Лунный свет серебряным потоком залил узкую пыльную улочку с ее глиняными оградами, развесистыми тутовниками и домиками ремесленников, за которыми прятались плодовые сады. Здесь, на окраине Гурганджа, пахло созревшими плодами и пряным запахом согретой солнцем листвы. Если бы порой не доносилось зловоние, идущее от сваленных в кучу отбросов, здесь было бы так же душисто и прохладно, как в садах богачей.

Когда утих лай собак и плач младенца, доносившийся из-за глиняной стены, Якуб отчетливо услышал дружный хор кузнечиков. Их давно знакомая песня напомнила ему детство и такую же песнь кузнечиков в саду, за которым ухаживал старый погонщик верблюдов Абдулла.

«Ах, Абдулла, – вздохнул Якуб, – каждую свободную минуту ты отдавал саду. Я помню, как ты говорил, что зеленые растения – это те же дети аллаха и потому их надо любить, как мы любим всякое живое создание. И я полюбил их всем сердцем. С тех пор я никогда не прохожу равнодушным мимо цветущей яблони или красного мака, сорванного в поле. Я любил забираться в твою глиняную хижину, запрятанную в глубине тенистого сада. Я никогда не знал, когда ты просыпаешься, Абдулла. Мне казалось, что ты подымаешься вместе с цветами и пьешь ту живительную росу, которую им посылает небо. Может быть, от этого ты был всегда веселым и добрым, Абдулла?»

Так, мысленно обратившись к дням своей юности, Якуб представил себе на мгновение родной дом и Абдуллу, согнувшегося над грядкой душистой мяты.

«Хорошо бы увидеть сейчас старика, – подумал юноша, и от этой мысли даже потеплело на сердце. – Если бы свершилось чудо и Абдулла вдруг очутился здесь! Постоять бы рядом с ним и услышать хорошее слово. Ведь добрее Абдуллы нет человека на свете».

Оглядываясь по сторонам, словно надеясь увидеть Абдуллу, Якуб обратил внимание на стену, посеребренную лунным светом и увитую виноградными лозами.

– О, совсем как дома! – воскликнул радостно Якуб. – У нашей калитки так же. – И, поднявшись на цыпочки, он сорвал кисть сочного винограда, почти черного в лунном свете.

Ему показалось, будто он у калитки своего дома. Там такая же стена с виноградными лозами. Тенистая аллея ведет от калитки до порога дома. А на пороге в эту пору всегда сидит мать, отдыхает от дневных забот.

«Как дома», – подумал Якуб, общипывая сочные виноградины. Эти лозы дадут нам красные душистые ягоды. Давно уже он не ел этих ягод. Если бы он был дома, то, наверно, как и прежде, стал бы теперь срезать виноград. А потом он пошел бы в сушильню. Там Абдулла сушил ягоды. Вместе с мальчишками из соседнего двора он всегда помогал Абдулле. Вначале они долго мыли ягоды в арыке, где плескались утки. А потом раскладывали виноградные кисти, стараясь положить их тонким слоем. Он так трудился, что никто из мальчишек не мог с ним сравниться в усердии. И когда красные виноградные ягоды высыхали, их ссыпали в громадный глиняный сосуд.

Хорошее было время, подумал Якуб, но оно ушло безвозвратно. Скоро уже два года, как он в последний раз навестил родителей. И, хотя он тогда рассердился на мать и вознегодовал на старого цирюльника, сейчас он бы охотно повидал их и сказал им, что любит всех по-прежнему. И еще сказал бы, что ему стыдно за те дерзости, которые он позволил себе сказать в минуту гнева. И как он мог подумать тогда, что душа его не будет стремиться к порогу родного дома! Она стремится туда постоянно. И дня не проходит, чтобы ему не вспомнился родной дом. В письмах к отцу он говорит об этом без утайки. А отец умный, он все понимает и нисколько не осуждает сына. Наоборот, он говорит, что так и должно быть. Что нельзя забывать родной дом и не следует пренебрегать памятью о людях, которые желают тебе добра и помнят о тебе. На что же намекает отец? На свои заботы или на доброту старого погонщика? Но видит всемогущий – он не пренебрегает памятью о своих близких. И если бы можно было отделить сердце от разума, то разум его остался бы здесь, а душа вернулась бы к порогу родного дома. О, если бы учитель знал, с какой радостью он пошел сейчас к ювелиру Юсуфу, на эту пыльную улочку, напоминающую чем-то улицу Ткачей в Бухаре! Она такая же кривая, узенькая и пыльная. Сейчас, при луне, даже не поверишь, что это Хорезм, а не Бухара. Только нет за этой улочкой тех мечетей и минаретов, как в Бухаре. Здесь все по-другому.

«Однако мне взгрустнулось, – подумал Якуб. – Я тоскую, но ни за что не покину Хорезм. Я не хочу расставаться с моим благородным устодом. Мне трудно, но и радостно». С чем можно сравнить радость ожидания? Иной раз во время опыта так и ждешь чего-то, волнуешься, все думаешь: вот перед тобой откроется что-то таинственное. И сегодня будет что-то новое. Так хочется скорее увидеть этот опыт с красными камнями! Хорошо, что ювелир Юсуф прислал мальчонку с добрыми вестями. Он велел скорее идти к нему за красными камнями. Это будут хорошие образцы для сравнения, когда устод станет нагревать лалы. Абу-Райхан обрадовался, как младенец, когда увидел мальчонку. Он захлопал в ладоши, радостно засмеялся и велел тут же пойти к Юсуфу, чтобы немедля начать опыт. Хорошо, что камни уже здесь, за поясом. Якуб нащупал их в маленьком мешочке и вспомнил слова ювелира: «Скажи устоду, что я всегда рад ему услужить. Я знаю, что он делает опыты для науки, не для своей прихоти. А когда Абу-Райхан сделает свои опыты, пусть вернет мне эти камни».

Якуб был рад передать устоду добрые слова Юсуфа. Ему нравился ювелир; нравился тем, что, не зная никаких наук, он с величайшим уважением относился ко всем причудам ученого и, уважая ал-Бируни, всегда хотел помочь чем-либо.

«Такой скромный, бескорыстный друг, пожалуй, дороже, чем богатый чиновник», – подумал Якуб.

Миновав узкие, извилистые закоулки квартала ремесленников, Якуб вышел на широкую улицу, где высились дома чиновников дивана. Вот и дом дабира. Из-за высокой стены, скрывающей от прохожих тенистый сад, слышен веселый смех и звуки арфы. Якуб подумал, что у дабира, должно быть, весело и приятно. У бассейна, среди цветов, стоят низкие удобные суфы, покрытые дорогими коврами. Слуги подают гостям мед и фрукты. Кто-то услаждает их слух игрой на арфе. А хозяин блещет потоком остроумия. Якубу как-то пришлось побывать у дабира по поручению устода, и он видел этот богатый дом, более изысканный, чем у самого вазира.

«Напрасно устод не бывает в его доме, – подумал Якуб. – Надо когда-нибудь отвлечься, отдохнуть. Абу-Райхан никогда не позволяет себе такой роскоши. Он поистине одержимый».

Якуб не мог вспомнить случая, когда бы ученый по собственной воле покинул свой дом, чтобы воспользоваться гостеприимством своих добрых друзей. Единственным исключением был дом его друга Хасана, человека знатного и богатого. Но и к нему ал-Бируни приходил в тех редких случаях, когда ему не терпелось поделиться своей удачей в исследованиях. Хорошо, что ал-Хасан сам нередко заглядывал в дом ученого. Его очень интересовали опыты Абу-Райхана, его успехи в астрономических исследованиях. Перед уходом ал-Хасан неизменно передавал привет от своей дочери Рейхан и приглашал ученого к себе в гости.

– Ты ведь знаешь, Абу-Райхан, – говорил ал-Хасан, – как мы всегда хотим тебя видеть. Каждый твой приход приносит нам радость.

Как-то, покидая дом ученого, ал-Хасан сделал знак Якубу, давая понять, что просит его проводить. Когда они вышли за калитку, ал-Хасан сказал Якубу, что просит его зайти к его дочери Рейхан.

– У Рейхан есть к тебе дело, – сказал он. – Может быть, ей хочется порасспросить тебя о ваших опытах с драгоценными камнями? Моя Рейхан очень любит красные камни. У нее есть перстни и браслеты с яхонтами и рубинами. Зайди к ней, поговори.

Якуб был радостно удивлен. На следующий же день он поспешил в дом ал-Хасана. Якуб слышал, что дочь ал-Хасана очень красива, но он никогда не видел ее и представления не имел, для чего она могла его звать к себе. Сейчас было смешно подумать об этом, но тогда, еще до того, как Якуб встретился с ней, в душу его закралась надежда: а вдруг она зовет его лишь для того, чтобы познакомиться? Может быть, она из уст Абу-Райхана узнала о том, что он, Якуб, не очень глуп, недурен собой и подает надежды… стать настоящим ученым… О, как наивны юношеские мечты! Как он мог придумать такое? Короткий путь к дому Хасана показался ему тогда бесконечным. Ему не терпелось узнать, зачем же его вызывает Рейхан. В радостном волнении он отворил калитку и вошел в прохладный благоуханный сад.

«В самом ли деле она так красива?» – думал юноша, с любопытством оглядываясь и нерешительно шагая по дорожке, ведущей к бассейну. Там он увидел легкое покрывало девушки и стройный стан, склоненный над кустом алых роз. Длинные косы опустились до земли и небрежно лежали на траве. Юноша не видел лица Рейхан, он видел только, каким грациозным движением она срезает громадные благоухающие розы. Услышав шаги, девушка подняла голову и обожгла юношу взглядом больших лучистых глаз.

«Чудо как хороша!» – подумал Якуб, от смущения не находя слов для приветствия.

– Не правда ли, красивы? – спросила девушка, протягивая Якубу розы. – Тебе нравятся эти цветы?

– Очень нравятся. Я в жизни не видывал таких больших ароматных роз! – воскликнул в восхищении Якуб.

Ему еще хотелось сказать, что он в жизни не видел подобной красавицы, но он не знал, можно ли говорить такие слова.

Глядя на розы и чувствуя необычайное смущение, Якуб думал о том, что глаза Рейхан излучают свет, подобный звездам, и хотелось бы стоять здесь целую вечность, но он не знал, может ли стоять рядом с ней и слышать ее голос, такой мелодичный и нежный…

– Вот ты какой, ученик нашего Абу-Райхана! – воскликнула девушка, не скрывая своего удивления. – Ты совсем молод, а отец говорил мне, что ты хороший помощник. Я рада тебя увидеть. А ты… можешь сохранить тайну?

– Могу!

«Какое счастье! Она рада видеть меня! – думал, все более смущаясь, Якуб. – Какая прекрасная, какая чудесная Рейхан…»

– Я была бы тебе благодарна, Якуб, если бы ты согласился время от времени заходить ко мне за розами…

Девушка перебирала только что срезанные розы и, любуясь каждой из них, говорила:

– Они прекрасны, не правда ли?..

С замиранием сердца слушал Якуб эти слова. Розы для него?.. Какое счастье!.. И какое волнение… Что сказать? Откуда взять слова? Как вспомнить стихи Рудаки? Поистине никогда еще он не попадал в такое трудное положение. Пожалуй, сейчас страшнее, чем в тот час, когда он впервые предстал перед великим Абу-Райханом. А девушка продолжала:

– Ты возьмешь эти розы, Якуб, и поместишь их в сосуд с водой, чтобы они долго стояли и чтобы… – Девушка вдруг остановилась, призадумалась и, опустив глаза, сказала: – Чтобы Абу-Райхан, занимаясь своими трудами, мог хоть изредка любоваться их красотой.

Так вот для чего розы! Как это грустно и печально! Но почему же на сердце вдруг стало легко и спокойно, словно с плеч свалился камень?

– Я передам, охотно передам, Рейхан. Но в чем же тайна?

– В моей просьбе, Якуб. Я не хочу, чтобы ал-Бируни знал о том, что я посылаю ему цветы. Пусть он думает, что ты сам приносишь их ему. И еще я попрошу тебя не говорить ему о том, что ты был у меня и еще будешь бывать. Пусть это останется между нами. А я, пользуясь твоей добротой, смогу узнавать о здоровье твоего устода. Ты будешь рассказывать мне о ваших опытах. Ты не удивляйся, Якуб. Я прошу тебя об этом лишь потому, что много раз видела твоего устода в нашем доме и всегда он казался мне чрезмерно озабоченным и даже печальным. Ему, должно быть, тоскливо. Ведь он одинок…

– Ему некогда тосковать, – пробормотал Якуб, – он очень занят. Бывает так, что он по многу дней не подымается со своей суфы и все пишет, пишет…

Якуб наконец осмелился поднять глаза и посмотреть в лицо прекрасной Рейхан. И он увидел, как оно печально. Девушка стояла перед ним* удивительно красивая и таинственная, протягивая ему цветы.

– Тебе не трудно это сделать, Якуб?

– Не трудно, Рейхан! Хоть каждый день буду приходить за розами. Разве это трудно? Я уверен, моему устоду будет приятно видеть перед собой такие красивые цветы.

С этими словами Якуб поклонился Рейхан и поспешил уйти. С тех пор он частенько заходил в сад ал-Хасана, и каждый раз, когда он приносил благоуханные розы своему учителю, ему бывало очень грустно от того, что клятва, данная девушке, сковывает ему уста и запрещает выдать тайну. А так хотелось, чтобы устод узнал, какая чудесная, красивая девушка посылает ему эти розы! Но и не зная этого, Абу-Райхан радовался цветам.

– Посмотри, Якуб, – говорил учитель в минуту отдыха, – как добра, как щедра к нам природа, создавшая такие сокровища. Какой аромат, какие краски, сколько в этом красоты и благородства! И все это на несколько дней. Роза увянет, но в саду уже расцветает ее сестра, призванная доставить нам новую радость. Знаешь, Якуб, – заметил шутливо ученый, – эти розы навевают неясные мечты, и мне вдруг захотелось отложить математические вычисления и приняться за стихи. А времени мало, надо многое успеть сделать для науки. Нельзя позволить себе роскошь писать стихи. Ведь это услада для сердца. А кто же закончит сложные вычисления, над которыми я сижу уже целую неделю?..

Но вот и дом Абу-Райхана. Бронзовый светильник озаряет большую глинобитную суфу, покрытую потертым ковром, кипу книг, разбросанных на сундуках, и ученого, склонившегося над своими сложными вычислениями. Ал-Бируни долго еще не подымает головы и молча что-то пишет. И только тогда, когда Якуб вынимает из мешочка драгоценные камни и кладет их на чистый лист бумаги, ал-Бируни подымает голову и счастливая улыбка озаряет его усталое лицо.

– Отличные лалы, – говорит он, рассматривая камни на свет. – Превосходные камни! Посмотри, как они хорошо полированы, какой чистый блеск. Искусная полировка сделала эти камни как бы прозрачными. Они блестят так, словно смочены водой. А теперь сравним лалы, присланные Юсуфом, с нашими. Посмотрим их сейчас и после подогрева в тигле. Разожги очаг, Якуб!

– Юсуф говорит, что название этого лала указывает не столько на место добычи, сколько на место торговли этими камнями. Верно ли это? – спрашивал Якуб.

– Это давно известно, – заметил ал-Бируни. – Известно, что их привозят в Бадахшан и там обрабатывают – шлифуют и гранят. Для этих лалов Бадахшан – ворота, откуда они распространяются по другим странам. А сами рудники находятся в местности под названием Барзкандж, на расстоянии трехдневного пути от Бадахшана…

И ал-Бируни стал с увлечением рассказывать о том, как добываются эти лалы в шахтах. Якуб узнал, что проходка шахт – это дело рискованное и подобно игре в карты или путешествию в пустыне, где нет уверенности в достижении цели, если нет хорошего проводника. Но поиски облегчались тем, что были известны породы, сопровождающие драгоценный камень.

– Надо быть терпеливым, – говорил Абу-Райхан. – Можно долго и безуспешно искать, но если найдешь белый камень, похожий на мрамор, только гладкий и мягкий, значит, можно питать надежду найти благородный лал…

Якуб внимал каждому слову устода. Ему очень хотелось все это сейчас же записать, как он делал это всегда, но он был занят разжиганием очага и приготовлением тигля, в котором надо было нагревать камни. «Ничего, – подумал юноша, – я ночью все запишу. Теперь я уже привык запоминать сказанное устодом, чтобы потом, на досуге, все тщательно записать».

Опыты с драгоценными камнями все больше привлекали внимание Якуба. Он нередко засиживался над книгой ал-Кинди и тогда неизбежно обращался к устоду – верно ли сказанное этим знатоком драгоценных камней.

«Камень хоть и загадочен, но он тут, его можно взять в руки и что-то сделать с ним, – думал Якуб. – Это не то что звезды небесные. Они мерцают в далеком небе – попробуй проверь, верно ли сказали о них индусские астрономы. Они манят своей загадочностью, но отвращают своей недоступностью. Я заблуждался, когда мечтал стать астрономом. Увы, мне не постичь непостижимое! Аллах сотворил небосвод и светила, и только ему доступно понимание этого. Камни – они привлекают меня. Только бы запомнить все сказанное устодом о лалах!»

Пока Якуб возился с очагом, ал-Бируни внимательно осматривал каждый камешек и все время что-то записывал, словно обнаружил какое-то замысловатое явление.

«О чем скажешь, глядя на такой крошечный красный камень? – подумал Якуб и захотел было задать вопрос, но не спросил: подумал, что может выдать свое невежество, которое сейчас, через три года пребывания рядом с ученым, казалось ему недопустимым. – Завтра же прочту все, что найду о лалах и разных красных камнях, – подумал Якуб. – То, что я прочел в старинной книге об изумрудах, было чудесно! Как хорошо, что и я владею изумрудом, добытым в сказочном индийском царстве. И как славно, что перстень предохраняет меня от моровой язвы и от чар любви!»

Якуб усмехнулся собственной мысли. В самом деле, он был как бы застрахован от чар любви. Как не поверить, когда это доказано! Устод не верит в таинственную силу драгоценных камней. Сколько опытов он сделал для того, чтобы с полной уверенностью сказать, что разговоры о волшебном действии разных камней – все это глупые выдумки! А напрасно. Хочется верить.

Когда очаг нагрелся, ал-Бируни сам положил красные камни в тигель и велел нагревать их на медленном огне. Сделав все необходимое для опыта, Якуб напомнил Абу-Райхану, что настало время ужинать. Он знал, что без напоминания устод забудет поесть. Во время ужина Якуб снова заговорил о лалах и, когда ученый рассказал ему еще много разных подробностей о способах поисков и добычи этого камня, юноша был просто в восторге.

С нетерпением ждал Якуб той минуты, когда можно будет извлечь из тигля подогретые камни и сравнить их с теми, которые прислал Юсуф. Абу-Райхан взял в руки камешки, еще не совсем остывшие. Он нашел, что их цвет стал гуще и красивей. Якуб тоже заметил разницу к лучшему. Ал-Бируни бережно сложил в мешочек камни, присланные Юсуфом, и попросил Якуба утром доставить их ювелиру.

– Мы славно потрудились, – сказал учитель Якубу, – а теперь ступай домой, тебе ведь рано вставать. Береги драгоценный мешочек Юсуфа.

– Я все сделаю, мой устод, только позволь долить масла в светильник, он может тебе понадобиться. Вчера он горел всю ночь…

– Как хорошо, что ты вспомнил, Якуб! Моя забывчивость иной раз отнимает много времени. Да удалит от тебя аллах заботу, горе и беду.

Вернувшись в свою каморку, Якуб зажег светильник и взял в руки калам. Он с удовольствием погладил лист желтой самаркандской бумаги, подарок отца, и принялся записывать все, что узнал сегодня о красных камнях. Он подробно написал о том, как происходил опыт, как бережно и осторожно они нагревали красные камни в тигле и как потом охлаждали их и сравнивали с другими камнями такого же цвета. Он записал о бадахшанских лалах, добываемых высоко в горах. А когда кончил все свои записи, то надумал написать письмо отцу и рассказать ему об индийских изумрудах. Он давно собирался это сделать, ему было приятно, что в перстне, подаренном ему отцом, есть камень, о котором так хорошо написано в старинной книге.

«С желчью царя Данавы устремлялся Васука, царь змей, рассекая надвое небо. Подобно огромной серебряной ленте, он отражался в раздолье моря, и зажигалось оно огнем отблеска его головы.

И поднялся ему навстречу Гаруда, ударяя крыльями, как бы обнимая небо и землю. Индра-змей сейчас же выпустил желчь к подножию горы – владетельницы Земли, туда, где деревья благоухают каплями сока, а заросли лотосов наполняют воздух своим запахом.

Там, где упала она на землю, где-то там вдали, в стране варваров, на границах пустыни, близ берега моря, – там положила она начало копям изумрудов.

Но Гаруда схватил в свой клюв часть упавшей на землю желчи и, вдруг охваченный слабостью, выпустил ее через свои ноздри обратно на гору.

И образовались изумруды, цвет коих подражает цвету шеи молодого попугая, молодой травке, водяной тине, железу и рисункам пера из хвоста павлина.

Эту копь, расположенную на том самом месте, куда упала желчь короля Данавы, брошенная пожирателем змей, очень трудно отыскать».

И еще Якуб сообщил пять достоинств и семь пороков камня, восемь оттенков и двенадцать цен. Он был счастлив, когда перечел свое письмо, адресованное купцу Мухаммаду ал-Хасияду из Бухары. Но, подняв голову, юноша увидел, что наступило ясное, свежее утро и крошечный фитилек светильника едва мерцает.

«И я просидел всю ночь подобно великому Абу-Райхану. Поспешу же скорее к нему, ведь мысли мои постоянно там, у сундуков со старинными книгами, у длинных, мелко исписанных свитков, над которыми неустанно сидит мой устод».

Когда Якуб вошел в дом Абу-Райхана, он увидел ученого склонившимся над длинным свитком. Но вместо формул юноша заметил стройные ряды стихов. Глаза устода горели, на щеках был румянец, а рядом с ним на суфе догорал тусклый огонек светильника. В лучах солнца он был таким жалким и беспомощным!

– Ты был прав, Якуб! – воскликнул устод. – Светильник горел всю ночь. Но не подумай, что я закончил свои расчеты. Формулы были отложены, и калам мой, не подчиняясь больше моей воле, стал писать стихи. Не розы ли тому виной?