В сумерках в доме Пааама все уже было готово к уходу. Бакет уложила в тростниковые корзинки весь несложный скарб. Собрала кое-какую еду, бережно сложила в мешочки целебные травы. Среди мягких трав разместила горшочки с мазями и настойками, которыми Пааам исцелял людей. И когда ночь спустилась над Икеном, Пааам, Бакет и Памеджаи сложили все в большие тростниковые корзины и приготовились к бегству. Каждый прислушивался, не идут ли крадучись злобные люди, чтобы расправиться с Пааамом. При расставании с грузчиками у Дома справедливости Пааам понял, что неизбежна еще одна встреча. Этой встречи боялись все трое. Прежде чем выйти, Бакет пошла посмотреть, что делается за калиткой ее маленького дворика, и вдруг остдновилась, зажав рукой рот, чтобы не крикнуть. Она увидела троих, которые факелом поджигали кустарник позади дома. Она поняла: они пришли, чтобы сжечь Пааама в его собственном доме. Бакет метнулась в дом и знаками дала понять, что нельзя говорить, а надо взять корзины и скорее бежать. Вместе с Пааамом и Памеджаи она бросилась к калитке. В это время уже яркое пламя охватило хижину и с треском поглощало сухую тростниковую кровлю.

Когда Пааам, Бакет и Памеджаи бежали по пустынной улочке, пожар уже стал настолько заметным, что люди, выбегая из жилищ, бросались туда с криками: «Пааам горит! Пааам горит!»

Бакет позволила себе закричать и заплакать лишь тогда, когда они вышли за ворота города и можно было бежать по пустынной дороге.

– Они подожгли наше жилище! Посмотри, Пааам, как высоко в небо поднялось пламя! Эти злодеи, должно быть, вопят от радости. Они думают, что мы горим. Пусть проклятие падет на головы этих разбойников!

– А мне все равно, – отвечал Пааам. – Наоборот, даже лучше, ведь они думают, что сожгли нас, и не пойдут за нами следом. О чем ты плачешь, Бакет? Разве ты не видишь, как добры к нам боги? Разве не боги прислали ко мне Памеджаи? Я выручил его, а он выручил меня. Ты бы послушала, как Памеджаи говорил перед его величеством в Доме справедливости! Без него ты осталась бы одна, Бакет. И, может быть, грузчики удовлетворились бы моей гибелью и не сожгли бы твой дом вместе с тобой, но меня бы не было с тобой рядом, верная Бакет. Мы рядом и не станем печалиться. Я думаю сейчас о другом. Я хочу спросить тебя, Памеджаи: кто призывает нас жить в поселении Владыки Молчания? Кто?

– Должно быть, боги нам внушили эту мысль, и мы захотели пойти туда, – ответил Памеджаи.

– А я подумал сейчас, что нет нам нужды селиться в таком печальном месте, – сказал Пааам, идя рядом с Памеджаи и задыхаясь от быстрой ходьбы с тяжелой ношей, которая мешала ему спокойно рассказать о задуманном. – Когда я увидел свою горящую хижину, что-то защемило внутри меня. Мне сделалось печально и очень захотелось вырваться из этой печали. И я сказал себе быстро-быстро… Мои мысли бежали так же, как и ноги мои… И я сказал себе: «Пааам, невесело будет тебе в поселении Владыки Молчания! Каждый день ты будешь думать о людях, которые очень неохотно покинули свой дом и своих близких, чтобы уйти на запад, в страну Молчания…» И я сказал себе: «Почему бы нам не пойти в город Мим? Это город наших предков, близкий моему сердцу». Как ты думаешь, Памеджаи?

– Ты спрашиваешь меня, Пааам?… Ты хочешь знать мое мнение? Как это хорошо с твоей стороны!.. Дай мне собраться с мыслями, Пааам. Посуди сам: ведь камнерезу Памеджаи непривычно задумываться над своей судьбой и еще более непривычно выбирать свой путь…

Памеджаи выразил свою мысль очень верно и очень искренне. Впервые в жизни он ощутил какую-то гордость и сознание свободы. Это была счастливейшая минута его жизни, когда Пааам обратился к нему с таким вопросом. До сих пор ему еще никогда не приходилось задумываться над тем, где ему будет хорошо и приятно и где ему будет скверно. Ведь он еще никогда в жизни не принадлежал сам себе. Он никогда не выбирал себе не только города, но и жалкой хижины. И несмотря на то что он достиг многого благодаря своим умелым рукам, он не достиг самого главного – свободы. И это главное пришло к нему в тот страшный час, когда уже рассчитывать было не на что и когда казалось, что и самая жизнь покинет его, уйдет к Владыке Молчания. Он шел сейчас рядом с Пааамом, и все эти мысли шли вместе с ним и нашептывали ему: «Будь смелее, Памеджаи. Скажи свое желание. От этого зависит направление пути».

И Памеджаи вдруг сразу решил, что идти надо именно в Мим, в старинный город Мим, о котором ему рассказывали много хорошего рабы-каменотесы, пригнанные оттуда к пещерному храму. И как только он решил это, ему показалось, что ничего другого он в жизни не желал.

– Ты прав, Пааам. Конечно, надо идти в город Мим. Я согласен с тобой. Не стоит заниматься этим печальным ремеслом и думать все время о Владыке Молчания. Поверь мне: куда легче будет думать о Владыке Жизни. Пойдем, Пааам, вместе с Бакет в город Мим. Не будем менять своего решения. Пойдем самым кратчайшим и разумным путем. А печаль оставим на этой дороге. Пусть она не болтается у нас в ногах и не омрачает наш путь. Только знай, Пааам, что рано утром, когда великий Ра даст нам свет и тепло, ты должен уже назвать меня другим именем. Ты изменил мне лицо, а теперь, когда ты изменишь мне имя, в город Мим придет уже новый человек. И этот человек не будет бояться ни жрецов, ни гонцов из Дома справедливости, которых может послать за мной жрец. Они будут искать беглого раба, но по справедливости меня не следует считать беглым рабом, Пааам. Разве я не откупился своим трудом искусного камнереза?

– Ты прав, Памеджаи. Я убежден, ты давно откупился. Правда, я не видел творений твоих рук, но ты многое мне рассказал, и мне кажется, что ты сделал работу сотен неумелых рабов. Считай себя свободным человеком. Не говори мне, Памеджаи, что ты беглый раб.

В это время к ним подошла Бакет. Подхватив последние слова мужа, она поняла, о чем говорили друзья, и, несмотря на свою робость и чрезвычайную скромность, позволила себе сказать свое мнение:

– Разве человек, сотворивший богов, может быть рабом? Вдумайся в это, Памеджаи. Вдумайся хорошенько, и оковы, которые незримо висят на твоем сердце, спадут, и ты будешь свободным и счастливым.

Памеджаи даже остановился в изумлении. Он никогда не думал, что эта тихая, скромная женщина может так тонко и разумно рассуждать.

– Спасибо тебе, благородная Бакет, за твои добрые слова. Ты нрава. Мы пойдем в сторону восходящего Солнца. Мы начнем там новую жизнь. Я рад, что небо благословило меня и направило мои стопы к вам, в ваш дом. Может быть, я трудом своим угодил великому, всемогущему, и он подарил мне немножко смелости и находчивости. И еще он подарил мне немножко удачи. С тех пор как я покинул свою хижину у пещерного храма, удача идет со мной рядом, и я словно вижу ее со стороны и восхищаюсь ею. Подумать только! Ведь меня мог встретить жрец. Меня мог возвратить на место Пабеса. И здесь, в Икене, многое могло повернуться против меня…

– Слава всемогущему, мы уже не «здесь в Икене», а уже далеко за пределами Икена. И это очень важно, – улыбнулся Пааам. – Я рад этому. Я был неправ, когда хотел послать тебя в сторону заката. Это случилось бы, если бы мы не повстречались у Дома справедливости. Не там твое место, Памеджаи!

– А я подумал, что там мое место, Пааам. И знаешь, по какой причине? Трудно поверить, но это была единственная причина, которая заставила меня согласиться с твоим советом. Я подумал, что на всех крышках саркофагов, предназначенных для захоронения любой знатной госпожи, я бы стал делать изображение госпожи моего сердца – маленькой рабыни Несихонсу. И когда об этом подумал, я решил, что пойду в сторону заката.

– Поверь мне, старому Паааму, – твой замысел воплотится в жизнь в тысячу раз лучше. Ты будешь делать маленькие фигурки богини Хатор с лицом Несихонсу. Богиня не рассердится, она ведь добрая.

Первое утро в пути показалось Памеджаи особенно радостным и счастливым. Ему казалось, что он только в детстве видел такое ясное, такое красивое и прохладное утро. Они шли вдоль полей, засеянных ячменем и пшеницей, и спелые колосья, казалось, звенят и о чем-то говорят им. И Памеджаи прислушивался к этому звону и, касаясь рукой спелых золотистых колосьев, думал о будущем.

– Как же мы назовем тебя? – спросил Пааам. – Я знал одного человека. У него было красивое имя. Да и сам он был хорошим человеком. Его звали Тхутисенбу. Как ты думаешь, друг, подходящее имя?

– Совсем другое, нисколько не похожее на мое и в самом деле звонкое. Может быть, эти золотые колосья подсказали тебе, Пааам? Я согласен. Простись с Памеджаи и скажи слово приветствия новому человеку – Тхутисенбу.

Тем временем они подошли к полю, где значительная часть зерна была уже собрана. И вдруг до них долетела песенка носильщиков зерна. Вдоль поля друг за дружкой шли люди с корзинами на головах, черные, голые, в крошечных набедренных повязках. Большие корзины, наполненные зерном, прикрывали их головы от знойного солнца.

Они шли и пели:

– Посмотри, мой друг Тхутисенбу, посмотри на этих людей, послушай их песни, сравни себя с ними, и ты поймешь, что ты счастлив.

– Я уже говорил тебе, Пааам, что мне выпало великое счастье найти резец, который стал источником всех благ моей жизни. Поистине мне жаль этих носильщиков и жаль вон ту маленькую женщину, которая так усердно трудится, растирая зерно. Посмотри, какая она маленькая и какой громадный камень у нее в руках.

Когда они подошли ближе, Пааам увидел маленькую худенькую девушку у зернотерки. Слабыми, тонкими руками она с трудом передвигала громадный камень. Она была полуголой, с фартуком из линялого куска полотна. Ее правая нога была прикована к камню довольно длинной цепью, что давало ей возможность поворачиваться. Но уйти эта девушка не могла.

Пааам спросил девушку, что это за деревня, кому она принадлежит и кто здесь хозяйничает. Девушка поднялась, разогнулась, и все услышали звон цепей и увидели ее бледное худенькое личико и короткие растрепанные волосы.

– Наша деревня принадлежит храмовому хозяйству, – ответила девушка. – Все, что у нас растет на полях, все, что нам дают пальмы и плодовые деревья, – все увозится в храм. Наш храм богини Хатор находится недалеко – всего один день пути отсюда.

– Значит, песню носильщиков зерна поют храмовые рабы? – спросил Памеджаи.

Тут Бакет обратила внимание на большой красный шрам на спине девушки. Она спросила:

– Как это случилось у тебя?

– У нас злой надсмотрщик. У него плеть из шкуры гиппопотама.

– Скажи мне свое имя, – попросила Бакет и протянула девушке горсть сухих фиников и тонкую маленькую лепешку.

– Меня зовут Таметс. Богиня Хатор вознаградит тебя, добрая женщина, за твое приношение. Финиковые пальмы далеко отсюда. Мне никогда не доставалось фиников. А лепешек нам не положено. – И она прижала к груди маленькую лепешку.

– Ты живешь здесь вместе с родителями? – спросил Пааам. Он не стоял праздно. Он согнулся над своей корзиной и стал искать целебную мазь, которая помогла бы девушке быстрее залечить кровавый шрам.

– Я не помню своих близких, – отвечала Таметс. – В моей хижине живут чужие женщины, такие же рабыни. Они здоровей меня, и потому их посылают в поле. Раньше и меня посылали, а сегодня привязали к этой зернотерке. Так бывает часто. Я провожу здесь целые дни под знойным солнцем и все жду, когда надсмотрщик придет и отцепит меня от камня. Когда мы все вместе, мне позволяют ходить без цепи. А когда деревня пустеет, я остаюсь на цепи – боятся, что я убегу. А куда мне бежать? На всем белом свете я не знаю ни одного человека, к которому я могла бы обратиться с просьбой помочь мне. Мне некуда бежать…

– Великий и щедрый бог Ра призывает нас сделать доброе дело, – сказал Пааам. – Сейчас, когда в деревне пусто, когда все в поле и надсмотрщик занят, великий Ра внушил мне и сказал: «Возьми, Пааам, за руку бедную рабыню Таметс и сделай ее свободной». Как ты думаешь, Тхутисенбу, должны мы выполнить то, что нам велит всемогущий и всесильный бог Ра?

Надо сказать, что эта мысль в то же мгновение пришла в голову Памеджаи, но он прогнал ее. Он был нерешительным. Ведь он еще не привык к мысли о том, что свободен. А Пааам, который не знал оков рабства, был более решительным. И как хорошо он все придумал! Только великий всемогущий Ра, который надоумил и его, Памеджаи, разорвать цепи рабства и обратиться к Паааму, – только он мог так придумать. Памеджаи вдруг осмелел. Он ничего не ответил. Он вытащил из корзины свои резцы, молотки и щипцы, быстро разорвал звенящую цепь, схватил за руку Таметс и сказал:

– Поспешим отсюда. Воспользуемся мгновением. И если Ра поможет нам, мы все придем в Мим и будем счастливы.

Маленькой Таметс нечего было терять. Она недолго жила на свете, но ей казалось, что прошла уже долгая страшная и безрадостная жизнь. Она тоже решила, что великий Ра повелел надсмотрщику оставить ее сегодня у зернотерки, тогда как ей полагалось собирать снопы. А раз так случилось, значит, надо бежать вместе с этими добрыми людьми. Доброта их сказалась во всем: и в том, что они ее позвали с собой, и в том, что Бакет так щедро ее одарила. Она прижала к груди лепешку, на которой лежала горсть фиников, и сказала:

– Пойдем. Только скорее, как бы не вернулись люди с поля!.. Я пойду куда угодно. Я никого не боюсь. Страшнее моей жизни может быть только смерть. Но ведь нас могут и не поймать, не правда ли?

– Возьми вот это полотно и прикройся, – предложила Бакет. – Если нас встретят, тебя тогда не узнают. Завернись, чтобы не видно было твоего лица. Подвяжи мои старые сандалии. Встречные не должны увидеть рабыни. Возьми мой серебряный браслет. Вот этот, с бирюзой. А эти медные надень на ноги. Пааам, посмотри: разве можно узнать в этой женщине маленькую рабыню у зернотерки?

Они поспешили, и по знойной пыльной дороге шли уже четверо свободных и счастливых. Таметс смеялась и радовалась, не скрывая своего восхищения. Это полотняное покрывало и браслеты, эти старые, поношенные сандалии, которые достались ей, – все это показалось бедной девушке царскими дарами, и она шла сейчас как во сне. Ей казалось, что приснился счастливый сон и как только она откроет глаза, все это исчезнет и снова в руках у нее будет тяжелый камень зернотерки, а за спиной голос надсмотрщика. Она очень хорошо запомнила свист тяжелой кожаной плети. Уже не впервые надсмотрщик наказывал ее. Так бывало в те дни, когда мука, полученная из ее зернотерки, казалась ему недостаточно тонкой и мягкой.

Они устроили привал уже на закате, когда были далеко от деревеньки храмового хозяйства и когда им уже не угрожала встреча с хозяевами этой деревеньки, которые могли бы увести свою рабыню. На привале Таметс предложила сделать маленький костер из собранного ею хвороста, раскалить камень и испечь на нем тонкие-тонкие, почти прозрачные лепешки. Вместе с Бакет они занялись этим делом, а Пааам и Памеджаи тем временем рассуждали о том, как они начнут строить свою новую жизнь в нубийском городе Миме.