От автора

Эта повесть о моих маленьких друзьях, пловцах детской спортивной школы. Много дней я провела в бассейне, присутствуя на занятиях. Я радовалась их успехам, огорчалась неудачам, следила за тем, как росла и крепла дружба, которая их связывала. Это была настоящая дружба. Такая дружба помогает людям стать лучше, добрее и честнее, а главное — больше, чем о самом себе, заботиться о своих товарищах.

И вот я решила написать повесть. Когда я работала над повестью, мне помогали советами главный тренер бассейна ЦСКА Андрей Александрович Ваньков, тренер Мария Ивановна Войцеховская и тренер Николай Кузьмич Ковалев. За помощь — всем им большое спасибо.

 

В воскресенье утром

Обыкновенно по утрам все торопятся. Кто куда.

Папа, мама и дедушка на работу, Маринка в школу. И бабушка все утро не присядет: всех надо накормить, всех напоить, поплотнее, посытнее. Ведь уходят на целый день. А папа иной раз задерживается в институте до позднего вечера. Он не только работает, но и учится.

Ну, а в воскресенье — другое дело!

В это утро никто никуда не спешит. Потихоньку, помаленьку встают, умываются, садятся завтракать. Сегодня на столе блюдо картофельных котлет с мясом. Бабушка поднялась чуть свет, чтобы нажарить эти котлеты. По всей квартире стоит вкусный запах.

Маринке совсем не хотелось есть, но от таких котлет кто же откажется?

Она скорей накрывает стол. Это ее забота. Каждому ставит тарелку. Каждому кладет нож и вилку. Каждому достает его собственную чашку.

Дедушке — большую синюю с золотым ободком. Бабушке — тоже синюю, только поменьше. Папе — полосатую. Мамочке — голубую в горошек.

Себе Маринка ставит чашку с красными барбарисовыми ягодками. Эта чашечка так и называется у них «барбарисная».

Потом все завтракают и все хвалят бабушкины котлеты.

— Объедение! — говорит мама, отправляя в рот котлету за котлетой.

— Угу… — говорит папа. Он всегда не очень-то разговорчив, а когда рот битком набит, и вовсе помалкивает.

— Удались, — хвалит котлеты и дедушка. Такие, с мясом, — его самые любимые. Уж кто-кто, а бабушка это хорошо знает.

И Маринка уплетает в свое удовольствие. То и дело просит еще да еще, еще да еще…

— Лопнешь! — говорит ей мама. — У тебя живот заболит…

Но бабушка с мамой не согласна.

— Ешь на здоровье, внученька! Ничего, кроме пользы, не будет от таких котлет. — И она подкладывает Маринке на тарелку самую поджаристую.

Бабушка довольна, что котлеты понравились. Бабушка очень этим довольна. Бабушка все время улыбается.

А после завтрака папа достает старые лыжные штаны, старую полосатую тенниску с дырой на плече, переодевается и вытаскивает пылесос «Ракета». В папиных руках пылесос гудит весело, во весь голос. Должно быть, радуется, что и ему нашлась подходящая работа и про него вспомнили в это хорошее воскресное утро.

Мама с Маринкой тоже не сидят без дела. И они взялись за уборку.

— Откуда столько пыли? — то и дело удивляется мама.

На время уборки она всегда надевает передник. Но не просто передник, а хорошенький, модный передник. А на голову — косынку. И тоже не какую-нибудь, а модную косынку. Вообще мама любит принарядиться.

Маринка перетирает разную мелочь — такую, которую нельзя доверить пылесосу. Перетирает, а сама поглядывает на дедушку: какие у них с дедушкой на сегодня планы?

Но дедушка пока — ни звука. Дедушка тоже занят: он приводит в порядок газеты, которых за неделю накопилось уйма и которые сейчас разбросаны по всему дому. Дедушка во всем любит порядок, особенно в книгах, журналах и газетах. А когда дедушка чем-нибудь занят, тут уж нечего приставать к нему с вопросами.

И вот, наконец, уборка закончена. Дедушка подходит к окошку и смотрит на термометр за стеклом.

— Минус два! — говорит он. — Что ж, погодка подходящая! Как считаешь, Маринушка, не пройтись ли нам до «Динамо» и обратно?

Как Маринка считает?

Конечно, им обязательно нужно пройтись до «Динамо» и обратно! А как же иначе-то?

И, чтобы дедушка вдруг не передумал, Маринка тотчас кидается в прихожую и начинает одеваться. Рейтузы. Калоши. Шапку. Пальто. Ну и все остальное, конечно.

И вот она готова. И дедушка тоже. И вот они с дедушкой спускаются лифтом с шестого этажа на первый. И уже шагают по двору. И уже вышли из ворот. И идут по знакомому Ленинградскому проспекту. Куда? А туда, куда решили: в сторону стадиона «Динамо».

 

По Ленинградскому проспекту

Давно ли было лето?

Давно ли под горячими порывами ветра деревья колыхали зелеными ветвями вдоль всего Ленинградского проспекта?

И цвели липы. Цвели и жужжали — столько на них было пчел… Откуда, из какого далекого далека прилетели они сюда — эти маленькие крылатые путешественницы?

А сама Маринка — давно ли она бегала в одном легком платье и тапочках на босу ногу, и прыгала через веревочку, и на горячем асфальте своего двора мелком чертила классики?

И вот уже осень. Голы ветви деревьев. Ни одного цветка на клумбах. Только кое-где на газонах уцелели отдельные травинки. Они желтые. Им зябко. Они стынут на ветру. А по мостовой и тротуару вперегонки с холодным ветром несутся сухие листья, бумажонки и какой-то пыльный осенний мусор.

Конец октября. Небо в тучах. Каждую минуту из них может брызнуть дождь или, чего доброго, пойти снег.

Но Маринке и дедушке все равно — дождь ли, снег. Они неторопливо идут вдоль Ленинградского проспекта и ведут между собой неторопливый разговор.

— Дедушка, — спрашивает Маринка, — как ты считаешь, много на свете хороших людей?

Помолчав, дедушка отвечает:

— Хорошие люди всюду есть.

— А у нас, в Москве?

— И у нас много. Даже очень много хороших людей.

— И сейчас по Ленинградскому проспекту тоже идут хорошие люди?

— А как же!

— Покажи мне хороших людей, дедушка, — просит Маринка.

А навстречу им — две девушки. Обе молодые. Обе краснощекие. Обе в ватных стеганых брюках, и каждая — с ног до головы в белых меловых разводах. Значит, обе работают на стройке. Работают даже сегодня, в воскресенье. Строят дома, чтобы те, кто живет в старых развалюшках, поскорее переехали в светлые, просторные квартиры.

Одна девушка посмотрела на Маринку, улыбнулась ей. Другая посмотрела и тоже улыбнулась. Чуть порозовев, Маринка улыбнулась им двоим.

Ну, про них-то и спрашивать у дедушки нечего. Маринка может сама разобраться. Хорошие они! Даже, может быть, очень хорошие! Сразу видно.

Рядом с тротуаром — машины. Грузовые, легковые, автобусы, троллейбусы. Куда-то мчатся, несутся, летят. Шуршат шины по асфальту.

«Ни за что не перейти на другую сторону из-за этих машин, — думает Маринка. — Ни за что на свете!»

А на той стороне за забором виднеется красивое длинное здание с колоннами у входа. Маринка знает: это плавательный бассейн. Вообще здесь, на проспекте, все знакомо ей. В большом доме, мимо которого они сейчас идут, молочная. Сюда бабушка ходит за маслом, сыром и молоком. В другом, сером, — почта и телеграф. А вот булочная. В окне выставлена елка из разных сухарей, рядом — пряничный домик.

Вдруг Маринка дергает дедушку за рукав:

— Видишь мальчика?

— Где?

— Около булочной.

Дедушка смотрит туда, куда уставилась Маринка.

— Вижу. Мальчик как мальчик. Кажется, хороший.

— Хороший?

Маринка даже приостанавливается — так удивляют ее дедушкины слова.

— Что ты, дедушка. Это же самый плохой мальчик в нашей школе! Понимаешь, самый плохой!

— Чем же он так плох, скажи? — И дедушка косится на Маринку поверх очков.

— Всем плох, вот чем! — шепчет Маринка, а сама глаз не сводит с мальчика, который стоит перед булочной.

В руках у него продуктовая сетка. Там картофель, капуста, бутылка молока, какие-то свертки. Вот он достает из кармана куртки деньги, пересчитывает их на ладони и входит в магазин.

И тогда Маринка громко, с возмущением говорит:

— Как, дедушка, ты не понимаешь? Ведь это… Ведь это же Антон Черных!

 

Антон Черных, с которым лучше не встречаться

Если пролезть в дыру забора из их двора на соседний, школа почти рядом. Рукой подать. Каких-нибудь две-три минуты — и вот тебе ступеньки школьного крыльца, широкие школьные двери, школьная раздевалка с рядами вешалок и сама тетя Маруся — школьная нянечка, главная в этой раздевалке.

Близко-то близко — ничего не скажешь! — но на чужом дворе, в маленьком деревянном доме жил мальчик, с которым лучше было не встречаться.

Именно этого мальчика звали Антоном, именно его фамилия была Черных.

И когда дедушка спросил Маринку, почему же все-таки Антон такой плохой и что плохого он сделал, Маринка рассказала целую историю.

Это случилось после четвертого урока. Им можно было уже расходиться домой. Но Вера Павловна, их учительница, сказала, что ей надо на минутку зайти в соседний класс, пусть они пока посидят спокойно на своих местах. И не успела Вера Павловна выйти, как дверь приоткрылась. К ним в класс заглянул один мальчик. Как зовут его, Маринка тогда еще не знала. Он скорчил ужасно некрасивую гримасу («Вот такую, такую, дедушка!» — показала Маринка) и спросил: «Домой хотите?» Они в один голос ответили, что хотят. А мальчик засмеялся, состроил еще одну гримасу (Маринка снова показала какую) и сказал: «А я вас сейчас запру! Теперь вам не уйти!» И он не то чтобы шутя, а взял и запер класс на ключ. Тут они очень испугались, кинулись к двери, стали стучать кулаками, кричать, звать Веру Павловну. А Лена Королькова даже заплакала, потому что она у них в первом классе «А» самая маленькая.

Они так громко стучали в дверь и так громко кричали, что Вера Павловна услышала, прибежала и открыла дверь. Она стала спрашивать, кто это сделал, кто их запер. Но тогда они не знали, как фамилия этого мальчика. Ведь они еще совсем недавно начали учиться в школе. А теперь Маринка знает, что это самый скверный мальчик во всей школе. Его-то и зовут Антон Черных.

Услыхав эту историю, дедушка сказал: «Гм…» — и больше не стал хвалить Антона и говорить, что он хороший.

Учился Антон Черных в пятом классе, был сильным и ловким. Даже старшие мальчики не лезли с ним в драку. Антон так умел давать подножку, что любой верзила, хотя бы на голову выше, от Антоновой подножки кувырком валился на землю.

С девочками он, правда, не дрался, но иногда любил их дергать за косы и стаскивать с кос банты. И у Маринки сердце замирало, когда она даже издали видела Антона, его озорные глаза и усмешку. Она поскорее перекидывала свои тоненькие косички на грудь, а бантики прикрывала ладонями.

Только обычно Антон, ученик пятого «Б», величаво проходил мимо, не кинув даже взгляда в ее сторону.

Но однажды, вдруг заметив сжавшуюся перед ним от страха девчонку-первоклассницу, он усмехнулся и спросил:

— Боишься? — И прибавил не то покровительственно, не то презрительно: — Эх ты, кнопка!

Маринка сперва испугалась, а потом обиделась. Ей даже захотелось крикнуть этому Антону Черных: «Почему же кнопка? Сам ты кнопка!»

Но крикнуть она не посмела. К тому же Антон уже был далеко, чуть ли не в конце коридора.

А совсем недавно Антон громко заявил в раздевалке, чтобы все слышали: на их дворе кто-то из ребят сломал тополь, который он посадил прошлой весною. Он не знает, чьих рук это безобразное дело, но предупреждает: если кто-нибудь посмеет пройти через их двор, мимо их дома и мимо их крыльца, пусть пеняет на себя!

Теперь ясно, почему не стоило ходить через Антонин двор, хотя так до школы было гораздо ближе. И почему вообще лучше было не встречаться с этим мальчиком из пятого «Б».

Но по вторникам, четвергам и субботам все-таки можно было, возвращаясь из школы, пройти чужим двором. По этим дням Антон, кроме портфеля с учебниками, приносил с собой в школу небольшой спортивный рюкзак. И всем было известно, что прямо из школы он отправится не домой, а в бассейн, где учится плавать, в тот самый бассейн, что находится на Ленинградском проспекте за высокой узорчатой оградой.

 

«Чур, моя находка!»

На одной парте с Маринкой сидел Костя. Его фамилия была Великанов.

Костя и Маринка были товарищами с давних пор. Четыре года подряд они ходили в один и тот же детский сад: два года в младшую группу, два года — в старшую. И жили они в одном и том же доме, только в разных подъездах и на разных этажах. А когда им исполнилось по семь лет, оба, разумеется, пошли в школу. В ту самую, серую, которая стояла в переулке, невдалеке от их дома.

Оба они оказались в одном и том же классе. В первом «А». И посадили их на одну и ту же парту, на четвертую в среднем ряду.

Если кто-нибудь из ребят заговаривал с Костей, обычно Костю называли не по имени и не по фамилии, а разговор начинался так:

— Здорово, Великан!

Или:

— Пошли в коридор, Великан!

Или:

— Великан, хочешь меняться значками?

Но у Кости Великанова вид был отнюдь не богатырский. Правда, долговязый, но худой, нескладный и чуть медлительный, он к тому же был очень близорук. Еще в детском саду ему купили очки. Превосходные очки в металлической оправе. Как Маринка завидовала тогда этим очкам!.. Она даже притворилась, будто плохо видит, будто совсем-совсем ничего не видит, лишь бы ей получить такие очки. Но дедушка, живо разгадав Маринкину хитрость, вывел ее на чистую воду. Маринка тогда очков не получила.

А Костя своими очками по-прежнему гордился. Даже больше прежнего. Он часто их снимал и чаще, чем надо, протирал кусочком замши. Эту квадратную замшевую салфеточку ему купили вместе с новыми очками в день поступления в школу.

— Погляди, какие! — хвалился он перед Маринкой, любуясь стеклами очков. — Очень прозрачные! Через них я даже вижу горы на Луне…

— Ну и пусть! — отвечала Маринка, стараясь не смотреть на Костины очки. — И не задавайся! Подумаешь, горы!

Но как ей хотелось носить такие очки! Такие же точно, как у Кости! В такой же блестящей оправе! С такими же прозрачными стеклами, сквозь которые можно разглядеть даже лунные горы…

И вот однажды…

Это была самая обыкновенная суббота. И сначала все шло, как всегда.

Уроки окончились. Прозвенел звонок. Вера Павловна позволила всему первому «А» собираться домой.

Маринка проворно запихала в ранец книги и тетради, пенал и коробку с красками, обдернула на себе передник и спросила Костю:

— Ждать тебя?

Ненужный вопрос! Конечно, Костя велел Маринке подождать. Да Маринка без Кости все равно не пошла бы домой.

Он укладывал свои книги и тетради обстоятельно, не торопясь. С ума сойти, как долго! Два раза снял очки. Два раза протер их замшевой салфеточкой. У Маринки чуть не лопнуло терпение.

Наконец он сказал:

— Все. Пошли.

А в раздевалке — полным-полно. У вешалки очередь. В субботу все торопятся. Всем хочется поскорее домой. Нянечке тете Марусе одной никак не справиться. Ей помогают дежурные старшеклассники из первой смены.

Тут же и Антон Черных.

Понятно, лезет вперед. Понятно, всех расталкивает. Все ему надо раньше всех. В руках у него, кроме портфеля с книгами, синий рюкзачок. Раз так, значит, он сегодня из школы — прямо в бассейн.

На всякий случай Маринка спряталась за Костину спину и перекинула косички наперед, прикрыв ладошками банты.

Но на этот раз Антон не обратил на нее внимания. Даже не глянул в ее сторону. Просто не заметил.

Одевшись, он подошел к одному очень взрослому мальчику, и они стали разговаривать. И, должно быть, разговор у них был важным, потому что Антон совсем забыл, что ему надо торопиться в бассейн. Все стоял и разговаривал, стоял и разговаривал.

И когда Костя с Маринкой вышли из школы, он все еще продолжал стоять с тем взрослым мальчиком.

— А сегодня можно через Антонов двор, через дыру, — сказала Маринка.

Костя кивнул: можно.

В дыру забора Маринка юркнула первой и тут же крикнула:

— Чур, моя находка!

На земле возле забора лежала совсем небольшая книжечка в коричневом переплете. Схватив эту книжечку, Маринка снова закричала:

— Чур, моя находка! Чур, моя находка!

Костя и не спорил. Раз Маринка первая увидела, раз первая схватила — книжечка ее, и спорить нечего, но все же он попросил:

— Дай посмотреть.

— Смотреть — пожалуйста! Смотреть можно сколько угодно. Только потом отдай назад…

Это была почти новая записная книжка, между страницами которой лежали разные бумажки.

— Кто-то обронил, — сказал Костя, открыв коричневый переплет.

И тут они оба, и Костя и Маринка, увидели на первой странице два слова, замысловато разрисованные цветными карандашами: «Антон Черных».

Надо же! Значит, это он потерял свою книжечку!

— Раз его, отдать придется, — сказал Костя, разглядывая разноцветные буквы. — А красиво сделано!

— Только я боюсь ему отдавать, — сказала Маринка.

Костя помолчал, подумал и поправил очки:

— Ну ладно, я сам ему отдам.

Но тут вдруг Маринка не согласилась. Как же так? Она нашла, а отдавать будет Костя? Нет это неправильно.

— Тогда вместе отдадим, — сказал Костя. — Завтра утром.

На том и порешили.

Маринка взяла у Кости записную книжку, они пересекли двор, и каждый побежал к своему подъезду: Маринка — в седьмой, Костя Великанов — в третий.

 

Пропуск № 353

Прежде чем войти в подъезд, Маринка еще немного повертела в руках свою находку.

Все-таки хорошенькая книжечка! На переплете — золотые буквы, а страницы пока еще чистые. Оказывается, новая книжечка! Антон Черных ничего не успел записать.

И тут Маринка увидела между страницами твердый продолговатый кусок картона. На картоне крупными буквами было написано:

ПЛАВАТЕЛЬНЫЙ БАССЕЙН

А дальше она прочла:

ПРОПУСК № 353

Еще дальше голубыми чернилами было написано: «Черных Антон». А еще дальше…

Нет, погодите, погодите! Раз пропуск у нее, у Марины, значит, Антона Черных не пустят в бассейн?

Маринка недолго раздумывала. А чего думать-то? Нужно сейчас же сбегать в школу и отдать пропуск. Антон, наверно, все еще стоит около вешалки и разговаривает.

Лишь на одно мгновение Маринка заколебалась. Она вспомнила о бабушке. О том, что бабушка ее ждет, нет-нет да глянет на часы, а потом в окошко: не идет ли Марина домой?

Но ведь это же одна минута — добежать до школы, отдать пропуск и вернуться обратно! Бабушка не заметит, как быстро Маринка управится…

Теперь Маринка нисколько не боялась отдать Антону записную книжку. Наоборот: смело подойдет и скажет: «Вот твой пропуск в бассейн. Ты потерял его, а я нашла!» Антон возьмет пропуск и скажет: «Никогда не буду дергать тебя за косы».

Маринка бежит через двор. Пролезла в дыру забора. Вот широкое школьное крыльцо. Школьная дверь, которая так туго открывается. Раздевалка…

Но Антона в раздевалке она не увидела. Вообще в раздевалке было пусто. Только тетя Маруся, школьная нянечка, сидит возле вешалки и вяжет. В руках у нее тоненько позвякивают железные спицы.

Тишина. Идут последние уроки в старших классах.

Тетя Маруся взглянула на Маринку и строго спросила:

— Зачем вернулась? Чего позабыла?

Пробормотав что-то неясное в ответ, Маринка вышла из школы. Что же ей делать теперь? Как отдать Антону пропуск? А если ей завтра отдать?

А солнце в этот день было не по-осеннему яркое и веселое. Прямо со школьного крыльца, на котором сейчас в раздумье стояла Маринка, виднелся Ленинградский проспект.

А разве далеко тот дом с колоннами, где плавательный бассейн!

И вот Маринка пробежала весь переулок. Она на Ленинградском проспекте. Стоит на краю тротуара. А мимо бегут троллейбусы, автобусы. И машины, машины, машины. Грузовые, легковые, зеленые, серые, синие.

Как раз через проспект, напротив места, где сейчас стоит Маринка, виден красивый дом за решетчатой оградой. Бассейн. А внутри — Антон Черных. Наверно, там его ругмя-ругают за потерянный пропуск…

Первый раз в жизни Маринке придется перейти улицу без мамы, без папы, без дедушки и бабушки. Одной!

Страшно. Очень страшно.

А машины мчатся, мчатся, мчатся, и нет им дела, что на краю тротуара, не зная, как ей решиться перейти, замирая от страха, стоит девочка, которой во что бы то ни стало надо быть на другой стороне улицы.

 

Антон доволен, а Маринка плачет

Антон стоял в просторном вестибюле бассейна и шарил по всем карманам. Вот неприятность! Неужели пропуск забыл дома? Без него регистратура ни за что не пустит.

В прошлый раз тренер Зоя Ивановна его спросила:

— Можешь приходить каждый день? Хочу побольше с тобой поработать.

Антон кивнул: побольше — с удовольствием! Конечно, он будет приходить каждый день.

И еще в конце занятий, когда с полотенцем на плечах он бежал в душевую, Зоя Ивановна крикнула ему вдогонку:

— Приходи пораньше завтра!

Сегодня он явился сюда намного раньше обычного, а к воде пройти невозможно: нет пропуска… Порядки в бассейне строгие — без пропуска никуда! Проси не проси, все равно не пройдешь.

Снова и опять Антон обшаривал карманы брюк и школьной куртки, пересмотрел все книги в портфеле, перетряс в рюкзаке купальные принадлежности — плавки, резиновую шапочку, полотенце, мочалку… Даже мыльницу зачем-то открыл. Дурень, ну и придумал, где искать! Пропуска нигде не было.

Эх, какая ерунда получилась…

Ничего не поделаешь, придется ни с чем топать домой. Досада-то какая! Перед Зоей Ивановной совестно будет — вот что…

Вдруг робкий голос прошептал у него за спиной:

— Возьмите…

Антон круто повернулся. Перед ним стояла девочка и протягивала ему записную книжку. Его собственную. Новую. Мамин подарок.

Антон сразу узнал девочку. Первоклашка из их школы. С торчащими косичками. А как испугалась, когда однажды он заговорил с ней в школьном коридоре. И бантики тогда прикрыла ладошками. Ладошки маленькие, как лапки у лягушонка. Глупа еще.

— Тут пропуск, — сказала девочка. А ресницы чуть-чуть вздрагивали.

— Пропуск? Мой пропуск?!

Антон не взял — выхватил из рук девочки записную книжку. Перелистал страницы. Вот он. Здесь лежит!

Спросил девочку:

— Нашла?

Та прошептала в ответ:

— Около забора…

Ну и здорово! Ах, молодец девчонка! Нашла и притащила. Маленькая, а соображает…

Не сказав Маринке ни слова, Антон кинулся к окошку регистратуры. Сунул туда пропуск, взамен получил жетон. Привычно взглянул на номер. Запомнил — пятьдесят два. Назвав этот номер в окошко, он получит здесь после занятий свой пропуск обратно.

Он уже хотел бежать дальше, но остановился: девочке-то он ничего не сказал, даже простого «спасибо»!

Обернувшись, махнул рукой и крикнул:

— Спасибо тебе!

И вдруг увидел, что девочка стоит и плачет. Да, именно стоит и плачет…

Антон растерялся. Подошел к ней, встревоженно спросил:

— Тебя обидели? Я тебя обидел?

Маринка замотала головой: нет, никто ее не обижал.

— Так чего же ты ревешь?

Маринка не отвечала. Только слезинки быстро-быстро, одна за другой, скатывались по ее щекам и капали с подбородка на рыжий воротник.

Антон с озадаченным видом поворошил рукой свои густые кудлатые волосы. Беда с девчонками! И жетончик у него в руках, и на занятия уже надо торопиться, а тут вот стой и гляди! Ревет в три ручья…

— Послушай… — Голос Антона прозвучал строго. — Мне спешить надо, понимаешь? У нас дисциплина. Отчислить могут в два счета. Ну, говори скорей — чего ревешь?

— Боюсь… — шмыгая носом, выдавила наконец из себя Маринка.

Антон повеселел. Усмехаясь, спросил:

— Кого? Меня боишься, что ли?

Маринка опять отрицательно качнула головой. Нет, Антона она теперь ничуть не боялась, ни капельки.

— Чего же ты боишься? — допытывался Антон. А сам переминался с ноги на ногу. Готов был сорваться, бежать на занятия.

— Домой боюсь идти, вот чего боюсь! — сказала наконец Маринка, зарыдав горше прежнего.

Теперь Антон понял. Вон что — домой она боится идти. Значит, дома влетит ей по первое число, зачем вздумала нести ему в бассейн пропуск.

— Ну, ладно, ты слушай меня! — бросил он решительно. — Жди меня здесь. К тебе домой пойдем вместе. Я им там скажу, что ты меня выручила. Тебя не станут ругать. Хочешь так?

— Ладно, — всхлипнув, сказала Маринка и сразу перестала плакать.

— Сядь на это кресло пока. Оно мягкое… — И Антон ринулся с места и исчез.

А Маринка поплелась к большому кожаному креслу, куда ей показал Антон. Оно стояло возле вешалки.

Если говорить начистоту, о доме Марина не думала. Дома-то ее никто бранить не станет. Но она боялась идти обратно через Ленинградский проспект. Уж такого страха натерпелась она, когда бежала сюда, что твердо знала — теперь нипочем не будет переходить улицу без взрослых.

 

А что за тем окном?

— Брата, стало быть, ждать осталась? — нараспев спросила у Маринки гардеробщица, которая стояла за коричневым заборчиком возле вешалки.

— Он мне не брат, — возразила Маринка.

— А кто же?

— Просто он из нашей школы.

— Брат не брат, ждать-то его будешь?

— Буду.

— Тогда раздевайся — вспотеешь! Потом выйдешь на улицу, простудишься.

Маринка обрадовалась. В пальто и правда жарковато. И шарф вокруг шеи. И теплая шапка. К тому же ранец оттягивает плечи.

Хорошо, что тетя гардеробщица догадалась, все это взяла у нее на вешалку, а взамен дала номерок.

Номерок Маринка спрятала, поправила косички, обдернула черный передник. Поудобнее уселась в мягком кресле.

А вокруг, оказывается, было очень интересно!

Смотри в оба глаза, слушай в оба уха, не зевай.

Маринка так и делала: смотрела, слушала и старалась ничего не прозевать.

Входная дверь то и дело распахивалась. Разные люди входили сюда, в просторный вестибюль с широкими четырехугольными колоннами. И всех, точно магнитом, притягивало маленькое оконце, над которым висела табличка: «Регистратура».

Вот вошел военный. В руках чемоданчик. Быстро снял шинель, фуражку, отдал на вешалку и, словно боясь потерять драгоценные минуты, заспешил к оконцу, чтобы потом скрыться за боковой дверью, куда недавно убежал и Антон.

Маринка наблюдала и соображала: значит, без окошка никуда нельзя, а плавают, наверно, где-то там, за теми дверями.

Снова хлопнула тяжелая входная дверь. Пропустила женщину с девочкой. Девочка маленькая, в белой мохнатой курточке. Краснощекая, кругленькая, этакий кубарик!

Помогая ей раздеваться, женщина торопила:

— Скорей, скорей, Лена! Скорей…

Раздевшись, девочка побежала, вернее, покатилась к тому же окошку, где регистратура. Встала на цыпочки, подтянулась, еле достала рукой, подавая свой пропуск.

«И она будет плавать? — удивилась Маринка. — Ведь меньше меня…»

А девочка, взяв жетон, быстро побежала теперь к боковым дверям. Значит, тоже будет плавать…

Рядом остановились двое. Они спустились сверху по большой лестнице, устланной ковровой дорожкой. Оба в легких спортивных брюках, в белых майках. На ногах только подошвы с ремешками. Сандалии не сандалии, а что-то в этом роде. У каждого на груди на длинном шнурке болтается свисток.

Они остановились и стали разговаривать. Говорили совсем о непонятном.

— Классный был заплыв!

— Кролем — ну, подумаешь…

— Он и баттерфляем шел не хуже.

— Не отработан баттерфляй.

— Уж это ты брось!

— Видал я, как он баттерфляем…

«Учителя по плаванию, может быть?» — подумала Маринка. И не ошиблась, между прочим, — это разговаривали два тренера.

К одному из них подошла девочка. Школьница. Видно, старшеклассница. Она, залившись румянцем, спросила:

— Можно записаться в спортивную школу?

Тренер оглядел ее:

— А сколько лет тебе?

— Тринадцать, — ответила девочка.

— Многовато.

— Но я умею плавать, — настойчиво сказала девочка, — я училась плавать.

— Где?

— В городе Фрунзе. У нас там тоже есть бассейн.

— А теперь будешь жить в Москве?

— Папу сюда перевели. Мой папа военный.

— Хорошо, — сказал тренер. — Пойдешь в воду. Надо посмотреть, как плаваешь.

Девочка повеселела, заулыбалась и бегом кинулась туда, куда кивнул тренер. Он вслед ей крикнул:

— А мыло? Мочалка? Все остальное?

— Есть, есть, все тут! — Девочка подняла прозрачный мешочек, в котором просвечивало что-то пестрое.

Как ни интересно глядеть по сторонам, но все-таки Маринка начала томиться. Минуты летели за минутами. И сколько этих минут уже пролетело — не сосчитаешь! У нее даже ноги устали сидеть. Она поднялась с кресла и вопросительно глянула на гардеробщицу. Та улыбнулась девочке и поняла ее:

— Ладно, ладно, сходи разомнись. По той лестнице иди. Там наверху у нас красиво. А брату я скажу, где ты.

— Он мне не брат… — снова поправила гардеробщицу Маринка.

Но, в общем, ей было приятно, что Антона Черных считают ее братом. Как там ни говори, а хорошо, если есть старший брат. За таким было бы как за каменной стеной…

Робея, Маринка стала медленно подниматься по красной бархатной дорожке, а снизу ее подбодрял голос гардеробщицы:

— Иди, иди, не бойся, у нас разрешается!

Правда, красиво было у них здесь, наверху. Красиво и богато! Опять колонны, колонны, колонны… А возле каждой — стеклянный шкаф. А в каждом шкафу наставлено видимо-невидимо удивительных вещей. И не просто удивительных, а прямо редкостных вещей!

Ого, какие хрустальные вазы! Да они ростом с нее, с Марину. А может, и повыше! А серебряные блюда! На таких, наверно, в сказках царям и царицам могли подавать жареных лебедей и медовые пряники. А чаши в узорчатых оправах! И вообще всякое-разное было в этих стеклянных шкафах. Глаза разбегались смотреть. И не разглядишь — так много! Будто в музее каком-нибудь.

Маринка сперва удивилась — зачем это тут, в бассейне? Но, читая надписи, поняла: вазы, чаши, кубки — все это награды, все это призы, полученные спортсменами на соревнованиях, спартакиадах, олимпиадах… Одни — за плавание, другие — за прыжки в воду, третьи еще за что-то. И удивляться нечего, что все это здесь. А где же еще такому находиться?

Зал был весь в окнах. И слева — окна. И справа — окна. И за Маринкиной спиной, и прямо перед нею. Окна огромные. Чуть ли не от пола до потолка. Во всю стену. Через одни светилось небо, через другие — электрические лампы.

Маринка подошла к одному окну, глянула через стекло. Увидела серый денек. Увидела, что нет уже на небе веселого яркого солнца, какое было недавно. Вообще было похоже, будто наступают сумерки. Неужто скоро вечер? А ведь она еще не обедала. И вдруг ей очень-очень, ну, прямо невыносимо захотелось есть.

Почему так долго нет Антона? Домой ведь надо, а он все не идет…

И теперь, не глядя на стеклянные шкафы, Маринка устало побрела через весь зал к другому окну, к тому, которое находилось на противоположной стене. По пути покосилась на витрину буфета. Вздохнула — сколько там вкусного! Яблоки-то какие! Апельсины здоровенные. И разные конфеты. Вообще всякая всячина.

А всего заманчивее показалась ей розовая сарделька. Лежит на тарелке; рядом — горкой картофельное пюре и в придачу соленый огурец. Дали бы ей эту сардельку и еще жареный пирожок на закуску! Такие у них в школе на завтрак иногда дают. Очень вкусно.

Маринка отвернулась от всего, что было в буфете, и проглотила слюну. Скорей бы только Антон вернулся. У бабушки сегодня на обед тоже вкусный суп; кажется, грибной со сметаной.

Вздохнув, она подумала: а что за тем окном, где светит электричество?

Подошла, глянула и — обомлела. Прямо ей в глаза брызнул свет ярчайших ламп. А под лампами, внизу, покрытая веселой зыбкой рябью, расстилалась водная гладь. Прозрачная, зеленая, сверкающая в свете ламп вода…

 

Тренер Зоя Ивановна

Да, там была вода.

И была эта вода не просто зеленого цвета, а какая-то особенно нарядная — зеленовато-синяя, с сиянием. И вода эта неслышно плескалась среди красных кафельных берегов, а сквозь ее прозрачную глубину виднелось белое дно.

Бассейн!

Так вот он, оказывается, какой бассейн!.. Прижав к стеклу ладони, Маринка прильнула к окну.

Значит, он вот какой, этот бассейн!

А за стеклом — в воде и рядом с водой, на красных кафельных берегах, — кипела неслышная для нее, но удивительная и радостная жизнь.

У Маринки прямо глаза разбежались: куда, на что ей раньше смотреть?

Вон, там вдалеке, высоко, на мостике, девушка в черном купальном костюме — тоненькая-тоненькая. Вдруг, крыльями раскинув руки, она прыгнула вниз. Летя, сомкнула руки перед головой, стрелой вонзилась в воду и скрылась в глубине.

А вот там двое плывут. Наверно, наперегонки. Головой зарываются в воду, а тело — ух, как быстро! — скользит вперед.

А это кто? Неужели Антон?

Маринка готова была запрыгать от радости: Антон! Антон!

Стоит на краю бассейна. С кем-то разговаривает. В ярко-красных плавках, в такой же шапочке. На плечах полотенце.

«Антон!» — чуть не крикнула во весь голос Маринка, но вовремя удержалась. Разве отсюда ему услыхать?

Потом Антон куда-то убежал, а Маринка, проводив его глазами, все смотрела и не могла насмотреться…

Так и застал ее Антон — прильнувшую носом и ладонями к стеклу. Некоторое время он с веселым любопытством наблюдал за ней, затем негромко спросил:

— Интересно тебе?

— Антон, — сказала Маринка, повернув к нему голову и совсем не удивляясь тому, что он стоит здесь, рядом, одетый в свою всегдашнюю школьную форму. — Я тоже хочу там плавать.

Немного подумав, Антон деловито спросил:

— Ты какого года?

Маринка не поняла вопроса.

— Ну, сколько тебе лет?

Сколько ей лет? Это Маринка знала отлично.

— Семь — восьмой, вот сколько! — ответила она.

— Годишься, — сказал Антон. — Вполне! Сходим к моему тренеру. Она тебя посмотрит.

— В воде посмотрит? — испугалась Маринка.

— Просто так на тебя посмотрит. Какая ты из себя. Может, подойдешь. Сейчас набирают ребят в спортивную школу. Понятно тебе?

— Тогда пойдем. Прямо сейчас, прямо сию минуту!

Маринка потянула Антона за рукав. Но Антон отказался:

— Сейчас я есть хочу. После плавания знаешь какой аппетит? Зверский!

Маринка хоть и не плавала, но и у нее давно уж разыгрался аппетит, и, пожалуй, не меньше, чем у Антона. Наверно, тоже зверский! Она сказала:

— Я тоже хочу есть.

И вот они сидят за небольшим квадратным столиком. Перед каждым по тарелке винегрета, по куску хлеба, по стакану кефира, и еще каждому по розовой пастиле на закуску. Все это Антон притащил из буфета, поставил перед Маринкой и сказал:

— Ешь!

Конечно, хорошо бы еще и ту толстенькую сардельку… Но про сардельку сам Антон не догадался, а попросить у него Маринка стеснялась.

Ничего, обошлось и так! Вкусно поели. Не торопясь. С удовольствием. Да еще с каким! Съели все до капельки, а Маринка даже хлебные крошки подобрала — и в рот. Нечего им тут пропадать, таким вкусным…

Тогда Антон ее спросил:

— Теперь сыта?

— Теперь сыта, — ответила Маринка.

— Раз так — айда к тренеру!

И они отправились искать Зою Ивановну, тренера Антона Черных.

Нашли они ее в вестибюле, возле окошка с надписью «Регистратура».

Сердясь, она говорила какому-то мальчику:

— Видано ли это — толкать товарища с трамплина? Ты понимаешь, чем это могло кончиться? Ведь удариться о трамплин можно.

Мальчик стоял пристыженный, глазами уперся вниз. И лицо у него было виноватым, и в руках он вертел и тискал свою шапку. Начал чуть хрипловатым голосом:

— Извините, Зоя Ивановна…

— Да ведь это не первый раз! И запомни: еще повторится — простишься с бассейном навсегда.

Хотя Зоя Ивановна была сейчас сердитая, Маринке она понравилась. Молодая. Тоненькая. Вроде школьной пионервожатой. И острижена точь-в-точь как их пионервожатая: коротко, по-мальчишески. Только у той волосы светлые, а у тренера Зои Ивановны почти темные. На лоб свисает длинная прядка. То и дело эту прядку она откидывает ладонью, а прядка упрямо падает и падает обратно ей на лоб.

Зоя Ивановна была в синих спортивных брюках, в майке без рукавов, в таких же сандалиях, как другие тренеры. И у нее на шнурке висел свисток точь-в-точь как и у других тренеров.

Сейчас, после разговора с мальчиком, лицо у нее было такое, что Маринка сразу подумала: строгий тренер у Антона, с таким шутки в сторону. И Антон, наверно, считал так же. Маринка увидела, как он подтянулся, когда подошел к Зое Ивановне, вынул из кармана руку, живот подобрал.

— Вот она хочет в спортивную школу, можно? — спросил Антон, подталкивая оробевшую Маринку поближе к тренеру.

— Родня? — спросила Зоя Ивановна, внимательно разглядывая девочку.

— Нет, просто так. Из нашей школы, — ответил Антон.

Маринка чуть слышно назвала номер школы, в которой учится. Она очень гордилась тем, что она ученица именно этой школы, а не какой-нибудь другой.

Антон кивнул и прибавил:

— Из первого класса.

— Из первого «А», — бойко уточнила Маринка. Она гордилась и тем, что учится не в первом «Б», а не в первом «В», а именно в первом «А». Их первый «А» всегда раньше всех выходил на линейку и, конечно, был самый замечательный класс во всей школе.

Зоя Ивановна легко провела ладонью по тоненьким Маринкиным косичкам и спросила:

— Плаваешь?

У Маринки екнуло сердце. Все кончено. Не видать ей бассейна. Не возьмет ее Зоя Ивановна в спортивную школу. Ведь не умеет она плавать. Нисколько не умеет!

И, сказав «нет», Маринка опустила голову.

Но Зоя Ивановна, казалось, и внимания не обратила на Маринкино «нет», а велела Антону взять для Маринки какой-то бланк для какой-то справки.

— Знаю, — сказал Антон. — Сейчас возьму.

Маринка с уважением покосилась на Антона: все-то он знает!

— Объясни ей, что надо делать, а в четверг пусть приходит. К двум часам!

С этими словами Зоя Ивановна от них отошла. На прощание она снова ласково погладила Маринкины косички.

Принеся печатный бланк, Антон принялся втолковывать Маринке, что ей нужно с этим бланком делать.

— В поликлинику сходишь, понятно?

— В какую? — шепотом спросила Маринка.

Антон пожал плечами:

— Ну, в какую хочешь! В самую обыкновенную. В нашу, в районную, наверно!..

Маринка кивнула.

— Пусть тебя врач посмотрит. Главное — сердце пусть послушает. Ясно? Пусть вот тут напишет, что ты годишься для спортивного плавания. И про печать не забудь. Без печати справка не годится. Ясно тебе?

Маринка все кивала да кивала: будто ясно ей, понятно, но, по правде говоря, ничего она не поняла и, главное, не запомнила ни одного слова Антона.

— А кто со мной пойдет в эту самую… ну, в поликлинику? — спросила она и с надеждой поглядела на Антона: может, он согласится.

— Твое дело! — отрезал Антон.

«Не захотел, — вздохнув, подумала Маринка. — Может, мама пойдет или бабушка? А лучше бы — дедушка. Дедушке ничего объяснять не надо. Он сам все знает, даже не хуже, чем Антон».

— А придешь в четверг, захвати трусики, полотенце, мыло, мочалку и купальную шапочку, — перечислял ей тем временем Антон. — Запомнила?

Строгий голос у Антона. Очень строгий…

Маринка быстро принялась загибать на руке один палец за другим: трусики, полотенце, купальную шапочку… три загнула и остановилась. Спросила:

— А мыло и мочалку зачем?

— Надо, — сказал Антон. — Без них нельзя. Сперва полагается под душ. Дочиста надо вымыться. Знаешь, сколько микробов притащишь на себе в бассейн?

— Сколько?

— Тридцать три миллиона!

Маринка вытаращила глаза: тридцать три миллиона! Да неужто на ней, на такой маленькой, поместятся тридцать три миллиона микробов?

— До луны только четыреста тысяч километров, а на человеке тридцать три миллиона микробов. Понимаешь, какая цифра?

Маринка снова закивала. В школе они сейчас проходят цифру «восемь». Очень трудная цифра! Конечно, тридцать три миллиона потруднее будет… Все-таки нужно спросить у дедушки и про микробы и при чем тут луна?

И вдруг она увидела на стене часы. А увидев, забыла и про бассейн, и про луну, и про микробы, и даже о том, что ей нельзя одной переходить через Ленинградский проспект.

Стрелка на часах показывала двадцать минут пятого.

Двадцать минут пятого?

Маринка оторопела: ой, сколько времени она уже провела тут, в бассейне!

— Ты чего? — удивился Антон, увидев дрогнувшее вдруг Маринкино лицо, ее встревоженные глаза.

Маринка не ответила. Почти бегом кинулась к вешалке за своим пальто.

— Я же тебе сказал… — вдогонку ей крикнул Антон.

Но Маринка его не слушала. Домой, домой, скорее домой!.. Она и Антона больше не станет ждать. Одна добежит. Пусть страшно и нельзя, она не побоится…

Бедная бабушка! Уж сколько часов она ждет ее, Марину? И дедушка, наверно, тоже теперь дома?! Домой, скорее домой!..

 

Возвращение

А дома было так.

Когда Маринка в обычное время не вернулась из школы, бабушка позвонила Великановым. Обе бабушки — и Маринкина и Костина — были между собой знакомы.

Маринкина бабушка удивилась, узнав, что Костя давно дома.

— А разве Марины еще нет? — в свою очередь, удивилась Костина бабушка.

Позвали к телефону Костю.

— Почему Марина задержалась в школе? — спросили его.

Костя ответил, что Маринка в школе вовсе не задерживалась. Они с нею вместе пришли во двор.

— Ну, а потом?

— Потом — и все, — ответил Костя. — Я пошел в свой подъезд, Марина — в свой.

Что же получается: Костя дома, а Марины до сих пор нет.

«Негодная девчонка! — подумала бабушка. — Заигралась с кем-нибудь во дворе».

Она накинула на голову теплый платок и спустилась лифтом вниз. Но ни «возле подъезда, ни во дворе Маринку она не нашла.

Тут бабушка всполошилась. Решила пойти в школу.

Школьная нянечка тетя Маруся сказала ей:

— А как же! Прибегала девочка… Верно, после первой смены. Правильно, шапочка на ней красная! Я ее еще спросила: «Ты зачем вернулась?» А разве их поймешь? Она постояла и убежала опять. Куда? Да нет, не знаю.

Теперь бабушка уже окончательно испугалась: где же Маринка?

Она снова обошла весь двор своего дома. Посмотрела во всех закоулках, побывала в каждом из семи подъездов. Маринки нигде не было.

Возвращаясь домой, бабушка еще надеялась: может, Маринка где-нибудь здесь, может, уже стоит у запертых дверей и ждет? Но нет, надежда оказалась напрасной.

Теперь бабушка была сама не своя. Все валилось у нее из рук. Она начинала одно дело и, не доделав, бросала. Хваталась за другое — забывала, что хотела сделать. И все время прислушивалась: не заскребется ли Маринка в дверь? Не начнет ли дергать и крутить дверную ручку?

Они явились почти одновременно — дедушка, мама и папа. Узнав, что Марина еще не вернулась из школы, мама и папа тотчас бросились ее искать. Опять посмотрели во дворе. Снова сходили в школу.

Нигде, нигде, нигде…

Теперь все взрослые собрались дома, и никто из четверых не мог придумать, что же делать дальше? Мама стояла у окна и смотрела на улицу. Папа молча курил. Бабушка наконец присела: такой почувствовала себя разбитой и усталой. А дедушка взялся за телефонную трубку.

Но позвонить он никуда не успел.

Вдруг мама крикнула:

— Идет! Идет… Вот она. Вошла в ворота!

Все кинулись к окну, увидали Марину. Она шла по двору с каким-то большим мальчиком. Мальчик тащил в одной руке портфель и небольшой синий рюкзак, в другой — Маринкин ранец.

— Так нас всех заставила переволноваться! Негодная девчонка! Нашлепать ее, что ли? — сказала бабушка и заспешила в переднюю, чтобы первой открыть Марине дверь, первой ее встретить (уж там как дело покажет), может быть, первой ее расцеловать.

— Нет, нет, пожалуйста, без нежностей! — запротестовала мама, сразу разгадав намерения бабушки. — Должна была предупредить девчонка… Разве так делают? — И вслед за бабушкой она тоже побежала встречать Марину.

— Тот самый мальчик! — заметил дедушка, сняв очки и стоя у окна. — Антон Черных его зовут.

— Вы о ком? — спросил папа.

— О мальчике, с которым вот Маринушка идет.

— Вы его знаете?

— Однажды видел. Марина о нем плохо говорила.

И уже все четверо стоят в передней и ждут Марину. Папа даже щелкнул выключателем, зажег свет.

Антон вошел первым, как бы загораживая собой Маринку, и сразу с порога начал:

— Вы ее не ругайте, пожалуйста… Она меня здорово выручила! Она…

Он хотел еще что-то прибавить в защиту Маринки, но Маринка договорить ему не дала. Вынырнув из-за Антоновой спины, она сперва кинулась к маме, потом к бабушке и снова к маме. Вид у нее был виноватый. Разве она по их лицам не понимает, как они из-за нее тут волновались?

— Честное слово, никогда так не буду! — зашептала она, прижимаясь щекой к маминой руке. — Ну, никогда, ну, октябрятское слово!..

В общем, все было ясно. Антон понял, что ему здесь делать уже нечего. Он положил на стул Маринкин ранец. Сказал:

— Я пошел…

— Погоди, — остановил его папа. — Обедал ты? Еще нет? Ну разденься, пообедаешь с нами.

И папа попытался взять у мальчика его портфель.

Но Антон не дал.

— Нет, я пошел. Мне пора.

Он нахлобучил на голову шапку и вдруг вспомнил про бланк, который взял для Марины в бассейне. Бланк лежал у него в кармане.

Он достал бумажку и протянул Марине:

— Возьми.

Маринка взяла.

— Что делать-то, помнишь? — спросил он.

— Помню, — ответила Маринка, хотя все было непонятно ей и все давным-давно вылетело у нее из головы.

— Тогда ладно… Тогда все!

На этот раз Антон с такой живостью выскочил за дверь, что никто его не успел остановить.

С этажа на этаж, с этажа на этаж… Его ботинки, подбитые железками, отчеканивали по ступеням лестницы частую барабанную дробь.

И вот он уже совсем внизу.

И вот его уже совсем не слышно.

 

У Маринки хороший вечерок

А за обедом Маринка не столько ест, сколько болтает без умолку. Слова из нее так и сыплются. Наберет ложку супа, держит перед собой, а сама про бассейн: ах, какая там вода! А какие берега из красных плиточек! А дно белое-белое… А на воде какие-то пробковые веревки плавают. Антон сказал, что пробковые! А тренер у них какой! Тренер — это значит учитель. Антон ей так сказал.

Ложка супа, не попадая Маринке в рот, то и дело ныряет обратно в тарелку.

Бабушка сердится: что это в самом деле? И так обед у них сегодня поздний, а Марина с супом все никак не справится.

— Будешь ты есть наконец?

— Буду, буду…

Марина торопливо глотает одну ложку супа, другую и снова о своем. Ох, как она боялась переходить через Ленинградский проспект! Ужас, сколько там машин… Но ведь ей надо было, поэтому она перешла. Но в другой раз одна не пойдет. Обещает. Зато Антон очень ее благодарил. Так благодарил, так благодарил… Вообще он хороший — Антон Черных. Это она зря про него думала. Даже винегретом ее накормил. Такого вкусного она в жизни не пробовала — пальчики оближешь!

— Так ты сыта, что ли? — спрашивает бабушка. Голос у нее слегка обиженный. — Тут стараешься, стараешься — и нате вам! — такого вкусного винегрета в жизни не пробовала… А дома чем плох?

Наконец пообедали. За окном уже совсем темно. Вечер. Папа задергивает шторы, мама дает Маринке большое сладкое яблоко. Маринка грызет яблоко, но ей не до яблока, она все толкует про бассейн.

Зоя Ивановна — это теперь ее тренер — велела приходить в четверг. К трем часам. Вот только что ей со справкой делать, вот это она забыла. Начисто забыла! И еще Антон сказал, что для бассейна надо…

Бабушка не дает ей досказать. Обрывает:

— Это выбрось из головы! Ни в какой бассейн тебя не пустим. Не доросла.

У Маринки чуть яблоко не вывалилось из рук: не доросла? Как не доросла? Да там есть девочка еще меньше.

— Мне эта девочка вот по сих пор будет. — Маринка показывает пальцем на свой подбородок.

— А Ленинградский проспект? — восклицает мама. — Одной переходить? У меня все еще мурашки по спине бегают, когда я думаю, как ты переходила такую улицу. Нет, нет, нет, ни за что!

— Да я не буду больше одна переходить. Честное слово! Никогда-никогда…

— Насчет ходьбы — ладно! Я бы стала ее водить, — подумав, говорит бабушка. — Не в том дело…

Папа помалкивает. Потом тоже вмешивается в разговор. Однако не очень решительно и поглядывая на маму:

— А хорошо бы ей все-таки заняться спортом.

Мама так и взвивается:

— Спортом?! В бассейне?! Да у нее вечно насморк. Вечно кашель. Какой там бассейн!

Маринка готова зареветь. Губы уже совсем распустились. Все против: и мама и бабушка. А папа не станет спорить, если они против. Теперь вся надежда на дедушку. Неужели и дедушка скажет «нет»? Тогда — все. Дедушкино слово — последнее слово.

И Маринка с мольбой смотрит на дедушку. «Дедушка, помоги! Помоги, чтобы меня пустили в бассейн. Я буду хорошей! Я буду всегда очень хорошей! И буду всех слушаться…»

Конечно, все это Маринка говорит не вслух, а только про себя. Вернее, не говорит, а думает про себя. И даже не думает, а просто смотрит на дедушку. Но смотрит такими глазами, что дедушка и без слов ее понимает.

И он снимает очки. Долго их протирает носовым платком. Наконец говорит:

— А я — за бассейн.

Маринка стремглав бросается к дедушке: милый, милый дедушка!

Тут и папа произносит уже более твердым голосом:

— А почему бы и впрямь не попробовать?

У бабушки и мамы лица недовольные, а Маринка приплясывает, хлопает в ладоши:

— В четверг пойду в бассейн! В четверг пойду в бассейн!

— Неизвестно, — говорит дедушка. — Может, пойдешь, а может, и нет.

— Почему?..

У Маринки снова дрогнули губы, опять она готова зареветь.

— А сначала мы побеседуем с Тамарой Максимовной. Послушаем, что она скажет.

Тамара Максимовна — детский доктор из поликлиники. Она лечит Маринку со дня рождения и знает все, что касается ее здоровья, прямо наизусть.

— Правильно! — оживился папа.

— Вот увидите, Тамара Максимовна не согласится, — говорит мама. — Я знаю, что она не согласится!

Бабушка ничего не говорит: с дедушкой она никогда не спорит, это всем известно.

И вот дедушка разговаривает по телефону с Тамарой Максимовной, а Маринка стоит рядом и глаз не спускает с дедушкиного лица. Только разве по его лицу что-нибудь разберешь? И по голосу ничего не угадаешь. А слова и вовсе непонятные, хотя Маринка слушает очень внимательно.

Ну, что можно понять из таких слов:

«Конечно. Согласен с вами, Тамара Максимовна. Нет, что вы! Совершенно неожиданно. В том-то и дело — собственная инициатива. А как же? Верно-верно. Пусть будет так…»

Наконец дедушка прощается с Тамарой Максимовной, говорит ей: «Всего хорошего! Наши вам кланяются!»— и кладет телефонную трубку.

И потом смотрит на Маринку. Смотрит, улыбается, и больше ничего. А Маринке больше ничего и не надо. По одной дедушкиной улыбке ей уже все понятно.

— Разрешила! Разрешила! Разрешила! — кричит Маринка и прыгает, и кружится, и вертится, колоколом раздув вокруг себя широкую коричневую юбочку.

 

А у Антона неприятности

Это было еще весною. Отец тогда был дома и только собирался в экспедицию на Алтай. Однажды Антон увидел во дворе котенка. Тощего, грязного и совершенно рыжего. «Вот заморыш! И до чего противный…» — подумал Антон, но котенка все-таки пожалел. Подхватил его ладонью под худое блохастое брюшко и притащил домой.

Елена Петровна, мать Антона, сперва замахала руками:

— Фу, какой! Куда его? Нет, не надо…

А приглядевшись, вдруг сказала:

— Налей ему молока. Только теплого. Очень несчастное у него выражение. Голодный, наверно.

Котенок в минуту расправился с молоком, усердно облизал блюдце и посмотрел на Антона. Глаза у него были ярко-зеленые, прямо изумрудные.

Антон взял у него блюдце и сказал:

— Проси не проси, все равно больше не дам. Лопнешь, жадюга!

Но котенок продолжал смотреть на Антона, смешно слизывая с усов молочные капли. «Чепуха какая! Не лопну. Ты еще не знаешь, какой у меня аппетит!»

А язычок у него был розовый, проворный.

Пришлось подлить еще молока.

— Обжора, — ласково ворчал Антон. — Куда в тебя лезет!

И котенок остался у Антона.

Ему даже имени придумывать не стали. Говорили просто «Котик» или звали «Кис-кис». Вместе это сложилось в одно слово «Котикс». Котенок сразу привык к этому имени и всегда на него откликался.

Антон довольно скоро потерял к Котиксу всякий интерес. Забывал его кормить и часто не знал, где тот находится.

Но Котикс не унывал. Питание промышлял себе как умел и в конце концов пристроился у соседки по квартире. Соседку эту звали Людмилой Васильевной. Отъевшись у нее, Котикс из несчастного заморыша превратился в красивого рыжего кота с плутоватым и независимым характером.

Приютив Котикса, Людмила Васильевна стала считать его своим собственным и вообще души в нем не чаяла. Но Антон вовсе не собирался уступать ей кота. «Очень надо! Вот еще! Кто его нашел? Она, что ли?»

И между ними разгорелась вражда.

Людмила Васильевна постоянно заманивала Котикса к себе в комнату и пыталась там держать чуть ли не взаперти. Отнимала кота у Антона, если кот попадал к нему, а самого Антона обзывала разными нехорошими словами: и жестокосердным человеком, и невоспитанным мальчишкой, и даже тираном. Последнее особенно обижало Антона: уж кем-кем, а тираном-то он не был никогда!

За «тирана» Антон мстил: перестал выносить на помойку мусорное ведро Людмилы Васильевны и более того — подкидывал свой мусор в ее ведро. А Котикса старался к ней вообще не пускать.

Сегодня неприятности начались у Антона, лишь только он пришел домой. Жили они в ветхом деревянном строеньице, доживающем свой век. Со всех сторон его обступили новые многоэтажные дома. И рядом с этими красивыми домами-великанами их обветшалый домишко казался трухлявым пеньком среди могучих деревьев.

Едва Антон открыл дверь и оказался в кухне, как сразу увидел на кухонном столе Котикса. Сдвинув со сковороды крышку, кот доедал котлеты, приготовленные мамой на обед, при этом он громко и хищно урчал.

— Прочь, вор-рюга! — крикнул Антон и, замахиваясь портфелем, кинулся на кота. — Сейчас ты у меня увидишь…

Котикс прижал уши и пустился было в бегство, но Антон настиг его и схватил за шиворот.

Тут Котикс взвыл истошным голосом. Людмила Васильевна услыхала, вылетела из своей комнаты, и началось.

— Мучитель! Тиран! — возмущалась она, стараясь выхватить кота из цепких рук Антона.

— Мой кот, что хочу, то и делаю, — в ответ огрызался Антон.

— Сейчас же отдай несчастное животное!

— Не отдам!

— В милицию на тебя пожалуюсь!

— Жалуйтесь.

Именно в этот самый момент вернулась Елена Петровна:

— Антон!

Она строго взглянула на сына. Так взглянула, что Антон выпустил из рук кота и поскорее скрылся в комнате.

А Людмила Васильевна давай жаловаться на него:

— Я вам говорю последний раз! Если вы не примете мер, не обратите внимания… Я серьезно вас предупреждаю, Елена Петровна!

И пошла, и пошла. Все дальше — в таком же роде.

Она перебрала Антоновы прегрешения чуть ли не за десять лет!

Елена Петровна терпеливо слушала, пытаясь успокоить разбушевавшуюся соседку.

Антон даже зубами скрипнул от злости, когда услыхал, как его мама сказала:

— Обещаю, он извинится. Это больше не повторится.

— Не стану! — крикнул Антон и сверкнул глазами на закрытую дверь. — Ни за что! Захватила моего кота да еще распоряжается!

Кончив разговаривать с соседкой, Елена Петровна вошла в комнату. Посмотрела на упрямое лицо Антона. Бросила устало, с укоризной:

— Как тебе не совестно? Старый больной человек… Зачем ты трогаешь ее кота?

— Ее кота?!

Антон чуть ли не подскочил от возмущения.

Нет, как вам это нравится? Уже и мама на ее стороне! Ее кота?! Кто нашел Котикса?.. Кто за ним ухаживал? Мыл его? Всех блох вывел? Кто?

— Мой кот, не ее, — сказал Антон, мрачно сдвинув брови. — А извиняться все равно не стану. Слопал наши котлеты, да еще за него извиняться!

— Все съел? — спросила Елена Петровна.

— До одной. Теперь придется сковородку песком оттирать.

Елена Петровна еле заметно вздохнула: обеденные планы рухнули. Сказала каким-то тусклым голосом:

— Ладно, свари макароны. Поставь, пожалуйста, на огонь зеленую кастрюлю. Налей воды. Ложку соли положи.

— Знаю, — сказал Антон и, взглянув на осунувшееся мамино лицо, спросил: — Опять голова разболелась, да?

— Очень…

— Сейчас таблетку дам.

У мамы часто болит голова. Антон знает, что в этом случае надо делать. Он наливает из чайника полстакана кипяченой воды, достает таблетку и все это дает маме.

А теперь мама должна прилечь на диван, а он прикроет ее байковым одеялом. Если мама чуть-чуть подремлет, у нее живо пройдет голова.

Сделав все, что нужно, Антон идет в кухню. Зажигает газ и ставит на огонь зеленую кастрюлю с водой.

Ничего, обойдутся они без котлет. Макароны с маслом — очень вкусно!

Дверь из комнаты соседки приоткрывается. Людмила Васильевна молча ставит на кухонный стол перед Антоном тарелку с вареным мясом. Это — взамен котлет, которые слопал Котикс.

Но Антон, метнув недобрый взгляд на соседку, тут же переставляет тарелку со своего стола на стол Людмилы Васильевны. Говорит громко и презрительно:

— Можете это сами есть!

Уходя, Людмила Васильевна буркнула:

— А все-таки ты — грубиян!

«Ну и пусть! — тряхнув головой, думает Антон. — А мяса все равно не возьму…»

— Антоша, — слышит он из комнаты мамин голос. — От папы не было писем?

Конечно, не было.

Неужели он не положил бы папино письмо на самом видном месте? Разве он не знает, как беспокоится мама?

Антон медлит с ответом.

Сначала сыплет в воду чайную ложку соли, а сам обдумывает, как бы получше объяснить, что письма от папы не было. Да, сегодня еще не было. Не было. Не было. Да…

Наконец он идет к двери. Просовывает в комнату голову и говорит с беспечной уверенностью:

— Ну, и не было, понятно. Ну, так что ж? Зато завтра будет. Вот увидишь!

По сам-то он не слишком верит своим словам. От отца из экспедиции уже давно нет писем. Что с ним? Почему не пишет? Они с мамой этого не знают. И на работе — в геологической конторе, пославшей папу в экспедицию, этого тоже не знают.

 

Как это началось

В бассейн Маринку снаряжали всем домом.

Папа ей купил настоящий спортивный чемоданчик, мама — красную резиновую шапочку.

Бабушка сшила синий купальный костюм и дала красивое мохнатое полотенце с разноцветными полосами.

— Смотри не потеряй, — предупредила она. — Хорошее полотенце, новое…

— Что ты, что ты! — воскликнула Маринка и положила полотенце на дно чемоданчика.

А дедушка порылся в шкафу, нашел почему-то забытую всеми дорожную мыльницу из прозрачной пластмассы да еще с куском душистого мыла. Маринка мыльницу открыла, мыло понюхала. «Ах, как пахнет!» — и побежала в ванную комнату за мочалкой.

И еще Марине велели взять непромокаемый прозрачный мешочек.

— Зачем? — удивилась Маринка.

— Будешь класть туда мокрые вещи.

Теперь у нее было все! И конечно, самое главное — справка с печатью. Справка — на том самом бланке из бассейна, а печать поставили в поликлинике, где она с мамой побывала у врача. В справке было сказано, что она, Голубева Марина, допущена к занятиям по спортивному плаванию. Несколько раз Маринка перечитывала эти слова: подумать только, не кто-нибудь, а она, Марина, допущена к занятиям по плаванию! Да еще по спортивному плаванию.

Все было готово для завтрашнего бассейна. Только бы скорее наступил этот завтрашний день. Скорей бы, скорей!

— Первый раз сам с ней схожу, — сказал дедушка. — Кстати, завтра я свободен.

Маринка рано легла спать. Легла, но спать — не спится. Хочется ей завтра в бассейн, и только очень боязно. Как это все будет? Неужто она сразу поплывет? А что ж, очень даже свободно, может быть, и поплывет, раз в справке сказано, что она допущена к занятиям!

Утром, перед школой, Маринка на всякий случай напомнила дедушке насчет бассейна.

— Я помню, будь спокойна, — с улыбкой ответил дедушка.

Точно в назначенное время, со спортивным чемоданчиком в руке, он пришел за ней в школу.

Маринка уже ждала его в раздевалке. И Костя Великанов был тут же, в раздевалке. И тоже одетый, Завидуя, сказал:

— Думаете, мне не хочется в бассейн?

Никто этого не думал. Как не хотеть? Ясно, что Косте очень хотелось. С той самой минуты, как она ему объявила, что станет ходить в бассейн, у них только и разговоров, что об этом. А сегодня на уроке арифметики Костя, не переставая, шепотом твердил: «Марина, ты смотри не забудь, что обещала!» Даже надоело слушать, столько раз он это повторял!

А про что ей надо помнить, Марина знала отлично. И как только они трое — дедушка, Костя и Маринка — вышли на школьное крыльцо, она сказала Косте:

— Ты не бойся, мы возьмем тебе справку.

— Только обязательно.

— Обязательно, обязательно!

— И с тренером поговори.

— Поговорю.

— Только обязательно.

— Если обещала — значит, обязательно!

Дедушка незаметно усмехнулся: и сама еще не начала заниматься, а уже товарища собирается пристроить.

Костя простился с ними на крыльце. Вид у него был печальный. Очки сбились набок.

— Давай ранец, — сказал он и протянул к Маринке руку. — Снесу вам домой. Зачем тебе с ним таскаться.

Дедушка поблагодарил:

— Спасибо, Костя! Ей он действительно лишний сейчас.

И вот дедушка с Мариной идут по знакомому Ленинградскому проспекту. Но теперь уже не до «Динамо» и обратно, а прямо в плавательный бассейн.

— Здесь перейдем улицу, — говорит дедушка. И они переходят.

— Сюда, — говорит Маринка.

И они открывают дверь в дом, который сразу проходят насквозь. Потом пересекают огромный двор с небольшим сквером посередине. Перед ними красивое здание бассейна.

Они идут внутрь. Какая неожиданность: в вестибюле между колоннами стоит Антон Черных.

— И у тебя занятия? — спрашивает дедушка. — Вот как удачно! Совпало время.

У Антона тоже урок плавания, только не сейчас, а немного позже. Но теперь он здесь специально, чтобы помочь Маринке, если будет нужно. Вот он, оказывается, какой, Антон Черных!

— Я вам все объясню, — говорит он. — Сперва разденьтесь.

Гардеробщица на вешалке та самая, знакомая. Узнала Маринку. Улыбнулась ей:

— Опять к брату пришла?

Маринка ей не возражает: ну, пусть так думает. Антон показывает им с дедушкой на комнату врача.

— Здесь вам на справку поставят печать.

— У нас уже есть! — с гордостью сообщает Маринка.

— Нужно вторую, у здешнего врача. Иначе не пустят к воде.

Наконец все готово. В руках у Марины номерок-жетон. Теперь ей открыт путь в бассейн!

— Запомни номер, — учит ее Антон.

Дедушка, покосившись на номерок, говорит:

— Она запомнит.

— Я запомнила, — говорит и Маринка. А сама про себя твердит: «Тридцать семь… Тридцать семь… Тридцать семь… Как бы не вылетело из головы!»

— Вам лучше на трибуну. Оттуда будет видно, — советует Антон дедушке, а Маринке велит: — Ты здесь постой. Я сейчас! Посмотрю, где Зоя Ивановна…

Он исчезает за дверью. И дедушка, улыбнувшись и кивнув, поднимается по широкой лестнице, покрытой ковровой дорожкой, которая ведет на второй этаж.

Маринка осталась одна. Сердце у нее замирает. И боязно ей и интересно. Что будет дальше? Как все получится?

А людей здесь еще больше, чем в тот день, когда она приносила Антону его пропуск. То и дело хлопает входная дверь. Открывается и закрывается. Одни люди приходят, другие — уходят. Приходят — уходят, приходят — уходят…

— Голубева! Голубева! Да Марина же! — слышит она голос Антона. — Ну иди же скорей!

Она находит глазами Антона и видит, что рядом с Антоном стоит кто-то в спортивном костюме. Когда она подходит к ним, Антон говорит:

— Зоя Ивановна, вот она — пришла! — и показывает на Маринку.

Спасибо Антону! А то Маринка совсем не узнала бы, какая она из себя, тренер Зоя Ивановна. А может, и Зоя Ивановна не вспомнила бы ее, Марину.

— Так тебя звать Мариной? — спрашивает Зоя Ивановна и кладет ей на плечо руку. — Пошли, Мариночка. Нам надо вон в ту дверь.

Каких-нибудь два дня назад, оказавшись здесь впервые, Марина только мечтала, да нет — какое там мечтала! — и мечтать не смела, что войдет в эту боковую дверь, за которой, как ей думалось, находится бассейн.

А сейчас сама Зоя Ивановна помогает ей. Ввела в длинную комнату, уставленную вдоль стен коричневыми шкафчиками, и попросила уборщицу в белом халате:

— Покажите ей, пожалуйста, где душ и как пройти к воде. Она у нас новенькая, пока еще ничего не знает.

 

Шестеро новичков

После душа Маринка в резиновой шапочке и купальном костюме подбежала к той двери, на которую ей показали. Возле этой двери уже стояли три мальчика и две девочки. Она была шестой.

И вот вся шестерка, каждый с полотенцем на плечах, заглядывает в дверь, которая ведет в бассейн. Они ждут своего тренера Зою Ивановну.

Немного растерянные и словно бы чуть-чуть испуганные, они жмутся друг к другу. То и дело подтягивают на себе трусики, поправляют купальные костюмы и резиновые шапочки.

А в открытую дверь, не очень далеко, там, где обрывался красивый кафель пола, им была видна вода. Воды было много, и зеленоватая поверхность ее тяжко колыхалась.

Вода отсюда была не только видна, она была им слышна. К ним доносились ее всплески и какой-то ровный, влажный несмолкаемый гул. И этот гул и всплески прорезались звуками коротких, резких свистков. По временам раздавался грохот: казалось, будто кто-то изо всех сил колотит в огромный барабан. Они тогда еще не знали, что это упражняются пловцы, подскакивая на трамплинах, прежде чем им прыгнуть в воду с высоты.

Незнакомая девочка, в белой резиновой шапочке, но только не в синем, как Маринка, а в красном купальном костюмчике, спросила испуганным шепотом:

— Ты умеешь плавать?

Маринка ответила, что нет, нисколько она еще не умеет плавать.

— Я тоже не умею, — сверкнув темными глазами, вмешался в разговор смуглый мальчик. — И хорошо, что не умею!

— Чем же это хорошо? — удивилась Маринка.

— А знаешь, что такое кроль?

— Не знаю. Я такого слова не слыхала. Мальчик ткнул пальцем в живот сначала себя, потом каждого из остальных.

— И меня, и тебя, и тебя… нас всех сперва будут учить плавать кролем. Поняла? А если ты плаваешь кое-как, шаляй-валяй и не по правилам, тебя трудней учить. Легче заново научить, чем переучивать. Ну, не понятно, что ли?

— Понятно, — сказала Маринка.

— «Кро-олем», — насмешливо протянула девочка в красивом купальном костюме. — Па-а-думаешь, каким-то кролем… — Она капризно передернула плечом. — А я вот не хочу этого самого кроля, что тогда?

И сама она была красива — эта девочка. И пестрая резиновая шапочка на ней была хороша. И купальный костюм, весь в рыбках, корабликах и морских звездах, тоже был замечательный.

«Она-то, наверно, сразу поплывет», — подумала Маринка, с простодушным восхищением разглядывая красивую девочку. Но мальчик так и взвился.

— Тогда зачем пришла в бассейн? — вскипел он, сверкая глазами и наступая на девочку в корабликах и рыбках. — Не хочешь кролем — сиди дома. Зачем сюда явилась, этакая цаца?

Девочка обидчиво надула губы. Повела плечом:

— Вот еще! Пошутить нельзя, что ли?

— Плохие шутки! — сердито бросил мальчик. Он был на удивление загорелым, будто только-только явился сюда из-под жгучих лучей южного солнца.

К тому времени, как к ним подошла Зоя Ивановна, все шестеро успели между собой перезнакомиться.

Смуглого мальчика звали Ашотом. Он действительно недавно приехал с юга, из Армении. Два других были очень похожи: в одинаковых трусиках, в одинаковых шапочках, голубоглазые, худенькие. Они то снимали свои шапочки, то надевали. А уши у обоих были похожи на лопушки.

— Меня зовут Шурик, — сказал один.

— Меня зовут Юрик, — сказал второй.

Они были братьями. Братьями-близнецами, о чем тут же с готовностью сообщили.

Выяснилось, что все шестеро были новички., что все они сегодня впервые явились в бассейн и никто из шестерых не умеет плавать.

— Тусей меня звать, — сказала девочка, та самая, у которой купальный костюм был весь разрисован. — А тебя и тебя?

Она вопросительно посмотрела на Маринку, потом перевела взгляд на другую, очень тихую девочку.

— Галя, — торопливо сказала тихая девочка. И Маринка тоже назвала свое имя.

— А с мальчишками мы водиться не будем, — объявила Туся, положив на плечи Гале и Маринке спои крепкие белые ладошки.

Маринка с недоумением взглянула на Тусю:

— Почему же не будем?

— Без никаких «почему»! Просто не будем — и все! — Туся улыбнулась и сквозь прищуренные ресницы словно свысока поглядела на Маринку.

Маринка хотела заспорить: а может, они с Галей думают по-другому! И что это Туся так за них распоряжается?

Но в это время к ним подошла Зоя Ивановна:

— Готовы? Тогда пошли за мной.

И вот друг за дружкой вся их шестерка зашлепали босыми ногами по гладкому полу из красного кафеля. А Зоя Ивановна, идя сбоку, приговаривала:

— Не торопитесь. Пол мокрый. С непривычки можно поскользнуться.

Они шли по самому краю бассейна. Теперь вода была рядом. Стиснутая со всех сторон отвесными кафельными стенками, она так плескалась и ворочалась, будто ей было тесно и хотелось выплеснуться.

А в воде, взад и вперед, скользили пловцы. Их было много. На зеленоватой поверхности мелькали разноцветные резиновые шапочки — розовые, белые, желтые, ярко-красные. А по краю бассейна расхаживали тренеры. Они были в легких синих брюках, в белых майках и сандалиях на босу ногу. Движением рук, ног, всего тела они показывали тем, кто сейчас находился в воде, как надо правильно плыть.

Но Маринка ничего этого не замечала. Она шла, поглядывая на воду. Бассейн ей казался не только огромным, он казался ей страшным. У нее замирало сердце при одной лишь мысли, что Зоя Ивановна сейчас может сказать: «А ну-ка прыгайте в воду! Сейчас начнем учиться плавать!»

И, стараясь не отставать от ребят, Маринка про себя повторяла: «Не буду трусихой — прыгну! Если скажет прыгать в бассейн — сразу прыгну… Все равно прыгну!»

 

«Лягушатник»

Но о прыжке в воду и речи не было.

Зоя Ивановна посадила всех на широкую, длинную скамью, которая тянулась вдоль трибун.

Они сели в том же порядке, в котором шли: первым Ашот, возле него красивая Туся, Шурик возле Юрика, затем Маринка и Галя.

Зоя Ивановна смотрела на них молча, с пристальным вниманием, как бы изучая каждого. Наконец спросила:

— Все хотите научиться плавать?

Они ответили вразнобой и не очень смело:

— Хотим…

По их лицам было видно, что, поглядывая на бассейн, все они трусят вроде Маринки, все боятся, чтобы Зоя Ивановна не заставила их сразу прыгать в такую глубокую воду.

А Зоя Ивановна, показав им на пловца, который стремительно несся вперед по крайней водной дорожке, спросила:

— Видите мальчика? Это — Володя Герасимов. Ему только тринадцать лет. Но он уже пловец второго разряда. Посмотрите, как красиво и быстро он плывет! Как он, хотите плавать?

На этот раз все дружно ответили:

— Хотим! Хотим!

А у Ашота так блеснули глаза, что, скажи ему Зоя Ивановна: «Прыгай, Ашот!» — он, не задумываясь, сорвался бы в воду.

Мальчик, на которого показала Зоя Ивановна, плыл действительно легко и красиво. Его лицо, погруженное в воду, лишь на короткий миг появлялось над поверхностью, чтобы в этот короткий миг широко открытым ртом вдохнуть воздух. Его руки Взлетали над водой, догоняя одна другую. Острием сомкнутых пальцев они попеременно вонзались в воду, сильными движениями посылая тело вперед. Ноги работали мягко и быстро. Над водой показывались лишь голые пятки — то левая, то правая, то левая, то правая. Они вспенивали воду, и позади пловца, как от пароходного винта, буруном расходились волны…

Пока они все любовались мальчиком-пловцом, Зоя Ивановна им говорила:

— Плавать может каждый.

Но, чтобы плавать так, как Володя, этому нужно учиться. И не просто учиться, а учиться долго, упорно, настойчиво тренируя в себе силу воли и выносливость. Володя Герасимов плывет кролем. Это самый быстрый способ спортивного плавания. И мы с вами тоже начнем с кроля…

— Видишь, видишь, — зашептал Ашот, повернув лицо к Маринке. — Говорила, что нет такого слова…

Маринка отмахнулась: не мешай. Научиться бы так плавать, ах, до чего же хочется!

Поговорив с новичками, Зоя Ивановна перешла к упражнениям. Но пока не в воде, а тут, около скамейки.

Они немного походили вдоль скамьи. Потом немного побегали. И еще походили, и еще побегали. То они высоко задирали коленки, все шестеро похожие на страусят. То ходили на полусогнутых ногах, вроде карликов. И наконец снова уселись на скамейку. И тогда Зоя Ивановна им велела покрепче опереться руками, а ноги вытянуть вперед.

— Носочки чтобы прямые. Не загибайте ног кочережками!..

Показывая руками, как делается упражнение, Зоя Ивановна все время считала:

— Раз-два-три! Раз-два-три! Раз-два-три!

И ускоряла и ускоряла счет:

— Раз-два-три… Раз-два-три…

— Ух! — сказал Ашот, когда они окончили упражнение. — Жарко! Даже ноги устали.

Туся вытерла ладонью взмокший лоб и капризно надула губы: нет, такое упражнение ей было не по вкусу. Вот еще! Очень надо так трудиться! А когда же плавать?

— Теперь за мной, — сказала Зоя Ивановна. — В воду!

Маринка побледнела. Она снова почувствовала страх. От сердца холодок покатился прямо в пятки. Все-таки в воду?!

Но страх у нее тотчас прошел. Зоя Ивановна сказала, что учиться плавать они будут не в большом бассейне, а сначала в маленьком.

— В том! — Она показала на огромный ящик с водой, стоявший на полу недалеко от бассейна. Ящик был величиной с комнату, только низенький, и без потолка. — В «лягушатнике» мы начнем заниматься, вот где!

— В «лягушатнике»? — переспросила Маринка и очень обрадовалась, хотя пока еще не совсем ясно понимала, что такое «лягушатник». Но название веселое, как будто это игрушка «лягушатник».

И вот вся шестерка, толкаясь, заспешила к тому крохотному бассейну, который Зоя Ивановна назвала по-смешному — «лягушатником». Держась за перильца крутой и узкой лесенки, каждый из них сперва лез вверх, а потом, перешагнув через борт, очень осторожно ступая босыми ногами по мокрым ступенькам, спускался в воду. Зоя Ивановна стояла рядом, каждого заботливо поддерживая и все время приговаривая:

— Не торопись… Осторожно… Не поскользнись…

А вода-то в «лягушатнике», оказывается, была такая теплая, такая приятная, почти как дома в ванне. И нисколько не глубокая. Самым маленьким — по грудь.

Маринка, засмеявшись, изо всех сил шлепнула ладонью по воде. Брызги фонтаном взметнулись вверх и окатили Тусю.

— Ты вот как! — развеселилась Туся. — Получай сдачу!

И давай пригоршнями швырять на Маринку воду.

Осмелев, все они начали брызгаться, барахтаться, подскакивать, смеясь и радуясь теплой приятной воде.

Зоя Ивановна молча, чуть улыбаясь, за ними наблюдала. Пусть порезвятся. Сейчас им важнее всего привыкнуть к воде, не бояться ее.

Но вот она подошла вплотную к борту «лягушатника». Лицо у нее стало как у учителя в школе перед началом урока. Она поднесла к губам тренерский свисток и сказала:

— Приготовиться!

Короткий резкий свист, и первый урок в воде начался.

 

Тусина бабушка Анна Мартыновна

Тусю записала в бассейн ее бабушка Анна Мартыновна. Долго пришлось ей уговаривать своенравную внучку, пока та согласилась. Больше всего этому помогли купальный костюм с корабликами и рыбками да расписная резиновая шапочка. Против этого Туся устоять не могла.

А дело было так.

Раньше бабушка Анна Мартыновна жила совсем в другом городе. Туся ее почти не знала. Но вот у них в доме стали поговаривать, что бабушке скучно, что бабушка так одинока, что хорошо, если она будет с ними жить, и маме будет легче, и Туся будет под надзором, а то девчонка совсем от рук отбилась.

Об этом говорили все чаще и чаще, об этом писали бабушке в письмах.

В один прекрасный день от Анны Мартыновны пришло письмо, что она согласна приехать к ним в Москву. А вслед за письмом они получили и телеграмму: «Буду субботу поезд номер 26 вагон номер 5».

— Ах, какое счастье! — воскликнула Тусина мама. — Наконец-то я вздохну…

А Тусин папа, поглядев на дочку, многозначительно сказал:

— Теперь бабушка тебе покажет!

А что покажет, этого папа не объяснил.

В субботу всей семьей отправились на вокзал. Поехали на такси. Ехать в метро Туся отказалась.

Родители уговаривали ее в два голоса: ведь на метро удобнее и ехать без пересадки.

Туся нахмурилась и отрезала:

— Только на такси!

— Давай оставим ее дома, — предложил папа.

Мама руками замахала:

— Что ты, что ты! Она плакать будет.

Бабушка приехала, как обещала: поездом номер двадцать шесть, в пятом вагоне.

Выйдя на платформу, она слегка поцеловала папу, очень крепко маму, а взглянув на Тусю, лишь промолвила:

— М-да…

И Туся поняла, что с бабушкой шутки плохи.

Бабушка была очень прямой и высокой. На пальце у нее сверкало кольцо. Золотое, с настоящим брильянтом. Бабушка носила очки и курила сигареты с фильтром.

Обратно они ехали на метро. Бабушка сказала, что зря сорить деньгами нечего. А зеленых огоньков возле вокзала толпилось видимо-невидимо. Но на этот раз Туся заикнуться не посмела о такси.

После приезда бабушки Туся вдруг стала девочкой на пять с плюсом. Утром вставала вовремя, в школу не опаздывала, в тетрадях у нее исчезли кляксы, за столом никаких «хочу — не хочу», «буду — не буду». Все ела, что дадут.

Мама сияла. А из ванной комнаты по утрам доносился бодрый папин голос. Папа пел: «Тарам-там-там-там-тале-рам-там…» Вместе с ним пела бойко и весело его электрическая бритва.

С Тусей Анна Мартыновна была не только строга, она была с ней сурова. Никаких нежностей!

Утром, подойдя к Тусиной кровати, она произносила лишь два слова.

Сначала:

— Ту-ся.

После небольшой паузы:

— Вставай.

Но эти два слова она произносила таким металлическим тоном, что Туся не заставляла себя просить вторично. Она мигом сбрасывала одеяло и принималась одеваться.

Потом умывалась, чистила зубы, причесывалась. И, главное, — без капризов.

Но как же ей хотелось покапризничать! Хоть немного, хоть чуточку… Но нет, Туся не смела. Даже кольцо, которое сверкало на бабушкиной руке, внушало ей страх и уважение. У Туси душа улетала в пятки, когда на нее глядели бабушкины глаза.

Да и Тусина мама боялась своей мамы Анны Мартыновны. Даже папа (даже папа!) и тот побаивался бабушки Анны Мартыновны.

Анна Мартыновна взяла такую власть в их доме, что ничего не делалось без ее разрешения. Конфеты покупались, которые она любила, — только бело-розовая пастила или яблочный мармелад. Когда один раз мама принесла Тусе шоколадку, бабушка сказала: «Нет!» — и спрятала шоколадку на верхнюю полку буфета. Туся хотела было затопать ногами, закричать, зареветь. Куда там! Она лишь незаметно вздохнула и отправилась жаловаться своим куклам.

Бабушке никто не смел перечить.

И вдруг все изменилось. Изменилось за одну минуту. Какое там за минуту! Не за минуту даже: все это случилось вмиг.

Туся делала уроки — столбики по арифметике. Бабушка сидела рядом и следила за ней.

Туся очень старалась. Она знала: если будет хоть маленькая ошибка или помарка, бабушка заставит переписывать заново всю страницу. И может, не один раз… И Туся, поеживаясь от ледяного бабушкиного голоса и ее холодных глаз, выводила цифру за цифрой, цифру за цифрой.

Сама того не желая, Анна Мартыновна залюбовалась внучкой, ее пухлыми пальчиками, темными локонами, ресницами, от которых на щеках лежали тени. Залюбовалась и улыбнулась. Улыбка у нее получилась нежная и чуть грустная. Хорошая, добрая бабушкина улыбка!

Случайно Туся подняла на бабушку глаза и увидела эту улыбку. Туся обомлела. Растерялась. Таким непохожим на всегдашнее показалось ей бабушкино лицо. Но растерялась она лишь на мгновение. А затем, сообразив, просияла в ответ и с радостным визгом повисла у бабушки на шее.

Огромная лиловая клякса тут же шлепнулась на примеры. Но Тусе теперь это было все равно. Ну, пусть клякса, а переписывать она не станет! Она принялась лепетать бабушке разные слова и словечки, целовать бабушкины щеки в мелких морщинках. И от всего этого растаяло бабушкино сердце.

Анна Мартыновна не выдержала и поцеловала внучку. И Туся поняла: бабушка лишь притворяется сердитой, а на самом деле она Тусю любит, и бабушку можно не бояться.

В тот же вечер Туся придвинула к буфету стул и достала с верхней полки шоколадку. Она съела эту шоколадку у бабушки на глазах, а бабушка промолчала.

А на следующее утро, подойдя к Тусе уже без улыбки, Анна Мартыновна своим обычным холодным голосом стала будить Тусю:

— Ту-ся. Вставай.

Туся не шевельнулась.

Три раза повторила Анна Мартыновна, что пора вставать.

Никакого впечатления!

Туся с головой закрылась одеялом и под одеялом тихонько посмеивалась: интересно, что бабушка будет делать?

Прибежала встревоженная мама. Как? Туся не послушалась бабушку? Да здорова ли она?

Пришел папа. Начал строгим голосом:

— Кому говорят?

В это утро все они чуть не опоздали: папа и мама на работу, а Туся в школу.

Проводив их, Анна Мартыновна сварила крепчайшего кофе и выпила одну за другой три чашки.

Потом приняла сердечные капли, закурила и долго стояла у окна. Вид у нее был мрачный, вернее, расстроенный. Она думала о Тусе. Что делать с этой избалованной девчонкой. Чем дальше — тем хуже. Подумать только, даже ее, Анну Мартыновну, перестала слушаться.

И вот тогда-то Анна Мартыновна надумала записать Тусю в плавательный бассейн. Девочке нужна суровая спортивная дисциплина. Ну, раз так решила Анна Мартыновна, Тусин папа и Тусина мама тоже согласились…

 

Телеграмма

Сегодня после занятий в бассейне Антон не бежал, а мчался домой. Дождь хлестал ему в лицо. Сердитые капли, пузырясь и подскакивая, прыгали по мокрому тротуару и по лужам мостовой. Но ничего этого Антон не замечал. Радость его была слишком велика. Даже две радости… Дождь? Да стоит ли обращать внимание на такую мелочь, как осенний дождь?

Наконец, наконец-то он будет участвовать в настоящем соревновании!

Сегодня к концу урока в бассейне, когда он только что вышел из воды, Зоя Ивановна ему сказала:

— Сядем-ка, Антон. Поговорим…

Так у них часто бывало: они подробно разбирали каждое только что прошедшее занятие. Зоя Ивановна указывала Антону на ошибки, хвалила его, если было за что похвалить.

И на этот раз они тоже сели на скамью у выхода из бассейна. На плечах Антона лежало широкое мохнатое полотенце, а по груди, одна догоняя другую, еще скатывались прозрачные капельки воды. Как обычно после плавания, он чувствовал себя каким-то собранным и сильным. Здесь, в бассейне, Антон был всегда подтянут, дисциплинирован.

— Сегодня я показала тебя главному тренеру, — начала разговор Зоя Ивановна.

От неожиданности Антон оторопел. Как! Его показывали главному тренеру? Главному тренеру бассейна?

Главный тренер для Антона был значительным лицом. Антон знал, что главный тренер обычно сидит в своей нависшей над бассейном стеклянной комнате, откуда виден весь бассейн, и все его голубые дорожки, и трамплины для прыжков, и «лягушатник» для ребят, не умеющих плавать, и обе трибуны, и скамьи, идущие вдоль этих трибун. Иногда, заметив свет в стеклянной комнате над бассейном (значит, главный тренер там, у себя!), Антон мечтал, чтобы тот последил за ним взглядом, обратил бы внимание, как четко он, Антон, вспенивая ногами воду, несется по своей дорожке с одного конца бассейна на другой.

Чтобы поглядел, как Антон умеет, чуть коснувшись ладонью белой отвесной стены, сделать быстрый и упругий поворот и, с силой оттолкнувшись от стены ногами, стремительно, весь погруженный в воду, мчаться уже в противоположном направлении. И может быть, увидев его в воде, главный тренер захотел бы узнать, кто он.

Дальше этого мечтания Антона уже не шли.

А сегодня вдруг, оказывается, главный тренер наблюдал за тем, как он плавает!

В замешательстве глядя на Зою Ивановну, Антон начал бормотать:

— Как же?.. Ведь я… сегодня я его не видел!

Зоя Ивановна улыбнулась:

— Важно, что он тебя видел. Так вот… — И она как бы запнулась, подбирая нужное слово.

Антон испугался: а что, если главный тренер недоволен его успехами? Вдруг им что-то было сделано не так?..

— В общем, — помолчав, сказала Зоя Ивановна, — в общем, он нашел, что плаваешь ты хорошо.

«Хорошо?»

Горячий румянец залил щеки Антона.

— Но считает… — продолжала Зоя Ивановна.

Антон весь превратился в слух.

— Но он считает, что у тебя есть существенные ошибки. Ты начинаешь вдох, не сделав полного выдоха, и поэтому тебе трудно плыть. Понятно?

Антон напряженно кивнул.

— Это первое. А второе: левая рука во время поворота головы вроде бы задерживается у головы… Ты загребаешь вправо. Об этом и я тебе много раз говорила…

Да, верно, Зоя Ивановна не раз ему это говорила. Но очень трудно за всем уследить, когда находишься в воде.

— Короче говоря, главный тренер со мной согласился, что тебя уже можно допустить к соревнованиям.

— Главный тренер знает, как моя фамилия? — и веря и не веря услышанному, тихо, вполголоса, спросил Антон.

— Конечно.

— И как меня зовут?

— Смешной ты, право. Разве в этом дело? Да, конечно, дело-то не в этом!

— Я буду каждый день тренироваться! — с внезапным оживлением сказал Антон. — Каждый, каждый день!

— Обязательно. К двум часам будешь сюда приходить. Сможешь?

— Смогу.

— А что у тебя в школе? Двоек-то нет?

Антон яростно замотал головой. Чего там двойки! У него в этой четверти и троек не будет. Последний диктант им написан без единой ошибки. На пятерку. Честное слово! Если Зоя Ивановна не верит, он может даже принести сюда тетрадь.

— Зачем? Я верю тебе… Значит, условились? — вставая со скамьи, закончила Зоя Ивановна. — К соревнованиям начнем готовиться с завтрашнего дня.

И вот сейчас, торжествуя, Антон не шел, а летел домой. Будто бы счастливый ветер нес его. Пусть дождь, пусть непогода — все равно!

Для ликования у него была и другая причина: он был уверен, что сегодня приехал отец. Сколько времени от папы не было ни телеграмм, ни писем. И вот он взял да и нагрянул к ним из экспедиции без всякого предупреждения!

Дело в том, что сегодня по пути в бассейн Антон вдруг увидел на проспекте дядю Пашу. Нет, он не мог ошибиться. Это был именно дядя Паша — Павел Васильевич, один из сотрудников той же экспедиции.

Павел Васильевич сошел с троллейбуса на своей остановке, как раз напротив переулка, где он жил. На плечах огромнейший рюкзак, в руках здоровый чемоданище, а на голове такая малюсенькая шапчонка, сдвинутая на затылок. Это он. Ни с кем его не спутаешь. К тому же, и очки с толстыми стеклами. Папа их «окулярами» называет. «Ваши окуляры не забудьте, Павел Васильевич!» — говорит ему папа, если, уходя, дядя Паша оставляет очки у них на столе. И роста высоченного. Кроме него, таких людей на свете больше нет!

Антон рванулся, чтобы подбежать к Павлу Васильевичу, но тут дорогу ему загородил поток машин. Они катились друг за другом — самосвалы, автобусы, такси. А когда вспыхнул зеленый светофор, дяди Паши уже не было видно.

Но он в Москве! Это точно.

Ну, а раз дядя Паша в Москве, значит, и папа приехал. Они всегда из экспедиций возвращаются вместе.

И порадуется же папа, когда узнает, что Антон готовится к соревнованию! Поглядит теперь, как он кролем идет…

Вбежав в дом, Антон кинулся через кухню прямо к их комнате. Рывком дернул на себя дверь. Чуть не крикнул: «Папа, знаю, что ты здесь!..»

Но дверь была буднично заперта на ключ.

Лишь из комнаты соседки раздался ворчливый голос:

— Телеграммы-то не видишь, что ли?

Тут Антон увидел белый прямоугольничек, лежащий на краю кухонного стола. Схватил его. Из Барнаула телеграмма. От отца, от папы.

Раскрыв телеграфный бланк еще влажными от дождя пальцами, он прочел:

«Экспедиция задерживается. Обнимаю. Целую».

И все.

 

Антон остается один

Елена Петровна вернулась с работы в обычное время. Дождь и ее не пощадил. Сухой нитки на ней не было.

— Помоги, Антоша, — попросила она, отдавая Антону мокрое пальто, мокрую шляпу, разувая мокрые, забрызганные грязью туфли. — Устрой, пусть сохнет.

Дождь за окном продолжался без передышки. По железу крыши часто и громко стучали дождевые капли. Казалось, будто все, что скопили дождевые тучи, льется сейчас именно сюда, на их старенький деревянный домик.

Антон взял шляпу, пальто, туфли. Одно повесил, другое разложил. Пусть просыхает! Принес маме шлепанцы и лишь тогда молча протянул ей папину телеграмму.

— От папы?! — встрепенувшись, воскликнула Елена Петровна. — Что ж ты сразу мне не дал, дурачок? Наконец-то!

Но, пробежав телеграмму глазами, она как-то сразу потускнела. Со вздохом заметила вслух:

— Значит, опять задержка…

Потом, прочитав телеграмму снова, и еще раз, и опять, словно недоумевая, сказала:

— Странная телеграмма…

И тут Антон рассказал маме о своей встрече по дороге в бассейн. Увидев дядю Пашу, он был совершенно уверен, что папа приехал. Наверно, уже дома. Из бассейна он спешил домой, ну, прямо как сумасшедший! Ведь еще ни разу не бывало, чтобы папа и Павел Васильевич возвращались из экспедиции порознь. И вдруг вот такая телеграмма!

— Ты, вероятно, обознался. Конечно, это был не Павел Васильевич, — сказала Елена Петровна.

— Но так похож, так похож! Прямо две капли воды…

— И очки?

Кивнув, Антон скруглил пальцы вокруг глаз, показывая, какие очки у Павла Васильевича: «Во-о-о! Настоящие окуляры…»

Но если действительно Павел Васильевич приехал, нужно позвонить ему. Тогда все станет ясным.

Они оба, Антон и мама, начали вспоминать телефон дяди Паши. Но, как назло, телефон ими забыт. Они перебивали друг друга, называли то один номер, то другой и наконец окончательно и полностью запутались. А живет Павел Васильевич хотя и в этом районе, но очень далеко, чуть ли не у Тимирязевского парка.

— А где та папина старая записная книжка? Ну та — растрепанная? — вдруг пришло в голову Антону. — Может, там есть телефон дяди Паши?

Наконец они находят старую папину записную книжку и в ней на букву «И» телефон Павла Васильевича Иннокентьева. Елена Петровна быстро одевается, берет с собой зонтик и бежит к телефону-автомату. Автомат находится на углу Ленинградского проспекта и их переулка.

И тут все становится ясным…

Да, экспедиция действительно вернулась в Москву. Вернулась только сегодня. Нет, Антон не обознался — возле троллейбусной остановки он действительно видел дядю Пашу, именно его, а не кого-нибудь другого. А папа и еще один сотрудник экспедиции остались в Барнауле. Папа лежит в больнице, у него воспаление легких; сотрудник же остался с ним, чтобы папа не был один.

Павел Васильевич, хотя они с папой большие друзья, должен был уехать из Барнаула, потому что именно ему папа поручил доставить в Москву все материалы экспедиций. «Я как раз сию минуту собирался к вам», — сказал по телефону маме Павел Васильевич.

И теперь после разговора с ним мама и Антон обсуждают, что им делать дальше. Но обсуждать, собственно говоря, нечего. Просто Елена Петровна втолковывает сыну, как он должен жить и вести себя, пока она там, в Барнауле, не поставит папу на ноги, чтобы уже вместе с ним вернуться в Москву.

Антон слушал маму и немного досадовал: неужели всего этого он сам не понимает? Уж слишком подробно мама ему обо всем говорит. Что он маленький, что ли?

Пусть мама не беспокоится. Он великолепно справится один. Обедать будет в школе, а полдничать — в бассейновом буфете после тренировки. И уроки у него всегда будут приготовлены. И в школе все будет в порядке. И в бассейне…

Да! Ведь мама еще не знает, он же не успел ей рассказать.

Но Елена Петровна, не вникнув, с озабоченным видом, перебила сына:

— Деньги на расходы кладу сюда. Здесь, я думаю, достаточно. А на всякий случай, если нам с папой придется задержаться, тут еще и запасные деньги… Сюда их кладу.

— Зачем мне столько? Возьми лучше запасные с собой! Вообще ты можешь на меня положиться. Вот посмотришь, все будет хорошо!

 

Сам себе хозяин

Тревога за отца у Антона прошла на следующий же день. Вечером он получил из Барнаула телеграмму. Там было написано, что папе лучше, пусть Антон не скучает. Скоро они, то есть папа и мама, вернутся домой, в Москву.

А новая жизнь, полная свободы, ему начала нравиться: делай что хочешь — никто тебе слова не скажет.

Пойдешь в школу — правильно, так и надо! А пропустишь — твое дело, сам перед собой в ответе.

Можешь есть в школе на обед суп, котлеты, компот, одним словом, все, что там дают, по полной форме. А желаешь — покупай вместо этого пирожные. И опять — ты сам себе хозяин, никто тебе не указчик.

Можешь читать хоть всю ночь напролет и даже в кровати. Красота! Рядом нет мамы, которая в конце концов отнимет у тебя книгу и скажет: «Хватит. Пора спать!»

Можешь не чистить зубов, не умываться.

Можешь просидеть в бассейне до вечера и смотреть, как упражняется в воде твой собственный тренер.

Можешь…

Короче говоря, можно делать все, что душе угодно. Ну и жизнь!

Но прошел день, другой, прошел третий и четвертый, и Антон вдруг почувствовал — свобода свободой, да что-то не так… Вроде бы путаница началась в его жизни. Вкривь и вкось полетели у него дни.

А тут как-то раз он действительно зачитался. Интересная попалась книга — «Три мушкетера». Три мушкетера, а четвертый — вечно веселый и не унывающий д’Артаньян. Страницы летели за страницами. Одни приключения сменялись другими. И Антон уже был не Антоном: д’Артаньян было его имя! Шпага, пистолет, кошелек, полный золотых червонцев, и где-то прекрасная дама, за честь которой он готов драться насмерть…

Утром еле встал. К тому же и будильник с вечера забыл завести. Посмотрел на часы — куда там в школу! Проходит второй урок. Не идти же на третий?

Не торопясь напился чаю. А соседка Людмила Васильевна — ей-то что за дело? — из кухни ворчит:

— Безобразие. Совсем распустился. Завтра напишу матери…

Антон усмехнулся. Показал ей в спину язык: чтобы написать, надо знать адрес! Даже ему, Антону, адрес неизвестен. Ему-то мама велела посылать письма — «Барнаул, главный почтамт, до востребования». А Людмила Васильевна разве знает, куда ей писать?

Если не в школу, надо как-то убить время. В бассейн рано, до тренировки часов пять осталось. Антон отправился было в библиотеку книгу менять, да на дворе носом к носу столкнулся с Валерой Герасимовым, мальчиком из их школы, только из четвертого класса. Во второй смене занимается.

Хоть раньше вместе учились, хоть и на одном дворе живут, Антон с ним не очень-то водился. Так себе парень. Лодырь, второгодник.

Но сегодня от нечего делать Антон остановился и давай с ним болтать. О том о сем. Потом Валерка вздохнул:

— Эх, в киношку бы! Знаешь, какая картина идет в кино «Ленинград»! Закачаешься…

— Пошли, — сказал Антон.

— А деньги?

— Есть, — сказал Антон, сунул руку в карман и побренчал там монетами.

Валерка даже не поверил:

— Неужто сведешь?

— Сведу.

— И мороженым угостишь?

— Могу и мороженым.

Перед сеансом съели по порции. И после кино, выйдя на улицу, снова. На этот раз — по два пломбира.

Потом Валерка заспешил в школу, на занятия. Но Антону все равно в бассейн рановато. Теперь куда?

Пошел в другое кино, посмотрел еще один фильм. И опять за мороженое. Нацелился было взять эскимо на закуску, да вдруг с отвращением отвернулся. Хватит! Ну его, мороженое всякое, пломбиры! Теперь сто лет не возьмет он в рот ничего такого. Противно.

И обедать ему не захотелось. Так и пошел в бассейн, сытый одним лишь мороженым.

В этот день плавал он неважно. Не выспался. Не обедал. И вообще весь день шел кувырком. Зоя Ивановна спросила после занятий:

— Что с тобой, Антон? Какой-то ты вялый сегодня.

А дома — телеграмма: «Задерживаемся еще несколько дней. Будь молодцом. Целую. Мама».

«Будь молодцом…»

А чем он не молодец? Чем?

Только хватит ли ему денег до приезда мамы и папы?

И тут, подсчитав, что у него осталось, Антон ужаснулся. Ему казалось, что денег еще целая куча. Но деньги за эти несколько дней почти бесследно растаяли. Куда? Да разве поймешь куда? Ну, скажем, мороженое! Ну, кино… Ну, купил себе две книги. Обеды в школе… В бассейновом буфете угостил Маринку конфетами. А еще куда?

 

Вторники, четверги, субботы…

Теперь эти дни у Маринки стали самыми любимыми днями недели. Правда, по вторникам в школе было пение. Пения она терпеть не могла, но все равно вторника она ждала с самого воскресенья: вторник был бассейновый денек.

А по четвергам в школе — урок труда. Поэтому четверги Маринка и так любила. Но из-за бассейна полюбила их в тысячу раз больше.

Ну, а про субботу и говорить нечего. По субботам дедушка рано освобождался на службе, и обычно по субботам Маринку в бассейн водил дедушка.

Так у нее и повелось: в понедельник она ждала вторника, в среду — четверга, в пятницу — субботы. А там снова подкатывало веселое, дружное воскресенье. Дни летели за днями, ну, прямо вперегонки…

Миновал дождливый конец октября. В приятном ничегонеделании промелькнули ноябрьские праздники, и снова побежали, побежали недели. А в каждой — свой вторник, четверг, суббота.

И вот уже закружился над Москвой легкий, как пушинки одуванчика, снежок. Проснувшись однажды утром, Маринка посмотрела в окно и увидела в рассветных сумерках белые крыши домов. Вот радость-то!

Она закричала:

— Смотрите все! Зима пришла!

И, забыв, что она уже первоклассница и нужно спешить в школу, Маринка принялась тормошить бабушку:

— Где мои лыжи? Нет, лучше дай мне санки!..

А бабушка, глянув в окошко, с сомнением качнула головой:

— Непрочный снег. Растает, надо думать.

Дедушка и глядеть не захотел. Сказал:

— Обязательно растает. — А потом прибавил: — Все же зима на подступах.

И правда, к тому часу, как Маринке после школы идти в бассейн, от снега ничего не осталось. Ничего, кроме слякоти. Прямо не верилось, что утром эта грязная густая слякоть была ровным беленьким снежком.

А из бассейна словно еще не успело уйти лето. Влажная стояла здесь теплынь, как бывает, когда пройдет короткий летний дождик. И как-то по-летнему, ярчайшими солнечными бликами, блестела и переливалась вода. И будто летом на берегу всем здесь было хорошо и тепло, все ходили в плавках, купальных костюмах и босиком. И всем не хотелось вылезать из воды, как в самый жаркий летний день.

…Ровно в три, держа на вытянутых руках высоко над головой свои полотенца, они, один за другим, выбегают к воде. Полотенца раздуваются от быстрого бега, словно разноцветные паруса, — голубые, розовые, желтые, белые… Впереди бежит Костя Великанов. Он тоже принят в спортивную школу. За ним смуглый, ловкий Ашот. Потом Туся в своем пестром купальном костюме. Юрик за Шуриком. А последними, еле касаясь пальчиками ног кафельного пола, самые маленькие — Маринка и Галя.

Вся семерка бежит со своими развевающимися полотенцами. Нет, они не бегут, а несутся, будто на тугих парусах, полных свежим ветром! Бегут вдоль бассейна с его прозрачной водой. А рядом плещется волна. И на этой волне колышутся цепи поплавков, которыми бассейн словно расчерчен на длинные ровные дорожки. По этим дорожкам, вспенивая воду, стремительно скользят пловцы.

Семерка наших ребят выстроилась в очередь возле своего «лягушатник!!». Друг за другом, быстро и деловито они взбираются по крутой лесенке, перелезают через борт и оттуда спускаются в воду. Один, другой, третий… И уже все они в воде, в этой неглубокой, тепловатой, им по пояс воде. И уже немного времени осталось до свистка их тренера — до начала занятий.

А пока они барахтаются, плещутся, ныряют и один перед другим всячески выхваляются, хотя хвалиться, собственно говоря, пока еще нечем.

— Глядите-ка, как я умею скольжение делать!

— Па-адумаешь, скольжение! А медузу сумеешь?

— Ребята, сейчас я дельфинчиком поплыву!

— Хоть пять, хоть десять минут могу под водой не дышать. Честное слово! Не верите?

И все друг перед другом щеголяют новыми словечками, которых раньше, до бассейна, они и не слыхали: дистанция, чемпионы, рекордсмен, ласты, баттерфляй, трамплин…

Чего-чего только не знают эти семеро будущих пловцов! Они еще не расстались с «лягушатником», но им теперь известно многое. Например, что длина большого бассейна пятьдесят метров, а ширина — только двадцать. В том конце, где их «лягушатник», бассейн так себе, не слишком-то глубок, ну, метр, что ли. Но зато на другой стороне — о-го-го какая там глубина! Если на дно поставить Костю Великанова, а на Костины плечи Ашота, а на плечи Ашотика — Тусю, и так всех по порядку, то Галина голова в белой резиновой шапочке еле-еле выглянет из зеленой воды. Дух захватывает, как подумаешь об этой глубине!

И хотя они все еще учатся лишь в «лягушатнике», разве можно сравнивать их — нынешних — с теми робкими новичками, которые не так-то уж давно пришли сюда впервые?

 

Большой бассейн

А сегодняшний урок пошел не так, как обычно. Они сделали в «лягушатнике» всего несколько упражнений (вдох над водой — выдох в воду, вдох над водой — выдох в воду), поработали ногами, взявшись за турник, и Зоя Ивановна велела им выходить из воды.

— Выходить? — разочарованно переспросил Ашот.

У Кости Великанова от удивления вздернулись брови, однако он послушно двинулся к лесенке.

«Ой, как жалко!» — подумала Маринка. Она так ждала сегодняшнего дня. А почему-то сегодня урок с воробьиный носок…

Туся протянула недовольным голосом:

— Вот-о-от еще… А я не хочу выходить!

Но вслед за остальными и она вылезла из «лягушатника» и пошла к скамье, на которую были брошены их полотенца и ее купальный халатик.

Какой это был халатик! Весь полосатый: синяя полоска — белая полоска, синяя полоска — белая полоска… И такой лохматенький. Когда в прошлом месяце, выйдя из-под душа, Туся впервые завернулась в него, Маринка глаз не могла отвести. Она смотрела на халатик, смотрела, смотрела… Тогда Туся наконец, чуть улыбнувшись, сказала ей:

«В комиссионке купили».

«Где?» — не поняла Маринка. Что это за слово еще — «комиссионка»?

«Ну, которая на улице Горького, — пояснила Туся. Но тут же быстро добавила: — Только там больше нет такого. И не ходите зря!»

Смешная Туся! Неужели она думает, что ей, Маринке, купят такой халатик? Да зачем он ей? И вообще, разве ей сравниться с Тусей? Все на Тусю обращают внимание. И Маринка гордится тем, что в их группе есть такая заметная девочка.

Вот недавно и Антон Черных спросил у нее про Тусю.

Это было однажды после занятий. Маринка тогда поднялась на трибуну, чтобы сверху полюбоваться бассейном и пловцами. И Антон как раз был на трибуне. Маринка хотела сесть в другом ряду, поближе к воде, чтобы получше было видно. Но Антон подозвал ее.

«Садись!» — сказал он и чуть подвинулся.

Отсюда было тоже хорошо видно. Вообще все места на трибуне были удобны, потому что ряды поднимались вверх, один над другим, очень крутыми ступенями.

«Ну, как дела?» — спросил Антон.

«Ничего дела», — ответила ему Маринка.

«Держишься на воде?»

«Держусь».

«Теперь не боишься воды?»

«А чего бояться-то? Нисколько не боюсь».

«Тогда молодец! — похвалил ее Антон и тотчас же спросил: — А что это за девочка?»

В воздухе он сделал пальцами несколько замысловатых выкрутасов. Маринка поняла, что он имеет в виду Тусин купальный костюм.

«Ее зовут Туся», — ответила она.

Антон кивнул, а Маринка добавила:

«Она у нас лучше всех делает медузу».

«Ну и что? — Антон пожал плечами. — Это же пара пустяков!»

Но Маринка продолжала расхваливать Тусю:

«Еще у нее природная плавучесть. Зоя Ивановна так говорит».

Антон равнодушно бросил:

«Бывает…»

«Еще она говорит, что будет рекордсменкой»

Антон насторожился:

«Кто — Зоя Ивановна про нее говорит?»

«Нет, Туся сама про себя».

Антон насмешливо присвистнул:

«Это еще не факт!»

«Но если вдруг у человека природная плавучесть?» — настаивала Маринка.

«У бревна тоже природная плавучесть. Работать надо, чтобы стать рекордсменом. Понятно тебе?»

«Понятно», — вздохнула Маринка и сразу подумала, что работать Туся как раз и не любит. Но зато уж очень любит, чтобы ее хвалили.

И все-таки Маринка была рада, что такой пловец, как Антон, обратил внимание на девочку из их группы.

А сейчас, едва лишь начался урок, Зоя Ивановна велела всем семерым выйти из «лягушатника». И, посадив их на скамью, спросила:

— Ну, кто из вас самый смелый?

— Я! — выкрикнул Ашот и, конечно, вскочил со скамейки. Беспокойный у него характер. Просто поднять руку он не может. Обязательно вскочит, закричит.

И Туся подняла руку. Высоко над головой подняла, чтобы Зоя Ивановна видела, что именно она, Туся Захарченко, конечно, смелее всех.

Вообще все подняли руки. Вся их семерка. А как же? Неужто кто-нибудь из них считает себя трусишкой?

— Вот какие вы у меня! — похвалила ребят Зоя Ивановна. И, чуть помолчав, вдруг спросила — А кто из вас сейчас первым прыгнет в большой бассейн?

В большой бассейн?..

Не умеючи хорошо плавать — в большой?

И снова, как в тот день, когда она впервые пришла сюда, Маринка остро почувствовала страх. Сердце у нее екнуло и покатилось прямо в пятки… Она потихоньку, незаметно опустила вниз поднятую руку. Уж нет, уж пусть лучше первым прыгает кто-нибудь другой! Пусть лучше не она…

Покосилась на Галю. Увидела, что и Галя спрятала руку. Посмотрела на Костю Великанова. Костя тоже не захотел быть первым. И оба близнеца побоялись. И даже — подумать только! — даже у главных смельчаков их группы, у Туси и Ашота, руки смирно легли на колени, будто ребята и не думали поднимать их вверх.

И все с внезапной робостью поглядывали на большой бассейн. После маленького, уютного «лягушатника» большой бассейн казался таким огромным! Нет, нет, нет, даже смотреть туда было жутко, а не то что прыгать…

А Зоя Ивановна глядела вопросительно, с улыбкой:

— Так кто же первый?

И тут Маринка увидела Антона. Антон стоял неподалеку и смотрел на них. Смотрел и усмехался.

Тогда Маринке стало стыдно. Превозмогая в себе страх, она чуть-чуть приподнялась над скамьей, правда желая только одного — чтобы Зоя Ивановна не заметила ее движения.

Но Зоя Ивановна заметила. Заметила и ободряюще кивнула:

— Вот и отлично. Я знала, что ты смелая девочка.

Тут вскочили Ашот, Костя, Туся. Теперь каждому захотелось показать свою отвагу. Туся даже попыталась отпихнуть Маринку в сторону:

— Пусти. Ты не сможешь. Я первой пойду…

Но Зоя Ивановна не позволила ей своевольничать.

— Уж нет, — сказала она Тусе. — Сначала прыгнет Марина Голубева. Почему же не сможет? Отлично сможет! И она боялась, как и ты, но она раньше тебя поборола в себе страх. Значит, у нее есть сила ноли. А для пловца это важнее всего!

Марине было по-прежнему боязно, но она знала, что теперь-то уж никуда не денешься — надо прыгнуть обязательно. А может, у нее действительно была сила воли, про которую сейчас говорила им Зоя Ивановна?

Она подошла к краю бассейна, где сквозь неглубокую и очень прозрачную воду виднелось белое дно и полосы на нем. Присела и… была не была… скользнула ногами вперед — в воду.

— Доску возьми! — донесся голос Зои Ивановны. И Марина увидела толстую доску, которая колыхалась на воде подле нее.

Схватившись за доску, Маринка как бы слегка подпрыгнула и легла животом на воду. Потом быстро-быстро, как учила их Зоя Ивановна еще в «Лягушатнике», принялась работать ногами. Ее розовые пятки замелькали над поверхностью, вспенивая воду.

И вот ведь удивительное дело: здесь, в большом бассейне, плыть оказалось куда легче, чем в «лягушатнике»— мелком и тесном. Здесь никто не мешал и не толкался под боком, а вода, плотная и сильная, словно несла ее, поддерживая на себе.

— Плывет! — услыхала она изумленный возглас Кости Великанова.

И тут же раздалось Тусино:

— Па-а-адумаешь…

А Зоя Ивановна кричала ей сверху:

— Молодчина, Маринка! Так, так ногами!

 

Ей сказали: «Уходи!»

Но, проплыв совсем немного, Маринка устала. И вот она стоит у края бассейна, одной рукой ухватилась за бортик, другой держит плавательную доску. Дышит тяжело. А сама тем временем смотрит, кто и как прыгает в воду.

За Маринкой пошел в воду Ашот. За Ашотом — Костя Великанов.

Костя плюхнулся блином. Брызги от него полетели во все стороны. Зоя Ивановна кричит ему;

— Доску, доску возьми!

Но Костя не берет, барахтается так. Молотит по воде руками, ногами. Лицом зарывается в воду, отфыркивается. Решил, видно, показать свою удаль.

Все-таки смельчак Костя! Первый раз в большом бассейне — и без доски.

Только смешно на него глядеть. Никто, конечно, не смеется, но всем как-то весело стало…

Потом очередь дошла до Туси.

— Теперь ты, — говорит ей Зоя Ивановна.

Но Туся сидит на скамье и не шелохнется, точно не слышит слов тренера. Зоя Ивановна повторяет:

— Туся, тебе говорю — прыгай в воду. Мы ждем!

А Туся по-прежнему ни с места.

— Боишься? — спрашивает ее Зоя Ивановна.

— Нет! — гордо отвечает Туся и, вздернув подбородок, прибавляет с вызовом и даже, пожалуй, надменно: — Чего мне бояться? Нисколько я не боюсь!

— Тогда почему не прыгаешь в воду?

— Просто не хочу.

— Объясни почему.

— Вот не пустили меня самой первой, а теперь я уже не хочу.

Вид у Туси такой, будто ее обидели на всю жизнь: губы поджаты, глаза сердитые.

Тут и у Зои Ивановны глаза становятся холодными. И она строго говорит:

— Ты вот что… свое «хочу» и «не хочу» оставь дома. А тут, в бассейне, такие слова начисто забудь. Поняла? И сейчас же марш в воду!

Вся группа — и те двое, которые уже в воде, и те, которые еще не успели, — все с напряженным вниманием следят за Тусей. И не стыдно ей? Как можно так вести себя с тренером?

— Последний раз тебе говорю!..

Голос у Зои Ивановны ого-го какой железный! Мурашки по спине от такого голоса… Неужели Туся тотчас не послушается?

Но Туся только уселась поплотнее — руки спрятала за спину, ноги поджала под скамью. На Зою Ивановну смотрит исподлобья. Едва ли не со злорадством смотрит. Ей хоть тысячу раз говори «последний», а прыгать в воду она не будет. Во-от еще! После Голубевой, Ашота и Кости… Не будет — и все! А что ей сделают, если она не прыгнет? Что сделают? А?

— Как желаешь, — говорит ей Зоя Ивановна. Говорит тихо и вроде бы спокойно. — Но из бассейна уходи. Тебе здесь уже делать нечего.

Этого Туся не ждала. Как! Ей сказали: «Уходи»? Ей, Тусе, уйти из бассейна? Так это что же: ее прогоняют, что ли?

Тусины щеки медленно заливает румянец. Еще бы, такой щелчок по самолюбию! Ей кажется, что все на нее смотрят. И ребята смотрят. И пловцы смотрят. И те, кто сидит на трибуне, те тоже смотрят. Быть не может, что ее, Тусю, на глазах у всех гонят из бассейна!..

Она поднимается со скамьи медленно-медленно, все еще надеясь, что Зоя Ивановна передумает, скажет: «Ну ладно, останься!» Теперь Туся прыгнула бы в воду. Даже после всех, пошла бы да и прыгнула…

Но Зоя Ивановна неумолима. Говорит сухо:

— Уходи. Не мешай нам работать.

Тогда Туся берет свой халатик (синяя полоска — белая полоска, синяя полоска — белая полоска, и такой мохнатенький!). Она идет вдоль края бассейна к той двери, откуда так недавно веселая и гордая выбегала к воде…

Идет, опустив голову, волоча за собой халатик. А остальные шестеро — и те из них, которые в воде, и те, которые еще не успели прыгнуть в воду, — смотрят ей вслед. Но не смеются. Они смотрят с молчаливым и суровым осуждением: так ей и надо!

Потом урок продолжается. Но у ребят как-то нехорошо и скучно стало на сердце. Скверно поступила Туся, а все-таки им жаль ее.

Когда урок окончился и Зоя Ивановна велит им идти под душ, Маринка нерешительно подходит к ней. Потоптавшись рядом, начинает просить:

— Зоя Ивановна… Пожалуйста, Зоя Ивановна. Она больше не будет. Зоя Ивановна…

Тусиного имени Марина не произносит, но всем понятно, за кого просит она.

— Нет! — отвечает Зоя Ивановна. — Из такой, с капризами, не получится настоящего спортсмена.

Тут и остальные — вся группа хором — начинают просить, чтобы Зоя Ивановна не выгоняла Тусю из бассейна, чтобы она простила Тусю, что Туся так делает в последний раз и прямо непонятно, что на Тусю нашло?..

— Можно я за ней сбегаю? — спрашивает Маринка, не спуская умоляющих глаз с Зои Ивановны. — Пожалуйста! Можно?

И Зоя Ивановна сдается. Говорит:

— Куда ты за ней побежишь? Она уже ушла.

Нет, Туся не уходила. Стоя тут же, за дверьми, ведущими в бассейн, прижавшись лбом к стене, она плакала горько, навзрыд. Такую, ревущую, с опухшими от слез глазами, жалкую и некрасивую, Тусю Маринка привела к Зое Ивановне.

— Ну? — Зоя Ивановна щурится, глядя на Тусю. — Больше так не будешь?

Всхлипывая, Туся с трудом из себя выдавила, что так делать она больше никогда не будет. Никогда!

А по дороге домой Туся, не переставая, жаловалась бабушке. Вот как с ней поступили несправедливо, очень несправедливо! Ведь она ничего плохого не сделала, а ее чуть даже не прогнали из бассейна. А все эта Голубева! Такая выскочка… Всегда первая поднимает руку, а из-за нее другие должны страдать. И вообще к ней, к Тусе, ужасно придираются. Ужасно!

На Тусином лице еще блестели следы недавних слез. Анна Мартыновна слушала внучку молча, сжав в ниточку губы. Она не одобряла Зою Ивановну: как можно так обращаться с ребенком? Особенно с таким впечатлительным, как ее Туся…

 

Разбитое стекло

Это было в школе, на большой перемене. Антон подошел к Маринке.

Маринка теперь больше не сторонилась Антона. Она знала, сейчас он заговорит с ней о бассейне. Так оно и было.

Посмеиваясь, Антон спросил:

— Здорово вчера трусила?

Маринка хотела было ответить, что не здорово, а так себе, самую чуточку.

Но Антон не дал ей соврать:

— Не отпирайся. Все равно я видел.

И Маринка не стала кривить душой. Конечно, она боялась, даже ох как боялась!

— А потом перестала бояться? Ну, когда решила прыгнуть?

— Все равно боялась.

— А все-таки пошла?

Маринка кивнула.

— Почему? — допытывался Антон.

Маринка покраснела: не могла же она объяснить, что тогда ей очень не хотелось перед ним, Антоном, выглядеть трусихой. Она уклончиво ответила:

— Зоя Ивановна сказала… про силу воли. А вообще прыгнула — и дело с концом!

Антон вдруг признался:

— Я, знаешь, тоже пятился назад… Ну, когда мне велели первый раз прыгать с вышки.

— Тоже боялся?! — Маринка оживилась от удовольствия.

Антон заметил:

— Наверно, это со всеми так: сперва ой-ой как страшно, а потом привыкают, и уже — ничего.

Маринка кивнула, а Антон ее похвалил:

— Все-таки ты смелая! Ведь младше всех. Маринка радостно вспыхнула. Но справедливость важнее всего.

— А вот и нет! — воскликнула она. — И вовсе я не младшая. Галя еще младше. И Костя Великанов тоже. Ты не смотри, что он ростом такой. Все равно он никакой не старший. Он на пять дней моложе меня.

Антон улыбнулся:

— Тогда, конечно.

— Ну, вот. Я и прыгнула, значит.

Разговор этот был в понедельник. А во вторник в бассейне после очередных занятий Зоя Ивановна подозвала Маринку:

— Скажи, ты с Антоном Черных в одной школе?

Маринка ответила, что не только в одной школе, но даже в одной смене.

— Вот и отлично. Передай ему, чтобы завтра приходил на полчаса раньше. Не успела его предупредить. Убежал он.

— А завтра среда, — напомнила Маринка. — Он ведь по средам не ходит в бассейн.

— Теперь он тренируется каждый день. Готовится к соревнованию. Так не забудешь?

— Ни за что не забуду!

— Я на тебя надеюсь, — сказала Зоя Ивановна.

По пути домой Марина похвасталась Косте: смотри, какое поручение дала ей Зоя Ивановна!

— Ты знаешь, теперь Антон каждый день тренируется. Ему нельзя пропускать. Он будет в соревнованиях участвовать, — с оживлением сыпала она. И, чтобы еще больше подчеркнуть важность данного ей поручения, прибавила: — Зоя Ивановна сказала, что на меня надеется.

Костя знал о будущем соревновании. И сейчас он не то, чтобы завидовал Маринке, но все-таки…

— А хочешь, лучше не ты, а я передам Антону? — вдруг предложил он.

Маринка — нет, не согласилась:

— Кому, тебе, что ли, Зоя Ивановна велела? Ну и вот, ты здесь ни при чем. Сама передам Антону.

— Заважничала, — чуть обидевшись, проговорил Костя. — Думает, мне очень хочется! Ну и передавай сама!

О поручении Зои Ивановны Марина помнила весь этот день до вечера. А утром, придя в школу, начисто о нем забыла.

Да и как тут не забыть?

Во-первых, в школе у них была классная работа по арифметике. Вдобавок еще и контрольная работа. Первая в жизни контрольная! Они решали очень трудную задачу: у одного мальчика было десять яблок, у другого только пять. На сколько яблок у одного мальчика было больше, чем у другого? Маринка долго думала над этим, а все-таки решила раньше всех. «Правильно», — посмотрев решение, сказала Вера Павловна и тут же поставила красными чернилами рядом с ответом большую пятерку.

Вообще все отметки Вера Павловна им ставила только красными чернилами. И Маринка считала это несправедливым. Когда она вырастет и будет учительницей (а это было решено окончательно и бесповоротно еще первого сентября!), она ни в коем случае не станет тратить красные чернила на двойки и колы. Вот еще! Для этих отметок вполне годятся черные чернила. А уж красные пусть будут для четверок и пятерок. Ну в крайнем случае, можно ставить ими тройки…

Потом в этот день у них было рисование на свободную тему. Не сговариваясь, она и Костя нарисовали большой бассейн и как они в этом бассейне плавают. Всем ребятам понравилось. И учителю рисования тоже. Потом был урок, который называется «Обучение грамоте». На этом уроке Вера Павловна сперва прочитала им стихотворение Пушкина. Стихотворение было про осень. Очень подходящее для таких пасмурных дней. Оно начиналось так:

А потом к ним в класс пришла пионервожатая Люба. Стала разделять всех ребят на «звездочки». Ведь теперь весь их класс, все до одного, были не просто первоклассники, а уже октябрята. И вот Марину Голубеву выбрали вожатой «звездочки», она стала вроде бы командиром «звездочки». Теперь она должна отвечать за всех октябрят, которые в ее «звездочке»: и чтобы они учились хорошо, и чтобы были вежливыми, и чтобы были аккуратными, и даже чтобы были здоровыми… Ведь октябрята обязательно должны быть здоровыми ребятами, так сказано в октябрятских правилах!

И только когда у них в первом классе окончились занятия и наступило время идти домой, Марина вспомнила о поручении Зои Ивановны. Не сама вспомнила, Костя ей напомнил.

У Маринки дух занялся. Такой она почувствовала себя виноватой! Побледнев, она сказала Косте:

— Подожди меня в раздевалке, вместе пойдем домой, — и стремглав помчалась в коридор, где были пятые классы.

Но вот беда: все двери классов плотно заперты, всюду шли уроки. А разве войдешь в класс, когда урок?

И вдруг, к своей большой радости, Марина увидела, что дверь пятого «Б», именно того класса, где учится Антон, была полуоткрыта. Значит, можно заглянуть туда.

Маринка так и сделала: заглянула в класс. Там почему-то было пусто и холодно. Ребят — никого. Только две девочки прибирались, сметали с подоконника осколки стекла, подметали пол. Сперва Маринка внимания не обратила на разбитое окно, А девочки между тем громко переговаривались!

— Как это их угораздило?

— Главное — не признаются!

— А вставить-то такое стекло… Ужас!

— Может, и завтра занятий не будет.

Только тогда Марина увидела и поняла, что оконное стекло в классе разбито вдребезги.

— Ой-я! — не удержавшись, воскликнула она.

Девочки ее заметили.

— Тебе чего? — спросила одна.

— Мне — Черных Антона, — ответила Маринка.

Девочки как-то странно переглянулись. Одна сказала:

— Черных у директора, Ястребцев тоже.

Другая прибавила:

— Только не вздумай идти туда!

Марина ничего не ответила, но про себя подумала: разве она маленькая? Не понимает, что ли? Кто же без спроса входит в кабинет директора! Однако побежала на второй этаж, где находилась дверь с надписью «Директор».

И как раз в тот самый момент, когда она поравнялась с дверью, дверь отворилась и вышли Антон и с ним другой мальчик, а следом за ними сам директор школы Степан Степанович.

Все трое остановились возле дверей, и директор сказал мальчикам:

— Сейчас ступайте домой. Хорошенько подумайте над моими словами. Особенно ты…

Это он сказал уже Антону.

Мальчики стояли пасмурные, повеся голову, молчали. Директор посмотрел на одного, на другого и ушел обратно к себе в кабинет. А мальчики побрели по коридору к лестнице.

Они шли рядом, но отворачивались один от другого. Будто были они не товарищами, не одноклассниками, не пионерами одного отряда, а людьми, неприятными друг другу, которые даже неохотно идут рядом.

Маринка ничего этого, конечно, не уразумела. Она просто была очень рада, что сможет выполнить свое поручение.

— Антон! — с веселым оживлением крикнула она, догоняя их.

Антон не обернулся. Он шагал быстро, высоко и даже гордо вскинув голову. А тот, второй мальчик, фамилия которого была Ястребцев, наоборот, шел понурясь.

— Антон, остановись! — опять крикнула Марина.

И снова Антон не обернулся. Он точно торопился от кого-то скрыться — такие у него были быстрые шаги.

Но Маринка все же его догнала. Даже схватила за локоть.

— Чего ты не откликаешься? — начала она доверчиво. — Кричишь, кричишь ему, а он…

Тогда Антон обернулся и взглянул на Маринку. Взглянул почти с ненавистью. Бледный. Нижняя губа прикушена. Сквозь зубы бросил ей:

— Отцепишься ты от меня наконец?

Да, так ей и сказал!

И, сердито отбросив Маринкину руку, побежал от нее вниз, стуча каблуками и перепрыгивая сразу через две-три ступеньки…

А Маринка осталась стоять. Растерянная. Обиженная.

 

Совесть товарища

А в раздевалке, когда Антон сдернул с вешалки свое пальто и начал навертывать на шею шарф, к нему подошел Костя Великанов. Костя сперва поправил сбившиеся набок очки, потом спросил, как всегда, медлительно и чуть заикаясь:

— Т-тебе Голубева говорила?

Антон круто повернулся к нему спиной. Все в нем бушевало после сегодняшней истории с окном. А тут еще эта мелкота дурацкая, эти первоклашки! Прилипли — не отдерешь.

Нахлобучив шапку, с рюкзаком в руке, Антон молча направился к выходу. Но Костя не отставал. Он погнался за Антоном. У двери начал опять свое:

— Если Голубева тебе еще не говорила…

Тут Антон взорвался:

— Убирайся ты ко всем чертям! А то как дам!

И, хлопнув дверью, выскочил на крыльцо.

Костя так и остолбенел с разинутым ртом.

Антон же по привычке шагнул с крыльца в сторону Ленинградского проспекта. Но сам себя одернул: какой теперь бассейн? Нет, уже туда он не ходок! С двойкой?

Домой, домой… И больше никуда!

Он был рад, что на кухне его не встретила своим обычным ворчанием соседка Людмила Васильевна. Ему не хотелось никого видеть. Вот если бы рассказать все это маме или папе…

Но папа не выздоровел окончательно, и мама все еще была возле него в Барнауле. Посылала телеграммы, писала письма. Обещала, что скоро они с папой вернутся в Москву. Скорей бы только… Эх, плохо жить одному!

С яростью щелкнув ключом, Антон вошел в свою комнату. Ластясь и мурлыча, ступая мягко, словно на цыпочках, следом за ним пробрался кот Котикс. Антон плотно прикрыл дверь. Пусть хоть Котикс побудет в комнате, а то ведь словечком перемолвиться не с кем.

В комнате был, прямо сказать, беспорядок. Появись здесь мама или папа, не погладили бы они Антона по головке. А если бы сюда заглянула соседка… Ого! Тут разговоров не оберешься лет сто!

И Котикс глядел на Антона с укоризной.

С дружелюбной, правда, укоризной, но все-таки…

«Ну и пусть! — хмуро подумал Антон. — Не до уборки сейчас. Плевать, что и постель не прибрана, что ворох грязной посуды, а пол не метен, может, с самого маминого отъезда. На все теперь плевать!»

Кот чуть прищурил плутоватые глаза, фыркнул: «А меня и подавно это не касается. По полу я все равно расхаживать не собираюсь».

Антон сбросил с себя пальто. Даже не повесил, а швырнул на стул. Сам уселся на диван и пригорюнился: плохи твои дела, Антон Черных! Очень, очень плохи у тебя дела.

Котикс вспрыгнул Антону на колени и потерся об его руку. Заглянул в лицо: «Что приуныл, парень?»

«Есть от чего, — подумал, как бы отвечая Котиксу, Антон и почесал ему за ухом. — У тебя случись такое, и ты бы повесил нос».

Котикс зажмурился и даже перестал мурлыкать. Значит, понял, каково у Антона на душе.

Ну ладно, ну, получи он двойку за дело. А то ведь ни за что ни про что. А главное, Сережка Ястребцев… Трус он, вот и все! Знает ведь, что с двойкой лопнуло у его товарища соревнование!.. И все-таки, дрянь, промолчал!

Антон изо всех сил хватил кулаком по дивану. Котикс вздрогнул и посмотрел опасливо.

А сегодняшний день у Антона начался как обычно. Пожалуй, даже лучше обычного.

Он сварил себе на завтрак отличную манную кашу. Удивительную кашу! Вот мама говорила, что кашу надо обязательно варить на молоке, а есть ее надо с маслом. А он сварил на простой воде и только сахару туда насыпал.

И вышла каша первый сорт. Даже вроде бы с маслом и с молоком на вкус. А у него давно нет ни того, ни другого — с тех пор как деньги подошли к концу, он стал их осторожно тратить.

И вот утром, съев перед школой глубокую тарелку превосходнейшей каши, Антон решил, что масло и молоко вообще для каш не обязательны. Умеючи надо варить — вот в чем собака зарыта!

Когда из Барнаула приедут мама и папа, он им покажет, как люди умеют хозяйничать. Сварит кашу вроде сегодняшней, тогда они увидят, какой он молодец!

В такое хорошее утро разве могло прийти в голову, что черт знает из-за чего он сегодня схватит двойку? Этот мяч, обыкновенный теннисный, довольно потертый, Антон сунул себе в портфель перед тем, как бежать в школу. Зачем? Просто мяч попался на глаза, взял его и сунул!

А на большой перемене, когда он и Сережка Ястребцев остались дежурными в классе и взялись за уборку, Сережка вдруг увидел этот мяч.

Схватил его:

«Дай, а?»

«Бери, — сказал Антон, — не жалко!»

Сережка обрадовался — вся серьезность с него сразу слетела. Забыл про уборку и давай баловаться мячом, подбрасывать его до потолка.

«Думаешь, таким отсюда можно в тот скворечник садануть?» — спросил он у Антона, кивнув на дерево за окном.

Антон, протиравший в это время мокрой тряпкой доску, посмотрел туда, куда показывал Ястребцев. Чуть пожав плечом, ответил:

«Смотря как кинуть. Я попаду, ты — вряд ли».

Сережка посмотрел на Антона.

Подкидывая мяч одной рукой, ловя другой, он кислым голосом спросил:

«Почему это я не попаду?»

Был Сережка маленького роста, щупленький и всегда с аккуратным пробором. И брови у него были волосок к волоску, какие-то уж очень аккуратно приглаженные. Учился он, правда, здорово, на сплошные пятерки.

«А потому что меткости не хватит».

«А у тебя хватит?»

«А у меня хватит».

«Хвастун ты!»

«Не хвастун, а сумею, если надо будет залепить мячом в скворечник».

«Вот захочу и я попаду! Смогу. Не хуже тебя!»

«Брось дурить, давай помогай прибираться…»

Но Сережка не унимался. Был он и упрям и самолюбив. Как это: он, Сергей Ястребцев, первый ученик в классе, да не сможет?

«Сейчас увидишь, — сказал он, влезая на парту. — Как кину через форточку, сразу — бац в скворечник».

Антон прикрикнул:

«Говорят тебе — кончай петрушку! Стекло можно расколотить. Не понимаешь, что ли?»

«Смотри», — сказал Ястребцев и нацелился мячом на открытую форточку.

«Брось, говорю! Скоро звонок».

Но Ястребцев уже ничего слушать не хотел. Он размахнулся, кинул мяч…

Раздался пронзительный треск, и осколки, звеня, посыпались по всему классу.

Да не одно стекло, а оба разлетелись вдребезги. Мяч пробил окно насквозь и упал где-то далеко, может быть, даже за пределами школьного двора.

В класс ворвался уличный холод, а Сережка Ястребцев стал белее бумаги. Антон, хоть и не был виноват, тоже испугался.

«Я же говорил…» — начал он.

«Ты говорил, что не смогу…»— побелевшими губами прошептал Ястребцев. Глаза у него были испуганными. Видно, что здорово струсил. И он тотчас шепотом стал умолять Антона, чтобы тот его не выдавал.

«Дурак! — крикнул Антон. Потом, помолчав, со злостью добавил: — Уж ладно, не скажу».

Тут большая перемена окончилась, и в класс ватагой ворвались ребята.

Кто-то воскликнул:

«Ух, проветрено как…»

«С ума сошли — холодище напустили!»

Но заметив разбитое окно, ребята притихли.

«Вот это да! — раздался чей-то голос. — Кто же постарался?»

«Кто разбил окно?» — входя вслед за учениками, спросила Евгения Львовна, классный руководитель пятого «Б».

Ребята молчали. Но взгляды всех устремились на обоих дежурных — Ястребцева и Черных. И те оба тоже молчали, хотя по их лицам нетрудно было догадаться, что к этому делу причастны они оба.

«Так кто из вас разбил окно?» — повторила вопрос Евгения Львовна.

Антон Черных повел плечами и сказал, что он не разбивал. То же самое заявил и Сережа Ястребцев. И сколько она их ни спрашивала, они оба уклонялись от ответа. Каждый из них твердил, что не виноват.

«Но ведь само оно разбиться не могло?» — возмутилась наконец Евгения Львовна.

Пришел директор школы Степан Степанович. Он посмотрел на окно, на осколки стекла, оглядел ребят и велел на сегодня распустить класс: заниматься в таком холоде было невозможно. Антона же Черных и Сергея Ястребцева он позвал к себе в кабинет. Там долго, строго с ними говорил, требовал признания. Но оба они уперлись. Ни слова от них он не мог добиться.

«Раз так, — встав из-за стола, сказал директор, — придется вам обоим записать по двойке за поведение. Не за разбитое стекло! Со всяким может быть оплошность… А получаете вы двойки потому, что не хотите сказать правду. А человек должен иметь мужество честно признаться, если что-нибудь сделал худое. Понятно вам это?»

«Понятно», — тихо произнес Антон. Он незаметно покосился на Сережку, стараясь в то же время не опускать глаз под колючим взглядом директора.

«Видно же, по твоему лицу видно! — Степан Степанович сказал это только Антону. — Стекло — твоих рук дело. А Ястребцев решил тебя выгородить. Ведь так?»

Как хотелось Антону крикнуть: «Нет, не так! Все наоборот!» Но еще больше ему хотелось, чтобы эти слова сказал не он, а Сережка. Ведь они сидят на одной парте чуть ли не с первого класса.

Но Ястребцев, вспыхнув, лишь потупился и молчал.

Молчал и Антон. Ему все казалось, что директор должен увидеть, не может не увидеть, кто врет из них двоих — он или Ястребцев.

А директор вместо этого сказал, обращаясь к Сережке:

«Дружба — великая штука. Я понимаю, когда ради товарища человек идет на подвиг, на смерть во имя настоящей цели. А вот такое ложное рыцарство, когда якобы ради дружбы покрывается плохой поступок… По-моему, это… — Степан Степанович пожал плечами. — Этим приносится друг другу вред, и только вред!.. И плохо, если совесть товарища позволяет принять от друга такое ненужное и, я бы сказал, фальшивое рыцарство… Ну идите! Впустую с вами говорить сейчас. Поразмыслите об этом дома!»

До последней минуты Антон надеялся, что Сергей (ведь столько лет они сидят на одной парте!), что Сергей скажет: «Степан Степанович, окно разбил я. Черных не виноват, он здесь ни при чем», — и объяснит, как было дело.

Но нет, Сережка не признался. Оказался и товарищем никчемным и бессовестным трусом. А еще пионер! А еще учится на одни пятерки!..

Эх, Сергей, Сергей, где она — твоя совесть товарища?

Наступили ранние осенние сумерки. Два тополька («их прошлой осенью Антон посадил под самыми окнами) дрожали на ветру всеми своими тонкими голыми веточками. Их точно знобило от холода.

Антон вздохнул и с горечью подумал: вот как бывает — все сразу рушится в жизни, все летит вверх тормашками. Ну как теперь быть? Двойка за поведение. К соревнованию в бассейне не допустят. С Сережкой на одной парте сидеть даже противно. Денег нет. Совсем нет. А главное, папа и мама не едут. Не едут почему-то. Почему? И писем не было давно. Что там у них?

Тоскливо так без них. Как хочется, чтобы они оба были здесь, рядом; чтобы можно было им рассказать о сегодняшнем; чтобы они могли посоветовать, как поступить, что делать…

Свернувшись калачиком на коленях Антона, кот прикрылся лапой и сладко мурлыкал: у него-то на сердце, не в пример Антону, было сейчас спокойно.

А за окном, легонько постукивая в стекло, билась и билась голая, без листьев, тополевая веточка.

Холодно, темно в комнате. Уже несколько дней ленится Антон, не топит печь. А сейчас и электричества не хотелось зажигать.

Плохо, ох как плохо, когда рядом нет друга, с которым можно было бы поговорить по душам!

 

Туся у себя дома

И в четверг Антона тоже не было в бассейне.

Маринка, хотя очень была на Антона обижена, все же поискала его глазами и в воде, и у воды, и на трибуне. Нигде не увидела. «Неужели из-за стекла он не пришел на тренировку? Ну и ладно! Ну и пусть! Очень мне нужен!» — думала Маринка, а все-таки продолжала выискивать его взглядом.

Сейчас вся их семерка находилась на трибуне. Это вошло у них в привычку: после занятий с Зоей Ивановной они рассаживались в первом ряду, поближе к воде. Смотрели на пловцов, что-нибудь жевали и разговаривали о разном, о своем.

Туся, набив рот конфетками, трещала без умолку. По обыкновению, хвалилась. Хвалилась как ни в чем не бывало.

Но, по правде говоря, после той истории, когда ее чуть не выставили из бассейна, ей очень-очень не хотелось идти сегодня на занятия. Она даже думала, не сказать ли бабушке, что вообще не желает больше плавать.

Но во дворе и в школе ей так завидовали, о ней так много говорили! Она сама слышала, собственными ушами:

«А ты знаешь, Туся Захарченко ходит плавать».

«Неужели? Даже теперь? Зимой?»

«Конечно. Ведь там закрытый бассейн».

«Мне тоже хочется».

«Нельзя. Туся говорит, что попасть туда невозможно!»

«А Туся попала?»

«Попала. Она-то попала».

«Счастливая Туся!»

«Конечно, счастливица!»

А сколько приятных ей слов произносили папины, мамины и бабушкины знакомые. Они удивлялись:

«Плавает в спортивной школе? Какая молодец! Она у вас обязательно будет знаменитостью».

И Туся твердо решила стать не меньше чем мировым рекордсменом. И чтобы имя ее было напечатано во всех газетах. И чтобы, разумеется, всюду было ее фото!

Вот тогда они будут знать! Вот тогда никто из них не посмеет поднять руку, если она, Туся, собирается плыть первой!

А «они» — это были ее товарищи из плавательной группы: Маринка, Ашот, Костя и все остальные.

Нет, Туся не могла расстаться с бассейном! И, пересилив себя, она все-таки явилась на занятия. А теперь она сидела вместе со всеми, румяная и хорошенькая. И снова на ее щеках сияли ямочки. И трудно было представить себе, что это та самая зареванная, жалкая Туся, за которую они — ее товарищи — так просили Зою Ивановну.

Сегодня Туся объявила, что скоро у нее день рождения. На ее слова никто особого внимания не обратил. Подумаешь — день рождения! Ничего в этом нет особенного. У каждого бывает.

Только Костя вспомнил:

— А у меня был летом…

— Летом плохо, когда день рождения, — сказала Туся. — Летом все на даче. Даже справить как следует нельзя. И подарков бывает мало.

— А вот и нет! — воскликнула Маринка. — А вот у меня было очень хорошо. Бабушка испекла крендель с изюмом. Вот такущий! И еще было клубничное варенье — ешь сколько хочешь! И ребята ко мне пришли. И вообще было весело.

— Меня ты почему не позвала? — спросил Костя. — Я люблю ходить в гости на день рождения.

— Так ведь ты был в другом месте. Ты уезжал в деревню….

— Это правда, — согласился Костя. — Уезжал.

— Ну потому и не позвала.

А Туся помолчала, немного подумала и, тряхнув чуть влажными после бассейна волосами, вдруг объявила:

— Возможно, я вас всех приглашу к себе на день рождения. Очень возможно!

— Пригласи! — обрадовался Ашот. — Мы тебе подарки принесем. Правда, ребята?

— А как же! — сказал один из братьев-близнецов, которого ребята теперь звали не Шурик, а Шур.

— Обязательно, — добавил и второй, уже не Юрик, а Юр.

— Тогда ладно, — подобрев, решила Туся. — Тогда я вас всех уже приглашаю. Прямо из бассейна вместе пойдемте ко мне. Хотите так?

— Ты сперва спроси маму и папу, — посоветовала Галя. — И бабушку спроси. Может, они тебе не позволят.

— Еще спрашивать! Па-адумаешь! — Туся презрительно вздернула подбородок. — Как захочу, так и будет!

— У вас разве так? — удивился Костя. Туся, чуть прищурив глаза, улыбалась:

— Да, у нас так!

Тут Маринка, захлопав в ладоши, воскликнула:

— Я придумала для Туси подарок. Очень хороший! Послушайте! Ашот, Костя, Галя!

И она принялась каждому по очереди шептать на ухо о придуманном подарке.

Туся отвернулась и смотрела в другую сторону, словно это вовсе ее не касается. Но как же хотелось ей в тот момент узнать, о чем перешептываются ребята!

…По пути домой, прижимаясь холодной щекой к бабушкиному пальто, Туся ласково замурлыкала:

— Бабуля, у меня к тебе просьба. Ну просто такая огромная! Только обещай, что исполнишь.

Анна Мартыновна вопросительно поглядела на внучку.

— Мне хотелось бы на день рождения позвать ребят из бассейна. Можно?

Анна Мартыновна, что-то прикинув в уме, озабоченно спросила:

— А сколько вас всех будет?

— Если со мной, тогда нас семеро.

Опять о чем-то поразмыслив, Анна Мартыновна сказала:

— Ну что ж… Только больше чтобы никого.

— Они мне подарки придумали.

— Значит, ты уже успела пригласить?

— Пригласила.

— У мамы с папой нужно спросить разрешение.

— Вот еще! Мы же с тобой, бабулечка, решили. Все-таки…

— Да ну-у-у, — протянула Туся. — Мама с папой разве скажут нельзя, если мы с тобой захотели?

Анна Мартыновна несколько поежилась: что-то не так получается. Стараясь говорить построже, она решительно произнесла:

— Так нельзя. Сперва спросишь маму и папу. Нет, Туся…

А Туся слушала, поглядывая на бабушку с веселым лукавством: о чем бабушка толкует? Можно — нельзя… Раз ей, Тусе, хочется, так почему же нельзя? Вот новости еще какие!

Не дослушав бабушку, Туся стала ворковать:

— Бабулечка, я хочу, чтобы у меня на день рождения было новое платье. Розовое капроновое… Пышное-препышное! И на шелковом чехле. Пойдет мне? Розового цвета…

Анна Мартыновна любовно окинула взглядом свою хорошенькую внучку: как не пойти? Такой красотке все пойдет!

А Туся продолжала ластиться:

— Ты мне подаришь, бабулечка? Подаришь?

Туся плотнее прижимается щекой к бабушкиной руке, еще нежнее, еще ласковее шепчет:

— Ну, бабулечка… Ну, хорошая моя, золотая. Ну, чего тебе стоит?

А глаза уже чуть затуманились. А губы чуть распустились. Того и гляди, расплачется.

— Хорошо, хорошо, — поспешно согласилась Анна Мартыновна. — Так и быть. Хоть дорого — подарю тебе новое платье. Такое тебе действительно очень пойдет.

— И чтобы на шелковом чехле! — уточнила Туся. Голос у нее сразу стал сухой, деловитый.

Вечером, когда мама и папа вернулись с работы домой, Туся и бабушка им объявили, что на Тусин день рождения приглашены все дети из Тусиной группы.

— Прекрасно! — говорит Тусин папа. — К тому же этот день приходится на воскресенье, так что…

Но Туся обрывает отца:

— Нет, они придут ко мне в субботу после бассейна. Я так хочу!

— Видишь ли, Туся, — попытался что-то сказать папа.

— Я разрешила, — вмешалась Анна Мартыновна. — Их будет всего шестеро. С Тусей семь человек.

— А хоть бы и пятнадцать! — сказала мама. — Я очень люблю, когда к Тусе приходят дети. Только, по-моему, лучше, пусть придут в воскресенье. Можно, чтобы собрались пораньше.

Но Туся обрывает и маму:

— Никаких воскресений! Я пригласила на субботу. В субботу нам всем удобнее, и я так хочу!

— Может, все-таки лучше в воскресенье, Тусенька? — просит мама. Вид у нее слегка сконфуженный. — Видишь ли, детка, в субботу мы с папой идем в театр. У нас уже есть билеты. Без меня бабушке не управиться…

Анна Мартыновна пожимает плечами: брать билеты в театр накануне Тусиного дня рождения! Как можно?

Туся молчит, но она готова разреветься. Уже несколько слезинок катятся по ее щекам.

— Что же делать? — Мама совсем растерялась. Она обращается к папе. — Может, вернуть билеты обратно?

— Но зачем же? Гораздо проще, чтобы дети…

Но Туся не дает папе договорить. Она плачет и кричит сквозь слезы:

— Сейчас же отдайте эти противные билеты обратно! Сейчас же!

— Отдадим, отдадим, — торопливо соглашается мама. — Ты только не волнуйся, детка! Отдадим.

И она принимается целовать рыдающую Тусю.

Анна Мартыновна, закурив папиросу, уходит на кухню подогревать обед. Вообще-то, думает она, правильно было бы не потакать капризам Туси. Нельзя так идти у девочки на поводу. Но день рождения… Но раз уж Туся договорилась на субботу… В театр им можно пойти в другой день.

А впрочем, почему, действительно, не позвать детей на воскресенье? Гораздо удобнее! Все приготовить, купить… К тому же приглашены и взрослые гости. Нужно уговорить Тусю. Разумная ведь девочка. Может, согласится все-таки. На самом деле, пусть она перенесет свой праздник на воскресный день!

— Туся! — кричит Анна Мартыновна. — Иди-ка сюда.

Разговор продолжался долго. И с великим трудом трое взрослых упросили Тусю позвать друзей не в субботу, а в воскресенье.

— Ну ладно. Пусть, — согласилась наконец Туся. — Только я хочу, чтобы у меня к новому розовому платью были еще новые туфли и чулочки. Обязательно! Вот. Так и знайте!

Тусин папа с недоумением взглянул на бабушку: а это еще что за баловство? Не переходит ли это границы?

— Платье — это мой подарок Тусе. Здесь вам тратиться не придется, — поспешно объясняет Анна Мартыновна. — Ну, а все остальное — ваше.

— Чудесно! — обрадовалась Тусина мама. — Я придумаю такой фасончик…

— Чтобы пышное-препышное, мамочка!

— Ну, разумеется, пышное!

 

А не зайти ли к Антону?

Когда после занятий в бассейне они втроем — дедушка, Маринка и Костя, уже совсем готовые выйти, — еще находились в вестибюле, Маринку окликнула Зоя Ивановна.

— Марина, — спросила она, — Черных сегодня в школе был? В бассейн он почему-то не ходит.

Маринка промолчала. Но она еще утром заметила, что Антона сегодня не было в школе.

Тут вмешался Костя Великанов. Его никто не спрашивал, он сам сказал:

— Это, наверно, потому, что Антон разбил в классе окно. И еще, наверно, потому, что у него двойка.

— Да?! — насторожилась Зоя Ивановна.

— Ну тебя! — Поглядев на Костю, Маринка сердито сверкнула глазами (как только не совестно быть таким ябедой!).

А Костя продолжает дальше:

— Не правда, что ли? И двойку получил. И окно разбил. И тебя обругал. Ты даже плакала. И меня он тоже обругал. Скажешь, вру?

Костя не врал, конечно. Так оно и было. О разбитом окне знала вся школа. Даже у них, в первом «А», был разговор об этом случае. И о двойках, которые получили оба мальчика, тоже был разговор.

Но мало ли что случается в школе! Не болтать же об этом в бассейне? Да еще рассказывать тренеру!

— Ну тебя! — еще раз повторила Маринка и отвернулась от Кости.

— И тебя тоже — ну! — не остался в долгу и Костя. Но от Маринки не отвернулся. Наоборот, посмотрел на нее поверх очков сконфуженный. Ему было неприятно, что Маринка на него рассердилась. Правда, чего он язык распустил?

— Ладно, ребята, не ссорьтесь, — сказала Зоя Ивановна и больше ни о чем узнавать не стала. И так все ясно — двойка, разбитое окно. Потому и не является Антон в бассейн. Понятно, с двойкой он не может быть допущен не только к соревнованиям, но и к занятиям.

Эх, Антон, Антон, как же тебя угораздило?

Зоя Ивановна была расстроена: придется парня отстранить. Придется… Ничего тут не поделаешь. Порядки суровые. А все-таки надо сперва повидаться с Антоном. Выяснить, как дело было? В школу сходить, что ли?

— Пошли, Марина, — сказал дедушка, когда Зоя Ивановна, простясь, отошла от них. — Пошли, Костя.

Но Костя вспомнил, что он в душевой позабыл мочалку.

— Вы идите. Я вас догоню. Мне обязательно мочалку нужно, а то мне дома голову оторвут.

— Так уж и оторвут! — улыбнулся дедушка.

Костя вздохнул: непременно оторвут, потому что он забывает в бассейне уже не первую, а третью мочалку. И кроме того, два мыла с мыльницами и даже как-то раз полотенце в душе оставил. Что теперь ему делать?

— А ты спроси у няни в раздевалке, — посоветовал дедушка. — Может, лежат они припрятанные да тебя дожидаются.

— Вы думаете? — удивился Костя. — Тогда я побегу спрошу.

— Не копайся долго. Мы тебя на улице подождем! — крикнул дедушка ему вдогонку.

Дедушка и Маринка вышли из вестибюля. Медленно пошли по двору, поджидая Костю.

Слабенькие снежинки кружились в воздухе. Кружились будто тополевый пух и устилали сухой холодный тротуар.

— Этот снег тоже растает? — спросила Маринка, разглядывая снежную звездочку, которая доверчиво легла на рукав шубы. Вот и вторая осторожно опустилась рядом с первой. Устала, наверно, летать где-то наверху. Села отдохнуть. Пусть. А какие обе красивые и совсем-совсем разные! Кажется, снег и снег… А приглядишься — нет одинаковых снежинок.

— Пожалуй, этот снег попрочнее будет, — ответил дедушка. — Да и пора зиме — декабрь! — И вдруг он предложил: — А не сходить ли нам к тому мальчику?

Маринка, конечно, сразу поняла, что дедушка говорит об Антоне. Но сделала удивленные глаза:

— К какому мальчику?

— Не прикидывайся, — чуть усмехнулся дедушка. — Кажется, он живет где-то недалеко? Ну, твой Антон?

С дедушкой не схитришь, он все видит насквозь. И Маринка сказала:

— Совсем близко. Только с ним, дедушка, я больше не вожусь.

— Что так?

— Да так…

— А все же?

Пришлось выложить начистоту. Все сначала и по порядку.

— Ну и вот, — сказала Маринка, — как же мы к нему пойдем, если я решила с ним больше не водиться?

Однако ей хотелось сходить к Антону и очень хотелось, чтобы дедушка сказал, что ничего нет особенного в том, что они пойдут.

А дедушка так и сказал:

— Что ж тут такого — возьмем да сходим!

— А может, он болен? Правда, дедушка?

— Тем более нужно сходить.

— У него знаешь, дедушка, мамы с папой сейчас нет в Москве. Он один живет.

— Ты мне говорила, я это знаю.

— Мама с папой у него сейчас далеко-далеко. — И Маринка неопределенно махнула рукой, что должно было означать то далекое место, где находятся сейчас родители Антона.

— Вот видишь, как не навестить его? — заметил дедушка.

— Прямо сейчас?

— Дождемся Костю и пойдем. Вон он бежит! Надо думать, отыскал свою мочалку!

— Он вообще растяпа! Вечно все теряет. Один раз очки уронил в бассейне. Честное слово!

— Как же в очках к воде человека пустили?

— Зоя Ивановна заметила, да поздно. Она крикнула: «Костя, Костя, очки сними!» А он уже плюхнулся в воду…

— Достали?

— Антон достал. Нырнул и достал.

— Антон у вас молодец.

— А двойка?

— Хорошего, конечно, мало. Но ведь всякое бывает.

А Костя между тем бежал и кричал:

— Нашлось! Нашлось!

— Дедушка, — с беспокойством сказала Маринка, кинув взгляд на бегущего Костю. — Значит, мы с Костей к Антону пойдем?

— А ты как думаешь?

— Лучше бы вдвоем, дедушка.

— И я так считаю…

Костя их догнал. Вид у него был счастливый.

— Все нашлось! И мочалки. И оба мыла с мыльницами. И полотенце тоже.

— Теперь-то дома голову не оторвут? — шутливо спросил дедушка.

— Теперь за что же? — удивился Костя. — Теперь все рады будут.

Они перешли на другую сторону Ленинградского проспекта, и Костя заспешил. Сказал, что ему стало так тяжело нести свой чемоданчик! Столько набралось всякого разного. Одних мочалок три штуки!

— Я дворами побегу, напрямик, — проговорил он и тут же исчез за углом большого серого дома. Видно, очень не терпелось ему показать домашним, что вся пропажа нашлась.

А Маринка с дедушкой повернули в переулок, где жил Антон Черных.

 

Ты здоров ли, парень?

Антон лежал на диване. Мысли у него были самые горькие. Все забыли о нем. Никому он не нужен. До него нет дела ни одному человеку на всем огромном земном шаре.

Чуть ли не два дня он не ходит в школу, а вспомнил ли про него хоть кто-нибудь из ребят? И сама Евгения Львовна — классный руководитель пятого «Б»? И в бассейне вряд ли обратили внимание, что он пропускает тренировку за тренировкой. Наверно, Зоя Ивановна даже не заметила. Эх!

И отец с матерью, похоже, о нем забыли. Сами не едут, писем не шлют. Конечно, на Алтае горы и вообще всякая невероятная красота. А он-то о маме и о папе думает день и ночь, день и ночь. И так о них скучает!

Слезы горечи и обиды навернулись Антону на глаза. Он с негодованием их смахнул. Вот еще! Нюни распускать!

Но против воли он снова думал о школе, о ребятах, о бассейне. И опять о маме («перед сном она всегда меня целовала, хотя теперь я совсем большой…») и снова о папе («он говорил: «Теперь уж скоро мы с тобой вместе, Антоша, будем лазать по горам»).

Слезы то и дело навертывались на глаза; сердясь на себя, Антон вытирал их рукавом куртки. И есть хотелось как!

А из кухни доносился такой вкусный запах, что даже сосало под ложечкой. Картошку, что ли, жарит Людмила Васильевна? Да, конечно. Пахнет жареной картошкой.

За те дни, пока Антон сидел дома, подъелись все припасы, оставленные мамой, — и крупа, и вермишель, и сахар. Даже соли почти не осталось. Черный хлеб с сольцой — тоже вкусная штука!

А куда ушли деньги, этого он до сих пор сообразить не может.

Перед самым отъездом мама ему сказала: «Если тебе не хватит этих денег, тут еще лежат». Но он тогда ей ответил: «Хватит, хватит. Куда мне такую кучу?» — и даже не поглядел, куда мама положила запасные деньги. А теперь она пишет, чтобы он тратил эти запасные, но он никак не может вспомнить, где лежат эти деньги.

Возле двери послышалось шарканье шлепанцев, и раздался голос соседки:

— Антон, ты дома?

Антон досадливо поморщился: ну ее! Но дверь, скрипнув, приоткрылась, и Людмила Васильевна заглянула в комнату. Спросила:

— Ты все-таки почему в школу не ходишь?

Антон не ответил. Уткнулся носом в подушку на диване. Не ходит и не ходит… Ей какое дело?

Но Людмила Васильевна, решительно распахнув дверь, вплотную подошла к дивану:

— Ты здоров ли, парень?

Она положила руку на лоб Антону. Рука была мягкая, теплая, и от нее невыносимо пахло чем-то вкусным.

Что за издевательство такое!

Антон вскочил с дивана. Крикнул:

— Вам-то какое дело! Болен ли, здоров! Никого не касается!

— Дурень ты, дурень! Как же не касается? Иди жареной картошки поешь. Ведь голодный. Что, я не вижу? Жалко смотреть.

Уж этого Антон вынести не мог. Совсем взвился. Ей жалко смотреть?! Еще чего не хватало: его из жалости собираются кормить!

— Не нужно мне вашей картошки! Сами ешьте.

— Эх, дурень, дурень! — укоризненно покачала головой Людмила Васильевна и, по-старушечьи шаркая своими шлепанцами, вышла из комнаты.

Что с таким упрямцем станешь делать? Лежит голодный, отощал. Одни глаза остались. Сегодня и каши не варил. Надо думать, все свои запасы израсходовал. А уж она-то ему кашу маслила, молока тайно подливала. Чуть он из кухни выйдет, она живо в кастрюльку комок масла. Не жалела! А вот с картошкой нынче не вышло. Гордец! Скорей бы родители приезжали, ведь неладное творится с парнишкой.

После ухода Людмилы Васильевны Антон тотчас остыл. Устыдился: зря нагрубил человеку.

В комнату, мягко ступая, проскользнул Котикс. Сытый. Гладкий. Подошел к дивану, на котором сидел Антон. Нацелился вспрыгнуть, но раздумал. Поглядел на Антона презрительно и, чуть прищурив зеленые глаза, фыркнул: «Не стыдно тебе, брат, а?» И, подняв хвост трубой, с достоинством вышел из комнаты.

Антон вздохнул. Что там говорить: конечно, стыдно. Схватив со стола ломоть хлеба, он круто его посолил и с ожесточением принялся заедать свои горькие мысли.

В эту самую минуту он услышал, что входная дверь на кухне открылась и чей-то незнакомый голос спросил:

— Простите, Антон Черных здесь живет?

Первое, что пришло в голову, — это к нему, наверно, из школы. И почему-то Антон решил, что явился сам директор Степан Степанович. Узнал, что он, Антон, не виноват. Взял вот да пришел!

Но торопливо выглянув в кухню, он увидел перед собой Марину Голубеву и ее дедушку. Антон сначала был даже несколько ошарашен. Он молча стоял на пороге комнаты и переводил взгляд с Маринки на дедушку. И снова смотрел на Маринку. И опять на дедушку. А рот, как назло, был набит хлебом, который он медленно дожевывал. И в руке он держал ломоть хлеба, круто посоленный.

И Маринка смутилась. Тоже молча уставилась на Антона.

Зато дедушка ничуть не смутился. Поздоровался с Антоном и улыбнулся ему!

— Не ждал нас?

Поспешно дожевав хлеб, Антон наконец смог сказать сначала «Здравствуйте!», потом «Войдите, пожалуйста». И показал нежданным гостям на дверь в свою комнату. Но, по правде говоря, не очень-то ему хотелось, чтобы кто-нибудь увидел, какой у него беспорядок.

Однако дедушка войти отказался. Сказал, что они на минутку и лишь затем, чтобы узнать, здоров ли Антон и почему не ходит в бассейн?

— Я здоров, — ответил Антон краснея.

— А тренировки почему пропускаешь?

Антон отвел глаза и уклончиво проговорил:

— Да так…

— Зоя Ивановна удивлена и даже беспокоится.

— Очень беспокоится, — тихонько подтвердила Маринка.

— Я завтра буду в бассейне, — решительно сказал Антон. — Непременно!

— Вот и отлично. А теперь мы уйдем. Не будем мешать тебе обедать.

— Да нет, — поспешно сказал Антон, — никакой у меня не обед…

И вдруг ему захотелось, чтобы и Маринка и Маринкин дедушка подольше не уходили. Ну пусть в комнате не прибрано, пусть холодно и грязно! Так надоело быть одному!

И, распахнув пошире дверь, Антон настойчиво принялся приглашать:

— Вы войдите! Пожалуйста, вы обязательно войдите! Очень я прошу…

Маринкин дедушка через плечо Антона обвел комнату внимательным взглядом и, чуть нахмурясь, спросил:

— Твои-то скоро собираются обратно? Как здоровье отца?

Антон сказал, что ничего не знает — давно не было от мамы писем.

— Вот что, дружок, — неожиданно сказал дедушка. — Пошли к нам обедать.

— К вам обедать? — удивляясь, переспросил Антон. — Прямо сейчас?

— У нас сегодня пельмени, — сказала Маринка. — Ты любишь пельмени!

Конечно, Антон любил пельмени. Да еще как!

— Не знаю… — проговорил он, неуверенно посматривая на дедушку.

— А тут и знать нечего. Собирайся и пошли, — сказал дедушка.

Тогда Антон перестал раздумывать, вмиг натянул зимнее пальто, несколько раз провел пятерней по своим взлохмаченным волосам; взяв шапку, запер за собой дверь в комнату.

— Пошли! Пошли! — весело закричала Маринка и, не дожидаясь дедушки и Антона, первая выскочила на улицу.

Едва они скрылись за углом, как к дому, где жил Антон, подошли школьники. Вся эта гурьба ребят остановилась у крыльца.

— Все к нему пойдем или кто-нибудь один? — спросила девочка.

— Пусть Зинка Лялина, — сказал мальчик. — Зинка, пойдешь?

— А чего ж? Пойду!

Зинка решительно шагнула на крыльцо и постучала в дверь. На стук никто не отозвался. Тогда она дернула дверь, дверь открылась, и Зина вошла в дом.

Отсутствовала она недолго, а выйдя из дома, развела руками и сообщила всем ребятам:

— А его нет дома.

— Нет дома? — удивился мальчик.

— Соседка сказала — в гости ушел.

— Ну, это, знаете ли… — пробормотал кто-то.

И Зина тоже возмутилась:

— В школу не ходит, а в гости — пожалуйста! А мы из-за него переживаем.

— Про гостей говорить Евгении Львовне не будем. Не было дома — и дело с концом! — сказал мальчик.

И вся компания — ученики пятого «Б», — нестройно переговариваясь, зашагала в ту сторону, где виднелась их школа.

А позднее к дому Антона подошел мальчик. Этот был один. Потоптавшись у крыльца, как бы не зная, войти ему или нет, он обогнул дом и подошел к окну комнаты, в которой — это он хорошо знал — живет Антон. Удивился темному окну: уже вечер, а за окном нет света. Мальчик прильнул к стеклу, пытаясь что-нибудь разглядеть сквозь плотные белые занавески. Ничего не увидел.

Тогда мальчик забарабанил пальцами по стеклу тем легким условным стуком, который они вместе придумали: он — Сергей Ястребцев и его прежний приятель и товарищ Антон Черных.

На стук никто не отозвался.

Ястребцев еще раз постучал, еще немного постоял, прислушиваясь. Убедившись, что дома никого нет, он с облегчением вздохнул, повернулся и торопливо ушел. Совесть ему давно подсказывала, а что с Антоном надо встретиться, поговорить друг с другом. Найти какой-то выход из положения. Но раз Антона нет дома — ничего не поделаешь! И Ястребцев был рад тому, что встреча их сегодня все-таки не состоялась.

 

Маринка размышляет

Сегодня Маринка совсем не могла уснуть. Очень ей хотелось спать, а не могла. Лежала с открытыми глазами и думала.

Из соседней комнаты к ней доносились негромкие голоса. И Маринка словно бы видела мысленно сквозь прикрытую дверь, как за столом сидят дедушка и бабушка, мама и папа, как они пьют вечерний чай, как разговаривают друг с другом. Слышался ей то мамин смех, то неторопливая речь папы, то отдельные дедушкины слова, то тихое позвякивание посуды.

О чем они там разговаривают? Наверно, о чем-то своем, о взрослом. Да Маринке это было совершенно неважно. У нее у самой было столько мыслей, что даже в голове от них было тесно. Она все думала, думала и, главным образом, о том, как помочь Антону.

Сегодня после обеда они с Антоном долго перебирали и разглядывали Маринкины книги. Антон удивлялся, что у нее столько книг.

— У меня гораздо меньше, — признался он.

Тогда же выяснилось, что Антон больше всего любит читать про путешествия, в общем — географические книги. А Маринка сказала, что ей нравятся сказки и стихи. Но только, чтобы и то и другое было не очень длинное, потому что пока ей трудновато читать. А из стихов, сказала Маринка, у нее самое любимое — «Воздушный корабль» Лермонтова.

— Хочешь, я его наизусть тебе скажу? — спросила она Антона.

— Не сможешь. Чересчур большое.

— Хоть какое-никакое, а все равно скажу. И ни одного словечка не забуду. Говорить?

— Попробуй, — согласился Антон.

И Маринка, улыбнувшись, стала посреди комнаты и прочитала на память весь «Воздушный корабль» сначала и до конца. При этом велела Антону следить за ней по книге. Пусть видит: ни разу она не ошибется. Ни разу!

— Здорово! — похвалил Антон. — Даже у нас в классе тебе поставили бы пять с плюсом. Честное слово!

— Даже у вас в классе?

Маринка зарделась: очень ей была приятна похвала Антона. А Антон, вдруг понизив голос, спросил:

— Ты умеешь держать язык за зубами?

Маринка не сразу ответила. Сперва подумала.

А подумав, уже твердо сказала: да, она умеет держать язык за зубами. И прибавила:

— Если это надо.

И тогда Антон рассказал ей всю историю с разбитым стеклом и полученной двойкой, которую, вообще-то говоря, он совсем не заслужил.

Маринка даже и не поняла сперва:

— Но почему ты не объяснил директору, раз все это неправда?

— Да как я мог? — Антон пожал плечами, — Обещал ведь Сергею. Я думал, что он сам признается.

— Фу, какой он! — возмутилась Маринка, — Наверно, самый плохой ученик в нашей школе!

— Сергей? Ястребцев? — Антон усмехнулся. — Да он в классе у нас лучший ученик, У него же круглые пятерки. Отличник.

— Отличник?! — фыркнула Маринка. — А отличники разве поступают так?

— Не доросла спорить, — нахмурясь, сказал Антон. — Если у человека одни пятерки? Кто он? Отличник! Ясно!

Но Маринка этого и слушать не хотела. Что же Антон думает? Если человека называют отличником, он что, только из-за одних пятерок считается отличником? Вот уж нет! Отличник должен во всем поступать по-отличному. Он должен быть хорошим товарищем. Он должен быть честным человеком. Он должен быть смелым человеком. А Сережка Ястребцев просто-напросто трус.

— Трус, трус, и больше никто! — с возмущением кричала Маринка, размахивая крепко сжатым кулаком. — Я ему так и скажу!

— Ты что? Обалдела? — накинулся на нее Антон.

— Ничуть не обалдела!

— Только посмей!

— Посмею!

— Я с тобой тогда разговаривать не буду.

— Не разговаривай.

— Я тебя отлуплю! — уже кричал Антон, наступая на Маринку.

— Я тебя сама отлуплю! — кричала в ответ Маринка и сгоряча даже ткнула Антона кулаком в грудь. Да так ткнула, что Антон почувствовал. Сильная все-таки девчонка!

И до того распалилась эта маленькая первоклашка, что и Антону крикнула прямо в глаза:

— И ты трус! Потому что боишься в школу ходить и в бассейн ходить боишься!

Они так яростно спорили, что папа заглянул к ним в комнату и с опаской спросил:

— Как вы тут? Ничего?

А сейчас, лежа в постели и перебирая в памяти сегодняшний вечер, Маринка размышляла не только о том, как помочь Антону. Она думала и о себе. Пусть у нее не будет сплошь одних пятерок, пусть будут и четверки. Пусть даже будут иногда и тройки, и даже (ох, только бы не было!) пусть будет даже двоечка… Но уж поступать-то она непременно будет только на пятерки. Если, конечно, сможет. И, засыпая, уже смежив ресницы, она думала, что изо всех сил надо ей стараться быть честным человеком, смелым человеком и хорошим товарищем…

Так и уснула Маринка, не придумав, как помочь Антону…

 

Мороз и солнце

Зато утром, на свежую голову, она сразу все сообразила. Но сообразить-то сообразила, а посоветоваться все же не мешает. С кем? Понятно, с Костей Великановым! Костя не хуже всякого другого умеет хранить разные секреты. К тому же бабушка постоянно твердит: ум хорошо, а два лучше. У нее, у Маринки, — ум, у Кости тоже ум, значит, у них как раз два ума; значит, нужно поскорей посоветоваться с Костей.

Сбросив с себя одеяло, в одной ночной рубашке и тапочках, Маринка выскользнула из теплой постели — и к телефону.

— Куда? — зашептала бабушка, догнав ее. — Ведь только начало седьмого, неугомонная! Сама в такую рань поднялась и весь дом перебудить хочешь?

— Мне поговорить с Костей надо, — тоже шепотом стала объяснять Маринка. — Очень-очень… об одном важном деле!..

— Пойдете в школу, дорогой наговоритесь.

— Бабушка…

— И слушать не хочу. Иди сию же секунду!

Бабушку разве переспоришь? Пришлось лечь обратно в постель и пролежать до тех пор, пока будильник не прозвенел ровно семь. Но тогда уж Маринка зря времени не теряла. Все быстро сделала. Моментально. И умылась, и зубы вычистила, и оделась. И даже кашу «геркулес» съела за одну минуту.

Бабушка, поглядывая на Маринку, только улыбалась. Ворчала ласково и добродушно:

— Ведь может, когда захочет! А то возит, возит ложкой по тарелке.

Еще и восьми не было, а уж Маринка готова. Полностью одета, ранец в руках, синий мешочек с тапочками с собой и — топ-топ-топ — вниз по лестнице с шестого этажа на первый.

На улице еще темно. Солнце теперь показывается поздно, если ему вообще удается пробиться сквозь серые тучи. Ничего не поделаешь — зима! Зимой дни не часто бывают солнечными.

Крепкий морозец с ветерком тут же ужалил Маринке одну щеку, другую. И носа не пожалел! Но Маринке не страшно, что морозец! Ей даже нравится, что он такой кусачий. А то было заладили дожди, дожди… Даже надоели эти осенние дожди. Льют с утра до вечера.

А вот сегодня, в такое морозное утро, похоже было, что солнце появится на небе. И, пока Маринка поджидала Костю возле его подъезда, начало понемногу светлеть. Чуть-чуть окрасились розовым маленькие тучки. Потом у этих тучек засветились, заалели края. Потом пошло и пошло голубеть все небо. И электрический свет, который только что ярко горел во многих окнах домов, постепенно стал бледнеть и меркнуть, а где и совсем погас. Да, было похоже, что сегодня будет солнечный день.

А сейчас мороз все сильнее и сильнее прихватывал Маринкины щеки. Она потерла их варежками.

Ну, Костя, ну поторапливайся же! Ну, чего ты так долго?

Костя вышел из своего подъезда, на ходу поправляя ранец за спиной. Глаза у него были заспанные, к подбородку присохла капелька яичного желтка.

Маринка кинулась ему навстречу:

— Ох, Костя, сейчас ты все узнаешь!

Пока они выходили из своих ворот, пока шагали по тихому переулку, пока пробирались чужим двором (теперь-то они смело проходили через этот чужой двор), Маринка обо всем успела рассказать Косте. И про Сергея Ястребцева, и про разбитое окно, и, главное, о том, как она надумала помочь Антону.

Костя все выслушал, со всем согласился, однако и свое добавил: нужно, чтобы не одна Маринка и не они вдвоем, Маринка и Костя, а чтобы вся их семерка поговорила об Антоне с Зоей Ивановной.

— Знаешь, как бывает здорово, если за одного человека заступится сразу много людей!

И Костя напомнил Маринке случай, когда они всей группой просили за Тусю и как поэтому Зоя Ивановна простила и оставила Тусю в бассейне.

Правильная все-таки эта поговорка: ум хорошо, а два — лучше! Особенно, когда собрались два таких ума — ее, Маринкин, и Кости Великанова — учеников первого класса «А».

— Я позвоню Юру и Шуру, чтобы они завтра в бассейн пришли пораньше. А ты звони Ашотику. Устроим совещание, — баском сказал Костя и взглянул на Маринку — смотри, какие он умеет говорить важные и взрослые слова.

— И еще Гале надо сказать, — вспомнила Маринка.

— А Тусе кто позвонит? — спросил Костя.

Но оказалось, что Тусиного телефона они не знают.

— Как же быть?

Костя махнул рукой:

— Ладно, придется без Туси.

Маринка согласилась: ничего не сделаешь — придется без Туси. Потом ей все расскажут.

Они вышли сегодня из дома даже раньше обычного, и в школу шли самой короткой дорогой, и как будто по сторонам не глазели, а к началу занятий чуть не опоздали.

Но все же успели до звонка кое-как раздеться, переобуть тапочки, бегом подняться на четвертый этаж и сесть на свои места, выложить из ранцев учебники с тетрадями и даже повесить ранцы на удобные крючки сбоку парт.

А солнце обещало сегодня появиться на небе и свое слово сдержало — появилось! Оно выглянуло из-за высоких домов, стоящих против школы, и озарило ярчайшим светом весь первый «А». Его лучи засияли на зеленых растениях, расставленных вдоль подоконников, и на светлых стенах класса, и на черной классной доске, и на огромных счетах, круглые шарики которых были нанизаны на прямые проволоки. Солнечные лучи осветили и ребячьи головы: одни — стриженные ежиком и «под бокс», другие — с длинными косичками и косичками-коротышками, с бантами на макушках и совсем без бантов, светловолосые, темные, кудрявые…

Тридцать три школьника чинно сидели на своих партах, положив перед собой руки. Вера Павловна открыла учебник, и урок арифметики начался.

 

В пятом «Б»

А в это время на другом этаже и в другом классе, именно в пятом «Б», где учились Антон Черных и Сергей Ястребцев, солнце тоже не скупилось, оно тоже наполнило ярчайшим светом весь класс. Как и в первом «А», солнечные лучи осветили все растения, стоящие на окнах, пронизывая своим светом и мясистые, полные горького сока, стебли алоэ, и нежные иголочки аспарагуса, и листья традесканции с темно-красной изнанкой. Но сколько бы ни искали, не нашли бы в пятом «Б» девочек с бантиками на макушках и мальчиков, стриженных «ежиком». Зато у каждого ученика на шее был красный пионерский галстук.

Шел урок географии. Вела его Евгения Львовна, классный руководитель пятого «Б».

Сегодня Антон Черных все-таки пришел в школу. Вчера, возвращаясь от Маринки, он твердо решил: хватит ему пропускать уроки. Неужто Маринка права, когда назвала его трусом!

И сидел он сейчас на своем месте (третья парта в среднем ряду) весь выутюженный, подтянутый, высоко и гордо вскинув голову. Такая двойка, как у него, еще ничего не значит. А он докажет, сможет доказать и Степану Степановичу, и Евгении Львовне, и Зое Ивановне, и всем ребятам в школе и в бассейне, что если он захочет, то будет учиться на одни пятерки. А по географии и говорить нечего, по географии в первую очередь!

Вчера, когда он уходил от Маринки, ее бабушка сказала ему:

— Завтра ждем тебя обедать.

Антон замялся, не ответил ни «да», ни «нет».

Они все-таки дознались, что у него нет денег и что он уже не первый день ест кое-как.

А Маринкин дедушка сказал, да так сказал, что вроде бы и спорить не приходилось:

— Пока твои не вернутся, будешь каждый день приходить обедать…

И Маринка тут как тут:

— Дай честное октябрятское, что завтра пойдешь в школу.

Антон мягко усмехнулся:

— Я же давно не октябренок больше.

Тут Маринка всерьез огорчилась:

— Ой, тебе, значит, нельзя давать честного октябрятского?

Ей стало жаль Антона: так хорошо, когда можно от всего сердца дать твердое октябрятское слово, а потом это слово сдержать!

Но Антон ей ответил:

— Зато теперь я могу давать честное пионерское слово!

Наверно, соседка Людмила Васильевна диву далась: чего только не сделал Антон, вернувшись домой. Он прямо накинулся на хозяйственные дела. Прибрался в комнате, перемыл всю грязную посуду, печь истопил.

Наверно, Людмила Васильевна думала, гадала, удивлялась — не получил ли он письма из Барнаула? Не ждет ли он завтра домой папу и маму?

Нет, письма Антон пока не получал. Он просто взялся за ум: решил завтра пойти в школу, а может быть, и в бассейн.

Включив электрический утюг, в стрелку отутюжил складку на брюках, хорошенько прогладил школьную куртку, пришил свежий белый воротничок.

И бывает же в жизни: вдруг повезет, так повезет во всем!

Прибираясь, Антон нашел на столе под книгами те деньги, о которых ему писала мама. Ведь сам же сунул их под книги и позабыл!

И после всего этого Антон сидел сейчас на уроке географии веселый, уверенный и гордый. Только отодвинулся он на самый край парты, подальше от Ястребцева. С Сергеем теперь он не хочет иметь ничего общего.

И Ястребцев на него не глядел. Мрачно потупился, пряча в учебник глаза.

Евгения Львовна незаметно наблюдала за обоими мальчиками. Наблюдала и думала: что-то не так с этой злополучной двойкой, которую придется поставить тому и другому. Не ведут себя так близкие товарищи, если оба не виноваты. И тем более не будут они так держаться друг с другом, если они вместе, сообща провинились.

И, хотя Ястребцев считался гордостью пятого «Б», Евгения Львовна с большей приязнью относилась к Антону Черных. Был ей больше по сердцу этот размашистый мальчишка, пятерней приводивший в порядок взлохмаченные волосы, нежели тихий, вежливый и благовоспитанный Сережа Ястребцев, всегда аккуратно причесанный, с ровным боковым пробором, который он старательно охорашивал на каждой перемене, вынимая из кармана курточки пластмассовую расческу.

И даже пестрые отметки Антона Евгения Львовна больше ценила, чем сплошные пятерки Сергея. Антон легко мог схватить тройку и даже двойку по тому предмету, который недолюбливал. Но уж если предмет был ему интересен, отвечал с блеском и даже вдохновенно.

Однако именно потому, что Евгения Львовна хотела быть справедливой и к тому и к другому, она, сурово поверх очков взглянув на Антона, сказала строгим голосом:

— Черных, к доске.

Антон, чуть вздрогнув, поднялся. Не ждал он, что его вызовут отвечать сразу после пропуска уроков.

— Урок выучил? — спросила Евгения Львовна, когда Черных, пройдя между партами, остановился у географической карты, пришпиленной к доске.

— Знаю, — ответил Антон.

Ему ли не знать про Алтайский край! Про растения, города, реки и горы! Ведь папина экспедиция уже третий год бывает в тех местах. И, глядя на карту, Антон словно видел, как они — отец и он — пробираются по алтайским горным тропам среди могучих лиственниц с мягкой шелковой хвоей, по высокогорным лугам, пестрым от невиданных по красоте цветов, среди столь высоких трав, что даже всадника на лошади почти не видно…

К большой перемене окна с солнечной стороны начали быстро покрываться изморозью. Видно, ветер переменился, подул с севера. Прямо на глазах стали расти и расти на оконных стеклах полосы инея, сплетаясь в причудливые звезды, деревья, травы. И солнце, все еще не ушедшее с неба, играло на этих ледяных кристалликах, на морозных узорах ослепительными цветными искрами.

Маринка Голубева и Костя Великанов во время большой перемены гуляли вместе со всеми одноклассниками вдоль коридора.

— Пошли на третий? — вдруг шепотом предложила Маринка.

Костя согласился.

— Скажем ему «трус»? — опять предложила Маринка.

Костя снова согласился.

Сергея Ястребцева они увидели тотчас же. Он стоял у окна и смотрел на крыши домов. Стекла с этой стороны были чистыми, незамерзшими. Солнце не играло на них разноцветными искрами, от них тянуло холодом.

Маринка и Костя подошли почти вплотную к Ястребцеву и остановились за его спиной.

Костя посмотрел на Маринку: ну, говори!

У Маринки забилось сердце. Вдруг ее охватила такая оторопь, как это было, когда она только-только пришла в школу.

А Костя, настойчиво глядя на Маринку, как бы взглядом подначивал ее: ну чего же ты? Ну… ну… Говори же ему «трус»!

Ястребцев медленно отвернулся от окна и в какой-то мрачной задумчивости посмотрел на ребят. Ничего им не сказал. Скользнул по их лицам холодным, равнодушным взглядом, словно по пустому месту, точно их и не было на свете.

И тут Маринка с Костей без оглядки пустились наутек. Они так бежали, будто бы за ними кто-то гнался.

Только увидев свою Веру Павловну и всех ребят первого «А», они остановились и перевели дух.

А Сергей Ястребцев прикидывал тем временем, не выгоднее ли ему все-таки повиниться Степану Степановичу?

Может, если он признается во всем, не будет у него в табеле за полугодие по соседству с круглыми пятерками позорной двойки по поведению…

 

Совещание в вестибюле

Никто не предупредил Тусю, чтобы она пораньше пришла в бассейн. Никто из ребят не знал номера ее телефона.

Но сегодня Туся и без того торопилась на занятия. Сегодня была суббота. А завтра… Наконец-то завтра день ее рождения!

Разговоры об этом дне стали самыми любимыми между Тусей и Тусиной бабушкой Анной Мартыновной. Начинались такие разговоры обычно по пути в бассейн. Под эти разговоры они незаметно проходили пешком довольно большое расстояние от своего дома до того места на Ленинградском проспекте, где находилось здание бассейна. Туся не ныла, не жаловалась на усталость, не канючила: «Бабушка, возьми такси, я больше не могу!» — а шла бодро, легко поспевая за размашистыми шагами своей энергичной и властной бабушки. И сегодня тоже.

— Бабушка, — начала Туся, — а когда ты была маленькой, у тебя тоже праздновали день рождения?

— Конечно.

— И гости приходили? Ну, разные там ребята?

— Разумеется.

— А что вы делали? Ну, ты и твои гости?

— Играли, показывали живые картины…

Живые картины? Какие такие живые картины?

В глазах у Туси любопытство сменяется недоумением.

Тогда Анна Мартыновна разъясняет: когда она была такой же, как Туся, более пятидесяти лет назад, они, то есть бабушка, ее братья и сестры и другие дети, часто устраивали живые картины.

— И это было, — добавляет бабушка, — весьма и весьма интересно!

И все-таки Туся не понимает… Она не представляет себе, что за штука — живые картины.

До бассейна еще порядочно, но они уже на Ленинградском проспекте. Шагают ходко — высокая, очень прямая пожилая женщина, которой лет за шестьдесят, и девочка с темными глазами, румяная и хорошенькая…

— И вы тоже можете устроить живые картины, — говорит Анна Мартыновна. — Например, такая живая картина: приход весны. Кто-нибудь наряжается весной. Конечно, девочка. Вся в розовом, с венком цветов на голове, в руках цветы. А вокруг…

Теперь Туся поняла. Поняла и возмутилась: кто-нибудь? Не кто-нибудь, а именно она, Туся, нарядится весной! Уже готово капроновое платье на розовом чехле, уже куплены туфли и чулки. А цветы можно взять у мамы. Они стоят в вазочке на туалетном столике. Там вполне достаточно красивых шелковых цветов.

— Или так, — продолжает Анна Мартыновна. — Живая картина изображает подводное царство. На троне сидит морская царевна. Она в голубом, ее окружают…

— Морской царевной тоже буду я! — восклицает Туся. Восклицает твердо, с непреклонностью в голосе. Словно и спорить с ней нельзя. Раз решила, так тому и быть!

Но Анна Мартыновна и не собирается спорить. Теперь у них с Тусей одинаковые мысли. Теперь они редко спорят.

— Конечно, ты! — говорит Анна Мартыновна. Действительно, кто же может сравниться с ее Тусей?

Туся ускоряет шаг. Ей не терпится рассказать ребятам о том, что будет завтра на дне ее рождения! Сперва она нарядится весной — вся в розовом, потом вся в голубом будет изображать морскую царевну.

— Бабушка! — Туся останавливается вдруг как вкопанная. — Бабушка, у меня ведь нет голубого платья!

На лице у нее чуть ли не отчаяние. Анна Мартыновна смотрит на внучку ласково и снисходительно. Успокаивает:

— Будет у тебя голубое платье. Не волнуйся. Все придумала.

Еще в прошлый бассейновый день Туся рассказывала девочкам Гале и Маринке, какими пирогами их будут угощать.

Как полагается перед уроком плавания, они втроем стояли в душевой. Сверху на них брызгал теплый дождик. Галя и Маринка изо всех сил терли себя намыленными мочалками. Ведь нужно же смыть хотя бы половину из тех тридцати трех миллионов микробов, которые обитают на каждой из них.

Туся тоже стояла рядом. Но она не любит ни мыла, ни мочалки. К тому же какие на ней могут быть микробы? На ней? На Тусе? Да еще тридцать три миллиона? Какая чепуха!..

Она просто так стоит под душевым дождиком. В одной ее руке мокнет кусок мыла, в другой — мочалка. Сверху хлещут струйки воды прямо на расписную шапочку и стекают вниз, а Туся рассказывает: торт у них будет, под названием «Лунный сюрприз»…

— «Лунный сюрприз»? — не веря своим ушам, переспрашивает Маринка и даже забывает отмыть коленки, на которых прямо въелись эти дрянные микробы. Особенно на левой коленке их много. Ну прямо не отдерешь!

— «Лунный сюрприз», — подтверждает Туся и с торжеством смотрит из-за струек воды на ошалевших девчонок. И, чтобы их окончательно доконать, прибавляет: — И еще будет салат, который называется «Марсианский».

Про салат Туся сочинила тут же, на ходу. Теперь ей нужно сказать бабушке, чтобы обязательно был какой-нибудь особенный салат и чтобы он обязательно назывался «Марсианский».

Галя и Маринка слушают Тусю как завороженные. Еще ни разу в жизни ни той, ни другой не приходилось бывать на таком роскошном дне рождения! А после душа, идя к воде с полотенцами на плечах, они шепчутся, шепчутся, шепчутся… Только без Туси. Только вдвоем: Маринка и Галя. Они обсуждают подарки, которые пойдут покупать Тусе.

— Я прямо не могу дождаться, когда наконец! — восклицает Маринка. Глаза у нее блестят. Блестят и капельки воды, оставшиеся после душа на веснушчатом носу. И красная резиновая шапочка, похожая на мокрую от дождя шляпку сыроежки, тоже блестит…

Так было в прошлый раз.

А сегодня, когда Туся и Анна Мартыновна, открыв тугую дверь, вошли в вестибюль бассейна, вся группа уже была там. Ребята стояли возле автоматов с газированной водой и разговаривали. Вернее, все слушали. Говорила одна Маринка Голубева да Ашот бросал нетерпеливые реплики, возбужденно сверкая глазами.

Туся и подходить не стала. Сделала вид, что не заметила ребят. Не будет она им мешать. Зачем же? Они, конечно, говорят о завтрашнем дне, о подарках, которые принесут.

Но Ашот, увидев ее, окликнул:

— Туся, иди! Секрет тебе скажем! Большой секрет.

Туся оставила бабушку возле гардероба и подошла: интересно, какой такой может быть у них секрет?

— Марина, говори ей, — велел Ашот.

И тогда Маринка, волнуясь и перебивая себя, принялась рассказывать об Антоне: о двойке, которую ему поставили совсем несправедливо, о соревновании, на которое его могут не допустить из-за этой несправедливой двойки, и, главное, о том, что вся их семерка, все они должны обязательно помочь Антону…

Туся слушала молча, свысока, чуть опустив ресницы. И вдруг, оборвав Маринку на полуслове, разочарованно протянула:

— Па-а-адумаешь, не допустят… Ну и пусть не допускают! А нам какое дело?

Все с изумлением уставились на Тусю. Маринка, словно подавившись, сразу смолкла.

— Да ты не поняла, наверно, — растерянно проговорила Галя.

Ашот, всем своим видом выражая возмущение, замахал руками и начал сыпать:

— Если бы ей поставили неправильную двойку… Нет, ты скажи, если бы ее не допустили…

— А мы бы ей «па-а-адумаешь»! — в тон ему подхватил Костя Великанов, очень похоже передразнивая Тусю.

— Эгоистка ты! — перебив всех, громко крикнула Маринка. Это трудное, не совсем понятное, но очень обидное слово она употребила, вероятно, первый раз в жизни. Но отчеканила его к месту, глядя Тусе прямо в глаза.

Этого уже Туся вынести не могла. Она побледнела. Лицо у нее стало обиженное, злое. Она им всем покажет!

— Ты вот что, — сказала она, медленно и раздельно произнося слова, обращаясь к Маринке. — Ты, если так… если так про меня говоришь… Я с тобой не вожусь! И не смей приходить ко мне на день рождения. Слышишь?

— Да Туся же… — с испугом прошептала Галя.

Но Туся не могла иначе; она ткнула рукой в сторону Маринки и крикнула:

— Сама она эгоистка! Я ее в дом не пущу!..

Наступила тишина. Прошло полминуты. А может, целая минута. А может быть, еще больше. Наконец, не сводя с Туси колючего взгляда, Ашот спросил:

— А нас ты все же приглашаешь?

Тусины зрачки забегали. Но, собравшись с духом, она твердым голосом ответила:

— Конечно, приглашаю. Всех, кроме нее. — И, стараясь даже улыбнуться полюбезнее, прибавила: — В воскресенье ровно в пять жду вас к себе.

— Понятно. Так и запишем, — сказал Ашот и повернулся к Тусе спиной.

 

Трудна работа тренера

Сегодня Зоя Ивановна не узнавала своих ребят. Они были на себя не похожи. Понуро стояли на построении в зале. Вяло делали гимнастику, обычную перед уроком. Не озоровали, не фыркали от смеха. Точно подменили их.

У Туси было кислое лицо. Она то и дело поджимала губы, дулась, что ли, на всех?

Ашот почему-то гневно косился в ее сторону.

Костя язвительно хмыкал, а у братьев-близнецов по-одинаковому и как бы удивленно были вскинуты светлые бровки.

И Маринка стояла унылая, даже вроде бы подавленная.

И тихая Галя уж очень пристально смотрела себе под ноги.

Что случилось с ее дружной веселой семеркой? Почему приуныли, присмирели ребята?

Из многих малышовых групп, с которыми Зое Ивановне приходилось работать в спортивной школе бассейна, эта группа была самой успевающей. Ребята подобрались способные, здоровые и, главное, трудолюбивые. Аккуратно, без пропусков, они посещали занятия и плавали уже лучше, чем ребята в остальных группах. Зоя Ивановна даже подумывала, чтобы весной (в мае, что ли?) выпустить всю группу на одну из курсовок. Так назывались в бассейне классификационные соревнования, которые устраивались в конце каждого месяца.

Интересна работа тренера, но какое нужно терпение! И не только терпение. И любовь, и заботливость, и чуткость. Без этого толку не будет.

А сколько бывает огорчений!

Вот, скажем, Антон Черных. Она работает с ним третий год. Способный мальчик. Из него может получиться пловец, как говорится, первого класса. Много ее сил, уменья и времени вложено в работу с ним.

И вдруг почти накануне соревнования он пропускает одну тренировку за другой. А сегодня наконец пришел и объявил:

— У меня двойка, Зоя Ивановна. По поведению.

Еле сдерживая досаду, Зоя Ивановна спросила:

— А ты знаешь, что с двойкой я не могу допустить тебя к соревнованию?

Он ответил:

— Знаю.

И добавил с видом собственной правоты:

— Но ведь я не мог вам не сказать об этой двойке?

Почему-то Зое Ивановне вспомнился в эту минуту Антон Черных таким, каким он впервые пришел в бассейн три года назад. Разбойного вида был мальчуган! Но лицо смышленое, глаза живые, с любопытством сновали по сторонам. Все ему хотелось увидеть, узнать. И, конечно, поозорничать. И озорничал же он в первое время! Так и сыпались на него жалобы: то кого-нибудь отколотит, с кем-нибудь подерется, то с кого-нибудь шапочку сдернет во время плавания.

Потом выровнялся. Чем дальше, тем целеустремленнее и собраннее становился на занятиях. Все меньше было на него жалоб. Способный оказался мальчик! И не только способный, но, что важнее всего, трудолюбивый.

А теперь, стоя перед ней в вестибюле, он переминался с ноги на ногу и, насупившись, молчал. Будто ждал чего-то. И хоть знала Зоя Ивановна, что не имеет права с двойкой допустить Антона даже к обычному уроку, она не выдержала. Чуть грубовато сказала:

— Ну, чего стоишь? Завтра буду говорить о тебе на тренерском совете. А сейчас, уж если ты здесь, ступай в воду.

Как просияло его лицо! Видно, он не ждал такого поворота.

— Можно? — не спросил — выдохнул он.

А в глазах ликование, словно вдруг он ухватил за хвост какую-то сказочную жар-птицу! Сияющий, сломя голову кинулся к окошку регистратуры. Сунул пропуск, схватил жетон и бегом в раздевалку. Оглянуться она не успела, как он уже ждет ее у воды.

И вот он поплыл. Руки сильными гребками посылают тело вперед, вперед, вперед…

Здорово идет!

Отлично!

И сердиться ей уже не хочется на Антона. Она любуется им. Как свободно вытянуто его тело у поверхности воды. Как красиво и четко работают руки. Как точно и размеренно дыхание.

Проклятая двойка, И угораздило же его!

Да, трудна работа тренера. Много нужно терпения. Много бывает и огорчений и разочарований.

…Позже, когда Зоя Ивановна окончила занятия с малышовой семеркой, все ребята группы, вместо того чтобы бежать в душевую, стайкой окружили ее. Все, кроме Туси. Туся почему-то сразу ушла. И тут началось неожиданное для Зои Ивановны. Перебивая друг друга, каждый, стараясь перекричать остальных, принялся втолковывать ей, что двойка у Антона Черных вовсе и не двойка. Что она, то есть двойка по поведению, поставлена Антону несправедливо. И что она, то есть Зоя Ивановна, не должна обращать внимание на эту неправильную двойку. И она, то есть опять эта дурацкая двойка, не должна помешать Антону участвовать в соревнованиях. И пусть она, то есть снова Зоя Ивановна…

До того они разволновались, до того раскричались, что понять ровным счетом ничего не возможно.

Наконец Зое Ивановне удалось вставить:

— Погодите-ка, ребята. Да Антон мне сам сказал про двойку.

— Мало ли что! — запальчиво крикнула Маринка. — Сказал, потому что соврал. Соврал, и больше ничего! — И, тут же спохватившись, что так заговорила об Антоне, быстро поправилась: — И все равно он очень честный, ужасно благородный человек!

— Значит, сегодня Антон уже занимался в бассейне? — медленно соображая, спросил Костя. Его близорукие глаза без очков смешно моргали. — Тогда, значит, все понятно…

А что тут было понятного, сам Костя не понимал. А уж Зоя Ивановна и подавно.

В конце концов ребята все же рассказали ей довольно вразумительно обо всей этой истории. И Зоя Ивановна обещала им сегодня же позвонить в школу и выяснить, как дело было и с окном, и с двойкой, и с Сергеем Ястребцевым. («Хотя он и отличник, а дрянь!» — ввернула свое словцо Маринка.) А пока что Зоя Ивановна успокоила ребят: она разрешит Антону тренироваться, а на его несправедливую двойку не будет обращать внимание.

 

Все они у крыльца

На субботний вечер у Антона было множество различных планов. Прежде всего он приготовит уроки за те дни, которые пропустил в школе. Если время позволит, надо будет сходить к Голубевым. Они очень звали — и Маринка и дедушка. А Маринка, прощаясь с ним в прошлый раз, добавила:

— Приходи, будем телевизор смотреть. По субботам можно, уроков в школе не задают.

— Ладно, — сказал тогда Антон, — приду.

Однако все планы его рухнули, разлетелись вдребезги, едва он вошел к себе в дом.

Его встретила соседка Людмила Васильевна. Вернее, не встретила: она просто стояла на кухне. Голова у нее была закутана теплым платком, на ногах — старые папины калоши. В таком виде она обычно выносила мусорное ведро. Но на этот раз мусорное ведро было ни при чем.

Увидев Антона, Людмила Васильевна странно на него поглядела и произнесла дрогнувшим голосом:

— Антоша…

Антон опешил: никогда она его так не называла. А Людмила Васильевна жалобно повторила:

— Антошенька…

Нет, нет, это неспроста! И не тиран он сегодня и не грубиян, а уже почему-то Антошенька.

Вдруг у Антона сердце покатилось прямо в пятки: что случилось? Не из Барнаула ли ей написали что-нибудь? Папе хуже…

Но тут Людмила Васильевна совсем несчастным голосом спросила:

— Ты не видел котика, Антоша?

— Котикса?

Антон сразу повеселел.

— А как же! — с живостью ответил он. — Ясно, видел! Вы же его сами кормили сметаной. Неужели забыли?

— Вчера, это верно… А сегодня его нет. С самого утра его ищу. Хожу, хожу. — И Людмила Васильевна неожиданно заплакала.

Антон растерялся. Если какая-нибудь девчонка ревет, и то бывает неприятно. Но когда совершенно взрослый человек…

Скинув на табурет свой рюкзак, Антон твердо, по-мужски спросил:

— У нас в комнате искали кота?

— Смотрела.

— Ну?

— Нет его там. Форточка открыта, а котика нет.

— Так и знал, что удерет! Все взаперти его держите да взаперти! Думаете, животному легко без свежего воздуха?

Антону и жаль соседку, и досадно, что нельзя сразу сесть за уроки, а потом пойти к Марине. Телевизор бы там посмотрел.

— Перестаньте плакать, Людмила Васильевна, — строго сказал он. — Слезами горю не поможете. А котика я вам найду.

— Найдешь?

Лицо Людмилы Васильевны светлеет, и она действительно перестает плакать.

— Думаешь, не украли?

— Ха! Кому он нужен?

— Как это — кому? — обиделась Людмила Васильевна. — Такой красавец кот…

— Ворюга он, а не красавец, — проворчал Антон.

Вместе они выходят из дому. Долго ходят по двору. На все лады зовут и манят Котикса. На всякий случай заглядывают на соседний двор. Смотрят там во все закоулки.

Нигде!

Сгинул Котикс. Как в воду канул…

А стало уже совсем темно, и вдруг пошел снег. Даже не пошел, а прямо повалил — густой, колючий, с ветром. Началась не то метель, не то пурга.

Зимняя метель и в городе бывает злой. Снег с ветром бьет в лицо, обжигает морозом щеки, лоб, нос. Особенно достается рукам, если, как назло, варежки забыты на кухонном табурете. Уж Антон дышал на руки, согревал их в карманах: все равно мерзнут!

Наконец он сказал:

— Людмила Васильевна, давайте сходим домой, погреемся немного, потом опять пойдем искать.

Людмила Васильевна увидела озябшее лицо Антона. Спохватилась:

— Голубчик ты мой! Скорей пошли, скорей! Не простудиться бы тебе. Идем, чаю с малинкой у меня попьешь.

И вот они сидят друг против друга. Недавние враги, а теперь — водой не разольешь! Сидят и пьют чай с малиновым вареньем. Людмила Васильевна потчует Антона, и Антон в долгу не остается: выложил из кармана на стол горстку конфет.

— Кушайте, Людмила Васильевна! Купил в бассейновом буфете. Ваши любимые — «Клубника со сливками».

Людмила Васильевна растрогана. Так растрогана, что почти уже не думает о пропаже Котикса.

— Спасибо тебе! Еще чашечку выпей.

А вкусная штука — малиновое варенье! Антон ест его с удовольствием, а попутно утешает Людмилу Васильевну:

— Насчет Котикса вы не горюйте. Я вам другого кота притащу.

Людмила Васильевна качает головой: не надо ей другого, зачем ей другой? Нет-нет! И она грустно поглядывает в угол, где лежит ватный матрасик, сшитый для Котикса. Где он теперь, бедняга?

Потом, остановив взгляд на раскрасневшемся лице Антона, вдруг говорит ему:

— Уж извини меня, Антоша, что я тебя тираном обзывала. Прости меня.

Но Антон полон великодушия. Он похрустывает карамелькой.

— Да ладно, Людмила Васильевна! С кем не бывает? Я давно позабыл, что вы меня тираном обзывали.

Людмила Васильевна, отхлебнув из блюдца чай, продолжает:

— Теперь я вижу — никакой ты не тиран.

Антон набирает из банки еще одну ложку варенья и успокаивает снисходительно:

— Это все нервы, Людмила Васильевна! Бывает, и у меня нервы не выдерживают. Сегодня, например…

Но Людмила Васильевна теперь на Антона не смотрит и Антона не слышит. Лицо у нее застыло в напряженном внимании, а блюдце с чаем остановилось на полдороге к губам.

И у Антона ложка с вареньем не попадает в рот. Он во все глаза глядит на Людмилу Васильевну, не понимая, что с ней?

Брякнув блюдце с чаем на стол, Людмила Васильевна закричала:

— Он! Он! Ах, негодный!

Теперь и Антон услышал мяуканье, доносившееся издалека.

Опередив Людмилу Васильевну, он бросился в кухню и распахнул входную дверь.

Метель бушует на улицах, в переулках и на всех дворах Москвы. Тучи снежинок с яростью вьются вокруг фонарей. Ветер чуть ли не сбивает с ног. А на крыльце стоит Котикс. Но какой он жалкий! Куда девалась его важная осанка? Весь в снегу. Мокрый. Какой-то весь облезлый. А глаза голодные, виноватые: «Сперва накормите меня. Бранить будете потом».

Но Антон уже не смотрит на кота. До него ему теперь нет дела. Невдалеке от крыльца, за метельным снегом еле видная стоит машина. А от машины, словно чудом оказавшаяся не в Барнауле, здесь, к нему бежит мама.

Конечно, мама! Да, мама же!

А папа вместе с шофером вытаскиваем вещи из багажника.

Перешагнув разом через все ступеньки крыльца, прямо под снег и в метель, Антон кинулся им навстречу.

 

День рождения Туси

В обычные дни по утрам у Туси бывает так.

Др-р-р… — во всю мощь звенит будильник.

Семь часов тридцать минут. Иначе говоря, половина восьмого. Ровно через час, в восемь тридцать, Туся должна быть в своем классе, сидеть на своей парте.

Тусина мама уже на ногах. Возле Тусиной кровати. Наклоняется над Тусей:

— Проснись, деточка. Пора, моя светик.

Никакого ответа.

— Туся, вставай, — говорит Тусин папа. И, хотя за окном еще ночная темень, зачем-то с громким щелканьем раздергивает шторы.

Тут как тут и Тусина бабушка:

— Ту-уся! Немедленно!

Туся уже не спит, но вставать не собирается. Сердито дрыгнув ногой, натягивает на голову одеяло. Ну их! Как они ей все надоели!

И тогда начинается.

— Тусик, дочурка, проснись.

Это Тусю молит мама.

— Туся, вставай, наконец!

Это требует папа.

— Ту-уся!

Это бабушка.

И затем все трое наперебой:

— Тусенька, проснись…

— Туся, опоздаешь в школу!

— Ту-уся, поднимайся тотчас! Кому говорят?

Туся знает, что это ей говорят, но вставать не хочет. Не хочет, да и все тут! Во-о-от еще-е-е… Не пойдет она сегодня в школу. Надоело ей ходить в школу!

— Что делать с ней? — почти с отчаянием восклицает мама.

— Березовой каши ей дам, — грозно обещает Тусина бабушка.

— Если она сейчас же, сию же минуту… — говорит папа.

Голос у папы прямо ужас до чего строгий!

Но Тусю ничто не берет: ни березовая каша, которую ей сулит бабушка, но которую она, к сожалению, никогда не получала; ни беспомощные восклицания мамы; ни папа, которого она нисколько не боится: ведь у папы в руках электрическая бритва. Он уже торопится в ванную комнату, и сейчас его электрическая бритва зажужжит на весь дом.

Так бывает в обыкновенные дни, но не сегодня.

Ведь сегодня Тусин день рождения. И сегодня все происходило по-другому.

Сегодня Тусю никто не разбудил. Она проснулась сама. Проснулась раньше обычного. В доме напротив не было видно еще ни одного освещенного окна. Сегодня воскресенье. Отдых.

Туся сбросила с себя одеяло, прыгнула на пол и скорее к подаркам. Вот они все тут, приготовленные, лежат на стуле.

Ах, Какое платье получилось!

Чудо что за платье! Розовое! Пышное! Прозрачное! На розовом чехле. И чулки, о каких она мечтала. И туфельки. И еще что-то завернуто в бумагу. А там еще! Еще! Еще!

Подарков куча. Туся радуется, хлопает в ладоши.

— Мама, папа, бабушка — все! Скорее вставайте!

Но всем еще хотелось спать. Такая рань.

— Тусенька, — сонным голосом прошептала мама, — котик мой, поздравляю тебя! Только дай мне подремать еще немного.

И бабушке вставать еще неохота. Один день в неделю можно бы ей и не вскакивать так рано, не бежать к плите готовить завтрак, всех кормить, отправлять на работу, а Тусю — в школу.

Воскресное утро. Почти вся Москва еще спит.

Но Тусе — какое ей дело до всего этого? Сегодня день ее рождения! Сегодня у нее будут гости. Сегодня с раннего утра весь дом должен быть на ногах. Все должны крутиться, вертеться до позднего вечера.

И в конце концов все делается так, как хочет Туся. Все поднимаются чуть свет.

И уже бабушка и мама что-то варят, жарят, пекут, взбивают, колотят на кухне. Папа носится с хозяйственной сумкой из дома в магазин, из магазина домой. То за лимонадом, то за колбасой. То за какими-то любимыми Тусиными конфетами. А бабушка дает ему все новые и новые распоряжения.

Задолго до того, как прийти гостям, Туся уже истомилась. Она начала на всех сердиться, а больше всего на часы: что они, нарочно идут так медленно? Ей назло, наверно! Еле-еле передвигают стрелками.

Но вот обе стрелки подошли к назначенному часу. Половина пятого. Туся нарядилась.

— Очаровательно! Прелесть! Именно то, что надо! — восхищенно повторяет Тусина мама.

Бабушка тоже любуется внучкой, поправляет на ее волосах розовый бант, одергивает пышные оборки.

Папа молча косится на Тусю: что-то не так у них с дочкой. Нельзя так баловать девчонку. Нужно бы с ней по-другому.

И вот Туся чинно сидит в кресле, глаз не спускает с входных дверей. Интересно, кто раньше придет — Ашот или Костя? Быть может, Галя? Или эти оба, как их — Шур и Юр?

А на часах уже пять. Ребят еще нет.

Туся снова начинает сердиться: как они могут опаздывать? Она же велела им быть ровно в пять. Сейчас две минуты шестого.

И Туся требует у бабушки:

— Пойди и позвони. Почему их нет до сих пор?

Бабушка послушно подходит к телефону, берется за трубку.

— Кому, Тусенька, звонить? Марине, что ли, Голубевой?

— Нет, ей не надо.

— Почему?

— Я ей не велела приходить.

— Не велела?

Бабушка очень удивлена: такую славную девочку да не позвала! Как это так?

Туся капризно морщит нос:

— Ну ее! Я с ней в ссоре. Ашоту лучше позвони.

Пожав плечами, бабушка звонит Ашотику. Там ей говорят, что Ашот уже ушел. Давно ушел? Давно. Куда? В гости, на весь вечер.

— Теперь Великанову звони, — командует Туся.

Находят номер телефона Кости Великанова. Там такой же ответ: ушел в гости.

И Шур с Юром ушли. С подарками. На именины. А Галин телефон у Туси не записан.

— Они, наверно, сговорились и всей компанией нагрянут, — говорит Тусе ее мама.

Туся садится на стул и продолжает нетерпеливыми глазами смотреть на входную дверь.

Сейчас, скоро, вот-вот раздастся звонок.

Но уже шесть часов. Туся ждет, а ребят все нет.

И в половине седьмого никого.

И к семи часам, и позже из ребят никто не появился.

 

Шур и Юр собираются в гости

В то самое воскресенье, когда Туся ждала гостей, но раньше — это было около двух часов дня — у братьев-близнецов Шурика и Юрика (или, как звали их в бассейне, Шур и Юр) шли обстоятельные сборы. Их мать, заняв половину стола, тщательно разглаживала каждому из сыновей по белой парадной рубахе, а мальчики деловито ели суп, побрякивая по тарелкам ложками.

— Поаккуратней будьте в школе, — наставляла их мать. — Главное, рубах не помните. Особенно ты, Юрик. Ты особенно смотри, чтобы не измялась!

— Угу! — буркнул в тарелку Юр. — Не сомну.

А Шурик, посматривая на крахмальное великолепие своего праздничного наряда, повешенного на спинку стула, с опаской думал: старайся не старайся, а как убережешься? Обязательно сомнешь.

Отгладив последнюю морщинку на второй рубахе, мать отставила в сторону горячий утюг и продолжала поучать:

— Сами понимать должны — в гости неудобно в жеваных… Первый раз все-таки идете в дом. Люди мало ли что подумать могут.

И, любуясь своей работой, она раскинула вторую рубаху на спинку стула и сама присела на диван. Опять с озабоченным видом поглядела на сыновей:

— А может, забежите после школы домой? Я бы вас тогда переодела во все другое. Как?

— Может, забежим? — спросил Шур у брата.

— Не поспеем, — сказал Юр и положил ложку на опустевшую тарелку. — Спасибо, мама. Я наелся.

— А котлеты? — удивилась мама. — А котлеты как же? С капустой? Не будешь разве?

— Сыт, — отрезал Юр, поднялся из-за стола и пошел к крану сполоснуть лицо и руки.

Мать крикнула ему вдогонку:

— Дочиста мойся. С мылом. Знаю тебя: норовишь кое-как, лишь бы поскорее.

«Да, уж для праздника придется», — подумал Юр и до белой пены намылил себе лицо и руки.

А его брат тем временем съел одну котлету и попросил вторую. Любил Шур как следует поесть! И сейчас он с любопытством вспомнил о пирогах, которыми их будут угощать у Туси. «Лунный сюрприз»— это вам не что-нибудь, а «Лунный сюрприз»!»— размышлял он, дожевывая котлету.

А денек у обоих братьев сегодня выдался горячий. Хоть нынче и воскресенье, да и то трудно будет всюду поспеть. Сперва надо в школу, на праздник «Прощание с букварем», оттуда — к Тусе в гости. «Ровно в пять!» — велела она.

Оттерев шеи, уши, щеки, оба брата наконец оделись и, захватив подарки Тусе, умчались сперва к себе в школу, на праздник.

Но не прошло и получаса после их ухода, нет, куда там — не прошло и десяти минут, как в передней раздался звонок. «Кто же это?» — подумала мать и пошла открывать дверь. Она увидела двух совершенно незнакомых, как ей показалось, мальчиков. Одного — очень смуглого и черноглазого. Второго — длинного, в очках.

Тут же на лестнице, не входя в квартиру, мальчики сказали, что им нужны оба брата — Шур и Юр.

Мать Шура и Юра ответила:

— Дома их нет.

— А скоро они вернутся? — спросил смуглый мальчик.

— Не скоро. Только-только ушли. В школе они.

— Какая же сегодня школа? — удивился мальчик в очках. — Да воскресенье ведь!

Словоохотливая мама Шура и Юра охотно объяснила, что, верно, хоть воскресенье, а ребята пошли в школу, потому что нынче у них в школе праздник, они будут прощаться с букварем. А из школы они тоже не сразу вернутся домой. Они отправятся в гости к одной девочке, которую зовут Тусей.

— Это-то мы знаем, — сказал смуглый мальчик. — Про Тусю нам известно.

Тогда, приглядевшись, мать Шура и Юра вдруг узнала стоящих перед ней мальчиков. Она часто видела их в бассейне, куда три раза в неделю водила своих сыновей.

— Вы кто же будете — никак, Ашот и Костя? — приветливо воскликнула она. — Да войдите, войдите, пожалуйста! Чего я вас на лестнице держу?

Мальчики ответили, что да, они — Ашот и Костя. Однако заходить они не будут. Они торопятся. Им тотчас, дозарезу нужны Шур и Юр. Как им отсюда пройти в школу?

— Где школа? А на соседней улице. Недалеко. — И мама растолковала им, где эта школа находится.

Простившись, Ашот и Костя помчались в школу отыскивать братьев-близнецов.

 

На празднике «Прощание с букварем»

Всю дорогу, пока они бежали дворами и переулком, Костя бубнил свое:

— Ну зачем нам идти в чужую школу? Прогонят нас. Вот обязательно прогонят! Увидишь, что прогонят да еще по шее накладут. Вот увидишь.

Но Ашот не хотел слушать его. И Костя, стараясь не отставать, удивлялся лишь тому, с какой уверенностью Ашот поворачивает то налево, то направо, словно знает всю эту дорогу наизусть.

А когда перед ними выросло серое здание в четыре этажа, то оказалось, что Ашот привел его именно к той самой школе, которая им нужна. Тут Костя понял: да, с таким товарищем не пропадешь!

Конечно, здесь никто и не думал их прогнать. Их даже вообще ни о чем не спросили. Ну, пришли и пришли, как будто ученики этой школы. И только когда, сняв пальто и шапки, они все это повесили на вешалку, им сказали: чего же они медлят? Раз пришли на праздник, надо спешить. Праздник скоро начнется. Где? Конечно, наверху, в зале, на четвертом этаже!

Так же уверенно, перескакивая через несколько ступенек, Ашот понесся вверх по лестнице. Костя и теперь еле поспевал за ним.

Между вторым и третьим этажами Костя, вконец запыхавшись, все-таки поравнялся с Ашотом и уважительно спросил его:

— Ты почему знаешь, куда идти? Ты раньше приходил сюда?

Ашот на ходу слегка пожал плечами:

— А разве ты чего-нибудь здесь не знаешь?

Да, и Косте все было знакомо в этой школе. И раздевалка на первом этаже, и лестница, и зеленые растения на окнах — вообще вся школа была точь-в-точь такой же, как и та, в которой он учился.

На четвертом этаже они сразу отыскали зал, где должен был начаться праздник, вошли туда и сели на свободные места в последних рядах.

— Пошли вперед, — зашептал Костя на ухо Ашоту. — Там лучше будет. Там совсем свободно.

Но Ашот сказал, что нельзя. Те места для первоклассников, а посторонним туда нельзя. Что и говорить — не зря Ашот учился во втором классе: он действительно все знал!

А над сценой, во всю ее ширину, висело красное полотнище. На нем большими белыми буквами было написано:

ПОЗДРАВЛЯЕМ ДОРОГИХ ПЕРВОКЛАССНИКОВ

С ПРАЗДНИКОМ «ПРОЩАНИЕ С БУКВАРЕМ».

Но вот заиграла музыка. Веселая, громкая и очень праздничная. Под ее звуки распахнулась боковая дверь возле сцены, и в зал чинно, парами, стали входить ученики первых классов.

Их было много. Их было очень много.

Все первые классы школы сейчас торжественно входили в зал. И ученики первого «А». И ученики первого «Б». И ученики первого «В». И, может быть, если есть здесь такой, ученики первого «Г».

Мальчики были в белых рубашках. Девочки — в белых передниках, с пышными белыми бантами в волосах.

У всех, и у мальчиков и у девочек, слева на груди была приколота алая звездочка. Октябрятская звездочка. Такая же точно звездочка, как у Кости и Ашота.

И вдруг Косте так захотелось сейчас быть среди первоклассников этой школы, чтобы вместе с ними праздновать прощание со своим букварем!

— Вот они. Вот! Вот! — толкая локтем, горячим шепотом заговорил ему на ухо Ашот. — Смотри, вон они.

Но не так-то легко было найти среди стольких белых сияющих рубашек именно те две, которые на братьях-близнецах. И не так-то просто разглядеть и их самих, Шура и Юра, среди стольких совсем незнакомых ребят. Однако Костя их все-таки увидел и узнал. И изумился — какие же они были сейчас оба полные достоинства и гордые. Даже издали видно, какие гордые!

— Да вот же они, — продолжая его толкать локтем, нашептывал Ашот. — Да не туда глядишь…

— Отстань! — вдруг огрызнулся Костя. — Гляжу куда надо. Не мешай!

Он не только глядел куда надо. Ему казалось, будто сам он сейчас идет с первоклассниками этой школы, такой же, как и все они, торжественный и гордый, идет проститься со своим букварем. Проститься с верным товарищем, с которым бок о бок прожил все начало своей школьной жизни. С букварем, который шаг за шагом, постепенно научил его и писать и читать, открыл ему путь к книгам и знанию.

Тридцать две буквы узнал он из своего букваря. Всего лишь тридцать две буквы! Но с помощью этих наперечет ему известных букв он теперь может читать уже сотни слов. Какое там сотни — тысячи слов! Да нет, не тысячи — миллионы, несчетное количество слов! Слова мужественные и добрые, веселые и грустные, смелые и умные. Только тридцати двум буквам выучил его букварь, а сколько книг он, Костя, сумеет теперь прочитать!

И сейчас, как и все ребята здесь, Костя мысленно прощался со своим умным и надежным другом, со своим букварем. На смену букварю сейчас уже придут другие книги. Но Костя не забудет о нем. Через много-много лет, когда-нибудь, став уже совсем взрослым, он вспомнит не раз о своем букваре!

Вспомнит, как давным-давно, глядя на его первую страницу, пытаясь сложить из четырех букв слово «мама», он вдруг понял, что прочитал это слово, впервые понял, что умеет читать.

…А на школьной сцене между тем праздник шел своим ходом. Там стояла девочка с огромным букварем в руках. Ростом этот букварь был чуть ли не с нее самое. Она держала его бережно и крепко. А еще одна девочка, маленькая, с ровно подстриженной челкой и с бантом на голове, очень розовая от волнения, звонко читала стихи, обращаясь к букварю:

А дальше, подхватив это стихотворение, говорил стоявший сбоку мальчик:

Потом на сцене оказались мальчики и девочки, наряженные буквами — все тридцать две буквы алфавита. И каждая буква сама про себя сказала небольшое стихотворение.

— Вон, вон они! — чуть ли не на весь зал зашептал Ашот и принялся снова толкать Костю. — Гляди: буква «Ю» — это ведь наш Юр. А буква «Д» — Шур! Или наоборот, пожалуй? Видишь, видишь?

— Вижу, — ответил Костя. — Давно вижу их.

Голоса и лица братьев были так похожи друг на друга, что и верно не поймешь, кто из них какую букву держит. Но каждый из них бойко, без запинки выпалил все то, что ему полагалось.

Шурик (а может, Юрик) сказал из-за большой буквы «Д»:

А Юрик (а может, Шурик) сказал, держа перед собой картонное «Ю»:

А когда тридцать две буквы ушли со сцены, там оказались другие буквы, тоже нарисованные на картонках, и уж эти-то буквы не только умели говорить стихи: переходя с места на место, они могли складываться в разные слова.

Букв было немного. Но слова, которые из них получались, были, пожалуй, самые лучшие, самые важные и самые благородные из всех слов на свете.

Сперва встали рядышком пять букв. Тогда все в зале, и Костя с Ашотом тоже, громко прочли:

ЛЕНИН

Потом новые буквы составили другое великое слово:

ПАРТИЯ

Потом из ряда букв сложилось слово

РОДИНА

За ним — еще одно слово, о котором думают все люди на земле:

МИР

А последнее слово, которое прочли все сидевшие в зале, было словом

ДРУЖБА

Вот на каком замечательном празднике побывали Ашот и Костя!

 

Мужской разговор

— Красиво у них получилось! — воскликнул Ашот, когда праздник окончился и под парадные звуки марша первоклассники парами стали уходить из зала.

— А у нас ничего этого не было, — пожаловался Костя и, сняв очки, принялся от огорчения протирать их ладонью: кусочек замши так и остался лежать у него в кармане.

— Букварь у вас в классе прошли? — спросил Ашот, глядя на расстроенное Костино лицо.

— А как же! Прошли.

— Тогда считай, что и ты сегодня тоже попрощался с букварем.

Костя вздохнул:

— Я так и считаю.

Ашот одобрительно усмехнулся. Сам-то он уже давным-давно расстался с букварем. Он даже не помнит, когда это было. Да не в эту ли пору в прошлом году?

Но букварь букварем, а забывать о деле нечего. Зазеваешься и пропустишь главное!

— Айда в раздевалку! — крикнул Ашот и устремился вниз по лестнице.

— А Шур? А Юр? — запрыгав по ступенькам рядом с ним, спросил Костя. — А поговорить как же? Ведь надо же с ними поговорить?

— Внизу их будем ждать.

Бегом спустились они на первый этаж. В раздевалке сдернули с вешалки свои пальто, нахлобучили шапки и, хлопнув дверью, — на крыльцо.

— Здесь уж их не провороним, — сказал Ашот. — Это точно!

— Точно! — согласился Костя.

А тем временем Шурик с Юриком, не торопясь, спускались вниз. Оба раскрасневшиеся. Оба благодушные. Оба в таких рубашках, будто эти рубашки и жевали, и мяли, и крутили, и вообще неизвестно что с ними делами (ах, если бы мама увидела, что стало с рубашками, на которые она потратила столько мыла, сил и картофельной муки!).

Но братья о своих рубашках, разумеется, не думали. А чего думать-то? Все у них сегодня шло как по маслу. Стихи они сказали хорошо. Учительница похвалила. И вообще праздник в школе удался, замечательный праздник! А теперь им предстоит побывать в гостях у Туси.

И когда со свертками в руках (все те же подарки Тусе) они вышли на школьное крыльцо, то глазам своим не поверили.

Погодите, погодите, да неужто это ребята из бассейна — Ашот и Костя?

Да нет.

Да не может быть!

Братья переглянулись.

«Они?» — безмолвно спросил Шур у Юра.

«Кажется…» — так же без слов и не совсем уверенно ответил тот брату.

Но все их сомнения сразу рассеялись, когда к ним подскочил не кто-нибудь, а именно Ашот. Одного он шлепнул по плечу, другому сказал: «Молодец, здорово говорил стихи!» И сразу — быка за рога — приступил к делу.

Разговор был коротким. Без лишних слов. Энергичный и деловой разговор. Таким и должен быть разговор, когда в нем участвуют четверо, пусть и не очень взрослых мужчин.

Ашот объявил Шуру и Юру, что если они настоящие товарищи, то им нельзя идти к Тусе на день рождения.

— Почему? — опешил Юр.

— Она же нас звала! — с недоумением в голосе воскликнул и Шур.

Тут Ашот и Костя, перебивая друг друга и поддакивая один другому, напомнили братьям, как плохо обошлась Туся с Маринкой, и неужели, несмотря на это, они все-таки пойдут к ней в гости, да еще будут есть у нее разные там «Лунные сюрпризы»?

— Мы, например, не пойдем! — яростно взмахнув рукой, сказал Ашот.

— Ни за что! — прибавил и Костя, отчеканивая каждый слог.

Близнецы растерялись. Как же им быть? Ведь они уже совсем собрались. И дома их отпустили в гости. И подарки — вот они! Что же теперь им делать?

— Что делать? А ничего не делать! Сейчас мы вместе пойдем в гости к Маринке Голубевой. Вот и все! — вскричал Костя и сам удивился своему уму. Как это ловко и быстро он сообразил!

— А что?! — обрадовался Ашот. — Даже очень правильно. Пошли к Марине!

— Разве сегодня у нее тоже день рождения? — сомневаясь, спросил Шур, все еще ошарашенный неожиданным поворотом.

Юрик, что-то прикидывая, вслух размышлял:

— Хорошо, если бы и у Марины сегодня был день рождения. Тогда и подарки у нас есть. Подарим ей.

Но Костя сказал, что подарки им нельзя дарить. Он точно знает — Маринке исполнится восемь только летом.

— Ну и пускай летом! — решил за всех Ашот. — А мы вот возьмем да и сейчас ей подарим.

— Нет, мы к лету их прибережем, — сказал Шурик. И, вдруг развеселившись, затараторил: — Айда к Голубевой! Чего нам тут стоять — айда!

По правде говоря, теперь он даже был доволен, что не надо идти к Тусе. Рубашки-то у них с Юром действительно были жеваные-прежеванные. Разве можно в таких к Тусе явиться? Мама со стыда сгорит.

А к Маринке — другое дело. К Маринке в чем есть, в том и можно. Маринка — своя! И идут они к ней не в гости, а просто так. Вздумали да и пошли.

— Айда, — сказал и Костя.

— Ишь какой ты скорый. А с Галей как? — спросил Ашот.

И он сказал, что это будет уж совсем не по-товарищески, если они не предупредят Галю. Ведь Галя ничего не знает об их решении. Надо и ее тоже к Маринке взять.

С этим согласились все.

И четыре мальчика пустились бегом к тому дому, где жила Туся.

Прибежав туда, притаились возле высоких круглых ворот и все четверо стали смотреть в ту сторону, откуда с минуты на минуту должна была появиться Галя.

Было около пяти часов, когда они ее увидели. Тоже со сверточком в руках, она чинно шла на день рождения к Тусе.

Вся четверка сорвалась к ней навстречу.

 

У Маринки

Не очень-то приятно, когда знаешь, что твои товарищи будут напропалую веселиться, а тебе в это время придется сидеть дома.

И на сердце становится очень обидно, когда вспомнишь: «В дом тебя не пущу…» И еще разные другие скверные Тусины слова.

Да, все это не особенно приятно!

А если к этому прибавить, что мамой уже куплен подарок — красивая кукольная посуда, с которой неизвестно что делать…

А бабушка вынула из шкафа нарядное платье и к нему приготовила две ленты для косичек. И все это впустую будет лежать на стуле, потому что сегодня не удастся надеть ни то, ни другое.

А дедушка нет-нет да глянет на тебя поверх очков, словно спрашивая: «Ты почему сегодня не в своей тарелке? Почему молчишь? На кого дуешься?»

Если все это собрать вместе, то будет совершенно понятно, почему в воскресенье с самого утра Маринка хмурилась, молчала и действительно была, как говорится, не в своей тарелке.

Но все у нее прошло в тот самый момент, когда папа и мама, окончив воскресную уборку, стали собираться в лес на лыжах.

— И я с вами! — сказала вдруг Маринка.

Папа перестал мазать одну из лыж и посмотрел на нее:

— А не устанешь перед гостями?

Тут Маринка и выпалила:

— Ни в какие гости я не пойду. Я с Тусей больше не дружу!

Все взрослые — бабушка, дедушка, мама и папа — молча переглянулись. И вот ведь как удивительно: все они почему-то обрадовались.

Дедушка сказал:

— Не пойдешь? Вот и отлично.

А бабушка сказала:

— Прекрасно. Значит, обедать будем все вместе.

А мама не сказала, а прямо пропела на весь дом:

— Очень хорошо! За-ме-чательно!

А что хорошо и что замечательно, Маринка и не поняла!

Только папа ничего не сказал. Но зато он сразу достал Маринкины лыжи и давай их мазать той самой мазью, которая была специально для морозной погоды.

Они вернулись домой часов около четырех. Веселые. Румяные. Голодные.

И сразу переднюю наполнил запах хвои, снега и зимы: с лыжной прогулки они принесли большую еловую ветку с двумя коричневыми шишками.

— Ух, как вкусно пахнет! — еще не войдя в дом, прямо с порога воскликнула Маринка. — Бабушка, у тебя много всего наготовлено? Мы такие голодные, такие голодные! Просто ужас, какие мы голодные!

Излишне было об этом спрашивать. Бабушка сама знала, сколько нужно людям, когда они возвращаются после лыжной прогулки.

У бабушки на плите стояла не кастрюлька, а кастрюлища с горячими грибными щами. А на сковороде лежала чуть ли не гора котлет с поджаристой сухарной корочкой. А на другой сковороде была навалена румяная картошка. А еще в одной кастрюле краснел Маринкин любимый клюквенный кисель. А на столе стояла селедка да с зеленым лучком.

Одним словом, садись и ешь на доброе здоровье!

Так оно и было: помывшись и переодевшись, они сели за стол.

И только взялись за еду, как раздался звонок. Не очень громкий и не очень слабый, а просто самый обыкновенный вежливый звонок у входных дверей.

— Может, Нина Ивановна к нам? — сказала бабушка. — Обещалась зайти сегодня. — И бабушка поставила на стол шестую глубокую тарелку и все, что полагается, когда обедать садится еще один человек.

Но каково же было Маринкино изумление, когда папа, открыв входную дверь, крикнул ей:

— Марина, иди гостей встречать!

И тут же Маринка услыхала знакомые голоса. Один — Ашота, другой — Костин, и голоса Шура и Юра, и тихий Галин голосок. Все ребята, зашумев, заговорив как-то враз, стали спрашивать у папы: можно ли им побыть у Марины? А громче всех раздавался Костин голос:

— Не к Тусе. Мы сюда прийти решили. Можно?

Маринка кинулась к ним со всех ног. А бабушка уже ставила на стол не одну, а много тарелок, а дедушка и мама несли для ребят стулья.

О том, как все разместились за столом, с каким аппетитом пообедали и как было весело, говорить не стоит. Главное, что клюквенного киселя каждому досталось по два стакана!

А после обеда, ничего никому не сказав, папа куда-то исчез. Вернулся он довольно скоро, притащив разных вкусностей — пастилы, карамелек, печенья и апельсинов. Совершенно ясно, что чай (с вишневым вареньем бабушкиной варки), за который уселась компания из десяти человек, тоже прошел необыкновенно весело.

«Ну, уж если хорошо, — подумала Маринка, — то хорошо! А если повезет, то уж повезет!»

Снова у входных дверей раздался звонок. Но этот звонок был другого характера. Продолжительный и властный. Ясно было, что кнопку нажимает чья-то сильная рука.

— Не к нашей ли Марине снова гости? — пошутил папа и не ошибся.

Правда, эти гости пришли не только к Маринке. Но и к ней они имели прямое отношение. Кто это был?

Да Антон же Черных! И не один. Вместе с ним пришли еще двое взрослых.

Маринка сперва не поняла, кто был этот высокий мужчина, очень похожий на Антона, только с голубыми глазами. И кто эта совсем маленькая женщина, малопохожая на Антона, но с такими же, как у него, черными глазами?

— Это мой папа, а это моя мама, — сказал Антон и смущенно улыбнулся. — Они обязательно хотели со всеми познакомиться. Они только вчера вечером вернулись из Барнаула.

Им обрадовались все: и дедушка, и бабушка, и мама, и папа. Знакомясь, пожимали им руки. Помогали снять пальто.

Антон же, увидев бассейновских ребят, которые, конечно, всей оравой высыпали в прихожую, чуть ли не присвистнул от удивления:

— Вы-то здесь по какому случаю?

И, кинув взгляд на сияющее лицо Маринки, подозрительно спросил:

— У тебя, случайно, не день рождения?

Но тут выскочил вперед Ашот (нет, не может он без того, чтобы не выскочить!):

— Зачем Маринкин?! Нет. Сегодня день рождения в другом месте!

Костя же медленно и веско сообщил:

— У Марины день рождения будет летом. На пять дней раньше, чем мой.

 

День рождения Туси (продолжение)

И у Туси в это время шел пир горой. Гостей было множество, а приходили все новые и новые.

Но Тусю это мало трогало. Она знала, что гости эти — мамины, папины, бабушкины гости, и здесь они не ради нее, не ради Туси.

Тетя Валя, тетя Люба, тетя Зина — мамины подруги — пришли сюда потому, что их пригласила мама. Каждая из них принесла Тусе дорогой подарок. Туся каждой из них говорила равнодушное «спасибо» и относила подарки на диван, где их скопилась груда.

И Дарья Мартыновна, бабушкина сестра, тоже пришла на день рождения Туси лишь потому, что ее позвала бабушка.

И знакомые с папиной работы тут были только из-за папы. Это не Туся, а папа был с ними дружен.

И еще, еще и еще раздавались звонки, и все новые, новые люди являлись к ним в дом. Но среди них не было Тусиных подруг и товарищей и вообще не было детей. Не было ни одного. Да были ли у Туси вообще друзья и товарищи?..

А потом все сели за стол.

И все шумели, звенели рюмками, пили за Тусино здоровье, хохотали. Но никому, собственно говоря, не было дела до самой Туси.

А уж когда пустили радиолу и начались танцы, Туся была всеми окончательно забыта.

Бабушка говорила и прямо не могла наговориться со своей родней. Мама, не переставая, танцевала под звуки радиолы разные модные танцы. И, может быть, только один папа иногда поглядывал на Тусю, словно понимая, как у нее скверно на душе. Но и у него теперь не хватало времени для Туси.

И Туся, никем не замеченная, вышла в соседнюю комнату. Здесь царил беспорядок. Какие-то лишние вещи вынесли сюда из той комнаты, где сейчас грохотала музыка и шумели гости. А стула тут не было ни одного. Если бы кому-нибудь захотелось присесть, все равно оказалось бы некуда.

Туся подошла к окну. Оно было задернуто плотной шторой, которая свешивалась до самого пола.

Туся проскользнула за штору и стала смотреть на улицу. Был уже поздний вечер. Вдоль Ленинградского проспекта горели фонари. Их яркий свет ложился на снежные сугробы. И, может быть, потому что Туся думала сейчас о бассейне и о ребятах своей группы, снег за окном казался ей голубым и блестящим, похожим на бассейновую воду.

Она смотрела на снег, напоминающий ей воду, и думала о том, что никогда теперь уже не пойдет в бассейн.

Нехорошо было у Туси на душе. Очень нехорошо… Но она и сейчас не могла себе признаться в том, что ничего ей сейчас так не хочется, как быть с ребятами, которые сегодня ее так жестоко наказали.

— Да ну-у вас! — вдруг громко, вслух протянула Туся и, по своей всегдашней привычке, вздернула подбородок.

К кому и к чему относились эти слова, она и сама точно не знала.

А в соседней комнате веселье продолжалось. Но никому дела не было до девочки, одиноко стоявшей за спущенной шторой у холодного зимнего окна.

 

Уже весна…

Быстро летят с крыш серебряные капли. Ветер подхватывает их, сносит в сторону, и кажется, что падают они прямехонько с неба.

А небо-то чистейшей голубизны.

А в небе-то ни тучки, ни облачка.

Только солнце по небу разгуливает — большое, круглое, веселое. А до чего важное — ух ты! — не взглянешь на него!

Весна?

А как же! Начало апреля.

Всюду — на улицах, на скверах и бульварах — расчирикались воробьи. Не то они обсуждают свои весенние воробьиные дела, не то вздорят между собой. А распушились-то как! Как наскакивают друг на друга в драке!

На тротуарах и мостовой давно сухо, а во дворах кое-где еще пока грязь. И на стройках тоже очень грязно. Там и вовсе без резиновых сапог не обойтись.

А сядет солнце, и все покрывает тонкий хрусткий ледок. По ночам заморозки. Не морозы, а так себе — легкие весенние заморозки. Но чуть глянет солнце и весь ледок распустит сразу, будто его и не бывало.

Дни становятся длиннее и длиннее. По утрам, когда Марина отправляется в школу, солнце стоит уже высоко.

И до лета осталось немного. Месяц да еще полмесяца — и будет конец учебного года. А там гуляй себе напропалую! Хоть по целым дням носись по двору и прыгай через веревочку!

Сегодня по дороге из бассейна домой Маринка и сама расчирикалась, будто воробей. Идет трещит без умолку. Трещит не переставая. И все о бассейне. И только про бассейн.

«Зоя Ивановна сказала!.. Зоя Ивановна велела!.. Зоя Ивановна посоветовала нам… Зоя Ивановна этого не разрешает» Зоя Ивановна… Зоя Ивановна… Опять Зоя Ивановна…

Дедушке и словечка вставить невозможно. Ему остается только слушать, улыбаться и молча кивать головой.

Но все-таки, когда Маринка на секунду приумолкла, дедушка ее спросил:

— Ты мне толком скажи: значит, и тебя Зоя Ивановна решила выпустить на соревнование?

— Да, дедушка, она решила!

Голос у Маринки ликующий.

— Не побоишься?

— Да что ты, дедушка! Ведь это простые учебные соревнования! Курсовки называются. Они у нас бывают каждый месяц!

Пока они шли из бассейна, пока дошли до своего подъезда и поднялись на шестой этаж, дедушка уже все узнал про предстоящее соревнование, про «курсовку», к которой будет допущена вся Маринкина группа.

Но ведь это дедушка все знает. А бабушка?

И, придя домой, Маринка начинает сначала. Хоть это будет лишь обычная курсовка, но на курсовке все бывает по-настоящему, как на большом соревновании. Каждому отведут водную дорожку. Каждому совершенно отдельную. Никто тебе не станет мешать! И у нее, Маринки, тоже будет своя дорожка, своя стартовая тумбочка. И судьи будут засекать время по секундомеру. А как же? И будет стартовый пистолет…

— Что-что? — настораживается бабушка. — Какой еще пистолет? Стрелять будут?

— Да стартовый же, бабушка! — объясняет Маринка. — Ты не бойся. Никого не убьют. Из него только — бах! — и уж тогда не зевай, вмиг прыгай в воду и плыви…

Бабушка успокаивается:

— Уж чего не знала, того не знала! Первый раз слышу про такие пистолеты.

Да, теперь есть уже такие вещи, которые бабушка не знает, и Маринке приходится ей объяснять.

— А если я хорошо проплыву дистанцию, — продолжает Маринка, — то получу значок «Умею плавать».

Сказав это, Маринка выжидательно смотрит на бабушку: а что такое дистанция (тоже ведь трудное слово!), бабушка знает?

Наверно, все-таки знает, потому что спрашивает правильно:

— Какую же дистанцию тебе надо будет проплыть?

— Какую?

Маринка небрежно пожимает плечами:

— Так себе дистанция… Кролем пятьдесят метров. Ничего особенного.

Ничего особенного? А у самой глаза блестят. А сама напыжилась от гордости. А сама ждет не дождется маму и папу, чтобы начать рассказывать все по порядку, с самого начала! Ну и Маринка! Ну и чудеса! Ведь совсем недавно, несколько месяцев назад, она понятия не имела, что это за слово «кроль». А сейчас сама собирается плыть этим самым кролем. И ничего особенного ей — пятьдесят метров.

Вдруг бабушка, пристально поглядев на внучку, улыбнулась.

— Веснушек-то, веснушек у ней… Весь нос в конопаточках! Да где ты их столько набрала, Мариночка?..

Где? Не мудрено набрать, когда весна пришла. А где весна, там и веснушки!

 

Антон собирается уезжать, а Галя встречает Тусю

Они сидели вдвоем на балконе, Антон и Маринка. Отсюда, с шестого этажа, им хорошо был виден и слышен Ленинградский проспект. Оттуда доносилось много разных звуков: и шелест автомобильных шин по асфальту, и вдруг лязг тормоза, и неясный гул человеческих голосов, и редкие звонки трамваев.

Уже стояла жаркая весна. Май близился к концу. Всюду продавали пучки ландышей и душистые ветки сирени — белой, темно-лиловой, розоватой. Ландыши были прохладными и пахли свежестью леса. А от букетов сирени в комнатах стоял весенний сладкий аромат.

Пройдет еще несколько дней, и в школе кончится учебный год. И в спортивной школе бассейна тоже скоро будет перерыв в занятиях — до осени.

Вместе с Антоном и Маринкой на балконе сидел и старый плюшевый медведь. Он примостился у Марины на коленях, доверчиво прижав к ее плечу свою разлохмаченную и потертую, но очень умную плюшевую морду.

Антон, покосившись на медведя, спросил:

— Все-таки играешь в игрушки?

Маринка запротестовала:

— Что ты! Почти все свои игрушки я отнесла в мой прежний детский сад. Как начала учиться в школе, так взяла и отнесла.

— А он?

Антон кивнул на медведя.

— Он? Он — да это же другое дело! Ну разве он игрушка? Он… — Маринка запнулась, подыскивая, как бы ей Антону сказать, и, не найдя подходящего слова, протянула своего мишку.

— Нет, ты послушай только. Он умеет даже разговаривать.

Она опрокинула медведя на спину и тотчас подняла его. Мишка заурчал веселым добродушным баском. Черные бусинки его глаз лукаво посмотрели на Антона: «С чего это ты взял, что я игрушечный?»

Антон оживился и, взяв у Маринки мишку, заставил его тоже несколько раз поурчать. Потом сказал:

— Хороший он у тебя.

— Вот видишь!

— Вижу, — согласился Антон. И вдруг, отдавая медведя Маринке, он как-то задумчиво проговорил — А я, знаешь, скоро уеду из Москвы.

Маринка сказала:

— И я уеду скоро. Вот перейду во второй класс, и мы на лето поедем в деревню. С бабушкой. До осени.

— Да нет, — сказал Антон, — я-то не до осени. Я совсем уеду из Москвы. Навсегда, быть может.

— Как это — навсегда? — не поняла Маринка. — Как? Значит, на всю жизнь?

— А что ж — может статься, и на всю жизнь.

У Маринки на лице недоумение: как это возможно уехать из Москвы на всю жизнь? И не ходить по Ленинградскому проспекту? И не бывать на Красной площади? И не ездить в метро? И Маринка его не увидит больше, и он Маринку — тоже никогда? Что за непонятное такое говорит Антон?..

Она изумленно, широко открытыми глазами смотрела на него. Антон глядел через балконную решетку на зеленые верхушки деревьев. Говорил словно самому себе:

— Знаешь, папа теперь будет постоянно работать в Барнауле. Это лучше. А нам с мамой как же? Не хочется все время жить без папы да без папы… И ему без нас, наверно, не очень-то хорошо. Вот вчера вечером мы втроем все обсудили. Решили всей семьей перебраться на Алтай. И маме там очень понравилось.

Маринка молчала. Антон глянул на нее и увидел, что уголки рта у нее опускаются. Ну точь-в-точь как бывает, когда человек собирается заплакать.

— Ты что? Ты не плакать ли вздумала? — притронувшись к ее руке, спросил Антон.

— Ничего я не вздумала плакать, — глотая слезы, сердито ответила Маринка. — Просто я не хочу, чтобы ты уезжал на всю жизнь.

— Но если надо?

— Почему это обязательно надо?

— Ведь папе нужно работать на Алтае, а как же нам с мамой без папы? Думаешь, очень хорошо нам без папы?

— Значит, ты и плавать не будешь теперь?

Антон улыбнулся. Он словно утешал Маринку:

— Еще как буду! Знаешь, какие реки на Алтае?

И он принялся рассказывать, какие голубые и быстрые там реки, и горы какие… И озера среди гор. А цветы — ого! — каждый чуть ли не с арбуз величиной. Красота там. Люди сильные. Рудники огромные, заводы.

— А Москва?

— Москва-то, ясно, что и говорить, — Москва! Но все-таки папа очень любит Алтай! И маме там понравилось. А я тебе оттуда напишу.

— Напишешь? Мне? Письмо? — подавшись вперед, спросила Маринка.

— Напишу. Почему же не написать? Обязательно напишу!

— Мне?

— Да. Тебе.

— А я тебе в ответ — тоже письмо. А ты мне — опять письмо. Так?

— Конечно, так.

Тут Маринка окончательно успокоилась и даже развеселилась: конечно, жаль, что он уедет. Но зато как будет интересно получать все время от Антона письма и писать ему.

— А все-таки завтра ты придешь в бассейн к нам на курсовку?

— Приду непременно. Мы же не завтра уезжаем. Еще собраться надо. А у вас вся ваша группа на курсовку пойдет?

— Да, Зоя Ивановна всех нас выпускает.

— Конечно, приду, — сказал Антон. И вдруг, помедлив, спросил — А та девочка? Ну, как ее там… Забыл, как зовут.

— Туся? — догадавшись, подсказала Маринка. — Ты про Тусю спрашиваешь?

— Она тоже будет на курсовке?

— Она уже давно в бассейн не ходит. Давно-давно.

— А почему?

Маринка, чуть нахмурив светлые бровки, задумалась. Потом ответила:

— Не знаю, куда она делась. А может, она тоже на всю жизнь уехала из Москвы.

Нет, Туся никуда из Москвы не уезжала. Более того: именно в то самое время, когда Антон и Маринка о ней говорили, она вместе со своей бабушкой проходила совсем недалеко от них. Она шла по бульвару Ленинградского проспекта. Только за зеленью деревьев ни Антон, ни Маринка, конечно, увидеть их не могли.

В жизни Туси словно бы ничего не изменилось, словно бы все было по-прежнему: она так же верховодила дома, капризничала с мамой и папой, слегка боялась бабушку. Вместо плавания она теперь училась фигурному катанью на коньках.

И все-таки сама она в чем-то стала другой. Нет-нет да задумается, а потом несколько часов ходит кроткая, послушная, со всеми ласковая, такая шелковая, что домашние диву даются. Желая того или нет, а скорее помимо своей воли, она до сих пор еще часто думает о бассейне и о ребятах, которые ее очень обидели, но которых она так и не может забыть.

Вот и сейчас, когда они с бабушкой проходили по Ленинградскому проспекту мимо бассейна, Туся замедлила шаги.

— Бабушка, какой сегодня день? — спросила она у Анны Мартыновны.

— Среда, — ответила бабушка.

Среда… Значит, ребята не занимаются. А что если упросить бабушку и на минутку, всего лишь на одну минутку, зайти в бассейн? Зачем? Ну, без всякого «зачем»… ну просто так. Ну чтобы снова увидеть голубую воду, маленький уютный «лягушатник», и пловцов, и, может быть, Зою Ивановну, и все, все, все…

— Бабушка… — ластясь, начала Туся, но не договорила.

Вдруг, отпустив бабушкину руку, сорвалась и куда-то помчалась вдогонку за девочкой, которая шла далеко впереди.

Неужели Галя?

Да, да, да, конечно, Галя! Она! Галя из ее прежней бассейновой семерки.

— Галя! — во весь голос закричала Туся. — Галя, остановись! Галя!

Галя — это была действительно она — услыхала голос и остановилась.

— Галя, это ты? — догоняя ее, с радостным оживлением заговорила Туся.

Увидев Тусю, Галя тоже обрадовалась и заулыбалась:

— Туся! Здравствуй!

— Галя, как я рада! Значит, вы теперь занимаетесь по средам? Ты в бассейн идешь?

— Нет, мы по средам не занимаемся… А ты почему перестала ходить в бассейн?

— Да та-ак, — неопределенно протянула Туся.

— Мы думали, ты заболела. Хотели позвонить тебе.

— Хотели позвонить?

— Только твоего телефона никто не знал.

— Значит, вы тоже вспоминали обо мне?

— Еще бы! Смотри ты столько пропустила. А завтра у нас будет соревнование. Зоя Ивановна всю нашу группу выпускает на курсовку.

— Всех?

У Гали в глазах гордость.

— Всех! Теперь мы плаваем кролем и на спине и на груди. Уже не поперек, а вдоль бассейна. Ашот и Марина могут проплыть, не останавливаясь, три раза туда и назад.

— А ты?

— И я тоже могу.

На миг лицо Туси затуманилось. Но все прежнее к ней возвращается: па-адумаешь — три раза туда и обратно! Она, что ли, не сможет, если Галя столько проплывет? Да сможет она, еще как сможет!

И, вскинув голову, она говорит:

— Я тоже завтра приду на соревнование.

— Приходи — посмотришь!

— Нет, я тоже буду участвовать вместе со всеми. Я еще быстрее всех проплыву.

— Да что ты, Туся! Ведь ты пропустила много. Ты не тренировалась.

— Ну, подумаешь! Я и без тренировки смогу.

— Тебя Зоя Ивановна не пустит.

— Зоя Ивановна? Пустит. Вот увидишь!

И как ее ни уговаривала Галя, как ни уговаривала уже подошедшая к ним Анна Мартыновна, Туся стояла на своем: она придет завтра в бассейн и будет вместе со всеми участвовать в соревновании. Она так решила, она так хочет, и пусть с ней, пожалуйста, никто не спорит!

 

Восемь голубых дорожек

Не узнать сегодня бассейна — столько в нем света, такой он нарядный!

Наверху зажжены все электрические лампы. Они гроздьями свешиваются над водой. А сбоку, из огромных окон, так и хлещут солнечные лучи. И от этого двойного света — электрического и дневного — по-особенному блестит, переливается и играет поверхность бассейна, а на белом дне видны причудливые блики. Точно вдруг здесь выросли странные подводные цветы. Где бассейн помельче, эти отсветы на дне сияющие, яркие. Но чем глубже вода, тем таинственнее и темнее зеленеют пятна на дне; тут они колышутся как растения неведомых морских глубин.

Висят флаги. Пятнадцать флагов пятнадцати Советских республик. Воздух в бассейне теплый, влажный. Ни ветерка. Ни дуновения. И флаги висят не шелохнувшись, стройной, многоцветной шеренгой.

А из рупоров несется музыка. Может быть, чересчур громкая и бравурная, но именно такая музыка нужна сегодня, когда в бассейне проходят соревнования.

Соревнования идут уже второй день. Это самые обычные, ежемесячные соревнования; их в бассейне называют «курсовки». Но на трибунах много зрителей. Пришли знакомые, пришли и родители ребят, которые принимают участие в соревнованиях.

Поэтому сегодня на трибуне сидят и Маринкины родные. И мама тихой девочки Гали. И родители Ашота. И отец Кости Великанова, длинный и немного нескладный, как Костя. И, конечно, мать Шура и Юра.

И еще на трибуне сидит и ждет не дождется начала соревнований… знаете кто? Туся!

Да, Туся, рядом со своей бабушкой Анной Мартыновной.

Туся изо всех сил просила, чтобы Зоя Ивановна позволила ей вместе с ребятами участвовать в сегодняшнем соревновании. Но Зоя Ивановна твердо сказала ей:

— Не надо, Туся. Я не имею права. Да и тебе самой ведь будет плохо. Они все очень подвинулись вперед по сравнению с тобой. Разве ты хочешь быть самой последней, плестись в хвосте?

— Нет, — ответила Туся.

— Давай решим так: с осени ты будешь аккуратно посещать занятия в бассейне. Постепенно догонишь ребят. К Новому году ты, наверно, вместе с остальными сможешь выйти на курсовку. Что ты думаешь об этом, а?

И Туся помрачнела, но все же согласилась.

— А теперь иди на трибуну. Тебе ведь интересно посмотреть на своих товарищей, правда? Порадуйся сегодня их успехам.

И снова Туся согласилась, на этот раз более охотно. Теперь она сидела на трибуне и уже с нетерпением ждала, когда придет очередь выйти на старт ребятам ее группы.

По краю бассейна расхаживают судьи. Все в белых костюмах. У каждого на рукаве по красной повязке.

А вот и главный судья. И заместитель главного судьи, очень строгий на вид. И секретарь, который сидит за столиком у самого борта бассейна и записывает, кто сколько проплыл и за какое время. И стартер с пистолетом в руке стоит тут же. Это он громким выстрелом дает сигнал «Прыгай в воду!».

И секундометристы, каждый с часами, стоят у самой воды.

Но, кроме того, на стене висят огромные часы: одни на том конце бассейна, где происходит старт, другие — где финиш. И хотя это очень большие часы, у них движется всего лишь одна-единственная стрелка — секундная. Часы эти так и называются секундомерами. Как только стартер даст выстрел, секундомер пускают. Стрелка быстро бежит по кругу, показывая, за сколько секунд пловец прошел дистанцию.

И, конечно, на соревновании присутствует врач в белом халате. Очень нужный здесь человек. Врач дает разрешение — можно или нельзя допустить того или иного пловца к соревнованию. Врач же наблюдает за каждым из пловцов, когда тот в воде.

А вот и они — шестеро знакомых нам ребят. Вся группа в полном составе. В руке у каждого четырехугольная белая карточка. Это очень важная карточка, Зоя Ивановна дала ее только тому, кого допустила к участию в соревновании.

На карточке написано все по порядку: и фамилия, и имя, и номер школы, и в каком году родился. А после заплыва на ней еще прибавятся и результаты соревнования: за какое время и каким стилем пройдена дистанция.

Ребята стоят за дверями, которые ведут к воде. Заглядывая в двери, топчутся от нетерпения. Они ждут своей очереди: когда по радио назовут их имена и фамилии, они выйдут в бассейновый зал, подойдут к стартовым тумбочкам и каждый займет место у той водной дорожки, которая ему заранее назначена.

Скорей бы!

А помните, как робко они жались друг к другу, когда пришли сюда впервые несколько месяцев назад? Говорили шепотом. Глаза у них были испуганными, Все им было непривычно: и вода, которая тяжко колыхалась, стиснутая кафельными берегами, и грохот трамплинов над головой, и свистки тренеров. А главное, страх брал от одной мысли, что им придется взять и прыгнуть в этот большой (он им казался огромнейшим) бассейн.

Как они радовались тогда, что тренер Зоя Ивановна повела их не к большому, а к маленькому бассейну — «лягушатнику»!

А теперь «лягушатник» ими начисто забыт. Они выросли из него, как постепенно вырастали из своих прежних курточек, платьев и ботинок. Что раньше было впору, теперь стало тесным, не годится.

Но вот к ребятам подходит Зоя Ивановна. Ее щеки почему-то разрумянились. Уж не волнуется ли она за своих питомцев? Наверно, волнуется. Ведь немало вложено в каждого из них сил и времени. И в худенькую Маринку. И в длинного Костю. И в Ашота, этого живого мальчугана. И в робкую Галю. И в братьев-близнецов — вон какие они стали крепыши!

— Ну как, ребятишки, готовы? — спрашивает Зоя Ивановна, внимательно оглядывая маленьких пловцов.

Маринка вдруг пугается:

— Разве скоро?

— Следующий заплыв ваш.

— Ой!..

Зоя Ивановна легонько гладит Маринку по плечам: ну, чего ты, девочка? Все будет хорошо!

— Зоя Ивановна, — начинает свое Ашот, — хотите, я проплыву кролем не пятьдесят, а сто метров? Хотите? Честное слово, проплыву!

— На следующий год проплывешь, — говорит Зоя Ивановна и поправляет на голове Ашота резиновую шапочку, чтобы плотнее облегала его голову. — А ты, Костя… — Она обращается к Косте Великанову, — ты, главное, не торопись! Не высаживай всю энергию в начале дистанции. Береги силы для конца. Понял?

— Понял, — отвечает Костя и, захлопав глазами, принимается соображать что к чему.

Спрятав Гале под шапочку прядку волос, Зоя Ивановна говорит ей:

— Ногами, Галочка, вот так, так, так…

И она делает кистями рук легкие, пластичные движения. Показывает, как надо работать ногами.

И каждому Зоя Ивановна говорит какое-нибудь хорошее напутственное слово. И каждому улыбается. А потом, окинув взглядом всю шестерку, вдруг сообщает:

— Знаете, кто сегодня пришел посмотреть на вас?

— Знаем, — за всех отвечает Галя.

— Мы ее уже видели, — говорит Костя. — Она там!

Он показывает рукой на трибуну.

— В первом ряду сидит, — говорит Юр.

— На том краю, где финиш, — добавляет Шур.

Наконец — и это было как-то очень внезапно — диктор по радио называет их имена. Громко называет.

Невероятно громко! Слышно всюду, в каждом уголке бассейна, в каждом ряду и левой и правой трибуны.

— Ашот Меньян! Марина Голубева! Костя Великанов…

И дальше всех-всех по порядку.

— Пошли, — говорит им Зоя Ивановна и впереди всех выходит в бассейновый зал.

Все шестеро без суеты, спокойно, собранно и деловито подходят к стартовым тумбочкам. Каждый заранее знает номер своей дорожки.

Шесть голубых дорожек перед шестью маленькими пловцами. У седьмой, у Тусиной дорожки, нет никого. А возле восьмой, крайней, где-то сбоку стоит Антон Черных. Нет, сегодня он не участвует в соревнованиях. Он просто пришел посмотреть на своих младших товарищей — ребят Маринкиной группы.

Короткий свисток стартера. Марина, Костя, Галя, Ашот и Юр с Шуром занимают места на стартовых тумбочках. Стоят, чуть согнувшись, откинув руки назад, готовые к прыжку.

Еще один свисток.

Все шестеро приближаются к самому краю стартовых тумбочек и, как учила их Зоя Ивановна, прихватывают большими пальцами ног за край покатой поверхности.

И наконец — выстрел.

Выбросив руки и сомкнув над головой ладони, оттолкнувшись, все они срываются вперед. Шесть всплесков воды почти одновременно. Поплыли!..

* * *

А автор этой повести сидит на трибуне и смотрит на все, что происходит. Поверхность бассейна рассечена на восемь ровных голубых дорожек. И вот они — шестеро ребят — уже плывут, каждый по своей дорожке.

На первой, ближе к трибуне, — Маринка. Она плывет сосредоточенно, движения ее красивы. Не так ей даже важно прийти к финишу первой. Главное для нее — не осрамить свою группу. Пусть никто не скажет, что Зоя Ивановна их плохо научила. Чтобы никому не было стыдно за их группу и за нее, Маринку…

Глубокий вдох открытым ртом над водой, выдох — в воду. Вдох — над водой, выдох — в воду. Вдох — над водой, и снова голова в красной шапочке зарывается в воду… И Маринка стремительно скользит вперед.

На соседней дорожке — Костя Великанов. Он так бьет по воде ногами и руками, что брызги летят чуть ли не к самой трибуне. Но он не торопится. Он все еще размышляет о словах Зои Ивановны: не надо расходовать много энергии в начале дистанции, чтобы можно было приналечь к концу.

Впереди всех идет Ашот. Сильными гребками он посылает свое тело все дальше, дальше. Он уже приближается к финишу. Ему легко и хорошо в воде. Все движения у него четко отработаны. Да, он был прав: если будет нужно, он проплывет и сто метров. Даже двести!

Оба брата — Шур и Юр — на двух смежных дорожках. Плывут они так вровень, так одинаково, будто уговорились плыть друг с другом рядом. Как один, так и второй. Как один, так и другой. Оба они отстали от Маринки, а далеко за ними летят брызги от Кости. А Костя, тот совсем плетется в хвосте. Размышляя и обдумывая, как у него все получится, он безнадежно от всех отстал. Но он не унывает: ничего-ничего, он еще себя покажет! Еще как покажет у финиша! И шлеп по воде одной рукой, и шлеп по воде другой рукой.

Нет-нет, он не будет спешить в начале дистанции. Он прибережет свои силы для конца! И снова — шлеп одной рукой по воде, и опять — шлеп другой рукой по воде.

А Галя?..

Ну, Галя-то сегодня плывет как никогда еще не плавала. Легко, свободно, словно рыбка. Никто не ждал такого от нее сегодня. Идет вслед за Ашотом. Зоя Ивановна не спускает с нее веселых глаз и, удивленная, все время приговаривает про себя: «Так, так, так, девочка! Так! Отлично…»

А та дорожка, по которой могла бы плыть Туся, — эта дорожка сегодня пуста. Но, хотя Туся и не участвует сейчас в соревновании, только от нее самой зависит, быть ли ей когда-нибудь со всеми вместе на своей седьмой дорожке.

А возле восьмой, сейчас тоже никем не занятой, сбоку стоит Антон Черных.

Совсем недавно на этой именно дорожке он завоевал себе первый юношеский разряд и право участвовать в спартакиаде. Но сейчас он думает не о себе. Сейчас он весь подался вперед и в остром напряжении следит за ребятами, плывущими перед ним. Глаза его перебегают с одного на второго, на третьего, четвертого…

Автор этой повести тоже переводит взгляд с одного на второго, на третьего…

Но думает автор не только о тех, которые сейчас плывут.

Автор думает и о Тусе, сидящей на трибуне, и об Антоне. Быть может, и о многих других. У каждого из них в жизни будет своя судьба, своя дорога. И вряд ли дорога эта будет такой прямой и голубой, как здесь, в бассейне.

Но если человек сумеет быть мужественным, честным, если он будет правдивым и добрым, если он будет щедрым в труде и более, чем о самом себе, будет думать и беспокоиться о своих товарищах — дорога в жизни не уведет его в сторону, даже если будет очень трудной…