Звуки внезапно покинули наше скромное пристанище. В кабинете наступила напряженная тишина. Скорее всего, я не вовремя задумался и пропустил мимо ушей вопрос, который задал мне Пугачев, он же представитель хозяина. Пришлось придумывать не только ответ, но и сам вопрос. Я постарался сосредоточиться. Мне показалось, что для моего собеседника крайне важно не только услышать, но и увидеть, как я отреагирую на... Ну, на заявление, которое мне не удалось расслышать. Уверен, что если бы представителем хозяина был не Пугачев, а другой человек, мне было бы легче воспринимать его всерьез.

Вроде бы, он утверждал, что я очень высокого о себе мнения. Какие, однако, странные и дикие идеи посещают иногда представителей хозяина. Так он представился — отныне, мол, я для вас представитель хозяина. Можно и так, почему бы и нет? Вообще-то, я привык называть его писателем, но разве я читал сочиненные им книги? Нет. Как-то до чтения дело не дошло. Кстати, в роли представителя хозяина его образ более органичен.

— Выражение вашего лица, Хримов, неудобоваримо, — раздраженно сказал Пугачев, мне показалось, что его возмутила даже не сама неуместная пауза в нашем разговоре, возникшая явно по моей вине, а то, что он вынужден повторить последнюю фразу для непонятливого. — Создается впечатление, что вы считаете себя чертовски умным, а все остальные для вас, выходит, дураки набитые!

Так вот он о чем! Я вздохнул с облегчением. Хорошо, что я не прослушал ничего более важного. Ответить на этот поклеп было легче легкого.

— Ваша сомнительная гипотеза о моем врожденном эгоцентризме в корне не верна, господин куратор. Ее опровергает каждодневная практика. Я — эгоист, это — да, признаю. Но мне всегда нравились умные, талантливые, тонко чувствующие и интересные граждане. О чем не устаю повторять. И недостатка в их обществе я не испытываю. Умных гораздо больше, чем вы думаете.

Тут я явно преувеличил. Выдал желаемое за реальность. Но против истины не погрешил — мне действительно нравятся умники, а то, что мне хотелось бы встречать их чаще, мое личное дело, явное проявление писательского максимализма, чем легко можно пренебречь без потери общего смысла.

Пугачев с завистью посмотрел на меня.

— Это вы вспомнили Игнатьева?

— О каком Игнатьеве вы говорите? Я не знаю никакого Игнатьева, — с этими представителями хозяина постоянно приходится держать ухо востро, чуть допустишь послабление, они моментально на шею садятся и начинают приказы отдавать. Вот когда понимаешь цену не вовремя произнесенному слову.

— Слышал, он вам свою книжку подарил.

— Вы про писателя Игнатьева? Да мы с ним и парой фраз не обменялись. И книгу его не читал, посмотрел одну главу, и все. Пока вы не сказали, я о нем и не вспомнил.

— Не читали и ладно. Не большая потеря, честно говоря.

— Послушайте, Пугачев, мне совсем не нравится, что вы называете имена малознакомых людей и ждете, что я буду комментировать их поведение. Это совершенно недопустимо. Как глубоко верующий человек, я не могу продолжать подобный разговор.

— А при чем здесь вера? — искренне удивился Пугачев.

— Не хотел бы вот так, походя, нарушать заповеди.

— И какую заповедь я заставляю вас нарушить?

— Одиннадцатую.

— Есть и такая?

— А как же. «Не стучи»! Россия. ХХ век.

— Абсурд! Как можно настучать на человека, с которым, по вашим словам, вы практически незнакомы?

— Непроизвольно. Не чувствуя контекста.

— Ах, оставьте!

2

Надо отметить, что господин Пугачев умел выглядеть привлекательно. Я чуть было не написал — умел нравиться. Но такая оценка его поведения была бы явным перебором. Не мной замечено, что люди, посвятившие свои жизни профессиям охранительного назначения, к числу которых, вне всяких сомнений, принадлежал Пугачев, не имеют права нравиться людям. Выглядеть привлекательно — это сколько угодно. А нравиться — ни-ни! Достигается это долгими тренировками, а способ используется проверенный: глазам Пугачева запрещено участвовать в беседе, они выполняют функции зрительной фиксации обстановки, не более того. Эта замечательная способность представителей хозяев и прежде приводила меня в восторг. Неоднократно я старался вставить в тексты подробное описание процесса вычеркивания признаков жизни из их неповторимых глаз. Но особого успеха так и не добился. Наверное, потому, что вспоминаю об этом феномене, только когда в очередной раз обнаруживаю напротив себя внимательные, напряженные, но поразительно пустые глаза очередного представителя хозяина. А потом опять быстро забываю.

— Я пригласил вас, Хримов, вовсе не для того, чтобы препираться по пустякам, — Пугачев сосредоточено почесал кусок пластыря над правой бровью.

— А чтобы сообщить пренеприятное известие, — не удержался я от озорства.

— Почему неприятное? — удивился Пугачев.

— Ну, как же, надо полагать, что к нам опять едет ревизор, — автоматически закончил я цитату из Гоголя.

— С чего вы взяли? — Пугачев нахмурился, представители хозяина не любят, когда с ними шутят на отвлеченные темы, их это озадачивает, сбивает с темы. — Нет. Никаких ревизоров не будет. Наоборот, я хочу предложить вам работу. Не пыльную и денежную. Это ведь хорошо, правда?

— Не знаю.

— Вы патриот?

— В большой степени.

— Тогда вам работа понравится. Вы хороший писатель, ваши неподготовленные реплики, выдают острый самобытный ум. Помните, как однажды на презентации вы дали мне функциональное определение людей? Это, мол, существа, которые никогда не бывают виноватыми. Мне очень понравилось. У вас большой потенциал. В отделе пиара просто проблема с умельцами. Ребята там собрались хорошие, проверенные, но им явно не хватает литературного таланта. Мне-то наплевать, а вот патриотическое воспитание населения страдает. Новые государственные проекты требуют скрупулезной работы со словами, качественного умения оперировать словесными образами, выстраивать требуемый смысловой ряд. Понимаете, о чем речь?

— Думаю, что да. Надежда, что граждане станут добровольно признаваться в горячей любви к начальникам, не приживается. Требуется подсобить, — посочувствовал я, но получилось неискренне.

— что-то в этом роде.

— Понимаю. Тот, кто владеет информацией, правит миром. Правильно? — я решил блеснуть своим знанием основ политической обработки масс, но промазал.

— Нет. Это весьма распространенная ошибка, Хримов. Непрофессиональный подход. Миром правит тот, кто владеет дезинформацией, — с глубоким проникновением в суть дела пояснил Пугачев.

Мне немедленно стало скучно. Интересно, он уже знает, что я энэн?

— Увы, должен отказаться. Не владею материалом. Специфика моего творчества...

— Разве я спрашивал, хотите ли вы заниматься нашим проектом? Я утверждаю, что вы справитесь, потому что будете очень стараться. У нас есть способы заставить вас работать. Но, думаю, до примитивного принуждения дело не дойдет. Мне кажется, что вы добровольно согласитесь участвовать в нашем общем начинании.

— Вы мне угрожаете?

— Конечно. Хорошо, что вы это понимаете. Не люблю болтать попусту.

3

Давно мне не приходилось выслушивать так откровенно и четко сформулированную угрозу. Наверное, Пугачев по долгу службы имел право быть настойчивым и резким. Ну, там, судьба страны, то да се. Но я был сражен простотой его подхода. Так вот, оказывается, как это делается. Я моментально вспомнил о вечной потребности государства в укреплении обороноспособности. И далее по списку. Границы должны быть на замке. Внутренние и внешние враги — нейтрализованы. Болтун, который находка для шпиона, должен, наконец-то, заткнуться раз и навсегда. А еще необходимо выключать свет, покидая места общественного пользования и вовремя платить за коммунальные услуги. Я представил, что за все вышеперечисленное Пугачев несет личную ответственность перед государством, и от души пожалел страдальца. Впрочем, оставалась надежда, что Пугачев понимает, что заполучить меня в помощники для исполнения возложенных на него профессиональных обязанностей невозможно!

— Послушайте, вы хотите, чтобы я выполнял работу, противную моей совести? — спросил я на всякий случай, не исключено, что неправильно понял этого человека.

— А почему бы и нет! Разве вы считаете, что моральные устои, свойственные вам, идеальны и не требуют корректировки? — удивился Пугачев. — Давайте предположим, что вы — человек высоконравственный во всех отношениях. Помешает ли вам подобное, прямо скажем, фантастически лестное предположение, принять мое предложение? Нет, конечно. Что такое патриотизм? Насколько я припоминаю, патриотизм — есть ничто иное, как любовь к Родине. А любовь, мил человек, не бывает безнравственной. Давайте рассуждать, может ли нравственный во всех отношениях человек не быть патриотом? Не может! Я утверждаю, что некоторый дискомфорт, который вы ощущаете в последнее время, напрямую связан с тем, что скрытая до поры до времени ваша любовь к Родине не находит должного практического применения. Вот мы и поможем вашему таланту раскрыться с неожиданной стороны. Очень скоро вы станете всенародно любимым писателем. Хотите? — Пугачев позволил себе покровительственно улыбнуться.

— Нет. Увольте, — это был тот самый случай, когда нужно отказываться сразу, решительно и бесповоротно, чтобы не порождать у собеседника необоснованных надежд.

— Ну, что ж, станете любимцем читающих масс против воли. Такое решение на коллегии уже принято.

В свое время отец доходчиво объяснил мне, как следует себя вести, чтобы с легкостью выдерживать любые испытания судьбы. Достаточно сделать вид, что вся эта дрянь случилась не со мной, будто бы я наблюдаю за происходящим со стороны. Подтверждаю, что метод часто срабатывает. На этот раз возникли сложности. Было интересно догадаться, даст ли мне Пугачев по голове какой-нибудь палкой, если я еще раз осмелюсь отказаться работать на него?

Наверное, Пугачеву показалось, что я испугался, и он решил помочь мне принять единственно верное в моем положении решение, подыскав неперебиваемый исторический пример:

— Знаете, кто был в России первым пиарщиком?

— Пушкин, — автоматически пошутил я. — Наш дорогой Александр Сергеевич.

— Я думал, не знаете, — удивился Пугачев. — Писатели, как правило, плохо знакомы с конкретными технологиями.

— Я угадал? — пришла моя очередь удивляться.

В ответ Пугачев с чувством продекламировал:

— Это действительно стихотворение Александра Сергеевича Пушкина, — подтвердил я.

— Настоящий матерый пиарщик, вот кто был наш Пушкин! Мы его за это глубоко уважаем, как отца-основателя. Что там ни говори, а большего о нашем деле ничего и не скажешь! Меняем пропорции ингредиентов, меняем акценты, но выйти за границы, очерченные этими четырьмя строчками гения, невозможно.

Я заметил, что Пугачев, когда говорит о чем-то близком и дорогом, начинает самым неподражаемым образом светиться изнутри, вроде бы испытывает прилив духа. Право слово — «лампочка Ильича» или, точнее, «лампочка Дзержинского»! А что, если разобраться, неформальное отношение к работе — прекрасное качество для представителя хозяина.

— Вы так любите Пушкина? — спросил я, рассчитывая услышать в ответ что-то сногсшибательное. И не ошибся.

— С помощью Александра Сергеевича нашего в конце ХХ века удалось доказать теорему о неоспоримом духов-ном превосходстве граждан Российской Федерации над прочими землянами.

— Доказать? — за время нашего короткого разговора мне неоднократно приходило в голову, что Пугачев — инопланетянин, настолько разительно его представления об окружающем мире отличались от привычных. — Разве подобное утверждение можно доказать?

— Конечно. Легко и непринужденно. С помощью следственного эксперимента. Разбудите среднестатистического европейца или американца в три часа ночи и попросите прочитать наизусть несколько строк из творчества поэта начала ХIХ века. Думаю, что в ответ вы получите в лоб. Или на вас подадут в суд за сексуальное домогательство. А в России результат будет другой. Наши сограждане тут же начнут читать наизусть стихи А. С. Пушкина. «Я помню чудное мгновенье». «Я памятник себе воздвиг нерукотворный». «Мой дядя самых честных правил». «Не пой, красавица, при мне. Не надо». «На холмах Грузии лежит, но не со мной». Стоп, ошибка. «На холмах Грузии лежит». И все. «Не со мной» — это придумал другой поэт, современный. Как бы связь поколений получается, понимаете?

— Более, чем кто-либо.

— Нам бы очень хотелось, чтобы эта связь поколений не прерывалась.

— Кому это — нам?

— В последствии вам будет сообщено, кто это — мы.

Вот тут гражданин Пугачев, конечно, переборщил с секретностью. Мы тут тоже не лаптем щи хлебаем. Ясно, кого он обозначал местоимением «мы» — начальников, естественно. Кто же у нас еще инопланетяне?

4

Я, грешным делом, подумал, что, увлекшись обсуждением вклада А. С. Пушкина в копилку духовных достижений человечества, Пугачев забудет о намерении втравить меня в работу своего предприятия. Но не тут-то было! Представители хозяев, надо отдать им должное, дело свое разумеют туго и выполняют его ответственно.

— Нам бы хотелось, чтобы связь поколений не прерывалась. Это и есть суть вашего задания.

— Но зачем вам понадобилось, чтобы я переделывал концы стихотворений Пушкина? — вырвалось у меня. — Как-то это странно, не находите?

— Глупая шутка! Вы сами-то знаете, что склонны к глупым шуткам?

— Нет.

Захотелось, чтобы Пугачев, наконец, отпустил меня. Я чувствовал себя мухой, которая по собственной глупости попалась в паучью паутину и теперь все безнадежнее запутывается в ней, тупо теребя своими лапками. Кому не знакомы идиотские ситуации, когда каждое лишнее движение, любое безотчетное трепыхание только усугубляют печальное положение. Словно засасывает в трясину или в зыбучие пески. Я не знал, что мне делать. Если бы я мог превратиться в безмозглую мраморную статую на веки вечные, то сделал бы это тотчас, без сожалений и раздумий, только бы не видеть больше перед собой этого человека. А потом в голову пришло совсем нелепое: а вдруг Пугачев предложит мне обычную работу, не связанную со спецификой своей службы? И выбор его связан только с тем, что в узком кругу специалистов обо мне стали говорить, как о хорошем литературном ремесленнике? И я напрасно придумываю всякие ужасы и гадости, якобы присущие представителям хозяев? Самому стало смешно, но печальный личный опыт помог сдержаться.

— Дружище, успокойтесь, — по недоступной простым обывателям логике Пугачеву понравилось охватившее меня смятение. — Все само собой образуется. Примите неизбежное с пониманием.

Пришлось кивнуть.

— Будьте, наконец, паинькой, и я расскажу много интересного о вашей будущей службе.

Тут меня Пугачев и поймал. С раннего детства я страдал от глупого поведенческого недостатка. Ничего страшного, впрочем. Психически здоровых людей не бывает, мне ли этого не знать. Психическое здоровье — само по себе есть аномалия поведения. У каждого индивидуума своя «ахиллесова пята», калиброванная на конкретного человека дудочка Крысолова, способная совершенно лишить воли к сопротивлению. У меня это любопытство. На слабо меня не возьмешь, но если удастся возбудить мое любопытство, я моментально готов согласиться на любую авантюру. Я ХОЧУ знать. Просто беда, ничего не могу с собой поделать! Вот и на этот раз приступ внезапного желания знать оказался решающим аргументом, заставившим совсем по-другому посмотреть на предложения Пугачева. Мне на миг показалось, что передо мной открывается прямой путь к тайне начальников, прекрасная возможность отыскать их без лишних хлопот. Такой возможностью нельзя было пренебречь.

— Я буду паинькой, — заверил я. — Я уже паинька. Глупо говорить нет, не узнав, от чего отказываюсь.

Пугачев простодушно поверил и подробно рассказал о моем задании. Начал, впрочем, с притчи.

— Мы с вами люди взрослые. А потому лучше прочих знаем, что только сила, деньги и власть могут интересовать людей. Все остальное — блажь. С давних пор известно, что истинная сила — в коллективизме, соборности и умелой мобилизации масс. Существует даже такой поучительный рассказ, придуманный нашими предками. О прутиках. Вещь известная, сильная. Каждый прутик по отдельности можно согнуть или даже сломать. Но когда они объединяются в веник, в прутики словно второе дыхание приходит. Их уже не переломишь. И польза от них получается несомненная — пол можно подметать, например.

Сравнение показалось мне забавным.

— Однако, — продолжал Пугачев, — не все так просто. Не все прутики желают объединяться в веники. Попадаются среди них, к сожалению, и жалкие, слабые личности. Смешно, но уговоры на таких, как правило, не действуют. Мы исходим из единственно возможного подхода — все граждане обязаны приносить государству пользу. Не готов утверждать, что отдельные прутики абсолютно бесполезны. Вовсе нет. Например, если надо кого-то высечь за правонарушение, то веник здесь не подойдет, только погладит. Или вот еще, в зубах поковырять отдельным прутиком сподручнее. Поэтому приходится работать с подобным материалом индивидуально.

Я давно потерял нить рассуждений Пугачева. Да и любопытство мое стало ослабевать. Честно говоря, вся эта болтовня про прутики — бессмысленная скучища. Никогда не поверю, что люди — прутики. У прутиков нет сердца, души, нет желаний, они не мечтают, не любят и не умеют ненавидеть. Надо было Пугачеву придумать что-то более впечатляющее, если уж он решил завербовать меня. И тут он меня огорошил.

— Так вот, существует определенное количество людей, не желающих объединяться надлежащим образом. Им больше нравится сочинять литературные произведения. Издавна такую болезнь называют графоманией. С талантливыми да продвинутыми литераторами работают издательства. А с самиздатом должны будете работать вы, Хримов. Нас крайне интересует, о чем пишут эти люди.

Насколько я сумел понять из путаных разъяснений Пугачева, его интересовали вновь созданные в Интернете литературные сайты. В частности, фантастический сетевой журнал «Чужой». Люди по электронной почте присылали в редакцию свои рассказы и повести, в расчете, что отыщутся читатели, в сердцах которых их творчество найдет отклик. Пугачев хотел знать, о чем они пишут. Его интересовала не собственно литература, а, так сказать, фактический материал. Описываемые ситуации и идеи, возникающие в головах персонажей. Зачем? Даже боюсь загадывать. Подвох был. Но разобраться, в чем он состоял, моего жалкого умишки не хватало.

И этот непостижимый человек еще утверждал, что я высокого о себе мнения! Просто нет слов!

— Значит, все-таки доносы! — констатировал я первое, что пришло на ум.

— А вот и нет! — ухмыльнулся Пугачев. — Примитивно мыслите, уж не перехвалил ли я вас, Хримов? Политика нас не интересует. Как и социальная критика. Вообще, утопии и антиутопии смело оставляйте без внимания. Пусть забавляются детишки, если в голову ничего дельного не приходит. Пропускайте новинки постмодернизма, гиперреализма, сюрреализма и прочих литературных изысков. Обращайте внимание только на фантастические рассказы. Нужна достоверная информация о текстах, где действуют пришельцы, они же инопланетяне. Лесная нечисть, привидения, вурдалаки, гномы, орки, феи и прочие сказочные народцы нас не интересуют. Понятно?

— Нет, — вынужден был признаться я.

— Мне и в самом деле удалось удивить вас? — Пугачев расцвел. — Может быть, это даже и к лучшему. Сможете приступить незамедлительно?

Я кивнул. Понятно было, что от притязаний Пугачева не отвертеться, поэтому следовало соглашаться, пока это касается только пришельцев. Пугачев, естественно, знал, что я неоднократно выставлялся в «Чужом». Мои интервью там висят до сих пор. Теперь понятно, почему я так приглянулся хозяевам Пугачева. Свояка хотят забить.

— А вы, наверное, подумали, что из вас хотят сделать стукача? Абсурд! Для этой цели предпочтительнее добровольцы. Запомните, политика нас не интересует, только фантастика в самом что ни на есть исконном виде.

— Я люблю фантастику.

— А про Игнатьева все равно надо рассказать правду.

Я застонал. Пугачев во второй раз за время нашей беседы испытал чувство законного удовлетворения, моя реакция ему понравилась. Он довольно заулыбался. Словно я преподнес ему в конверте десять тысяч американских долларов. Без причины и безвозмездно.