досадно и неприятно смотреть на это чересчур белое и чересчур красивое тело, на эти две белые груди с неестественно алыми, словно у девушки, сосками, которыми, очевидно, она вскормила не одного ребенка. Она была волчицей, вскармливающей своих волчат, рожденных, возможно, от разных волков, а потом изгоняющей этих волков из своего логова, и ведущей жизнь одинокой свободной хищницы. Я вдруг ужаснулся, подумав, что она специально соблазнила меня для того, чтобы родить от меня ребенка, и похитить этим мою свободу, вытащив наверх из моего андеграунда. Ведь тот, кто имеет наверху ребенка, не может уже быть полноценным жителем андеграунда, поскольку у него появляются наверху некоторые обязательства. Эта мысль словно громом поразила меня! Разумеется, она соблазнила меня именно для этого, она задумала родить от меня ребенка, и лишить меня самого главного, самого ценного и дорогого, что я только имел – моей свободы! Мысль об этом была настолько невыносимой, что я отбросил одеяло, вскочил на ноги, и начал нервно прохаживаться по комнате. Так и есть, подумал я, глядя на обстановку этой дешевой комнаты, с дешевым ковриком над кроватью, на котором были изображены дешевые лебеди, плавающие в неглубоком дешевом пруду, – так и есть, это комната закоренелой мещанки! Все эти статуэтки, все эти вазочки, все эти кружевные салфеточки и дешевые стульчики могут принадлежать только лишь дешевой мещанке! Только лишь дешевая мещанка может быть хозяйкой такой убогой и дешевой обстановки, вызывающей скуку и непреодолимую тошноту! И как только я об этом подумал, я сразу же почувствовал, как меня начинает тошнить, и выворачивать наизнанку. В этот момент она открыла глаза, и с улыбкой посмотрела в мою сторону.

– Какой ты худой, – сказала она, потягиваясь после сна. – Ты, очевидно, совсем ничего не ешь!

– Я ем достаточно много, – недовольно ответил я, продолжая бегать по комнате, и оглядывать все, что стоит в ней на полу, а также висит на стенах. – Я ем столько, сколько мне хочется, а худой оттого, что я в молодости недоедал, и навсегда после этого остался таким. Не всем же, в конце концов, быть такими полными, как ты!

Она рассмеялась на это мое замечание, и, облокотившись на руку, стала с любопытством наблюдать за моими передвижениями по комнате.

– Что ты делаешь? – спросила она.

– Изучаю твою обстановку, – недовольно буркнул я в ответ, – и пытаюсь понять, кто ты такая на самом деле?

– Ты пытаешься понять, кто я такая на самом деле? Но разве же это и так не ясно? Я просто женщина!

– Просто женщина не соблазняет в лесу мужчин, не целует их посреди дикой природы, и не приводит затем, словно бездомную собачку, к себе домой!

– Да, ты прав, такое случается достаточно редко, и я не знаю, что же со мной случилось. Возможно, я просто поддалась первому чувству!

– Ты поддалась первому чувству?

– Да, а что в этом такого? Я увидела тебя, такого необычного, стоящего возле этой бесполезной скамьи Врубеля, и решила, что это неправильно, и что тебя надо вытащить из этого неестественного состояния. Ну а все дальнейшее случилось уже само собой: и наш поцелуй, и поход в эту квартиру. Только и всего.

– Только и всего! – возмущенно воскликнул я в ответ. – Ты ведь наверняка замужняя женщина, и у тебя наверняка есть даже дети, так зачем же ты приводишь в дом первого встречного? Зачем приводишь в дом первого незнакомого мужчину? Разве ты не понимаешь, что это гадко и низко?

Я стоял перед ней голый, худой и всклокоченный, и говорил о том, что она гадкая и низкая. Возможно, со стороны на это было смешно смотреть, потому что она сразу же рассмеялась, и раскинулась на кровати еще более привольно и более бесстыдно. Ее белые груди вызывающе глядели в мою сторону, блестя своими розовыми сосками, и я больше не мог сдерживаться. Но сначала она сказала мне нечто, что возмутило меня еще больше, и настроило на решительный прокурорский лад.

– Ты возмущаешься и прыгаешь по комнате, как мальчишка, – насмешливо сказала она, – но не забывай, что ты юродивый, и тебе следует держать себя более сдержанно!

– Да, я юродивый! – воскликнул я, прикрываясь от нее руками, ибо внезапно сообразил, что я стою сейчас, словно Адам в райском саду, только что съевший поданный Евой запретный плод. – Да, я юродивый, я недавно только отрицал это, но теперь отрицать не буду, и как юродивый хочу заявить тебе, что ты подлая и низкая женщина. Ведь ты, будучи женатой, и даже имея детей, даже посмеявшись над старушками внизу, приводишь в дом первого попавшегося мужчину! Скажи, зачем ты это сделала?

– Я сделала это потому, что развожусь с мужем, который сейчас в другом городе, и я теперь свободна, словно птица, и вольна делать то, что хочу. А что касается детей, то я их отправила в деревню к матери, и им там намного лучше, чем здесь со мной. Ни мой муж, ни мои дети не пострадали от того, что мы с тобой на время сошлись, а пострадало одно лишь твое самолюбие!

– Да, возможно, что пострадало мое самолюбие, и даже наверняка пострадало мое самолюбие! – воскликнул я, чувствуя, что густо краснею. – Но мне на это плевать, потому что я заранее знаю о твоей подлой и задней мысли, которую ты специально скрываешь!

– Ты знаешь о моей подлой и задней мысли? – искренне удивилась она, и даже присела на кровати от неожиданности. – И что же это за мысль, не мог бы ты мне о ней рассказать?

– Охотно расскажу! – запальчиво воскликнул я. – Вот эта мысль – ты захотела родить от меня ребенка! Но знай же, что это еще хуже и еще гаже, чем целовать в лесу первого встречного, потому что я не хочу быть ничьим отцом, а уж тем более отцом ребенка, рожденного путем обмана и подлости!

– Уверяю, ты ошибаешься, и я вовсе не собиралась рожать от тебя ребенка! – сказала она, со слезами глядя на меня, и вдруг начала быстро и решительно одеваться. – Ничего такого я не решала, и не планировала, можешь быть на этот счет абсолютно спокоен. Возможно, я в чем-то обидела тебя и обманула, прошу за это простить меня, и забыть как можно быстрее!

– Нет, у нас теперь с тобой не получится забыть друг друга как можно быстрее! – в запальчивости воскликнул я, и, в свою очередь, начал поспешно натягивать на себя свою разбросанную по комнате одежду. – Такие вещи не проходят бесследно, и нам теперь с тобой предстоит длительное объяснение!

– О Господи! – взмолилась вдруг она, протягивая ко мне свои полные руки. – Ну зачем ты попался мне на пути, зачем ты так сильно мучаешь меня? Поверь, у меня нет никакой задней мысли, и я ничего заранее не рассчитывала и не придумывала. Прости меня, если можешь, за все, что произошло, прости ради Бога, в которого ты наверняка веришь! Прости ради Христа, и только не вытягивай из меня мою душу, ее и так во мне осталось немного!

Она вдруг бухнулась передо мной на колени, потом упала на пол, и стала рыдать, время от времени восклицая, чтобы я простил ее, и не думал ни о какой задней мысли.

– Простить тебя, после того, что ты со мной сделала? – пафосно воскликнул я, гневно глядя на жалкое, распластанное передо мной тело. – Нет, извини, простить тебя я теперь никогда не смогу! Простить такую, как ты, означало бы простить потаскуху, которая при живом муже и живых детях затаскивает в постель первого попавшегося человека. Простить такую, как ты, означает навеки погубить свою бессмертную душу. Ну ничего, придет время, и ты сама осознаешь всю глубину своего падения! Я же, со своей стороны, больше не могу здесь оставаться, потому что это не квартира, а жалкий притон, и даже жалкий бордель. Знай же, что я ненавижу тебя, и буду ненавидеть теперь до самой смерти!

Сказав это, я поспешно выскочил в коридор, и, наскоро набросив на плечи пальто, решительно выбежал за дверь, прокричав напоследок что-то очень обидное. Краем глаза мне было видно, что она продолжала лежать на полу, и все так же в мольбе тянуть ко мне свои белые красивые руки.