Когда в Карабасе я разыскал бывшего начальника КВЧ лагеря, полковника Ростова, то он дал мне список заключенных – участников художественной самодеятельности 40-50-х годов. Среди них значилась и переводчица Нина Дмитриевна Монич, которая родилась в Москве в 1906 году, работала старшим преподавателем кафедры немецкого языка в Академии химической защиты. В начале войны с фашистами она отправила в эвакуацию в Тарусу к подруге детей и родителей. Затем поехала туда и сама с тем, чтобы спасти их от нашествия немцев и переправить в Алма-Ату. Но неожиданно для себя попала в оккупацию и вынуждена была остаться там. Тогда стояли сильнейшие морозы, магазины были на замке, и чтобы спастись от голода, Нина Дмитриевна с детьми собирала на полях колхозов оставленный урожай – картошку, колосья пшеницы, кормовую свеклу. Тем и спасались.
В ноябре 1941 года немцы намеривались отправить Нину Дмитриевну в концентрационный лагерь в Германию с группой других тарусских женщин. Однако узнав, что она неплохо владеет немецким языком, оставили ее в местной комендатуре. В течение трех недель она проработала переводчицей у коменданта Тарусы старшего лейтенанта В. фон Поттхаста. С его слов объясняла жителям поселка о разрешении властей собирать хворост в лесу, мерзлые овощи на плантациях. В. фон Поттхаст любил русскую литературу, искусство и порой беседовал с Монич о жизни писателей и художников России. Он был удивлен, что вблизи Тарусы находился дом-музей знаменитого русского живописца В.Д. Поленова, все собирался туда съездить да не успел. Вскоре ему пришлось упаковать чемоданы и бежать восвояси из Тарусы – в нее вошли советские танки и пехота. Освобождение!
Н.Д. Монич вернулась с семьей в Москву, о чем радостно сообщила мужу в воинскую часть, где он служил. Но радость была преждевременной… Кто-то сообщил в органы, что Нина Дмитриевна была в оккупации, служила у немцев переводчицей. Ее арестовывают, и в 1942 году приговаривают к 10 годам ИТЛ «за переход на сторону врага». Так Нина Дмитриевна попадает в наш Карабас, центральный пересыльный пункт Карлага. И здесь она встречается с сестрой мужа Аней. Ее тоже «за оккупацию» держали вначале во Владимирской тюрьме, затем направили на станцию Карабас. По совету Ани, чтобы не умереть от тоски и отчаяния, Нина Монич начинает вести записи в дневнике для будущей книги. «Пусть весь мир узнает о наших душевных муках и бедах, – говорит она Нине. – Пусть сама История оправдает нас!»
О Карабасе в дневнике Монич написано немало. Она радовалась тому, что это – не тюрьма, не Лубянка и не Таганка, где даже неба не видно. Она писала: «Вот мы, наконец, и на КАРАБАСЕ! Во-первых, Карабас оказался небольшой железнодорожной станцией, куда мы прибыли утром, в конце сентября 1942 г. Идти на этот раз было недалеко, и по дороге не было почти никаких строений.
Вскоре мы увидели колючую проволоку, а за ней низкие глинобитные постройки с земляными крышами и чисто побеленными стенами. Ворота растворились, и нас впустили в большой двор, обнесенный колючей проволокой. Как бы ни высока была колючая проволока, натянутая на большие столбы, все-таки это – не стена, не серый камень или красный кирпич. Кругом ВСЕ было видно.
Были видны невысокие горы, кольцом окружавшие поселок. «Сопки» – по местному названию. Видно было высокое небо.
Двор порос сухой травой. Можно было сидеть в бараке, можно было ходить по двору. Ты был в «зоне», как называлось пространство, оцепленное колючей проволокой. Пускай ночью вдоль зоны бегали громадные злые псы на длинных цепях и шагали часовые. Все-таки по двору можно было ходить. Можно было сидеть на сухой траве. Никто не ходил за тобой по пятам. Даже в уборную, которая была внутри зоны, можно было ходить одному, сколько раз тебе захочется.
Бараки были похожи на большие землянки. Низкие, темные, с земляным полом, обмазанным глиной. Нары были совсем необыкновенные – они были плетеные, как корзины».
В своем дневнике Нина рассказывает и о встрече с Аней, сестрой мужа, ее большой доброте и скоропостижной смерти от туберкулеза. Вот этот отрывок: «Мы успели подробно рассказать друг другу обо всем, что произошло с нами за время нашей разлуки. После отъезда из Таганки Аня все эти месяцы была во Владимирской тюрьме (в г. Владимире). Там ее разыскали дети и привезли передачу. Там же ей зачитали постановление Особого Совещания о вынесении ей приговора – со сроком наказания 5 лет. После этого она и была направлена, тоже через Свердловск, на ст. Карабас.
Аня очень изменилась за это время. Сильно осунулась, лицо было устало; она сильно кашляла. Но она еще не потеряла своей обычной энергии и немедленно пошла на работу, в местную пошивочную мастерскую.
Аня вставала на рассвете, натягивала старое ватное полупальто (еще домашнее) на худенькие плечи и отправлялась на работу. Возвращалась вечером с карманами, набитыми кусками хлеба, которыми она немедленно со мною делилась.
По вечерам мы сидели вместе на нарах и подолгу разговаривали. Аня часто плакала, вспоминая о детях. Но главным источником ее слез была Я. Она очень жалела меня, считая, что я сразу пропаду в лагере. Я не сумею, расталкивая более слабых, бежать за котелком супа, не сумею сохранить свою «пайку» хлеба. Сильные и беспощадные бандиты, которыми полон лагерь, забьют меня, и я вскоре погибну. Ведь я не представляю себе – что такое лагерь!
В тюрьме мы жили в очень тяжелых условиях, сильно голодали, но никто ни у кого ничего не отнимал. Там мы были среди равных, нас окружали такие же женщины, как мы сами. А в лагере – полно настоящих преступников, таких, каких мы еще никогда не видали – бандитов, воров, убийц… Эти страшные люди ненавидят нас, политических.
– Бедная, бедная Нина! – приговаривала Аня, обнимая меня. – Если бы нам удалось сидеть вместе, я всегда бы заработала кусок хлеба шитьем и помогла бы тебе! Я бы грудью своей защитила тебя от злых людей! Ведь я видела больше горя, чем ты, лучше знаю жизнь. Ты же пропадешь! Ты же сразу пропадешь! Ведь не лагерь страшен, люди страшны! – И она плакала, сжимая меня в своих объятиях, как ребенка.
Бедная дорогая Аня! Ты не знала, что судьба судила иначе. Как ни трудно мне было, но я все-таки выжила, а ты – погибла и не вернулась больше к жизни».
Из Карабаса Нина Дмитриевна Монич попадает на участок Кула-Айгир, работает на строительстве плотины на реке Чурубай-Нура, затем на току, в огородной бригаде, наконец, в художественной мастерской стеклянных изделий. Руководителем мастерской была М. Нариманова, жена отравленного чекистами председателя ЦИК Азербайджана Наримана Нариманова.
За время пребывания в Карлаге что только не пережила Нина – отеки тела, малярию, дистрофию, гниющие раны до костей на ногах. Ее вылечила лагерный врач Софья Петровна Менжинская, сестра Вячеслава Рудольфовича Менжинского, бывшего председателя ОГПУ. Он сменил на этом посту Дзержинского, которого называл «не только великим террористом, но и великим чекистом». Сам Менжинский ни тем, ни другим не стал, ибо постоянно болел. Он жил, как сам говорил, с «глубоким пониманием зигзагов человеческой души», и от этого ему было больно и тяжело невыносимо. Все черные дела в органах он доверял Генриху Ягоде, постоянно устраняясь от каких-либо действий. Он скончался, не совершив ни одного братоубийства. Однако его тоже на процессе Ягоды назвали «врагом народа», а его сестру сослали в Карлаг, непонятно за что.
Но врачом Менжинская была отличным. Она лечила отварами трав, народными методами и добивалась успеха. С большой благодарностью о ней написала в своем дневнике Монич, отметив, что Менжинская спасла сотни жизней больных Карлага.
Нелегкая судьба выпала и на долю мужа Нины Дмитриевны – В.М. Монича, попавшего в плен и почти замученного в немецком концлагере. Но он выжил. Выжил! Вернулся счастливый в Москву, но едва акклиматизировался, как его упекли в советские концлагеря на 20 лет ИТЛ. Свой срок он отбывал рядом с Ниной Дмитриевной в Карлаге, лежал в больнице Карабаса, работал на плантациях картофеля в Джартасе, строил там плотину, каналы для полива полей. Там заработал инвалидность, но успел вернуться в Москву, где вскоре скончался.
Все это – новые факты, новые эпизоды из жизни заключенных сталинских лагерей. Только удивляешься правде, которая стала просачивается в последнее время со страниц документов тех лет. На основе своих записей Нина Монич, вернувшись в Москву, напишет книгу воспоминаний, которую высоко оценит Константин Симонов. В 1971 году он напишет Нине Монич: «Ваши записки произвели на меня большое впечатление своею искренностью, прямотою, своей, как мне кажется, объективностью в оценке и худых, и хороших людей. Мне показалось, что Вы человек не склонный к преувеличениям ни в ту, ни в другую сторону, и стремящийся быть справедливым ко времени, к обстоятельствам, к людям, хотя и пережили в жизни очень много тяжелого.
Читал Ваши записки с большим интересом и вниманием, они хороший, серьезный, искренний человеческий документ. Они написаны человеком живым и деятельным, продолжавшим думать не только о себе, но и о других людях, и о своем участии в жизни общества и тогда, когда, казалось бы, можно было уйти целиком в себя, в свои беды, несчастья. Видимо, эти свойства Вашей души и Вашего характера и помогли Вам пройти через выпавшие на Вашу жизненную долю трудные испытания.
Меня, когда я читал Ваши записки, волновало и то, что на Вашей дороге в разных положениях, в разное время, в разных местах встретилось так много хороших людей, добрых, верных людей. Наверно, и даже, конечно, это тоже помогало жить. Но не только в этом дело. Дело в том, что эти хорошие люди – необыкновенно важная часть нашего общества, и они проявляли свои лучшие человеческие черты в самые трудные наши времена. И когда об этом, иногда вспоминая прошлое, пытаются забывать или не хотят помнить, это не верно. И, наоборот, очень верно, что Вы помните этих людей, самых разных и отдаете им должное».
К сожалению, записки Н.Д. Монич были опубликованы лишь в 1997 году, после ее кончины. Она хотела расширить главы о Карлаге, Караганде, но не успела. Дело в том, что после освобождения из лагеря Нина Дмитриевна не могла долго выехать в Москву, жила в Караганде. Она работала секретарем конторы банно-прачечного и парикмахерского хозяйства города, затем бухгалтером-расчетчиком. Вместе с ней в Караганде жила дочь Ника, а также внук. Только в 1957 году Нина Дмитриевна была реабилитирована, выехала с дочерью и внуком в Москву. Началось ее второе рождение, полное творческих устремлений к созданию книги мемуаров. Это были лучшие страницы ее жизни, это было раскрытие писательского дара в себе, о котором она и не подозревала. Словом, вторая жизнь человека-созидателя, писателя, рожденного лагерем.