На рудниках Джезказгана в Степлаге отбывал свой срок московский поэт Вадим Попов. В антологии русской поэзии «Строфы века» о нем сообщается, что он прожил 66 лет, был участником Великой Отечественной войны, в 1949 году его арестовали за антисоветскую пропаганду и агитацию, судили на семь лет, и с 1949 по 1956 год он находился в лагере в поселке Рудник.

Из ныне живущих писателей Вадима Попова хорошо знал узник Карлага, член редколлегии журнала «Нива» Ю. В. Грунин. Юрий Васильевич даже посвятил ему целую главу в своей книге «Спина земли», которую назвал просто и лаконично «Памяти поэта Вадима Попова». И в этой главе он подробно рассказывает, что Вадима арестовали, когда тот учился на третьем курсе медицинского института, мечтая стать таким, как Чехов. Даже внешне молодой Попов походил на Антона Павловича: был таким же высоким, носил очки. Людей покоряли его умный внимательный взгляд, доброе расположение духа. И хотя Юрий Грунин призвал Вадима в своих стихах «заклеймить треклятые степлаги, навязанные горькою судьбой», к удивлению многих литераторов, Попов неожиданно воспел Джезказган и весь меднорудный край, придав своей отсидке в лагере ореол романтики и красоты. В стихотворении «Зори» он писал:

«Ах, какие в Джезказгане зори! Здесь, подобно неземным дарам, Неба купол в огненном уборе Медью отливает по утрам…»

В восьмидесятые годы я десять лет руководил джезказганским областным литературным объединением «Слиток». На его занятиях неоднократно призывал молодых поэтов учиться у Вадима Попова и форме, и содержанию. В то время местные газеты «Джезказганская правда» и «За медь» охотно публиковали стихи московского поэта, первые большие подборки его поэзии появились в журналах и коллективных сборниках. А в апреле 1991 года его как репрессированного писателя приняли в Союз писателей СССР.

К сожалению, Вадим Попов так и не вкусил ни грамма сладостной и победной славы писателя. Едва он успел получить членский билет СП, как его настиг инфаркт, уже третий по счету…Он слишком близко и трепетно воспринимал все, что было связано с творчеством, поэзией, любовью к литературе. И 16 мая того же года Вадима не стало.

При жизни он не издал ни одной собственной книги. Да и не смог бы издать! Все книжное поле, создаваемое в СССР, было засеяно многочисленными произведениями скороспелых Евтушенко, Рождественского, Симонова… Молодым писателям не пробиться, не подъехать со своими рукописями к этому полю, дающему бешеные гонорары только классикам социалистического реализма.

Правды нет и не будет! – хватался за голову Попов. Ему становилось печально, когда он брал в руки давно забытую рукопись своих стихов. Будет ли она когда-нибудь издана?

Надо сказать, благодаря усилиям Юрия Грунина, супруги Попова Валентины в 1995 году в московском издательстве «Аргус», наконец-то, вышла книга стихов Вадима «Так неистово жить». И, конечно же, в ней было помещено немало строк, рожденных на нарах в джезказганском лагере…

«Так бушует злобный ураган, все круша, корежа и мешая. Но стоит, не дрогнув, Джезказган, Нас над ураганом возвышая».

Лагерная тема, действительно, возвышала его над всеми житейскими несчастьями и тревогами, несправедливостью и жестокостью сталинской эпохи. Поэзия как бы отрывала его от скуки, грязи и серости лагерных и послелагерных будней и делала его жизнь осмысленной и осиянной высокими идеалами любви и счастья.

Супруга Вадима Попова поэтесса Валентина Попова посвятила ему стихотворение «Реквием»:

«Душа, душа! Куда ты отлетела? Кто этой жизни указал предел? Он был врачом и знал, что смертно тело, Но как поэт – бессмертия хотел. Душа огнем поэзии согреться стремилась, не щадя последних сил. Как врач, он знал: вот-вот замолкнет сердце, Но как поэт – весь мир в него вместил».

В этом мире он отвел самое большое место степному Джезказгану, где рождались лучшие его стихи о мужской дружбе, высокой миссии поэзии и людей, где он прошел большой университет жизни, обрастая опытом и знаниями. Ведь не где-нибудь в Московском университете или мединституте, а именно в джезказганском лагере ему довелось слушать, сидя на нарах, лекции московских профессоров, беседовать с писателями, художниками, учеными, которые были гордостью и славой России. Так уж получилось, что вместе с Вадимом Поповым в одно время в Степлаге на Руднике оказались члены Союза писателей СССР Александр Ильич Зонин, Николай Иванович Кочин, композитор Бруно Дементьев, архитектор, профессор Генрих Людвиг, ученый-генетик, доктор биологических наук Владимир Павлович Эфроимсон, художник Сергей Михайлович Ивашев – Мусатов, о котором тепло написал лауреат Нобелевской премии Александр Исаевич Солженицын в своей знаменитой книге «В круге первом».

Безусловно, жить и работать в лагере в окружении таких замечательных людей, общаться с ними – это вызывало у Попова восторг души, и успокоенье, и новых душ стремленье.

Особо он подружился с архитектором Генрихом Людвигом. Тот был арестован в 1937 году, осужден на десять лет по 58 статье. А устроил ему особлагерь Каганович. В 1937 году на заседании Политбюро обсуждался проект высотного здания Дворца Советов. Людвиг взял слово и вовсю раскритиковал этот проект. Он не знал, что Сталин давно одобрил его.

После заседания Каганович подошел к Людвигу и попросил его остаться для переговоров. Людвига арестовали и бросили в сталинские лагеря. А поскольку он продолжал и в бараках критиковать проект Дворца Советов, ему в 1947 году особое совещание добавило еще 5 лет. Так он оказался в Степлаге за колючей проволокой.

Освободили Генриха неожиданно и быстро. Оказывается, он не терял в лагере попусту время и создал проект первого противоатомного бомбоубежища в СССР. И отослал его в Москву. И там этот проект посчитали важным, своевременным, и Генриха вернули в столицу.

Работая врачом-рентгенологом в московской больнице, Вадим Попов встретит Генриха уже в качестве своего пациента. А более точно – он будет обследовать его в 1963 году. И тогда же прочитает Людвигу стихи о Джезказгане:

«Сколько братних могил ты скрыл! Их, рыча, экскаватор срыл, И в степи замело их след, Будто прошлого вовсе нет. А теперь устроен мой быт, Джезказган почти позабыт. Все идут и идут года, Как идет на-гора руда».

«Толковые стихи! – скажет Генрих Людвиг. – Мы никогда не сможем забыть Джезказган, его медные рудники, наши молодые годы, уничтоженные сталинизмом. И правду надо писать, пока в груди бьется сердце».

Об этом же ему говорил в Москве и Сергей Михайлович Ивашев-Мусатов, которого Попов уважал за «высокий полет души», за вечное состояние соучастия в судьбе любого встреченного им человека. Не зря Солженицын о Сергее Михайловиче написал, что одного состояния он никогда не знал – равнодушия.

Ивашев-Мусатов горячо поддерживал стихи Попова. Он говорил ему:

– Никто уже нам не запретит жить неистово, так, как мы желаем. И писать правду сердца, пока живем.

Пока билось в груди сердце, пока жил, Вадим Попов и продолжал разрабатывать в стихах лагерную тему, и стал довольно известным московским поэтом. Но наша казахстанская писательница Зинаида Чумакова называет его упорно джезказганским поэтом, вернее, московским поэтом Джезказгана. Может, надо бы с ней согласиться?