В автобусе об эту пору никого не было, за исключением вечной неистребимой бабки с тележкой, закутанной в сто одежек. Настроение, и без того грустное после прощания с Хранительницей гор, забилось куда-то под плинтус. Когда замелькали улицы Барнаула, ребята совсем пали духом. Перстень уныло посверкивал, словно понимал, что не до него теперь. Как? Как сказать жене, что муж, прошедший столько нешуточных испытаний, погиб так нелепо? Да что вообще – погиб!

Бабка словоохотливо объяснила, где выходить, попутно рассказав о своих сложных отношениях с зятем (алкаш проклятый!), снохой (досталась же сыну эта «прости господи», управы никакой нет!), и что «хорошо – муж, Царствие Небесное, не дожил до ентого безобразия!»

Попутно же выяснилось, что самой «бабке» – всего 48 лет.

«Как моей маме. Только ей больше 35-ти не дашь… А метаморфозы-то продолжаются!» – подумала Настя уже без всякого удивления. Агрессивная моложавость матери никогда не вызывала у нее восхищения. Дочь слишком хорошо знала, как и для чего эту «сияющую красоту» наводили…

Подошли к дому. Монахи решили кротко остаться внизу, у подъезда – присутствовать им, бедным, духу не хватило…

Позвонили в дверь. Анна – приветливая, улыбчивая, открыла и уже было кинулась обратно в кухню – стряпать что-то вкусное, гостей потчевать. Но что-то в лицах друзей остановило ее.

– А… где Петро? С машиной возится? – тревога в голосе молила: «Нет! Только не это! Ну, скажите, что все хорошо!»

В крошечной прихожей стало невыносимо тесно. Потупившись, Никита рассказал о трагедии. У него уже был опыт – не все его товарищи вернулись с чеченской войны. Повисла томительная, невыносимая тишина… Оглушенная Анна, шатаясь, побрела в гостиную. Села за почти накрытым столом и стала машинально протирать салфеткой мельхиоровые вилки-ложки… Первой не выдержала Настя – бросилась перед бедной вдовой на колени, пытаясь хоть как-то разделить ее горе. Минувшие события либо были чудовищны, либо столь невероятны, что эмоциям – нормальным человеческим эмоциям – не нашлось ни места, ни времени. Теперь – нашлось. Рыдая, она стала что-то шептать поникшей Анне, в чем-то заверять, чем-то клясться, что-то обещать… Наконец, Анна тихо заплакала – осознала… Тихо стала говорить:

– На следующий год собирались серебряную свадьбу отметить… Мы ведь поздно друг друга нашли – я уж совсем к тому времени заневестилась. Уж и родня рукой на меня махнула, мол, Анька – «сухая ветка». И тут – он, офицер, красавец, и меня, дуру неказистую, девку старую, полюбил! Что ж он так оплошал? Вы-то себя не вините, вы – городские, а он же здесь вырос, все ведь знал… Лавина… Вот как чувствовала, что не надо вам было ехать! Как перстень увидала – сердце оборвалось! Ну, думаю, в горах-то вы сохраннее будете… Но и там до вас добрались.

Ошеломленный Никита лишь хлопал глазами: ни Петро, ни Анна ни разу, ни жестом, ни взглядом, ни обмолвкой случайной не дали понять, что заметили Реликвию, довольно-таки неуместную на руке простого парня! Но Данила оказался сообразительнее!

– Анна, так вы давно заметили? И все поняли? Или… знали с самого начала?! И Петро знал?!

– Нет, муж мой бедный ничего не знал, он… Он не был… Знающим, – слово вырвалось, такое вроде обычное, и воробышком заметалось по комнате. Но изумило пуще грифа или орла какого мощнокрылого.

Недавний рассказ Хранительницы гор моментально всплыл в памяти. Так вот к кому Серафим отправлял их – к Анне! Несчастный Петро погиб, так ничего и не поняв…

Анна тяжело поднялась со стула.

– Родненькие, я все вам поведаю, дайте срок. А теперь мне нужно о теле мужа моего позаботиться… Негоже ему там лежать в горах, неоплаканному, по-христиански непогребенному.

Женщина собралась с духом и стала собираться куда-то, словно в одиночку могла извлечь тело из-под завала и похоронить его.

Но тут в квартиру позвонили.

Распахнув дверь, Анна отшатнулась: на пороге стоял Петро. Живой-здоровый, только в синяках, багровых ссадинах и какой-то серый с лица… «От переживаний, должно быть!» – мелькнуло в голове сердобольной Насти, прежде чем она окаменела от испуга. За воскресшим из мертвых топтались бледные до синевы иноки и робко улыбались: хороший человек жив оказался – не чудо ли?!

Данила с Никитой, озарившись, бросились к Петру, стали теребить его, хлопать по плечам, расспрашивать – он морщился, мычал что-то невразумительное, они подхватили его, потащили в дом, осадили, налили, – радости их не было предела! Еще бы – с того света человек вернулся! А что перстень сиял как подорванный – но он в последнее время только и делал, что в истерику впадал, надоело уже! Никита решил, что на этот раз таинственный камень так вот радуется. На то, что в комнату вместе с Петром ворвался неприятный, затхлый запах – и вовсе внимания не обратил. Мало ли чем от пролежавшего всю ночь среди камней мужика пахнуть может?

Настя двинулась было им вослед, но что-то заставило ее оглянуться. В прихожей, застыв – одни глаза остались! – стояла, припав к стене, Анна и молча, страшно смотрела вослед воскресшему любимому мужу. В глазах ее читался уже такой ужас , что Настя осталась рядом, смутно понимая: причин для ликования нет никаких…

– Что? Что с вами?! Он ведь жив остался! – и тут девушка осеклась. Анна прошептала еле слышно:

– Он… он ведь меня даже не заметил. Молчи, виду не подавай. Господи, беда-то какая!

А в гостиной ребята расспрашивали Петра о подробностях чудесного спасения, сами махнули по рюмашке, братьям налили, – их мальчишеские души никак не могли успокоиться от радости и облегчения! Воскресший хозяин дома расположился во главе стола и, морщась от ссадин и синяков, принялся рассказывать: и как он проскочил лавину, и как она его все же краем задела, камень в голову попал, присыпало маленько, он и выключился, а к утру очнулся, дополз до машины, и вот – здесь, и все хорошо, и как только… и снова поедут… и он им еще много чего покажет…

Женщины тихо вошли в комнату, и Настя вдруг заметила, как заметался взгляд рассказчика, как он неуверенно протянул жене руки, и как она, помертвев лицом, приняла его в свои объятия. «Может, Петро память потерял? – пытливый ум Насти искал объяснений происходящему. И не находил. Муж вроде как узнал Анну. Но… в этой встрече не было никакого тепла, ни капельки радости в его глазах – только испуг и… настороженность! Чуткие, много чего повидавшие на веку братья-монахи тоже напряженно молчали и внимательно следили за воскресшим.

А Никита оживленно стал в ответ рассказывать, что с ними после схода проклятой лавины происходило. Но то ли перстень жег руку, то ли шальная радость поутихла, и мозги, наконец, включились, но его оживление постепенно сменилось глухой тревогой, и на словах «а потом мы решили подняться наверх и осмотреться» парень примолк… Заметил быстрый вороватый взгляд, брошенный Петром на его руку. А ведь раньше перстня он не замечал… Да и Анна говорила давеча… Тут-то Никита и обратил внимание на лицо Знающей. А потом и на Данилу, который давно сидел потупившись, хмуро потирая заросший легкой щетиной подбородок. Что-то было не так в этом чудесном воскрешении, что-то не срасталось!

А Петро плюхнулся обратно на стул и стал трясущейся рукой торопливо разливать водку по-новой. На жену больше и не посмотрел. Как алкаш какой-то, пьянь коричневая… Алкашом мужик точно не был. И… этот алкаш – не был Петром.

Вдруг Никита вспомнил, что говорила Хранительница о силе перстня! Он медленно встал во весь огромный рост, протянул вперед свой пудовый кулак и направил на «восставшего из мертвых» тонкий синий луч, который тотчас вырвался из словно обезумевшего камня.

Такой реакции никто не ожидал! Мнимого Петра отбросило к окну, он упал, цепляясь за штору, которая с треском рухнула с карниза. Все окаменели. Теперь уже было понятно, что это именно мертвец, зомби, чьей-то злой волей восставший из-под лавины. Горящие глаза налились кровью, и он пополз на Никиту, нехорошо ухмыляясь. И тут на помощь парню пришла Анна, загородив его собой. Она шептала какие-то непонятные слова и делала руками странные знаки. Они подействовали: существо опять скорчилось и отпрянуло к окну, которое вдруг само распахнулось – и в комнату ворвался резкий холодный зимний воздух. Мнимый хозяин вскочил, глухо зарычал и бросился в отрытое окно. Когда шок прошел, Никита выглянул вниз: распластанное тело лежало в сугробе. Невдалеке в снегу играли дети, все дышало покоем и неторопливой жизнью провинции, очередной тихий день которой уже клонился к вечеру. Никто ничего не заметил.

Когда же ошеломленные свидетели падения выбежали во двор, они нашли там обезображенный труп Петра, на сей раз безоговорочно мертвого. Вселившаяся в него злобная сила исчезла.

В попытках утешить Анну прошел вечер, а к ночи, чувствуя себя крайне неуютно в доме, где поселилась смерть, ребята решили пройтись по городу, подышать свежим воздухом и привести мысли в порядок. Настя осталась с Анной – приготовить все к похоронам и поминкам. Всем друзьям-знакомым решено было говорить, что погибшего в Барнаул доставили Никита с Данилой.

Город мирно спал, и на улицах не было ни души. Зимние звезды переливались в морозном мареве.

Молчание нарушили монахи. Они, удалившиеся от мира в стены монастыря, особенно тяжело переживали минувшие события. Да и кого бы встреча со Злом в его исконном облике оставила равнодушным?

– Помните, как на месте второго – ну, того, которого я тогда, в горах, подстрелил, – оказалась только куча тряпья? – хрипло спросил Николай.

– Оно вселяется в тела людей! – подхватил Василий, жаждавший объяснений.

– Боюсь, не только мертвых, но и живых, – поежился начитанный Данила.

Никита вспомнил о солдатских байках, бытовавших среди участников чеченских событий. Там тоже говорилось об оживших мертвецах. Будто бы кого-то, стопудово убитого, опять видели, и даже общались с ним… Стало быть, все это правда?!

– Не оставляют нас в покое. Боюсь, и не оставят. Эх, зря я вас всех втравил в это дело! – в который уже раз вырвалось у парня. – Дальше ведь еще труднее будет. И опаснее.

– Может, не надо было женщин одних оставлять? – спросил задумчиво Данила.

– Да нет, им наверняка перстень нужен. Я вроде не трус, но честно скажу: волосы дыбом встают, как подумаю, что на этой улице я сейчас один останусь. Тревожно что-то… Но я специально из дому вышел. Если вдруг опять эти чучела в капюшонах полезут, так хоть за Настю с Анной переживать не придется. В горах меня это вообще вырубало!

– А ты представь, если бы мы без Насти здесь очутились? Она у тебя особая девушка, таких поискать! Смелая, умная, добрая… – в голосе смутившегося Данилы послышалась плохо скрытая нежность.

– Но-но, ты еще влюбись в нее! – шутливо прикрикнул на товарища Никита, разрядив неловкость.

Монахи шли молча, обозревая пустынный проспект: Николай впереди, Василий сзади, как опытные телохранители. Видать, и правда: когда-то был у них такой опыт.

Незаметно дошли до маленького сквера. Мороз все усиливался, в тишине снег оглушительно скрипел под ногами, казалось – на всю улицу. Да, странная это была тишина…

Вдруг резко подул ветер, неся с собой запах беды. Из-за поворота вынырнул милицейский «газик», из него выскочило трое ментов и направились к застывшим среди припорошенных инеем деревьев путникам. У напрягшегося тут же Никиты отлегло от сердца: все ж не твари в дурацких плащах, а милиция. Свои – чего их опасаться. Небось документы проверят и поедут дальше восвояси… В Москве Никита не привык бояться милиции – что он, гастарбайтер бесправный или бабка, торгующая цветочками у метро?

– Та-ак, что тут делаем в поздний час? Кто такие? Документы давайте предъявим… – менты в служебных полушубках подошли вроде неторопливо, лениво поигрывая «демократизаторами». Простые русские лица… нет, один, похоже, алтаец или татарин… Странно, лица были видны как в тумане, никак не получалось уловить выражение, взгляд… «От усталости, что ли?» – подумал внимательный Данила, всегда с интересом разглядывавший окружающих людей. С некоторых пор – особенно тщательно. Свет фонаря очерчивал круг, и город за его пределами казался грубо намалеванной декорацией к какой-то трагедии…

Черт! Никита вспомнил, что документы остались лежать в сумке: гулять пошли налегке, как-то в голову не пришло их захватить, не столица же режимная!

– Ребята, да мы на пару дней сюда приехали, документы дома забыли. Решил малость проветриться перед сном. Может, отпустите? – завел Никита полушутливый, дружелюбный разговор.

– В отделении разберемся, – коротко и нелюбезно, через губу сказал самый раскабаневший, по-видимому их старшой. – Это тут, рядом!

– Ну, не драться же тут! – растерянно прошептал Николай. – Поехали, пусть разберутся, отпустят же!

– Эх, уж лучше бы Настя рядом была! – шепнул в ответ Никита. – Кто их, местных, знает, – может, посадят в обезьянник, да и до утра продержат. Она ж там с ума сойдет! И мобилы мы не взяли, остолопы… Нет, идти с ними нельзя! Да и что-то не нравится мне прыть этих… козликов! – в присутствии монахов привычные трехэтажные обороты как-то не шли с языка.

– Давайте мы штраф заплатим какой-нибудь… Ч-черт, и кошелек оставил…

– Ага, – включился ставший вдруг суровым князь, по буржуазным обычаям серьезно относившийся к финансам, – они мне прямо тут кредитку прогонят, по сугробу! Знаешь, слух у меня чуткий… Я сейчас одну фразу услышал… Один другому тихо сказал: «А который тут с кольцом?» Так что это не просто милиция, а – как там говорят? – «засада и подстава»!

Противостояние затянулось. Обе стороны замерли и ощетинились. Пока Никита лихорадочно соображал, что делать, вперед выступили иноки. Они уже приняли решение – защищать друзей до последнего. Первым выступил вперед старшой мент, держа черную дубинку наготове.

Что братья умеют обращаться с оружием, ребята уже знали. Но что они владеют навыками рукопашного боя… Да еще как владеют! Никита с Данилой с изумлением наблюдали, как Николай выбросил вперед ногу – Джеки Чан позавидовал бы! – и первый сержант рухнул в снег. Василий коротким движением кулака вырубил второго. Видать, сытые, откормленные менты никак не ожидали серьезного отпора. Да и не могли составить им конкуренцию. Резиновые дубинки полетели в разные стороны, и монахи через минуту уложили двоих носом в снег. Третьего – уже у машины – скрутил стряхнувший оцепенение Никита. Тот хрипел, пытаясь вырваться: «Ответите… За нападение на представителей…»

– Ну-ка, быстро сам отвечай, чей ты там «представитель»?! Тогда тебе ничего не будет, обещаю! – Данила склонился над поверженным и обезвреженным. Братья бдительно контролировали остальных, еще не пришедших в сознание. Никита сильнее заломил противнику руку за спину. Раскосые глаза молоденького мента – совсем еще пацана! – ошалели от страха, лицо побелело. В первый раз, что ли, в задержании «особо опасных» участвует?

– Нам приказали взять вас и доставить в отделение. Типа вы… Ай, больно же! Типа вы – опасные преступники, находитесь в розыске…

– Кто приказал? Ну! – подключился Никита, пресекая интеллигентские поползновения князя. На Кавказе ему не раз приходилось брать «языка», и он знал, что главное в допросе – стремительность, а не психоделические узоры. Придет в себя – хрен из него потом чего вытрясешь! И точно, парень стал говорить, и было непонятно, чего он больше испугался – боли или жутковатого взгляда спецназовца, включившего «чеченский свирепый синдром».

– Да наш начальник, к нему какой-то мужик пришел полчаса назад, представился оперативником из Москвы, попросил содействия.

– Высокий, в плаще с капюшоном?

– Ну, длинный такой, но куртка обычная… да, с капюшоном… Он заперся с нашим в кабинете, а потом шеф вызвал нас и как пошел орать: «Взять их, они сейчас на проспекте, возле сквера». Шеф чего-то очень злой был. А так он нормальный. Только когда мы зашли к нему, там этого длинного уже не было. И куда делся? Мы вроде под дверью все время торчали…

– А про «у кого кольцо» зачем спрашивал? Ну!