Первое, что предстояло сделать Генри на следующее утро — составить телеграмму в Скотленд-Ярд, заместителю комиссара. Понимая, что для местной телеграфистки будет выше человеческих сил не поделиться с земляками содержанием такого документа — он не мог позволить себе понадеяться на то, что служащая не поймет английского текста, — Генри спросил капитана Спецци, нельзя ли начать опрос с итальянцев и немцев, чтобы Эмми успела съездить в Монтелунгу и отправить телеграмму оттуда.

Таким образом, англичане сидели на террасе в неловком молчании и пили кофе, между тем как Беппи, посыльного отеля, отправили к подъемнику подменить Марио. Несколько минут спустя Марио был препровожден в кабинет Россати. Спецци собирался начать утро с опроса баронессы, перед которой испытывал благоговейный трепет, но Герда лаконично сообщила ему, что хозяйка неважно себя чувствует и встанет лишь к ленчу. Спецци не стал спорить.

Марио с несчастным видом сидел на краешке стула, словно намокший воробей на телеграфном проводе, нервно скручивал в жгут свою шерстяную шапку шишковатыми пальцами и по очереди бросал испуганные смущенные взгляды на Генри, Спецци и стенографа. Капитан был с ним очень мягок.

— Вы должны понимать, что мы ни в чем вас не обвиняем, — начал он, — но нам необходимо задать вам некоторые вопросы, чтобы выяснить правду о случившемся. Итак, ваше имя?

— Веспи, Марио, — выдавил старик.

— Марио, вы дежурили на верхней станции подъемника вчера вечером?

— Si, Capitano. Я всегда там.

— Что вы можете нам рассказать о последнем спуске герра Хозера в деревню?

Это было Марио не по силам — с ходу составить складный рассказ. Он жалобно смотрел то на Спецци, то на Генри и молчал, словно язык у него прилип к нёбу.

— Ну, хорошо, скажите нам, в котором часу Хозер поехал вниз, — уточнил Спецци с легким раздражением.

— Это было… должно быть, минут в десять седьмого, капитан.

— Кто-нибудь еще ехал на подъемнике в это время?

— Нет. Было уже почти темно, поэтому никто из лыжников не поднимался.

— Но постояльцы «Белла Висты» еще не вернулись?

— Нет, капитан. Я еще подумал: что с ними случилось?

— Почему вы так подумали?

— Ну… Простите, капитан, это не мое дело, я знаю… господа поднимаются, когда пожелают, естественно, но…

— Думаю, Марио имеет в виду, — пояснил Генри, — что обычно мы возвращались в отель до половины шестого. Но вчера вечером мы все случайно встретились в «Олимпии» и засиделись там за чаем.

Марио послал Генри жалобно-благодарный взгляд.

— Ясно, — сказал Спецци. — Итак, приблизительно десять минут седьмого, подъемник пуст, постояльцы «Белла Висты» еще в деревне. Что случилось потом?

— Потом я увидел герра Хозера.

— Где?

— Он спускался по дорожке от отеля.

— Откуда вы узнали, что это он? Ведь было темно, и шел сильный снег.

Марио застыл от страха и нечленораздельно что-то пробормотал. Можно было разобрать только слово «ботинки».

— Какие ботинки?

— Ботинки герра Хозера, — чуть взбодрившись, пояснил старик. — Меховые, — добавил он, — с черными пятнами. Я их хорошо знал; ну, и на дорожке был свет.

Потом он доверительно сообщил:

— Я его ждал.

— Ждали?

Марио вдруг снова испугался и быстро объяснил:

— Его багаж уже спустили вниз — перед ленчем, я сам его отправил… Беппи принес вещи из отеля и сказал, что никакой спешки нет, потому что герр Хозер уезжает только на последнем поезде. Поэтому я знал, что он сам тоже должен спуститься в деревню.

— Понятно. Герр Хозер вам что-нибудь сказал?

— Он, как всегда, сказал «добрый вечер», он был очень вежливым господином. — Взгляд Марио, устремленный на капитана, был полон надежды, что ответ того удовлетворил.

— Больше ничего?

— Нет, капитан. Я помог ему сесть в кресло и пожелал счастливого пути.

— Он выглядел как обычно? Был в хорошем настроении?

— Он был такой же, как всегда, капитан.

— И тогда вы видели его в последний раз?

— Si, Capitano.

Спецци, хмурясь, изучил собственные заметки и спросил:

— Не можете ли вы поточнее указать время, когда герр Хозер отправился на канатной дороге вниз?

На лице Марио появились глубокие морщины.

— Простите, капитан… извините… я же не знал, что это важно…

Казалось, старик вот-вот расплачется.

— Не волнуйтесь, — успокоил его Генри. — Я могу назвать точное время. Спуск или подъем занимают двадцать пять минут, я это сам проверял. Когда Хозер достиг нижней станции, было без семнадцати минут семь. Так что, если вы хотите абсолютной точности, то он отчалил от верхней станции в… шесть восемнадцать.

— Благодарю вас. — Спецци с явным удовлетворением внес цифру в свои аккуратные записи.

— Только, капитан… — Марио, в попытке быть полезным, выдал дополнительную информацию: — Боюсь, это не совсем верно. Должно было быть шесть шестнадцать.

— Почему?

— Потому что подъемник остановился на две минуты вскоре после того, как герр Хозер сел в него, — сообщил Марио с триумфальным видом фокусника, доставшего яйцо из уха зрителя. — Предохранитель выбило, — добавил он.

— На вашем конце или на конце Карло?

— На моем, капитан. Бедный герр Хозер, он только начал спускаться, я видел, как он сидит в кресле. Ну, я постарался поменять предохранитель как можно быстрее, но это всегда занимает две минуты. Вы можете проверить в журнале, который я веду. И я знаю, что это правильное время, потому что записал его, посмотрев на часы у себя в будке. Они электрические, так что не врут, — добавил он с оттенком гордости.

— Благодарю вас, — сказал Спецци.

— Конечно, — продолжил Марио, воодушевившись, — это могло занять у меня немного больше двух минут. И тогда, значит, герр Хозер сел в кресло в… пятнадцать с половиной минут седьмого…

— Ладно, ладно, время определено уже достаточно точно, — брюзгливо сказал Спецци, чувствуя на себе насмешливый взгляд Генри, и подчеркнул цифру в своих записях. «Кое-кто, — словно бы говорило выражение лица капитана, — может сколько угодно ухмыляться по поводу точности деталей, но он еще убедится в подобной необходимости».

— Итак, — сказал Спецци после паузы, — что случилось потом?

— Ничего, капитан… пока не прибыли дамы и господа, живущие в «Белла Висте».

— И в какое время это было?

— Я… боюсь, что точно не знаю, капитан…

И снова на помощь пришел Генри.

— Думаю, я могу указать время, если вы действительно хотите его знать.

— Это совершенно необходимо, поймите вы наконец, пожалуйста, — язвительно заметил Спецци по-английски.

— Разумеется, — согласился Генри. — Так вот, мы сидели в «Олимпии», когда Герда заметила, что уже пять минут седьмого. Все расплатились и вышли. Скажем, потребовалось десять минут, чтобы дойти от «Олимпии» до подъемника. Значит, первый из нас сел в кресло в четверть седьмого… Прошу прощения, в восемнадцать минут седьмого, учитывая поломку.

— Ясно. — Спецци записал цифры.

— Таким образом, — продолжил Генри, — они должны были достичь верхней станции примерно тогда же, когда Хозер достиг нижней, и поскольку несколько секунд ушло у нас на то, чтобы осознать тот факт, что он мертв, и остановить подъемник, думаю, последний из нашей группы как раз вылез из кресла, когда подъемник остановился по моему указанию. Все так? — спросил он у Марио.

— Si, si, signor. Последней была фройляйн Герда, я помню. Она как раз шла по тропинке наверх, когда подъемник остановился.

— Вы можете припомнить, в каком порядке ехали постояльцы? — спросил Спецци.

На лице Марио появилась заискивающая улыбка.

— Это очень трудно, капитан. Столько народу ездит каждый день…

— Вы все же постарайтесь.

— Ну… Синьор Джимми был первым, это я помню. А потом, после него, все англичане. Последним из них, кажется, был синьор Роджер. Потом синьор ди Санти, баронесса, потом двое детей и фройляйн Герда. — Старик закончил перечисление с явным облегчением.

— Спасибо, это очень важно. Что было потом?

— Подъемник остановился.

— И что вы сделали? — подстегнул его Спецци, заметив, что поток речи Марио начал иссякать.

— Я позвонил Карло. Еще рано было останавливать подъемник, поэтому я подумал, что опять вылетел предохранитель. Ответил синьор Тиббет. Он сообщил мне, что случилось какое-то несчастье, и велел ждать у себя в будке, пока подъемник не запустят снова. Еще он спросил, все ли лыжники из отеля прибыли, и я сказал — да.

— А теперь, Марио, — закончив писать, Спецци откинулся на спинку кресла, — я хочу, чтобы вы попытались вспомнить, кто еще пользовался подъемником в тот день.

Лицо Марио омрачилось.

— Но, капитан… они же ездят весь день… сотни людей…

— Меня больше интересуют те, кто спускались. Например, герр Хозер раньше в тот день пользовался подъемником?

— Да, капитан. Он спускался незадолго до двенадцати часов.

— До или после того как отправили его багаж?

— До того, капитан. Багаж находился у меня в кабинке с половины одиннадцатого, — объяснил Марио, — но я был слишком занят, чтобы спускать вещи. Беппи сказал, что это не срочно…

— Хорошо, хорошо. Продолжайте.

— В двенадцать заканчиваются занятия в лыжной школе, все идут на ленч, и становится тише. Вот тогда я и отправил багаж вниз. Герр Хозер велел мне сказать Карло, чтобы тот отнес его в «Олимпию», когда подъемник остановят на обеденный перерыв.

— Минутку, — сказал Спецци. — Я хочу знать точно периоды работы подъемника. Когда его запускают утром?

— Без четверти девять, капитан, — к этому времени я прихожу и поднимаюсь наверх. Но никого не сажают на подъемник до девяти — чтобы я был уже наверху, когда туда приедут первые лыжники. Потом он работает до половины первого, когда его останавливают на перерыв.

— Вы обедаете дома?

— Si, capitano.

— Как вы спускаетесь в деревню?

— На лыжах, капитан, — ответил Марио. — Моя нога не настолько плоха, чтобы я не мог одолеть простой спуск.

— Понимаю. А когда подъемник запускают снова?

— Тут все опять как утром: я поднимаюсь без четверти два, а в два подъемник снова начинает работать для лыжников и работает до начала восьмого.

— Что значит — до начала восьмого?

Марио, казалось, занервничал.

— После семи часов никому уже не разрешают пользоваться подъемником, капитан, — пояснил он. — Иногда люди заскакивают в кресла за несколько минут до семи, и тогда подъемник должен работать до того момента, пока все пассажиры не окажутся на верхней станции. Но в этих случаях мы с Карло связываемся по телефону. Если после половины седьмого на подъемник никто не сел — а часто так и бывает, — то мы заканчиваем работу ровно в семь. Поскольку вечером уже темно, я спускаюсь на подъемнике, и, когда оказываюсь на нижней станции, мы останавливаем машину.

— Хорошо, — сказал Спецци, делая соответствующую запись. — А теперь давайте вернемся к герру Хозеру. В котором часу тот вернулся в «Белла Висту»?

— Где-то после полудня, капитан. Точнее не могу сказать… это было самое бойкое время.

Марио с надеждой посмотрел на Генри, но тот покачал головой.

— На этот раз, боюсь, я не смогу вам помочь.

— Жаль. Может, Карло вспомнит. Но в принципе, раз вы, по вашим словам, ждали, что герр Хозер поедет вниз, то вы должны были раньше видеть, что он поднялся?

— Да, капитан, но… — Марио безнадежно пожал плечами.

— А синьор Россати? Он спускался?

— Да, капитан. Около пяти… должно быть… начинало смеркаться. — Марио позволил себе улыбнуться, явно гордясь собственной неопровержимой логикой.

— Не могли бы вы вспомнить, еще кто-нибудь из отеля спускался в деревню?

— Не думаю, капитан…

— Хорошо, Марио, можете идти. И пожалуйста, — добавил он, — не распространяйтесь у «Шмидта» о том, какие вопросы вам задавали.

Марио был шокирован.

— Ну конечно же, не буду, капитан.

— Да, кстати, вы ни о чем не хотите спросить Марио? — Спохватившись, Спецци обернулся к английскому коллеге.

На самом деле было очень много того, что Генри хотел бы еще узнать у Марио, но, решив задать свои вопросы в менее официальной обстановке, он просто покачал головой. Марио, хромая, поспешно вышел из комнаты, и его место занял посыльный Беппи — жизнерадостный здоровяк.

Беппи подтвердил, что синьор Россати велел ему утром отнести багаж герра Хозера к подъемнику, и сообщил, что выполнил поручение около половины одиннадцатого.

— Из чего состоял багаж? — поинтересовался Генри.

— Мы осматривали вещи, — вмешался Спецци. — Два чемодана из тисненой кожи, маленький саквояж с вещами первой необходимости и портфель.

— Точно, — подтвердил Беппи, сияя. — У герра Хозера всегда один и тот же багаж. Я хорошо это знаю.

— Когда вы забирали вещи, герр Хозер был в комнате?

— Si, Capitano. Он стоял у окна, заложив руки в карманы, и смотрел наружу — вот так. У него было очень хорошее настроение.

— Откуда вы знаете?

— Он насвистывал, — объяснил Беппи. — Я пожелал ему удачного путешествия и сказал: надеюсь, мол, вы приятно провели тут время, а он мне ответил: «Не только приятно, Беппи, но и с пользой». Я ему сказал, что такого здорового климата, как у нас, больше нигде нет, а он ответил: «Да, точно. Он принес мне большую пользу».

— Это все, что он сказал?

— Еще он говорил, что хочет успеть на семичасовой поезд до Монтелунги и чтобы Карло отнес его багаж в «Олимпию». Больше ничего.

— А потом вы отнесли вещи к подъемнику?

— Да. Бедняга Марио был очень занят — он мне совсем не обрадовался, должен вам доложить. Но я сказал ему, что это не срочно.

— Вы еще видели герра Хозера в тот день?

— Видел днем. Около половины пятого, наверное. Я понес в бар стул, который чинил, и он был там с синьорой Бакфаст.

— Вы слышали, о чем они говорили?

Беппи как будто даже обиделся.

— Я не подслушиваю личные разговоры гостей, — сообщил он, потом широко улыбнулся и добавил: — В любом случае они говорили по-английски, так что я не понял бы ни слова. А позже я видел герра Хозера, когда тот выходил из отеля.

— В какое время?

— Сразу после шести, капитан. Точно не помню. Я как раз проходил через холл, он попрощался со мной и вышел.

За Беппи последовал Карло, который представил правдивую, чтобы не сказать вдохновенную картину того, что произошло у подножия подъемника. Он также подтвердил сведения Марио о времени, когда разные постояльцы «Белла Висты» пользовались подъемником, но не смог точно назвать время, когда Хозер днем поднимался в отель.

После ухода Карло капитан Спецци вызвал Герду. Генри снова отметил внушающий странное беспокойство настороженно-бесстрастный вид фройлейн. Она была одета во все черное — черные брюки-форлагеры и черный свитер с высоким стоячим воротом, лицо, как обычно, отличалось бледностью. Грациозно усевшись на стул, девушка замерла в ожидании вопросов капитана. Все ее движения, казалось, были сведены к минимуму — она словно бы намеренно экономила энергию, что, по предположению Генри, свидетельствовало о глубоком резерве силы. Спецци смотрел на нее с нескрываемым восхищением. Извинившись за то, что пришлось побеспокоить ее, он не без робости начал задавать вопросы по-немецки.

— Не будете ли вы любезны назвать нам свое полное имя, фройляйн?

— Герда Августа Браун.

— Вы работаете у барона и баронессы фон Вюртбург?

— Да.

— В каком качестве?

Герда чуть-чуть приподняла бровь. Этим едва заметным мимическим движением она безошибочно дала понять, что задавать вопросы, ответы на которые известны всем, — пустая трата времени. Спецци, открывавший новую страницу своего досье, этого не заметил.

— Я присматриваю за детьми, — ответила она.

— Есть ли у вас другие обязанности?

— Как бы это было возможно? У меня их и так достаточно.

Спецци взглянул на нее и немного покраснел, но на спокойном лице девушки не было ни малейшего признака надменности. Он продолжил:

— Пожалуйста, расскажите нам точно, что вы делали вчера.

После короткой паузы Герда поинтересовалась:

— В Италии принято вести допрос в присутствии публики?

И обратила на Генри спокойно-пристальный взгляд.

Спецци к этому времени уже весьма разволновался.

— Я веду расследование так, как считаю нужным, — сказал он и бросил на стол карандаш, остро заточенный грифель которого сломался с тихим треском. — Это не ваше дело, но я поясню: герр Тиббет имеет отношение к британской полиции…

— А-а! — Герда снова посмотрела на Генри, на этот раз с выражением, которое можно было истолковать как удовлетворение. — В таком случае я очень рада его присутствию.

От Спецци не укрылся тончайший оттенок язвительности. Он вспыхнул, но ничего не сказал, хотя вид у него был весьма удрученный.

— Вчера я встала, как обычно, в семь часов утра, — начала Герда, — и одела детей. Мы позавтракали в половине девятого и к половине десятого были готовы встать на лыжи. Сначала мы с детьми съехали в деревню по маршруту номер три, потом поднялись по канатной дороге на Альпийскую розу. Мы проделали три спуска: один утром и два днем. Ленч у нас был с собой, и мы съели его на террасе гостиницы «Роза» на вершине горы. Там в солнечном свете было очень красиво, — неожиданно добавила девушка.

— А потом?

— В пять часов мы закончили последний спуск и, как договаривались, встретились с баронессой в спортивном магазине — она хотела купить детям новые свитера. Совершив покупки, мы отправились в кафе «Олимпия», где присоединились к синьору ди Санти и группе англичан.

Спецци слушал этот пунктуальный доклад, произносимый тихим голосом, со смешанным выражением восхищения и раздражения. Когда Герда сделала паузу, он спросил:

— Видели ли вы в тот день герра Хозера?

— Во время завтрака. Я слышала, как он призвал синьора Россати и попросил его подготовить счет, поскольку уезжал последним поездом.

— И больше вы его не видели?

— До вечера — нет.

Спецци наклонился вперед.

— Что вы хотите этим сказать?

Герда снова едва заметно приподняла бровь.

— Разумеется, то, что я видела его, когда ехала на подъемнике вверх. Он спускался. Полагаю, к тому времени он уже был мертв.

Она говорила без малейшего намека на какие бы то ни было эмоции.

— Расскажите об этом подробнее.

— А что тут рассказывать? Я ехала последней. Первыми поднимались англичане, за ними синьор ди Санти, потом баронесса, Лотти и Ганси. Я была примерно на середине пути, когда увидела спускающегося Хозера.

— Вы без труда узнали его?

— Конечно. Уже стемнело, и шел снег, но от лампы на пилоне света было достаточно, к тому же на нем были эти ботинки из леопардового меха.

— Вы только что сказали, что, по вашему мнению, к тому времени он был уже мертв. А в тот момент что-то подобное не пришло вам в голову?

— Что он мертв? Нет. Он ссутулился, защищаясь от снега, прижал подбородок к груди и надвинул шляпу на глаза. Я заметила, что он покачнулся в кресле, когда оно дернулось, проезжая мимо пилона, и подумала, что герр Хозер, наверное, заснул. — Герда помолчала, а потом по собственной инициативе добавила: — На миг во мне встрепенулась надежда, что он выпадет из кресла и сломает себе шею. Но страхующая перекладина, конечно, это предотвратила.

Если бы Герда достала из кармана ручную гранату и положила ее на стол, это не произвело бы большего впечатления, чем ее слова. Девушка бесстрастно наблюдала, как Спецци вскочил, помянул черта, попросил ее повторить то, что она сказала, — Герда повторила, — и наконец рухнул обратно на стул, промокая пот, выступивший на лбу.

— Вы осознаете, какой опасности подвергаете себя, говоря такие слова, фройляйн? — воскликнул он почти с болью. — Почему вы это сказали? Зачем?

Герда бросила на него быстрый испепеляющий взгляд и обратилась к Генри:

— Вы бы все равно узнали, — сказала она. — Так лучше уж я сама скажу. Я ненавидела Фрица Хозера. Он убил моих родителей.

Это признание снова повергло Спецци в состояние лихорадочного возбуждения.

— Спокойствие! — выкрикнул он.

Герда не обратила на него ни малейшего внимания.

— Фамилия моего отца Браун, — объяснила она Генри, — но у моей матери была другая фамилия — Розенберг. Она была еврейкой. Вы могли слышать имя моего отца — Готфрид Браун.

— Актер, — сказал Генри.

— Да.

— Он был бесподобен. Я видел все его фильмы. Он работал с Дженнингсом и Рейнхардом…

— Да.

— И он, кажется… — Генри смущенно запнулся.

— Он покончил с собой, — ровным голосом подтвердила Герда, — после того как гестапо арестовало мою мать. Мама умерла в Равенсбрюке.

— А какое отношение к этому имеет Хозер? — Спецци отчаянно пытался вернуть себе бразды правления. Герда холодно взглянула на итальянца.

— Не думаю, чтобы вы что-нибудь знали о моем отце, — сказала она. — Он был великим актером и хорошим человеком, но слабым. Он ненавидел нацистский режим, но не имел храбрости открыто противостоять ему. У него случился нервный срыв, и он пошел на консультацию к Хозеру, который в то время практиковал в Берлине. Думаю, именно тогда он впервые начал принимать наркотики.

Повисла неловкая пауза.

— Жизнь в Берлине между войнами была… трудной, — продолжала Герда. — Во всяком случае, так мне рассказывали. Я была тогда маленькой, и моя мать делала все, чтобы я ничего не узнала о… — Она помолчала. — Мне жизнь казалась прекрасной.

Генри живо представил себе эту картину: маленькая темноволосая девочка, защищенная материнской любовью, укрытая от жестокости и морального разложения окружающего мира за хрупкими стенами прелестной детской комнаты, — и то, что должно было случиться, когда эти стены рухнули.

— Я, конечно, знала Хозера, он был нашим семейным доктором. Маме он никогда не нравился, а отец не желал и слышать ни о каком другом враче. Теперь и я подозреваю то, что моя мать подозревала тогда, — Хозер снабжал моего отца кокаином.

— Продолжайте, — тихо сказал Генри.

— Когда ситуация стала совсем плохой для… евреев и положение моего отца больше не могло служить охранной грамотой, мы с мамой уехали к моим тете и дяде, которые жили в деревне. Теперь я понимаю, что мы прятались там, но тогда я этого не знала. Мне то время представлялось каникулами, которые длились и длились. Отец навещал нас время от времени. Мне было всего семь лет, но даже я видела, как плохо он стал выглядеть… и в каком отчаянии пребывал. Однажды, гуляя в саду, я услышала, что отец плачет. Мой отец… плакал. — Единственной эмоцией, окрасившей в этот момент голос Герды, было удивление, вызванное воспоминанием. — Я прислушалась и разобрала, как он сказал: «Они не дадут мне работать… все слишком запуганы». А мама ответила: «Это из-за меня». А потом спросила: «Почему мы не можем уехать, все втроем? Это рискованно, но в данном случае риск оправдан. Мы могли бы поехать в Америку — тебя там хорошо знают…»

Разговор продолжался еще долго…

Герда бросила взгляд на Спецци.

— Однажды, вскоре после этого, отец приехал очень взволнованный, с горящими глазами. Он велел маме быстро собираться, потому что мы уезжаем в Америку. «Но как?» — спросила мама, и отец ответил: «Хозер все устроил». Тогда мама сказала: «Ох, ты глупец! Что ты натворил?!» Но отец ее не слушал. «Это, конечно, дорого, — говорил он, — но оно того стоит. Я продал все — дом, машину… Его друзья заедут за нами сюда сегодня ночью…»

Герда помолчала.

— Помню, мама начала плакать. Я подбежала к ней, и она меня поцеловала. Именно в этот момент мы услышали, как подъехала машина и раздался стук в дверь. Конечно, это было гестапо. Они арестовали маму и забрали бы меня тоже, но моя тетя сказала им, что я — ее дочь. Не знаю уж почему, но ей поверили. Порой они бывали на удивление глупы. Потом гестаповцы похвалили моего отца за лояльность отечеству — за то, что он сообщил о местонахождении моей мамы «в соответствующие органы». В ту ночь тетя с дядей увезли меня на машине. Отец ехать с нами отказался. Он выждал, пока мы уедем, и выстрелил себе в голову.

Повисла тишина. Потрясенный и растроганный, Спецци громко высморкался.

— А вы? — спросил Генри.

— Мы с тетей и дядей скрывались некоторое время, пока гестаповцы не потеряли к нам интерес. Потом вернулись на ферму, и я жила с ними как их дочь. После войны я выучилась на гувернантку, а три года назад поступила на службу к баронессе.

— Когда вы снова встретились с Хозером?

— Когда первый раз приехала сюда с детьми… три года тому назад. Я сразу его узнала. У меня очень хорошая память, — добавила Герда.

— Он знал, кто вы?

— Нет, уверена, что не знал. Браун — очень распространенная фамилия в Германии.

— Почему после войны вы не довели свою историю до сведения властей? — вклинился Спецци.

Герда едва заметно улыбнулась.

— Историю? — переспросила она. — Разговор, подслушанный семилетней девочкой? Разве это доказательство?

— И вы задумали свой план мести. — Теперь голос капитана звучал спокойно, невозмутимо, как-то обреченно.

— Как я могла отомстить? Я просто ненавидела его, вот и все.

Спецци, судя по всему, собрался с силами, чтобы сделать то, что самому ему было чрезвычайно неприятно. Он наклонился вперед над столом и спросил:

— Когда вы забрали у него пистолет?

В первый раз Герда по-настоящему удивилась.

— Пистолет? Какой пистолет?

— Вы знали, что Хозер носит с собой пистолет?

— Нет, не знала.

— И это все, что вы можете сказать?

— Да, капитан. Я избавила вас от кучи лишней работы, но больше ничем помочь не могу. — Герда встала. — Я его не убивала. Хотела бы, но не убивала.

Спецци бросил на нее отчаянный взгляд и сказал:

— Можете идти, но не пытайтесь покинуть отель.

— Благодарю, капитан. — На короткий миг взгляд Герды задержался на красивом смуглом лице капитана, и Генри показалось, что была в них какая-то тоска; затем девушка развернулась и выскользнула бесшумно и быстро, как тень.

— Ну, — сказал Генри, когда за ней закрылась дверь, — откровенность — лучшее оружие. Она была совершенно права, сказав, что вы рано или поздно это узнали бы. Вопрос в том, на самом ли деле мисс Браун обезоруживающе честна или чрезвычайно умна?

— Она — как ангел смерти, — мрачно проговорил Спецци. — Я думаю… боюсь, что нам незачем ждать сообщений из Рима. Вот вам мотив. Вот вам возможность. Вот вам убийца.

Капитан тяжело вздохнул.

— Я бы на вашем месте не торопился с выводами, — сочувственно произнес Генри. — Возможно, вы ошибаетесь.

Кто-то деликатно, но твердо постучал в дверь.

— Войдите! — резко крикнул Спецци. Он ничуть не растерялся, снова увидев на пороге как всегда невозмутимую Герду.

Спецци встал.

— Вы решили сообщить нам что-то еще? — спросил он.

Герда опустила взгляд и покачала головой.

— Я рассказала вам все, что знаю, капитан, — ответила она. — Я пришла лишь для того, чтобы передать вам сообщение моей хозяйки. Баронесса встала и с удовольствием поговорит с вами. Но предпочитает, чтобы беседа состоялась в ее комнате.

С этими словами Герда повернулась и вышла.

Генри вопросительно приподнял брови.

— Ну что, пойдем наверх или все же попросим леди спуститься сюда?

Спецци с хмурым видом пожал плечами.

— Ее отец — граф Понтемаджоре, а муж — барон фон Вюртбург. Идемте наверх.