Анна сообщила Генри, что il padrone — у себя, в своей личной гостиной, как всегда в это время дня, и что его нельзя беспокоить без крайней необходимости. Тиббету, однако, удалось убедить ее, что у него как раз именно крайняя необходимость, и Анна, очень неохотно, провела его через обитую зеленым сукном дверь, которая отделяла личные покои владельца от остальных помещений отеля.
Гостиная Россати была просто, но удобно обставлена. Двумя самыми впечатляющими объектами в ней являлись огромный письменный стол с кожаной столешницей, увенчанный фотографией девушки поразительной красоты, лицо которой казалось смутно знакомым, и сам хозяин, растянувшийся во весь рост на диване и безмятежно дремавший, накрыв лицо ведущей римской ежедневной газетой. Он вскочил при появлении инспектора и выразил полную готовность немедленно оказать ему любую необходимую помощь.
Генри начал с обманной тривиальности: мол, ему хотелось бы составить ясную картину последнего спуска герра Хозера на подъемнике.
— Насколько я понимаю, синьор Россати, вы очень часто пользуетесь подъемником, — заметил он, — хотя не катаетесь на лыжах, если не ошибаюсь.
— Нет-нет, я не лыжник. Приехав сюда, я был уже слишком стар, чтобы учиться.
— Это было три года тому назад, не так ли?
— Именно так, синьор.
— Возвращаясь к подъемнику, — сказал Тиббет, — сколько времени нужно, чтобы дойти до него по тропе от отеля?
— Ну… минуты две… может, чуть больше, если идет сильный снег.
— А в темноте?
— Дорожка хорошо освещена, синьор, вы же знаете.
— Потом вы останавливаетесь и ждете, когда подъедет кресло?
— Конечно.
Россати выглядел озадаченным, поскольку подозревал, что ответы на все эти вопросы полицейского известны так же хорошо, как и ему самому. Но тот упорно продолжал:
— Затем кресло подъезжает к вам сзади, вы садитесь в него, укутываете ноги одеялом, опускаете страхующую перекладину и к этому времени уже проделываете значительный отрезок пути.
— Именно так, — подтвердил Россати. — Что касается меня, то я не заморачиваюсь со страхующей перекладиной — это, знаете ли, лишь для новичков.
— А Хозера вы бы назвали новичком?
— После стольких лет… — Россати рассмеялся. — Разумеется, нет.
Генри продолжил:
— А, скажем, через две минуты после того, как вы сели в кресло, вы оказываетесь довольно далеко от посадочной платформы?
— Ну да… к тому времени вы уже проезжаете первый пилон.
— Благодарю вас, синьор Россати.
— Не за что, синьор Тиббет. Если я могу вам еще чем-нибудь помочь…
— Да, можете, — ответил инспектор. — Я хотел бы побольше узнать о ваших взаимоотношениях с Хозером. Должно быть, он очень доверял вам, если решился вручить столь ценный конверт для передачи барону фон Вюртбургу.
Россати самодовольно ухмыльнулся.
— Ах, вам это уже известно? Для меня большая неприятность, что его украли. Я не знаю, разумеется, что было в конверте — откуда мне знать? — но, вероятно, что-то важное, потому что барон разозлился — чрезвычайно разозлился.
Генри проигнорировал это замечание.
— И, насколько я понимаю, вы считаете, что конверт взял синьор ди Санти? — спросил он.
Владелец отеля пожал плечами.
— Кажется, барон считает, что у синьора ди Санти была причина стремиться завладеть этим конвертом, — уклончиво ответил он. — И возможность у него имелась.
— Понятно, — сухо заметил Тиббет и продолжил: — Баронесса для вас — важный гость, не так ли?
— Конечно, синьор…
— Тогда как же случилось, что Хозеру удалось уговорить вас подписать документ, который, как вы хорошо понимали, нанесет ей огромнейший вред и в конце концов станет причиной того, что ни она, ни ее семья никогда больше не приедут в ваш отель? Документ, который — стань он достоянием публики — весьма подмочил бы репутацию «Белла Висты».
Россати покрылся испариной, но сумел выдавить улыбку.
— Ах, синьор Тиббет, все-то вы знаете, как я вижу. Бесполезно пытаться вас провести.
Поскольку Генри ничего не ответил, итальянец продолжил после небольшой паузы:
— Герр Хозер сказал мне, что это будет считаться уголовным преступлением: не подтвердить свидетельство, которым я располагаю…
Инспектор строго перебил его:
— Хозер не был полицейским и даже юристом. Он не имел права вынуждать вас подписывать что бы то ни было. И, разумеется, не имел никакого права заставлять вас шпионить за баронессой. Разве что…
Что-то вдруг щелкнуло в голове Генри, словно в подсознательной картотеке наконец нашлось требуемое имя. Он повернулся к столу, взглянул на фотографию и сказал:
— Это на редкость хорошая фотография Софии Карони.
На несколько секунд Россати онемел от шока. Потом в смятении громко захлюпал носом, а пухлое лицо превратилось в маску отчаяния. Решительно проигнорировав все это, Тиббет безжалостно продолжил:
— Я не знаю, что конкретно связывает вас с ней — через минуту, когда придете в себя, вы сами мне это скажете, — но совершенно очевидно, что у Хозера было что-то на вас. Какое-то доказательство вашей связи с делом Карони, и, скорее всего, он держал вас на крючке, угрожая уголовным преследованием. Вы поспешно покинули Рим, когда возникло это дело. Вы, никогда в жизни не стоявший на лыжах, купили отель в этом отдаленном месте и приложили все усилия, чтобы научиться говорить по-немецки и создать видимость, будто прожили здесь всю жизнь. Хозер, однако, выследил вас и с тех пор шантажировал. Едва ли вам доставляло удовольствие знать, что ваш отель используется как штаб-квартира для контрабанды наркотиков, не так ли?
Владелец отеля перестал всхлипывать и сидел, обхватив голову руками и являя собой воплощение безмолвного горя.
— Думаю, — уже более мягко сказал Генри, — пришло время рассказать все начистоту.
Россати помолчал еще некоторое время, потом, не поднимая головы, начал говорить:
— София, — произнес он дрожащим голосом, — бедняжка София — моя дочь.
Он запнулся, но продолжил:
— Имя она сменила, когда стала выступать на сцене. Ее мать умерла, когда Софии было всего десять лет. Мы почти нищенствовали… времена были тяжелые. И да, я благосклонно отнесся к тому, что граф Брандози стал проявлять к ней интерес, — вряд ли меня можно было винить за это. Поначалу я надеялся, что он женится на ней… клянусь.
— Насколько я помню, — вставил инспектор, — он уже состоял в браке, и в семье было семеро детей. Впрочем, давайте опустим этот сюжет. Итак, София стала отличным источником дохода. А потом новые друзья познакомили ее с наркотиками — кроме всего прочего. Я правильно излагаю?
Россати молча кивнул.
— Вероятно, вас использовали как посредника для доставки этой дури, — продолжил Генри, свободно импровизируя. К его несказанному удивлению, Россати снова кивнул. — И откуда вы ее получали? От Хозера?
Итальянец поднял залитое слезами лицо.
— Нет, нет! — воскликнул он. — Я ни сном ни духом не ведал, что он имеет к этому какое-то отношение. Я получал порошок у некоего химика. Каждый раз приходилось писать расписку. Потом моя бедная София умерла и…
— Была найдена мертвой, — уточнил Тиббет, — в летнем доме графа после особенно разнузданной оргии. Разразился скандал. Что произошло после?
— Хозер был ее врачом, — прошептал Россетти. — Он пришел проведать меня и был полон сочувствия. Это он предложил, чтобы я переехал сюда, подальше от всего. И даже одолжил мне денег на покупку отеля. А потом, в один прекрасный день, объявился здесь со всеми расписками, которые я давал химику. Стоило ему только отнести их в полицию — и…
— И с тех пор, — подхватил Генри, — он использовал этот отель как хотел. Вы очень испугались, когда капитан Спецци спросил вас о счете Хозера, потому что, разумеется, никакого счета не было. Наоборот, предполагаю, это он брал у вас деньги каждый раз, когда приезжал.
— Все выгребал!
Даже в своем горе Россати умудрился продемонстрировать возмущение подобной несправедливостью.
— Он забирал весь мой доход до последнего гроша. Оставлял ровно столько, сколько нужно для содержания отеля, чтобы сюда приезжали гости…
— Сколько из ваших гостей непричастны, а сколько — от Хозера? — спросил Тиббет.
— Я не знаю, синьор. Клянусь, не знаю, — всхлипнул Россати. — В первый год приехал синьор ди Санти, он сказал, что Хозер рекомендовал ему мой отель. А в прошлом году Хозер велел мне написать синьору Стейнзу и предложить ему льготные условия. Вот и все, что мне известно. Он мне ничего не рассказывал — даже о контрабанде, хотя я догадывался… — Россати жалобно посмотрел на Генри. — Что со мной теперь будет, синьор? — произнес он дрожащим голосом. — Полиция… она меня?..
— Понятия не имею, какие действия предпримет итальянская полиция, — ответил инспектор. — Дело Карони закрыто, и вполне возможно, что, если вы нам сейчас поможете…
— Все что угодно, синьор Тиббет, все что угодно! О, какое было бы счастье, — выдохнул Россати, — если бы я мог вести дело так, как хочу… без постоянного страха… И получать свой законный доход, — добавил он уже более практичным тоном.
— А теперь, — сказал инспектор, — о том конверте, содержавшем ваше собственноручно подписанное заявление. Вы действительно считаете, что синьор ди Санти украл его?
Видно было, что Россати после недолгих колебаний принял важное решение.
— Синьор Тиббет, — проговорил он не без достоинства, — отныне и впредь я буду говорить вам только правду.
— Это будет приятным разнообразием, — отозвался Генри. — Итак?
— Баронесса и синьор ди Санти — они приятные люди. И хорошие постояльцы. Когда я увидел бедного синьора ди Санти в баре «Шмидт», я мог думать только о том, что сотворил со мной Хозер и как я его ненавижу. И мне было стыдно, что он заставил меня шпионить за ними. Я осмелел. Хозер уехал — и я был готов все отрицать. Я… Я сам отдал конверт синьору ди Санти.
— Великодушный, хотя и недальновидный порыв, — сказал инспектор, — который может стоить ему обвинения в убийстве.
— Откуда мне было знать? — простонал Россати. — Я хотел сделать как лучше. Хотел помочь ему.
— А потом вы попытались помочь, обвинив его в том, что он украл конверт?
Владелец отеля промямлил что-то насчет того, что убийство меняет все.
— Существуют более приличные способы спасти свою шкуру, чем клевета на других людей, — указал Генри. — Откуда мне знать, не убили ли вы Хозера сами? У вас была для этого масса причин.
Это породило со стороны Россати бурю протестов и причитаний насчет наличия алиби.
— Ладно, ладно, — сказал наконец Тиббет, прерывая поток оправданий. — Пока просто добавим вас к списку лиц, которые несказанно обрадовались смерти Хозера. Если вспомните что-то еще, о чем вы нам соврали, дайте мне знать.
Он быстро вышел из гостиной Россати в холл, где увидел Эмми, только что вернувшуюся с лыжной прогулки.
— Дорогой, — воскликнула она, — да ты прямо позеленел! Что здесь произошло?
— Ничего, — ответил Генри. — Просто провел особенно отвратительные полчаса. Ненавижу ломать людей.
Эмми крепко стиснула его ладонь.
— Знаю, — сказала она. — Пойдем, я хочу выпить, угости меня.
Лишь какое-то время спустя Тиббет с благодарностью осознал, что жена даже не спросила, кого он ломал и почему.
В баре Генри имел возможность с интересом наблюдать, какой эффект убийство и его последствия оказали на гостей «Белла Висты».
Миссис Бакфаст, как он отметил с ироничным удивлением, ничуть не изменилась после своего драматического признания. Она величественно вплыла в бар, коротко кивнула в знак приветствия Тиббетам, заказала маленький шерри, отослала его обратно, потому что он показался ей слишком сухим, и сделала выговор Анне за то, что дополнительная подушка, которую она потребовала, до сих пор ей не доставлена, — иными словами, осталась сама собой. Полковник, напротив, казался подавленным откровением о недостойном поведении жены. Он даже внешне постарел лет на десять и, казалось, старался ни с кем не встречаться взглядом. Увидев инспектора, он сначала побагровел, потом побледнел и, пока его жена препиралась с Анной, со смущенным выражением лица прошаркал к барной стойке, у которой сидели Тиббеты.
— Добрый вечер, полковник Бакфаст. Хорошо покатались сегодня? — дружелюбно спросила Эмми.
Несчастный полковник откашлялся и пробормотал нечто, из чего можно было понять, что он весь день не выходил из дому.
— О, как жаль, — сказала Эмми. — Снег сегодня божественный.
Полковник Бакфаст что-то промямлил, запинаясь, и снова прочистил горло. Наконец ему удалось членораздельно произнести:
— Обязан перед вами извиниться, Тиббет… эти махинации моей жены… даже не знаю, как их квалифицировать… постыдны…
— Совсем нетрудно понять, как это произошло, — ответил Генри. — Уверен, что миссис Бакфаст не хотела никому причинить вреда. И конечно, ей делает честь тот факт, что она сама пришла к нам и все чистосердечно рассказала.
— Этому нет оправдания, — пробубнил полковник. — Все так… позорно… — Он помолчал и в еще большем смущении продолжил: — Они… то есть… полиция… как вы думаете?.. Я, конечно, не имею права спрашивать у вас…
— Не знаю, что будет дальше, — с искренним сочувствием отозвался Генри, — но обещаю сделать все от меня зависящее, чтобы об этом деле забыли.
— Ей-богу, Тиббет… — Полковник старался найти слова, чтобы выразить свою благодарность, но не мог, и, будучи призван повелительным окликом своей нераскаявшейся супруги, лишь слабо улыбнулся.
— Жена… — объяснил он, — требует меня… нуждается в поддержке… в такое трудное время… бедная слабая женщина… Это чертовски великодушно с вашей стороны, Тиббет…
— Артур, твой грог стынет! — зычно крикнула миссис Бакфаст.
— Ах да… грог… прошу меня простить…
Следующими в бар вошли Роджер и Каро. Каро переоделась в восхитительные красные брюки и зеленый свитер, подчеркивающий бледность ее лица и темные круги под глазами. Роджер обнимал девушку за плечи, а на пороге ободряюще прижал к себе и улыбнулся. Каро было устремилась в дальний конец бара, но Стейнз придержал ее и твердо направил туда, где сидели Эмми и Генри.
— Добрый вечер, — сказал он. — Чудесный сегодня выдался денек. Замечательный снег.
Потом, заметив Бакфастов, крикнул:
— Надеюсь, вы чувствуете себя лучше, полковник? Нам не хватало вас на лыжне.
Полковник что-то неразборчиво проворчал себе в усы, а миссис Бакфаст отчеканила:
— К завтрашнему дню Артур будет в полном порядке, мистер Стейнз. У него просто небольшой приступ этой дурацкой головной боли.
— Бедняга действительно выглядит больным, — заметил Роджер, наклонившись к Эмми. — Что с ним?
— Думаю, просто перекатался, — быстро ответила та. — В конце концов, он уже не так молод.
— Жаль, — сказал Роджер. — Должно быть, в свое время он был отменным лыжником. Ну, что будем пить? Генри? Эмми? Каро?
Тиббеты поблагодарили, указав, что у них бокалы и так полны, а Каро ответила:
— Ничего. Не знаю. Ну ладно, пусть будет бренди.
— Держись, дорогая, — подбодрил ее Роджер и, обращаясь к Генри, добавил: — Девочка страшно переутомилось. Вы ее замучили?
— О, Роджер, не… — начала было Каро, но осеклась.
— Я? — переспросил инспектор. — Что за странная идея. Я никогда не мучаю людей.
— Только свою бедную жену, — вставила Эмми. — Я всю ночь не спала — писала для него противные отчеты.
Она улыбнулась Каро, та слабо улыбнулась ей в ответ.
— Кстати, — продолжал Стейнз с явно деланой непринужденностью, — пришел ли ответ от графологов из Рима?
— Еще нет, — ответил Генри.
— Надеюсь, эта маленькая задачка их позабавит. Отныне у меня не будет никаких секретов от итальянской полиции. В римских архивах, можно будет найти точный список того, сколько пар нижнего белья, модных мужских носков, подтяжек…
— Роджер! — перебила его Каро. — Ты о чем?
— Только о том, что местная полиция конфисковала опись моего багажа в качестве жизненно важной улики, — ответил Стейнз. — Мне казалось, я тебе об этом рассказывал.
— О нет!.. Нет, они не могли…
Бледное лицо Каро позеленело, девушка качнулась вперед на табурете и вцепилась в барную стойку, чтобы не упасть.
Роджер моментально подхватил ее, а Эмми встревожено спросила:
— Каро, что с вами?
— Нет… ничего… простите. Уже все хорошо.
Она встряхнулась, выпрямилась и попросила:
— Роджер, закажи мне двойной бренди. Я сегодня настроена гульнуть.
— Все что пожелаете, мэм, — ответил Роджер. Голос его звучал легко, но Генри заметил, что он пристально и озабоченно наблюдает за подругой. В этот момент в бар вошел Джимми. Завидев друзей, он помедлил в нерешительности, затем направился к Тиббету.
— Простите, — начал он с непривычной серьезностью, — не мог бы я переговорить с вами?
— Разумеется, — кивнул Генри. — Здесь или в другом месте?
— В другом месте, если вы не против. Это… весьма личный разговор.
— Тайны, тайны, — укоризненно произнес Роджер. — А может, ты собираешься признаться? Нет?
Джимми бросил на него короткий взгляд, исполненный неприязни, и обратился к инспектору:
— Не возражаете, если мы на минуту поднимемся ко мне в комнату?
— Конечно, нет. — Генри соскользнул с табурета.
— Присмотрите здесь за моей старушкой? — шутливо обратился он к Роджеру. — Я скоро вернусь.
Джимми молча последовал впереди — через холл, вверх по лестнице, в свою комнату — и лишь тщательно закрыв дверь, проговорил:
— Простите, что причиняю вам беспокойство, но меня очень тревожит Каро. Видите ли, я чувствую себя ответственным за нее.
— Да, я тоже заметил, что она в крайне нервозном состоянии, — согласился Тиббет. — У вас есть соображения — почему?
— Определенно не скажу, но догадываюсь. — Джимми выглядел непривычно угрюмым. — Виноват Роджер.
— Насколько я понимаю, Роджер собирается жениться на Каро?
Джимми хмуро кивнул.
— Она сумасбродная, — медленно произнес он. — Сумасбродная и упрямая как осел. Я знаю ее с тех пор, когда она еще под стол пешком ходила, и уже тогда она была такой. Ее родителям Роджер не нравится, но Каро твердо решила выйти за него, что бы те ни говорили. И не позволяет никому и слова дурного о нем сказать.
— Да, я и это заметил.
— Несколько месяцев тому назад, — продолжал Джимми, — Роджер начал повсюду трезвонить, что открыл способ быстро разбогатеть. Каро была в восторге, но мне это не нравилось так же, как и ее родителям. Поэтому было решено, что я серьезно поговорю с Роджером и попытаюсь выяснить, что он затеял.
— И вам удалось что-нибудь из него вытянуть? — поинтересовался Генри.
— Вряд ли… Он разыграл спектакль, будто безумно любит Каро и хочет сделать нечто ради нее. Я надавил на него как мог, чтобы выяснить, где он собирается взять деньги, но единственное, что он мне сообщил, — что речь идет о некой секретной сделке с континентальной фирмой, детали которой он должен будет уладить во время пребывания здесь. Вот почему я абсолютно уверен, что Роджер каким-то образом был связан с Хозером. И теперь Каро просто сходит с ума от тревоги. Она ничего мне не говорит, но…
Джимми помолчал, а потом с явным усилием выпалил:
— На самом деле меня приводит в ужас мысль, что Роджер мог убить Хозера и каким-то образом втянуть во все Каро. Конечно, это последнее, что следовало бы сообщать полиции, но вы человек разумный и…
Тиббет посмотрел на озабоченное лицо Джимми, и ему стало искренне жаль молодого человека.
— Я рад, что вы мне все рассказали, и действительно сочувствую вам. Скажу лишь одно: мне представляется малоправдоподобным, чтобы либо Роджер, либо Каро имели какое-то отношение к смерти Хозера. Конечно, вы понимаете, что наверняка я ничего утверждать не могу. Это лишь мое мнение, основанное на известных к настоящему моменту фактах. Но есть еще кое-что…
— Так и знал, что будет большое жирное «но».
— Я и сам не знаю, насколько оно большое… Вы, разумеется, правы, подозревая, что Роджер был связан с Хозером.
— Ну я же говорил! Вот болван! — воскликнул Джимми.
— Тем не менее посмотрим на ситуацию с более светлой стороны, — продолжал Генри, демонстрируя несколько бо́льшую доверительность, нежели испытывал на самом деле. — Теперь, когда Роджер увидел, к какой беде все это может привести, я готов побиться об заклад, что он образумится. Если бы меня спросили, я бы сказал, что он действительно любит Каро и, когда все эти неприятности останутся позади, вы отнесетесь к ним обоим более сочувственно. Простите, что говорю с вами наставительно, но такому человеку, как вы, имеющему безоговорочно надежное положение в этом мире, очень трудно понять точку зрения такого человека, как Роджер, который изо всех сил старается не терять лицо при почти полном отсутствии денег. Понимаете, что я хочу сказать?
Джимми мрачно кивнул.
— У меня создалось впечатление, — продолжил инспектор, — что эти двое решили, будто весь мир ополчился против них, а это очень опасное состояние души. Поэтому, если вы действительно хотите помочь Каро, лучшее, что вы можете сделать, это быть на ее стороне… и на стороне Роджера.
Джимми медленно раздавил окурок в пепельнице.
— Ладно, — заключил он. — Я постараюсь. Раз вы считаете, что Роджер ни при чем.
Генри испытывал неловкость, и это отражалось на его лице.
— Пока я ни в чем не могу быть уверен, но я изложил вам свои соображения. Так или иначе, что бы ни случилось, я абсолютно уверен, что Каро не откажется от Роджера. Мне нравится эта девушка.
После ужина Тиббет сказал жене:
— Давай поговорим — я хочу вытрясти мусор из головы.
Они поднялись к себе, удобно устроились на кровати и закурили. Для начала Генри описал Эмми все, что случилось за минувший день. Она слушала очень внимательно, время от времени задавала вопросы, но ни разу ничего не прокомментировала. Когда он закончил, она сказала:
— Не припомню дела, в котором сплелось бы так много мотивов. Похоже, Хозер был самым ненавидимым человеком в Европе.
— Ничего удивительного, если вспомнить род деятельности, который он выбрал, — ответил Генри. — А теперь скажи мне, что ты обо всем этом думаешь?
— Ну, — неторопливо начала Эмми, — с тех пор как ты сказал, что считаешь Герду способной на убийство, я много наблюдала за ней и пришла к выводу, что ты, пожалуй, прав. Но я не вижу, чтобы у нее была возможность завладеть пистолетом. Хотя, конечно… Тебе не приходило в голову: почему мы все уверены, что Хозер убит из собственного пистолета? Разве это не могло быть другое оружие?
— Могло, разумеется, — ответил Тиббет, — но это маловероятно. Мы знаем, что пистолет Хозера был того же калибра и что он, без сомнения, исчез.
— Но когда Герда могла бы его взять?
— Не забывай, что вечером накануне убийства она спустилась в бар позже остальных, — ответил Генри. — Роджер сходил наверх и привел ее, если помнишь. Она могла взять пистолет именно в это время. Но есть и другая возможность: в день, когда Хозера убили, его багаж находился в «Олимпии» с полудня. Пистолет мог быть украден оттуда.
— Когда? — с сомнением спросила Эмми. — Все, кроме тебя и Хозера, весь день были кто на лыжах, кто в отеле.
— Какого цвета чемоданы Хозера? — вдруг спросил Генри.
Эмми наморщила лоб, вспоминая, потом сказала:
— Они из довольно светлой коричневой кожи.
— Откуда ты знаешь?
— Знаю, потому что… Господи, как же мне это раньше не пришло в голову? Ну конечно! Я видела их в коридоре, когда ходила припудрить носик. А ведь не я одна туда ходила.
— Вот именно, — кивнул Генри. — Перед твоим приходом туда ходили и Каро, и Роджер, и полковник. Герда, если помнишь, прежде чем сесть за стол, прошла через коридор в гардероб, чтобы повесить свой анорак. Единственными, кто не покидал зал, были Джимми, Франко, Мария Пиа, дети и я.
— Значит, Герда легко могла взять пистолет, — задумчиво протянула Эмми. — Тогда почему ты считаешь, что она невиновна?
— Мой нюх… — начал было Тиббет и усмехнулся. — Я хотел сказать, что не в характере Герды — полагаться на случай. А тут, как считает Спецци, все построено на серии совпадений. Конечно, если выяснится, что каким-то образом Герда точно узнала, какими будут передвижения Хозера, — тогда другое дело.
— Предположим, — размышляла Эмми, — пистолет взяли для совсем другой цели — чтобы убить кого-то другого. А потом убийца увидел едущего на подъемнике Хозера и, не удержавшись, воспользовался представившейся возможностью.
— Я думал об этом, — сказал Генри. — И эта мысль меня тревожит, потому что, если так, то убийца снова готовится нанести удар по первоначальной жертве. Но на кого другого и кто мог бы здесь еще покушаться?
— Ну… возможно, Франко решил убить барона.
— Опомнись, милая, — мягко сказал Тиббет. — Подумай. Франко не знал о приезде барона, хотя, признаю, мог догадаться; но он едва ли не единственный человек, у которого не было никакого шанса завладеть пистолетом. Показания Марии Пиа обеспечивают ему алиби на всю ночь накануне убийства, а в «Олимпии» он ни разу не вышел из-за стола.
— А почему он не мог прошмыгнуть наверх и взять пистолет, пока Мария Пиа разговаривала с Хозером после завтрака?
— Потому что он был в кухне, где ему готовили и упаковывали ленч, — ответил Генри. — Я проверял у Анны.
— Конечно, — не сдавалась Эмми, — тут мог иметь место сговор. Баронесса могла знать, что он взял пистолет накануне вечером.
— Ты в это действительно веришь? В любом случае лично я не сомневаюсь — что бы там ни думал Спецци, — пистолет был у Хозера, когда тот упаковывал вещи. Иначе он бы с Россати шкуру спустил.
— Не забывай, что Россати его ненавидел. Вероятно, он знал об исчезновении пистолета, но тебе ничего не сказал.
— К тому времени, когда я уходил от него сегодня, он говорил уже только правду, — уныло признался Генри.
— А если он сам взял пистолет? Нет, это не годится, потому что он никак не мог застрелить Хозера. Ох, дорогой, — с сожалением произнесла Эмми, — похоже, кольцо сжимается вокруг Герды, Роджера и полковника. Мне это совсем не нравится.
— Что ты думаешь о Роджере? — вдруг спросил Генри.
Эмми колебалась.
— Ничего не могу с собой поделать — он мне нравится.
— Ты имеешь в виду, что…
— Он, конечно, не слишком щепетилен и не до конца честен, но, думаю, у него есть собственные принципы, пусть отличающиеся от общепринятых, но весьма строгие. Я могу представить себе, что такой человек убивает под горячую руку, но что он хладнокровно планирует убийство — нет.
— А как насчет Книпферов?
— Кошмар, — тут же откликнулась Эмми. — Девушка могла бы нормально жить, однако при таких родителях у нее ни единого шанса. Но ведь они в любом случае вне подозрений, не так ли?
— Вроде бы так, — согласился Тиббет, — но никаких сомнений, что девица знает больше, чем говорит. И я догадываюсь в чем дело.
— Полагаю, мне ты об этом не собираешься рассказывать, — покорно произнесла Эмми.
— Нет, — признал Генри. — Пока — нет.