Трудное время
Как дать представление о 1918 годе тем, кто не пережил грозных событий того времени. Год этот был чрезвычайно своеобразным, насыщенным большими историческими событиями.
Враг не сдавался без боя, и борьба развертывалась все шире и шире. Белогвардейцы не были полностью обезоружены даже в таких центрах, как Москва и Петроград. И хотя руководимые Коммунистической партией Советы обладали всей полнотой власти и применяли против врагов строжайшие меры, тем не менее во многих местах возникали контрреволюционные заговоры, вспыхивали белогвардейские восстания, совершались террористические акты.
Борьбу затрудняли хозяйственная разруха, голод в городах и рабочих поселках.
Донбасс был в руках белогвардейцев. Из-за недостатка топлива останавливались заводы, был совершенно расстроен железнодорожный транспорт. Поезда двигались медленно, без всяких расписаний; вокзалы — битком набиты людьми. Железнодорожные вагоны брались штурмом. Люди ехали на крышах, на буферах. С каждым днем паровозов и вагонов, годных для движения, становилось все меньше. В стране свирепствовали эпидемические болезни, косившие тысячи людей.
Почта работала из рук вон плохо. Телеграф, заваленный огромным количеством телеграмм, не успевал передавать их адресатам. [24]
Москва словно застыла. Трамваи не ходили, замерло движение экипажей. Остановишься бывало на Тверской или на Арбате, посмотришь в обе стороны — ни одного автомобиля, ни одной лошади, пешеходов мало. Если сравнить с теперешним движением в Москве, то, пожалуй, тогда в дневное время на улицах людей было меньше, чем теперь в глухие полночные часы.
Торговля прекратилась, сквозь запыленные стекла запертых магазинов и лавок можно было разглядеть совершенно пустые полки и голодных снующих крыс. Хозяева магазинов, лабазов и лавок, чьи имена красовались еще на вывесках, подчинялись Советской власти, но считали ее временным злом и надеялись на возрождение старых порядков. Вместе с представителями крупной буржуазии, бывшими владельцами заводов, фабрик и банков, они тайно вредили Советской власти, стремясь вызвать недовольство голодающих рабочих.
Такова была Москва в марте 1918 года, когда я вернулся с Украины.
В работу пришлось включиться с первого же дня. В райкоме я узнал, что меня избрали членом коллегии Рогожского районного военного комиссариата.
В то время районные военные комиссариаты являлись коллегиальным руководящим органом всех воинских частей, расположенных на территории района.
Мне поручили строевую часть и формирование. Последнее обстоятельство и определило мои отношения с будущим 38-м полком, тогда еще только зарождавшимся на базе красногвардейского отряда при Рогожском райсовете.
Обстановка требовала от всех членов районного комитета партии и Совета, от всех большевиков и рабочего актива быть в полной готовности к вооруженной борьбе. Поэтому многие не расставались с оружием и даже у себя дома держали винтовки с патронами и ручные гранаты.
У молодой Советской власти было много открытых и замаскированных врагов. К числу недругов революции относилось и духовенство, по-своему толковавшее декрет, об отделении церкви от государства. Прикрываясь свободой религии и совести, реакционно настроенные попы вели антисоветскую пропаганду. [25]
Не приняла рабочей революции и буржуазная интеллигенция. Она ненавидела Советскую власть и саботировала работу. Злопыхательски, с мелкой придирчивостью критиковали некоторые интеллигенты действия Советов.
Саботаж интеллигенции усиливал трудности создания советского государственного аппарата. Особенно это оказывалось в таких рабочих районах, как Рогожский и Симоновский, объединенных впоследствии в один район — Пролетарский. Первоначально здесь совершенно не было кадров для замещения должностей служащих различных отделов Совета.
Однако я не помню, чтобы кто-нибудь унывал по этому поводу. На должности заведующих отделами Совета и на другие руководящие посты назначались, как правило, рабочие-большевики и в редких исключениях — левые эсеры (до левоэсеровского восстания).
Бывало вызовут токаря из Золоторожского парка или литейщика с Гужона («Серп и Молот»), не имеющего никакого понятия о работе учреждения, скажут ему, что партия поручает организовать отдел районного Совета, — он сам и подбирает людей.
Точно так же был создан и наш районный военный комиссариат, главной задачей которого являлось преобразование красногвардейских районных дружин в регулярные части Красной Армии.
Создавать Красную Армию приходилось совершенно в новых условиях. Прежние понятия о воинской дисциплине, о взаимоотношениях старших и младших, все старые порядки и традиции, на которых держалась царская армия, были признаны не соответствующими духу времени, а новые принципы военного строительства намечались лишь в самых общих чертах. Остро ощущался недостаток в обученных кадрах, не было уставов.
Чтобы яснее показать, в какой обстановке приходилось формировать полки Красной Армии, сошлюсь на типичный для того времени пример из жизни нашего района.
Подведомственные Рогожско-Симоновскому военкомату Астраханские казармы, когда я впервые пришел туда, производили удручающее впечатление. Грязный двор был завален бревнами и досками от нар, перепрелой соломой, выброшенной из старых тюфяков. Повсюду валялись пустые банки из-под консервов, вонючие грязные [26] тряпки. Голодные собаки рылись в мусоре. Какие-то подозрительные женщины с мешочками рыскали по двору и что-то покупали у красноармейцев. Бойцы жгли костры на казарменном дворе. Ни у ворот, ни у входа в казарму не было никакой охраны. В большинстве помещений стекла выбиты, а кое-где выворочены даже оконные рамы. Дверные ручки и оконные задвижки вывинчены. В уборных — давно застоявшиеся лужи, кто-то положил доски, но первый их ряд уже затонул и сверху положен второй. Давно не мытые полы покрыты мусором и грязью.
Среди красноармейцев подавляющее большинство составляли выходцы из деревни. Многие из них служили в старой армии, но действительно хорошо обученных солдат было мало — преобладали бывшие нестроевые, лица, имевшие льготы и призванные только в конце войны. Великая Октябрьская революция застала их в 85-м запасном полку, и они остались здесь, не зная, куда податься.
Вчерашние запасники хорошо усвоили большевистские лозунги, направленные на разложение старой армии, и считали их вполне приемлемыми в отношении вновь формировавшейся Красной Армии.
Кроме этих людей, в Астраханские казармы проникли, хотя и в небольшом количестве, совершенно деклассированные элементы, спекулянты-мешочники. Они исподволь группировали вокруг себя шкурников и горлопанили на красноармейских собраниях.
С этой малосознательной и недисциплинированной массой новый командир полка — участник Московского вооруженного восстания — Павлычев один справиться не мог. При возникновении каких-либо эксцессов он опирался на небольшое дисциплинированное ядро в 60–80 красноармейцев-активистов и военнопленных немцев, перешедших на сторону Октябрьской революции.
Особенно отрадное впечатление производил отряд немецких товарищей, состоявший почти целиком из коммунистов. В комнате, где они размещались, был всегда порядок. Они тщательно следили за чистотой, за своим внешним видом, вставали при входе командира. Немецкие товарищи много раз просились на фронт, но Павлычев не отпускал их.
Потом он сам обратился в военную коллегию района с просьбой освободить его от должности командира формировавшегося [27] в Астраханских казармах 1-го Московского советского полка. Вместо него был назначен Афоничев — начальник красногвардейского отряда Золоторожского парка. Для усиления политической работы и борьбы за установление военного порядка в Астраханских казармах райком партии направил туда крепких большевиков и кадровых рабочих.
Другой воинской частью, имевшей в то время большое значение для нашего района, был красногвардейский отряд в несколько десятков человек, помещавшийся в доме № 24 по Большой Алексеевской улице. Красногвардейцы получили трехлинейные винтовки русского образца и патроны к ним, но одеты были в штатское.
Этот отряд, постепенно увеличивая свой состав, стал основой будущего 38-го Рогожско-Симоновского советского пехотного полка.
Командовал отрядом большевик Докис. Простой в обращении с подчиненными, но в то же время и требовательный, он пользовался непререкаемым авторитетом.
Отряд поддерживал тесную связь с районным комитетом партии и находился под постоянным наблюдением районного Совета, задания которых он выполнял ежедневно.
В то время милиция еще не обладала достаточной силой и хорошими кадрами. Поэтому и патрулирование улиц и охрана районных учреждений, а иногда и производство обысков возлагались на красногвардейцев.
Многих красногвардейцев, особенно молодежь, увлекала военно-революционная романтика. Им нравилось носить на поясе гранаты, револьверы и даже шашки, которыми и владеть-то не умели. Почему-то было принято тогда носить через плечо пулеметную ленту, хотя и без всякой пользы, так как содержащиеся в них патроны не всегда подходили к винтовкам.
Не помню, как в других районах, но в нашем Рогожском было очень распространено мнение, что создавать Красную Армию следует на базе уже существовавших и пользовавшихся в рабочих массах авторитетом отрядов Красной гвардии. Это мнение горячо поддерживали вернувшиеся в Москву участники украинского похода. Высказывалось опасение, что иначе нам не избежать сходства с ненавистной всем царской армией. [28]
Такое опасение разделяли и мы с Афоничевым, хотя в то же время понимали, что строить регулярную армию по красногвардейским принципам нельзя.
Между тем никаких указаний о том, как, по какой схеме и штатам строить регулярный полк Красной Армии, у нас не было. Чтобы решить этот вопрос, мы с Афоничевым уединились в какой-то казарменной канцелярии и стали размышлять.
Мы понимали, что на Украине отряды Красной гвардии успешно действовали против деморализованных и еще слабо сколоченных белогвардейских частей. Ну, а если неприятель будет располагать хорошо вооруженными боеспособными частями? Как быть тогда? Сможет ли полк, организованный по принципам красногвардейских отрядов, вести бой с таким врагом в поле? Чем дольше мы рассуждали, тем больше и безнадежнее запутывались.
Нам хотелось построить полк так, чтобы он даже организационно ни в чем не напоминал старого. Но сделать это было невозможно.
Афоничев предложил:
— А пиши всего по три, вот и конец.
Я сделал на листке первую запись: командир полка, три батальона, в каждом из них по три роты, в роте — по три взвода, во взводе — по три отделения. Приписали пулеметную команду, а дальше не стали и перечислять — все, мол, будем делать тогда, когда потребует жизнь.
Для решения общественно-политических задач в состав штаба полка включили агитаторов, инструкторов, библиотекарей, агентов по заготовке хлеба и т. п.
Однажды ко мне в районный военный комиссариат зашел крепко сложенный человек лет тридцати пяти.
Шинель солдатского сукна, не новая, но хорошо сшитая, ладно сидела на его стройной фигуре с военной выправкой. По всему было видно, что это фронтовой офицер. Он протянул мне командировку Московского окружного военного комиссариата. В ней указывалось, что Николай Дмитриевич Логофет, бывший капитан царской армии, направлен для переговоров о возможности использования его на службе в Красной Армии по нашему району. В документе отмечалось также, что он — член Коммунистической партии и может быть использован «как [29] организатор». Это тогда означало, что ему оказывается большое доверие и его можно назначить командиром части.
Я предложил Логофету взять на себя командование нашим красногвардейским отрядом при Рогожском совете. Но, когда упомянул, что в отряде насчитывается не более 50 человек, Логофет насторожился.
«Вы это серьезно?» — как будто спрашивали его серые дерзкие глаза.
Я поспешил уточнить, что нужно будет развертывать со временем отряд в крупное воинское соединение.
— О каком соединении может идти речь? — заинтересовался Логофет.
— Это будет зависеть от разных причин и многое от вас, — ответил я.
Логофет отвел глаза, словно делая про себя какие-то подсчеты, улыбка скользнула у него на губах, он слегка выпрямился и, не торопясь, подняв руку к козырьку, ответил:
— Я согласен.
Мы крепко пожали друг другу руки. Тут я увидел его добрую, несколько застенчивую улыбку.
На другой день с утра Логофет приступил к работе. Прежде всего он стал наводить чистоту и порядок в помещении, занятом отрядом.
— Вот здесь поставьте койки, — говорил он, размеряя пол шагами и показывая красногвардейцам места для тяжелых железных кроватей.
Затем сам протер запыленное, давно не мытое оконное стекло и приказал:
— Чтобы везде и всегда так было!
— Слушаюсь, товарищ командир, — ответил, приложив руку к козырьку, стоявший рядом красногвардеец большевик Докис.
В прошлом унтер-офицер, Докис до этого дня исполнял обязанности начальника отряда. Теперь, узнав и увидев, кто такой Логофет, он охотно согласился быть его помощником.
Новый командир лично трудился вовсе не затем, чтобы облегчить работу красногвардейцев, и не для того, чтобы заниматься игрой в демократизм. Он просто показывал, как нужно выполнять ту или иную работу.
В тот же день один из красногвардейцев, назначенный Логофетом писарем, взял на учет имущество отряда, [30] заприходовал его. Все были заняты хлопотами и энергично выполняли распоряжения командира.
Логофет произвел хорошее впечатление на красногвардейцев.
— Вот это старшой! Только, кажись, строгий...
— Его не проведешь, он все сам делать умеет!..
Николай Дмитриевич Логофет действительно обладал разносторонними знаниями, разбирался в психологии солдат.
Ближе познакомившись с новым командиром отряда, я узнал, что его отец — видный военный литератор. По семейной традиции самого Николая Дмитриевича мальчиком десяти лет отдали в кадетский корпус, но он был исключен за «строптивость характера». После этого Логофет поступил в мореходное училище, плавал штурманом на Черном море. В русско-японскую войну пошел в армию рядовым, был произведен в фельдфебели, но затем опять за «строптивость» разжалован в рядовые. В 1914 году Логофет снова попал на фронт. Получил там солдатского Георгия и был произведен в офицеры.
После Февральской революции Николай Дмитриевич сразу нашел свою дорогу и без колебаний вступил в большевистскую партию. Весной 1917 г. солдаты избрали его командиром Бронницкого пехотного полка, и в этой должности он пробыл вплоть до расформирования последнего весной 1918 г.
У нас Логофет тоже, как говорится, пришелся ко двору. Уже на другой день при появлении его в казарме была подана команда «Смирно». Логофет ни от кого не требовал подачи команды, но встретил ее как должное. А еще через два дня отряд обзавелся ружейными пирамидами, и в них были составлены хорошо вычищенные винтовки с открытыми затворами.
— Нужно как можно скорее одеть людей в однообразную форменную одежду, — говорил Логофет. — Тогда совсем другое будет.
И действительно, с получением формы внешний вид красногвардейцев преобразился. Воротники у всех аккуратно застегнуты, пояса подтянуты. В отряде начались регулярные военные занятия. За неимением новых уставов пользовались старыми, действовавшими в царской армии.
Иногда из-за этого возникали курьезные случаи. [31]
Однажды я пришел посмотреть, как проводятся строевые занятия. Еще не успел войти во двор, слышу отчетливую команду, подаваемую Логофетам: «На молитву, шапки долой». Я был крайне изумлен. Логофет со свойственной ему энергией несколько раз подавал команду «отставить» и вновь командовал «на молитву, шапки долой», а красногвардейцы, не исключая и коммунистов, старательно добивались четкости в движениях.
После, смеясь, я спросил Логофета:
— Что же вы командуете на молитву, ведь никакой молитвы нет?
— А как же я стану командовать: «снимите, пожалуйста, ваши шапочки»?
Несмотря на то, что я сделал свое замечание в дружеской, шутливой форме, Логофет, видимо, обиделся. Но в конечном счете мы все же договорились, что впредь он будет командовать просто «шапки долой».
В марте и еще сильнее в апреле 1918 г. в Москве, в частности в Рогожском районе, начали заметно проявлять себя группы анархистов. Используя голод и то, что кое-где в Москве оставались еще частные продуктовые магазины, цены в которых были недоступны рабочей массе, они возбуждали против Советской власти наиболее отсталые слои населения.
На первых порах у нас не доходили руки пресечь становившуюся все более разнузданной агитацию, и анархисты, приняв это за терпимое отношение Советской власти к ним, стали переходить от слов к делу: их вооруженные банды под флагом экспроприации начали грабежи частных магазинов, а вскоре и кооперативных магазинов, советских товарных складов.
Обвиняя Советскую власть в недостаточно решительных действиях против буржуазии, анархистские банды вели паразитическую, сытую жизнь в самовольно захваченных ими богатых особняках. При разгроме магазинов львиную долю забирали себе и только незначительную часть товаров раздавали собиравшейся толпе.
12 апреля 1918 года военный комиссариат Москвы разослал секретный приказ, которым предписывалось ночью во всех районах в определенный час ликвидировать анархистские гнезда.
В нашем районе анархисты обосновались в богатом особняке, прежде принадлежавшем миллионеру Титову. [32]
Мы не знали ни количества бандитов, ни их вооружения.
Для ликвидации их притона решили использовать красногвардейский отряд с Б. Алексеевской, несколько из наиболее надежных милиционеров и, наконец, два или три пулеметных расчета, выделенных Афоничевым. Общее руководство разоружением анархистов районный военный комиссариат возложил на Логофета.
На рассвете наш сводный отряд двинулся к особняку и окружил его. Большевик, член президиума районного совета Калнин вошел за решетку двора, чтоб от имени районного совета предложить анархистам сдаться, но их уже там не было; пронюхав о готовившейся операции, они ночью покинули особняк и перебрались в другое место, объединившись с несколькими такими же бандами.
Сконцентрировав свои силы, анархисты оказали впоследствии сильное вооруженное сопротивление, но были разгромлены.
Приходилось московским красногвардейцам разоружать и некоторые так называемые партизанские отряды, действовавшие по сути дела так же, как и анархисты.
Обычно эти «партизаны» группировались из фронтовиков, возвращающихся домой. Они самовольно; захватывали вагоны, паровозы, совершали и другие беззакония. Разоружали мы их вблизи станции Москва 2-я Московско-Курской железной дороги.
Делалось это таким образом.
Как только становилось известно, что к станции прибывает подобный отряд, наши красногвардейцы, вооруженные пулеметами, маскировались вдоль полотна железной дороги. Когда поезд останавливался, командир нашего отряда в сопровождении нескольких вооруженных красноармейцев вызывал начальника «партизан» и предлагал немедленно сдать оружие. На это обыкновенно следовал отказ и протест в более или менее решительной форме. Тогда по сигналу командира сразу выходили остальные красноармейцы. Вид пулеметов и дисциплинированных, одетых по форме солдат во всех случаях, без исключения, производил сильное впечатление, и прибывшие сдавали оружие. Часть этого оружия мы оставляли для вооружения увеличивающегося отряда Логофета, или, как его называли теперь, караульной команды, а остальное направляли к Афоничеву. [33]
Боевая, напряженная служба укрепляла дисциплину в нашей караульной команде, повышала ее боеспособность. В мае она была преобразована из красногвардейской в красноармейскую часть. Команда быстро росла за счет добровольцев. Их тщательно отбирал районный военный комиссариат. Предпочтение отдавалось московским рабочим, главным образом из Рогожского района. Однако и из числа бойцов, присланных военкоматом, производился тщательный отбор. Логофет удалял из своей команды любителей играть в карты, недисциплинированных, малоразвитых...
Большую роль в укреплении воинской дисциплины и повышении политической сознательности бойцов играла партийная ячейка караульной команды. Коммунисты ежедневно читали вслух газеты, регулярно проводили беседы, доклады, собрания, создавали различные кружки. Районный комитет партии выделял для политической работы с красноармейцами лучших пропагандистов и агитаторов, давал много литературы.
Значительно хуже было со снабжением. До тех пор пока наша караульная команда была красногвардейской, питание ее лежало на Рогожском районном совете, и нам приходилось иметь дело с заведующим продовольственным отделом Мельниковым и заведующим хозяйством совета Калимановым. Оба они были старые большевики, рабочие заводов Рогожского района и проявляли большую заботу о том, чтобы посытнее накормить красногвардейцев. Но, когда караульную команду преобразовали в регулярную часть Красной Армии, ее питание и все снабжение перешло к военному комиссариату Москвы.
Городской военкомат больше внимания уделял частям, уходящим на фронт. Нашу же караульную команду он считал тыловой, и потому снабжение ее заметно ухудшилось.
Если нам не удавалось своевременно получить продукты, мы по старой памяти обращались в районный совет, и те же Мельников или Калиманов обычно шли навстречу и выручали нас.
Но как-то раз положение в команде сложилось особенно тяжелое. Шел уже двенадцатый час дня, а красноармейцы не только не обедали, но и не завтракали. [34]
В котел закладывать было нечего. Команда заволновалась.
Ко мне пришел Логофет посоветоваться, что можно сделать. В Совете получить ничего не удалось. Решили израсходовать по коробке мясных консервов из неприкосновенного запаса.
В этот момент вдруг дверь распахнулась, послышался крик, и в комнату влетел раскрасневшийся, с расстегнутым воротом, красноармеец Гражданников.
— Что же это такое? — крикнул Гражданников и осекся...
Он встретился с тяжелым взглядом Логофета. Командир, наклонившись над столом, в упор смотрел на бойца.
Гражданников опускает руки.
Командир медленно выпрямляется, все еще сидя на стуле.
Гражданников поправляет фуражку.
— Вы что же это, а?!
Гражданников вытягивается.
— Воротник!..
Гражданников быстро застегивает ворот.
— Пояс!..
Гражданников подтягивает ремень.
— Вы что же в таком виде входите в кабинет командира?
Гражданников берет руку под козырек.
— Простите, товарищ Логофет, простите, товарищ Моисеев...
Гражданников взволнован, ему очень неловко.
Логофет долго смотрит на него, а потом коротко бросает:
— Ступайте!
Гражданников четко повернулся кругом и, выйдя из комнаты, осторожно затворил за собой дверь.
Часа через два мы зашли в казарму. Там все обстояло хорошо. Красноармейцы более охотно, чем всегда, обучались ружейным приемам, а Гражданников, чувствуя себя виноватым, старался больше других.
Возникали в дни зарождения регулярной армии и другие проблемы, требовавшие разрешения. Одной из таких проблем были взаимоотношения между командирами и партийными организациями. В нашей команде коммунисты жаловались, что Логофет во многих делах не желает [35] считаться с партийной ячейкой. В свою очередь Логофет жаловался, что партийная ячейка вмешивается во все его военные распоряжения и не дает ему спокойно работать и установить твердую дисциплину. Когда отношения особенно обострялись, он приходил в военный комиссариат и подчеркнуто официально подавал мне маленькую четвертушку бумаги. В ней он обыкновенно коротко писал: «Прошу отправить меня на фронт, освободив от исполнения обязанностей начальника караульной команды».
Каждый раз я отвечал ему одно и то же: «Прежде всего, товарищ Логофет, разрешите разорвать ваше заявление и бросить в корзинку, а тогда будем говорить о деле».
Мне не хотелось ставить вопрос официально. Я рассчитывал, что все само собой уладится. Официальным же вмешательством опасался обострить и испортить отношения между командиром и партячейкой. Но в конце концов все мы пришли к убеждению, что этот вопрос надо решить раз и навсегда.
Лучше всего было обсудить положение с руководящим составом ячейки без Логофета, что и было сделано в саду райкома партии.
Ненависть к старой царской армии и ее офицерству порождала в те дни не всегда правильное отношение к воинской дисциплине. Само слово «дисциплина» приходилось подчас произносить с большой опаской. В это время у многих сложилась привычка вместо слова «дисциплина» говорить «порядочек».
Избегали и слова «командир». В документах тех дней, в различных инструкциях, запросах и т. д. вместо «командир» употреблялись слова «инструктор» или «организатор». «Организаторами» обычно называли командиров-коммунистов, «инструкторами» — военных специалистов, которые обучали красноармейцов, не не пользовались по отношению к ним никакой властью.
В нашей караульной команде создалась сложная ситуация. Возглавлял команду бывший офицер, и коммунисты чувствовали себя как бы обязанными вмешиваться в его распоряжения. Но Логофет и сам был коммунист. Из-за этого члены бюро ячейки просто терялись в догадках: «организатор» или «инструктор»?.. [36]
Совещание в райкомовском саду проходило долго и горячо. Выступления были острыми, много спорили. Наконец, как сейчас помню, поднялся секретарь ячейки Александров и задает мне вопрос:
— Ну что же, стало быть, в армии опять будут насиловать нашу волю?
Видимо, он ожидал, что я буду отрицать такое «насилие». Но я принял вызов и прямо ответил ему:
— Да, командиры будут навязывать и осуществлять свою волю. Без этого не будет армии.
Мы стали разбирать, в каких случаях и при каких обстоятельствах интересы революции могут заставить «насиловать волю» красноармейцев, и нашли много таких примеров. После этого совещания все стало на свое место: руководители партячейки решили не вмешиваться в военные распоряжения командира, тем более что подчас они и сами не знали, как лучше действовать.
В тот самый день, когда мы обсуждали в своей команде вопросы взаимоотношений партячейки с командиром, по соседству с нами, в другом полку нашего района, произошел более знаменательный случай.
Из 400 бойцов, отправленных на фронт отдельным эшелоном, сто человек были возвращены обратно в 1-й советский полк как совершенно недисциплинированные. Возвратившись с фронта в Москву, эти разболтанные бойцы стали держаться так, что им «сам черт не брат», возомнили, что могут вести себя так, как захотят.
Однако обстановка была уже иной. По приказанию командира полка Афоничева всю сотню бузотеров немедленно разоружили и стали усиленно обучать строю отдельно от других.
Большинство из них присмирело, но некоторая часть продолжала упорствовать. О том, что произошло дальше, мне рассказал сам Афоничев.
— Пришли сегодня ко мне в кабинет эти вояки, кричат, ругаются и даже угрожать стали. Вывели они меня из себя. «А ну, — говорю, — посадить их всех на гауптвахту!». Гляжу и впрямь потащили их красноармейцы, как миленьких. Прошло два часа. «Ну-ка, думаю, погляжу, держат их под арестом или нет?» Иду по двору. Как будто невзначай прохожу мимо караульного помещения, заглянул в окошко. Вижу — сидят. Наступил вечер. Я опять в караульное помещение. Оказывается, сидят, [37] а в караулке и журнал заведен для записи арестованных. Все чин по чину.
Афоничев помолчал, наблюдая, какое впечатление произвел на меня его рассказ, а в заключение заметил:
— Стало быть, можно и на гауптвахту сажать.
Наша караульная команда постепенно увеличивалась. Мы уже занимали два дома по Б. Алексеевской и обзавелись своей конюшней, но не хватало лошадей, необходимых для пулеметной команды и подразделения конных разведчиков.
Доставать коней было трудно, в особенности для части, не отправляющейся на фронт. Правда, районный совет всячески помогал нам, и если у кого-либо из владельцев за незаконные действия реквизировали лошадь, то ее, как правило, передавали нашей команде. Но это случалось не часто.
Выручил нас красноармеец Чесноков. Когда-то он работал у барышников и знал толк в лошадях. Ему первому стало известно, что на бойни, расположенные в пределах Рогожского района, поступает на убой много здоровых лошадей. Мы добились у районного совета разрешения реквизировать их.
Чесноков с несколькими красноармейцами стал ежедневно дежурить на бойнях, и вскоре мы полностью укомплектовались конским составом.
Резкого увеличения самой караульной команды нам удалось достигнуть после того, как произошло слияние Рогожского и Симоновского районов в один — Рогожско-Симоновский район.
В Симоновском районе, как и в нашем, была своя караульная команда. Их объединили, в результате чего сформировался сильный караульный батальон. Первоначально в составе батальона числились две роты: 1-я — из команды Рогожского района и 2-я — из команды Симоновского района. Обе роты были оставлены на своих квартирах: первая — в пределах бывшего Рогожского района и вторая, как и прежде, — на охране Симоновских пороховых погребов.
Но, формируя батальон, мы мечтали о создании из него полка, который мог бы отправиться на фронт. Мы даже вынесли по этому поводу специальное решение, однако районные организации не хотели нас отпускать, [38] чтобы в трудную минуту не остаться без вооруженной силы, следившей за революционным порядком.
В этом был смысл, так как именно в те дни левые эсеры готовили вооруженное восстание против Советской власти.
Караульный батальон пригодился, и обе наши роты активно участвовали в подавлении левоэсеровского мятежа.
Особенно отличилась при этом 2-я рота. В ответ на предложение левых эсеров сдать оружие командир роты Исакович приказал выкатить против мятежников два имевшихся у него пулемета и поставил всю роту под ружье.
В пределах бывшего Рогожского района больших столкновений с левыми эсерами не было. Лишь перед вечером районный военкомат получил сообщение, что мятежники отступают по направлению к Богородску. Требовалось срочно перерезать им путь. Первая рота немедленно выступила и задание выполнила. Боя вести не пришлось: деморализованные эсеры сдавались без сопротивления.
Вспоминается также случай с нашим шофером Волковым. Левые эсеры захватили его в автомобиле, нагрузили оружием и приказали ехать к штабу восстания. Рискуя жизнью, Волков пустил машину полным ходом и вместе с оружием приехал к нам. Смелость и находчивость красноармейца были отмечены приказом по военному комиссариату.
Летом 1918 года в Москве еще пахло порохом. По ночам в городе слышалась стрельба, кое-где бесчинствовали бандиты.
Для поддержания порядка было решено организовать ночное патрулирование района. Патрульным предписывалось не брать без нужды винтовок на изготовку, не щелкать затвором, не кричать без нужды и громко «стой». В то же время красноармейцы не могли быть слишком доверчивыми ночью.
Патрульную службу наш батальон нес четко. Красноармейцы из местных рабочих словно чутьем узнавали в прохожих «не своего». Задержанных приводили в штаб батальона. Мелких уголовников направляли в милицию, а бандитов с оружием — в ВЧК. Некоторых задержанных, во избежание их побега, временно, до выяснения [39] личности, оставляли при штабе батальона. Районный совет считал содержание мародеров и бандитов при караульном батальоне более надежным, чем в арестных домах. И действительно, наши красноармейцы были бдительны и неподкупны.
Однажды произошел у нас такой случай. На службу в военный комиссариат Рогожского района поступил по фальшивому паспорту на имя Гуревича один аферист. Когда его разоблачили, он убежал. Но на третий день командир конной разведки Квятковекий арестовал авантюриста где-то на дороге между Москвой и Чухлинкой.
Взятый под стражу «Гуревич» пробовал подкупить часового Титляева. Он предлагал красноармейцу 10 тысяч рублей.
— Если ты еще раз обратишься ко мне с этими пакостными словами, то вот!.. — ответил часовой, щелкнув затвором винтовки.
Но арестованный не унимался и предложил 20 тысяч. Тогда Титляев вызвал разводящего Яковлева. «Гуревич» предложил за свое освобождение 30 и даже 40 тысяч рублей. Красноармейцам это надоело, и они обратились за помощью по команде.
Поведение часового и разводящего было отмечено в приказе по военному комиссариату района и по караульному батальону. В нем говорилось:
«Отмечая бескорыстие тт. Титляева и Яковлева и сознание революционного долга, Рогожско-Симоновский военный комиссариат приносит им горячую благодарность за образцовое несение караульной службы и за стойкое выполнение обязанностей, несмотря на соблазны, которые им сулил преступник.
Рогожско-Симоновский военный комиссариат приказывает начальнику караульной команды товарищу Логофет сфотографировать товарищей Титляева, Яковлева и шофера Волкова и снимки их доставить в Рогожско-Симоновский военный комиссариат в журнал «Военное дело», а также вывесить на видном месте в помещении караульной команды, дабы они служили примером образцовых красноармейцев, достойных всяческого подражания. Прочесть в командах, ротах и эскадронах».
Через некоторое время «Гуревич» был переправлен в ВЧК и впоследствии расстрелян. [40]
