Спустя много лет после окончания войны Симаков и Кюнг по поручению Советского Комитета ветеранов войны приехали в Берлин. Им предстояло наладить отношения с Международным комитетом бывших узников Бухенвальда.
В свободный вечер группа советских товарищей вышла из гостиницы и пошла по Унтер ден Линден к рейхстагу. Было начало июля. Одуряющий аромат цветущих лип слегка кружил голову.
— Унтер ден Линден, Унтер ден Линден… — Кюнг повторял про себя название улицы, будто эти слова были словами какой-то песни, мотива которой он не мог вспомнить Главная улица столицы Германской Демократической Республики из-под арки Бранденбургских ворот уходит в Западный сектор Улица одна, а жизнь на ней разная.
Бывший дворец Геринга находится в Восточном секторе, подле Бранденбургских ворот, а рейхстаг — уже в Западном. На бульваре возле рейхстага, у памятника советскому солдату, застыли два наших часовых. Они стоят так же подтянуто, непроницаемо и строго, как у мавзолея на Красной площади. И в этом, подумалось Кюнгу, свой глубокий смысл. Они берегут здесь славу и правоту идей своего великого государства.
Явственно выступает на верхней части здания рейхстага надпись русского воина, сделанная штыком: «Прибыл издалека. Рязань, где Ока. Иванов. 4 мая 1945 г.». Надписи наших солдат, сделанные ниже, сбиты, и стена грубо обтесана.
— Ну, до Иванова каменщикам Западного магистрата не добраться,- сказал кто-то.- Больно высоко!
Сумерки еще не легли на плечи Берлина, и западная реклама пока не начала свой бешеный световой хоровод. А на бульваре, в центре которого памятник с часовыми, и где отдыхает много людей, уже стали появляться ярко накрашенные, крикливо одетые женщины.
Одна улица. А жизнь разная.
— Ты помнишь? — спросил Симаков. Больше ничего. Он произнес только два слова, по Кюнг сразу понял, о чем подумал товарищ. Конечно, он помнил…
В Бухенвальде стоял перед изолятором барак, окруженный забором. По ту сторону калитки дежурил старый эсэсовец.
Вход в барак разрешался по особым талонам, выдаваемым комендатурой заключенным за «ценные заслуги», оказываемые политическому отделению. Национальные подпольные центры вели борьбу против этих посещений.
В бараке было тринадцать комнат. К каждой из них примыкала ванна со стенами и полом, облицованными кафельными плитками. Комнаты занимали молодые женщины. У каждой своя горькая судьба.
Жена казненного голландского антифашиста, заподозренная в связях с партизанами; полька; за что-то осужденная немка, которой тюрьму заменили пребыванием в этом бараке. Всех было тринадцать. У каждой своя тяжкая ноша на сердце, особая злая участь.
Как-то стало известно, что в барак доставлена русская. Вместо француженки, сошедшей с ума.
Кто она и откуда?
Как ее вызволить?
Эти мысли не давали Кюнгу покоя. Несколько дней русская провела в карантине. К ней никого не допускали.
Но вот карантинный срок окончился А наутро русскую нашли в ванне, куда медленно стекала кровь из прокушенных ее зубами вен на руках.
— Помнишь, Николай?
— Да, я помню…
Кюнг видел бульвар за громоздким рейхстагом и ярко накрашенных женщин.
Улица одна, а жизнь на ней разная.
Одурманивающе пахли цветущие липы. А в сознании назойливо звенело: «Унтер ден Линден, Унтер ден Линден…