Прощай, родина, до лучших времен!

Взвесив все обстоятельства, Артем рискнул покинуть Харбин. До границы недалеко — всего лишь восемь часов езды.

Поезд уносит Артема на юг. В вагоне он один русский среди китайцев. Вот и граница. Места здесь патриархальные: никто не спросил у беглеца паспорта, а минута ведь была решающей. Здесь кончалась власть царского правительства, дальше — территория, подвластная японскому императору. И граница уже позади.

Поезд мчался по чужой земле. Артем, сидя на скамье вагона четвертого класса, мысленно переживал все события своей недолгой, но бурной жизни. Ведь ему и сейчас, на исходе. 1910 года, исполнилось всего лишь 27 лет, а сколько всего осталось позади?..

Артем очнулся от своих дум: напротив сидели японские солдаты и с явным любопытством поглядывали в его сторону. Видимо, в забытьи Артем что-то говорил вслух — нехороший это признак. Подпольщики не имеют права ни наяву, ни во сне распускать язык. Сдают, что ли, нервы?

Один из японских солдат, маленький, в больших очках, волосы, аккуратно подстриженные бобриком, редкие желтые зубы, приветливо улыбаясь Артему, спросил, коверкая русские слова:

— Твоя русский солдат, убежал от боже царя храни батюшка?

Артем громко рассмеялся. Раз спрашивают, не солдат ли он беглый, значит ничего спросонок не наговорил. Отрицательно качая головой, Артем ответил:

— Нет, моя не солдат, моя рабочий — едет искать хорошую работу…

Солдаты недоверчиво слушают Артема. Русских дезертиров они видели много, а русских рабочих впервые. Но ледок первых слов быстро тает, и завязывается непринужденная беседа о том, как и где живет простой народ. Разговаривать с самыми разными людьми на земле — на это Артем мастер. Надолго запомнили японские солдаты свою встречу в вагоне поезда Харбин — Дайрен с крепко скроенным, широколицым русским рабочим, который знал про все на свете.

 

Через Желтое море в Японию

В Дайрене Артем задерживаться не предполагал. Каковы были его дальнейшие планы, отличались ли они какой-либо определенностью или нет? Об этом легко судить по отрывку письма из Дайрена. (Письмо это написано 15 ноября 1910 года, адресат — Е. Ф. Мечникова.)

«Сейчас я в Дайрене (Дальний). Жду парохода в Нагасаки (Япония). Пароход завтра. Как буду выбираться отсюда, не знаю. Думаю в Нагасаки поступить на какой-либо пароход кочегаром или чем придется и поеду куда придется: в Америку, в Австралию или в Европу. Я чувствую себя здоровым… Погода отвратительная. Идет снег и сразу тает. У меня калош нет, так и выходить неохота… Вот пока все, что могу сказать о себе… Ваш Федя».

За 20 иен Артем приобрел билет третьего класса на пароход, отплывающий в Нагасаки. После обмена рублей на иены и уплаты за билет на пароход у Артема еще оставалось около 50 иен. Это было все состояние, с которым он пускался в плавание по морям и океанам и долгие странствия по материкам и странам. Кроме этого, у него еще была пара сильных рук, которые не боялись и не гнушались никакой работы.

Ранним утром японский пароход из Дайрена входил в нагасакскую бухту. Нагасаки — крупнейший порт Японии. Пар входные линии связывают его со многими большими портовыми городами земного шара.

О работе русскому человеку в Японии и думать было нечего. Артем понял это в первый же день жизни в Нагасаки и не собирался терять времени на поиски работы. Приехал он сюда лишь для того, чтобы из Нагасаки — этих морских ворот Японии — выбраться на широкие океанские пути. В ожидании подходящего парохода на Шанхай, куда он решил отправиться, было много свободного времени.

Вырвавшийся в огромный мир царский узник восхищался сказочной природой Нагасаки.

— Ночи в Нагасаки были волшебно хороши. Нагасакские ночи — это дивная сказка, их описать нельзя, — делился своими впечатлениями с далекими друзьями Артем. — По обрыву гор лепятся улицы, скрытые в тени тропических растений. Вдали внизу рейд. Кругом горы. И все это залито матово-серебряным лунным светом. Домов нет. Они скрыты в тени садов. О них только догадываешься. И вместе с тем на каждом шагу наталкиваешься на упорный труд поколений людей. Город завоеван у природы. На постройку его носили землю горсточками. Зато теперь это крепость, которой человек властвует над природой…

Как мало гармонируют с этим видом забитые и вялые, тщедушные жители японского города и спесивая солдатчина! Но как много во всем этом смысла! Только рабовладение в государственных размерах могло создавать такие сооружения. Надо было иметь огромные рабочие силы, сосредоточенные в одной местности и послушные воле одного учреждения, чтобы стали возможными при низкой технике все эти города, поля, водопроводы и прочее…

Ни одному из пароходов, уходившему в дальнее плавание, кочегары не требовались. Проезд в Шанхай в самом низшем классе стоил 30 иен. Пришлось Артему отдать и эти деньги. Осталось у него после расходов в Нагасаки всего лишь 5 иен. Это означало, что надо снова приготовиться к полуголодному существованию, перейти на знакомые сухари и воду.

Пароход шел из Нагасаки в Шанхай. Где-то внизу, на общей палубе третьего класса, среди китайских бедняков находился Артем.

 

Артем в Шанхае

Шанхай — один из крупнейших промышленных центров Китая. Город с населением в несколько миллионов жителей. Город кричащего богатства и безысходной нищеты. В Шанхае той поры, когда туда прибыл Артем, было собственно два города: сеттльмент — город для европейцев, с огромными благоустроенными домами, роскошными магазинами, с широкими чистыми улицами, со своим Бродвеем, и настоящий, китайский Шанхай, где жили хозяева города — китайцы: бесчисленные кварталы одноэтажных домов — трущобы в самом худшем смысле этого слова. Но и это еще не весь Шанхай: на большой реке стояли десятки тысяч джонок — в этом городе на воде рождались, проходили мучительно тяжкий жизненный путь и умирали многие поколения китайцев.

Артем нашел меблированную комнату, уплатив за неделю вперед все оставшиеся у него деньги. «Крыша над головой есть, остальное приложится — голодной смертью не умру», — думал он, медленно прохаживаясь по Бродвею, останавливаясь возле шикарных витрин английского магазина. Карманный словарик английского языка (подарок Екатерины Феликсовны) всегда с ним, и Артем не упускает случая попрактиковаться. Но чей-то робкий голос отвлекает его:

— Вы русский?

Артем не спешит вступить в беседу с незнакомцем. Он ощупывает его своими проницательными глазами. Потом, придя к какому-то выводу относительно этого оборванного, видимо, безработного соотечественника, отвечает на вопрос:

— Да, я русский. Только что приехал в Шанхай.

Из завязавшейся беседы выяснилось, что незнакомец также бежал из ссылки и в результате долгих странствий очутился в Шанхае.

— Где вы живете? — спросил безработного земляка Артем.

— Эту ночь провел в китайской шлюпке…

Артем предложил Владимиру Наседкину, так звали безработного, переночевать в его комнате.

Наседкин спросил Артема, не хочет ли он пройтись немного по Бродвею:

— Здесь неподалеку разместилась русская булочная, там уже работают двое русских парней, быть может, повезет пристроиться еще кому-нибудь.

 

Артем — китайский кули

Пришли по указанному Наседкиным адресу. Хозяина на месте не оказалось, зато удалось побеседовать с обоими русскими рабочими. Люди здесь были нужны, а это главное. Вскоре появился хозяин пекарни. Артем без всяких церемоний предложил свои и Наседкина услуги. Готовы делать любую работу. Работы в самой пекарне не оказалось, но хозяин, не очень уверенный в согласии двух русских, предложил им развозить по городу хлеб.

— Вы подумайте хорошо над моим предложением: заработок эта работа принесет вам очень небольшой, но тут есть еще, как бы вам сказать, этическая сторона дела. Развозка грузов в Китае — это дело кули, людей, находящихся на самом дне жизни. Европейцы в Шанхае не согласятся выполнять такую работу даже под страхом голодной смерти. Но вы русские, и работу сейчас в Шанхае достать едва ли вам удастся. С ответом я не тороплю. Мне совершенно безразлично, кто будет возить хлеб, китайцы или русские. Плата от этого не изменится.

Артем, прищурив глаза и еле заметно улыбаясь, слушал речь хозяина, его, «так сказать, моральные соображения о труде европейцев и китайцев». Но вдруг улыбка исчезла с его лица, глаза его стали жесткими, он грубо оборвал хозяина и сказал:

— Я согласен на развозку хлеба, не знаю, устроит ли это моего товарища. А насчет чести европейца и прочего не беспокойтесь. Никакой труд не способен обесчестить человека. Когда можно начинать работу?..

Напившись вволю чаю с сухим хлебом, двое старых рабочих и двое вновь нанятых отправились гулять в ботанический сад. Веселее и бодрее всех был Артем. Один из булочников, человек неимоверной физической силы, был одновременно человеком мрачным, угрюмым. Но веселость нового рабочего, назвавшегося Андреевым, а также его незаурядные физические данные сделали нелюдимого пекаря общительным. Он рассказал о своих приключениях, когда ему однажды пришлось пропутешествовать зайцем в трюме английского парохода на Филиппинские острова. Там он был обнаружен и на казенном содержании отправлен обратно в Шанхай.

Артем принял живое участие в этом обмене воспоминаниями. Он много рассказывал о своей жизни юношей в Париже, где ему довелось на время стать заведующим русской студенческой столовой.

— Однажды к нам в Париж приехал студент, исключенный из Томского университета. Детина рослый, как вот ты, Щербаков, — Артем указал рукой на мрачного пекаря, — у этого «ребенка», помню, была огромная рыжая шевелюра. В первый же день своего приезда в Париж он заблудился и никак не мог найти своей квартиры в Латинском квартале. Французского языка он, как и многие его соотечественники, не знал. Приведенный в отчаяние бесполезными попытками найти дорогу домой, обессиленный, он начал останавливать на улице прохожих, пытался жестами расспросить, куда ему идти. Толпа любопытных парижан вокруг рыжего студента росла с угрожающей быстротой. Но оттого, что число зевак увеличивалось, дело не продвинулось ни на шаг. Видя, что его по-прежнему не понимают, студент растрепал свои и так не очень покорные волосы, стал на четвереньки и начал бросаться на окружающих, издавая звуки, похожие на рычание льва. Парижане хохотали до слез, представление это достигло цели: всем стало ясно, что студент-иностранец живет неподалеку от Львиных ворот, куда его благополучно и доставили.

Артем рассказывал эту историю с такой живостью и при этом сам так заразительно хохотал, что угнетенное и безрадостное настроение прошедшего дня рассеялось, как дым.

В своих скитаниях по свету Артем, как и прежде, в тюрьме и ссылке, всегда находил час-другой, чтобы рассказать друзьям о своем житье-бытье.

«Простите, что так долго не писал, — начинает Артем свое послание Екатерине Феликсовне Мечниковой. — Очень часто мне хотелось написать Вам… Но постоянно встречались обстоятельства, которые мешали мне сделать это. Мы спим не на розах. Пробраться в Европу мне до сих пор не удается. Точно так же и в Америку или Австралию… Я застрял в Шанхае и жду не дождусь благоприятного случая, который бы позволил мне выбраться отсюда. Но, пока ждать-подождать, надо и делом заниматься. Жить на чужой счет я не могу… Я… кули. Никакой труд мне не страшен. Пусть англичане лицемерно отворачивались, когда я тащил тележку с хлебом по городу. Это меня нисколько не трогало… Одна англичанка… кричала на грязного усталого развозчика, что он привозит ей хлеб слишком поздно, в 8 часов, а не в 7½ часов (я выезжал в 4 часа утра). Я на другое утро привез ей хлеб в 5 часов. Все еще спали, и я прибил к ее дверям записку, в которой по-английски написал, что она напрасно затрудняет меня, заставляя рано приезжать. Она удивилась требовательности кули… Только среди проходимцев всех стран, а только они и представляют европейцев на Дальнем Востоке, возможны такие нравы. Они презирают труд, как презреннейшее из занятий. Они поддерживают легенду о нациях, которые родятся с седлами на спинах, и нациях, которые родятся со шпорами на сапогах. Жалкая кучка европейцев насильно втискивает новые формы общественных отношений в огромную страну и думает, что их роль они могут разыгрывать столетия…»

 

«Китай сейчас — вулкан»

Очутившись в Китае, в этом совершенно новом для него мире, Артем пристально вглядывался в то, что происходит в этом гигантском котле. Чуткое ухо революционера улавливало пока еще неясный гул первых подземных толчков надвигающейся революции.

«Китай уже имеет свою буржуазию, — писал Артем в том же письме к Мечниковой, — которая хозяйничает в стране пока экономически. Она уже вступает в борьбу с отжившими господствующими классами, желая хозяйствовать и политически. Огромные массы китайского населения, оставшиеся без определенных занятий, с тех пор как дешевый европейский товар разрушил китайскую промышленность, составляют послушную армию, которую китайская буржуазия пока эксплуатирует экономически. Но эта же армия послушна ей и тогда, когда буржуазия пускает ее в ход во время столкновений в общественной жизни. Беспокойное китайское население, лишенное прочных условий существования, быстро обучается и дисциплинируется на службе у капитала. Пока оно послушный молот в руках китайской буржуазии. Это особенно ясно сказалось во время чумного бунта. Европейцы применили военную силу — и это только подлило масла в огонь. Китайская буржуазия выпустила только прокламацию, подписанную выдающимися китайскими промышленниками и торговцами, и все успокоилось. Но они ее написали лишь тогда, когда европейцы согласились на все условия, которые китайская буржуазия предложила им как ультиматум. Это было первое поражение европейцев. Европейцы сдались по всему фронту. Китай сейчас — вулкан… Беспокойным… китайское население является потому, что у него нет устойчивости в хозяйственном строе. Старое рушится быстрее, чем создается новое на его обломках… Что дальнейшее развитие Китая будет идти неровным, прерывистым шагом, это ясно. Тем более, что вмешательство европейцев создает еще большую неурядицу и вносит много путаницы в умы китайцев».

Активный участник русской революции 1905 года, соратник Ленина, Артем на каждом шагу своей нелегкой жизни в Шанхае убеждался в верности слов своего учителя. В Китае началась эпоха, которую Ленин назвал эпохой «пробуждения Азии». «Пробуждение к политической жизни азиатских народов получило особенный толчок от русско-японской войны и от русской революции» .

Артем, называя Китай вулканом, дает марксистский анализ социальных сил, действующих в Китае накануне революции 1911–1913 годов.

Все в том же письме к Екатерине Феликсовне, возвращаясь к рассказу о совместной жизни группы русских эмигрантов в Шанхае, Артем писал:

«…А теперь у нас есть «коммуна». Теперь русскому беглецу или неудачнику не приходится, если он порядочный человек, скитаться по улицам Шанхая и просить сытых о милости. Теперь он идет на квартиру, которую мы снимаем, и живет в ней как дома. Как оплачивается квартира, как кормятся живущие в ней, — этого никто из живущих не знает. Когда надо платить 2 доллара за квартиру, деньги оказываются налицо. Едят. Пища бывает ежедневно. Мы все зарабатываем кое-что, и всякому приезжему или оставшемуся без работы находится какая-либо работенка. И во всем этом ни капли благотворительности.

А когда я приехал, я видел людей, уже совсем опустившихся и отчаявшихся во всем. Я сам просил работу за хлеб и ночлег, только и этой работы не мог найти… Мне не страшно голодать, и никакой труд меня не пугает. Если я мог быть кули в Китае, то я сумею им быть и в Индии. Я убежден, что весной, не позже, я отсюда уеду. Лишь бы заработать на билет до Сингапура. Ехать зайцем не решаюсь. Могу попасть наверняка в тюрьму и потом на родину. Лучше я попаду на несколько месяцев позже, куда хочу попасть. Но наверняка… Кстати, я ничего не мог написать в Париж, потому что не имел адреса. Пожалуйста, напишите обо мне все, что узнали от меня. Пока же желаю Вам всех благ. Я смертельно устал, слипаются глаза, а газ так ужасно скверно горит. Я целый месяц отравлял себя им, когда спал в чулане в пекарне. Бывало, свалишься одетый в 11 часов ночи и в 4 утра на ногах. Усталый, разбитый, измученный отсутствием кислорода в перегретом, отравленном газом воздухе пекарни. Теперь я уже не сплю тут. Но все же сплю не на розах. Все это чрезвычайно мало меня трогает. Я даже не замечаю почти этого. Всякая борьба меня увлекает и захватывает. А здесь была тяжелая борьба. Ваш Федя».

 

На улицах Шанхая

Образ жизни, избранный Артемом и его друзьями, был наглядной демонстрацией того, что и среди европейцев есть друзья Китая. Ведь Артему достаточно было бы зайти в любую европейскую миссию, заявить там, что он безработный, и его бы одели, накормили — и все это было бы сделано в колониальном Шанхае лишь для поддержания авторитета европейцев в глазах китайцев. Не может европеец здесь, в Азии, опуститься до уровня нищих китайцев. Нельзя унижать имя господина в глазах его рабов.

Появление Артема и его товарищей с тележками на улицах Шанхая не прошло незамеченным.

Китайцы в недоумении останавливались на тротуарах. Белый кули — это было невиданно в Шанхае. В английских и французских газетах появились гневные заметки о том, что русские компрометируют европейцев, занимаясь одинаковой работой с китайскими кули.

Время за полдень. Освободив очередную тележку с хлебом, Артем остановился на Янцзыпу. Вытирает платком льющийся по лицу пот. Рядом расположился уличный торговец съестным — передвижная китайская столовая. Время обеденное, возле торговца, рассевшись прямо на кромке тротуара, едят китайцы — это кули и рикши, тут же стоят их двухколесные экипажи. Артем подошел к торговцу, попросил горячих лепешек и сладкого картофеля. Перебрасываясь шуточками с кули, он с аппетитом начинает уписывать свой обед. Немедленно торговца и его клиентов окружает огромная толпа любопытных китайцев. Зрелище, на которое они собрались, редкое, единственное в своем роде: возле жаровни стоит европеец, по китайским представлениям, прилично одетый. С жару-пылу хватает лепешки, ест их да приговаривает: «Шибко шанго, люди — шибко шанго», дружески похлопывает китайца по плечу и смеется смехом праведника, довольный едой и этим еще более горячим, чем лепешки, шанхайским солнечным днем. Все с восхищением смотрят на Артема. Некоторые его уже знают — это белый кули. И лишь одиночки — богатые китайцы в дорогих костюмах и изредка показывающиеся на улице европейцы — с презрением оглядывают белого человека, унизившего себя общением с китайскими кули и рикшами. Большего позора они не знают.

Не легко Артему в Шанхае, но неистребим его оптимизм, да и он неистощим на самые неожиданные выдумки.

По шанхайскому Бродвею идут Артем и Наседкин. Проходят мимо здания одной из многочисленных христианских миссий. У входа стоит здоровенный монах, явно призывного возраста, и гнусавит свое: «You are welcomed!», что означает: «Добро пожаловать». Хочется поскорее пройти мимо этого паучьего гнезда.

Но Артем, придерживая товарища за локоть, неожиданно говорит:

— Давай зайдем…

Наседкин поднимает голову и удивленно смотрит на Артема.

Зашли в помещение миссии.

В фойе им предложили по чашке кофе и по куску кекса.

После принятия этой весьма скромной порции пищи следовало пройти в большой зал, где пели псалмы, — там в «лошадиных дозах» отпускалась «пища духовная».

«И зачем это понадобилось Артему забраться в логово отвратительных ханжей-миссионеров?» — думал Наседкин.

В зале стоял орган, за которым сидела хорошенькая мисс. Молодые англичане и американские матросы, находившиеся здесь, многозначительно посматривали в сторону этой девушки. Но вот заиграл орган, И все начали петь гимны, которые были напечатаны в розданных каждому книжечках.

Артем пел псалмы громко и отчетливо. Позже выступал проповедник, Артем стоял впереди и с большим вниманием следил за каждым его словом.

После того как вся программа богоугодных дел закончилась, выходя из миссии, Артем сказал Наседкину:

— Это самый лучший и дешевый способ быстро овладеть английским языком.

Недоумение, вызванное странным желанием Артема побывать в миссионерском заведении, получило свое неожиданное объяснение.

В своих воспоминаниях об Артеме Наседкин сообщил весьма интересные факты о роли, какую его товарищ по эмиграции играл среди русских, тем или иным путем попадавших в Шанхай.

Русские торговые моряки, как и моряки других наций, выходя на берег, тотчас же попадали в руки притоносодержателей, которыми кишмя кишели прибрежные кварталы Шанхая. В публичных домах, опиумокурильнях, в гангстерских притонах матросов спаивали, грабили, заражали венерическими болезнями.

Артем заранее узнавал о приходе в Шанхай русских кораблей и вместе со своими друзьями по коммуне встречал земляков. Он отдавал соотечественникам все свое свободное от работы время, знакомил их с жизнью Шанхая, водил по магазинам, где можно дешево купить все необходимое для семьи.

Артем предостерегал матросов от посещения шанхайских притонов, объяснял, что им грозит в этих бандитских трущобах.

Однажды к Наседкину подошел один из гангстеров, специализировавшихся на ограблении матросов, и сказал:

— Передай Андрееву (имя Артема в Шанхае), что если он будет отваживать матросов от наших домов, то мы ему посчитаем ребра.

Об угрозе немедленно сообщили Артему, но он только улыбнулся:

— Насчет ребер мы это еще посмотрим. Я на своем веку и не таких бандюг видел и не такие угрозы слышал, а матросов к ним не пустим.

Артемова коммуна была сплоченной, и те, кому об этом надлежало знать, знали. Моряки клялись, что в случае, если бандиты пальцем тронут Андрюшу (так матросы звали Артема), то они в щепы разнесут их притоны.

Шанхайская коммуна Артема расширялась.

«Она занимала целый особняк — китайский двухэтажный домик, состоявший из четырех комнат, — писал Владимир Николаевич Наседкин. — Мы заняли все четыре комнаты… У нас был общий котел. Сашка-кочегар стал за повара, Санька-колбасник носил кости, всякие обрезки из колбасной, в которой работал. Щербаков и Евгений носили сухой хлеб. Самый большой заработок был у Артема и у меня, так как почти все остальные работали почти за кусок хлеба. Все эти средства шли на улучшение нашей коммуны: появилось белье, мыло, мы оделись.

Наш дом наполнялся беглецами со всех сторон.

Всякий бездомный имел у нас всегда приют. Артем продолжал развозить хлеб, посещал миссионерские вечера и так усовершенствовался в знании английского языка, что уже свободно читал местные английские газеты.

…Вспоминаю я наши вечера, когда вся наша семья была в сборе. Начинались интересные рассказы, шутки. Артем любил посмеяться, пошутить, перекинуться в картишки; встретив серьезного партнера, любил поиграть в шахматы. Никогда я не видел, чтобы он курил или прикоснулся к спиртным напиткам. Любил петь и часто затягивал: «На высоких отрогах Алтая стоит холм, и на нем есть могила, совсем забытая…» Как ни скуп он был на рассказы о своем прошлом, но все же он иногда рассказывал, как он был студентом и был жестоко избит при выступлении во время студенческой демонстрации в Москве… Рассказывал, как ездил на паровозе кочегаром и провозил газету «Искру», которая распространялась в горняцких массах и среди железнодорожников.

При воспоминаниях о тяжелом труде горняков его лицо принимало грустное выражение, когда он говорил о работе саночников, которым приходилось при 10-часовом рабочем дне таскать на четвереньках тяжелые санки с 20-пудовым грузом угля из забоя в штрек. Как их руки, окровавленные об острый уголь, покрывались наростами. Положение горняков в Ки-зеле и на Урале было еще ужаснее, чем в Донбассе. Люди спали вповалку на грязных нарах, никогда не мылись, одежда их истлевала на них, работу начинали еще задолго до восхода солнца и выходили на-гора только ночью, так что многие слепли.

Через некоторое время Артем меняет работу. Он уже больше не развозит хлеб в тележке, а продает его в магазине при пекарне. Таким образом он сможет быстрее заработать необходимые для него и его друзей деньги на переезд из Шанхая в Австралию. Новая работа, как замечает Артем, «…14½ часов ежедневного труда и сутолоки в стенах магазина, разбивает его больше, чем тележка кули».

 

Барометр показывает бурю…

По-прежнему Артем обращает самое пристальное внимание на социальные процессы, протекающие на его глазах в Китае. Борьба с империализмом переплеталась здесь с борьбой великого народа против феодальных пережитков, еще имевших место в стране. В любом письме Артема из Китая эта тема находила свое отражение.

«…Напишу о самих китайцах. Прелюбопытнейшее зрелище для непривычного европейского взгляда представляет уже самая одежда китайцев. Где-нибудь на Hankin road или другой оживленной улице вы увидите молодых китайцев в юбках и с косами, увивающихся за китаянкой, которая преважно шагает с папироской в зубах, в очках и в брюках. Китаянки не носят юбок. К тому же женщины подбирают косу. Таким образом, мужчины превращены в женщин, и обратно. Больше о китайцах ничего не скажу. Потому что не могу о народе говорить, как об одном лице.

Как-то во время горячего спора о необходимых Китаю реформах один китаец на мой вопрос: «Какую же реформу вы считаете самой настоятельной?» — заявил: «Изгнание европейцев». Сколько я ни доказывал им, что для этого необходима сила, а сила может быть создана лишь народом, сплоченным в определенную нацию, с определенно сознанными потребностями и общественными органами выполнения их, то есть что хозяйственное и политическое обновление Китая является необходимым условием и для освобождения из-под власти европейцев, они все же упорно твердят: «Регент должен издать закон, что европейцы изгоняются». Будто бы европейцы побоятся бумажки.

Но все же как еще слабо политическое развитие даже образованных китайцев и как сильно интеллигентные китайцы ненавидят европейцев!»

В другом письме Артем снова возвращается к волнующей теме — его раздражает невозможность личного участия в революционных процессах, которые происходят в Китае.

«Испытываете муки Тантала . Присутствуете при интереснейших процессах развития общественных отношений и не можете ни пальцем пошевельнуть, чтобы принять в них участие. От нечего делать созерцаем потешные батальоны, милитаристские карнавалы, которые от времени до времени устраивают здесь европейцы и те из китайцев, которые стоят на страже порядка и собственности. Здесь, как и везде, кровью и железом культура прокладывает свой путь, с той особенностью, что железо здесь еще щадят, а насчет крови удивительно беззаботны. С большим пренебрежением относятся к ней, чем даже виноделы Бургундии и Шампани к винам… Цена этим потешным батальонам — ломаный грош…

Что значат все эти писцы, приказчики, аферисты, дельцы, ребятишки и прочее, одетые в солдатские и офицерские формы? Что они могут сделать с своими пушками, пулеметами и прочее, когда европейские дома разбросаны на огромном расстоянии среди китайских сеттльментов? Что же касается вообще защиты, защиты определенного места, в котором при случае могут укрыться европейцы, то для этого вполне хватит команд с броненосцев, крейсеров, миноносцев… которых здесь видимо-невидимо понаехало на страх китайской массе. Конечно, и они ни к чему не могут побудить шанхайское китайское население… Военные суда не станут стрелять по городу, в котором в фабрики, магазины и дома европейцы вложили свои капиталы. Китайцы искренне предполагают, что у белого душа живет в его кошельке… Ничего, кроме презрения, нет у меня, или, лучше сказать, я не чувствую, по отношению к здешним европейцам».

Воздав должное агентам империализма в Китае, Артем обращает свое внимание на проникновение буржуазных нравов в среду китайской интеллигенции, на проявление рабской идеологии. Китайские буржуазные интеллигенты презирают собственный народ. «И за что? Только за то, что она, эта масса (народ. — Б. М.), состоит из кули, то есть людей, занимающихся физическим трудом».

Однажды в магазине, где служил Артем, один европеец, разносчик хлеба, ударил китайца. Находившиеся в булочной другие китайцы возмутились. И чем? «Тем, что он сам кули и смеет бить кули». Китайцы горячо доказывали Артему, что этот европеец не смел ударить китайца, «потому что он сам кули, человек труда». Вот если бы Артем ударил бы того китайца, то это были бы пустяки, Артем перестал заниматься физическим трудом, он теперь служащий и потому имеет право бить. Он человек высшей касты.

Заканчивая описание этого случая в булочной, Артем подчеркивал:

«И это говорили интеллигентные китайцы, окончившие здешние высшие школы. Как вам нравится это рассуждение людей, которые сами превращаются в рабов, лишь только они имеют дело с хозяином? Это еще худшие рабы… Каково нам при виде всех этих картин?»

 

По морям и океанам

Давно бы уже Артем уехал из Шанхая, но по-прежнему отсутствие денег не позволяло ему сдвинуться с места. Из своего далека Артем чувствовал, что близится конец «мертвечине, которой пахло от русской общественной жизни последних трех лет». Не за горами новый революционный подъем. Скорее бы появилась малейшая возможность вернуться на родину и вновь без остатка отдаться самому важному и дорогому делу. «Какой-то бес вселился в меня, я хочу трудностей… Какая-то горячка деятельности, самого тяжелого и изнурительного дела овладела мной…» — писал Артем. Здесь же, в Китае, он был лишен возможности удовлетворить свою ненасытную жажду деятельности.

И все же в Россию из Китая Артем пока не поедет. Еще рано ему возвращаться на родину, где он неизбежно попадет снова в тюрьму, на каторгу и будет «ликвидирован». Он отправится в Австралию, пробудет там не более одного года. «Я убежден, что год жизни в Австралии укрепит мою психику настолько, что я не буду больше опасаться за ближайшее сильное потрясение…»

Собраны все наличные деньги — 600 мексиканских долларов. Их должно хватить для приобретения 6 пароходных билетов из Шанхая в Австралию. Артем, Наседкин и еще четверо членов шанхайской коммуны поднялись на борт английского парохода «St. Alban's».

Далекий путь предстоит совершить без копейки в кармане, и карман настолько пуст, что Артем не имеет даже возможности послать письма друзьям.

«St. Alban's» заходил в японские порты Модзи и Кобе, затем он пошел в Гонконг, английскую колонию на небольшом острове, вблизи Кантона.

В Гонконге пароход стоял около трех суток. Было достаточно времени, чтобы осмотреть остров, этот рай Магомета, по выражению Артема. Но не пышная природа острова привлекала его внимание, он был поражен, как и ранее в Нагасаки, тем, что способен сделать человеческий труд.

После долгих поисков в вещах всех шестерых русских путешественников были обнаружены медные монетки, на которые Артем смог купить почтовые марки и послать в далекую Москву свое письмо из Гонконга. Так благодаря случайности стали известны думы и переживания русского революционера.

Как в симфониях Бетховена звучит торжественный гимн человеку, творящему чудеса на нашей грешной земле, так и в начале письма Артема из Гонконга мы слышим эту оду во славу людей труда.

«Здесь вы видите на каждом шагу, что человек тут господин всему. Он сделал с природой все, что захотел. И ни одна травинка, ни одна ветка, ни одна капелька из огромного количества воды не уйдет из-под бдительного взгляда человека. Здесь все подчинено контролю человека. И все, кроме холмов и моря, да разве туч, заняло то место, которое предназначил им человек…

Здесь везде видна его рука. Здесь Рим с его памятниками, которые пережили тысячелетия. Но Рим с трамваями, подвесными дорогами, электричеством. На каждом шагу шоссе. Каждая тропинка имеет свое определенное назначение и стоила бездны труда. Каждый ручеек окружен сооружениями, каких не знают наши самые важные реки. Все заковано в гранит. Одним словом, здесь господствует человек! Это кричит вам каждый случайно подвернувшийся камень».

Но закончилась ода труду человека, возникает новая тема — негодования и ненависти к тем, кто бесконечно унижает его, к тем, кто превратил в рабов покорителей природы и созидателей всех этих богатств.

Артем смотрит на роскошные здания, в которых живут колонизаторы-богачи. «Что-то сказочное в этих чудесных произведениях человеческого гения, но и от этой сказки пахнет человеческим потом». Сказка эта забралась так высоко в горы, что даже хозяину-англичанину трудно подниматься в свои волшебные замки.

«Но благородный англичанин, — пишет Артем, — и не нуждается в том, чтобы подниматься туда самому или по подвесной дороге… У него есть кули. Эти кули тащат на неприступные вершины современного римлянина — англичанина. Это они тащат в эти орлиные гнезда уголь, провизию и прочее, необходимое для того, чтобы его величеству господину англичанину были доставлены все мыслимые удобства. Это кули втащил на горы гранит, устроил ложбинки для ручейков, стенки тропинок, виллы. Это он построил внизу город, это он выстроил в облаках пятиэтажные громады домов… Здесь последнее слово человеческой культуры, но здесь еще и Рим с его презрением к живой рабочей силе, с его безумными тратами человеческих жизней».

Пароход уходил от берегов Китая, и чувство большой любви к великому и многострадальному народу Китая, ненависти к его обидчикам навсегда осталось в сердце Артема. Прощай же, Китай, страна великого горя и страна великих надежд!

 

«Счастливая страна»

«St. Alban's» шел Южно-Китайским морем, западнее Филиппинских островов. В Макассарском проливе между островами Борнео и Целебес приблизились к экватору. Жара на пароходе была невыносимой, праздник Нептуна в честь перехода через экватор не сделал пассажиров более веселыми. Лишь немногие счастливчики, и в их числе Артем, переносили этот климат русской парной без особого неудовольствия. Общительный и остроумный путешественник, говоривший по-английски, был желанным собеседником на палубах всех трех классов парохода.

За бортом над зелеными волнами стаями проносились летающие рыбы. Частенько показывали свои могучие темно-серые, почти черные спины кашалоты. Высокими водяными кустами расцветали китовые фонтаны. Кто-то из пассажиров оказался по профессии гарпунером. Он на глаз определял размеры этих левиафанов.

— Вот этот самец длиной метров в двадцать пять весит не менее восьмидесяти тонн, но он уступает своим усатым собратьям, истинным китам — финвалам. Эти гиганты достигают длины до тридцати пяти метров, и их вес доходит до ста пятидесяти тонн. Китовый беби рождается длиной до девяти метров. Мать обязана впрыскивать в его детский ротик до трехсот литров молока ежедневно. Ученые подсчитали, что такой беби ежедневно прибавляет в весе на сто килограммов. Вот бы завести в Австралии китовую ферму!..

Пассажиры с явным интересом слушали гарпунера. Артем вместе с другими изумлялся разнообразию жизненных форм, скрывающихся под океанскими водами.

— Плохо хозяйничаем мы на старушке земле, столько вокруг богатств, средств для удовлетворения потребностей человечества, а сотни миллионов людей никогда не бывают сытыми, миллионы умирают от голода и систематического недоедания. Из рук вон плохо хозяйничаем на своей планете, — говорил Артем попутчикам на пароходе.

Долго еще плыли рядом с «St. Alban's» пять тупорылых огромных кашалотов, двигались одной шеренгой, голова в голову, как по команде погружаясь в волны и снова показывая на поверхности свои темно-серые спины.

Пароход, наконец, достиг северной оконечности Австралии — это был порт Дарвин. Дальнейший путь пролегал через Торресов пролив, затем на юг, вдоль восточного побережья Австралии, в порт Брисбен, главный город штата Квинсленд. Здесь путешественники покинули пароход и сошли на берег. В конце июня 1911 года Артем очутился в Австралии.

В Брисбене в это время жило много русских эмигрантов. Они работали на железных дорогах, лесорубами, докерами и на сахарных плантациях. Через своих соотечественников, членов русской колонии, Артем и его товарищи вскоре нашли себе работу.

Не обошлось и без происшествий. Не успели Артем и его друзья ступить на землю Австралии, как их попытались завербовать на работу в сахарную промышленность. Вербовщики обещали хорошую заработную плату, приличное жилье и другие блага. Не избалованные вниманием вновь прибывшие эмигранты с радостью были готовы принять столь любезное приглашение. Изголодавшиеся по труду руки торопили своих хозяев принять предложение сахарозаводчиков. Но Артему с его острым классовым чутьем в посулах вербовщиков что-то показалось сомнительным. Он тут же на пристани пошел к простым людям, грузчикам, и, пользуясь своим знанием английского языка, вскоре получил полную информацию о взаимоотношениях между трудом и капиталом в Квинсленде. В частности, Артем узнал, что рабочие сахарной промышленности бастуют, ведут упорную борьбу за улучшение условий труда и повышение заработной платы.

Артем с помощью представителей русской колонии поступил работать на железную дорогу. Ремонт и прокладка новых железнодорожных путей требовали большой физической силы и выносливости, но это и была та работа, в которой нуждался Артем. Чем труднее, тем лучше, тем быстрее он выветрит из памяти тяжелые переживания тюрьмы и ссылки.

Проходит немного дней, Артем постепенно втягивается в каторжную на первых порах работу.

«Здешние шпалы — что-то ужасное. Они тяжелы, как железо, лежат по 25 лет… Первые дни у меня минутами в глазах темнело. Я боялся одного — как бы не отстать. А в конце концов, дня через 3–4, я оказался едва, ли не самым сильным рабочим… Нас привезли трех: двух англичан и меня. Один англичанин сбежал, другой разбил ногу, остался из трех я один», — таким было начало трудовой жизни Артема в Австралии.

Артему не легко было уживаться с теми порядками, которые царили вокруг него. «Я везде хочу установить свой справедливый порядок. Здесь подобралась шпана, которая хотела бы выезжать на других, строить старших. Ну, я и поднял маленькое знамя восстания. Мой партнер, хороший парень, еще подобралось человека два, те меня молчаливо поддерживают, и я отбрехиваюсь. И иногда довольно ядовито…»

Артем везде остается самим собой. Куда бы его ни забросила судьба, нигде он не позволял обидеть или обмануть рабочего человека, жизнью которого он сам жил.

Не успев еще высадиться в Австралии, еще не оглядевшись как следует, Артем уже писал на родину Фросе Ивашкевич:

«…Я из России уехал лишь на время. И на очень короткое, быть может. Я вернусь, когда я почувствую, что я нужен.

Дыхание жизни русского рабочего движения не отлетело. Хотя, быть может, пульс и слаб… А в самом деле, что бы вы сказали, увидев меня в один прекрасный момент на одной из Ваших улиц? Впрочем, Вам придется этого подождать, ну, хотя бы до будущего года… Присылайте интересные книги, литературные сборники. Когда прочтете — в бандероль, и готово».

Живет Артем в 25 километрах от маленького городка Уорик, в 60 километрах от Брисбена. Живет на лагерном положении, в брезентовой палатке. Место живописное: глубокая котловина замкнута со всех сторон горными хребтами. Если подняться на близлежащие горы, то в самом центре котловины можно увидеть белое пятно — это и есть лагерь рабочих железной дороги. Угрюмые безлесные горы сторожат лагерь. Воздух в котловине тяжелый. Настороженную тишину долины только изредка прорезывает свисток паровоза, шум мчащихся поездов.

В южном полушарии в августе зима, но кругом зелено, хотя ночью бывают и заморозки. Днем же нельзя долго держать руку открытой на солнце. Как-то Артем пренебрег этим правилом и обжег обе руки. Но вот среди жаркого дня потянет ледяной воздух. То жаркие, обжигающие лучи солнца, то леденящий ветер — и кожа на руках рабочих трескается, появляются язвы. Чтобы избежать этого, Артем натирал руки машинным маслом, которое брал с паровоза, а позже нашел более удобным смазывать руки свиным жиром. «Руки все же трескаются, но мало, и нет язв», — отмечал Артем.

Вечером после тяжелого рабочего дня, когда утихает ветер и можно зажечь свечу без риска, что она тут же погаснет, Артем садится за походный столик и пытается писать письмо в далекую Россию. Где-то рядом развлекаются товарищи, один из них с завидным упорством бьет по солдатскому барабану, другой вот уже второй месяц пиликает на гармонике единственно известную ему песенку. Сегодня суббота, и в лагере довольно шумно. Но Артем умеет отключаться от окружающей его обстановки, этому искусству он научился в тюрьме. Вот и сейчас он не слышит ни боя барабана, ни пиликанья гармоники, перед глазами далекая Россия и близкие друзья. Письмо начинается в идиллических тонах.

«Удивительно хорошая, спокойная страна Австралия. В ней чувствуешь себя уверенно. Просторная, богатая, свободная… Не нищета масс, а высшая, наиболее развитая форма капиталистической эксплуатации служит здесь основанием для создания богатств буржуазии. Быстрое накопление капиталов здесь не стеснено ни безумными тратами милитаризма, ни насыщенностью капиталом отдельных отраслей производства. Не избытком, а недостатком людей страдает здесь страна. Требование на рабочие руки всегда высоко. Рабочий чувствует себя спокойно, уверенно. Фермер тоже. Хотя и тот и другой сильно эксплуатируются, один промышленным, а другой торговым и банковским капиталом… К тому же здесь нет кричащей безумной роскоши командующих классов. Все одеваются одинаково, одинаково едят. Покучивать же едут в старые страны. Собственники процентов живут больше в Лондоне. Но зато у рабочего здесь нет и потребности остро, напряженно мыслить. Он не задается общими вопросами и живет сегодняшним днем. Хочет — идет на работу; не хочет работать — спит или идет в город. Никто не спросит, почему не вышел на работу. На работе ему сделал старшинка замечание — он бросает инструмент и требует… записку о количестве выработанных часов. Получает в конторе соответствующее количество шиллингов, идет, куда понравится. Прежде всего, конечно, в кабак. Молодежь средних классов пытается проповедовать рабочим христианство, но проповедь эта не прививается, остается так же бесплодной, как библейская смоковница, и служит больше средством к организации самой буржуазной молодежи. Везде интересуются спортом. Все газеты переполнены отчетами о предстоящих, настоящих и прошедших матчах — велосипедных, биллиардных, лодочных, футбольных и прочее и прочее. Бокс везде в ходу, и негр-боксер известен гораздо больше, чем какой-либо оратор, публицист, писатель. Театр, музыка, литература, искусство чужды в огромном большинстве случаев массе населения. Во всем Квинсленде нигде нет театра, кроме Брисбена. Здесь на сто верст кругом нет даже иллюзиона (синематографа). В ближайшем городе Уорике — центр здешнего округа — нет ничего, кроме лавок, кабаков и публичных домов, конечно, спортсменских клубов. Рабочая партия на весь Квинсленд издает только одну ежедневную газету».

Как обычно, в своих письмах Артем увлекательно и зримо показывает картину окружающей его жизни. Да, конечно, острый недостаток рабочих рук в стране представляет временные преимущества рабочим. И рабочие могут себе позволить роскошь уйти с предприятия и поступить на другое, но и на первом и на втором он создаст прибавочную стоимость, обеспечит прибыль хозяину, иначе по закону капиталистического производства предприятие не выдержит конкуренции и развалится. И в «счастливой Австралии» эксплуатируют нещадно, ну, а если рабочие организованно борются за улучшение своей жизни, как и везде в капиталистическом мире, это приводит к классовым боям, к забастовкам и локаутам.

 

Длинный Дик против Большого Тома

Все дальше в глубь материка уходят строители железной дороги. Крушат скалы, отсыпают насыпи, строят мосты, укладывают рельсовый путь. В отряде Томсона работают 400 человек, здесь собрались люди всех национальностей. Народ сильный, бывалый. Артему в отряде досталась одна из наиболее тяжелых работ; он молотобоец при бурении скважин. Вручную, при помощи обычного молота и клинообразных стальных буров, продалбливается в скале скважина, или, как ее иначе называют, шпур. В соответственно расположенные шпуры закладывается взрывчатка, подводится определенной длины бикфордов шнур, который поджигается запальником. Проходит точно отмеренное количество времени, и раздается оглушительный взрыв. Работа опасная, зазевавшегося может настигнуть обломок, или запальщик точно не сосчитал числа взрывов, и бур наткнется на взрывчатку, — тогда несчастье, смерть.

Работа эта для сильных и смелых людей. Том Сергеев (Том — это очередное, на сей раз энглизированное имя Артема, близкое русскому Федор) вскоре становится сильнейшим среди сильных.

Господин Томсон переводит его с работы молотобойца на работу запальщика-подрывника.

Бурение скважин закончено. Рабочие уходят подальше от взрывных работ. Появляется Артем, через плечо у него висит большой мешок, наполненный пачками взрывчатки. Осторожно, цилиндрик за цилиндриком досылая деревянной палкой до дна скважины, Артем закладывает динамит. Последний патрон соединяется с запалом. Заряжено 15 скважин. Все сделано точно и аккуратно. Спокойно и быстро подносит Артем тлеющий трут к концам бикфордова шнура. Шипит, выплевывая огонь и дым, подожженный порох. Время сейчас измеряется секундами.

Артем быстро отбежал на недалекое расстояние, откуда внимательно просчитывает число взрывов. Их должно быть пятнадцать. Прогрохотал пятнадцатый взрыв, летят камни в небо, пылью и дымом заволакивает все вокруг. В это пекло бросается запальщик Артем. Он похож на демона из Дантова ада. Голый по пояс, тело покрыто пороховой копотью и пылью. На шее обрывки какой-то материи, которой он вытирает струящийся ручьями пот. Обнаженные грудь и руки как бы перепутаны толстыми канатами мышц, сухожилий и кровеносных сосудов. Все это приняло бронзово-шоколадный цвет.

Работает этот русский на диво красиво и точно, вызывая зависть у некоторых теперь низложенных любимцев-рабочих. Один из таких экс-чемпионов, канадец Длинный Дик, вызывает Большого Тома (Артема) на состязание: кто перед лицом рабочих всей округи раньше другого набросает вагонетку землей? Соревнование назначено на ближайшее воскресенье. Заядлые спортсмены и болельщики — австралийские рабочие, товарищи Дика и Тома, ждут с нетерпением дня состязания. Заключаются пари.

Артем после возвращения из эмиграции. 1917 г.

Лиза Репельская — жена Артема. 1918 г.

Сын Артема — Артем Федорович Сергеев. 30-е годы.

Соревнование началось. Толпа рабочих не менее тысячи человек окружила место, где стоят две большие вагонетки. Наполненные землей лопаты мелькают в воздухе. Вагонетка у гиганта Дика наполняется быстрее, чем у Тома. Со всех сторон исступленно кричат болельщики: «Поднажми, Том!», «Веселей, Дик!» Все чаще летят комья земли в вагонетку Тома, все чаще и чаще. И вот наступает момент, когда всем становится очевидной победа русского рабочего. Судья опускает флаг — Артем победил. За ним во всей округе утверждается репутация самого сильного и умелого рабочего. Но далеко не все рабочие по отряду Томсона знали, что их товарищ Том Сергеев умеет не только хорошо трудиться, но и организовывать трудящихся.

 

Во главе Союза русских эмигрантов

В штате Квинсленд еще до приезда Артема существовал Союз русских эмигрантов. В этот союз входили рабочие и интеллигенты русского происхождения. Деятельность союза, в основном сводившаяся к материальной поддержке, и то на первых порах, вновь прибывающих в Квинсленд русских эмигрантов, не удовлетворяла значительную часть членов союза, особенно интеллигентов. Высказывались пожелания о ликвидации союза и об организации кружка русских интеллигентов. Надежд на скорый созыв общего собрания русских эмигрантов не было, ибо большая их часть разбросалась по всему штату. Помог случай. Федеральное австралийское правительство вело переговоры с союзом об устройстве на севере Австралии русской колонии. Чтобы на месте ознакомиться с условиями жизни колонистов на австралийском севере, нужно было послать туда ходоков. Выборы этих ходоков требовали созыва общего собрания союза, которое и было назначено на рождество 1911 года.

Широко оповещенные о предстоящем собрании, русские эмигранты собрались в Брисбене. Такого представительного съезда Союз русских эмигрантов еще не имел с момента своего образования. Известную роль в успешном созыве собрания сыграли слухи о намерении верхушки интеллигентов распустить союз.

В президиум собрания избраны в большинстве те, которые стоят за ликвидацию союза. Произносятся речи представителями «ликвидаторов» и тех, кто против роспуска. Но вот на трибуну поднимается делегат строителей железных дорог, мало кому известный Сергеев. Он предлагает собранию хорошо продуманный план новой организационной структуры и конституции Союза русских эмигрантов. Он резко выступает против попыток ликвидации, напоминает о том, что в России снова поднимаются революционные настроения, что недалеко то время, когда русские люди, где бы они ни были, смогут понадобиться своей родине. Для того же, чтобы высоко нести знамя русской революционной эмиграции, нужна и еще раз нужна крепкая организация. Лично для меня, говорит оратор, «зрелище неорганизованных масс невыносимо!».

Артем призывает соотечественников стать передовой, наиболее организованной частью рабочего движения в штате Квинсленд.

Выступление Артема было решающим для судеб Союза русских эмигрантов. Выступление малоизвестного, но очень сильного противника было для них полной неожиданностью. Сторонники ликвидации были обезоружены. План реорганизации, представленный Артемом, был принят без возражений. Согласно этому плану на местах образовывались самостоятельные ячейки союза, входившие в качестве коллективных членов в Центральный союз. Председателем Союза русских эмигрантов был избран Артем, секретарем — Серешенинов.

В обновленном союзе закипела работа, был разработан устав, план организации русской газеты, выписана революционная литература из Западной Европы.

Новый председатель союза в канцелярии не задерживался, его тянуло в гущу рабочих. Артем вернулся на строительство железной дороги.

День Артем работал на строительстве, а затем пешком или с какой-нибудь оказией перемещался на десятки верст, собирал кружки русских рабочих, организовывал ячейки союза. Кончал дело в одном районе — перекочевывал в другой.

Союз разрастался, пополнялся новыми членами, появились средства для издания газеты.

 

«Черная пятница» — «Блек фрайдей»

Уже все было подготовлено к изданию русской газеты, и вдруг неожиданное событие отодвинуло газету на второй план. Вспыхнула забастовка трамвайных рабочих, которая вскоре переросла во всеобщую. Артем спешит в Брисбен: период его «невмешательства» в общепролетарские австралийские дела окончился. Теперь и он знает австралийское рабочее движение, и его знают рабочие штата Квинсленд.

Артем принимает самое деятельное участие в проведении забастовки: пишет воззвания к рабочим, созывает собрания забастовщиков, ведет решительную борьбу со штрейкбрехерами. Эта борьба Артема со штрейкбрехерством имеет особое значение.

Организованные австралийские рабочие очень боялись эмигрантов, еще не вступивших в профессиональные союзы. Русские рабочие в их глазах стояли не очень высоко. Они думали, что среди русских найдутся многочисленные скэбы — штрейкбрехеры.

Нужно ли говорить, что организованные в союз русские рабочие были бесконечно далеки от того, что о них думали некоторые тред-юнионисты.

Усилия Артема и его товарищей помогли трамвайщикам в их ожесточенной борьбе с самодуром директором Баджером.

«С этого момента, — по свидетельству секретаря русского союза Серешенинова, — мнение австралийских рабочих о русских радикально изменилось, и они вместо боязни стали абсолютно верить им. Например, для того чтобы пройти тот или иной пикет, достаточно было сказать слово «русский», как пропускали свободно, тогда как для рабочих других национальностей требовались пропуска».

«Блек фрайдей» («черная пятница») — так была названа эта всеобщая забастовка в Квинсленде. В дни забастовки события в Брисбене напомнили Артему дорогую родину. Полиция хватала и избивала забастовщиков на улицах Брисбена, когда те шли в рядах демонстрантов. Русские рабочие были в первых шеренгах, и им доставалось от полиции в первую очередь. Правительство штата и буржуазия, которые надеялись найти среди малоорганизованных русских рабочих штрейкбрехеров, были поражены их дисциплинированностью и организованностью.

Буржуазные газеты начали травлю русских эмигрантов. Расписывались басни о жестокости, делались чудовищные и нелепые предположения о том, что в Австралию приехали исключительно русские террористы, а не просто рабочие. В этой атмосфере клеветы и лжи, распространяемых о Союзе русских эмигрантов, можно было ожидать любой провокации.

Какая-то дама, сходя с трамвая, уронила завернутый в бумагу большой апельсин. Это вызвало в публике переполох; напуганные газетами обыватели подумали, что это бомба.

Гангстеры прессы подхватили «утку» и заявили, что русские уже бросили бомбу.

Русским эмигрантам угрожали выдачей царскому правительству. Но вся эта злобная кампания лопнула. Забастовка была выиграна. С тех пор русские рабочие стали пользоваться огромным уважением со стороны своих австралийских товарищей. А Артем уже выдвигал план организации в Квинсленде истинно социалистической рабочей партии.

Забастовка поглотила все средства союза. Издание газеты на русском языке пришлось временно отложить.

 

Что писал Артем о Толстом и о Горьком

Наступил 1912 год. Артем уже не работал на строительстве железных дорог. После «черной пятницы» он остался в Брисбене. «Меня принял довольно могущественный Союз береговых рабочих». Артем вошел в крепкую семью австралийских докеров.

Попытки организации марксистского кружка для коренных австралийских рабочих, в котором изучался бы исторический материализм и политическая экономия, встретили большие трудности. Заправилы Рабочей партии — лейбористы, всесильные в рабочем движении штата, косо поглядывали на деятельность Артема. Тем не менее вокруг него уже собралась группа австралийцев, которые готовы были создать партию нового типа.

В апреле Артем послал Екатерине Феликсовне Мечниковой в Москву большое письмо. Поражает в этом письме широта интеллектуальных интересов Артема, его своеобразный анализ явлений современной литературной жизни России. Откуда брались силы и время у этого измученного тяжелым физическим трудом грузчика, ведшего одновременно напряженнейшую работу партийного организатора и пропагандиста, для систематического чтения книг, получаемых с родины? Книги эти не просто прочитывались, но подвергались глубокому осмысливанию.

Артем писал: «…Книги Ваши я прочел. Есть таланты, которые не стареют. В 70 лет Бебель сохранил всю пылкость и страсть агитатора, какою он обладал в 25 лет. Он лишь прибавил к ней свою полувековую опытность. И Толстой до конца сохранил свой своеобразный и колоссальный художественный талант. Признанный академией Бунин — только жалкий школьник по сравнению с Толстым. Как тщательно продуманы у Толстого все детали каждого характера, вплоть до самых отдаленных и сложных душевных движений! Он знает старую Россию. Он певец ее. Он не испытал участи Горького — узнать мятущуюся душу современного, создающего революцию и созданного революцией человека. Душу, которая изломана вместе с ломкой прежних общественных отношений и которой не дано еще условий для формирования в определенном направлении. Толстой боролся за старое, понимая его. Оттого его образы так рельефны. Горький идет вместе с ломкой старого, ненавидя это старое, но и не охватывая нового во всей его совокупности.

Когда читаешь Толстого (я говорю про себя), становишься таким спокойным и уравновешенным, как тот порядок, те условия, в которых жили и умирали герои Толстого. Горький же либо заражает своей пылкостью, либо заставляет переживать все муки недоумения, муки мысли, которая не додумана и не может быть додумана. Его песни, им нет равных в мировой литературе. Зато его повести слабее слабого по законченности и разработанности образов. О них, образах, далеко нельзя сказать, что они высечены из мрамора. Рельефность этих образов только кажущаяся. Если откинуть красочность языка, своеобразную способность сливаться с природой, останется лишь недодуманная мысль, воплощенная в незаконченный образ. Видите ли, я читал Толстого, находясь под влиянием Горького. И эти мысли невольно пришли мне в голову.

Я обладаю несчастной особенностью: если у меня зашевелится какая-либо мысль, я не могу не додумать ее. А когда я додумал или пришел к заключению, которой меня удовлетворило, я не могу не высказать этой мысли. Поэтому в моих письмах Вам всегда так много, по-видимому, лишнего, не вызванного содержанием предыдущего. Но я только я. В письмах к Вам и вообще я говорю о том, что переживаю. И именно внутренние переживания единственно меня занимают. Во внешности я всегда неряха. Не только в смысле манеры носить одежду, но еще больше в особенности вообще не замечать деталей обстановки. Если я тем более занят обдумыванием чего-либо, хотя бы во время работы, напрасно кто-либо будет звать меня, обращаться ко мне. Надо меня толкнуть, крикнуть над ухом или сделать еще какое-либо необычайное и резкое движение, чтобы я вышел из состояния задумчивости. Но странно, что даже на опасных работах я ни разу сильно не поранил ни себя, ни других. Делаю машинально, без участия сознания, и, однако, с полным различием самых мельчайших деталей. Какая-то двойственная и притом раздельно двойственная работа сознания. Два отдельных сознания в одном теле. Многие приписывают это тому, что я не понимаю того, что мне говорят. Но я ведь одинаково отношусь и к команде или обращению на русском языке».

Начал письмо с мыслей о крупнейших явлениях современной ему русской литературы, а кончил штрихами своего психологического портрета. И во всем предельная искренность, желание самому понять и осмыслить прочитанное и увиденное, по-своему проанализировать и прийти к заключению о том, что волновало и привлекало внимание.

 

Ленский расстрел

Весть о кровавых событиях в России долетела до Австралии. Царские палачи расстреляли мирное шествие рабочих на Ленских золотых приисках. 270 человек убито, 250 ранено. Так ответил царизм на скромные требования рабочих далекой Лены об установлении 8-часового рабочего дня, увеличении заработной платы и отмены штрафов. В угоду английским акционерам «Лензолото», в угоду русским капиталистам была произведена эта зверская расправа.

На запрос социал-демократов в Государственной думе о Ленском расстреле царский министр внутренних дел Макаров заявил: «Так было и так будет!»

По всей России прокатились массовые политические забастовки: бастовало более 300 тысяч человек. По словам Владимира Ильича Ленина, «Ленский расстрел явился поводом к переходу революционного настроения масс в революционный подъем масс» .

Некоторые члены Союза русских эмигрантов требовали немедленного возвращения в Россию и применения террора к палачам русских рабочих. В ответ на эти настроения выступивший на собрании союза Артем говорил:

— Ленские расстрелы наиболее ярко показали, что главные палачи не в России, а в Лондоне, Париже, Нью-Йорке. Пойдите в музей Брисбена, и вы увидите модель самого большого самородка (золота) в мире, найденного в Сибири, на Лене, и отправленного на монетный двор в Лондон. Разве не мировые хищники были подстрекателями и требовали от царя и царских лакеев суровой и решительной расправы с осмелившимися поднять голову русскими рабочими? Возвращаясь в Россию и применяя не массовую борьбу, а террор, мы ничего не сделаем с мировыми хищниками и палачами. Мы должны развивать борьбу в мировом масштабе. Нам здесь нужна сплоченная организация, своя газета, в которой мы могли бы освещать такие события, как Ленский расстрел, газета может проникнуть ко всем товарищам, разбросанным по Австралии…

 

«Эхо Австралии»

В конце июня 1912 года труды Артема по выпуску в свет первой в Австралии русской газеты увенчались успехом. Работая грузчиком на пристани и одновременно в Союзе русских эмигрантов и в местной социалистической группе, Артем сделался также единственным работником «Эхо Австралии» — так назвали русскую газету в Брисбене. Он писал газету, вычитывал корректуру, рассылал номера подписчикам, вел переписку с корреспондентами. «Убийственно тяжело», — коротко говорил своим далеким друзьям Артем, а сам догружал себя еще переводом на русский язык с английского фундаментального труда Маркуса Кларка «История австралийской каторги». Это и была настоящая жизнь для Артема.

Вскоре Артему удалось часть работы! по газете передать специально подобранному для этого дела товарищу.

«Эхо Австралии» живо отзывалось на самые жгучие вопросы жизни. Изображаемые на полосах газеты неприкрашенные картины австралийской демократии, условий труда в «счастливой стране», описание классовых битв и осуждение политики «рабочего правительства», которое сделалось цепным псом австралийской буржуазии, — все это направление газеты послужило в итоге для властей основанием для ее закрытия. С этой целью «демократы» выволокли на свет и применили заплесневевший от времени закон 1836 года, изданный для каторжных поселений Австралии той далекой эпохи.

Артем спокойно воспринял запрет на выпуск «Эхо Австралии». Газета была переименована в «Жизнь рабочего» и продолжала прежнее революционное направление.

В Брисбене Артем сталкивался с различными людьми, которые имели самое фантастическое представление о России. Так, однажды в беседе с «почти» социалистом-учителем зашла речь о школьном образовании в Австралии и в России.

Артем сказал собеседнику, что русские дети в Брисбене боятся ходить в школу, потому что в австралийской школе бьют беспощадно. Австралийский учитель нашел это утверждение нелепым, считая, что палка совершенно необходима при воспитании ребенка.

Беседа эта велась в обществе нескольких австралийских рабочих. Артем, защищая свою точку зрения о роли телесных, наказаний в воспитании детей, сослался на свои школьные годы:

— Ни я, равно как и ни один из моих сотоварищей по реальному училищу, где я учился в детстве, никогда и ни разу ни одним из учителей не были ударены. У нас в России в школе, подобной той, в которой я учился, учитель, ударивший ребенка, был бы немедленно уволен со службы.

Слушавшие Артема австралийцы иронически переглядывались, всем своим поведением давали понять, что рассказ их русского друга считают, в лучшем случае, хвастовством с хорошими намерениями, желанием сказать доброе о своей родине.

Артем, заметив это недоверие к своим словам, заключил беседу едким замечанием:

— Ну, разве же не свободная страна для учителей эта Австралия, где они бьют малышей, сколько их душе угодно? И эти жестокость и невежество происходят через сто пятьдесят лет после Руссо.

 

Стачка газовых рабочих

Возможность принимать активное участие в общественной жизни страны, снова войти в строй борцов за социалистические идеалы преобразила Артема. Угнетенное состояние, в котором он находился в первые месяцы и годы вынужденного отрыва от любимого дела профессионала-революционера, уступило место душевному подъему. И чем больше сил отдавал Артем борьбе рабочего класса, тем жизнерадостнее становился.

«…У меня ведь тьма дел, — пишет он в 1913 году все той же Мечниковой. — Работаю я снова грузчиком на пристани. Лучше и легче, чем в лесу. Никогда сильно не занят, но никогда и не имею свободного времени. То работа, то деловые собрания, то агитационные. Три деловых собрания в неделю — в юнионе (профессиональном союзе. — Б. М.), в партии и в русской ассоциации; три митинга в неделю, а потом ведь приходится и работать по ночам…

Некогда читать, прямо несчастье. Писать еще кое-как находишь время, но читать некогда. Только и читаешь, что газеты. К тому же постоянно какая-нибудь сенсация, которая всего захватывает и не оставляет времени думать о чем-либо другом. Потом рефераты, которые приходится читать в нашем социалистическом клубе по-английски, прямо убивают меня. Говорить речь не то, что просто говорить. А когда приходится говорить три часа подряд — это совсем убийство. Тут уж надо быть артистом, чтобы не усыпить публику. Но англичане удивительно терпеливый народ…»

Рассказав друзьям в далекой России о том, куда ежедневно уходит время, Артем более подробно пишет о «сенсациях, которые всего захватывают и не оставляют времени думать о чем-либо другом». Легко можно догадаться, что здесь речь идет о классовых боях между рабочими и буржуазией в штате Квинсленд, активное участие в которых принимал Артем.

«Сенсация дня у нас сейчас — забастовка газовых рабочих в Сиднее. Там, видите ли, labour government (рабочее правительство); это «рабочее правительство» издало ряд законов о примирительном обязательном разбирательстве недоразумений между фабрикантами и рабочими и под страхом чуть ли не каторжных работ и колоссальных штрафов воспретило стачку. А стачка все же разыгралась. Против воли секретарей и правлений юнионов. Ни агитаторов-подстрекателей, ни вождей. Уговоры правительства ни к чему не привели. Бывшие вожди юнионов — министры (а значит, и члены парламента, которые стоят за ними) издали прокламацию к населению (то есть к бывшим своим врагам-предпринимателям и прочим) — поддержать их, дать штрейкбрехеров, поддержать законный порядок. Записались доктора, студенты, спортсмены; но рабочие других отраслей промышленности не хотят грузить угля для газового завода, смазочных масел… Пьяницы штрейкбрехеры не помогают…»

О том, что получилось, когда «чистая публика» пришла на газовый завод, чтобы работать вместо «ужасных» забастовщиков, Артем написал в своей корреспонденции в Соединенные Штаты, в Нью-Йорк, в русскую газету «Новый мир», которую редактировал старый уральский знакомый Артема «Назар» — Николай Никандрович Накоряков.

Собственный корреспондент Ф. Сергеев в «Письме из Австралии» 29 августа 1913 года писал:

«…Не знаю, как чувствовал себя этот сброд, когда он вступил в вонючий, отравленный газами двор газового завода. Может быть, они чувствовали себя новыми Наполеонами. Но мы знаем, как они возвращались обратно. Они работали там с комфортом: бутылки холодного лимонада и содовой воды, фрукты, чуть даже не кресла были заблаговременно запасены услужливой администрацией; ни один босс не гнал их в шею. Это было что-то вроде театрального представления. Один лорд-мэр (городской голова) с честью выдержал испытание, остальные падали в обморок, убегали. Двух сразу же вынесли без сознания и отправили в госпиталь. Лорд-мэр продержался четыре часа. Но больше не пошел. Он заявил, что если за эту адскую работу рабочим не платили 9 шиллингов (2 доллара), то им должны платить… Получился скандал на всю страну.

Всем этим высокопоставленным штрейкбрехерам на собственном опыте стало абсолютно ясно, что работа на газовом заводе — это не игра в лаун-теннис».

Стачка газовщиков была выиграна. «Рабочее правительство» Австралии, эта кучка предателей интересов своего класса, стало мишенью для насмешек я объектом серьезных обвинений со стороны всех слоев австралийского общества. Артем подводит итоги борьбы еще одного отряда австралийских рабочих за свои права:

«Уже не стачечники, а судья, отказавший им в прибавке, и правительство, из мухи сделавшее слона, оказались виноватыми в том, что общество было поставлено лицом к лицу перед опасностью одной из ужаснейших гражданских битв (слово «ужаснейших» Артем, естественно, приводит в ироническом смысле. — Б. М.). И закон (лучший в мире!!) против стачек оказался виноват. Экстренно созывают сессию парламента для его изменения. А стачечникам вместо колоссальных штрафов и каторги, которые им полагаются по закону, обещано полное удовлетворение их требований».

«Капитализм в Австралии, — пишет Артем, — развивается по форме довольно своеобразно. Но при всей прихотливости, разнообразии и своеобразии форм в каждом отдельном случае содержание процесса то же: опираясь на силу и поддержку рабочих, используя материальные силы власти, созданные до капитализма, капитализм стремится форсировать свое развитие, превращая рабочих в рабов класса капиталистов, а другие классы в его данников. Искуснее всего это проделывается здесь, в Австралии… недавно здесь у нас человек 20 убило и покалечило на работе. Об опасности работы говорили давно. Но следственная комиссия спасовала перед мясным трестом (американским) с его 50 миллионами рублей капитала, вложенного в предприятия Австралии, и с министрами, по-видимому слишком не чуждыми интересам треста».

Так шаг за шагом Артем опровергал легенду о счастливой Австралии.

В забастовке газовщиков в Сиднее Артем и его товарищи по профсоюзу и партии прямо не участвовали. Они помогали забастовщикам материально и морально, но прошло немного времени, и уже не в Сиднее, а в Брисбене назрел политический конфликт, в котором Артем был активным участником.

 

Борьба за свободу слова

Уже в ходе кампании помощи рабочим Сиднея социалисты Квинсленда вызвали сильное недовольство правительства штата и полицейских властей. Следствием этого явился приказ начальника полиции не разрешать Артему и его друзьям по партии публичные выступления на открытом воздухе по воскресным дням.

«Английская конституция разрешает, а начальник полиции запрещает», — иронизировал Артем. Было решено объявить войну этому беззаконию. Артем убедительно разъяснял товарищам, что если не сопротивляться полиции в ее попытках ограничить свободу слова и собраний, то последует новое более серьезное наступление реакции на права рабочего класса. В письме к Екатерине Феликсовне от 14 октября 1913 года, беспокоясь по поводу молчания своих московских корреспондентов, Артем одновременно рассказывает о борьбе рабочих Квинсленда за свои права: «…На днях получил газеты и успокоился. Значит, живы. Меня, как видите, тоже еще не придушило ничем. При работе грузчиком это такая обыкновенная вещь. Придушить, может быть, еще и не придушит, а вот в тюрьме, кажется, придется посидеть.

У нас сейчас в самом разгаре файт за фри спич, а по-русски: борьба за свободу слова. Как видите, такая борьба возможна и в Австралии. Уже около дюжины тюремных приговоров социалистам вписаны в историю квинслендского суда; и еще не одна дюжина будет вписана. И как вы думаете, за что? За то, что люди осмеливаются говорить, не имея писаного разрешения на то от начальника полиции; при этом на суде неизменно фигурирует циркуляр начальника — не разрешать социалистам говорить в воскресенье… Мы решили вести борьбу до конца. Каждое воскресенье наши ораторы выходят говорить; говорят всегда на том же месте; их арестовывают. Но симпатии масс, очевидно, уже на нашей стороне. Тысячи народа собираются слушать наших ораторов. И с каждым воскресеньем народу прибывает все больше. Мы ожидаем каждый момент, что полиция от отдельных ораторов перейдет к организаторам этой борьбы и арестует комитет борьбы за свободу слова. Тогда и вашему покорному слуге придется заняться исследованием сходств и различий пенитенциарных учреждений абсолютной монархии и демократической республики. Возможно, что я и не дождусь этого и обстоятельства заставят выйти на улицу раньше.

Мы думаем, что мы выиграем в этой борьбе очень много; нас здесь почти не знали раньше. Нам очень многие сочувствуют сейчас. Я суечусь, как всегда. Русская привычка, нас здесь в городе русских какая-нибудь сотня, а шуму и суеты больше, чем от десяти тысяч англичан… На русских рабочих Австралия действует много лучше Америки. В Америке русские — синоним буяна, пьяницы, дикаря. Здесь в массе русские трезвы, зато они почти все учатся, почти все сразу примыкают к сознательному рабочему движению.

Одиночки, которые живут здесь «по-американски», еще резче подчеркивают основной, сознательно пролетарский тон русской колонии…»

Артем счастлив: он снова в своей родной стихии, в строю борцов. Что же может быть дороже этого в его жизни? Сколько душевной силы и бодрости в строках его письма. Артем говорит с иронией о тюрьмах Австралии, он чувствует, что не избежит знакомства с этими учреждениями заокеанской страны. Но разве того, кто побывал в Николаевке, способны запугать тюремные заведения штата Квинсленд?

Каждое воскресенье социалисты — соратники Артема— выступают в Брисбене перед тысячной толпой рабочих. Приходят полицейские, хватают оратора, надевают ему наручники и увозят в тюрьму. Австралийцы, на глазах которых происходит все это, наглядно убеждаются в цене австралийской демократии. За попытку говорить — тюрьма. Вот они, смелые парни, настоящие защитники народных прав, — социалисты, которых травит буржуазная печать, которых сажают в тюрьму.

 

Артем в Брисбенской тюрьме

Высказанное в письме к Мечниковой предположение Артема о том, что его вскоре арестуют, что пришла пора тюремной паузы в его жизни, оправдалось раньше, чем это можно было ожидать.

Произошло это в воскресенье на главной улице Брисбена. Том Сергеев, взобравшись на какой-то ящик, окруженный тысячной толпой жителей Брисбена, говорил о беззакониях, творимых полицией. «Людей хватают и сажают в тюрьмы за то, что они осуществляют свое право на фри спич, освященное законами этой страны. Мы, социалисты, боремся за истинную демократию — за свободу слова, печати, собрания; за справедливое социальное устройство общества…» Недолго говорил Артем на главной улице Брисбена. Через толпу, грубо расталкивая слушателей и раздавая налево и направо удары дубинкой, к Артему пробивались рослые австралийские полисмены. А дальше все пошло по известному порядку. Оратора подхватили под руки, потащили в полицейский участок. Там Артему было предъявлено уже набившее оскомину обвинение: «Арестован и привлекается к судебной ответственности за устройство открытого воскресного митинга, предварительно не испросив на это разрешения».

В полицейском участке Артем пробыл всего лишь два часа, а затем был освобожден впредь до суда под залог, внесенный социалистической партией. Суд не заставил себя ждать. Уже на следующий день, в понедельник, Артем предстал перед полицейским судом. Он был осужден и сейчас же после окончания судебной процедуры взят под стражу.

«Скоро подали тюремную карету, меня и пятерых уголовных сковали ручными кандалами попарно и повезли в тюрьму».

Через час пути осужденные были доставлены на место. Еще один раз в жизни Артему представилась возможность изучить тюремный быт, на этот раз австралийской тюрьмы.

Ввели на двор, построили в шеренгу для обозрения начальством.

«В это время произошло мое первое знакомство с английскими надзирателями. Взглянув в сторону, я увидел одного из товарищей-социалистов; облаченный в арестантскую одежду, он стоял, вытянувшись перед надзирателем, и, отдавая ему честь, что-то говорил».

«Эта поразительная картина, — писал Артем, — показалась мне настолько комичной, что я стал улыбаться, едва сдерживая смех. Вдруг послышался крик по моему адресу:

— Внимание! Вы должны стоять смирно, руки по швам! Вы в тюрьме, и не забывайте этого».

Артем было запротестовал, но надзиратель — вежливый джентльмен — перебил его и возмущенно сказал:

— Разве вы не знаете, как должны отвечать тюремному начальству?

Артем чистосердечно признался:

— Не знаю.

— «Так точно, сударь!» — должны вы говорить, — пояснил надзиратель. Артем как бы вскользь заметил:

— Я, сударь, имею честь впервые быть клиентом австралийской тюрьмы, и потому, сударь, меня должны были сначала познакомить с правилами поведения в этих учреждениях, а потом уже требовать исполнения правил.

Артема отправили в отведенное ему тюремное жилище. Там он увидел просторную камеру, стены которой были выкрашены в нижней части белой, а в верхней желтой краской. Камера эта была похожа, по словам Артема, «на большой каменный гроб. Дно его (пол) было цементное. Под белым потолком — небольшое, забитое железной решеткой окно; дверь толстая, железная, без «глазка».

Обстановка камеры, по свидетельству опытного в этих делах узника, «была довольно разнообразна: деревянный столик и такой же табурет, прикованные цепью к стене. Щетка и жестянка для собирания пыли в камере, жестяная кружка с водой, жестяной тазик и такая же «параша», маленький половик и шесть одеял. В камере, как и во всей тюрьме, безукоризненная чистота. Ни нар, ни кровати в камере не оказалось. В этой тюрьме арестанты спят в особых гамаках. Любителям сильных ощущений и тем, кто находит жизнь легкой, я смело рекомендую эти гамаки как новый вид пытки… Гамак, конечно, лучше голых и грязных нар, но в Брисбенской тюрьме он так устроен, что спать возможно только после довольно продолжительной привычки к нему; в течение же нескольких первых дней пребывания в тюрьме никто в нем спать не может. Он устроен из куска длинной и узкой парусины с палками на концах и прикреплен крючками к двум противоположным стенкам одиночки. Получается такое выгнутое корыто, что голова и ноги арестанта висят в воздухе, а туловище почти касается пола».

Арестанту Артему за 4 копейки в день полагалось выполнять работу по уборке второго этажа одного из тюремных зданий. Громадный коридор нужно было три раза в неделю мыть и ежедневно подметать; ту же работу необходимо было делать в 20 камерах второго этажа. В обязанности Артема входило чистить камерные столы, все медные части на дверях, вычищать кружки, наполнять их водой. Но и этого мало.

«При уборке мне приходилось ежедневно скоблить и мыть… виселицу, помещавшуюся в том коридоре, который я убирал. Впервые попавший в тюрьму никак не узнал бы в местной виселице орудие удушения людей. Она устроена в высшей степени просто и кажется слишком примитивной для того, чтобы ею убивать людей.

Коридор второго этажа по длине его разделяется пустым пространством на две части, из которых каждая идет вдоль ряда одиночек. Для перехода с одной стороны коридора на другую оба они в трех местах соединяются проходами. В одном из таких проходов пол разделяется на две части в виде лежащих ворот. Над этим полом в потолке приделаны три крючка, один от другого на расстоянии 2 футов. К этим крючкам прицепляется веревка, петлю которой набрасывают на шею заключенному, стоящему на полу, особой рукояткой пол под осужденным опускается и — правосудие торжествует…»

В 1913 и 1914 годах Артем написал ряд очерков об Австралии, они печатались в легальном большевистском журнале «Просвещение», выходившем в Петрограде. В самих названиях очерков «Счастливая страна», «Из свободной Австралии» скрывается ирония, подчеркивается общее заблуждение про страну, «о которой создалось неправильное представление, будто бы эта страна населена народом, развязавшим и даже очень удачно, наболевшие вопросы стареющей Европы, что Австралия — единственная страна, где господствует демократия».

В очерках «Социалисты на суде», «Брисбенская тюрьма» Артем наиболее ярко вскрыл изнанку «свободной Австралии» и ее так называемую демократию. Продолжая описание Брисбенской тюрьмы, ее временный жилец замечал:

«Давно Кропоткин где-то писал, что тюрьма — университет преступности. Одним из таких университетов является Брисбенская тюрьма — Бога-Род. В этой тюрьме арестанты, пусть они будут преступниками, но все же люди, физически и умственно калечатся. Бога-Род — это утонченная пытка, усовершенствованное бескровное орудие убийства.

…Наиболее мерзкая и оскорбительная для арестанта церемония происходит после пятичасового звонка. Сейчас же после звонка арестанты надевают тужурки, развязывают шнурки у ботинок — приготовляются к обыску. Через пять минут раздается вновь колокол, и мы выстраиваемся перед воротами. Один из надзирателей вызывает нас по двое в коридор, где стоят еще два надзирателя. Арестант подходит к надзирателю, обыскивается ощупыванием всего тела, снимает ботинки и трясет ими перед надзирателем, показывая, что в них ничего не спрятано. Затем арестант проходит в свое здание, по дороге отдавая честь начальнику тюрьмы, который всегда присутствует при этой церемонии. Наконец арестант в камере, но глумление над ним еще не окончено. Вслед за ним раздается: «Такой-то здесь?» Арестант откликается: «Да, сударь». И дверь замыкается. Вскоре раздается свисток дежурного надзирателя — это помощник начальника обходит камеры и лично удостоверяется, что камеры замкнуты, и замкнуты не пустыми. Для этого сию же минуту после свистка арестант должен стать у двери и, высоко протянув руку, показать ее в окошко над дверью, за которой слышится ощупывание замка.

«Наконец-то я один! Наконец-то длинный тюремный день, полный массы как будто ничтожных, но очень тягостных притеснений и оскорблений, прошел! Наихудшая часть тюремной жизни все-таки день, когда все направлено против тебя, когда вокруг чужие, стерегущие тебя люди. Тяжелы бесконечные тюремные ночи, зато заключенный проводит их наедине со своими мыслями, воспоминаниями, вдали от своих врагов…»

В австралийской тюрьме Артем пробыл недолго. Срок заключения истек, и он вышел на свободу. Артема, как самого родного человека, встретили его друзья по партии, окружили сердечным вниманием и заботой. Их русский товарищ пострадал за дело австралийских рабочих; посланец партии Ленина, он показал пример пролетарского интернационализма, и навеки имя Артема вошло в историю революционной борьбы рабочего класса Австралии.

Артема полушутливо, полусерьезно спрашивали товарищи: какие тюрьмы лучше, австралийские или русские? Артем, очевидно, затруднялся ответом на этот вопрос, и только после некоторого раздумья сказал:

— Все тюрьмы мне кажутся одинаково плохими, и каждая из них имеет свои прелести. На вопрос приходится отвечать вопросом: «Какая тюрьма лучше, Шлиссельбург или Акатуй? Орловский централ или Агачи? Александровский централ или Владивостокская тюрьма?» Одинаково и здесь и там лишают свободы, притесняют и бьют. В Австралии судят и говорят: «Ты являешься нарушителем наших законов, ты виноват, мы наказываем тебя». У нас же порют и причитают: «Правда твоя, человече, правда, а ну-ка ложись!..»

Сохранились интересные воспоминания одного из деятелей рабочего движения Австралии об Артеме. В них, в частности, указывается, что в 1912 году Артем вступил в «Международную социалистическую партию Австралии, которая к концу того же года стала Австралийской социалистической партией». Эта партия была организована на основах марксистской идеологии для настоящей борьбы за интересы рабочего класса, для разоблачения предательской роли правящей лейбористской партии. Созданная значительно позже, уже после Великой Октябрьской революции, Коммунистическая партия Австралии была продолжательницей традиций Австралийской социалистической партии.

В более поздние времена, когда разгорелась первая мировая война, в Австралии велась «великая борьба против воинской повинности». Том Сергеев выступил против участия в бойне народов и беспощадно разоблачал милитаристов, этих заклятых врагов рабочего класса.

Чтобы оказывать большее влияние на политическую жизнь в Австралии, Артем и некоторые другие русские эмигранты приняли австралийское гражданство. Это обстоятельство могло помешать им покинуть страну, так как английским подданным во время мировой войны был запрещен выезд за пределы Австралии.

 

Февральская революция

Наступил новый, 1917 год. На родине Артема назревали события великого исторического значения. Революция была у порога России. Силы царского правительства в мировой войне были смертельно надломлены. В городах начинался голод. Рабочие бастовали, выходили на улицы, на фронте целые полки отказывались повиноваться командованию. Солдаты голосовали против войны тем, что бросали фронт и уходили в родные места. Немецкие и русские солдаты вылезали из окопов навстречу друг другу, братались. В деревнях снова, как в 1905 и 1906 годах, поднималось на помещиков обездоленное русское крестьянство. Вставали против угнетателей и придавленные царизмом народы Казахстана и Средней Азии.

Чтобы сохранить себя, правители России вступили в тайные переговоры с Германией о сепаратном мире. Нашлись «спасатели России», которые при поддержке союзников думали устранить с престола царя Николая II и вместо него посадить на шею народа (до совершеннолетия наследника Алексея) брата царя — великого князя Михаила. Но всем этим тайным махинациям не суждено было сбыться — грянула революция. 25 февраля была объявлена всеобщая забастовка, охватившая миллионы рабочих. В ночь на 26 февраля последовал ответный удар царизма, были арестованы 5 членов Петербургского комитета большевиков. Но днем того же 26 февраля по призыву большевиков рабочие от стачки перешли к вооруженному восстанию. Полиция стреляла по народу, были убиты сотни людей.

27 февраля пламя восстания охватило весь Петербург. Рабочие захватили арсенал, вооруженный народ сумел привлечь на свою сторону солдат столичного гарнизона. Уже к вечеру 27 февраля более 60 тысяч солдат присоединилось к восставшим рабочим. Из тюрем освобождались политические заключенные.

Зашатался и рухнул престол, развалилась 300-летняя монархия Романовых, самодержавие было свергнуто ударом народных масс.

Телеграф донес весть о Февральской революции и в далекую Австралию. Немедленно по получении известия о революции в России Артем стал собираться на родину. Все русские эмигранты в Австралии получили официальное разрешение на возвращение в Россию, все, кроме натурализованных английских подданных, — этим, как англичанам, выезд из Австралии был запрещен. Но разве мог этот запрет помешать

Артему выехать в Россию? Артем нанимается на работу в Австралийскую мясную компанию. Место работы — Северная Австралия, порт Дарвин. Артем покинул Брисбен и переехал в Дарвин. Отсюда он нелегальным путем бежал в Шанхай, а затем во Владивосток, на родину. Революционные рабочие Австралии, товарищи по многолетней борьбе, сердечно простились с Томом Сергеевым, зная, что его зовет на родину совершающаяся там великая революция.