Есть такая пословица: «Человек живет телом на земле, духом на небесах». Каково же было писателям, журналистам, деятелям искусства во времена Сталина? Припеваючи? Горемычно?

Мне отзвенело одиннадцать лет, а я уже писал в газеты, печатался. И, конечно, страстно мечтал стать настоящим писателем или журналистом. Когда наш сосед по квартирам, военный врач Иосиф Левин узнал об этом, то сказал мне:

– Ну и будешь ты голь голью… А если не то и не так напишешь – угодишь в Магадан… Лучше бы учиться тебе на стоматолога, и при деле, и при деньгах… И подальше от грязной политики.

Это было в 1951 году. Сталин и Берия еще здравствовали. Журналисты «Львовской правды», которым я носил свои первые заметки, корреспонденции, а то и статьи, вроде бы на жизнь свою не жаловались. Крепко меня поддерживала Мария Кедрова, приехавшая из Алматы во Львов со своим супругом Юрием Гариным. Она узнала, что я родился в селе Каскелен Алма-атинской области, и прониклась ко мне симпатией. Земляк все-таки! И где? Во Львове!

Помню до сих пор ее наставления:

– Журналист живет головою, кормится только своим трудом. Добывать пропитание себе нам нелегко, но ты, Валерий, не вешай носа. Придут, скоро придут новые времена – наша профессия станет престижной.

Об этом же мне говорила журналистка Ангелина Булычева, которая писала кроме статей, стихи, и даже небольшие документальные книги.

– Кто живет в журналистике разгульно, беспутно, тот ничего не добьется, – втолковывала она мне. – Жить только для себя негоже. Надо быть всегда с людьми, не о себе – о них больше писать, об их судьбе тревожиться…

Сейчас, когда я пласт за пластом, поднимаю в архивах страницы жизни журналистов, писателей того времени, мне становится не по себе. Все они пребывали в великой нужде, страхе невероятном. Им надо было иметь великое мужество, чтобы нести свой праведный крест в то черное время, оставаться оптимистами. Многого они сами не знали, хотя слухи об арестах известных их коллег доходили до Львова.

Я часто ходил в украинском городе по проспекту Первомайскому, там стояли витрины со свежими номерами центральных, республиканских и областных газет. Читал я тогда и всесоюзную газету «Известия». Она мне, прямо скажу, не нравилась, ибо была забита сплошь официозом. Живого слова не найдешь!

Почему? Теперь-то понимаю: да и не могло быть иначе! Газета находилась под жесточайшим контролем лично Сталина, его подручных.

Уже в более зрелые годы, немало поездив по миру, в Караганде в архивах я обнаружил, что в Карлаге долгое время отбывал свой срок редактор газеты «Известия» Иван Михайлович Гронский. За что же его наказали? В карточке политзаключенного прочитал, что его действия попали под статью 58 пункты 1-А, 7, 8 и даже № 11 – измена, вредительство, террор, участие в антисоветской агитации. Присутствуя на заседаниях Политбюро, И.М.Гронский якобы замыслил идти против его решений, организовал законспирированный правотроцкистский центр, вербовал в него Молотова, Калинина, Ворошилова, Микояна. Берия хотел тогда укрепить свою власть, убрать со своего пути соперников на будущий трон владыки после кончины Сталина. Но Хозяин запретил ему трогать членов Политбюро, пострадал только Иван Михайлович Гронский, как говорится, ни за что – ни про что.

Когда я окончил Львовский университет, факультет журналистики, немного поработав в редакции газеты «Львовская правда», решил поехать в Приморский край, чтобы «увидеть весь мир». Сманили меня во Владивосток мои сокурсники – Вадим Полторак и Светлана Волошина. Мы очень дружили. С Вадимом я работал в редакции приморской газеты «Красное знамя», он вел вопросы культуры, литературы, искусства, я – промышленности и морского транспорта. Светлана трудилась редактором на краевом телевидении.

И вот однажды Вадим прибежал в мой отдел и захлопал в ладоши:

– Приезжает Булат Окуджава, а вместе с ним Роберт Рождественский. Пойдешь на их «концерт»?

Так я впервые увидел Булата Окуджаву, услышал его песни. Сидящий рядом с нами военный моряк – офицер неожиданно шепнул мне:

– Говорят, что Булат работает на КГБ, вы не верьте его песням, он – двойной человек…

Я взял и написал записку Окуджаве: «Правда ли, что вы работаете на КГБ? И подписал: «Журналист». Булат Окуджава прочитал эту записку и ответил со сцены:

– Я не знаю, кто написал этот вопрос. Но такие «грязные слухи» обо мне вроде бы ходят. Как я могу работать на КГБ, если мой дядя Михаил Окуджава был расстрелян по указанию Берии? В годы сталинизма пострадали все мои родственники, даже мама…

Слезы навернулись на глаза барда-поэта, и я очень пожалел, что послал ему эту проклятую записку. Но Окуджава взял себя в руки и уже твердым голосом сказал:

– Все равно я благодарен журналисту, который задал этот вопрос. Люди должны знать правду.

Тогда я послал ему вторую записку: «Мы Вас очень любим».

Он прочитал ее и громко сказал слушателям:

– Я вас тоже очень люблю!

Присутствовавшие в зале зааплодировали, все встали…

Слава Булата Окуджавы росла, а вместе с ней любовь людей к нему. И довольно часто в его песнях проскальзывала лагерная тема:

В одном из последних сборников Булата Окуджавы «Милости судьбы» есть стихи, которые он посвятил своей маме:

Да, мама Булата Окуджавы тоже отбывала свой срок в Карлаге. Армянка по национальности, Ашхен Налбандян рано стала известным партийным работником в Грузии, а затем и в России. Названная в честь древней армянской царицы, она была необыкновенно красива – темноволосая, кареглазая, крепко сбитая, к тому же, как писал сам Булат Окуджава, «с нерастраченными еще понятиями чести, совести и благородства». Вполне понятно, что и мужа она нашла себе под стать.

О своем отце – Шалве Окуджаве – поэт подробно рассказал в книге «Упраздненный театр». Профессиональный революционер, Шалва Окуджава после службы в рядах Красной Армии работал парторгом ЦК на строительстве вагонного гиганта в тайге в пятнадцати километрах от Тагила. Этот гигант возводили, в основном, бывшие кулаки, которые трудились основательно, с ними проблем не возникало. И они в короткие сроки построили бараки, Дворец культуры, наконец, сам завод. Вскоре Шалву Степановича Окуджаву избирают первым секретарем Нижнетагильского горкома ВКП(б). А в 1938 году «за развал работы, за политическую слепоту, за потворствование чуждым элементам, за родственные связи с разоблаченными врагами народа» освобождают от должности, выгоняют из партии, арестовывают и ссылают на десять лет неизвестно куда без права переписки… Мать Булата Окуджавы Ашхен Налбандян тоже исключают из партии. После долгих мытарств она в конце концов устроилась в Москве счетоводом в инвалидную артель. Когда комиссар зла и насилия Николай Ежов был расстрелян, Ашхен бросилась в справочную НКВД на Кузнецкий мост, надеясь на доброе известие об освобождении своего мужа. Но ей ответили, что никаких изменений нет, все остается в силе. И тут она узнает, что кресло Ежова на Лубянке занял знакомый ей по партийной работе в Тифлисе Лаврентий Берия. Он даже приходил к ним в семью на Грибоедовскую улицу в начале 30-х на новоселье и произносил тост, полный уважения и признания заслуг Шалико. Обязательно поможет! Не может быть, чтобы не вырвал из лагерей несправедливо осужденного друга, ведь тот жил для людей, жил скромно и даже бедно, лишая своего двенадцатилетнего ребенка самых обычных радостей: шоколада, печенья. Когда ему приносили коробки конфет, он отдавал их в детдом.

И вот Ашхен пришла к Берии просить об освобождении дорогого Шалико. «Послушай, Лаврентий, ты же знаешь, какой Шалва преданный большевик, видно, тут дела твоего предшественника, этого ничтожества Ежова…»

Берия схватил ее за руку:

– Не я буду, если не разберусь! Шалико я займусь завтра же, ты слышишь?

Ночью ее арестовали как члена семьи изменника родины, из тюрьмы на Лубянке отправили в Карагандинский лагерь.

Вместе с матерью Булата Окуджавы, как я выяснил в архиве, отбывали свой срок в Карлаге родственники замечательного поэта – Эстатий Иванович Окуджава и Михаил Ионович Окуджава. Эстатий Иванович был осужден 31 декабря 1937 года тройкой НКВД Грузинской СССР по статьям 58 пункт 1,11. За что? Занимался индивидуальным хозяйством, был меньшевиком. Арестовали его в возрасте 63 лет, дали десять лет. Доставлен был в Карлаг тбилисским этапом.

Работал Эстатий в лесхозе в Чечекарском районе. Был вдовцом. В Грузии оставил без средств к существованию сыновей – Гиви четырнадцати лет и Кукурию двенадцати лет.

Отбывал свой срок Эстатий Иванович в лагерных отделениях Карабасе, Бурме, Просторненском, Спасске.

Второй родственник поэта – Михаил Ионович Окуджава был арестован 10 января 1945 года за то, что якобы хотел организовать покушение на самого Сталина. Для этого купил, как написано в карточке политзаключенного, «оружие заводского производства». Отбывал срок Михаил Ионович в лагерном отделении Карабасе, затем его направили в Севвостоклаг. А было ему всего 23 года, когда он был арестован.

Короче говоря, почти все родственники брата отца поэта Шалвы Михаила пострадали в годы сталинизма. Ибо М.Окуджава попал «в группу врагов народа», которую якобы возглавлял видный партийный деятель Закавказья Буду Мдивани – ярый ненавистник режима Сталина. Он досаждал великому кормчему еще при жизни Ленина. И стал «уклонистом, продавшимся заклятым врагам Советской власти». Мдивани и его антисталинская группа предстали перед тройкой НКВД 9 июля 1937 года. В книге «Берия: конец карьеры» (Политиздат, 1991 год) писатель А.Антонов-Овсеенко рассказывает, что Буду Мдивани вел себя перед тройкой НКВД мужественно.

– Зачем Сталину понадобилась эта комедия? – спрашивал он палачей. – Смертный приговор мне давно вынесен, это я знаю точно, а вы здесь задаете мне пустые вопросы, как будто мои ответы могут что-то изменить…

Лицедеи за судейским столом пытались остановить Мдивани, но он продолжал:

– Меня мало расстрелять, меня четвертовать надо! Ведь это я, я привел сюда XI армию, я предал свой народ и помог Сталину и Берии, этим выродкам, поработить Грузию и поставить на колени партию Ленина!

Председатель сделал знак конвоирам, «преступника» скрутили и увели.

Далее А.Антонов-Овсеенко пишет: «… Увозили на казнь шестерых смертников со связанными руками. На окраине Тбилиси водитель остановил машину, приговоренных высадили, подвели к свежевырытой яме. Возле стояли два грузовика с негашеной известью и цистерна с водой. Старший конвоир подошел к Мдивани с пистолетом в руке.

– Послушай, ты расстреляешь меня потом, последним.

– Зачем тебе это? – удивился палач.

– Я хочу подбодрить товарищей…

– Ах так!

Он выстрелил прямо в грудь, в сердце, и подошел к следующему. Когда палач кончал шестого, он услышал за спиной легкий стон, обернулся. Мдивани был еще жив! Палач подошел к распростертому на земле телу, пальцы рук шевелились. Он достал патроны, зарядил пистолет и добил жертву несколькими выстрелами. Трупы сбросили в яму, засыпали известью, залили водой. Среди казненных в тот ранний час был Михаил Окуджава. Брат его, Шалва, – отец замечательного поэта».

Вот почему Булат Окуджава во времена перестройки был членом Комиссии по помилованию при Президенте России. И многое, очень многое сделал для восстановления имен замученных в Карлаге и других сталинских лагерях смерти людей. А возглавлял эту комиссию известный прозаик Анатолий Приставкин. Ему Булат Окуджава посвятил свои стихи:

Сейчас в комнате, где заседала Комиссия по помилованию при Президенте России, на огромном столе, там, где писал Булат Окуджава, – вклеен его портрет. Анатолий Приставкин в романе «Долина смертной тени» (журнал «Дружба народов», № 11–12 1994 год) по этому поводу написал: «Туда никто и никогда не садится, это место навсегда его. И когда у нас совершаются по традиции «маленькие праздники», мы ставим ему рюмку водки и кладем кусочек черного хлеба».