Прошло много лет с тех пор, но бой под Логом 5 ноября 1918 года стоит в памяти с такой отчетливой ясностью, как будто это происходило вчера или несколько дней назад.

Как сейчас вижу наступающие роты, красное знамя в лучах заходящего солнца, кое-где редкие дымки пушечных выстрелов.

Наши боевые действия против неприятельской пехоты, расположившейся несколькими параллельными цепями на пространстве между полустанком Белушкино и станцией Лог, направлял сам Ворошилов. По установившейся традиции командарм лично проверял в бою воинские части, прибывающие на фронт.

Полк, поддержанный артиллерией, продвигался успешно. К вечеру мы остановились километрах в семи от Лога, взятие которого было назначено на следующий день.

Утром, 6 ноября, противник, воспользовавшись туманом, бросил против нашего правого фланга и в обход его свою конницу. Мы выдвинули на фланг находившуюся в резерве шестую роту, и наступление противника было отбито.

Легкий утренний туман рассеивался. Над степью поднималось солнце, освещая полк, подготовившийся к взятию хутора Лог.

Согласно боевому приказу командующего наше наступление должна была поддерживать артиллерия; два других полка прикрывали наши фланги от нападений белой конницы. Но ни артиллерии, ни этих двух полков [78] на отведенных им местах не оказалось, и мы были вынуждены дожидаться их, рассыпавшись в цепь. По донесению наших конных разведчиков, полк, который должен был прикрывать наш левый фланг, отошел по направлению к Дону и находился в семи верстах от нас; стоявшие на правом фланге полки Вольской дивизии также отошли. Однако приехавший рано утром командир 1-й бригады Крючковский уверял нас, что указанные в приказе полки подтягиваются, артиллерия тоже уже на марше и вот-вот должна открыть огонь. Он настаивал на немедленном выступлении, и Логофет не счел возможным возражать старшему командиру.

Хутор Лог располагался на возвышенности, перед которой простиралась большая глубокая балка. Это давало противнику значительные преимущества. Кроме того, у белых была артиллерия, а у нас ее не было, и они, видимо, располагали большим запасом патронов, в которых мы испытывали недостаток. Но зато на нашей стороне был революционный подъем московских рабочих, хорошие командиры, пользующиеся безграничным доверием бойцов.

Вначале все шло как нельзя лучше. Белогвардейские части, находившиеся перед Логом, быстро отступали, наши цепи, уверенные в победе, продвигались хорошо, несмотря на сильный огонь расположенных на горе орудий противника.

Так мы прошли километров пять, постепенно поднимаясь в гору по желтовато-серой выкошенной степи. Миновав балку и оказавшись на возвышенности, мы прямо перед собой увидели хутор Лог.

Не останавливаясь, рогожско-симоновцы короткими перебежками без выстрелов устремились на врага, засевшего в окопах. Решительное наступление нашего полка произвело на белых настолько сильное впечатление, что их отступление начало переходить в паническое бегство.

Третья рота уже овладела мельницей, откуда неприятель обстреливал нас ружейным и пулеметным огнем, и двигалась дальше. Неожиданно из-за опрокинутых железнодорожных вагонов раздался частый ружейный огонь.

Ротный командир Лиль, такой же спокойный, как всегда, скомандовал: [79]

— Третий взвод, 1-е отделение, стой, с колена залпом... пли!..

Огонь белых прекратился, но через несколько минут выстрелы раздались вновь.

Опять Лиль командует:

— Третий взвод, 1-е отделение, с колена залпом... пли!..

Эту команду ему пришлось подавать еще раз, пока мы не увидели, как белые, оставив опрокинутые вагоны, скрылись за полотном железной дороги.

Наблюдая за действиями Лиля, все мы, и в первую очередь красноармейцы третьей роты, увидели его невозмутимое спокойствие. Это очень хорошо действовало на окружающих.

Особенно сильный огонь противник сосредоточил по нашему центру, ближе к левому флангу, где находилась полковая инструкторская школа.

Инструктора со своим начальником Янчуковым шли вперед с какой-то особенной решимостью и презрением к смерти. Пулеметчики тащили на ремнях тяжелые «максимы», не обращая внимания на яростный обстрел врага. Выбывавших из строя сейчас же заменяли новые бойцы. Был момент, когда враг стал буквально осыпать нас снарядами. Сильный артиллерийский обстрел вызвал некоторое замешательство на стыке инструкторской школы и стрелковой роты.

Необходимо было увлечь оробевших личным примером. Янчуков, невысокого роста, коренастый и сильный, подхватывает винтовку убитого красноармейца, высоко поднимает ее над головой и устремляется вперед. Вслед за ним вперед бросается вся цепь. Но в этот миг перед цепью разрывается снаряд, взвивается столб земли и грязно-коричневого дыма. В наступившей затем тишине я слышу голос Янчукова:

— Товарищ Моисеев, подойдите ко мне... Хочу сказать... несколько слов!

Я подбегаю к нему, но Янчуков уже мертв.

Инструктора «дут дальше. Их стрелковая цепь уже выровнялась, Янчукова заменил его помощник. Однако и тот скоро падает, сраженный вражеской пулей.

Инструкторов повел Лапидус. Неподалеку от него уверенной походкой шагал Шелепин. Он держит винтовку так, будто вот-вот бросится в штыковую атаку. [80]

Рядом с Шелепиным неторопливо идет Петр Титов. На лице его нет и тени страха.

А вот и Лю Сен-сю. Белая барашковая шапка оттеняет его загорелое лицо. Тонкий и стройный, он напряжен, как стальная пружина; стиснуты скулы, крепко сдвинуты брови. Лю Сен-сю не выпустил еще ни одного патрона — бережет их до выстрелов наверняка. Он не будет щадить врага, но и сам не унизит себя до просьбы о пощаде!

Вдруг низкий разрыв шрапнели обивает с ног Лапидуса. Его словно кто-то нарочно с силой ударил о землю. Лапидус хватается за живот.

— Я ранен, — говорит он мне, превозмогая страшную боль. — Ты не возись со мной... Ступай!.. Видишь?

Он глазами указал на идущую впереди цепь.

Здесь, на поле боя, я на ходу последний раз пожал Лапидусу руку. Он умер утром 7 ноября 1918 года — в первую годовщину Великой Октябрьской социалистической революции в полковом походном госпитале в станице Иловлинской. По словам дежурившего санитара, Ефим скончался не приходя в сознание, но в горячечном бреду все время говорил о родном рогожско-симоновском полку.

Понеся большие потери, цепи дошли до второй балки и там залегли, чтобы привести себя в порядок перед тем, как броситься в последнюю атаку на неприятельские окопы.

Я прохожу по батальонам, беседую с бойцами и командирами.

— Совсем плохо с водой, — говорит командир батальона Березниэк. — Думали найти родники по балкам, но нигде ни капли. Люди жалуются, что совсем пересохло во рту. Ведь последний раз пили чай вчера перед наступлением. Нет воды и для пулеметов. Даже на перевязочном пункте в воде нуждаются.

В одном из углублений лежит Александров — помощник командира первого батальона, бывший офицер, вступивший в полк незадолго перед отправкой на фронт. Рядом с ним шесть — семь красноармейцев первой роты. Все курят папиросы.

— Не хотите ли? Московские еще остались, — протягивает мне Александров пачку с оставшимися тремя папиросами. [81]

— Пшеничные, — прищелкивает языком молодой красноармеец.

Александров несколько возбужден.

— Ну, знаете ли, — говорит он, — вы меня простите, но теперь я откровенно скажу: прекрасный полк!.. Не ожидал! Ведь под таким огнем идут! И как идут!!. Глазом не моргнут!..

Красноармейцы молча улыбаются. Только Гражданников вмешивается в разговор:

— Если бы нам по глоточку воды да батареи огоньку побольше, еще не то бы было...

Неожиданно заговорила неприятельская артиллерия. Прощупала огнем всю цепь, а потом стала сосредоточенно бить по левому флангу, где расположилась пятая рота. И в это же время из-за небольшого пологого бугра, скрывавшего широкую лощину, на нашу пятую роту с гиком и свистом бросились вражеские конники. Кавалерийская атака была настолько неожиданной, что красноармейцы несколько растерялись, и конница врезалась в боевые порядки полка.

Момент был критический. Но. тут отличился взводный командир Потаповский. Он вскочил на ноги и громко скомандовал:

— Все лицом к кавалеристам! Частый огонь!..

Белоказаки поспешно отступили.

Три часа лежали наши солдаты в цепи, ожидая, что вот-вот придут на помощь другие полки и заговорит, наконец, наша артиллерия. И хотя Рогожско-Симоновский полк был прижат огнем врага к земле, моральное состояние красноармейцев оставалось высоким.

Мы видели, что полк попал в трудное положение, но никто из нас и не предполагал, до какой степени оно было опасным. Только позднее узнали, что Вольская дивизия, которая должна была поддерживать наше наступление с фланга, оставила позиции.

Три полка этой дивизии, сформированной по организационным указаниям предателя Троцкого и потому переполненной кулацкими элементами, под влиянием контрреволюционной агитации взбунтовались, и против них пришлось направить другие части 10-й армии, оторвав их от общего дела.

На нашем же участке обстановка все более обострялась. Особенно тяжелое и опасное положение создалось [82] на крайнем правом фланге, в расположении шестой роты. Когда я пришел туда, бойцы, героически отразив две атаки неприятельской конницы, перевязывали раненых. О выносе их отсюда в данный момент не могло быть и речи: перебьют.

Один пулемет перегрелся и вышел из строя, другой был в исправности. Патроны на исходе, у некоторых бойцов их осталось по полторы — две обоймы.

Правее хутора Лог, прямо против нас, редкой цепочкой мчатся казаки. Они появляются откуда-то слева из-за горы, проходят на виду у нас с полверсты и вновь скрываются за горой правее. В лучах заходящего осеннего солнца отчетливо видны их силуэты на вершине холма.

Что они собираются делать? Группируются ли сейчас для атаки на наш фланг или предпринимают более глубокий обход? Если последнее предположение правильно, то почему они не действуют скрытно, — ведь за горой достаточно места, чтобы пройти незаметно.

А быть может, это просто демонстрация, чтобы подействовать на нашу психику? Возможно, их совсем немного, всего какая-нибудь сотня описывает круг и одни и те же люди показываются перед нами несколько раз? Можно предположить и так: казаки нарочно провоцируют стрельбу наших пулеметов, чтобы обнаружить их расположение.

Мы не даем ни одного выстрела и наблюдаем...

— Вот уже двоих послали к товарищу Логофету, — говорят красноармейцы. — Один больше двух часов как ушел. И не возвращаются. Должно быть, погибли.

Уславливаемся с товарищами из шестой роты, что я сам пойду к Логофету и оттуда постараюсь сообщить им, что делать дальше.

Скрытно поднимаюсь на бугор, где разместился командный пункт полка. На противоположной стороне балки рыщут по пригоркам белоказацкие разъезды, отыскивая место, где бы им броситься в атаку. Но рогожско-симоновцы молчат, они хорошо помнят ворошиловский наказ — сохранять спокойствие перед лицом неприятельской конницы.

Верно, у москвичей мало патронов, но ведь белые не знают об этом и, очевидно, боятся молчания нашей цепи. [83]

Логофет стоит на командном пункте с биноклем в руках. Голова у него забинтована: ранен шрапнелью. Кровь запеклась на лице. Прежде чем подойти к нему, оглядываюсь назад и вижу, как из балки вслед за мной поднимается по склону та самая шестая рота, в которой я только что был.

Смотрю на Логофета, показываю ему на приближающуюся из-под горы цепь: «Что же это? Отступление?..»

Он спокойно объясняет, что правый фланг совершенно открыт, в резерве полка всего 30 саперов и нет ни одного ящика патронов. Поэтому он решил отвести 6-ю роту назад и поставить ее уступом. Объясняя, он время от времени смотрит куда-то направо, как бы ожидая подтверждения своих слов. Я оглянулся и неожиданно встретился глазами с Ворошиловым. Никак не ожидал, что командарм окажется здесь. Мне стало неловко, что он видит неудачу полка, но у Климента Ефремовича взгляд не осуждающий. Он говорит о наших бойцах что-то хорошее, и на душе у меня сразу становится легче.

В то же время возникает мысль: как же он сам-то рискнул приехать в наш полк в такую тяжелую минуту?

Значит, правильно шла молва, что Ворошилов, не считаясь с опасностью, всегда появляется в тех местах, где трудно.

— С минуты на минуту ждем огня нашей артиллерии, — говорит Логофет. — Она уже прибыла по распоряжению товарища командующего и занимает позиции вон за тем бугром.

Посвистывают пули. Иногда довольно близко от командного пункта рвутся неприятельские снаряды. Климент Ефремович время от времени поднимает бинокль к глазам, посматривая на гору, где неприятельская кавалерия проделывает свои маневры. Но, видимо, они ему и без того хорошо понятны, и он обращает на них гораздо меньше внимания, чем на приближающуюся 6-ю роту. Она спустилась в небольшую лощину, но сейчас вновь будет переходить через бугор на виду и под выстрелами у неприятеля.

Бойцы идут цепью широкой размашистой походкой, соблюдая дистанцию и равнение. Вот и старый знакомый — красавец правофланговый Николай. Как хорошо он плясал на прощальном вечере в Москве!.. [84]

Мы с Логофетом молча наблюдаем за Ворошиловым.

— Вот это молодцы! — с восхищением говорит он.

Только 17 лет спустя я узнал, что товарищ Ворошилов телеграфно послал в Москву товарищам Сталину и Свердлову восторженный отзыв о Рогожско-Симоновском полке. В телеграмме говорилось:

«Вчера впервые прибывший из Москвы 38-й Рогожско-Симоновский советский полк был лущен в бой. С радостью могу констатировать, что, наблюдая за действием полка, я видел умелое руководство начальников, бесстрашие молодых солдат и сознательность всего полка вообще. Надеюсь, что новый московский 38-й Рогожско-Симоновский советский полк будет с каждым днем крепнуть и закаляться в боях и в ближайшие дни покроет себя славой, которая будет и славой матушки Москвы.

Командующий 10-й армией Южного фронта

К. Ворошилов».

...Прошло еще несколько томительных минут, и вдруг через наши головы с шипеньем полетели шрапнельные снаряды. Это открыла, наконец, огонь артиллерия, присланная по личному распоряжению Ворошилова.

Трудно найти слова, чтобы описать радость и воодушевление, охватившие полк. Ведь люди, изнывавшие от жажды, находившиеся все время под огнем врага, терпеливо ждали этого момента с самого утра.

Внезапные разрывы нашей шрапнели ошеломили противника. Все кавалеристы сразу окрылись за бугром. Неприятельские орудия, до этого стоявшие на открытых позициях, спешно были убраны в укрытия, исчезли и пулеметы.

Кое-где в нашей цепи раздались выстрелы, красноармейцы стали приподниматься, готовясь к атаке.

— Вот не терпится!.. — засмеялся Логофет и распорядился передать батальонам, чтобы ни в коем случае не возобновляли атаку без приказания и не тратили зря патронов.

Было уже совсем темно, когда подошли другие пехотные полки и встали справа и слева от Рогожско-Симоновского. Наша цепь под прикрытием темноты продвинулась несколько вперед и заняла позиции, удобные для дальнейшего наступления.

Красноармейцы, возбужденные событиями дня, не жаловались [85] даже на отсутствие ужина и недостаток воды. Больше всего разговоров было о командарме. Бойцы с благодарностью толковали о том, что если бы товарищ Ворошилов не помог нам артиллерией, то полк наш был бы уничтожен. С восхищением говорили и о личном героизме Климента Ефремовича.

Полк занимал позиции верстах в двух южнее Лога. Потери мы понесли значительные. Логофет, раненный в голову и контуженный, отказался от лечения в околодке. Я тоже не настаивал на этом, так как заменить Логофета было решительно некем. Впрочем, мы договорились, что в случае ухудшения состояния здоровья Николая Дмитриевича его заменит помощник командира полка Виктор Тарицын.

Во время нашей беседы на командный пункт явился Александр Тарицын, назначенный накануне начальником обоза первого разряда.

Логофет вызвал его для объяснения по поводу недопустимой задержки с доставкой на передний «рай горячей пищи и воды.

Александр Тарицын — брат помощника командира полка Виктора Тарицына, офицер военного времени, был членом партии. В царской армии он служил с Логофетом в одной части и находился с ним в хороших личных отношениях.

Начальник обоза сразу заговорил о тех огромных трудностях, с которыми пришлось ему столкнуться.

— Представь себе, Николай Дмитриевич, наши подводы до сих пор еще не возвратились из дивизионной базы... Говорят...

— Мало ли что говорят. Нужно проверить, — довольно резко оборвал его Логофет.

— Да послушай, Николай Дмитриевич, ведь я же сегодня первый день...

— Это верно, что вы, товарищ Тарицын, сегодня первый день начальником обоза; но и наши солдаты сегодня тоже в первый раз остались без воды и без обеда.

Тарицын сменил тон, перешел на «вы».

— Да слушайте, товарищ Логофет, я полтора часа как из обоза, подводы еще не возвращались.

— А вы проверьте хорошенько этих обозников, они там сидят раскуривают, не едут на позиции, услыхав, что большой бой идет. [86]

— Проверю, товарищ Логофет...

— Деньги получили? Если с базы не придут продукты, то купите все, что необходимо. Завтра должен быть особенно хороший обед. Вы понимаете, какой завтра праздник — годовщина Октября, первая годовщина Советской власти.

— Помню, товарищ Логофет, слушаюсь... За воду я боюсь, бочек у нас нет...

— Возьмите у жителей.

— Повсюду сегодня искал и нашел только одну бочку... Ты представить себе не можешь, Николай Дмитриевич, — опять переходит на «ты» Тарицын, — как все здесь трудно устроить.

Логофет остается по-прежнему официальным.

— Товарищ Тарицын, слушайте мой приказ.

Тарицын выпрямляется и берет руку под козырек.

— Завтра утром должен быть здесь на месте горячий суп с мясом, хороший, жирный, и вода в достаточном количестве. Необходимые деньги можете истратить. Слышите?

— Так точно, товарищ командир, слушаюсь.