Глава 1

– Не стану я этого делать! – кричал Патрик Уэлш. – Это неприлично, отвратительно! Если под такое уродство вы дадите двойной разворот, я ухожу.

Он суетливо метался по комнате и даже попробовал вырвать клок волос из своей все еще буйной шевелюры.

Но Марджори Френч твердо стояла на своем.

– Нет, это модная линия и модная длина, Патрик, – сказала она, разглядывая фотографию. – Эта модель будет производить потрясающий эффект и станет главным событием номера. Конечно, ее не назовешь в привычном смысле слова красивой…

– Красивой! – заорал Патрик, воздевая вверх свои огромные ручищи. – Кто сказал, что мне нужны красивенькие картинки? Но я хочу, чтобы в модели была хоть какая–то форма… – Он вдруг понизил голос до вкрадчивого шепота:

– Марджори, милая, послушайте, вы прелестная женщина и к тому же начальство. Пожалейте хоть немного беднягу художественного редактора. Не могу я всадить на двойной разворот этот.., этот пудинг на ходулях.

Наступило напряженное молчание, в соседней комнате Тереза Мастере устало улыбнулась.

– «Тетушка» невозможен. По–моему, мы проторчим тут всю ночь. – Она закурила сигарету и присела на стол, покачивая красивыми ногами.

– Я–то уж, конечно, до утра застряну, – резко сказала Элен Пэнкхерст. – Как всегда. Вы закончите работу, а моя только начнется. – Она громко высморкалась и надела большие очки в оправе из искусственных бриллиантов. – Будь добра, слезь со стола, Тереза. Ты села прямо на подписи.

Дверь в смежную комнату отворилась, и отчетливый голос сказал:

– Мисс Мастере, не зайдете ли вы на минутку к главному редактору?

– С удовольствием, мисс Филд, – ответила Тереза. – Ну вот иду на бой.

Она скрылась за дверью.

– Тереза, дорогая, – донесся спокойный и твердый голос Марджори френч, – Патрику не нравятся материалы Монье. Я хотела бы знать ваше мнение…

Дверь за Терезой закрылась.

Элен Пэнкхерст взглянула на часы. Половина двенадцатого, а еще нет ни одного листа макета.

На освещенной фонарями улице швейцар ресторана «Оранжери», казавшийся совсем маленьким под большим черным зонтом, ловил такси. Усталый, продрогший человек в потертом пальто сидел возле корзины оранжерейных роз. Мостовая поблескивала под январским дождем, как черный атлас.

Половина двенадцатого, вся ночь впереди. Лишь одно окно светилось над рестораном, прямо напротив Элен.

Но здесь в особняке, где размещается редакция популярного журнала «Стиль», все комнаты освещены, и жизнь кипит. В эту ночь редакция готовила специальный выпуск с материалами парижской коллекции мод – событие, из–за которого два раза в год часть сотрудников не расходится до рассвета. Всю ночь в редакции идет работа и не смолкают споры, чтобы в заранее назначенный день читатели смогли насладиться полученными из Парижа репродукциями и указаниями законодателей моды, с которыми их познакомит самый элегантный из модных журналов.

Но читатели в отличие от Элен не поймут, какие огромные усилия требуются, чтобы выпустить шестнадцатистраничное издание журнала на две недели раньше срока. Они и знать не знают, что изумительные репродукции, безупречная цветная печать и красивый набор являются результатом кропотливой длительной работы. «И не досадно ли, – думала Элен, – что самые ответственные в году выпуски создаются наспех среди нескончаемых перепалок, когда нет времени что–нибудь изменить и исправить».

Еще сегодня днем представители «Стиля», сидя в неудобных позолоченных креслах, присутствовали на заключительном показе. Лишь в шесть вечера в последний раз щелкнула камера Майкла Хили, снимавшего Веронику Спенс. Тоненькая и изящная, в шифоновом вечернем платье от Монье, она красовалась на верхней площадке Эйфелевой башни. Только в девять часов усталые Тереза и Майкл, сопровождаемые невозмутимой, энергичной Рэчел Филд – личным секретарем главного редактора «Стиля», – выходили из самолета в лондонском аэропорту. Только в половине одиннадцатого еще влажные фотографии были положены на стол Патрика Уэлша.

А сейчас половина двенадцатого, и в кабинете главного редактора, как всегда, бушует спор, а спорщики, как обычно, выходят из себя, кричат. Какие фото напечатать, какие дать заголовки? Что будет гвоздем номера? В чем выразились новые тенденции моды, а что является лишь неудачным экспериментом?

Привлекательная, белокурая Тереза Мастере окончила один из лучших в стране частных пансионов, почему и осталась недоучкой. Но веянья моды она чувствует как бы кончиками своих удлиненных пальцев, так художник чувствует цвет, а скульптор – форму и материал. Тереза знает все ответы на вопросы, но ей трудно их сформулировать. Патрик Уэлш знает, как эффектнее расположить на полосе материал. А отвечает за все главный редактор Марджори Френч. Они еще не один час проспорят.

Тем временем Элен должна сидеть и ждать, когда ей передадут законченный макет журнала. Лишь после этого она напишет заголовки и разместит их там, где Патрик оставил место. Потом ей предстоит из бессвязных заметок Терезы вывести точку зрения «Стиля» на новый силуэт, предложенный Монье. И на перспективы отделки зубчатой каймой… К семи часам утра вся эта лихорадочная ночная неразбериха должна оформиться в аккуратно отпечатанные заголовки – каждый с фотографией и текстом. Курьеру только останется отнести их в типографию. Слава богу еще, что все это обрушивается на Элен только дважды в год.

Она высморкалась и, наливая себе чай из старенького красного термоса, с раздражением обнаружила, что там, осталось не больше чем полчашки. По внутреннему телефону она набрала номер фотолаборатории.

– Алло, – ответил мрачный голос.

– Эрни, это мисс Пэнкхерст. Пожалуйста, зайдите. И побыстрее! – резко сказала Элен и повесила трубку.

Через две минуты явился угрюмый взъерошенный Эрни и унес термос.

У Элен болела голова; она подумала, что ко всем волнениям и неприятностям этой ночи ей не хватает только простуды.

Она чувствовала себя сейчас много старше своих тридцати четырех лет, и ей очень хотелось лечь в постель. «Но вместо этого Элен допила чай и принялась расшифровывать не слишком грамотные, но колоритные записи Терезы: «Шляпы как тарелки. Оч, важно… Цвета боя быков… Классическое свободное пальто, искромсанное снизу ножницами…»

Все это звучало живо и выразительно, и Элен было досадно, что нельзя напечатать эти заметки в первозданном виде. Она принялась переводить их на язык «Стиля»: «Демонстрируются шляпы, похожие на летающие блюдца… Цветовая гамма от глубокого черного – цвет мантильи – до ярко–красного, как костюм пикадора, оттеняется живым блеском золота… Пальто с оригинальной линией «под оборванца»…»

Она снова высморкалась и пожалела, что не захватила с собой аспирина. Было около полуночи.

В соседнем кабинете Тереза и Патрик ползали среди разбросанных в беспорядке фотографий и листов макета по устилавшему пол фиолетовому ковру.

– Отрежьте шляпу! – гремел Патрик.

– Ни за что, – отвечала Тереза. – В этом году самое главное – шляпа.

– Ладно, – злился Патрик, – будь по–вашему. Можете лепить свою корзинищу хоть на весь разворот.

Дверь, ведущая в художественную редакцию, тихо отворилась, вошел Майкл Хили – высокий, худощавый, элегантный. Его длинное лицо осунулось от усталости, волосы были взлохмачены, пиджак он снял.

– Я, конечно, всего лишь фотограф, – сказал он язвительно. – Но не сообщите ли вы мне, черт побери, что вы собираетесь сделать с этой фотографией? Я сниму свою подпись.

– Постойте, Майкл, – Марджори Френч откинулась в кресле. – Давайте–ка подумаем. Вы считаете, что если эту фотографию подрезать, она пропадет? Я согласна с вами.

– Спасибо, Марджори.

– Сделаем так: это фото не тронем. Шляпу дадим крупным планом на всю полосу. А шифоновый туалет от Монье вообще уберем. Вы будете очень огорчаться, Тереза?

Тереза задумалась.

– Пожалуй, нет, – сказала она наконец.

– Марджори, милая, вы гений! – Патрик встал с пола и гаркнул:

– Дональд!

Из дверей художественной редакции пулей выскочил темноволосый молодой человек.

– Возьми весь этот сор, шотландская твоя душа, и поскорей сожги! – весело крикнул Патрик, сгребая с пола кучу бумаг. – И побыстрее увеличивай Диора, мы его подклеим….

Он исчез в своем кабинете. Марджори Френч улыбнулась так весело и молодо – трудно было поверить, что ей уже под шестьдесят.

– Теперь можно передохнуть, – сказала она. – Я, пожалуй, пойду в комнату отдыха.

Она встала, очень прямая, подтянутая, ни один волосок не выбивался из ее подсиненной прически.

– Майкл, вы отпустили Эрни? В фотолаборатории, наверное, все сделано.

– Он уже десять минут как смылся.

Когда дверь за Марджори закрылась, Майкл сказал:

– Надеюсь, она здорова. Никогда еще не видел ее в таком… Тереза зевнула и потянулась.

– Она же не сверхчеловек, мой милый, хотя многим почему–то именно так кажется. Она устает, как все мы, просто виду не показывает. Как ни печально, Марджори очень зависит теперь от Элен…

Громкий стук машинки напомнил Терезе и Майклу, что они забыли о присутствии в кабинете третьего лица: Рэчел Филд. Тереза слышала, что секретаршу главного редактора считают строгой и придирчивой, но сама она не знала Рэчел с этой стороны. Ее положение в редакции – Тереза возглавляла отдел мод – ограждало ее от знакомства с неприятными чертами характера секретарши.

Что касается Рэчел, то она относилась к мисс Мастере со скрытой неприязнью. Вот мисс Френч – это начальница, сотрудничеством с которой можно гордиться. Добрая, иногда даже слишком добрая, по мнению Рэчел, но решительная, знающая и с должным уважением относится к тому образцовому порядку в бумагах и делах, который навела здесь Рэчел Филд. А мисс Мастере.., рассеянная, безответственная, избалованная. И еще смеет обсуждать мисс Френч. Рэчел со злостью ударила по клавишам машинки.

– А знаешь, – заметил Майкл, – я, пожалуй, тисну новый отпечаток шляпы. Этот темноват. – Он поднял снимок с пола. – Удивительно все–таки сложена эта Вероника. Я мог бы кое–что сделать из нее.

– Не сомневаюсь, – со смешком ответила Тереза.

– Вовсе не то, что ты думаешь.

И, поцеловав ее, Майкл вышел. В художественном отделе он прошел мимо Патрика Уэлша и Дональда Маккея, окруженных фестонами снимков, и укрылся в своих владениях – в уютной полутьме фотолаборатории.

Часы показывали полпервого ночи.

***

Марджори Френч лежала на кушетке в комнате отдыха, пытаясь побороть усталость. Она чувствовала себя старой и больной. Много лет, гораздо больше, чем ей бы хотелось, участвовала она в этих ночных авралах и даже любила их. Еще в прошлом году она могла с легкостью загонять всю редакцию до полного изнеможения – сил у нее хватало. А нынешняя усталость пугала ее. Спасибо еще Терезе и Элен. Бедная Элен! У нее ясная голова и хороший литературный стиль, но чувство моды отсутствует начисто. Что поделаешь – не часто встречаются люди, в которых, как в самой Марджори, сочетаются все эти качества.

Марджори была достаточно умна, чтобы, не впадая в тщеславие, оценить свои достоинства. И оттого еще сильнее беспокоилась: кого назначить своей преемницей? Ей ведь вскоре придется уйти. Кто займет ее место – Тереза или Элен? На первый взгляд из Терезы никогда не выйдет главный редактор. Ей не хватает усидчивости, такта, чувства ответственности, порой она ленится – и все же в ней есть то, что более всего нужно журналу и без чего он погибнет.

Элен, казалось бы, подходит больше, но она не может угадать, что будет гвоздем сезона. И еще одно: Марджори знает, что Элен предана журналу и будет спокойно работать и под руководством Терезы. А вот Тереза ясно дала понять: если редактором будет Элен, она тут не останется.

Марджори закрыла глаза и, как велел ей доктор, расслабилась. Но, услышав где–то совсем рядом торопливый стук машинки, подняла голову. Конечно, это не мисс Филд – она слишком далеко. Печатают в соседней комнате, у Олуэн.

Марджори сердито поднялась с кушетки и вышла в коридор. Так и есть: в комнате Олуэн горит свет.

Олуэн Пайпер, редактор отдела искусств, выглядела весьма эксцентрично. Некрасивая, в ярко–оранжевом вечернем платье, которое ей вовсе не шло, и в больших роговых очках, она с усердием стучала на машинке. Чтобы чувствовать себя удобнее, она даже разулась. На полу валялись парчовые туфли, а рядом с ними небрежно сброшенная белая мохеровая шаль.

Олуэя не слышала, как отворилась дверь. Лишь когда Марджори строго ее окликнула, девушка удивленно подняла глаза.

– Что вы здесь делаете, Олуэн, в такое время?

– Извините, мисс Френч, я не хотела… – смутилась Олуэн.

– Некоторым из нас пришлось остаться допоздна, так как готовится парижский выпуск, – сказала Марджори. – Но вы едва ли так уж перегружены работой.

Олуэн покраснела.

– Нет, нет.., конечно, нет. Я только.., ну… Я сейчас видела премьеру «Люцифера»… И я в таком восторге!.. – Олуэн сняла очки. Ее смущение прошло, и она сияла от возбуждения. – Это огромное событие в истории английского театра, мисс Френч. Я просто должна была все записать, под свежим впечатлением…

– Апрельский номер уже распланирован.

– Мисс Френч, я знаю, но Джона Хартли непременно нужно снять в этом замечательном гриме. Я видела его после спектакля, и он обещал рассказать, как он – актер антибрехтовской школы – понимает пьесу.

– Вы молодчина, Олуэн. Поздравляю, – Марджори постаралась, чтобы голос ее прозвучал тепло и дружелюбно. – Мы дадим ваш материал в апрельском номере. Но, право, вам пора домой. Не нужно переутомляться.

– О, что вы, я люблю работать по ночам…

Марджори Френч взглянула на взволнованное молодое лицо, на безнадежно безвкусное, закапанное чернилами платье, на неуклюжие ноги–тумбы – и как бы узнала себя в свои двадцать два года, нескладную выпускницу Кембриджа, окончившую курс с отличием и страстно увлеченную вечными проблемами искусства.

Но отражение в стенном зеркале глядело на нее с безжалостной насмешкой: элегантная, затянутая в корсет дама с подсиненными волосами…

– Мода – это тоже искусство, – сказала она вслух.

– Конечно, мисс Френч, – вежливо согласилась Олуэн.

Марджори попрощалась и быстрыми шагами направилась в свой кабинет.

Половина второго. Страсти мало–помалу улеглись, и все почувствовали, как они устали. Не без едких замечаний были наконец одобрены последние листы макета, и фотостат закрыли чехлом до утра. Дональд Маккей вытер лоб и натянул пиджак. Патрик Уэлш мог теперь со спокойной совестью глотнуть ирландского виски из спрятанной в нижнем ящике стола фляжки, после чего тихонько засвистел себе под нос. Патрик был доволен вечером, он от души наслаждался этими темпераментными поединками, из которых почти всегда выходил победителем.

В комнате отдыха Тереза Мастере пудрила свой изящный носик. Майкл Хили, расчесав прямые светлые волосы, с огорчением заметил, что красная гвоздика у него в петлице завяла. Марджори Френч поправила шляпу и попросила Рэчел Филд вызвать по телефону такси. Затем, чувствуя себя немного виноватой, она вошла в кабинет Элен.

Та сидела за машинкой. Ее стол был завален грудой бумаг и листов макета. Темные волосы Элен растрепались, росинки пота на остром, немного длинноватом носу блестели почти так же ярко, как искусственные камешки в оправе ее очков.

– Мне очень не хочется оставлять вас одну, дорогая Элен, – начала Марджори. – Может быть, мне остаться и помочь вам?

– Нет, спасибо, Марджори, – суховато отказалась Элен. – Когда вы все уйдете, я смогу наконец спокойно поработать.

– Ну ладно, – согласилась Марджори, – но завтра вы непременно должны взять выходной.

– Боюсь, что не смогу. Завтра надо представлять апрельские модели. Я приму ванну, позавтракаю и вернусь.

Марджори неохотно удалилась. Элен вставила в машинку чистый лист бумаги и написала: «В Париже утверждают, что весной будут в моде отрепья и лохмотья…»

В этот момент появился Годфри Горинг, директор издательства «Стиль». Ему едва перевалило за пятьдесят, и его респектабельная внешность – седые волосы и внушительная осанка – давала верное представление о роде его занятий: деловой человек с головы до ног. Несколько лет назад, когда журнал испытывал серьезные затруднения, Горинг сумел вытащить «Стиль» из беды. И удалось ему это потому, что он ни в чем не мешал своим сотрудникам. Гордясь тем, что у него в журнале работают крупнейшие специалисты эфемерного искусства моды, он предоставлял им полную свободу действий. Мирился с их горячими темпераментами, выходками и терпимо относился к самым сумасбродным идеям. Успех или неудачу этих идей он оценивал просто: в зависимости от заказов, поступающих от владельцев крупных фирм готового платья, модели которых продаются по самым высоким ценам. Лишь когда доходы начинали падать, он позволял себе давать осторожные рекомендации своим редакторам.

К счастью, делать это приходилось редко. И тем не менее без его незаметного руководства журнал мог снова оказаться в прежнем неустойчивом положении. Из всех его подчиненных лишь Марджори Френч понимала это. И она была, как часто подчеркивал Горинг, самым ценным достоянием «Стиля». Марджори точно и безошибочно предугадывала направление моды, и в то же время Горинг смог спокойно доверить ей административные и финансовые дела компании, когда год назад летал в Америку. Годфри Горинг был очень высокого мнения о Марджори.

Ценил он также бескорыстную преданность делу других сотрудников, способных на такие вот ночные авралы. Этой ночью ему захотелось как–то их вознаградить.

В ресторане «Оранжери» только что закончился деловой ужин, который был дан Хорэсу Барри – владельцу фирмы готового платья «Барри–мода». Горингу удалось запродать ему под многокрасочную рекламу несколько страниц в ближайших номерах. За кофе к ним присоединился Николас Найт – одаренный молодой художник–модельер, про которого говорили, что он вскоре войдет в Большую Десятку законодателей моды. Салон, ателье и квартира Найта были расположены над рестораном «Оранжери», как раз напротив редакции «Стиля».

В половине второго, когда ресторан уже закрывался, Годфри предложил своим собеседникам поехать к нему домой пропустить по последнему стаканчику на сон грядущий. Стоя на залитой дождем мостовой, он заметил, что окна редакции все еще светятся. В эту минуту парадная дверь отворилась, и на улицу вышел Дональд Маккей. Поеживаясь, он приподнял воротник плаща. Горинг сразу узнал его.

– Ну как там дела?

– Все в порядке, сэр. Мы только что закончили. Кроме, конечно, мисс Пзнкхерст.

– А, прекрасно. Доброй ночи, Маккей.

Дональд поспешил прочь, а Годфри вернулся к своей машине. Именно в этот момент ему захотелось пригласить к себе всех оставшихся сотрудников.

Дональд уже захлопнул входную дверь, но у Горинга был свой ключ. Он вошел в парадное, потом в лифт и поднялся на четвертый этаж.

Он появился как раз вовремя: мисс Филд только что сообщила Марджори, что вызвать такси не удается.

– Дорогие мои труженики! – начал он. – Сейчас вы все поедете на моей машине ко мне, на Бромптон–сквер. Мы выпьем шампанского, а затем Баркер развезет вас по домам. Никаких возражений!

Он обвел глазами комнату и прикинул в уме: Барри с Найтом уже поехали к нему домой в машине Найта, значит, кроме него самого – раз, два, три, четыре, пять человек… Пять? – как всегда, он не заметил мисс Филд.

– И мисс Филд, конечно, тоже едет с нами. Вы согласны, мисс Филд? Я себе представляю, сколько вам пришлось поработать, наша незаметная героиня!

– Большое спасибо, мистер Горинг, но я, пожалуй, откажусь. Мне нужно домой. Ведь я приехала сюда прямо с парижского самолета. Мой чемодан еще здесь…

– Господи, подумаешь, – перебила Тереза. – Наши с Майклом вещи тоже здесь., Я и забыла о них. Они там, в темной комнате, да, милый? Годфри Горинг нахмурился.

– Мы–то все поместимся, но боюсь, для багажа уже не найдется, места, – сказал он. – А почему бы вам не оставить здесь чемоданы до завтра? Это, куда удобнее. Ну пойдемте! И вы тоже, мисс Филд. Я настаиваю, Я просто требую.

Несколько минут спустя все шестеро разместились в темно–сером «бентли», который урчал у входа. Годфри включил скорость, и машина двинулась по мокрой улице. Но перед этим Годфри выручил продавца роз – взял три последних букета и преподнес их Марджори, Терезе и Рэчел.

В «Оранжери» усталые официанты опускали жалюзи, подсчитывали чаевые. Олуэн Пайпер, оторвавшись от машинки, взглянула на часы и с удивлением увидела, что уже десять минут третьего. Взяв большой словарь, она с радостью убедилась, что правильно употребила два слова, в значении которых сомневалась. Театральному критику постоянно приходится выкапывать слова, которые не слишком часто употребляются другими авторами.

А в противоположном конце коридора Элен Пэнкхерст закончила введение к материалам парижской коллекции. Она слышала голос Годфри Горинга и обрадовалась, что он и остальные укатили и оставили ее в покое. Теперь можно взяться за подписи.

«Монье берет полосу шелка цвета баклажана, добавляет крошечные бриллианты, взбивает все это в легчайшую, похожую на меренгу шляпку…»

Она чихнула, снова высморкалась и вдруг почувствовала, что озябла, хотя в комнате было тепло. Она встала, чтобы включить электрокамин, и, наткнувшись на что–то, с досадой увидела, что это чемодан. Не новый, но из хорошей кожи, с потускневшими золотыми инициалами «Р. Ф.» на крышке. Один из замочков расстегнулся, и из–под крышки высовывался кусок оберточной бумаги. Элен хотела защелкнуть замок, но расстегнулся и второй. Крышка отскочила, и несколько предметов выпало на пол. Элен слишком устала и слишком спешила, чтобы закрывать этот набитый чемодан.

Спустя некоторое время Элен прервала работу, подыскивая синоним к слову «белый», и вдруг вспомнила, что Эрни так и не принес ей термос. Тогда она прошла по коридору в темную комнату. В кладовке ее внимание привлекли еще два чемодана, почему–то стоявшие под водопроводной раковиной. Один был из добротной свиной кожи с инициалами «М. X.». Второй – белый с большой пунцовой наклейкой, на которой было нацарапано: «Тереза Мастере. Отель «Крильон». Париж». Элен не знала, как ей быть: в одном из этих чемоданов наверняка лежала вещь, которую ей не терпелось получить. Она тронула замок. Чемодан не был заперт. Элен открыла его, нашла то, что ей было нужно, и опять закрыла. Затем, забыв про термос, вернулась к себе.

Вскоре она услышала шаги в коридоре и почти не удивилась, увидев направлявшуюся к лифту Олуэн Пайпер.

– Доброй ночи, Элен! – крикнула Олуэн. – До завтра. Элен не ответила. Она была занята обманчиво–простеньким «маленьким» черным платьем от Монье из шелка с мохером. Чуть позже она услышала, как стукнула дверь лифта, и мысленно отметила, что Олуэн наконец ушла. Несколько часов спустя, когда ей оставалось придумать еще кучу подписей, Элен вдруг сильно захотелось чаю, и она опять отправилась искать свой термос. Держа в руках пачку заметок и читая их на ходу, она дошла до темной комнаты, где обнаружила термос, стоявший рядом с чайником, и, значит, уже полный. Снова уткнувшись в заметки, она возвратилась в кабинет, поставила термос на стол и налила себе чашку чаю.

Вставив чистый лист в машинку, Элен принялась печатать. На минуту задумалась над словом и, не сводя глаз с текста, протянула руку к чашке, и жадно выпила. Это было в половине пятого.

Молодой курьер из типографии «Пикчюрал Принтерз Лимитед» был вне себя. Утро выдалось скверное, хмурое, моросил мелкий дождик, а он с семи часов, как ему было ведено, торчал возле дверей редакции. Прошло уже минут пятнадцать, а входные двери все не открываются, в вестибюле темно и пусто. Он снова нажал кнопку звонка. Непохоже, что наверху никого нет, – одно из окон на четвертом этаже светится. Посыльный скорей удивлялся, чем злился. Он уже два года обслуживал «Стиль», и каждый раз все шло точно по расписанию. В Сиденхэме ждали наборщики, и если материал задержится в редакции, его просто не успеют напечатать. Восемь часов – крайний срок. Зная, как забиты в этот час улицы машинами, он чувствовал, что не успеет.

– Небось заснула, чертова баба, – бормотал он под нос. Посыльный знал, что Элф, швейцар, приходит лишь к восьми, чтобы впустить в помещение орду оживленных уборщиц. – Что же делать?

Он вышел на мостовую и оглушительно свистнул. Никто не шелохнулся, только вынырнул продрогший и, как видно, заскучавший полисмен.

– Что случилось, приятель? – спросил он дружелюбно.

– Я ровно в семь должен забрать отсюда срочный материал, а они там заснули.

– Ну из–за этого все же не стоит будить весь квартал, – благодушно сказал полисмен. – Знаешь что, тут во дворе есть телефонная будка. Поди да позвони – они и проснутся. А я посторожу твой мотоцикл.

– Спасибо, друг! – И курьер торопливо нырнул в подворотню. Вскоре полисмен услышал настойчивые звонки внутри здания. Это продолжалось минуты две. Затем вернулся огорченный курьер.

– Боюсь, сынок, я не смогу тебе помочь. – Полицейский, как видно, и впрямь ему сочувствовал:

– Подожди пока кто–нибудь придет с ключом.

Он усмехнулся и двинулся дальше в поисках беспорядков и преступлений. В половине восьмого курьер позвонил в Сиденхэм, и его обругал старший наборщик. Можно подумать, что это он во всем виноват!

…Без десяти восемь, когда улица проснулась, зашевелилась и потянулась за бутылками с молоком, приплелся Элф, ворчливо жалуясь на плохую погоду и ревматизм.

– Ты не волнуйся, – ободрил он парня. – Сейчас поднимусь наверх, посмотрю, в чем там дело. А ты войди пока что, обогрейся. Старик отпер дверь и вошел в лифт.

– Я мигом, – сказал он.

В самом деле, минуты через полторы лифт снова был уже внизу. Элф выскочил оттуда испуганный, бледный. Он схватил курьера за руку.

– Полицию! Доктора!.. Быстро!

– Что там стряслось?

– Мисс… Мисс Пэнкхерст… С ней что–то страшное… Мне кажется, она.., мертвая…

– А где мой пакет?

– Какой еще, к черту, пакет! – Элф немного пришел в себя. – Зови полицейского, парень! Говорю тебе, она умерла.

Глава 2

«Париж. Отель «Крильон“

Понедельник.

Дорогая тетя Эмми!

Еле нашла время черкнуть Вам несколько строк. Мне никогда еще не приходилось столько работать. Когда–то мне казалось, что быть манекенщицей легко – знай красуйся себе в роскошных туалетах! Мы почти весь день провели на самом верху Эйфелевой башни (хорошо еще, что я не боюсь высоты), а прямо оттуда – в студию, где черт те что творилось. Я так устала, что едва держалась на ногах. Но какие платья! Мне очень повезло, что я работаю для «Стиля», – у них все такие симпатичные. Мисс Мастере я нисколько не боюсь, а Майкл Хили просто душенька. Вы помните, как я дрожала при мысли, что мне придется с ним работать. Мисс Филд тоже очень добра ко мне. Я ее сначала побаивалась, но она молодец, такая энергичная – без нее мы бы ни за что не получили модели из салонов – она просто отвоевала их.

Мне бы хотелось побыть тут хоть немножко и посмотреть Париж, но завтра вечером мы улетаем домой, а в среду утром я опять буду занята в «Стиле».

Крепко целую Вас и обнимаю, дорогая тетя Эмми! Большой привет дяде Генри. Можно будет забежать к вам, когда я вернусь?

Ронни».

Это письмо Эмми Тиббет читала с улыбкой. Она очень любила свою племянницу и крестницу – дочь сестры. На ее глазах Вероника из неуклюжей школьницы превратилась в ослепительную красавицу. И это она, Эмми, поддержала девочку, когда в семнадцать лет та заявила, что ей до смерти хочется стать манекенщицей.

Старшая сестра Эмми – Джейн вышла замуж за фермера Билла Спенса и жила в тихой девонширской деревушке, где главным событием года была приходская выставка цветов. Естественно, что родители Вероники были просто ошарашены затеей дочери. Они тут же обратились к Эмми с просьбой «вразумить девчонку».

Но Эмми их не поддержала. Она рассуждала практически.

– Послушай, Джейн, – сказала она сестре. – Давай смотреть правде в лицо. Способности у Ронни средние. Что ее ожидает? Окончит курсы секретарши, как миллионы других, будет томиться в какой–нибудь пыльной конторе.

– Но быть манекенщицей…

– Быть манекенщицей, – с лукавой улыбкой перебила ее сестра, – это весьма уважаемое занятие. Надеюсь, ты не думаешь, что она будет позировать голая?

Джейн покраснела.

– Н.., нет. Ну, как хотите… Тебе виднее, Эмми.

Так началась карьера Вероники Спенс. Через полгода ее записная книжка была сплошь заполнена заказами. А в девятнадцать лет, то есть сейчас, она удостоилась высокой чести быть посланной в Париж и демонстрировать туалеты для «Стиля». Полгода назад она переехала в маленькую квартирку на Виктория–гров, где поселилась с другой манекенщицей, избалованной и непоседливой, как котенок, зеленоглазой и черноволосой Нэнси Блейк.

А у Вероники волосы золотистые, нежная кожа, так и не потерявшая деревенского загара, всегда широко открытые светло–карие глаза. Этакая сельская красавица, простая и безыскусственная, глядя на которую вспоминаешь запах сена, жимолости, свежеиспеченного хлеба. Как раз такую модель ищут фотографы. В девятнадцать лет Вероника зарабатывала почти вдвое больше своего знаменитого дядюшки – Генри Тиббета, старшего инспектора Скотланд–Ярда.

Но, несмотря на это. Вероника оставалась простой, восторженной и неиспорченной. Девушка никогда не забывала, что, если бы не тетя Эмми, ее жизнь была бы совсем не такой интересной. Поэтому даже среди столпотворения парижского показа мод она выкроила время, чтобы написать любимой тетке.

Эмми снова перечитала письмо племянницы. Возвращаются они во вторник. Сегодня среда, значит, Вероника уже дома…

Но тут раздался телефонный звонок. Это, конечно, Вероника. Как странно, почему она звонит утром, в самый разгар работы?

– Тетя Эмми! Ой, я так рада, что вас застала. Вы представляете, какой ужас! Дядя Генри уже здесь, и все просто с ума посходили. Ее только что отсюда унесли.

– Кого ее? О чем ты, Ронни?

– А вы еще не читали в «Стэндарде»? Здесь сейчас полно полицейских и репортеров….

– Вероника, что ты болтаешь! Хоть объясни, откуда ты звонишь.

– Конечно, из редакции. То есть из автомата с улицы. Дядя Генри сказал, что я могу вам позвонить…

– Дядя Генри? А как он оказался там, в редакции?

– Но ведь ее убили.

– Убили? Кого?

– Мисс Пэнкхерст, заместительницу главного редактора. Говорят, ее отравили, и, кажется, Тетушка (так мы зовем Уэлша) что–то знает, но не хочет сказать дяде.., то есть для Тетушки–то он не дядя…

– Послушай, Ронни, возьми–ка ты лучше такси и приезжай сюда, а то у меня голова идет кругом.

– По–вашему, я несу чушь? Видели бы вы, что тут творится! Ладно, тетечка, я у вас буду минут через десять…

Старший инспектор Генри Тиббет прибыл в редакцию «Стиля» в начале десятого. К этому времени на улице уже скопилась толпа, и несколько вежливых молодых констеблей уговаривали собравшихся разойтись. В остальном все выглядело вполне спокойно.

Войдя в старинный – восемнадцатого века – холл, Генри натолкнулся на охранявшего помещение сержанта.

– Рад вас видеть, сэр, – с чувством произнес сержант. – Нам здесь здорово достанется, уж это точно.

– Что вы имеете в виду?

– Женщины, – мрачно пояснил сержант. – Манекенщицы и прочие. Реву не оберешься.

– Я что–то никого не вижу. Куда вы их дели?

– Слава богу, они еще не приходили, – сказал сержант. – Тут пока только несколько уборщиц и швейцар, который нашел тело, сэр.

– А когда же придут все другие?

– Вообще–то, должны в девять тридцать. Но швейцар говорит, что сегодня кое–кто может опоздать.

– Почему?

– Они работали ночью, как я понял.

В это время возле входных дверей началась какая–то возня. Генри обернулся и увидел дюжего констебля, боровшегося с парнем в кожаной куртке. Сержант вздохнул.

– Видали? – И крикнул юноше в куртке:

– Сколько раз тебе говорить – марш отсюда!

– А пакет! – кричал парень. – Гоните пакет! Это же парижский. Он к восьми часам нужен.

– Вот псих, – флегматично заметил сержант. – Пока еще только один. А там подойдут и другие.

– Подождите минутку, – остановил его Генри и обратился к посыльному:

– Если я верно понял, вы должны были взять у них парижский репортаж и к восьми утра отнести в типографию?

– Да, сэр, – оживился посыльный. – Это очень срочно. Вы не можете добыть его для меня?

– Срочно–то срочно, – сказал Генри, – да здесь, видите ли, случилось несчастье. Умер человек. Лучше позвоните в типографию, предупредите их. А я постараюсь сделать что возможно.

– Спасибо, сэр! Вы сразу увидите наш пакет. Он должен быть в кабинете редактора, и на нем надпись: «В типографию».

Курьер продолжал еще что–то кричать и тогда, когда Генри с сержантом вошли в лифт.

– Ну а теперь, – сказал Генри, – введите меня в курс дела. Рядом с огромным сержантом он выглядел малорослым и неказистым. Ничем не примечательный немолодой мужчина лет за сорок, голубоглазый, со светлыми, чуть рыжеватыми волосами. Манеры скромные, голос тихий. Он казался нерешительным и робким. Но внешность эта была так же обманчива, как обманчиво простенькими кажутся «маленькие» черные платья от Монье.

Сержант, прекрасно зная, что обязан доложить обо всем четко и подробно, стал рассказывать, тщательно подбирая слова.

– Хатчинс, дежурный по этому кварталу, позвонил нам в участок в семь пятьдесят шесть, – начал он. – Тот парнишка выбежал из здания и чуть его с ног не сбил. Хатчинс с ним и раньше разговаривал – примерно в четверть восьмого, когда этот парень чуть не перебудил весь квартал. Теперь ясно, что дама, которая должна была отдать ему его драгоценный пакет, была уже мертва. Хатчинс тогда взялся покараулить его мотоцикл, пока курьер звонил в редакцию по телефону. Но никто, конечно, не ответил, и только позже, без десяти восемь, Элфред Сэмсон, швейцар, вошел в здание и поднялся посмотреть, в чем там дело. Он–то и увидел первым, что эта дама умерла. Цианистое отравление. Это уж точно. Сейчас ее осматривает доктор. Но я помню тот прошлогодний случай – это циан, точно вам говорю.

– А кем она у них работает…, работала? Сержант заглянул в свой блокнот.

– Мисс Элен Пэнкхерст, заместитель главного редактора. Вот почти все, что мне удалось выяснить, пока не нагрянули уборщицы. Наверх я их, конечно, не пустил, а задержал в приемной на случай, если вы захотите с ними потолковать.

– Что еще вы сделали?

– Позвонил главному редактору – мисс Марджори Френч. Она сейчас будет здесь.

– Разумно, – одобрил Генри. – А что вам известно о родных погибшей?

– Пока ничего. Может быть, что–нибудь знает мисс Френч. Я решил не трогать сумочку умершей и в столе ничего не смотрел.

Лифт мягко остановился на четвертом этаже. Генри вышел и огляделся.

«Стиль» размещался в старинном доме. Было заметно, что эту старину, несмотря на требования времени, бережно охраняют и поддерживают. На дверях – обрамленные позолоченными рамками, со вкусом сделанные таблички: «Мисс Элен Пэнкхерст, заместитель главного редактора», «Мисс Тереза Мастере, редактор отдела мод». В конце коридора еще одна дверь с надписью: «Мисс Марджори Френч, главный редактор». А на противоположной двери простая деревянная дощечка с одним словом: «Моды». И два объявления, прикрепленные лейкопластырем: «Посыльные и манекенщицы на примерку – сюда». И на втором: «Входите сразу. Если будете стучать, вас не услышат».

Сержант осторожно кашлянул.

– Она здесь, сэр. В своем кабинете.

– Расскажите–ка мне хоть немного, что это за ночная работа? – попросил Генри. – Эта мисс Пэнкхерст, очевидно, тоже участвовала в ней?

– Я мало что разузнал, сэр, – ответил сержант. – Вы лучше у самой мисс Френч спросите. Швейцар мне только объяснил, что все должны были работать допоздна, потому что готовился какой–то специальный выпуск. Он не знает точно, кто тут оставался, но говорит, что этими делами занимается всегда начальство, самая верхушка. А эта бедная леди должна была все написать. Поэтому она в таких случаях оставалась здесь на ночь и в семь часов утра вручала материал нашему приятелю – курьеру. Остальные уходили раньше. Это все, что я могу вам сообщить.

– Ну что ж, – сказал Генри, – давайте на нее взглянем.

Он открыл дверь кабинета.

Если входишь в комнату, где лежит труп, то вряд ли станешь обращать внимание на что–нибудь другое. И все же первое, что заметил инспектор, была вовсе не Элен, а царивший в кабинете беспорядок. Оба стола завалены грудами бумаг. Как будто какой–то сумасшедший разбросал их по комнате нарочно. И уж совершенно неожиданным было то, что творилось около стола Элен. Пол устлан женским бельем вперемешку с чулками, блузками, свитерами, бусами, головными щетками, которые вывалились, надо полагать, из пустого чемодана, стоящего посреди этого хаоса. Коробочка пудры открылась и усыпала всю комнату тонкой розовой пыльцой. Воздух был насыщен тяжелым, густым ароматом, исходившим от валявшегося на полу разбитого флакона духов с парижской этикеткой. Если добавить, что, кроме центрального отопления, в комнате горел еще и электрокамин, легко представить себе, как там было душно. Генри почувствовал, что его мутит.

А среди всего этого хаоса, уткнувшись лицом в клавиши машинки, сидела мертвая Элен. Генри увидел, что она была привлекательной женщиной. Темные волосы изящно уложены, стройная фигура. Одета в очень простую серую юбку и пушистый белый свитер. Даже сейчас во всем ее облике оставалась таинственная печать элегантности, которую в какой–то мере придавала всем сотрудникам работа в журнале «Стиль». Темно–серые замшевые туфли были мягки, как перчатки. Одна туфля валялась под столом рядом с такой же темно–серой сумкой. На столе лежали очки в усыпанной искусственными бриллиантами оправе. Левая рука Элен все еще покоилась на клавишах машинки, правой она продолжала сжимать обломок разбитой чашки – синей с белым. Подсохшая лужица чая темнела на пестрой циновке, а старый красный термос скромно стоял в дальнем конце стола.

– Здорово здесь воняет, верно? – поморщился сержант. – Я думаю, доктор радехонек был поскорее отсюда выбраться. Он, наверное, ждет вас в соседней комнате.

Генри рассеянно кивнул. Он смотрел на руки умершей, так не соответствовавшие ее элегантной внешности. Крепкие, с подстриженными ногтями, без лака. Рабочие руки… Обручального кольца не было, Затем он осмотрел машинку: клавиши тоже покрыты тончайшим слоем розовой пудры. А на вставленном в каретку листе напечатано: «Чернильно–синие розы, разбросанные по белому муслину, придают…» Здесь текст обрывался. Похоже, что тому парнишке долго еще придется ждать парижских материалов… Генри очень осторожно вынул из термоса пробку, предварительно обернув ее чистым носовым платком. Понюхав содержимое термоса, он убедился, что еще теплый чай сильно отдает горьким миндалем.

– Сомнений нет, – заключил он, – в термосе циан. Чай нужно послать на экспертизу, но я и так слышу, – он заткнул термос пробкой. – Фотографы и дактилоскописты уже все обработали?

– Да, сэр.

– Тогда пусть ее унесут. Но смотрите у меня: больше ничего не трогать. Я повидаюсь с доктором.

– Он там, сэр, в кабинете главного редактора, – сержант указал на дверь, ведущую в смежную комнату.

Когда начнут подходить сотрудники, задержите их внизу, пока мы тут не оглядимся.

Соседняя комната резко отличалась от кабинета Элен. Она была значительно больше и просторнее. На стенах картины, и среди них литография раннего Пикассо. Все здесь выглядело отменно аккуратным, вплоть до старательно отточенных карандашей и ровного ряда разноцветных шариковых ручек на обитом кожей столе. Таким и должен быть кабинет главного редактора. В то же время во всем ощущалось, что хозяйка кабинета – женщина.

Полицейский доктор, крупный мужчина с печальной физиономией озадаченной ищейки, сидел за столом.

– А, это вы, – протянул он разочарованно, будто никак не ожидал встретить здесь Генри. – Что ж, прекрасно. Мне ведь скоро нужно уходить – дела!

– Заключение готово?

– Да. Цианистое отравление. По всей видимости, яд положен в чай.

– Странно все же, что она не почувствовала запаха. Я уж думаю, не самоубийство ли?

Доктор покачал головой.

– У нее был сильный насморк. Едва ли она могла чувствовать хоть какой–нибудь запах или вкус. Похоже, что ее знобило. Иначе, зачем бы ей понадобилось включать электрокамин?

– Когда примерно наступила смерть?

– До вскрытия я не могу ответить точно. Что–нибудь между тремя и шестью часами утра. Можно ее увезти?

– Я уже приказал сержанту.

Доктор сморщил свою грустную физиономию в какое–то подобие улыбки, встал и направился к дверям. На пороге он столкнулся с сержантом.

– Простите, что беспокою вас, сэр, – сказал сержант, – мисс Френч пришла.

– Попросите ее сюда, – приказал Генри.

Глава 3

Инспектор не совсем ясно представлял себе, каким он ожидает увидеть главного редактора. Но в тот момент, когда вошла Марджори Френч, он понял, что она идеально подходит для этой роли. Все было как надо: безупречно сшитый костюм, большой гриб фетровой шляпы, слегка подсиненные седые волосы. И тонкие нервные руки, украшенные перстнем с огромным топазом, надетым на тот палец, где замужние женщины носят обручальное кольцо.

Трудно поверить, что эта пожилая женщина работала до поздней ночи. Еще труднее представить себе, что менее часа назад ее разбудили, чтобы сообщить ей об ужасном, неожиданном несчастье.

– Доброе утро, инспектор Тиббет, – быстро проговорила Марджори. – Какое страшное событие… Расскажите мне, пожалуйста, все подробно. Я постараюсь помочь чем могу. Сержант кое о чем уже сообщил мне, но ваше присутствие заставляет предположить, что смерть бедной Элен не была естественной.

Она села за стол и раскрыла массивный кожаный портсигар.

– Вы курите, инспектор? Будьте добры, присядьте.

Генри поблагодарил ее, с трудом поборов ощущение, будто это его пригласили для беседы. Опустившись в кресло, он внимательно взглянул на Марджори Френч. Ее руки слегка дрожали. Заметил он также и темные круги Под глазами, которые не удалось полностью скрыть даже с помощью косметики. Пожалуй, Марджори слишком хорошо играла свою роль.

– Мисс Френч, боюсь, что ваша заместительница была убита.

– Вы в этом уверены? – невозмутимо спросила Марджори. – Значит, вы исключаете возможность самоубийства?

– А вы считаете, что у нее были причины?

– Я не сплетница, – медленно проговорила Марджори, – и никогда не лезу в частные дела моих сотрудников. Но порой не видеть что–то невозможно. Я считаю своим долгом сообщить вам – в последнее время я очень тревожилась за Элен. – Марджори замолчала. У Генри создалось впечатление, что ей крайне неприятно говорить на эту тему. Тщательно подбирая слова, она продолжила:

– Там, где мужчины и женщины работают вместе, время от времени неизбежно возникают какие–то привязанности. Мы не исключение. Наоборот, у нас все это даже чаще бывает, потому что служащие у нас мужчины – артистические, увлекающиеся натуры. А женщины, как правило, очень привлекательны. Вот и у Элен был довольно бурный роман с одним из наших фотографов. Его имя Майкл Хили…

– Но почему это могло заставить ее покончить с собой?

– Вероятно, потому, что дело обернулось скверно. Майкл по природе – волокита, не думаю, чтобы и в этом случае он затевал что–нибудь более серьезное, чем легкий флирт. Я сама была крайне удивлена, когда до меня дошли слухи об их романе. Элен – натура страстная и сильная. Последнее время она была просто сама не своя. Говорят, из–за того, что Майкл решил с ней порвать. Между нами говоря, я собиралась послать Майкла на несколько месяцев в Америку. Конечно, это вряд ли разрядило бы атмосферу в редакции…

– А в чем у вас тут дело, мисс Френч? Марджори немного помолчала. Затем взяла сигарету и, сделав глубокую затяжку, наконец выдавила из себя:

– Видите ли, Майкл Хили – муж Терезы Мастере, нашего редактора отдела мод.

– Вот как? Надо полагать, мисс Мастере и мисс Пэнкхерст не очень–то жаловали друг друга?

– Наоборот. Они были очень дружны.

– Довольно странно… Но почему вы в таком случае считаете, что неприятная атмосфера в редакции не разрядилась бы и после отъезда мистера Хили?

Марджори сосредоточенно разглядывала свои ногти, покрытые ярко–розовым лаком. Казалось, она поняла, что сделала ошибку, и соображала, как ее исправить. Наконец она придумала:

– Я неправильно выразилась. Я хотела сказать, что Элен не сразу удалось бы побороть свое увлечение. Думаю, что в первые недели ей было бы даже хуже, чем прежде.

– Ну что же, – сказал Генри, – все это очень интересно, однако версию о самоубийстве мне придется по некоторым причинам отклонить.

– Почему же она умерла? Как это случилось?

– Ее отравили. Кто–то подлил ей цианистый калий в чай.

– Понятно, – задумчиво протянула Марджори. Похоже, это сообщение не потрясло ее. – Бедная Элен… А может быть, она сама отравилась?

– Может быть, да только вряд ли, – сказал Генри. – Во–первых, она не оставила записки. Во–вторых, уж очень неподходящий выбрала она для этого момент – в самый разгар работы. В–третьих, кто–то явно обыскивал ее кабинет: перерыты не только бумаги, но и личные вещи мисс Пэнкхерст.

– Личные вещи? – Марджори удивленно подняла глаза. – Что вы имеете в виду, инспектор?

– Если хотите, можете зайти и убедиться. Кстати, вы смогли бы объяснить кое–что…

Марджори встала и направилась к двери, ведущей в кабинет Элен.

– Она еще там?

– Нет.

Генри заметил: мысль о том, что она может увидеть тело Элен, не вызвала у Марджори ни испуга, ни боли. Она просто задала вопрос. Открыв дверь, она немного постояла на пороге. Затем с легкой улыбкой обернулась к Генри.

– Мне кажется, я могу кое–что объяснить: прежде всего я готова согласиться с вами, что Элен была убита…

– Почему вы так решили?

– Потому что она не доделала работу, – Марджори указала на раскиданные в беспорядке бумаги. – Элен никогда бы не бросила парижский выпуск, не закончив. Если бы ее кабинет был в идеальном порядке, подписи к фотографиям и листы макета аккуратно вложены в конверт вместе с отпечатанными на машинке указаниями для наборщиков, я бы могла подумать, что Элен покончила с собой. – Помолчав, Марджори взглянула на лист бумаги, все еще торчавший из машинки. – Кстати говоря, инспектор, теперь мне придется самой подготовить все для типографии, и по возможности быстрей.

– Понятно, – сказал Генри. – Я постараюсь вас не задерживать. Прошу вас, продолжайте: что еще вы можете, сообщить?

– Еще я могу сообщить, что ее кабинет никто и не думал обыскивать. Элен всегда работала среди такого хаоса, особенно когда спешила. Затем она педантично убирала все, – и, указав на разбросанные по столу кипы бумаг, Марджори добавила:

– Здесь ведь собраны материалы всего шестнадцатистраничного номера.

– Ну а чемодан?

– Чемодан не ее, а моей секретарши, мисс Филд. Она только вчера вернулась из Парижа.

– Почему же она вечером не увезла его домой?

– Из–за мистера Горинга.

– Кто это мистер Горинг?

– Может быть, мы вернемся ко мне в кабинет?

Что–то в голосе Марджори заставило инспектора взглянуть на нее повнимательнее. Он заметил, что она побледнела и оперлась рукой о стол, чтобы не упасть.

– Извините, инспектор, здесь слишком жарко.

– Да, конечно, – согласился Генри. – Давайте вернемся.

Марджори уверенно прошла в свой кабинет. Она уже овладела собой.

– Мистер Горинг, – объяснила она Генри, – наш директор. Кстати, он скоро здесь будет. Я сразу же позвонила ему.

– Буду рад с ним встретиться. Но какое отношение он имеет к чемодану секретарши?

Марджори коротко и точно рассказала, как Годфри Горинг появился ночью в редакции и пригласил к себе всех сотрудников.

– Кроме мисс Пэнкхерст?

– Ей ведь нужно было подготовить номер.

– Значит, вы все поехали к мистеру Горингу и у него…

– У него сидели приятели – Николас Найт, художник–модельер, и владелец крупной фирмы Горас Барри. Мы выпили по бокалу шампанского, а затем шофер мистера Горинга развез нас по домам.

– Вас всех?

– Всех, кроме Николаев Найта и мистера Барри. У Найта – своя машина… Да, он еще подбросил домой мисс Филд, так как им было по пути. Они втроем уехали немного раньше нас. Баркер, шофер, сначала доставил Терезу и Майкла в Челси, а затем меня на Слоун–стрит. После этого он должен был отвезти мистера Уэлша в Айлингтон.

– Который был час, вы не помните?

– Без десяти три, – не задумываясь, ответила Марджори. – Войдя в дом, я сразу посмотрела на часы.

Генри задумался на минуту, потом сказал:

– Боюсь, что мне придется задать вам еще много вопросов, мисс Френч. Прежде всего, можете ли вы сообщить какие–нибудь подробности о личной жизни мисс Пэнкхерст: кто были ее близкие, где она жила и так далее. Мы еще не успели сообщить ее родным.

– Насколько мне известно, семьи у нее нет. – Марджори снова закурила. – Ее родители умерли. Кажется, где–то в Австралии у нее есть замужняя сестра. Жила Элен в Кенсингтоне, в одной квартире с Олуэн Пайпер, тоже нашей сотрудницей, редактором отдела искусств. Элен проработала в журнале десять лет. Она поступила к нам секретаршей и сумела выдвинуться. Работником она была отличным, я бы сказала.., более деловитым, чем некоторые другие.

– У нее были враги среди сотрудников?

– О нет! Ее побаивались – она строгая. Элен очень хорошо писала, но не обладала чувством моды. Впрочем, это вам уже неинтересно.

– Что еще, кроме романа с Майклом Хили, вам известно о ее личной жизни?

– Личной жизни у нее не было, – решительно и быстро ответила Марджори, – Элен была целиком поглощена работой и связана только с теми, кто работал здесь. – Марджори на мгновение запнулась. – Я отдаю себе отчет, инспектор, что означают мои слова. Если Элен была убита, это сделал один из нас. Но кто и почему – не могу понять.

– Подумаем сначала – как она была убита, – сказал Генри. – Может ли кто–нибудь в редакции достать циан?

– Боюсь, что это совсем несложно. Циан всегда есть у нас в кладовой. Его используют для осветления фотоотпечатков. Майкл может вам подробнее рассказать…

– Выходит, взять его скорее всего мог кто–то из работающих в фотостудии?

– Не обязательно. Все мы заглядываем и в фотостудию, и в темную комнату. У нас такой порядок: каждого нового служащего мы обязательно предупреждаем относительно циана и показываем, где он хранится и как выглядит бутылка, – специально, чтобы предотвратить несчастный случай.

– Разве яд у вас не заперт?

– Обычно его запирают. Но иногда мы нарушаем правила. В таких случаях, как вчера, например. Майкл как раз делал отпечатки, и я припоминаю, что шкаф был открыт. К слову сказать, этот шкаф находится в той самой комнате, где мы завариваем чай, и в течение вечера мы все заглядывали в эту комнату. Все, кроме мисс Филд да еще самой Элен. Они, по–моему, ни разу не выходили. Что касается остальных, любой из них мог преспокойно налить в термос яд.

– Благодарю вас, мисс Френч, – сказал Генри. Он был очарован ясностью ума этой женщины и четкостью ее ответов. Она все предугадывала, заранее предвидя любой поворот. Такая могла стать либо бесценным союзником, либо очень опасным противником. Кто же она? И как бы в ответ на эту мысль Марджори сказала:

– Я хочу помочь вам, инспектор. Я отдаю своих сотрудников в ваше распоряжение. Ведь вы, я полагаю, захотите поговорить со всеми, кто был здесь прошлой ночью?

– Да, разумеется, – Генри заглянул в записную книжку. – Давайте проверим, все ли у меня записаны. Вы, Тереза Мастере, Майкл Хили и Патрик Уэлш. Ах да, ваша секретарша, мисс Филд. Есть еще кто–нибудь?

– Дональд Маккей тоже был здесь. Он помощник Патрика, нашего художественного редактора. Дональд ушел немного раньше нас. И Эрни был тут чуть ли не до полуночи… Эрнест Дженкинс, лаборант. Он работает в темной комнате. Да, я еще забыла Олуэн…

– Олуэн – это мисс Пайпер? Та девушка, вместе с которой мисс Пэнкхерст снимала квартиру?

– Да, да. Она пришла после спектакля написать рецензию.

– А вы не знаете, когда она ушла?

– Представления не имею. Она была у себя в кабинете около половины первого. Я велела ей отправляться домой. Но одному богу известно, сколько она там еще просидела. – Помолчав, Марджори закончила:

– Пожалуй, это все.

– Не считая мистера Горинга.

– Годфри? Но постойте, как же он…

– Я полагаю, он вполне мог заглянуть в темную комнату, прежде чем зашел в ваш кабинет?

– Да, возможно.., но…

В этот момент в коридоре поднялся ужасный шум: драка, свалка, раскатистый окрик сержанта: «Сэр, я запрещаю вам!..» Но все это перекрыл громовой бас:

– Прочь с дороги, ничтожество! Только посмейте не впустить меня в мой собственный кабинет!

– Но старший инспектор велел…

– К чертям старшего инспектора! Если вы сейчас же не отойдете от двери, я вам кости переломаю!

Марджори Френч улыбнулась и спокойно заметила:

– Патрик пришел.

– Слышу, – и Генри улыбнулся. – Взгляну–ка я, пожалуй, в чем там дело. Сдается мне, сержант нуждается в подкреплении.

Сержант и впрямь нуждался в подкреплении. Раскинув руки, как распятый, он загораживал дверь с надписью «Вход строго воспрещен» от наседавшего на него верзилы в твидовом костюме. Буян сразу заметил Генри.

– А вы откуда взялись, черт вас возьми? – накинулся он на него. – Кто вы такой?

– Старший инспектор Тиббет, – отрекомендовался Генри. – А вы, я полагаю, Патрик Уэлш?

– Правильно, черт возьми, полагаете, – ответил Патрик. – Будьте так любезны, прикажите вашему остолопу, чтобы он отошел от двери и впустил меня в мой кабинет!

– Вот этого–то я и не сделаю, – невозмутимо ответил Генри. И после небольшой, но напряженной паузы сказал:

– Дело в том, что здесь произошло убийство. Будьте добры, пройдемте вместе со мной в кабинет мисс Френч.

– Убийство? – Вся ярость Патрика мгновенно испарилась. Он затих, его длинные руки безвольно повисли. – Почему же мне никто не сказал? Кого убили?

– Элен Пэнкхерст была отравлена сегодня ночью, – сообщил Генри. – Уже после того, как все вы ушли.

Патрик сник и неожиданно заплакал. Уткнувшись лицом в стену, он застонал:

– Элен, милая… Элен, моя красавица… Этого не может быть… Элен…

– Патрик! – Голос Марджори Френч стал острым, как бритва. Патрик сразу замолчал, и Марджори мягко сказала:

– Возьми себя в руки, Патрик. Иди ко мне в кабинет.

Уэлш послушно, как ягненок, пошел за ней следом.

– Если я вам понадоблюсь, инспектор, – сказала Марджори, вновь появившись на пороге, – я буду в кабинете мистера Горинга – этажом выше.

Когда Марджори поднялась наверх, оставив после себя легкий запах дорогих духов. Генри вошел в ее кабинет и закрыл дверь.

Патрик Уэлш уже овладел собой. Вспышка угасла. Он сидел неподвижно и даже глаз не поднял, когда в комнату вошел инспектор. Генри кашлянул.

– Мистер Уэлш, я попрошу вас, – начал он официальным тоном, – сообщить мне все, что вам известно.

Патрик медленно отошел от окна. Он тяжело опустился на стул и провел рукой по лицу.

– Извините меня, инспектор.

– Я вижу, это было для вас большим ударом.

– Да.., да…

– Расскажите, что здесь происходило прошлой ночью. – Прошлой ночью? О, мы тут все передрались!

– Передрались?

– Да. Марджори считала, что мы должны поместить не меньше трех платьев. Но я не мог позволить, чтобы…

Генри вздохнул.

– И это вы называете дракой – чисто профессиональные споры?

Патрик удивился:

– А из–за чего еще нам драться?

– М–да… Когда вы в последний раз видели мисс Пэнкхерст?

– Днем во время ленча. Я пригласил ее позавтракать. Должен же был кто–то позаботиться о бедняжке.

– Что вы имеете в виду?

– Ничего! – снова окрысился Патрик. – Я никому не позволю лезть в чужие дела и болтать гадости про Элен. Особенно теперь, когда ее нет в живых.

– Элен нравилась вам?

– Я любил ее, – просто ответил Патрик.

– Знаете ли вы кого–нибудь, кто плохо к ней относился?

– Нет. Ее все любили.

– Включая Майкла Хили и Терезу Мастере? – мягко спросил Генри.

Патрик так и подскочил.

– Что вам тут наболтали? – крикнул он. – Что вам надули в уши?.. Сплетники, подлецы. Все это ложь.., вранье. Сдохнуть мне на этом месте, если я говорю неправду!

– Мистер Уэлш, о чем вы говорите? – с притворным удивлением воскликнул Генри. – Я просто спросил у вас, хорошо ли относились к Элен Тереза Мастере и Майкл Хили, – вот и все.

– Нет, это вовсе не все! – крикнул Патрик. – И больше я не пророню ни слова.

– Отлично, – согласился Генри, – потолкуем о чем–нибудь другом. Например, о цианистом калии. Где он хранится?

– В шкафу с химикалиями. В темной комнате.

– Вы мне его покажете?

– Пошли.

Одна из дверей кабинета Марджори вела прямо в художественную редакцию. Эта большая светлая комната была сплошь уставлена чертежными столами, а стены ее украшали увеличенные фотографии и вырезки из журналов.

– Все эти помещения сообщаются между собой, – объяснил Патрик, – и все они выходят в коридор. – Он приоткрыл еще одну дверь в дальнем конце художественной редакции и объявил:

– Темная комната.

Патрик зажег лампочку, и при ее тусклом свете Генри увидел маленькую комнатушку, стены которой были тесно уставлены шкафами. В комнатке было три двери. Одна из них, тщательно завешенная портьерой, по–видимому, вела в фотолабораторию. Какие–то отпечатки еще плавали в раковине у стены, а на полу под раковиной поблескивал электрический чайник. Патрик обвел комнату рукой:

– Это кладовка. Здесь у нас все хранится – бумага, химикалии и прочее. Не спрашивайте меня, где стоит циан, – я не имею об этом ни малейшего представления.

Но Генри не потребовалось много времени, чтобы обнаружить яд. Все шкафы были отперты, но только один был заполнен темно–коричневыми пузырьками и туго набитыми бумажными мешочками. Он сразу же заметил бутылочку, на этикетке которой было написано красными буквами:

«Цианистый калий. Яд». Бутылочка была пуста.

– Я возьму ее, – сказал Генри, – нужно исследовать отпечатки пальцев.

Патрик пожал плечами.

– Поскольку она пустая, у меня нет возражений. Надеюсь, у нас есть еще циан.

Генри заметил в углу два чемодана.

– Чьи это?

– Терезы и Майкла, – сказал Патрик. – Вчера вечером они вернулись из Парижа.

Патрик явно потерял интерес к разговору и с внезапно вспыхнувшим раздражением произнес:

– Ну, у меня дел по горло. Когда наконец можно будет приступить к работе?

– Очень скоро, – отозвался Генри. – Только вернемся на минутку в кабинет мисс Френч. – И уже там спросил:

– Вы смогли бы узнать термос мисс Пэнкхерст?

– Еще бы, кто его не знает? Элен не расставалась с этой посудиной, особенно Когда работала по ночам.

– А не могла она вчера оставить термос без присмотра?

– Вчера он весь вечер торчал в темной комнате, – тотчас же ответил Патрик. – Я думаю, Эрни заварил для Элен свежий чай и забыл отнести. – Он грустно улыбнулся. – Нас всех можно заподозрить, все мы шлялись туда то и дело, и любой из нас мог налить в чай цианистый калий. – Он помолчал. – И, пожалуйста, не обижайте меня вопросом: «А откуда вы узнали, мистер Уэлш, что ее отравили добавленным в чай цианом?» Ведь, по существу, вы сами мне это сказали.

– Вполне согласен. Ну а теперь расскажите о том, как вы ездили вчера к мистеру Горингу. Патрик фыркнул.

– О чем там рассказывать? Дурацкая затея. Если бы я мог, я бы сразу удрал. Не такое уж удовольствие глоточками отхлебывать шампанское в обществе женоподобных юношей и скороспелых богачей.

– Кого вы имеете в виду?

– Николаев Найта и Гораса Барри, – пренебрежительно ответил Патрик. – Не знаю даже, кого из них я презираю сильней. Ради великого бога рекламы, Годфри, возможно, обязан быть с ними вежливым. Но почему мы все должны…

– Расскажите мне, что там у вас случилось.

– А я уже все рассказал – ничего особенного. Мы выпили по бокалу и немного поболтали, тщательно обходя опасные темы. Потом мне все это осточертело, Майклу тоже. И мы выдали этим пройдохам – Найту и Барри – несколько теплых слов. Вы не представляете себе, инспектор, каким я иногда бываю грубияном.

– Отчего же, очень даже представляю.

– Как бы там ни было, вскоре они отчалили и прихватили с собой Рэчел Филд. Остальные…

– Расскажите лучше об «опасных темах».

– Будь я проклят, если расскажу о них, – снова рассердился Патрик. – Почему, вместо того чтобы искать убийцу, вы суете нос в чужие дела?

Генри вздохнул.

– Ладно, поговорим позже, когда вы успокоитесь.

– Из всех, кто работает в этом сумасшедшем доме, – загремел Патрик, – я самый спокойный, – и, хлопнув дверью, он удалился в художественную редакцию.

С любопытством проводив его взглядом. Генри отправился на пятый этаж.

В отличие от редакции «Стиля» эта часть здания выглядела более деловито. Табличка на двери, перед которой стоял Генри (дверь вела в комнату, находившуюся над кабинетом Элен), сообщала: «Директор–распорядитель». А на двери комнаты, соответствующей кабинету Марджори, было написано: «Нет входа». Генри догадался, что это и есть обитель Горинга.

Он постучал и, не дожидаясь ответа, сразу вошел. Годфри Горинг и Марджори Френч стояли у окна, спиной к дверям. Когда они поспешно обернулись к Генри, он увидел на их лицах то выражение, какое бывает у людей, застигнутых врасплох: тревогу – много ли удалось вошедшему подслушать? Заметно было также, что Марджори очень огорчена.

Но это было лишь мимолетное впечатление. Оба они мгновенно обрели обычное спокойствие.

Горинг протянул руку.

– Дорогой инспектор… – он, казалось, был сильно расстроен, но, как видавший виды деловой человек, умел скрывать свои чувства. – Марджори рассказала мне всю эту ужасную историю. Я понимаю, что мы… – он запнулся, – что вы должны беспрепятственно проводить расследование. И все же я вынужден просить вас дать нам возможность как можно скорее приступить к работе.

– Я как раз собирался поговорить с вами об этом, – ответил Генри. –Боюсь, что кабинет мисс Пэнкхерст придется на время закрыть. Но если мисс Френч спустится туда со мной, она может забрать все нужные бумаги. Я должен также опечатать и кладовую. Когда все это будет сделано, сотрудники смогут приступить к своим обязанностям. Мисс Френч любезно обещала и мне предоставить убежище, где бы я мог беседовать…

Горинг кивнул.

– Очень приятно иметь дело с таким деловым человеком, – сказал он с принужденной улыбкой.

– Вы здесь пробудете еще часок? – спросил Генри. – Мне бы очень хотелось потолковать с вами.

– Не беспокоитесь, инспектор, я не убегу, – в голосе Горинга не было ни враждебности, ни иронии.

– Вот и отлично, – бодро сказал Генри. – Значит, мы еще увидимся. Идемте вниз, мисс Френч?

В кабинете Элен было так же душно и тяжко, как раньше. Но на этот раз Марджори не выказала признаков слабости. Она быстро и со знанием дела разобрала огромные кипы бумаг.

– У нас есть пустой кабинетик за отделом мод, – сказала Марджори. – Там вы сможете устроить свою штаб–квартиру.

Комната, в которую она отвела Генри, была маленькой и мрачной, с крошечным окном, выходящим на грязный двор. Полы покрыты дешевым линолеумом.

– Здесь неказисто, но удобно, – коротко сказала Марджори. – Всех, кто вам понадобится, можно вызвать по телефону. На столе есть список номеров внутреннего коммутатора. Если я буду нужна вам, я у себя. – И прежде чем Генри смог поблагодарить ее, она исчезла.

Он сел за стол, раскрыл записную книжку и стал изучать свои записи. Затем позвонил сержанту, распорядился освободить из заточения сотрудников редакции и попросил прислать к себе Эрни Дженкинса.

– Его, кажется, еще нет. А остальных, стало быть, можно выпустить? – проворчал сержант. – Ну, ну. Такого вы еще не видывали, сэр.

Вскоре Генри услышал гул голосов, докатившийся до него, подобно волне прилива. Пронзительные, возбужденные женские голоса – писк, восклицания, хихиканье. На площадке четвертого этажа шум достиг апогея, затем волна прибоя разделилась на потоки, хлынувшие по отделам. Самый шумный из них бурлил возле отдела мод. Эрнест Дженкинс все еще не появлялся, и Генри высунулся в коридор. Первая, кого он увидел, была племянница его жены – Вероника Спенс. Она входила в дверь отдела мод вместе со стройной, хорошенькой девушкой в сером фланелевом костюме. Обе громко, возбужденно щебетали.

– Вероника! – окликнул Генри.

Девушка обернулась.

– Дядя Генри! – воскликнула она. – Так это правда, слышишь, Бетти, значит, правда, если дядя Генри здесь! – она бросилась ему на шею. – Господи, я так перепугалась, когда нас заперли внизу. Как я рада, что ты здесь!

Генри решительно стряхнул руки племянницы. Коридор заполнила толпа самых элегантных женщин, каких ему когда–либо приходилось видеть. Они говорили все одновременно:

– Мало ли, что хочет Тетушка. Макеты…

– Подумать только – Элен! А я всегда…

– Эти полицейские и за людей нас не считают… Как нужно одеться для допроса? Мне кажется, хорошо одетый подозреваемый привлекает к себе…

– Сегодня Днем мне нужны только ярко–красный «ягуар» и две овчарки…

– Кто же будет делать номер? Мы с Элен должны были…

– Ах, дорогая, я не позволю зарубить норку. Я прямо заявила Тетушке…

Генри спросил у племянницы резче, чем собирался:

– Что ты здесь делаешь, Ронни?

– Как что? Работаю, – ответила она. – Сперва пересъемка для миссис Мастере. Потом – хлопчатобумажные платья для Бет. Это Бет Конноли, редактор отдела «Стиль молодых».

– Здравствуйте, мистер Тиббет! – Бет Конноли сморщила носик. – Боюсь, что вы попали к нам в неудачный день. Сегодня у нас сущее столпотворение. – Бет пленительно улыбнулась, и у Генри сразу испортилось настроение. Дьявольски трудно, наверно, вести расследование, когда имеешь дело с такими очаровательными, но легкомысленными созданиями. В этот момент Бет Конноли, повернувшись к высокой блондинке, принялась отдавать распоряжения:

– Мэрилин, сейчас же позвоните фирме «Барри–мода» и отмените заказ на белые кружева. Достаньте побольше золотых браслетов и несколько ниток речного жемчуга. Для Вероники нужны синие лакированные туфли. Сообщите в студию, что мы начнем после полудня. И чтобы к этому времени все манекенщицы были на месте! – Тут она снова обернулась к Генри:

– Извините, мне нужно было распорядиться перед сеансом.

Генри устыдился своего поспешного суждения. Похоже, что эта девушка настоящий специалист в своем деле. И отнюдь не легкомысленное существо, как ему подумалось вначале. Он спросил:

– Могу я забрать на несколько минут Веронику?

– Пожалуйста. Она мне не понадобится до полудня. – И, улыбнувшись, Бет удалилась в отдел мод.

В убогом кабинетике Генри и его племянница сели друг против друга за стол.

– Дядя Генри, это правда? Ее убили?

– Боюсь, что да.

– Убийство? У нас в «Стиле»? – Глаза у девушки стали огромными, как блюдца.

– Нам еще ничего не удалось установить окончательно, – сдержанно заметил Генри. – Кстати, Ронни, ты могла бы мне помочь… Ты всех тут знаешь?

– Нет, не всех. Я знаю только Бет, мисс Мастере, ну и Майкла.

– Майкла Хили, фотографа?

– Ага. Мы все вместе были в Париже… Да и еще, конечно. Тетушку. Но его все знают.

– Тетушка? Кто это?

– Патрик Уэлш, художественный редактор. Он душенька. Все величают его Тетушкой.., конечно, за глаза. Он так орет на всех, – добавила Вероника.

– Успел в этом убедиться, – с чувством отозвался Генри и поглядел в свои записи:

– А знаешь ты его помощника, Дональда Маккея?

К удивлению Генри, Вероника покраснела.

– Да, – ответила она смущенно и принялась сосредоточенно разглядывать острые носы своих туфель.

Зазвонил телефон, и Генри поднял трубку.

– Эрнест Дженкинс пришел, – усталым голосом доложил сержант.

– Пришлите его ко мне, – приказал Генри. И, повесив трубку, обратился к Веронике:

– Мне надо срочно поговорить с этим малым. Увидимся позже. Ты идешь в студию к двенадцати?

– Нет, к половине двенадцатого. Мне еще нужно успеть положить грим.

– По–моему, на тебе и так уже достаточно грима, – сухо заметил Генри.

Вероника снисходительно улыбнулась.

– В Париже все девушки были с мертвенно–белыми лицами, а глаза подведены черным. Губная помада коричневая, а контуры губ тоже черные. Я привезла с собой немного этой помады.

– Если ты думаешь, что это сделает тебя более привлекательной… – брюзгливо начал Генри, но спохватился и решил не продолжать. Впрочем, продолжать и не пришлось – за дверью снова разразился скандал. Сперва кто–то постучал в кабинет. Не успел Генри сказать: «Войдите!», как прогремел рев Патрика:

– Олуэн! Что вы затеяли, черт вас возьми? Звучный низкий женский голос ответил:

– Я собираюсь повидать инспектора и рассказать ему…

– Будь я проклят, если вы ему хоть что–нибудь расскажете.

– Войдите! – крикнул Генри.

Дверь приоткрылась, но ее тут же захлопнули.

– Пустите меня, нахал! – Голос женщины стал тонким, в нем слышались слезы. – Пустите, говорю вам. Я все равно войду.

– Что вы делаете, идиотка! Поймите…

– Ой, больно!

Дверь снова приоткрылась и захлопнулась. Спор тем временем привлек всеобщее внимание, распахнулись все двери, в коридоре громко зазвучали голоса – сердитые, возбужденные, успокаивающие.

– Кажется, – заметил Генри, – мне пора выяснить, что там творится. Посиди–ка здесь.

Он взялся за ручку и изо всех сил толкнул дверь. С помощью Олуэн ему удалось пересилить Патрика. Дверь распахнулась, и Олуэн Пайпер буквально упала к его ногам. За ней виднелся разъяренный Патрик, позади мелькали чьи–то лица, раздавались голоса. В их смутном гуле Генри различил сопрано с аристократическими модуляциями:

– Она спятила! Остановите ее. Тетушка! Я не могу… Другой голос, который он смог различить, принадлежал молодому мужчине, судя по выговору, жителю предместья.

– Сержант велел мне прийти, велел прийти, говорю вам…

– Что здесь происходит? – грозно спросил Генри.

– Эта сумасшедшая девчонка решила сделать из себя посмешище, а я хочу ей помешать. Вот и все! – буркнул Патрик.

– А я хочу, чтобы вы не вмешивались в чужие дела, – сказал Генри, помогая Олуэн подняться. – Вы, вероятно, мисс Пайпер, редактор отдела искусств?

– Да, – ответила она с вызовом.

Генри всмотрелся в нее внимательнее: серьезное молодое лицо, слегка съехавшие в драке набок очки, коренастая фигура и полное отсутствие шика. Он заметил также, что Олуэн плакала и вот–вот заплачет опять.

– Вы должны позволить мне поговорить с вами, инспектор, – взмолилась Олуэн, хватая его за руку.

– Олуэн! – не унимался Патрик. – Я вас предупреждаю! Если вы.., хоть одно слово…

– Мистер Уэлш! – повернулся к нему Генри. – Вы ведь даже еще не знаете, что хочет сообщить мне мисс Пайпер.

– Знаю – целый ворох идиотского вранья.

– Ничего подобного! – крикнула Олуэн. – Это вовсе не вранье!

– Я должен выслушать мисс Пайпер, – решительно заявил Генри. – Мистер Уэлш, если вы не удалитесь, мне придется позвать своих людей и вывести вас силой. Эрнест Дженкинс здесь?

– Вот он я, – певуче отозвался парень из предместья. – Сержант велел мне…

– Знаю, знаю. Мне очень жаль, но вам придется подождать. Побудьте в темной комнате, пока я вас не вызову. Всех остальных попрошу РАЗОЙТИСЬ!

Патрик немного помедлил, пристально вглядываясь в лицо инспектора. Он угрожающе наклонил голову, словно и впрямь хотел броситься на Генри с кулаками. Затем, поборов себя, Патрик поднял голову:

– Я вас предупредил, теперь не жалуйтесь! С этими словами он резко повернулся и ушел. Разошлись по своим комнатам и остальные, молчаливо, покорно. Генри вернулся к себе.

– Ронни? – окликнул он.

Но его племянницы там уже не было.

Глава 4

Олуэн Пайпер села и залилась слезами. Генри стало жаль девушку, он предложил ей носовой платок. Но та решительно покачала темноволосой головой и из довольно потрепанной сумки достала свой платочек.

– Ну как вы, успокоились? Можете разговаривать?

– Да, – не очень уверенно ответила Олуэн.

– Для вас это, должно быть, страшный удар. Вы ведь снимали квартиру вместе с мисс Пэнкхерст?

Олуэн молча кивнула.

– Вы ладили с ней?

– Да. Во всяком случае, до тех пор, пока Майкл… – запинаясь, выговорила Олуэн и снова заплакала.

– Почему вы так стремились повидать меня? Что вы хотели мне рассказать?

Не услышав в ответ ничего, кроме всхлипываний и рыданий. Генри добавил:

– Послушайте, мисс Пайпер, я уже все знаю о романе Майкла Хили и Элен.

Для Олуэн это известие оказалось полнейшей неожиданностью. Она тотчас перестала плакать и глянула на Генри, широко раскрыв глаза:

– Все знаете? Откуда?

– Неважно… Не знаю я лишь одного – имеет ли это какое–либо отношение к ее гибели?

– Конечно, да! – не задумываясь, выпалила Олуэн. – Он погубил ее! Он ее просто убил! Элен была в отчаянии. Я слышала, как она говорила, что покончит с собой…

– Ваша подруга Элен и не собиралась кончать с собой, – сказал Генри. – Она была убита.

– Убита? – запинаясь, повторила Олуэн. – О нет, нет.., этого не может быть. Кто мог ее убить?

– Это я и хочу узнать… А теперь, будьте добры, расскажите мне все, что вам известно об Элен и Майкле Хили.

– Это началось месяцев шесть назад. Элен вдруг стала уходить по вечерам, а куда – не говорила. Раньше она так не делала. Я не сразу обратила на это внимание, ведь по роду своей работы я вечерами обычно в театре. Но дальше больше… Я.., я очень переживала. Я ведь просто обожала Элен, мы так дружили.

– Она намного старше вас, не так ли?

– Да, больше чем на десять лет. Но это не имело значения. Она была удивительным человеком… Пока не началось все это.

– Когда она познакомилась с Майклом Хили?

– Самое смешное, что она знала Майкла и Терезу очень давно – гораздо раньше, чем меня. И сперва, когда я ее спрашивала, где она пропадает вечерами, Элен отвечала, что ужинает у них. Мне было немного обидно, я чувствовала себя одинокой, брошенной, но ни о чем, таком я не подозревала. Только злилась, что эта парочка так завладела Элен. Потом однажды вечером, когда предполагалось, что Элен у них, я встретила в театре Терезу. Тогда я поняла, что Элен где–то с Майклом, – Олуэн шмыгнула носом. – Когда она вернулась домой, я спросила ее как бы между прочим: «Ну как там Тереза?» Элен ответила: «Да ничего, мы втроем отлично поболтали». Это было ужасно: я поняла, как давно она меня обманывает.

– Знала ли миссис Хили.., э.., мисс Мастере о том, что происходит?

– Я.., не уверена. Иногда мне казалось, не может не знать, а иногда, когда я видела, как они дружелюбно говорят друг с другом, я не могла себе представить… – Олуэн замолчала и снова высморкалась. – Вы не знаете, инспектор, какая Элен замечательная. Если она не оставила записки, то это, верно, потому, что не хотела огорчать Терезу.

– Я чувствую, мисс Пайпер, – сказал Генри, – что все слухи об Элен и Майкле, которые витают по редакции, исходят от вас. Олуэн и не пыталась этого отрицать.

– А чего ради мне молчать? Я считала, что Тереза должна обо всем узнать и положить этим встречам конец. Но не могла же я прямо подойти к ней и все выложить? Мне кажется, она так и осталась в неведении. Впрочем, теперь это уже неважно… Если бы вы знали, как это было ужасно.

– Что именно?

– Видеть Элен в таком отчаянии. Весь последний месяц она так страдала! Майкл к ней охладел, я сразу поняла.

Генри отметил, что Олуэн отбросила его предположение об убийстве, как совершенно невозможное. Он поймал себя на том, что и сам стал раздумывать: а не самоубийство ли это? Но даже если самоубийство, случаи вовсе не такой простой, каким он кажется на первый взгляд.

А Олуэн снова завела:

– Я еще не рассказала вам самого худшего. Доктор все равно это обнаружит…

– Элен была беременна?

Олуэн кивнула с несчастным видом.

– Еще кто–нибудь знает об этом?

– Да, она рассказывала одному человеку. Не Майклу, кому–то другому. То есть Майклу, я полагаю, она тоже сказала. Но не ему одному. А мне она так и не сказала ничего! – в отчаянии крикнула Олуэн.

– Тогда откуда же вы это знаете?

– Вчера Элен рано ушла из редакции, – начала объяснять Олуэн, – сразу же после ленча. Ей ведь предстояло работать всю ночь. Я забежала домой переодеться перед театром, а она с кем–то разговаривала по телефону. И я услышала: «Доктор говорит, что это точно. Не знаю, что делать. Он никогда ее не оставит – вы это знаете не хуже, чем я. Я бы хотела умереть!» Потом она услышала, что я пришла, и быстро повесила трубку. Я стала спрашивать, все ли у нее в порядке, но она лишь улыбнулась и сказала: «Все хорошо, только вот насморк совсем замучил». Потом ушла в редакцию, а сегодня прихожу, и говорят…

Увидев, что она вот–вот снова заплачет, Генри поспешно спросил:

– Когда вы видели ее в последний раз? Ведь вы заходили в редакцию вечером?

– Заходила. Я видела ее мельком: попрощалась с ней, когда шла к лифту. Ее дверь была приоткрыта. Но я не стала ей мешать. Никто не смел беспокоить ее во время работы.

– В котором часу это было?

– Честное слово, не знаю… Что–то поздно. Наверно, после трех. Все остальные уже испарились.

– Стало быть, после трех Элен еще была жива… А вы не заметили, термос стоял в ее комнате?

– Нет, его не было. Я даже подумала, куда он делся? Ведь когда Элен сидит с ночной работой, термос всегда перед ней на столе.

– Как вы добрались до дому в такое позднее время?

– Пешком.

– Вы шли пешком до Кенсингтона под таким дождем? Мне хотелось собраться с мыслями, – просто ответила Олуэн. – В театре я почти забыла об Элен. А когда я ее увидела, все снова ожило. Я шла и думала, чем ей помочь…

– Мисс Пайпер, а как вы попали в редакцию после спектакля? Разве парадные двери не были уже заперты?

– О, у меня есть свой ключ. – Олуэн пошарила в сумке и достала большой блестящий ключ. – Вот он. Я ведь часто бываю здесь в неурочное время.

– А у кого еще есть такие ключи?

Олуэн подумала.

– У мисс Френч, у Терезы, Патрика и мисс Филд. И у Элен был свой.

– Ну что ж, – заключил Генри, – спасибо, что вы мне все это рассказали. Но больше пока никому не рассказывайте. Идет? – Он ободряюще ей улыбнулся:

– Представляю себе, как вам тяжело.

– Со мной все будет в порядке.

Она встала. Генри бросилось в глаза, как сочеталась в ней ранимость юности и твердость волевой натуры. Такая девушка способна не только глубоко чувствовать, в ней ощущается и душевная сила.

– Можно будет как–нибудь взглянуть на вашу квартиру? – спросил он. – Ну, скажем, нынче вечером?

– Я буду дома от пяти и до театра.

Олуэн записала твердым аккуратным почерком номер своего телефона и вышла. Генри вызвал к себе Эрнеста Дженкинса. Последний оказался долговязым, щуплым юношей с резкими и комичными чертами лица. Он весело подтвердил: да, он один из лаборантов «Стиля». Да, именно он дежурил вчера вечером и помогал Майклу Хили.

– Не скажу, чтоб у меня, было много работы. Мистер Хили любит сам печатать свои снимки и даже не пускает никого к себе в лабораторию.

Эрни также подтвердил, что в половине двенадцатого он заварил в термосе чай для Элен. Но в кабинет к ней его не отнес. Майкл Хили рассердился, что из–за какого–то чая Эрни бросил отпечаток, который нужно было ослабить, и велел ему снова взяться за работу.

Слово «ослабить» прозвучало для Генри как удар колокола.

– Что значит «ослабить»?

– Сделать фотографию светлей, – пояснил Эрни, – Для этого вы используете циан?

– Ага…

– Сколько же еще его оставалось?

– Больше полбутылки, – без колебания ответил Эрни.

– А каким образом вы достаете из шкафа циан?

– Ключи обычно у Фреда – старшего лаборанта. Он выдает нам под расписку то, что мы просим. Но вчера готовили парижский выпуск, понимаете…

– И у кого же были ключи?

– У мистера Хили. Это значит, что все шкафы были открыты, а я просто брал, что нужно.

– И, уходя, он не запер их?

– Не знаю.., он отослал меня домой часов в двенадцать, а сам еще оставался.

– Как вы выбрались из здания? У вас есть ключ?

– У меня? Откуда, черт возьми? А выбраться проще простого: изнутри эти замки открываются, а потом надо просто захлопнуть дверь.

– Спасибо, Эрни. Пока все. Но вы мне можете еще понадобиться.

– Я буду в лаборатории, начальник, – беззаботно бросил Эрни и исчез. Оставшись один, Генри попытался собраться с мыслями. Это удалось ему не сразу. Генри вынужден был признаться себе, что в такой атмосфере бурных страстей и пылких темпераментов ему не всегда удается вести расследование по намеченному пути. На чем–то нужно было сосредоточиться. Он позвонил сержанту и попросил принести сумочку умершей. Сержант сообщил, что сумочку тщательно исследовали, но так же, как и на термосе, не обнаружили на ней ничьих отпечатков пальцев, кроме самой владелицы. А на бутылочке с цианистым калием и вовсе не было отпечатков.

Содержимое сумочки тоже не представляло собой ничего интересного. Позолоченная пудреница, дорогая губная помада, два грязных носовых платка и два чистых, расческа, авторучка и три ключа на кольце – один в точности такой, как тот, который инспектор видел у Олуэн. В кошельке свиной кожи восемь фунтов и немного мелочи. Там же корешки нескольких театральных билетов, квитанция на пару туфель, несколько визитных карточек и неиспользованный обратный билет Хиндхерст (графство Сур–рей) – Лондон. А в маленькой коробочке слоновой кости хранились красивые визитные карточки самой Элен – такие же, как та, что на двери ее кабинета. Была еще маленькая записная книжка–календарик. Генри обрадовался было, но, к его разочарованию, в книжечке были указаны лишь деловые встречи. Две записи все же привлекли его внимание. Одна, сделанная месяц назад, а другая лишь вчера. Каждая запись состояла из одного слова: «Доктор». Генри снова взглянул на железнодорожный билет. Дата совпадала с днем первого визита к доктору – в субботу. Это была уже какая–то ниточка, но, если вспомнить, что ему сказала Олуэн, все, к сожалению, понятно и так. Генри вздохнул, снова сложил вещи в сумочку и послал за Терезой Мастере.

Тереза вошла спокойно, и как только она произнесла: «Здравствуйте, инспектор», – Генри тотчас узнал тот надменный, аристократический голос, который слышал ранее в коридоре.

С первого же взгляда Генри понял: Тереза и в самом деле обладает тем, что Марджори Френч определила как «чувство моды». Он не сразу сообразил, что Тереза не так уж красива. Она выглядела необыкновенно эффектно. Высокая, с фигурой манекенщицы, в прямом платье из алого джерси, казавшемся совсем простеньким, но на самом деле очень хорошо скроенном и сшитом. На шее десяток золотых цепочек разной толщины, на худощавом запястье столько же золотых браслетов. Ее крашеные светлые волосы изящно причесаны, грим безупречен.

Она села, скрестив красивые ноги.

– Можно закурить, инспектор?

– – Прошу вас.

Из огромной сумки крокодиловой кожи Тереза извлекла золотой портсигар. Изысканная, очень «породистая», с нервными, немного порывистыми движениями, она напоминала ему норовистую скаковую лошадку чистых кровей.

И Генри осторожно перевел ее через первые препятствия. О предыдущем вечере она рассказала то, что он уже знал. Готовили парижский выпуск, затем появился Горинг, пригласил всех к себе выпить шампанского, после чего их всех доставили домой. Тереза не отрицала, что в течение вечера несколько раз заходила в лабораторию к Майклу. Термос она видела, он стоял в кладовой.

– Между прочим, инспектор, – добавила она, – мы с Майклом можем забрать наши чемоданы?

– Да, пожалуйста, – Генри глубоко вздохнул, прежде чем отважился затронуть щекотливую тему. – Вы и ваш муж были очень дружны с мисс Пэнкхерст?

– Да. Мы оба с ней дружили, – ответила она без колебаний. Затем добавила:

– Особенно, конечно, Майкл. – Тереза задумалась на минутку. – Не знаю, что вам тут рассказывала Олуэн Пайпер… – Генри предпочел промолчать, и Тереза быстро продолжала:

– Относительно Элен в Майкла тут ходили разные глупые слухи. Что–то, может быть, дошло и до вас. Но это неправда! Или почти неправда. Я ведь дурочка, это всякий скажет. А Элен такая умная и образованная. У нее было много общего с Майклом. Они часто ужинали вместе. Ходили в театры и на концерты. Может быть, между ними и был небольшой флирт… Только это совершенно неважно. В маленьких мирках, таких, как наш, вечно все преувеличивают. Мой брак вполне счастливый. И Элен всегда была моим другом. – Она говорила короткими отрывистыми фразами. Паузы между ними походили на восклицательные знаки.

– Если вы ее так близко знали, не могли бы вы рассказать мне подробнее о ее личной жизни, друзьях…

Терезу эта просьба слегка озадачила.

– По–моему, вне стен редакции у Элен не было друзей. Тетушка, то есть мистер Уэлш, ее давний поклонник, он очень комично за ней ухаживал. Ну и еще, конечно, Олуэн, она боготворила ее как школьница.

– Мне кажется, – они не так уж подходили друг к другу, чтобы снимать вместе одну квартиру.

– Вы правы. Но у Элен добрая душа… Олуэн поступила к нам всего год назад. Прямо с университетской скамьи. Ей негде было жить. Она ютилась в какой–то кошмарной гостинице и никого не знала в Лондоне. Как раз в то время вышла замуж сестра Элен и уехала в Австралию, Вот Элен и пожалела Олуэн, уступила ей комнату. Сначала на время, пока Олуэн себе что–нибудь не подыщет. Потом Олуэн упросила Элен разрешить ей остаться. Сердце у Элен доброе, к тому же ей, конечно, трудновато было платить одной за всю квартиру. Так и вышло…

– Не приходило ли вам в голову, мисс Мастере, – внезапно спросил Генри, – что Элен могла покончить с собой?

Наступило гробовое молчание. Было совершенно ясно, что вопрос застал Терезу врасплох. Генри показалось, что ее колебания вызваны стремлением найти ответ недипломатичнее, а не желанием точней ответить на вопрос.

Наконец она решилась:

– Откровенно говоря, такой мысли у меня не было. Ведь все так уверены, что ее… – Тереза запнулась. – Но, когда вы спросили… Мне кажется, что это могло быть. Люди ведь иногда кончают с собой по самым неожиданным причинам, верно? Если вы считаете, что она…

– Нет, нет, я ничего не утверждаю. Я слышал, что в последнее время она была очень нервна и расстроена. Вы ничего такого не замечали?

– Мне кажется, она просто переутомилась…

– А не могло так случиться, – настойчиво продолжал Генри, – что ее дружба с вашим мужем стала более тесной, чем вам кажется, и это как–то беспокоило, угнетало ее?

– Что ж, вполне возможно, – согласилась Тереза. Она, кажется, вздохнула с облегчением, что–то наконец решив. – Конечно, Майкл тут ни при чем. Откуда он мог знать? Элен такая сдержанная… Она действительно была встревожена… Да, вот теперь после ваших слов я поняла, что именно так все и было.

Генри взглянул на нее чуть скептически. Уже не в первый раз за это утро у него возникло ощущение, что существует некий заговор, цель которого скрыть от него какие–то щекотливые обстоятельства. Патрик выдал себя сразу: он не умел хитрить. Марджори Френч проделала все более тонко. Тереза Мастере не умела импровизировать, когда ее застигали врасплох. Теперь предстояло решить, кого из троих легче заставить сказать правду… Но Генри предпочел не торопить события. Ему еще предстоял разговор с Майклом Хили.

***

Эмми озабоченно взглянула на свою красотку племянницу.

– Мне не нравится, Ронни, что ты в этом замешана.

– А дядя Генри говорит, что я могу помочь.

– Зря он это, – рассердилась Эмми. – Ты должна держаться подальше от таких дел. Пусть убийствами занимается Генри – это его обязанность.

– Но неужели вы не понимаете, тетя? Все знают, кто такой дядя Генри. Тот, кому нужно что–то скрыть, будет с ним настороже и ни за что себя не выдаст. А я кто? Просто букашка! Кому придет в голову осторожничать со мной? Вот я и смогу узнать множество вещей, которые от него скроют.

– Ну вряд ли. Теперь все уже, наверное, знают, что Генри твой дядя.

– Никто не знает. Только Бет. А она обещала никому не говорить ни слова. Бет просто ангел.

– Может быть, и ангел, но болтливый… Я не хочу, чтобы ты играла в детективы. Никакой романтики в этом нет – это грязь и мерзость. Лезть в эти дела опасно. Представляю себе, что скажет твоя мать.

– Притворится, что она в ужасе, а сама будет с нетерпением ждать свежих новостей, – с жестокой прямотой отрезала Вероника. Она взглянула на часы. – О, я должна бежать. Мой сеанс в двенадцать. Я загляну сегодня вечером и сообщу дяде Генри все, что мне удастся выяснить.

– Мы, конечно, будем счастливы тебя видеть, дорогая, но…

– Представляете себе заголовки? – весело спросила Вероника. – «Манекенщица раскрывает загадочное убийство» или: «Без нее мы попали бы в тупик!» – заявил старший инспектор Тиббет из Скотланд–Ярда».

Ну пока!

***

К тому времени, когда инспектор закончил беседу со швейцаром Элфом Сэмсоном, из которой не узнал ничего нового, часы в редакции показывали десять минут первого. Генри набрал номер студии, и Эрни предупредил, что у мистера Хили сейчас сеанс и его нельзя беспокоить.

– Ну хорошо, – миролюбиво согласился Тиббет. – Я сам зайду к вам в студию.

– Но мистер Хили будет недоволен… – не сдавался Эрни. Студия помещалась в огромном, как амбар, зале с высоченным потолком. В зале было темно, только небольшая площадка возле стены залита ярким светом. Там, на фоне экрана, обтянутого мятой серебряной бумагой, стояла девушка, в которой Генри не без труда узнал свою племянницу Веронику. Ее загорелое лицо было покрыто толстым слоем белого грима, а глаза резко и отчетливо подведены темно–коричневым карандашом. И, как она и грозилась, такой же темно–коричневой краской были намазаны губы. На ней было длинное черное платье, множество бриллиантов, и выглядела она на добрых десять лет старше. Но, что самое ужасное, в правой руке она держала тонкую цепочку, прикрепленную к ошейнику живого гепарда, большого и опасного на вид. Хищник явно пребывал в скверном расположении духа.

Лицом к Веронике стоял высокий, худощавый человек без пиджака. Он сосредоточенно наклонился к укрепленной на треноге фотокамере. В полутьме Генри разглядел еще две женские фигуры. Он узнал Бет Конноли и Терезу Мастере.

Не поднимая головы, худощавый мужчина спросил:

– Какое расстояние, Эрни?

Эрни вынырнул из темноты, держа в руках складной метр. Опасливо приблизившись к Веронике и гепарду, он ткнул метром чуть не в нос девушке.

– Метр пятьдесят шесть.

– А до гепарда?

Эрни осторожно вытянул руку и дотронулся метром до звериного носа. Гепарду это не понравилось. Он присел и зарычал. Эрни как лягушка отпрыгнул в тень, Тереза вскрикнула. Лишь Вероника и бровью не повела. Раздосадованный фотограф поднял голову и увидел Генри.

– А, вот и вы наконец! – сердито бросил он. – Ради бога, сделайте что–нибудь с вашим зверем!

– Но это же не мой… Фотограф не стал слушать.

– Эрни! – рявкнул он. – Заставьте чертову зверюгу подойти к камере, – Боязно, мистер Хили, – жалобно донеслось из темноты.

– Встань, миленький! Ну–ну! – ласково попросила Вероника. Не меняя позы, она носком атласной туфельки легонько ткнула зверя в бок. Гепард перевернулся на спину и замурлыкал как кошка.

***

– Великолепно! – крикнул Майкл. – Стойте так. Чуть улыбнуться. Голову немного влево… Вот так! Хорошо! Потрясающе! Ну–ка ткните его еще разок! – Камера щелкала, как телетайп.

Вероника снова вытянула ногу и коснулась носком гепарда. На этот раз зверь, видимо, устал. К тому же ему было жарко из–за направленных на него прожекторов, и он затих.

– Оставьте этого лентяя в покое, – сказал Майкл. – Сейчас, пока все тихо, я хотя бы могу перезарядить аппарат. Там должно быть несколько отличных снимков. – Он снова обернулся к Генри. – В следующей серии ваш зверь должен стоять. Умеет он стоять на задних лапах?

Появление запыхавшегося краснолицего человечка в вельветовых брюках и в грязном зеленом свитере избавило Генри от необходимости отвечать на этот вопрос. В руках у вошедшего был старый рюкзак.

– Ну как моя Красотка? – Он хлопнулся на колени около гепарда, который громко засопел. – Надеюсь, девочка вела себя пристойно? В последнее время она что–то капризничала. Запор был, потеряла аппетит… – Он извлек из рюкзака непривлекательного вида кость. – Кто хочет косточку? Кто косточку скушает? – Гепард сморщил нос, лениво потянулся, потом сел и начал громко глодать кость. – Ну вот! – гордо произнес краснолицый. – Вы не поверите, внизу стоит полисмен. Наверное, Красотку провели черным ходом. А я сунулся через парадный – не пускают. Никак не мог этому «бобби» втолковать, что я ищу своего гепарда, которого тут фотографируют.

Генри, представив себе его объяснение с сержантом, не мог удержаться от улыбки. Но упоминание о черном ходе заинтересовало его, и он заметил себе: это надо выяснить.

– Она была просто золотко, – похвалила Вероника Красотку. – Да, миленькая? – И наклонилась, чтобы пощекотать гепардиху за ухом.

– Я очень рад, – оживился владелец Красотки. – Но на вашем месте я бы этого не делал, мисс!

Вернулся Эрни с перезаряженной камерой.

– Добро! – кивнул Майкл. – Начнем… Вероника, передвиньтесь–ка чуточку вправо!

– Вам придется переносить меня, – весело отозвалась Вероника и засеменила в сторону маленькими шажками. Генри увидел: черное платье потому так плотно облегает ее, что стянуто на спине большими скрепками. Из–за них–то Вероника и не могла свободно двигаться.

– Хорошо! – крикнул Майкл. – Теперь мне нужно, чтобы гепард стоял на задних лапах, как геральдический зверь, и глядел влево.

– Можно попробовать, – с сомнением согласился зеленый свитер. Генри придерживал шаткую стремянку, зеленый свитер, взгромоздившись на верхнюю ступеньку, протягивал Красотке кость. Тереза держала продернутую сквозь шлейф платья нитку и по указанию Майкла время от времени тянула за нее. Эрни, стоя на стуле, выставил перед собой экран, обтянутый серебряной бумагой, и подсвечивал бледное лицо Вероники.

Это была странная и смешная сцена. Но камера видела и фиксировала только великолепного зверя, взвившегося на дыбы, гордую, бледную красавицу, в плотно облегающем ее платье с завернувшимся от ветра шлейфом, и серебристое, как лунный свет, сияние.

Таков был один из лучших снимков года.

Когда все закончили и Вероника вместе с Бет и Терезой скрылась в костюмерной. Генри подошел к фотографу.

– Не сможете ли уделить мне минутку, мистер Хили?

– Если вы по поводу гепарда, – сказал Майкл и отер лоб платком, – то обратитесь к мисс Филд. Это она им занимается.

– Гепарда я вижу впервые. Я из Скотланд–Ярда.

– Так, значит, вы насчет Элен, – не удивился Майкл. – Но сейчас нам, поговорить не удастся – сеанс в самом разгаре.

– Нам достаточно пяти минут, – не сдавался Генри. Майкл внимательно разглядывал кончик сигареты.

– Это официальный допрос?

– С одной стороны – да, поскольку все, что вы мне расскажете, я могу использовать так, как найду нужным. Но в то же время и неофициальный, поскольку протокола никто не ведет и вам не нужно подписывать свои показания.

– Ясно. Что же вам рассказать? Элен была удивительный человек, – медленно начал Майкл. – На вид она казалась решительной, сильной. А на самом деле была ранима как девочка–школьница. Очень глубоко переживала все. Ее легко было обидеть, даже не желая того. Она не стала бы кричать, и плакать, и швыряться всем, что под руку попадет, как делает Тереза. Все чувства были наглухо закупорены в ней и редко прорывались наружу. До вас уже, наверно, дошли слухи относительно меня и Элен. Они сильно преувеличены. Мы были добрыми друзьями, не больше.

– Но вы, конечно, знали, – тихо сказал Генри, – что она беременна? Майкл Хили был потрясен. Он вскочил, как ошпаренный, уронив сигарету.

– Это.., это невозможно! – вскрикнул он. – Это ложь! Не могло этого быть!

– Было, – сказал Генри.

– Боже мой! – прошептал Майкл и побледнел. – Не могу поверить… Хотя да.., возможно. Мне и в голову не приходило. Какой ужас!

– Как видите, – заметил Генри, – вы не сможете убедить меня, что ваши отношения не зашли далеко…

Майкл, казалось, его не слышал. Он снова сел и задумался, медленно покачивая головой и как бы пытаясь усвоить то, что он сейчас услышал.

– Я вижу, она не сказала вам? – продолжал Генри.

– Мне? Конечно, нет.., то есть.., в общем, нет. Бедная Элен!

– И вы теперь не станете отрицать, что были ее любовником? Майкл жалко улыбнулся и сказал:

– Похоже, в этом нет смысла?

– Наконец–то мы хоть что–то выяснили, – заметил Генри. – Теперь скажите, верно ли, что в последнее время вы охладели к ней и хотели порвать…

– Там нечего было рвать.

– Послушайте, мистер Хили, после того, как вы только что признали…

– Я думаю, она относилась к этому серьезнее, чем я, – беспомощно промямлил Майкл.

Генри не стал углубляться в подробности.

– Расскажите мне о циане и о ключах от шкафов в темной комнате. Вы вчера их взяли на свою ответственность, верно?

– Да, – ответил Майкл.

– И вы ушли домой, оставив шкафы незапертыми? Довольно легкомысленно, не правда ли?

– Дорогой инспектор, – с легкой иронией ответил Майкл. – Если бы вам приходилось делать этот выпуск… Генри не стал спорить.

– Когда вы в последний раз видели бутылочку с цианом? – спросил он.

– Примерно около полуночи я велел Эрни ослабить отпечаток. Наверное, тогда Эрни и брал бутылку. – А сами вы когда ее видели?

– Сам я ее не видел.

– И не знаете, сколько циана там было?

– Понятия не имею, – Майкл бросил окурок и встал. – Пора работать, – произнес он с явным облегчением.

Генри повернулся и увидел выходившую из костюмерной Веронику. Происшедшая с ней перемена была поразительной. Претенциозный белый грим исчез, и в своем полосатом ситцевом платьице она снова стала простодушной и милой молоденькой деревенской красоткой.

Проходя мимо Генри, Вероника слегка подтолкнула его, прошептав:

– Увидимся вечером, – и заняла свое место на освещенной площадке.

– Почему, черт подери, весь день льет дождь? – жаловался Майкл. – Это надо бы снимать на воздухе, на фоне пруда с утками. Бет, вы не можете достать теленка и калитку? – Бет мягко, но решительно отказалась. – Но мне необходимо какое–нибудь животное. Может быть, котенок? Это мысль – пусть мне сейчас же его привезут: совсем маленького – слышите, Бет, – пушистого и предпочтительно серого. Рассыплем по полу цветы, а среди них будет лежать Вероника, держа в руках котенка. Ну как?

Вернувшись в свою комнату. Генри услышал звонок и взял трубку.

– Инспектор Тиббет? Это Годфри Горинг. Как подвигается работа?

– Медленно, но верно.

– Вот и отлично. А я хотел вам предложить позавтракать со мной в «Оранжери» – это через дорогу. Там мы смогли бы спокойно поговорить.

– Спасибо, – согласился Генри. – Буду рад.

– Встретимся минут через десять, – сказал Горинг и повесил трубку. Но тут же телефон зазвенел снова. На этот раз звонил угрюмый полицейский врач.

– У меня есть кое–какие новости для вас, Тиббет, – сообщил он уныло.

– Знаю, что есть, – не удивился Генри.

– Это несомненно отравление цианом. И так же точно установлено, что яд добавлен в чай. Время смерти – от 4–х до 5.30 утра. Покойной было около тридцати трех лет, она достаточно упитанная и…

– Не тяните, док, – перебил Генри. – Я уже знаю.

– О чем именно?

– Она была беременна.

– Беременна? Как это, черт возьми, беременна? – с неожиданным одушевлением вскрикнул флегматик доктор. Генри оторопел.

– А что?.. Она разве не…

Доктор рассмеялся, чего, наверно, уже год не делал.

– Какое там беременна, мой милый Тиббет, она была девственницей! Так–то!

Доктор снова хмыкнул, повесил трубку, а изумленный Генри долго не мог опомниться.

Глава 5

Потраченного на обивку ресторана «Оранжери» плюша хватило бы, наверное, еще на десять лондонских ресторанов. Но при всей своей старомодности заведение это славилось известными на весь мир кухней и винным погребом. Зато и цены тут были совершенно недоступные для тех, у кого нет текущего счета в банке.

Стоя в вестибюле. Генри чувствовал себя как неприкаянный. Он разглядывал роскошное убранство: красивые бархатные шторы, перехваченные позолоченными лапками; блестящие листья на маленьких апельсиновых деревьях, в разгар английской зимы почему–то густо увешанных золотистыми плодами. Только потом он догадался, что каждый апельсин прикреплен к ветке тонкой проволочкой.

И пахло здесь дорогими духами и дымом сигар, и голоса посетителей звучали негромко и с достоинством.

Как обычно во время ленча, здесь в основном собрались мужчины средних лет, хорошо одетые, самоуверенные. Под прикрытием легкой застольной беседы тут заключались весьма и весьма серьезные сделки. Актеры и продюсеры договаривались относительно контрактов и процентов, а дошлые рекламные агенты хитроумно внушали своим клиентам–фабрикантам, какие выгоды сулит им дорогостоящая рекламная компания.

Темноволосый, безупречно одетый метрдотель неслышно возник рядом с Генри.

– Вы заказывали столик, сэр? – спросил он с безукоризненной вежливостью, но Генри сразу уловил легкую холодность к пришельцу, который не является постоянным клиентом и чье финансовое положение представляется сомнительным.

– Я завтракаю с мистером Горингом, – ответил Генри. В обращении метрдотеля что–то мгновенно, хотя и неуловимо, переменилось.

– О, конечно, сэр! Мистер Горинг уже здесь. Вы знаете его столик?

– Я покажу вам. Прошу вас сюда, сэр!

Генри последовал за метрдотелем в освещенный матовыми светильниками зал, где глаз посетителя радовали оранжерейные цветы, копченая лососина и всевозможные экзотические фрукты. Трудно было вообразить себе, что дневной свет когда–нибудь проникает в этот храм гастрономии.

Годфри Горинг сидел за уединенным столиком в углу и просматривал «Тайме» Увидев Генри, он улыбнулся.

– Мой дорогой Тиббет, как я рад. Садитесь же. Что будете пить? Но Генри отказался от аперитива.

– Вы правы, – одобрил Горинг, – я их и сам не пью. Но немного вина вы, надеюсь, выпьете?

Генри согласился. Затем последовало серьезное обсуждение меню и карточки вин, в чем Горинг проявил незаурядные познания. Генри был удивлен, увидев, что сам Горинг, который небрежно буркнул официанту: «Мне, как обычно», – довольствуется холодным цыпленком с салатом и бутылкой виши.

Инспектор был знаком с протоколом деловых завтраков и не удивлялся тому, что пока не подали кофе, Горинг избегает интересующей их темы.

Наконец, когда официант принес кофе, налил его и удалился, Горинг приступил к делу:

– Объясните мне, чем я могу помочь в этой ужасной истории с Элен Пэнкхерст?

– Я сейчас пытаюсь разобраться в обстановке, – сказал Генри. – Все было бы гораздо проще, если бы я знал покойную лично. Беседуя с ее друзьями и коллегами, я надеюсь понять, что за человек была мисс Пэнкхерст – ее характер, интересы, образ жизни… Начинать приходится с этого.

Горинг кивнул.

– Я и сам начал бы с того же. – Это прозвучало как величайшая похвала. – Элен была одной из моих служащих. Так что я могу охарактеризовать ее лишь с профессиональной точки зрения.

– А вы не знали ее лично? – спросил Генри.

– Хороший начальник, – ответил Горинг, – должен интересоваться жизнью своих ближайших помощников. Но об Элен я могу лишь сказать, что она целиком была поглощена работой. Это огромная потеря для компании. Не представляю, кем мы сможем ее заменить.

– Расскажите о ней подробнее.

– Элен поступила к нам секретаршей примерно лет десять назад, – медленно начал Горинг. – Оказалась очень способной, и два года спустя Марджори Френч предложила перевести ее в редакторы, а впоследствии сделала своим заместителем. Будь Элен жива, она вскоре стала бы главным редактором. Теперь, наверное, Тереза Мастере займет этот пост, когда Марджори уйдет на покой. Не думайте, я ничего не имею против Терезы. Наоборот, я к ней прекрасно отношусь. Но как бы ни рекомендовала ее Марджори, я не считаю, что Тереза сможет возглавлять журнал. Но, – спохватился вдруг он, – извините, инспектор. Вам, наверное, неинтересно слушать о редакционных делах.

– Нет, нет, – ответил Генри, – все это очень интересно. Значит, мисс Френч собирается вскоре уйти на покой?

– Очень прошу вас сохранить это в строжайшей тайне, Тиббет. Марджори тяжело больна. Она не хочет в этом признаваться, но врачи велели ей бросить работу. Вопрос о том, кто заменит ее, очень меня беспокоит. Успех журнала почти полностью зависит от редактора. Я не хотел бы приглашать кого–нибудь со стороны. А среди сотрудников было две кандидатуры – Тереза и Элен. Я, как вы знаете, был за Элен, и ее смерть для меня.» – он запнулся, – большая личная трагедия.

– Мне рассказывали, – осторожно подбирая слова, начал Генри, – что последнее время у нее были какие–то переживания, связанные с одним из сотрудников журнала.

Лицо Гориига стало жестким.

– Меня это не касается. Меня интересовали только ее деловые качества.

– Но все же, собираясь назначить кого–то на столь ответственный пост…

– Да, Марджори мне об этом говорила, – отозвался Горинг. – Она считала, что неурядицы в личной жизни могут отразиться на редакционных делах. Но мне удалось убедить ее, что это те так важно. Увы, я видно, был не прав. Хотя…

Тут разговор был прерван из–за появления невысокого, но стройного молодого человека. Костюм его был сшит чуть–чуть слишком шикарно, а волосы были чуть–чуть слишком длинны. Он торопливо приближался к ним странной подпрыгивающей походкой и кричал высоким голосом:

– Годфри, дорогой! Что это значит? Я только что… – увидев Генри, он осекся.

– Здравствуйте, Николас, – произнес Горинг не очень приветливым тоном.

– Я только что раскрыл газету, милый мой, и потрясен! Буквально потрясен!

– Инспектор, – Горинг выговорил это слово негромко, но очень отчетливо, – могу я представить вам мистера Найта? Николас, это старший инспектор Тиббет из Скотланд–Ярда.

Молодой человек, как подкошенный, рухнул на стул.

– О!.. – сказал он, побледнев. – О да, конечно… Рад познакомиться с вами.

– Мистер Найт, – сказал Горинг, – один из самых наших талантливых молодых художников–модельеров.

– Я о вас слышал, мистер Найт, – сказал Генри.

– Обо мне?.. Как это?.. То есть.., правда? Я надеюсь, слышали что–то хорошее? – добавил он с жалобной нервной улыбкой.

– Вы вчера были у мистера Горинга, верно? – спросил Генри.

– Я?.. То есть.., ну да, конечно. Очень, очень мило вы все это устроили, Годфри. И подумать только, что.., мм–да. Должен с вами попрощаться… Работы сейчас по горло… Всего хорошего, инспектор. – Найт вскочил и стал пробираться к выходу.

– Мистер Найт, – громко окликнул его Генри. Тот, вздрогнув, обернулся. – Могли бы вы сегодня зайти в редакцию «Стиля»?

Бедняга художник был пуглив, как кролик. Он оглянулся, словно опасаясь, что их подслушивают, и тихо, почти шепотом, сказал:

– Не смогу. Лучше приходите ко мне в салон. Работаю, понимаете ли, не разгибая спины. В этом же здании, первый этаж. Любой вам покажет. – Он поклонился и исчез за бархатными занавесками в конце зала.

– Очень талантливый молодой человек, – заметил Горинг, когда тот скрылся. – Не обращайте внимания на его.., гм.., причудливые манеры. Люди его профессии стараются держаться экстравагантно. Но он серьезный деловой юноша, хотя и пытается это скрыть.

Вспомнив о том, что он услышал от Патрика Уэлша, Генри рискнул сыграть втемную и сказал:

– А разве он не был недавно замешан в какой–то скандальной истории? Горинг внимательно взглянул на Генри.

– Найт? Никогда не слышал. Нет.

– Ну, значит, я его с кем–то спутал, – сказал Генри. – Я ведь мало знаком с вашим миром.

Они помолчали. Генри терпеливо ждал, не добавит ли чего–нибудь Горинг. Пока они еще не коснулись того, ради чего он был приглашен на завтрак. Наконец Горинг произнес:

– Ох уж этот мир моды! Удивительный мир, инспектор. Думаю, пока вы будете заниматься этим делом, он еще не раз поставит вас в тупик. Мы все в общем–то довольно необычные субъекты.

Генри обратил внимание, что чуть ли не каждый сотрудник «Стиля» старался внушить ему: их мир – особый мир. Но, если не считать тех эскапад, какие устраивал Патрик, все эти люди ничем не отличались от прочих смертных. Может быть, это особая форма тщеславия – воображать себя оригиналами? А может, странности–то есть, но посерьезней тех, на которые ему все время намекают? Вскоре это, очевидно, выяснится.

А Горинг продолжал:

– Трудно найти подходящих людей. Не только с деловой, но и с творческой точки зрения. Ведь все эти художественные редакторы и фотографы, во–первых, должны быть людьми по–настоящему талантливыми, и к тому же им предстоит творить для женщин и под руководством женщин. В то же время в этом эфемерном мире мужчина должен быть носителем здравого смысла, всегда уравновешенным и спокойным.

Вспомнив Патрика, Генри улыбнулся.

– Я понимаю ваши трудности.

– Единственный, кого я считал образцом, – это Майкл Хили, – продолжал Горинг. – Пригласив Майкла к себе в журнал, я нарушил одно из самых своих главных правил – никогда не брать на службу мужа и жену. Майкл в то время был уже женат на Терезе Мастере, которая была тогда заместителем редактора отдела мод. Но я сделал исключение, приняв во внимание не только талант, но и характер Майкла. И лишь недавние события заставили меня подумать: не совершил ли я ошибку?

«Вот мы и добрались до сути», – отметил Генри.

Пока официант разливал кофе, Горинг закурил.

– Я даже рад, инспектор, – продолжал он, – что вы упомянули об этом злополучном романе Майкла и Элен, Мой долг предупредить вас: Майкл вовсе не такой уж рассудительный и уравновешенный субъект, каким он кажется. У него наступил какой–то кризис и в жизни и в творчестве. Несколько лет назад о романе между Элен и Майклом даже и подумать было невозможно. А сейчас он потерял всякое чувство ответственности. То ли с Терезой у него что–то не ладится, то ли в творческой жизни наступил перелом. Не знаю. Но я хочу предупредить вас: то, что он делает и говорит сейчас, часто.., как бы это сказать.., не совпадает с реальностью.

– Вы хотите предупредить, чтобы я не очень ему верил? – напрямик спросил Генри.

– Нет, я не то имел в виду, – поспешно сказал Горинг. – Ради бога, не думайте, что я его обвиняю во лжи. Я лишь советую вам относиться к его словам с осторожностью.

– Возможно, вы и правы, – согласился Генри, вспомнив, как огорошило его после разговора с Майклом сообщение врача. Горинг откинулся на спинку стула и помешал кофе.

– Элен не заметила происшедшей с Майклом перемены. Она видела одно – многолетняя дружба вдруг превратилась в роман. Как свойственно всякой женщине, она решила, что Майкл переменился из–за любви к ней, а не наоборот: полюбил ее из–за того, что переменился. Обнаружив же свою ошибку, она впала в отчаяние. Сейчас поздно что–нибудь исправить, но я был виноват. Если бы мы вовремя отослали куда–нибудь Майкла, а Элен сделали бы редактором, увлечение работой и новые обязанности помешали бы ей… Вы понимаете, к чему я это говорю, инспектор?

– Пытаетесь уверить меня, что Элен покончила с собой?

– Я убежден, что она это сделала, – сказал Горинг. – Это единственное, что можно предположить. Врагов у нее не было. Ни одна душа на свете не желала ей смерти.

– Кроме разве что Майкла Хили или его жены?

– Нет, нет! Мой дорогой инспектор, это абсолютно…

– Их снова прервали. Сидевший лицом к залу Горинг вдруг резко поднялся, не договорив. Генри обернулся и увидел, что к их столику направляется очень красивая женщина лет сорока. Она была без шляпы, и ее длинные рыжие волосы падали на воротник роскошного норкового манто. Как непохожа она на сотрудниц «Стиля»… Те подтянутые, изысканно одетые – живой пример к рекомендациям журнала «Стиль», эта же просто красива и богата, небрежна и, пожалуй, даже неряшлива. Драгоценное манто носит как старый плащ. Волосы непричесаны, фиолетовая помада не гармонирует с алым платьем. «Стиль», несомненно, счел бы вульгарным одновременно надевать три нитки жемчуга и две большие бриллиантовые броши. И, что хуже всего, она пришла в ресторан без чулок, в стоптанных туфлях из крокодиловой кожи. И все же эта женщина была необыкновенно хороша собой. Инспектору показалось, что он уже где–то ее видел.

– Лорна! – воскликнул Горинг. – Что ты здесь делаешь?

– Ах, мой милый, я не могла не приехать! – Голос у нее был низкий, волнующий, чуть с хрипотцой. – Говорят…

– Это инспектор Тиббет из Скотланд–Ярда, дорогая. Инспектор, это моя жена.

Генри поклонился, и Горинг сказал супруге:

– Ну садись же. Ты что–нибудь ела?

– Конечно, нет. Как только узнала, сразу в машину.

– И совершенно напрасно. – В голосе Горинга прозвучала досада. – Что я теперь буду делать с тобой весь день?

– Не очень–то ты любезен, милый мой, – сказала Лорна. – Но не отправишь же ты меня обратно в Суррей голодной? – И, не дожидаясь ответа на этот риторический вопрос, Лорна Горинг с улыбкой повернулась к официанту:

– Копченой лососины и цыпленка, Пьер. И немного шабли. Знаете, того, что я люблю. – Затем обратилась к мужу:

– Теперь, мой дорогой, ты должен рассказать мне все до мельчайших подробностей, и тогда я буду умницей и не стану тебе мешать. Я хочу повидаться с Мэдж – у нее сегодня дневной спектакль.

Едва она упомянула о театре, Генри вспомнил, кто перед ним. Это была Лорна Винсент – актриса, пользовавшаяся огромным успехом лет пятнадцать назад. Она нажила тогда порядочное состояние. А потом вышла замуж и объявила, что покидает сцену. Самое удивительное, что она сдержала слово. Никто с тех пор не слышал о Лорне Винсент, лишь изредка в газетах появлялись ее фотографии. Генри и в голову не пришло, что Годфри Горинг тот человек, за которого вышла актриса Лорна Винсент. В газетах он был просто назван «бизнесменом» – безымянный муж знаменитой жены.

– Так кто же эта женщина? – с любопытством спрашивала Лорна. – Одна из жердей? Я их жердями называю, этих редакторш из «Стиля», – повернулась она к Генри. – Все у них по линеечке – швы на чулках, костюмы, шляпы, ходят будто палку проглотили, прически лакированные. Одну от другой не отличить. Когда они вышагивают вместе по улице – как парад оловянных солдатиков.

Хотя Генри понимал, что замечания Лорны несправедливы, он не мот не улыбнуться – доля истины в них была. Но Горинг был в бешенстве.

– Умерла Элен Пэнкхерст, – ответил он негромким, звенящим от ярости голосом. – Твой насмешливый тон неуместен.

– Ты страшно гордишься своими девушками, правда, милый? – беззлобно заметила Лорна. – Которая это – Элен? Черненькая, с длинным носом?

– Да! – отрезал Горинг.

– Ее убили? В газетах написано…

– Лорна, – взмолился Горинг, – поешь ты, ради бога, и поезжай на спектакль. У нас с инспектором Тиббетом еще много дел. Увидимся вечером, дома.

– Я приеду за тобой в редакцию.

– Нет, – ответил Горинг, – посторонних сейчас не впускают; вдет расследование. – Он встал, потом вдруг нагнулся и поцеловал жену. – Не глупи, дорогая. Я тебе все расскажу после.

Выходя из ресторана, Горинг сказал Генри:

– Если жена приедет в редакцию, ее, наверно, не пропустят? Вы не могли бы…

– Если ваша супруга захочет войти, мы ее, конечно…

– Нет, нет… – Горинг замялся. – Я предпочел бы.., я, наоборот, предпочел бы, чтобы ее не пропустили.

– Хорошо, – ответил Генри. – Я предупрежу сержанта. Вернувшись в редакцию и вновь водворившись в своих владениях, Генри позвонил в кабинет Марджори и пригласил к себе мисс Филд.

Как все впервые сталкивающиеся с мисс Филд, Генри был поражен ее деловитым видом и даже оробел немного. Она, правда, не принесла с собой блокнот, но, когда села против него, положив ногу на ногу и чопорно сложив руки на коленях, ему показалось, что она вот–вот начнет стенографировать.

На ней был аккуратный костюм из темно–синей фланели, слегка отделанный белым, – деталь, любимая женскими журналами, несколько менее изысканными, чем «Стиль». Добротные, тщательно начищенные туфли. Коротко подстриженные ногти покрыты бесцветным лаком… Как он и ожидал, Рэчел оказалась превосходной свидетельницей. Она подробно описала предыдущий день: возвращение из Парижа, работа над номером и поездка к Горингу.

– Вам понравилось у него? – неожиданно спросил Генри, подумав, что Рэчел, наверное, не очень–то уместно выглядела на фоне великолепия Бромптон–сквер.

– Мистер Горинг был очень любезен, пригласив меня, – чопорно проговорила Рэчел. – По правде говоря, я вовсе не хотела ехать. Но он настаивал, и я не смогла отказаться.

– Мистер Найт отвез вас в своей машине домой?

– Да. Он ехал в мою сторону.

– А где вы живете?

– Снимаю квартиру возле Холланд–роуд. Генри приподнял брови:

– Но мистер Найт ведь живет здесь, на Эрл–стрит. Холланд–роуд ему Совсем не по пути.

– А ему нужно было отвезти мистера Барри в Кенсингтон, – кратко пояснила Рэчел.

– Понятно. Теперь, если не возражаете, поговорим о вашем чемодане.

– Мой чемодан? При чем тут он? Я бы хотела забрать его, если можно.

– Вы его оставили в кабинете мисс Пэнкхерст, не так ли?

– Да. Не могла же я загромождать кабинет мисс Френч.

– Что было в вашем чемодане, мисс Филд?

Рэчел удивилась.

– Я думала, вы его уже осмотрели… Там мои вещи – одежда и все прочее. – Она в упор уставилась на Генри. – У меня не было контрабанды, инспектор! Когда идет показ мод, времени на покупки не хватает.

– О, в этом я не сомневаюсь, – усмехнулся Генри. – Так в чемодане не было ничего, кроме ваших личных вещей? Рэчел слегка смутилась.

– Я привезла флакон духов для приятельницы. Генри улыбнулся.

– Это нестрашно. Но скажите, почему кто–то обыскивал ваш чемодан?

Рэчел открыла рот от изумления.

– Обыскивал? Что вы имеете в виду?

– Взгляните сами.

Он прошел к кабинету Элен, возле дверей которого дежурил полицейский. Рэчел заволновалась.

– А она еще?.. – спросила она слабым голосом и побледнела.

– Все в порядке, – успокоил ее Генри. – Там никого нет, кроме… Ну глядите сами.

Он открыл дверь, и они вошли. Когда Рэчел увидела разбросанные в беспорядке вещи, ее глаза расширились, лицо стало злым.

– Какое свинство! Как он смел?

– Почему «он»? – быстро спросил Генри.

Рэчел опешила.

– Да так, – сказала она. – Это, наверно, был мужчина?

– Может быть, и женщина, – ответил Генри. – Проверьте, не пропало ли у вас что–нибудь?

К Рэчел сразу вернулась ее деловитость. Опустившись на колени, она принялась перебирать ворох вещей. Потом вдруг подняла голову и спросила:

– Я тут оставлю отпечатки пальцев. Как быть?

– Не волнуйтесь, – успокоил ее Генри. – Отпечатки пальцев уже взяли.

– Понятно, – она аккуратно перебрала все содержимое чемодана и сказала:

– Кажется, все тут. Генри задумался.

– Это значит, искали то, чего в чемодане не оказалось, или… – он опять задумался. – Мисс Филд, была ли у кого–нибудь из ваших спутников возможность сунуть что–нибудь в ваш чемодан в Париже так, чтобы вы не заметили?

– Конечно, да, – сразу ответила Рэчел. – Как я ни старалась никого не пускать к себе в номер, ко мне все время лезли с разными дурацкими вопросами. А когда я укладывала чемодан, Вероника Спенс не выходила от меня.

– Вот как? – протянул Генри. Скверно, конечно, что его племянница впутана в эту историю. Но она может оказаться полезным источником информации, подумал он. – Ну что ж! Я надеюсь, мы в конце концов узнаем, что искали в вашем чемодане. А пока, если хотите, можете уложить его и забрать.

Поблагодарив, Рэчел стала торопливо укладываться. Генри заметил, что руки ее слегка дрожат. Наблюдая, как беспорядочно запихивает она в чемодан вещи, комкая вместе платья и белье, и туда же засовывает туфли, он подумал, что эта суетливость не соответствует ее педантичному характеру. Но такие события могли потрясти даже столь невозмутимую особу, как Рэчел Филд.

Когда чемодан был закрыт, Генри поблагодарил Рэчел за помощь и, попросив ее оставить свой адрес сержанту, отпустил.

Оставшись один, он снова внимательно огляделся. Где–то в этой комнате – он был уверен – находится ключ к разгадке всей таинственной истории. Он стал припоминать свидетельские показания.

Некоторые свидетели что–то скрывают – это ясно. Но что? Вероятно, это касается личной жизни Элен. А ее личная жизнь тесно связана со службой. Не станет ли дело яснее после поездки в Хиндхерст?

Генри вздохнул и пошел взглянуть на черный ход. Ничего примечательного он там не обнаружил. Подъезд обслуживался старым грузовым лифтом. Наружная дверь вела в захламленный двор и была снабжена английским замком. Элф уверил Генри, что оба ключа от этой двери всегда у него. Один он носит в связке, второй висит на гвоздике в швейцарской. Когда звонят с черного хода, Элф посылает кого–нибудь из курьеров открыть дверь. Элф не без смущения признался, что этим утром разрешил впустить гепарда.

– Я ведь знал, что мистер Хили его заказывал, – объяснял швейцар, – а держать этакую зверюгу во дворе поостерегся.

– Вам следовало спросить разрешения у сержанта, – пожурил его Генри. – Ну да ладно.

И, покинув Элфа, он отправился беседовать с Николасом Найтом.

Глава 6

У входа в ресторан Генри увидел дверь с изящной черной табличкой: «Николас Найт. Ателье мод. Первый этаж».

Салон занимал весь этаж. Пол был устлан белым ковром, атласные черные портьеры перехвачены толстыми белыми шнурами. На каминной полке стояла огромная ваза белых лилий и алых роз. Возле двери за старинным столиком орехового дерева восседала немыслимо белокурая девица и красила ногти серебряным лаком. Увидев Генри, она, томно покачиваясь, двинулась ему навстречу.

– Чем мгу слжить? – спросила девица с каким–то невероятным прононсом. На старенький плащ инспектора она взглянула как садовник на слизняка.

– Я хотел бы видеть мистера Найта, – сказал Генри и вручил ей свою карточку.

– Присядьте, – сказала блондинка. – Я узнэю, свобэден ли эн. – И, кокетливо покачиваясь, исчезла.

Не успел Генри примоститься на краешке золоченого кресла, как она вернулась.

– Мистер Нэйт примт вас сечасжэ, – сообщила она уже более почтительно.

Она провела Генри за черные занавеси и потом вверх по маленькой винтовой лестнице. Здесь, как и в редакции «Стиля», бросалась в глаза разница в убранстве между парадной приемной и рабочими помещениями.

Лестница была ободранная, пушистый белый ковер, сменился вытертым линолеумом. Поднявшись вверх. Генри услышал женские голоса, доносившиеся из–за полуоткрытой двери слева. На правой была надпись: «Кабинет».

– Он в этэлье, – сказала блондинка. – Вхдите пэжэлста.

Войдя в дверь, он чуть не выскочил обратно. В комнате было полно людей. Кипы тканей, катушки, лоскуты, булавки, эскизы фасонов, перья, искусственные цветы, манекены, бусы – все это было перемешано в ужасном беспорядке. С противоположного конца комнаты доносился непрерывный стрекот швейных машинок. Полдюжины девушек в коричневых халатах нажимали на педали, крутили колеса и ловкими, искусными руками направляли под иглы куски дорогой ткани. Но не это ошеломило инспектора: прямо перед собой он увидел сто с лишним – как ему показалось – девиц в одних бюстгальтерах и трусиках. И, лишь заметив бесчисленное множество Николасов Найтов, выстроившихся бесконечными рядами, он догадался, что этот эффект создавали отражающие друг друга зеркала. В действительности было лишь три полуголых девицы, но и этого казалось достаточно.

Николас Найт обматывал кусок зеленого атласа вокруг бедер четвертой манекенщицы – брюнетки с головой Нефертити. Стоя неподвижно, как статуя, она с интересом рассматривала свои ярко–красные ногти. На ней также не было ни платья, ни сорочки, только беленький бюстгальтер.

– Входите, – неразборчиво произнес Найт. Он держал во рту булавки.

– Может быть, мне лучше… – начал Генри, приготавливая путь к отступлению.

– Сейчас освобожусь! Дайте стул мистеру Тиббету!

Одна из раздетых красавиц сняла с табуретки кусок темно–синего бархата. Другая нимфа, небрежно смахнув с нее пыль куском золотой парчи, придвинула табуретку к Генри. Он поблагодарил и сел. Его поразило, что появление незнакомого мужчины ничуть не смущает раздетых девиц.

Найт взял кусок зеленого атласа, задрапировал его вокруг груди манекенщицы и сколол булавкой.

– Рене, душенька, повернитесь медленно, – попросил он. Девушка начала грациозно поворачиваться. Найт придирчиво оглядывал ее.

– Еще, еще. Стоп! – он что–то поправил. – Еще немного, дорогая. Теперь пройдитесь. – Покачивая бедрами, Рене направилась к швейным машинам. Найт следил за ней, сощурив глаза. – Все в порядке. Стоп. Достаточно, душа моя… Марта!

– Да? – пожилая полная женщина в черном, как из–под земли, выросла за его спиной.

– Снимите это с Рене и передайте закройщикам, – распорядился он. – Для нижней юбки можно взять «toile» номер 18. Срочно. Это для леди Прендергаст.

Появилась китаянка в самом странном одеянии, какое когда–либо видел Генри: длинное вечернее платье, сделанное из цельного куска грубого светлого холста, густо испещренного карандашными метками.

– Я надела «toile» номер 24, мистер Найт. Мисс Марта говорит… – начала китаянка с легким приятным акцентом.

– Пусть она говорит все, что угодно, но я сейчас занят, – перебил Найт. – Вы видите, меня ждут. Ступайте.

Китаянка пожала плечами и удалилась. Найт повернулся к Генри.

– Мне ужасно неприятно, что я заставил вас ждать, инспектор! Но на следующей неделе состоится показ моих летних моделей, к тому же сезон в разгаре, и все женщины в Лондоне, как сговорившись, что–то себе шьют…

Генри заметил, что молодой художник и вправду выглядит усталым. Они прошли в кабинет Найта, где царил еще больший хаос, чем в ателье. Стол и стены были покрыты эскизами платьев. К большинству из них пришпилено по несколько лоскутков. Оставшаяся: часть комнаты утопала под сугробами газет и фотографий, среди которых Генри обратил внимание на одну, где была снята Вероника, явно собирающаяся спрыгнуть с Эйфелевой башни. Николас сбросил с кресла пачку газет и предложил Генри сесть. Сам он сел с другой стороны стола в вертящееся кожаное кресло, раскрыл золотой портсигар и протянул Тиббету.

– Сигарету, инспектор! Ну вот, теперь можно и поговорить. Генри начал мягко, чуть ли не робко.

– Я не рассчитываю, мистер Найт, что вы сможете мне многое сообщить. Но, но почему–то мне кажется, что ваши суждения могут оказаться ценными.

Николас просиял.

– Все, что в моих силах… – Он сделал широкий жест рукой. Казалось, он уже преодолел свою нервозность, так удивившую Тиббета в ресторане.

– Для начала скажите, знали ли вы Элен Пэнкхерст?

– Нет. То есть почти не знал. Я о ней, конечно, слышал, но мне чаще приходится иметь дело с сотрудниками отдела мод – Терезой, Бет и другими.

– Сейчас я пытаюсь, – сказал Генри, – воссоздать картину подлинных взаимоотношений между некоторыми людьми.

Найт вдруг перестал улыбаться, он будто чего–то испугался.

– О чем вы говорите, инспектор?

– Я говорю об отношениях мисс Пэнкхерст с другими сотрудниками редакции.

– А–а, – успокоился Найт. – Я расскажу вам все, что знаю. – Он помолчал, словно обдумывал, с чего начать. – Вы, конечно, понимаете, что мир моды – необычный мир.

– Мне все это твердят, – ответил Генри.

– Дело не в том, что люди в нем не такие, какими кажутся, – сказал Николас. – Наоборот, они даже преувеличивают свои качества.

– Это я успел заметить, – кивнул Генри.

– Возьмем, к примеру. Тетушку, – продолжал Николас. – Вы, я думаю, уже знакомы с ним?

– Знаком! – с чувством ответил Генри.

– Так вот он – форменный мошенник, – злобно заявил Николас. – По сути дела, заурядный, тупоголовый ирландец. Очень заурядный, – чуть ли не с завистью добавил он. – Но положение обязывает его изображать из себя чудака. А вот Элен Пэнкхерст в этой игре не участвовала. Она просто оставалась сама собой. Так мне говорили… – Кто именно?

***

– Ну.., это общеизвестно, – отмахнулся Николас. – А возьмите Терезу и Майкла. Разве это брак? Это чистый фарс! – Николас засмеялся. – Тереза – дочь лорда Клэндона. Денег куры не клюют. Работать она пошла просто, чтобы развлечься. И лишь много позже вдруг обнаружилось, что у нее есть это мистическое чувство моды. Майкл выгодно женился, что говорить. Едва ли Клэндоны были в восторге. Но, что самое смешное, сейчас все наоборот. – То есть?

– Теперь Майкл знаменитость. Не будь он зятем Клэндонов, им сейчас не удалось бы залучить его даже на обед. Генри в этом усомнился, но ответил лишь:

– Это еще не означает, что их брак – фарс.

– Я не хочу казаться злым, – с ханжеским видом сказал Николас, – но Тереза не из тех, кого назовешь сложной натурой. Зато у Майкла столько самых разнообразных интересов, – ядовито произнес он. – О нем многое говорят.

– В том числе и об его отношениях с Элен Пэнкхерст? Николас удивился.

– Элен? Нет… Хотя… – Он замялся, затем, явно кривя душой, продолжал:

– Я не сплетник, инспектор. Вполне возможно, что ходят какие–то слухи относительно Майкла и Элен. До меня они не дошли, вот и все. – Казалось, это его огорчает.

Генри так и не удалось заставить Найта сказать что–нибудь более определенное. По его словам, у Майкла никогда не было ничего общего с Терезой. Майкл жил в совершенно ином мире: гораздо больше интересовался театром и балетом, чем модами. В конце концов Генри отступился и, решив при случае вернуться к этой теме, стал расспрашивать о событиях прошлой ночи.

– Я вчера работал допоздна, – начал Найт. – Примерно около полуночи решил зайти в этот кабак внизу, выпить рюмочку на сон грядущий.

– Кабак – это «Оранжери»?

– Да. Кошмарное заведение, верно? Но удобно, рядом. Генри взглянул в окно и увидел, что как раз напротив находится редакция «Стиля».

– А вы не заметили, был свет в окнах напротив? – спросил он. :

– Не то чтобы заметил, просто знал, что они просидят допоздна из–за парижского выпуска. Я бы уж скорей заметил, если бы света не было…

– Итак, – сказал Генри, – вы спустились в «Оранжери» и встретили там мистера Горинга и мистера Барри.

– Верно. Они как раз кончали ужинать. Оба были чуть навеселе. Горас сыпал бесчисленными анекдотами, как всегда на редкость несмешными. Годфри, как обычно, притворялся «свойским малым». А это трудно, когда пьешь один тоник. Я понял, что они с Горасом заключили какую–то сделку и этот ужин должен ее закрепить. Сам я до смерти устал, просто не знаю, как я все это выдержал…

– Почему же вы согласились поехать к мистеру Горингу?

Николас слегка смутился.

– Вообще–то я не люблю выгоды ради подмазываться к людям, которые мне не нравятся. Но все же мне надо как–то ладить со «Стилем». Вы понимаете?

– Да. Значит, вы и мистер Барри поехали на Бромптон–сквер, а мистер Горинг зашел в редакцию за остальными. Кстати, миссис Горинг была дома?

– Лорна? Нет, она почти все время за городом. У них и в городе есть дом, и в Суррее. – И добавил:

– Вот вам еще один ловкач, женившийся на деньгах.

– Скажите, вам не показалось, что кто–нибудь из сотрудников «Стиля» расстроен, нервничает – словом, не в своей тарелке? Николас фыркнул.

– Они вечно не в своей тарелке. Тетушка говорил грубости, прямо напрашивался на ссору. Майкл изводил беднягу Гораса, надо сказать, очень смешно. Тереза была спокойна, а Марджори показалась мне совсем больной.

– А мисс Филд?

– Мисс Филд? Кто это?

– Секретарша мисс Френч. Вы отвозили ее домой.

– А–а, сурбитонская сирена! Что вы хотели о ней знать?

– Она тоже выглядела как обычно?

– Понятия не имею. Я ее никогда прежде не видел. Впрочем, едва ли можно выглядеть обычнее.., бедняжка.

– Итак, вы отвезли домой мисс Филд и мистера Барри и снова вернулись сюда?

– Да. Я живу в мансарде, в живописной нищете. Хотите бросить взгляд на мое гнездышко?

– Нет, спасибо, – решительно отказался Генри. – Не заметили ли вы, который был час?

– Примерно около трех, не скажу вам точнее. Я помню, что уехал с Бромптон–сквер в половине третьего.

– И когда вы сюда вернулись, – продолжал Генри, – вы не заметили чего–нибудь необычного? Может быть, кто–нибудь входил в дом напротив или, наоборот, уходил?

– Кое–что заметил. Подойдя к окну, чтобы задернуть занавеси в спальне, я увидел, как из дверей выходила какая–то женщина. Очень странного вида особа в кошмарном оранжевом платье, белой накидке и в очках. Я еще подумал: наверняка не из отдела мод.

Генри кивнул.

– Это, вероятно, была мисс Пайпер, редактор отдела искусств. Что она сделала, выйдя из дому?

– Пошла пешком по улице.

– И больше вы никого не видели?

– Мельком видел Элен. Она печатала на машинке. Значит, была жива еще. Потом я задернул шторы, свалился в постель и уснул как убитый.

– Понятно. Большое спасибо, – Генри заглянул в свою записную книжку. – Мне хотелось бы еще поговорить с мистером Барри. Вы не скажете, как с ним связаться? Ведь вы его хорошо знаете?

– Я для него работаю, – коротко ответил Николас.

– Для него? – удивился Генри. – Я думал… Я хочу сказать, вы ведь художник высокого класса, а он…

– …выпускает стандартную продукцию? – весело спросил Николас. – Вы совершенно правы, инспектор. И в то же время глубоко ошибаетесь. Вы недооцениваете общий сдвиг во вкусах покупателя. Что плохого в стандартной одежде? Разумеется, Париж указывает путь, но фирмы, выпускающие массовую продукцию, буквально по пятам идут вслед за Парижем. А у работающих женщин водятся денежки, которые им хочется истратить. – Найт, сев на своего конька, утратил излишнюю манерность, и Генри вспомнилось, что говорил Горинг о его деловых способностях. – Люди, подобные мне, стали анахронизмом, – продолжал Николас. – Сейчас выгоднее заниматься готовым платьем. Именно в этой области и должны работать хорошие художники–модельеры. Они, к слову, так и делают. Любой художник с именем связан теперь с какой–нибудь фирмой готового платья. Прямой расчет. Пять тысяч платьев по десять гинеи приносят больше дохода, чем одно платье за сто. Ну а салон приходится держать, чтобы твое имя и модели приобретали известность, – это стоит жертв! – Он помолчал, как бы смутившись. – Мне повезло. Моя… Один приятель одолжил мне для начала денег. А теперь у меня есть имя. Я это понял еще полгода назад, когда Барри предложил мне, делать модели для его фирмы. У меня какой–то нюх… Я, так сказать, умею переводить парижские модели на язык «Барри–моды». В прошлом сезоне я сделал, для них почти четвертую часть всех моделей. А в следующий раз вообще подготовлю всю партию. Сам Барри нудный и вульгарный тип, но дело он знает до тонкостей.

– Так где же я смогу его найти? – снова спросил Генри.

– Поуп–стрит, 286. Чуть ли не все торговцы готовым платьем обосновались в тех краях, благослови их бог, – ответил Найт. Когда Генри собирался уходить, его вдруг осенило.

– Кстати, – спросил он, – вы не были в Париже на той неделе?

К его удивлению, Найт побледнел.

– Не был! – взвизгнул он. – Конечно, не был! Я никогда не езжу в Париж, и все это знают! Я просидел здесь всю неделю, вам это кто угодно подтвердит…

– Не стоит так волноваться, – успокоил его порядком заинтригованный Генри. – Вы сказали, что переводите парижские модели, вот я и подумал…

– У меня есть глаз! – срывающимся голосом вскрикнул Николас. – Я гляжу на фотографию и вижу, как скроено платье. Мне не нужны «toiles»! – Он вдруг осекся.

– А что такое «toile»?

Немного помолчав, Николас ответил уже спокойнее:

– Помните китаянку в холщовом платье? Это и есть «toile». Только, конечно, моя собственная. «Toile» – это модель платья, скроенная и сшитая точно как оригинал, но из дешевого материала. Фабриканты одежды покупают их в Париже за бешеные деньги, между прочим. Хорошая «toile» стоит сотни фунтов. Но если фабрикант купил «toile», он волен распоряжаться этой моделью как ему угодно.

– Спасибо, – сказал Генри. – Я становлюсь образованным. Итак, вы делаете парижские модели, не покупая «toile».

– Закон этого не запрещает, – стал оправдываться Найт. – Говорю вам, я не бываю на показах. Я крою по фотографиям, на глаз.

– Это, должно быть, очень выгодно, – простодушно заметил Генри и удалился.

Задержавшись на площадке, он услышал, как Найт снял телефонную трубку и попросил: «Соедините меня с фирмой «Барри–мода». Простоять там дольше ему не удалось – появилась Марта. Инспектор не торопясь спускался по лестнице – ему было о чем подумать.

Часы показывали половину пятого. Ему оставалось еще опросить только Дональда Маккея, помощника художественного редактора, к которому, кажется, была неравнодушна Вероника. Генри ничего особенного не ожидал от этой встречи, но, как часто бывает, именно разговор с Дональдом оказался весьма интересным.

О событиях прошлой ночи Дональд не мог сообщить ничего нового. Термос он видел, тот стоял в темной комнате; в половине второго, когда Дональд покидал редакцию, термос все еще находился там. Дональд был очень занят – весь вечер он подготавливал для Патрика пробные листы макета – и бутылочки с цианом не видел, но, как и все, он знал, что циан в редакции есть, знал также, где его хранят. Рассказал он Генри и о том, как встретил на улице Горинга и как после долгих поисков в конце концов поймал такси и добрался до Баттерси. А когда Генри заговорил об отношениях Элен и Майкла, Дональд почувствовал себя совсем свободно и разговорился.

– А–а, вот вы о чем… Конечно, слышал, – сказал он. – Уж Олуэн об этом позаботилась! Но, по–моему, тут что–то не так. Не спрашивайте, что именно. Я ведь всего лишь младший сотрудник. Журнал делает эта компания – Марджори, Тереза, Тетушка и Элен. И все они, кроме, пожалуй, Тетушки, могли бы нажить состояние, работая в рекламе.

– Что вы имеете в виду?

– Только то, что говорю. Они умеют внушить людям то, что хотят. И действуют не на любительском уровне – профессионально! Может быть, я ошибаюсь, – продолжал он, – но, по–моему, вам чаще всего приходится сталкиваться с людьми, которым ваше положение внушает трепет, и они не врут вам.., по крайней мере, в мелочах. Здесь так не будет. – Он помолчал. – Я сам не все понимаю, но в этой истории насчет Элен и Майкла что–то не так.

– Вы хотите сказать, что эта история – лишь дымовая завеса, которая должна скрыть нечто другое, более важное?..

– Да. Я хочу сказать именно это.

– Такая мысль мне тоже приходила в голову, – заметил Генри. – Но что же они скрывают?

– Понятия не имею.

– Элен очень нравилась мистеру Уэлшу, верно?

– Да, конечно, – не задумываясь, ответил Дональд, – мы все.., у нас тут все ее любили. Кроме мисс Филд.

– А разве это так уж важно? Ведь мисс Филд всего лишь секретарша. Дональд усмехнулся.

– Не совсем так. Она тоже, по–своему, влиятельная особа. Когда Марджори уйдет на отдых, для мисс Филд будет небезразлично, кто станет главным редактором. Элен захотела бы все держать под своим контролем. Она была не из тех, кто перекладывает на других ответственность. А вот Тереза все административные дела доверила бы секретарше, и мисс Филд при ней сделалась бы еще влиятельней. Понятно?

***

Было уже шесть часов, когда Генри покинул редакцию. Зайдя в ближайшую телефонную будку, он позвонил Олуэн Пайпер в ее квартиру в Кенсингтоне – в ту самую квартиру, которую она снимала вместе с Элен. Олуэн тут же сняла трубку.

– Я думала, вы позвоните раньше, – сказала она недовольным тоном. – К половине девятого я должна быть в театре.

– Я буду у вас не позднее половины седьмого.

Генри интересно было взглянуть на квартиру Элен. Он уже знал, что Элен была небогата. Около двухсот фунтов на текущем счету и страховка – вот все, что унаследует ее живущая в Австралии сестра, не считая мебели и личных вещей. Он полагал, что, как большинство незамужних женщин, Элен почти все свое, жалованье тратила на одежду и квартиру. И сейчас ему достаточно было оглядеться вокруг, чтобы убедиться, что он был прав. Квартирка была расположена на седьмом этаже нового дома и обставлена просто, современно. Все свидетельствовало о строгом и безупречном вкусе покойной. Особенно бросалось в глаза отсутствие безделушек, которыми обычно так захламлены жилища одиноких женщин. Строгие изделия из скандинавского стекла и керамики, несколько репродукций Кандинского и Клея – вот все, что выбрала в качестве украшений Элен.

Олуэн встретила Генри довольно бесцеремонно:

– Вы, наверное, хотите все осмотреть? Ну что ж, глядите, а мне пора переодеваться. Если буду нужна – я у себя в комнате. – И с этим напутствием она скрылась в небольшой спальне, содержавшейся, как он успел заметить, в полном беспорядке. Платья, книги, грампластинки валялись повсюду. Контраст между комнатой Олуэн и остальной частью квартиры еще раз подчеркнул, как несхожи были ее обитательницы.

Генри начал осмотр. Прежде всего он прошел в спальню Элен. И здесь бросалась в глаза аскетичность покойной. Диван–кровать накрыт темно–синим покрывалом, на простеньком туалетном столике из светлого дуба – минимальное количество косметики и духов. В ящиках строгого современного комода аккуратно уложены стопки чистого белья. Платяной шкаф также в образцовом порядке. Лишь несколько использованных носовых платков в корзине для грязного белья свидетельствовали, что Элен принадлежала к числу простых смертных и страдала сильным насморком.

Генри был разочарован. Ему оставалось еще осмотреть лишь небольшое бюро, к счастью, незапертое. Первое, что он увидел, открыв его, было лежавшее на бюваре незаконченное письмо. Письмо было написано чернилами, твердым четким почерком. Единственная пометка – слово «вторник».

«Мне кажется, я нашла то, что требуется. Они, конечно, отличаются от тех, что продаются в Париже, но я просила Терезу привезти мне образчик для сравнения. Я практически уже остановилась на синем платье из джерси – помните, том самом, которое хотела сфотографировать Бет. Думаю, через несколько дней смогу сказать определенно».

На этом письмо обрывалось. Поскольку оборвалось оно не на середине фразы, Элен, наверное, не прервали. Скорее она просто его отложила, чтобы закончить позже, вспомнив, например, что ей пора к доктору. К уголку письма с задней стороны что–то было пришпилено булавкой. Очевидно, кусочек ткани, так как послание, по всей видимости, было адресовано портнихе. Генри удивился, обнаружив, что приколот всего лишь чистый лист писчей бумаги. Он хотел уже положить письмо на место, но, вспомнив, что у него нет образчиков почерка Элен – в редакции она писала только на машинке – сунул письмо себе в карман.

В остальном бюро было в столь же образцовом порядке, как и все, что окружало Элен. Аккуратными стопками сложены квитанции, счета… Стопка с надписью: «Письма, на которые надо ответить». Ни карточек с приглашениями, ни открыток от уехавших в отпуск подруг, ни торопливо нацарапанных записок, назначающих или отменяющих свидания. И что самое главное – не было и любовных писем. Потому ли их нет, что она их не получала, или они были уничтожены?

Решив выяснить это у Олуэн, он в последний раз оглядел комнату, но она так и не выдала ему никаких секретов. В маленьком книжном шкафу несколько детективных романов, биографии знаменитостей, пользующаяся большой популярностью книга об археологических раскопках в Египте, Полное собрание сочинений А. А. Милна и два бестселлера – один, сочиненный профессором университета, а другой – бывшим вором–карманником. На нижней полке стопка старых номеров «Стиля». Заурядный уровень, подвел итог Генри, может быть, чуть выше среднего.

Единственное, в чем проявлялась индивидуальность хозяйки, – это одежда. Содержимое платяного шкафа свидетельствовало об умении безошибочно и смело подбирать цвета и о склонности к простым классическим линиям. Никаких излишеств в следовании моде. Генри согласился с мнением Марджори Френч: Элен хорошо одевалась – работа в «Стиле» не прошла для нее даром, – но она слишком осторожна в выборе одежды, чтобы стать главным редактором большого журнала мод.

Вспомнилось много раз слышанное выражение «чувство моды». Он, кажется, начинал уже понимать, что оно значит.

Из спальни Генри перешел в облицованную белым кафелем кухню. К, его разочарованию, выяснилось, что в кухне установлен мусоросжигатель. Все письма, от которых хотела бы избавиться Элен, тут же превращались в пепел.

Он вернулся в прихожую и постучал к Олуэн.

– Я все осмотрел, мисс Пайпер. Когда вы будете готовы?

– Очень скоро.

Через несколько минут Олуэн вышла в гостиную. Она надела ярко–розовое шелковое платье, отделанное мягкими оборками – последний крик моды, – и весьма нелепо выглядела в нем. Любая сотрудница отдела мод сказала бы ей, что нельзя носить оборки, если они не идут к фигуре, как бы модны они ни были. Но уж если ты носишь их, не нужно сочетать их с бусами из искусственного жемчуга, ярко–розовыми атласными туфлями и массивной белой сумкой. Честно говоря, сотрудницы отдела мод давно махнули на нее рукой, поскольку в ответ каждый раз слышали: «Ну и что, а мне нравится!»

Генри, конечно, не мог столь квалифицированно определить погрешности ее туалета. Но он умел распознать непорядок, когда сталкивался с ним. Тем не менее он сделал над собой усилие и приветливо улыбнулся.

– А вот и вы. Какая вы нарядная!

– Правда, хорошенькое платьице? – самодовольно спросила Олуэн. – Бет снимала его для «Стиля молодых» на Веронике Спенс месяца два назад. Оно так мило выглядело, что я тотчас же решила его купить… Так чем я могу вам помочь?

– Во–первых, – Генри извлек из кармана только что найденное письмо. – Можете ли вы определить, чей это почерк? Олуэн мельком взглянула на письмо.

– Могу, конечно. Это Элен писала.

– Спасибо, мисс. А теперь скажите, Элен получала много писем?

– Понятия не имею, инспектор. Элен первая вставала по утрам и варила кофе. Я ведь почти каждый вечер в театре. Мне можно и попозже в редакцию прийти. Элен была кое в чем довольно.., скрытная. Она всегда сама вынимала почту, уносила свои письма на кухню и читала их, пока варила кофе. Те, на которые не нужно было отвечать, сразу же отправляла в мусоросжигатель. Она ведь очень аккуратная.

– А почему вы говорите «скрытная»?

– Да, вот… – замялась Олуэн. – Был такой случай, когда мне не терпелось получить одно письмо. Я встала рано, вынула почту и отнесла в комнату к Элен то, что было адресовано ей. Она так рассердилась… Будто я ее письма читаю, или уж не знаю что. Взяла с меня слово, что впредь я никогда не буду сама вынимать почту. Странно, правда? Непохоже на нее.

– Очень странно, – согласился Генри. Покойная Элен Пэнкхерст начинала его раздражать. Кто ее знает, какие там письма она получала, но прочесть из них невозможно и строки. Генри с завистью вспомнил о сыщиках из детективных романов, непременно обнаруживавших в камине среди золы обгоревший клочок бумаги, на котором осталось несколько слов… «Что делал бы сам Шерлок Холмс, – мрачно подумал он, – столкнись он с электрическим мусоросжигателем?..» Он вдруг услышал голос Олуэн:

– …как можно скорее. Вы понимаете, да?

– Извините, что вы сказали?

– Я спрашивала насчет платьев и остальных вещей Элен. Я бы хотела упаковать их и поскорее отправить на склад.

– У меня нет возражений, – ответил Генри, – Спасибо. Вы не представляете себе, как это тяжело, – голос Олуэн дрогнул. – Особенно платья… Они как призраки… Не могу видеть ид здесь!

– Я вас понимаю, – согласился Генри. – Что ж, упакуйте их, и дело с концом. Спасибо вам за помощь.

Домой он вернулся в половине девятого. Шел дождь. Генри долго трясся в автобусе, потом шлепал по мокрым улицам. Открывая дверь, усталый и голодный, он мечтал лишь о стакане виски с содовой, шлепанцах, тихом ужине вдвоем с женой и горячей ванне.

Вполне понятно, он был далеко не в восторге, когда услышал из холла женские голоса и смех. Он бы и вовсе рассердился, но тут обнаружил, что голоса принадлежат его жене Эмми и племяннице Веронике. Хотя этим двум женщинам он готов был простить многое, в гостиную он вступил с твердым намерением отправить Веронику домой. Однако его решимость была несколько поколеблена тем, что он увидел. Эмми ползала на коленях по полу и вырезала по бумажной выкройке из куска синего твида нечто похожее на клинья парашюта. Вероника же лежала на диване, задрав на его спинку красивые ножки в ярких клетчатых колготках.

– И тут выходит эта бедняжка герцогиня, – рассказывала Вероника, – в точно таком же платье, тетя Эмми, точь–в–точь! Вы только посмотрели бы на них! Понимаете, она купила эту модель у Монье за бешеные деньги, и после этого напороться на абсолютно такое же…

Генри с шумом закрыл за собой дверь. Эмми смутилась, вскочила.

– Уже пришел, мой милый? А я думала, еще рано… Выпьешь чего–нибудь?

– Да, пожалуй, – проворчал Генри. – Чем это ты занята?

– Юбку крою, – сказала Эмми. – Вероника говорит, такой вот узловатый твид – самый модный сейчас в Париже. И не мнется, попробуй!

– Я очень устал…

– Бедненький дядя Генри! – Вероника ему улыбнулась, лежа по–прежнему вверх ногами. – Вы были просто прелесть. Такое впечатление на всех произвели.. Ой, дядя, я для вас столько узнала!

– Скотланд–Ярд будет тебе весьма признателен. Но сейчас единственное, чего я хочу, – это выпить, поужинать, залезть в ванну и в постель.., – Но, дядя Генри, вы же сами просили… – Милая Ронни, я не сомневаюсь, что ты нас облагодетельствуешь. Только не сейчас!

– Я как раз рассказывала тете о том случае, когда герцогиня Базинсток приехала на бал точно в таком же платье, как…

– Я слышал, – остановил ее Генри.

– Вот твой стакан, милый, пей, – сказала Эмми. – Что, видно, день был трудный?

– Отвратительный, – ответил он, начиная понемногу приходить в себя. Он опустился в свое любимое кресло и сбросил ботинки.

– И что самое интересное, дядя Генри…

– Ронни! – строго сказала Эмми.

– Ну и пожалуйста, – обиделась Вероника. – Не хотите слушать, не надо. Мне все равно пора идти. Дональд зайдет за мной в восемь.

– Дональд Маккей? – подал голос Генри, чуть ли не с головой ушедший в кресло.

– Да, он, – Вероника сняла ноги со спинки дивана и встала.

– Ты его знаешь, Генри? – забеспокоилась Эмми.

– Встречался.

– И что он собой представляет?

– Весьма проницательный молодой человек, – ответил Генри.

– Он просто золотко! – сказала Вероника и, поцеловав Генри в нос, мигом исчезла, только клетчатые чулки мелькнули. Эмми принялась подбирать с пола куски материи.

– Ронни мне рассказала… – начала она.

Но Генри перебил ее:

– Эмми, голубушка, я устал до смерти! Давай–ка просто поужинаем и ляжем спать.

Так он сам создал себе уйму забот и тревог, которых мог бы избежать. Но наперед ведь никогда не угадаешь.

Глава 7

На следующий день, после небольшого совещания в Скотланд–Ярде, Генри позвонил в «Барри–моду» и договорился о встрече с владельцем фирмы – мистером Горасом Барри. Он не зря взял такси до Поуп–стрит, сам он вряд ли, нашел бы это место. В этой части города у него до сих пор не бывало дел. Ему понравился лабиринт шумных улочек, где в каждом доме помещалось по одной или несколько оптовых фирм, торгующих одеждой.

Сновали посыльные, почти у каждой двери стояли автофургоны. Генри заглянул в один из них и увидел, что он представляет собой колоссальный гардероб на колесах, где аккуратными рядами развешаны платья для магазинов и универмагов всей страны. Номер 286 по Поуп–стрит оказался высоким закопченным домом с несколькими вывесками у входа. «Барри–мода» – на первом этаже, на четвертом – дамские шляпы, на пятом – фирма, производящая пояса.

Демонстрационный зал «Барри–моды» не отличался от других – большой, во весь этаж. На длинных кронштейнах висели образчики последних моделей. Две элегантно одетые пожилые дамы, сидя в креслах, неторопливо отхлебывали кофе и время от времени делали какие–то заметки, а перед ними прохаживались, сменяя друг друга, усталые манекенщицы. Иногда одна из зрительниц, протянув руку к подолу очередного платья или юбки, пробовала ткань на ощупь.

Щеголеватый молодой человек с гвоздикой в петлице крутился возле них, предлагая им то сигареты, то кофе, развлекая шутками и превознося достоинства моделей.

Генри догадался, что пожилые дамы – оптовые покупательницы из провинции. Судя по всему, это были важные клиентки, привыкшие к тому, что их обхаживают. К уговорам молодого человека они относились с леденящим душу безразличием.

К Генри подошла девица в темно–синем костюме.

– Да, да, – кивнула она, взглянув на его карточку. – Мистер Барри ждет вас. Пожалуйста, поднимитесь сюда.

Генри вышел вслед за ней из демонстрационного зала и поднялся этажом выше. Там находился целый склад одежды. Пробравшись между двумя длинными рядами пальто, девушка приоткрыла дверь в кабинет.

– Старший инспектор Тиббет, мистер Барри, – объявила она и посторонилась, пропуская Генри.

– Горас Барри оказался невысоким, полным мужчиной. Седой, чуть лысоватый, в массивных роговых очках, он больше походил на банкира или биржевого маклера, чем на одного из законодателей моды. Его неанглийское происхождение обнаружилось при первых же фразах, произнесенных с заметным среднеевропейским акцентом:

– А–а, инспектор! Входите, садитесь. Ужасная история, а? Вы насчет убийства в «Стиле», нет? Боюсь, я мало чем смогу помочь, но все, что в моих силах…

Генри уселся у большого полированного стола.

– Вы, очевидно, уже в курсе дела?

– Читал в газетах, – ответил Барри. Генри обратил внимание на его руки – сильные и в то же время чувствительные, как у музыканта. – Не хотите ли чашечку кофе, инспектор?

– Нет, спасибо. Расскажите мне, что вы делали во вторник вечером?

– С удовольствием. Сперва ужинал с Горингом, и мы договорились насчет многоцветной рекламы. Потом к нам присоединился Николас… Николас Найт. Вы его знаете, нет?

– Я с ним разговаривал.

– О, выдающийся молодой человек! Какой талант! Чутье! Сразу схватывает квинтэссенцию парижской моды!

– – Он, кажется, работает для вас?

– Совершенно верно. Николас подготовил часть моей осенней коллекции, а на лето у меня грандиозный план. Я начинаю выпускать одежду по цене выше стандартной, с очень изящными, строгими ярлычками. Представляете – черный атлас, а на нем белыми буквами: «Барри–мода. Модель Николаев Найта». Просто! С достоинством! Никакой дешевки! Пусть покупатели сразу почувствуют класс. «Модель Николаев Найта», и все. Я не утомил вас?

– Ничуть. Но вернемся к вечеру вторника. Вы, я думаю, хорошо знакомы с сотрудниками «Стиля»?

– С некоторыми да. Мисс Френч – истинная леди. Очень авторитетная особа. Я горжусь тем, что она посещает дважды в год мои большие выставки. Мисс Мастере тоже – она понимает в моде. Но мы не всегда с ней можем столковаться. «У вас слишком хороший вкус, – говорю я ей. – Моим клиентам нравится другое». Но погодите, вот она увидит новые модели Николаев Найта…

– Вернемся все же ко вторнику, – повторил Генри. – Вы поехали на Бромптон–сквер. И что было там?

– Мистер Барри нахмурился, как от неприятного воспоминания.

– Патрик Уэлш и Майкл Хили, – произнес он хмуро. – Что за грубияны! Терпеть этого не могу! Там была еще одна дама, я не встречал ее раньше. Секретарша мисс Френч, кажется. Некая мисс Филд. Мне было жаль ее, потому что она… Как бы это сказать?.. Выпадала из общего стиля. Мы поговорили с ней о кошках, мы оба их любим. Майкл Хили, как всегда, рассуждал об искусстве. Он гениальный фотограф, кто спорит? Но разве это дает ему право оскорблять? – сердито спросил Барри.

– Кто–нибудь упоминал имя мисс Пэнкхерст в тот вечер?

– Не помню. Мы там пробыли недолго. Я прямо вам скажу, инспектор, мне было не по себе. Уэлш и Хили развлекались тем, что говорили мне грубости. Называли меня «вульгарным». А кто, как не я, набивает им карманы? Я рад был, когда Николас сказал, что мы уезжаем. Он предложил захватить и мисс Филд, поскольку она живет в тех же краях, что и я. Она тоже рада была уехать, поверьте. И представляете, инспектор, когда она ушла взять свои вещи, этот Уэлш… – Он вдруг замолчал. – Ну вот, теперь я точно вспомнил, что мисс Пэнкхерст все–таки упоминали. Этот тип Уэлш подошел к нам и снова стал оскорблять Николаса.

– Как он его оскорблял?

Барри смутился.

– Делал грязные намеки насчет.., насчет морали, – промямлил он. – А потом сказал: «Вы думаете, в «Стиле» к вам хорошо относятся? Вы…» Тут он очень обидно его обозвал и добавил: «У нас многим не нравятся ваши штучки. Они и мне не нравятся, и Элен. Мы все знаем про вас и про вашего друга. И мы следим за вами, имейте в виду!»

– И что же Найт?

– Он онемел, бедняга! Такой наскок… И так несправедливо! Но тут вернулась мисс Филд, и мы отбыли. Николас расстроился, встревожился. Он почти не разговаривал в машине. Я приехал домой около трех… Ну вот, я все вам рассказал.

– Благодарю вас. А вы были знакомы с погибшей?

– Только слышал о ней. Никогда не встречал.

– Между прочим, вы были в Париже на прошлой неделе?

– Ну конечно! – Барри снова просиял. – Это очень дорого, но ведь нельзя не поехать! Я, конечно, купил для своей коллекции несколько «toiles». Но, главным образом, плачу за вход, смотрю и мотаю на ус.

– Встречали ли вы там кого–нибудь из «Стиля»?

– Нет, нет! Для прессы свои показы, для нас – другие. Я никого из них не видел.

– Понятно. – Генри не знал, как быть. То ли все, что он заносит в свою записную книжку, и в самом деле так невинно, то ли прав Дональд Маккей, и он столкнулся с хорошо организованным заговором.

– Вы хорошо знаете мистера Горинга? – спросил Генри.

– Хорошо ли я его знаю? Мы с ним ведем дела. Завтракаем, обедаем, играем в гольф. Мы с уважением относимся друг к другу.

– С его женой вы знакомы?

– С прекрасной Лорной? Я как–то провел уик–энд в их загородном доме в Суррее.

– Интересная женщина миссис Горинг, верно?

– Злючка! – не согласился Барри. – Наверное, скучает. Ей не следовало оставлять сцену. Ее мужу не позавидуешь. Как она им помыкает! Но он ее обожает и счастлив.

Зазвонил телефон, и Барри, извинившись, схватил трубку.

– Мне пора, – поднялся Генри. – Большое вам спасибо, мистер Барри, до свидания. – И он поспешно удалился.

Вернувшись в Скотланд–Ярд, Генри составил подробный отчет, где анализировал полученные в ходе расследования сведения. В нескольких местах он поставил на полях большой знак вопроса, указывая на несоответствия в показаниях. Потом вызвал сержанта.

– Если кто–нибудь станет спрашивать, – сказал он, – меня сегодня нет. Я собираюсь глотнуть деревенского воздуха. Закажите машину, я поведу ее сам.

– Есть, сэр. А куда вы собираетесь?

– Я должен побывать в двух местах в Суррее. Узнайте для меня адрес загородного дома мистера Горинга в Вирджиния Уотер. Затем соединитесь с полицией Хиндхерста, пусть выяснят, у кого из местных врачей консультировалась мисс Пэнкхерст. Я буду там часов в пять, и мне нужна фотография убитой. – Когда сержант уже шел к двери. Генри добавил:

– Насчет адреса мистера Горинга справляйтесь не в редакции, а посмотрите в телефонной книге графства.

Генри уже успел надеть пальто и шарф, когда зазвонил телефон, и Вероника проворковала в трубку:

– Дядя Генри, куда вы пропали?

– Как это куда?

– Я думала, вы будете в редакции. А там только этот прибитый сержант.

– Я был занят.

– Но вас не отстранили от дела? – обеспокоенно спрашивала Вероника. – Нет? Вот хорошо! Тогда пойдемте вместе завтракать, и я вам расскажу что–то страшно интересное!

– Ладно, – согласился Генри. Он был благодушно настроен, прежде всего потому, что закончил отчет, пусть даже и не заключительный. К тому же он предвкушал удовольствие от загородной поездки. – Только завтракать будем быстро. У меня мало времени. Откуда ты звонишь?

– Из автомата около редакции. Пойдем в «Оранжери»?

– Еще чего! Я не так набит деньгами, как ты. Буду ждать тебя через десять минут возле «Ковентри–стрит Корнер Хауз».

– О'кэй! Но я могу рассчитывать на ростбиф с печеной картошкой и мороженое?

– Только не опаздывай!

Она, конечно, опоздала. На целых десять минут. Запыхавшаяся, раскрасневшаяся, с растрепанными светлыми волосами и в развевающемся алом пальто перебежала она через Лестер–сквер и сразу осветила дождливый и серый январский день.

– Не смогла поймать такси, – сказала Вероника, откидывая волосы С глаз. – Пришлось идти пешком.

Генри, не любивший привлекать к себе внимания, сразу взял ее под руку и вошел в ресторан. Когда стоишь на улице с Вероникой, все оглядываются.

В отличие от Годфри Горинга Вероника не склонна была следовать ритуалу деловых завтраков. К тому же ее просто распирало от избытка сведении, и она начала выкладывать их еще прежде, чем они сели за столик.

– Я уверена, что это страшно важно, дядя Генри! Я совершенно случайно узнала. Вот интересно, скажет она вам сама…

– Давай–ка сперва сделаем заказ, – перебил Генри, увидев, что к ним подошел официант.

– Ростбиф с печеной картошкой, – напомнила Вероника. – Все, конечно, вышло так из–за того, что он понадобился Бет, а одолжить было удобней всего у мисс Филд, а я как раз зашла к Бет спросить насчет сеанса и…

– Два ростбифа с печеной картошкой, – заказал Генри и попросил Веронику:

– Говори потише, Ронни. Так что же Бет хотела одолжить у мисс Филд?

– Ключ! – Большие Вероникины глаза от возбуждения стали совсем огромными. – У Бет очень много работы, ведь из–за этого убийства все застопорилось. И вдруг, когда мы заканчивали сеанс, входит мисс Мастере и говорит, что Бет нужно заново делать всю свою часть для апрельского номера, а уж это, по–моему, ни в какие…

– Не отвлекайся, – сказал Генри. – Значит, Бет узнала, что ей нужно допоздна работать, и попросила мисс Филд одолжить ей ключ от входной двери?

– Так, – подтвердила Вероника. – А мисс Филд пошла взять его в ридикюле… – она сделала для большего эффекта паузу, – и вдруг возвращается и говорит, что потеряла его!

– Ключ? – резко спросил Генри.

– Ну да! Она так расстроилась. Клянется, что во вторник он был у нее в сумке. Будь это мисс Мастере или кто другой, я бы просто подумала: она его обронила. Но мисс Филд ничего не теряет! Его украли! Это точно! Ну как, есть от меня польза, а?

– Это интересно, – согласился Генри. – А будет ли польза, не знаю. Все еще больше запуталось. Я–то считал, что только те, у кого есть ключ, могли… Ну ладно. Ты не знаешь, кто имел возможность во вторник вечером влезть в сумочку мисс Филд?

– Наверно, все могли… Хотя нет, не знаю. Когда она работает, ее сумка стоит на полу около стола. Дональд говорил, что мисс Филд ни разу за весь вечер не отлучилась из кабинета. Все остальные сновали туда–сюда, а мисс Филд и с места не вставала.

– Марджори Френч сказала то же самое, – задумчиво произнес Генри. Принесли ростбиф, и Вероника принялась уписывать его с завидным аппетитом. Генри погрузился в размышления, от которых его оторвал вопрос племянницы:

– Правда, это интереснее, чем платья Николаев Найта?

– Да, конечно. А скажи, у Дональда есть свой ключ? – Его рот был набит картофелем, и вопрос прозвучал невнятно.

– Нет. Но неужели вы считаете…

– Я ничего не считаю. Просто думаю вслух. У Эрнеста Дженкинса тоже нет своего ключа, верно?

– Конечно, нет… Можно мне взять еще масла?

– А ты не потолстеешь?

– Я ни от чего не потолстею, – самодовольно заявила Вероника. – Я вам еще одну вещь расскажу. Сегодня нам официально сообщили, что в марте уходит мисс Френч и главным редактором будет мисс Мастере. Вся редакция так и гудит. Олуэн прямо в ярости. Я помогла вам?

– Очень помогла, Ронни, – серьезно сказал Генри. – Но… – он замялся, – по–моему, твои расследования пора прекратить.

– Дядя Генри! Вы же сами говорили…

– Не хочу тебя пугать, но то, что тебе кажется игрой, на самом деле очень серьезно и может стать опасным. Мы имеем дело с убийцей.

– Не хотите ли вы сказать, что кто–то и меня попробует убить? – Вероника засмеялась. – Чепуха какая!

– Ничего не чепуха. Говорю тебе, держись в стороне, пока все не прояснится.

– В стороне от «Стиля»? Да что вы, дядя Генри! Сейчас эта редакция для меня важнее всего. И кроме того…

– Кроме того, там работает Дональд Маккей, – закончил за нее Генри, но не улыбнулся. Вероника покраснела.

– Это не имеет отношения…

– Имеет! И, может быть, большее, чем ты думаешь.

Они замолчали. Вероника с недовольным видом отодвинула тарелку.

– Ну ладно, – сказал Генри, – я не могу приказывать тебе. Свои дела решай сама. Но не вмешивайся, ради бога, в расследование. Я очень серьезно говорю. Делай свое дело, а мне предоставь делать мое.

– Ну это мы еще посмотрим! – ответила Вероника.

Глава 8

«Ред Филд Фарм» уже много лет не была настоящей фермой. Генри увидел это сразу же, как только въехал в железные ворота, по обе стороны от которых стояли мокрые каштаны.

От сельскохозяйственного прошлого фермы сохранился лишь красивый, бревенчатый дом времен Тюдоров. Вокруг дома был разбит прекрасный большой парк, а поля и пастбища были постепенно распроданы и застроены виллами преуспевающих деловых людей. Как живой лев в лавке, набитой игрушечными зверюшками, «Ред Филд Фарм» выделялась среди них неподдельным величием.

Дорога расширялась у дома, образуя полукруглую площадку против темных дубовых дверей. Генри аккуратно поставил машину и, подойдя к двери, подергал ручку старинного колокольчика. Из дома донесся мелодичный звон. Генри поднял голову и успел заметить встревоженное женское лицо, украдкой разглядывавшее его из верхнего окна. Это была Лорна Горинг.

Но ни малейших следов беспокойства не осталось на ее лице, когда минуту спустя Лорна театральным жестом распахнула перед ним дверь, воскликнув:

– Инспектор Тиббет! Прошу вас, входите! Извините, у меня ужасный беспорядок… Это официальный визит или дружеский?

– И то и другое, – с трудом вставил словечко Генри.

– Нагните голову – здесь балка. В первый раз все ушибаются, – предупредила Лорна, вводя его в уютную, обтянутую ситцем гостиную. На диване перед догорающим камином устроились два спаниеля.

– Присаживайтесь. Хотите выпить? Сгоните собак с дивана, они не обидятся. Так что вы будете пить: чай, кофе, виски, шампанское?

– Чашечку чая, если вас не затруднит, – попросил Генри, пробуя столкнуть одного из спаниелей.

– Пупси, лентяйка, марш на пол! – Лорна столкнула собаку с дивана. – Садитесь же, инспектор.

Диванное покрывало было все сплошь в собачьей шерсти, и Генри с печалью представил себе, как будут выглядеть его брюки.

– Я принесу чай, – сказала Лорна. – Будьте умником, подложите полено в огонь. – Она повернулась и, увидев себя в зеркало, воскликнула:

– Боже милосердный, до чего я страшна! – Но на самом деле Лорна Горинг выглядела превосходно. Выглядеть иначе она просто не могла – длинноногая, стройная, с великолепными рыжими волосами и классически правильными чертами лица. Зато сейчас еще сильнее, чем при их первой встрече, было заметно, что, уповая на эти щедроты природы, Лорна совсем не следит за собой. Весь ее грим состоял из небрежного мазка губной помады. Одета она была в безукоризненно сшитые темно–зеленые брюки и бледно–голубую блузку, но брюки держались при помощи приколотой у талии английской булавки, а блузка не блистала чистотой. Когда Лорна подняла свои красивые руки, безуспешно пытаясь пригладить волосы, Генри заметил, что ярко–красный лак на ее ногтях облупился и облез.

Вскоре Лорна вернулась, неся поднос с чайником, накрытым розовым вязаным чехлом. Кроме чайника, на подносе находились две надтреснутые чашки, прекрасная серебряная сахарница и бутылка с молоком.

Лорна изгнала и второго спаниеля, села на его место и налила чай.

– Я, конечно, очень польщена и рада, что вы приехали. Но, право, не знаю, чем я смогу вам помочь. Не считая вчерашней вылазки в «Оранжери», я чуть ли не полгода безвыездно живу в деревне.

– Я вам завидую. Ваш супруг, наверно, тоже с удовольствием отдыхает здесь от городской суеты.

Лицо Лорны на мгновение затуманилось, но она тут же рассмеялась. Правда, слишком громко.

– О, Годфри ненавидит деревню! Он живет в Лондоне и сюда приезжает только на уик–энд.., да и то не всегда.

– Но ведь многие, наверно, ежедневно ездят отсюда в Лондон?

– Годфри этого не делает, – кратко ответила она.

Генри переменил тему.

– Вы были хорошо знакомы с Элен Пэнкхерст, мисс Горинг?

– Я всех их знаю только в лицо. Годфри не нравится, когда жена вмешивается в дела мужа, и я с ним согласна. – Ее последние слова прозвучали чуть ли не как вызов. – Я стараюсь туда носа не совать. Между нами говоря, все эти дамы из «Стиля» сущие ведьмы. Единственный среди них стоящий человек – малышка Олуэн, та, что жила в одной квартире с Элен Пэнкхерст. – Лорна смотрела на Генри большими зелеными глазами. Морщинки у ее глаз ничуть не уменьшали прелести ее лица. – Мне, конечно, жаль Элен, – продолжала Лорна, – но я не стану вас уверять, будто хоть с одной из них у меня были дружеские отношения. Вы это все равно узнаете, так что лучше уж признаюсь я сама. А то вы еще будете меня подозревать. Честно говоря, я просто ревную. Не к кому–то в отдельности, а сразу ко всем. Очень уж мой муж привязан к этому журналу. Тем не менее уверяю вас, я не убивала. Элен – для этого я недостаточно хорошо ее знала.

Генри пришлось снова переменить тему.

– Вам не одиноко тут?

Лорна пожала плечами.

– Я не одна. По утрам приходит миссис Адаме помогать мне по хозяйству. Она очень славная. Собачки тоже со мной.

– И у вас, наверно, множество соседей. Лорна сделала гримаску.

– Ужасный народ! Богатые и респектабельные. Женщины, все до единой, читательницы «Стиля». «Простые маленькие черные платья и нитка жемчуга!» – Она вдруг улыбнулась. – Впрочем, иногда и от них бывает польза. Во вторник мне пришлось устроить вечер с бриджем. Он затянулся чуть ли не до трех часов. Так что вот вам мое алиби, инспектор. Я могу перечислить всех, кто был. Миссис Дэнкуорт с сыном, леди Райт и Петерсоны…

Генри тщательно записал имена. Потом спросил:

– Вы когда–нибудь бывали в Хиндхерсте, миссис Горинг? Лорна удивилась.

– Нет, никогда. Это на другом конце графства. А почему вы спрашиваете?

– Я надеялся, что вы сможете мне помочь. Мне кажется, мисс Пэнкхерст ездила туда консультироваться с врачом. И поскольку это у вас в Суррее, я подумал, что, может быть, вы или ваш муж рекомендовали ей этого врача. Если бы я узнал, кто он, это избавило бы меня от множества хлопот.

– Боюсь, что не смогу вам помочь. Наш Постоянный врач живет в Лондоне, на Харлей–стрит, а здесь по поводу легких недомоганий я обращаюсь иногда к местному лекарю. А что, Элен была больна?

– По всей видимости, нет. Тем более интересно… Ну что ж, мне пора ехать. Спасибо за чай.

– Как ехать? Вы же меня почти ни о чем не спрашивали.

– Я уже узнал все, что хотел.

– Разве? Господи, по–моему, я ничего не сказала.

– Вы сказали, что почти незнакомы с убитой и много месяцев не были в Лондоне. Что же еще говорить?

Когда Генри был уже на пороге, Лорна удивила его неожиданной просьбой. Сначала она колебалась, но в последний момент вдруг решилась.

– Кстати, инспектор, если вы разыщете того доктора… У меня есть подруга. Она недавно переехала в Хиндхерст и на прошлой неделе вдруг почему–то позвонила мне и спросила, не знаю ли я хорошего семейного врача в тех краях. Интересное совпадение, правда? Так что, если вам не трудно, сообщите мне тогда его имя. Раз к нему обращалась Элен, это, наверное, хороший врач.

Генри постарался скрыть свое удивление.

– Я сообщу вашему мужу.

– Ах нет, не надо, – всполошилась Лорна. – На него нельзя положиться, он забудет. Лучше позвоните мне сюда.

– Хорошо, я так и сделаю, – сказал Генри.

Он сел в машину и уехал, весьма довольный собой. Лорна Горинг сказала ему больше, чем знала сама.

Моросило. Под сеткой дождя красивый маленький городок выглядел грустным и скучным. Генри рад был обогреться в полицейском участке. Лучезарно улыбающийся сержант угостил его еще одним стаканом чая, но ничего утешительного сообщить не смог: ни один из местных врачей не слыхал об Элен.

– Впрочем, сэр, – добавил сержант, – она могла назваться чужим именем. А ее фотографии у нас нет.

Генри задумчиво потер затылок. Опять неудача.

– Расскажите–ка мне о местных врачах, – попросил он сержанта. – Во–первых, сколько их тут?

Сержант поудобнее устроился в кресле, довольный, что может чем–то помочь столь именитому гостю.

– Во–первых, доктор Герберт, – начал он. – Доктор Герберт живет на холме и лечит в основном людей богатых. Затем доктор Роберте, здесь на Хай–стрит. К этому ходят лавочники, продавцы. У докторов Бланда и Теннера – общий кабинет на Гилфорд–роуд. К ним чаще всего обращаются местные фермеры. Да, есть еще молодой доктор Ване, чуть не забыл о нем. Новенький. Он открыл прием, когда умер старый доктор Пирс. Говорят, его дела идут неважно. Вот и все. И ни один из них не знает мисс Пэнкхерст.

– Но ее фотография была во всех газетах.

– А что толку? По этим газетным фото разве можно кого опознать?

– Те, что я привез, не лучше, – уныло сказал Генри. Он вытащил из кармана конверт и взглянул на две маленькие карточки. Одна не в фокусе: Элен на балконе поливает бегонию. Вторая – паспортная фотография семилетней давности. Генри вздохнул:

– Ну ладно, там видно будет. Пойду потолкую с врачами. В Лондон он вернулся около девяти вечера; ему пришлось выслушать бесконечные рассказы доктора Герберта о его аристократических пациентах. С трудом избавившись от него, Генри встретился с озабоченным доктором Робертсом. Их беседа была короткой:

– Никогда в жизни не видел эту женщину. Извините. У меня визит. Спешу.

За этим последовала вылазка в переполненный больными фермерами кабинет Бланда и Теннера. И в заключение Генри удалось отвертеться от настойчивого приглашения выпить стаканчик у молодого доктора Ванса.

Из всех интервью он извлек лишь один огорчительный вывод – ни один из врачей не знал Элен.

По дороге в город Генри пытался решить эту задачу. Месяц назад, в субботу, Элен была у врача. Для чего? Она не жаловалась на здоровье. В тот же день она ездила в Хиндхерст. Это, конечно, еще не означало, что доктор живет в Хиндхерсте. Она могла проконсультироваться в Лондоне, а затем поехать в Хиндхерст. Может быть, у нее там друзья. Накануне своей гибели Элен еще раз встретилась с доктором. Конечно, она могла для этого с утра съездить в Хиндхерст и вернуться. Но скорее всего врач живет не в Хиндхерсте, а в Лондоне. С завтрашнего дня он будет искать его здесь.

Повинуясь внезапному импульсу, Генри остановился возле будки телефона–автомата. Он отыскал в телефонной книге нужный ему номер. Сперва никто не отвечал. Затем хриплый голос спросил:

– Что нужно?

– Мистер Уэлш? Это инспектор Тиббет.

– Ну и что? Нашли время звонить. По–моему, мы вчера достаточно наговорились.

– Нет, с вами у меня все разговоры еще впереди, – весело отозвался Генри. – Могу я сейчас приехать?

– Черта с два. Я до смерти устал.

– Я ведь могу и насильно навязать вам свое общество, – произнес Генри. – Но надеюсь, до этого не дойдет. Мы оба хотим выяснить, кто убил Элен, не так ли? А с каждой потерянной минутой след остывает…

– Ну хорошо, приезжайте. Дорогу знаете?

– Найду, – ответил Генри. – Буду у вас через полчаса.

Он предупредил Эмми, что задержится, и сел в машину. Оказалось, что Патрик живет, в красивом, но несколько ветхом георгианского стиля доме на площади рядом с Эссекс–стрит. Повальное нашествие в этот район художников и интеллектуалов способствовало обилию выкрашенных в яркие цвета входных дверей и оконных рам, но в целом все вокруг выглядело запущенным и убогим. Не оказался исключением и дом, в котором жил Патрик Уэлш.

Входная дверь была не заперта. Следуя указаниям Патрика, Генри поднялся по шаткой лестнице на второй этаж и очутился перед дверью, недавно окрашенной в грязно–черный цвет. К двери была прикреплена белая карточка с одним лишь словом, написанным чернилами: «Уэлш».

Генри взялся за медный дверной молоток, сделанный в виде сжатого кулака, и стукнул. За дверью сразу послышалось шарканье, затем она отворилась, и Патрик Уэлш пригласил его:

– Входите, приятель. Прошу.

В красной пижаме, черном махровом халате и старых шлепанцах из верблюжьей шерсти Патрик выглядел еще более грузным и неуклюжим. Он провел Генри в квартиру, которая представляла собой огромную студию. «Вот как они живут, художники», – подумал Генри. Комната была на редкость неопрятна, но даже беспорядок выглядел красиво. Бронзовые флорентийские статуэтки теснили деревянные африканские фигурки и керамические перуанские. На простом массивном дубовом столе сдвинуты в сторону книги и рисунки и поставлен каменный кувшин с одной–единственной золотистой хризантемой. У окна на мольберте смелый стилизованный набросок цветка. На стенах несколько рисунков чернилами и тушью, очевидно, работы самого Патрика. Сверкающая яркими красками маленькая византийская икона, а рядом рекламный плакат. Все как будто в беспорядке, а впечатление цельное; оригинальный вкус хозяина объединял все эти разнородные предметы.

– Хотите выпить? – спросил Патрик и щедрой рукой налил в высокие стаканы ирландского виски. Одним глотком он осушил свой стакан, снова его наполнил и повернулся к Генри. – Слушаю?

– Элен звонила вам вечером в тот последний день? – спросил Генри. Патрик свирепо глянул на него.

– Допустим. А разве это запрещено законом?

– Нет. Но почему вы раньше этого не сказали?

– А вы не спрашивали. Вы спросили, видел ли я ее, и я ответил, нет, не видел.

– Нам было бы куда проще работать, если бы люди хоть что–то сообщали сами. Что она вам говорила?

– Ничего существенного. Просто дружеский звонок. Генри вынул записную книжку и с нарочитой неторопливостью перелистал ее.

– «Доктор говорит, что это совершенно точно. Я не знаю, что делать. Он никогда не оставит ее – вы сами знаете. Я бы хотела умереть», – прочел он ровным голосом.

Наступило напряженное молчание. Затем Патрик сказал:

– Наверно, эта дура Олуэн…

– Мисс Пайпер сообщила мне то, что случайно услышала. – Патрик ехидно рассмеялся. Не обращая на него внимания. Генри продолжал:

– Не думаю, чтобы она говорила неправду. Но точно знать этого я не могу. Если вы повторите мне слово в слово то, что вам сказала Элен Пэнкхерст…

Лицо Патрика стало старше, морщинистей.

– Вы говорите, что Элен убита. Я в этом сомневаюсь. Я думаю, бедная девочка покончила с собой. У нее были.., неприятности. В чем они заключались – вам все равно, если ее не убивали, а если убили – значит, ее неприятности тут ни при чем. Только поверьте мне на слово, вы идете по ложному следу. Искать надо в другом направлении. Вы обращаетесь за информацией по неправильному адресу.

– Куда же мне обратиться?

– Почем я знаю? – Патрик снова начал злиться. – Не мне вас учить.

– Мистер Уэлш, ну как вы не поймете? Я не за сплетнями охочусь, мне нужно узнать правду. И пока я не выясню все, что относится к Элен и тем самым может иметь касательство к ее гибели, я буду продолжать расспросы Они помолчали, и Патрик снова наполнил стаканы. Наконец он решился.

Наверно, я старый дурак, но так уж и быть расскажу вам все, что знаю. – Он отпил виски и продолжал:

– Элен была влюблена. Не спрашивайте в кого, она мне этого не сказала. Просто объяснила ситуацию, не называя имен. У этого человека, – мы назовем его М, – есть жена. N обещал Элен, что, когда появится возможность, он разведется с женой и они смогут пожениться. Но пока все нужно держать в тайне. Что оставалось делать бедняжке? Пришлось примириться с этим положением. Но тут возникло новое, ужасное осложнение – Элен заметила, что N нездоров. Как дочь врача, она в таких вещах немного разбиралась. Элен настояла, чтобы, ничего не говоря жене, N побывал у доктора. После этого Элен сама поговорила с доктором, который считал ее женой N. Как раз в день своей смерти она узнала результат анализов и позвонила мне. Врач ей сказал, что у N – неизлечимый рак и ему осталось жить не больше года. Сам N, конечно, этого не знает. Элен была в отчаянии. Им остался только год, и она хотела провести хоть этот год с ним вместе. О разводе она уже не думала. Но как, не открывая ему правды, убедить N уйти от жены? Теперь вам ясно, что подслушала Олуэн? Вас больше не удивляет то, что Элен покончила с собой? Последовало долгое молчание. Затем Генри спросил:

– Допустим, вы действительно не знаете, кто такой этот N. Но почему вы так старались, чтобы я ничего не узнал об отношениях Элен с Майклом Хили?

Патрик неприязненно сверкнул глазами.

– Ловите?

– Не собираюсь. Просто задаю вопрос. Все остальные взахлеб рассказывали мне насчет Элен и Майкла. Вы единственный…

– Да кто эти остальные? – разозлился Патрик. – Небось одна Олуэн!

– Не только она. Мисс Френч, и мистер Горинг, и даже миссис Хили. Да и сам мистер Хили не отрицает этого. Скажите честно, Майкл Хили это и есть N?

– Может, так, а может быть, и нет. Она мне ничего не говорила.

– Ясно, – задумчиво произнес Генри. Ему вспомнилось осунувшееся лицо Майкла Хили, его лихорадочная оживленность, горькая ирония, звучавшая в его голосе. Припомнилось ему и то, что говорил во, время ленча Горинг, и намеки Николаев Найта… Нет ничего невероятного в том, что талантливый фотограф, которому едва за сорок, смертельно болен. Сам он может не знать о своей болезни, но, наверное, все же о чем–то догадывается.

Это многое объясняет. Вот, значит, какую тайну стараются скрыть от полиции сотрудники «Стиля»? Предположим, что о болезни Майкла знают и другие. Элен умерла, но Майкл, которого в редакции все любят, жив, и его друзья опасаются, что полицейский инспектор, проводя расследование, самым жестоким образом откроет ему правду.

А что сам он сделал бы на их месте? Будучи людьми неглупыми и понимая, что им не удастся сохранить в тайне роман Элен и Майкла, они спешат рассказать о нем, выставить все напоказ, но при этом скрыть трагическую сторону романа, сделать вид, что он был всего лишь капризом, пустячком. И все же некоторые факты не укладываются в их схему. А ведь его профессия в том и состоит, чтобы заниматься фактами. Фактами, а не предположениями. И он спросил:

– Мистер Уэлш, вы часто работаете по ночам? Патрик хмыкнул.

– Вот уж нет! Я староват для этого. Два раза в год приходится, когда мы делаем парижский выпуск. А вообще–то я стараюсь вовремя уходить, – он обвел рукой студию. – Меня тут ждет работа. Я художник. Не могу же я только макеты делать. Пейте виски. Продался я в этот «Стиль»», как потаскушка. Хорошо хоть, много платят.

– Да уж, наверное, немало. А вы женаты, мистер Уэлш? – вдруг спросил Генри.

Патрик багрово покраснел.

– Конечно, нет.

– И никогда не были? – Видя, что он молчит, Генри добавил:

– Я легко могу это выяснить в Соммерсет Хаузе, в нотариальных архивах.

Патрику явно было не по себе. Потом он жалобно проговорил, для пущей трогательности усилив свой ирландский акцент:

– Друг мой, не станете же вы за грехи молодости портить жизнь ни в чем не повинному человеку? Если я отвечу вам, это дальше не пойдет?

– А это имеет отношение к делу об убийстве?

– Никакого. Ни малейшего.

– Судить об этом буду я. Ну, рассказывайте. Патрик подбросил в огонь полено.

– Это давняя история, – сказал он. – Ей было девятнадцать, мне двадцать один. Я тогда учился живописи и ни гроша не имел за душой, а она была из знатной семьи и тоже студентка, изучала литературу. Сумасшествие, конечно, но первый год мы были счастливы. Огорчения начались потом. Она оказалась дьявольски честолюбивой. Я же предпочитал жить в мансарде и писать картины. Пошли ссоры, обиды. Через три года она бросила меня. Вот и все.

– Вы развелись?

– Конечно, нет. Ведь мы оба католики.

– Когда же вы встретились снова? Патрик рассвирепел.

– Да откуда вы взяли, что мы…

– Ну, догадаться нетрудно. Думаю, я даже знаю, кто ваша жена, – мисс Марджори Френч, главный редактор «Стиля».

Патрик долго смотрел ему в лицо. Потом попросил:

– Только ради бога, никому ни слова!

– Ваша жена давно работает в журнале?

– Тридцать пять лет. С тех пор как ушла от меня.

– А вы?

– Я поступил в штат три года назад. – Патрик старался не смотреть ему в глаза.

– Вы получили это место благодаря влиянию жены?

– Вот уж нет! Марджори руководствуется только деловыми соображениями.

– А чем вы занимались прежде – все эти тридцать два года?

– Писал картины.

– Они пользовались успехом?

– Нет!

– Тогда вы, наверное, очень довольны, что устроились в «Стиле»? Патрик совершенно вышел из себя.

– Вон! – заорал он. – Вон отсюда и не вздумайте трепаться, а не то я вам шею сверну!

Генри посмотрел на него с жалостью.

– Мне самому не доставляет удовольствия лезть в чужие души и в чужие дела. Но иногда приходится: такая уж работа. Благодарю за виски. Дорогу я найду.

Он торопливо спустился вниз и вышел на мокрую площадь. Что из рассказанного Патриком – правда? Генри не давала покоя мысль, что этим таинственным N вполне может оказаться и сам Патрик, а насчет болезни он мог для отвода глаз солгать.

Глава 9

Следующее утро началось с официального дознания. Генри решил провернуть его по возможности быстро и не сообщать ничего определенного.

Кроме Марджори Френч, которая согласилась засвидетельствовать личность убитой, и Элфа Сэмсона, из редакции не было никого. Только свидетели – полицейские да кучка репортеров уголовной хроники.

Процедура и впрямь не затянулась. Марджори, опознав тело Элен, сразу уехала на такси. Элф рассказал, как он обнаружил труп. Доктор брюзгливым голосом прочитал медзаключение. Затем взял слово Генри и заявил: полицейское расследование начато, но не пришло к удовлетворительным выводам. Требуется отсрочка. Пока что точно установлена лишь причина смерти, и поэтому можно разрешить похороны покойной. Следователь охотно подписал разрешение, а слушание дела отложил. Все это заняло не более двадцати минут, и к десяти часам Генри был уже в редакции.

Казалось, журнал вернулся к привычному ритму жизни. Манекенщицы, курьеры, секретарши сновали по коридорам, деловито стучали пишущие машинки, и было слышно, как Патрик добродушно орет на Дональда Маккея.

Не заходя в свой кабинетик. Генри прошел к Олуэн Пайпер. Олуэн разговаривала по телефону, сидя за столом, заваленным книгами и приглашениями на выставки и кинопросмотры. Она бегло и чуть нервозно улыбнулась инспектору и продолжала:

– Да, мистер Хартли, в три часа.., снимать будет Майкл Хили… Правда, очень талантлив? Да, надеюсь, во всю полосу. О, я ведь знаю, как вы заняты. Мы не заставим вас ждать… В гриме второго акта. Почти наверняка, во всю полосу.

Повесив трубку, она с презрительной гримаской повернулась к Генри.

– Актеры! – фыркнула она. – Все на одно лицо. Я–то думала, Джон Хартли выше этого.

– Вы мне уделите несколько минут? – спросил. Генри. – Я хотел узнать у вас фамилию врача, лечившего Элен.

– Ее врача? Ах да, врача, к которому…

– Нет, нет, мисс Пайпер. Вы ошиблись тогда. Элен не была беременна.

– Не была? – оторопела Олуэн. – Но тогда.., что же это значит? Как понять то, что я слышала?

– Пока не знаю. Может быть, врач сумеет мне помочь.

– Элен почти никогда не болела. Вообще–то мы с ней лечились у доктора Маркхэма с Онслоу–стрит. Но она не стала бы обращаться к нему по поводу…

– Я же вам сказал, мисс Пайпер, Элен не была беременна. – Генри записал имя доктора и его адрес. – Пока все. Благодарю вас. – Он встал. – Рад был видеть вас в более бодром настроении.

– А что толку грустить? Элен этим не вернешь. Я написала ее сестре в Австралию и дала объявление: хочу подыскать кого–нибудь, кто снимет ее часть квартиры.

– А не лучше ли вам переехать в другое место?

– За такие деньги я ничего лучшего не найду.

Возвращаясь в отведенную ему комнатушку. Генри думал об Олуэн Пайпер. Столь бурный взрыв отчаяния всего два дня назад и такая рассудительность сегодня. Что это – унаследованный от прадедов крестьянский здравый смысл или просто бессердечие? Да и вообще, не притворялась ли она, когда так убивалась и плакала? Генри этого не знал.

Стол в его комнате был прибран, а на бюваре лежала записка, отпечатанная на официальном бланке «Стиля» и вложенная в конверт. «Дорогой инспектор Тиббет, могу ли я срочно повидать вас по делу, которое может оказаться важным? Рэчел Филд».

Генри сразу же ей позвонил.

– А, это вы, инспектор Тиббет! – в голосе мисс Филд звучал упрек. – Наконец–то! Я со вчерашнего дня пытаюсь к вам дозвониться.

Хотя у Генри было искушение продемонстрировать свое всеведение, он удержался. Ведь о пропаже ключа он узнал от Вероники, и совсем не нужно, чтобы об этом кто–то догадался. Генри изобразил глубокое удивление, когда Рэчел Филд сообщила:

– Инспектор, у меня украли ключ от входной двери.

– Украли? Вы уверены? Может быть, вы положили его не на то место?

– Нет, нет, инспектор, когда во вторник я вернулась из Парижа, ключ был у меня в сумке, на том же кольце, что и ключи от дома. – Она вынула из черной сумки аккуратную связку ключей. – Вот видите, все остальные на месте. Чтобы снять какой–нибудь, нужно разомкнуть кольцо.

– Когда вы заметили пропажу?

– Вчера утром, когда мисс Конноли пришла просить у меня ключ.

– А вы уверены, что он был у вас во вторник вечером?

– Да, конечно. Когда мы приехали из аэропорта, входная дверь была уже заперта, и я открыла ее своим ключом.

– И вы считаете, что во вторник вечером кто–нибудь мог взять ключ из вашей сумки?

Мисс Филд слегка смутилась.

– Да, – ответила она. – Во время работы я обычно ставлю сумку у стола…

– Тогда как же ее могли взять? Насколько я понял, вы ни разу за весь вечер не вышли из кабинета. Может быть, ключ украли позже? Например, в доме у мистера Горинга?

Рэчел Филд испугалась.

– У мистера Горинга? О нет! Там сумка все время была со мной.

– Вы считаете, что ключ взяли еще в редакции?

Рэчел не сразу решилась ответить.

– Честно говоря, я выходила из кабинета минут на десять в начале второго.

– Куда же?

– Сперва в художественную редакцию. Мистер Уэлш был там один. Я спросила его, не знает ли он, где мисс Френч. Он сказал, что в темной комнате. Тогда я открыла дверь в кладовку перед темной комнатой, той самой, где.., стоял термос, помните? – Генри кивнул, и Рэчел продолжала:

– Там все они и были – мисс Френч, мистер Хили, мисс Мастере и Дональд Маккей. Они разглядывали снимки, которые еще промывались. Мне не хотелось их беспокоить, вопрос был пустяковый, и я прошла через темную комнату в коридор… – Рэчел замолчала и покраснела.

– А оттуда? – осторожно спросил Генри.

– В дамскую комнату, – смущенно ответила она. – После… То есть, когда я была там, я решила причесаться и обнаружила, что оставила в кабинете сумку. Я вернулась, мисс Френч была уже там. А моя сумка стояла на обычном месте – около стола. Не знаю, брал ее кто или нет.

– Скажите, кто–нибудь из тех, кто находился в темной комнате, видел вас, когда вы открывали дверь?

– Дональд видел, – уверенно ответила мисс Филд. – Он один стоял лицом к двери. А все остальные – спиной ко мне и были заняты фотографиями. По–моему, они меня не заметили.

– Ну что ж, – заметил Генри, – будем считать, что один только мистер Маккей вас заметил; кстати, он – единственный из всех стоявших там, у кого не было своего ключа от парадной двери.

– Я вот чего не пойму, инспектор, зачем кому–то нужно было брать мой ключ? Убийце не нужен был ключ, любой из нас мог свободно налить в термос циан.

– Нет, ключ нужен был убийце, мисс Филд, – твердо сказал Генри. – У него.., или у нее действительно была возможность в течение вечера налить в термос яд. Но кто–то – скорее всего убийца – возвращался позднее. Уже после того, как мисс Пэнкхерст умерла.

Рэчел охнула.

– Зачем? – спросила она шепотом.

– Он вернулся для того, – уверенно продолжал Генри, – чтобы что–то найти… И искал он это в вашем чемодане.

– В моем? – Рэчел побледнела и, вцепившись в ручки кресла, на мгновение закрыла глаза. Затем она открыла их и, взглянув на Генри, улыбнулась.

– Простите, инспектор. Я так испугалась. Что он мог искать в моем чемодане?

Ее испуг удивил Генри.

– Но, мисс Филд, вы же еще позавчера знали, что кто–то рылся в вашем чемодане, – напомнил он.

– Да, но… Мне как–то не приходило в голову, что ее могли убить ради.., того, чтобы взять что–то из моего чемодана…

– Тем не менее это скорее всего так. А исчезновение вашего ключа еще больше сужает круг поисков. Теперь вспомните хорошенько – я уже спрашивал об этом раньше, но мне нужен более точный ответ – кто из тех, кто был с вами в Париже, мог незаметно сунуть что–нибудь в ваш чемодан?

Рэчел ответила почти без колебаний:

– Только один человек, инспектор: Вероника Спенс. Сейчас я вспоминаю-, что ни мистер Хили, ни мисс Мастере не заходили в мой номер в последний день. Да и вообще, когда я начала укладываться, мой чемодан был пуст. А Вероника то и дело сновала туда–сюда. И потом, когда я уже уложила часть вещей, меня вдруг позвала мисс Мастере, и Вероника одна осталась в моем номере…

Генри похолодел. Нелепо думать, что Вероника связана с преступной деятельностью. Но она могла невольно быть замешанной в какую–то историю, приведшую К убийству.

– Благодарю вас, мисс Филд, – сказал он. – Вы мне очень помогли. Думаю, нет необходимости просить вас никому не говорить о некоторых фактах, ну, например, о том, что убийца возвращался в редакцию.

– О да, инспектор! Я ценю ваше доверие. Не успела за нею закрыться дверь, как Генри схватил телефонную трубку и позвонил Бет Конноли в отдел мод.

– Вероника? – Бет не сразу ответила. – Нет, она сегодня для нас не работает… Не на примерке ли она у Николаев Найта? На следующей неделе она участвует в показе его новой коллекции…

– Что ж, попробую поймать ее там.

В приемной Найта на звонок отозвалась невозмутимая крашеная блондинка.

– Бэюсь, что не смгу сегодня сээдинить вэс сэтелье, – заявила она вежливо, но непреклонно. – Унэс рэптиция… Мэнэкэнщицу Верникуспенс? Нет – это свершенно исклчэется!

– Может быть, вы сможете ей кое–что передать, когда она освободится? – спросил Генри. Ему не хотелось ссылаться на Скотланд–Ярд. Блондинка неохотно ответила:

– Взможно, она выйдет ввремя лэнча…

– Скажите, что звонил дядя Генри. Я буду в «Оранжери» от половины первого до полтретьего и хотел бы, чтобы она позавтракала со мной. Упоминание об «Оранжери» произвело впечатление.

– Кэнэчно, я прэдам ей, – уже теплей ответила блондинка. Очевидно, Генри представлялся ей теперь богатым дядюшкой потенциальной покупательницы. Сам же он обеспокоенно подумал, что в кошельке у него всего четыре фунта десять шиллингов и, чтобы расплатиться за ленч в «Оранжери», ему придется занимать у Вероники.

В художественной редакции Патрик Уэлш стоял спиной к двери, что–то рисуя на чертежной доске. Он, не оборачиваясь, рявкнул вошедшему Генри:

– Читать умеете? Убирайтесь. Сюда входить запрещено!

Дональд Маккей поднял взгляд от макета и застенчиво улыбнулся:

– Доброе утро, инспектор.

– Это снова вы? – сказал Патрик, так и не обернувшись. – Что вам нужно? Мы заняты.

– Я хочу, чтобы вы оба мысленно вернулись к вечеру вторника. – Он взглянул на Дональда. – Мистер Маккей, вы говорили мне, что Рэчел Филд ни разу за весь вечер не выходила из редакторского кабинета. Но если вы подумаете хорошенько, вы вспомните, что это не так.

Дональд задумался.

– Да, был один момент, – сказал он. – Мы все стояли в темной комнате. Дверь на секунду отворилась и закрылась снова. По–моему, это была Рэчел. Но она увидела, что мы заняты, и ушла.

– По словам мисс Филд, она прошла через темную комнату к другой двери и оттуда в дамскую уборную.

– Да ничего подобного! – возразил Дональд, волнуясь.

– А вам как показалось, мистер Уэлш?

Патрик ответил не оборачиваясь:

– В ночь парижского выпуска у меня только и дел было, что следить – ходила ли Рэчел в уборную? И собственных забот хватает! – Он помолчал и буркнул:

– Она заходила сюда разок. Спрашивала, где Марджори. Я сказал, что в темной комнате.

– И что сделала Рэчел?

– По–моему, ушла. Я не, заметил.

– В какую дверь?

– Говорю вам, понятия не имею. Я продолжал работать, а она, как всегда, незаметно исчезла.

Генри обратился к Дональду:

– Мисс Филд уверена, что вы видели ее и узнали.

– Я же сказал, что она только всунула в дверь голову, а потом вернулась в кабинет. Зачем я стал бы лгать о таких пустяках?

– Это отнюдь не пустяки, – ответил Генри. – Тот человек, которому понадобился ключ от парадных дверей «Стиля», должен был убедиться, что мисс Филд нет на месте. Только в этом случае он мог добраться до ее сумочки.

Дональд побледнел, потом вспыхнул и сердито буркнул:

– Если вы намекаете.., это наглая ложь!

– Кстати, что вы сделали после того, как мисс Филд заглянула к вам в дверь?

Дональд смутился.

– Кажется, возвратился сюда… Не помню точно.

– А кроме вас, никто не выходил из темной комнаты?

– Да вроде нет…

– А вы не заходили отсюда в кабинет главного редактора?

– Конечно, нет! Патрик, ну хоть вы скажите!

– Меня не спрашивайте! Как я могу помнить, что вы делали два дня назад?

– Ну что ж, – приветливо произнес Генри, – если вы решите что–нибудь изменить в своем рассказе – я у себя.

Патрик Уэлш негромко произнес:

– Скатертью дорожка.

– Всего лучшего! – ответил Генри. Он вернулся в свою комнатенку и, позвонив мисс Френч, спросил, не сможет ли она уделить ему несколько минут своего драгоценного времени.

– Да, конечно. Я сейчас посмотрю, что у меня назначено. – Генри услышал приглушенное бормотание, затем резкий голос мисс Филд: «Нет, мисс Френч, это нельзя отложить. Это очень важно!» Наконец Марджори вернулась к телефону и спросила:

– Мне лучше самой зайти к вам?

– Да, пожалуй.

Не прошло и двух минут, как Марджори вошла к нему в кабинетик оживленная, энергичная. Большие топазовые серьги сверкали из–под отделанной норкой шляпы, темно–коричневый костюм и туфли из крокодиловой кожи, как всегда, были безупречны. Марджори села и взглянула на часы.

– Простите, инспектор. Мне теперь приходится работать и за себя, и за Элен. Не знаю, как справится с делом ее заместительница. У меня такое чувство, будто мне не хватает правой руки.

– Я вас не задержу. Сейчас, когда я познакомился с вашими служащими, мне бы хотелось, чтобы вы охарактеризовали каждого из них… Вот, например, Олуэн Пайпер. На мой взгляд, она умна, но не особенно тактична. Затем: хотя она очень любила мисс Пэнкхерст и даже преклонялась перед ней, смерть подруги ее не травмировала – мисс Пайпер стойкий, сильный человек. Мне кажется, она упряма, импульсивна, даже способна на жестокость. Но из моих слов не следует, конечно, что она могла совершить заранее обдуманное убийство. Ну как, согласны вы с такой характеристикой, мисс Френч? Вам нечего добавить к моему портрету Олуэн?

– Олуэн идеалистка, – неохотно ответила Марджори. – Она всегда идет напролом и делает то, что считает нужным, не задумываясь о последствиях.

– Опасное свойство! У нее, наверное, много врагов?

– Врагов? Я бы не сказала. Но она многих раздражает своим идеализмом. Например, она не понимает, что Терезе иногда приходится помещать на видном месте платье, которое ей не так уж нравится, потому что владелец фабрики платит тысячи за рекламу у нас. Или тот кошмарный случай после демонстрации моделей Николаев Найта! Николас спросил ее, что она думает о его моделях, и Олуэн сказала: все они или ужасны, или слизаны с парижских. С ним чуть истерика не случилась. Может быть, это была не лучшая из его коллекций, но нельзя же говорить людям в лицо такие вещи! С Олуэн нелегко иметь дело.

– Все это очень интересно, – сказал Генри. – А теперь расскажите о Терезе Мастере. Или, верней, о мистере и миссис Майкл Хили. Мне все уши прожужжали, что у Элен с Майклом был роман. Вы сами первая довели это до моего сведения. Зачем вам это было нужно? – спросил он строго, как на допросе. Но если он рассчитывал запугать Марджори, его ждало разочарование.

Она только улыбнулась слегка и сказала:

– Я хотела вам помочь.

– Но вы не сказали мне всей правды, – возразил Генри. – Так давайте же поговорим начистоту. Вы ведь знали, что Майкл Хили тяжело, смертельно болен? Это знали и вы, и Патрик, и Элен. Но ни сам Майкл Хили, ни его жена и не подозревают об этом. И чтобы скрыть это от них, вы вводили в заблуждение и меня.

Марджори удивленно на него поглядела.

– Не понимаю, откуда вы взяли эту небылицу, инспектор? Здесь нет ни доли правды. Если не считать легкого нервного перенапряжения, Майкл совершенно здоров. Кто–то распространяет вздорные слухи…

– Это не вздорные слухи, – сказал Генри. – Слух исходит от самой Элен. Она говорила об этом по телефону мистеру Уэлшу всего за несколько часов до того, как ее отравили. – Марджори глядела на него в полной растерянности. – Элен сказала мистеру Уэлшу, что человек, которого она любит, умирает от рака, но сам он не знает об этом, не знает и его жена…

Марджори вдруг как–то сникла. Ее лицо даже под слоем косметики стало мертвенно–бледным, и шляпа съехала на глаза. Генри, который, несмотря на весь свой опыт, так и не привык к тому, что на допросах люди иногда падают в обморок, был ошеломлен. Он сразу же вскочил, но Марджори уже открыла глаза.

– Нет, – сказала она слабым голосом, – не надо… Все в порядке. – Она выпрямилась, поднесла руку ко лбу, машинально поправила шляпу. – Может быть, вы принесете мне стакан воды?

Генри был восхищен самообладанием этой женщины, ее силой воли. Но к восхищению примешивалась мысль, что такая женщина вполне способна совершить убийство, если сочтет это необходимым.

Когда он вернулся со стаканом воды, Марджори пудрила нос. Улыбнувшись, она поблагодарила его, затем достала из серебряной коробочки таблетку и проглотила ее.

– Я уверяю вас, инспектор, – сказала она, – что вся эта история – чистейший вымысел. Очень прошу вас не распространять ее. Вы же понимаете, что это взбудоражит всю редакцию, а Терезе с Майклом будет очень неприятно и тяжело. И зачем понадобилось Патрику это выдумывать? Хотя он ирландец, любит присочинить. Уж поверьте мне… Я хорошо его знаю.

– Ну еще бы, – усмехнулся Генри. – Впрочем, тридцать два года изрядный срок…

– Значит, вы все уже знаете? – Марджори нисколько не смутилась. – Я и не сомневалась, что это станет вам известно. Я надеюсь на вашу сдержанность.

– Я всегда по возможности сдержан, – ответил Генри. – Я только хочу понять, зачем вам понадобилось делать из этого тайну?

Марджори замялась.

– Мистер Горинг категорически против того, чтобы муж и жена работали в одной редакции, – сказала она наконец. – Когда одна наша сотрудница решила выйти замуж за служащего из отдела рекламы, он им прямо сказал: один из вас должен уйти с работы. Таков порядок.

– Да, но как же…

– Тереза и Майкл? Ну это особый случай. Мне пришлось воевать за них чуть ли не год. Но не могла же я сразу после этого прийти к мистеру Горингу и предложить взять на работу моего мужа, хотя была убеждена, что Патрик отлично справится с делом. Вот мы и решили засекретиться на время.

– А почему «на время»? – заинтересовался Генри.

– Не выдавайте нас, инспектор. Когда в марте я уйду со своего поста, мы с Патриком снова будем жить вместе. В редакции мы скажем, что решили пожениться. Никто ведь не знает, что мы давно женаты.

– Понятно, – сказал Генри. – И что, мистера Уэлша так же, как и вас, радует эта перспектива?

– Конечно! – холодно ответила Марджори. Она некоторое время изучала свои ярко–красные ногти. – Патрик – человек безалаберный, но он станет куда счастливее, когда начнет вести спокойную, упорядоченную жизнь в нормальном доме, а не в этой жуткой студии.

– Да–а, студия у него хоть куда!

Марджори взглянула на инспектора.

– Вы там были?

– Вчера вечером… – ответил Генри. И неожиданно спросил:

– По–моему, мистер Уэлш очень нежно относился к Элен Пэнкхерст, не так ли?

– Чисто платонически, – сухо сказала Марджори.

Генри не стал спорить.

Глава 10

В половине первого Генри входил в «Оранжери». Метрдотель сразу узнал его и поспешил навстречу, лучезарно улыбаясь. Согретый отраженными лучами славы Горинга, инспектор ненадолго почувствовал, как приятно угодить в число привилегированных. Кто–то услужливо снял с него плащ. Едва он открыл портсигар, как перед ним тут же, словно по волшебству, появилась зажигалка. Стул отодвинули, салфетку развернули и положили ему на колени. Чувствуя себя почти мошенником, но от души наслаждаясь. Генри заказал мартини и стал рассматривать посетителей.

Он увидел только два знакомых лица. За столиком в углу Олуэн Пайпер сидела с толстым мужчиной, которого Генри узнал по телевизионным передачам: популярный писатель–романист. Они о чем–то оживленно спорили.

Ровно без четверти час вошел Годфри Горинг. Кивнув Генри и не обратив внимания на Олуэн, он сел за свой обычный столик и погрузился в чтение «Файненшиал тайме». Спустя минут пятнадцать Генри услышал знакомые голоса. Говорившие были скрыты от него, а он от них бархатной занавеской и апельсиновым деревцем в кадке. Хрипловатый голос с заметным акцентом, без сомнения, принадлежал Горасу Барри, а высокий, чуть писклявый – Николасу Найту. Вероятно, они вошли не через главную дверь, с которой не спускал глаз Генри. Он вспомнил маленькую лестницу, ведущую вниз из ателье Найта. Наверное, решил он, оттуда можно пройти прямо в ресторан.

Голос Барри звучал взволнованно:

– Я с вами всегда откровенный. Нет, не так? – Волнение заставило его забыть о правилах грамматики. – А почему вы не есть так откровенны со мной? Может, я мало плачу?..

– Да я понятия не имею, о чем вы? Ни малейшего! – с раздражением отпирался Найт. – Вы наслушались сплетен от этих мерзавцев из «Стиля». Даже Годфри и тот намекал… Не думайте, что я не понял…

– Не сплетни, нет! – решительно отрезал Барри. – Я держу открытые глаза и уши, вот и все.

Разговор был прерван появлением официанта, который подошел принять заказ. Но, едва он повернулся к ним спиной, Найт снова стал возбужденно выкрикивать:

– Кто вам сказал это? Кто вам так гнусно наврал? Как будто мало мне того, что выставка на той неделе, а половины тканей еще нет, и повсюду шныряет полиция… С ума можно сойти.

– Мне никто ничего не говорил, нет, – ответил Барри. – Мне вот что говорит!

Последовал хлопок, будто по столу в сердцах шлепнули газетой.

– Но это американская, – уже спокойнее заметил Найт. – К Лондону это не имеет отношения.

– Да вы послушайте, – Барри откашлялся и стал читать:

– «Не грабят ли парижских модельеров? Вот вопрос, который возникает из–за настойчивых слухов о том, что некоторые торговцы одеждой воспроизводят подозрительно точные копии парижских моделей, не покупая «ЮИе». И главное, до того дня, с которого официально разрешается публикация фотографий».

Барри перестал читать. Наступило молчание. Потом Найт крикнул:

– Ну и что вас беспокоит?

– Не так громко, – предупредил Барри. – Я вам одно скажу: скандалов я не потерплю! Я нанимаю вас, я ставлю на ярлык ваше имя, значит, ваша репутация – в то же время и репутация фирмы «Барри–мода». Я вас не обвиняю. Я только говорю – больше никаких скандалов, никаких слухов или…

В этот момент Генри заметил, что к нему направляется Вероника в сопровождении свиты сияющих официантов. Они всегда бросались к ней толпой, стоило ей появиться в любом кафе или ресторане.

Вероника весело помахала ему рукой и крикнула:

– Здравствуйте, дядя Генри! Извините, что опоздала. Зато я для вас кое–что разузнала.

Годфри Горинг оторвался от газеты и с непроницаемым выражением лица внимательно посмотрел на Генри и Веронику. Олуэн Пайпер была менее сдержанна. Она внезапно замолчала и, обернувшись, с нескрываемым любопытством оглядела Веронику.

Не замечая произведенной ею сенсации, Вероника хлопнулась на стул и звонко объявила:

– Есть хочу, умираю! Он меня замучил, этот ненормальный, я на ногах не стою! – Не обращая внимания на предостерегающие знаки, которые делал ей Генри, она намазала хлеб маслом, откусила большой кусок и продолжала:

– Там у него в ателье что–то неладно, дядя Генри, попомните мои слова. В чем дело, я пока не знаю, но скоро выясню!

– Вероника, ради бога, замолчи! Найт сидит как раз сзади тебя.

– Да ну? Сам Николас Найт? А где он? – Вероника и не подумала понизить голос. Генри оставалось лишь подивиться непоследовательности матери–природы, объединившей в Веронике удивительную красоту с явной умственной неполноценностью.

– Заказывай еду и помолчи, – пробормотал он. – Поговорим позже, у меня в кабинете. Вероника улыбнулась.

– Ну что ж. Я все равно не собиралась ничего вам сегодня рассказывать. Я пока еще ничего не проверила. Но вот на той неделе я…

– Вероника! – строго прикрикнул Генри.

Она взяла напечатанное на большом листке меню и, спрятавшись за ним, заговорщицки подмигнула дяде. Но тут, к счастью, подошел официант, и разговор оборвался.

Генри приуныл, когда услышал, что Вероника «может обойтись» порцией лососины и ликерным суфле. Самому ему пришлось ограничиться холодным цыпленком. Решительно отмахнувшись от карточки вин и отказавшись от кофе, он сумел все же избежать позора и даже покинул ресторан с какой–то мелочью в кармане.

Вернувшись в свой укромный кабинетик. Генри высказал племяннице все, что он о ней думал. Он растолковал ей, как опасно ввязываться в такие дела, да еще кричать о них во всеуслышание, и к каким печальным последствиям может ее привести столь безрассудное поведение. Затем он решительно потребовал, чтобы Вероника прекратила свои розыски, и запретил ей выступать в показе моделей Николаса Найта.

Вероника выслушала его нотации с покаянным видом, опустив глаза. Когда Генри замолчал, она охотно согласилась исполнять все его требования, за исключением одного: не выступать на выставке Найта.

– Все платья подогнаны к моей фигуре, – объяснила она. – Сейчас поздно отказываться. Я подведу Найта. У нас так не принято.

Никакие доводы не могли ее поколебать. Генри решил не настаивать и стал расспрашивать, о Париже и о чемодане Рэчел Филд.

– Не трогала я ее паршивого чемодана, – возмутилась Вероника. – Пусть не врет!

– Она и не говорит, что ты трогала, она говорит – могла тронуть.

– Мало ли что я могла!

– Послушай, Роняй, я тебя ни в чем не обвиняю. Я знаю, что бы ты ни натворила, намерения у тебя были самые невинные. Но если кто–то просил тебя что–то положить в чемодан мисс Филд, ты должна мне об этом сказать. Обещаю, у тебя не будет неприятностей.

– Да говорю вам, я и близко не подходила к этому несчастному чемодану. Когда она укладывалась, я и правда была у нее в номере. У нее все так красиво завернуто, так аккуратненько уложено, как в аптеке. Мне и в голову не приходило что–то трогать.

– И когда ты там была, кто–то вызвал ее из комнаты, верно?

– Да. Тереза постучала в дверь и попросила мисс Филд зайти к ней в номер что–то проверить. Ее минут десять не было.

– И все эти десять минут ты просидела в ее номере?

– Да.

– И никто туда не заходил?

– Ни души.

– Ну что ж, – заключил Генри, – похоже, кто–то зря обыскивал ее чемодан. Если ты, конечно, ничего от меня не скрыла.

Глаза Вероники стали еще огромнее. С чувством оскорбленного достоинства она ответила:

– Нет, дядя Генри, я рассказала вам все.

– Надеюсь. Ты зайдешь к нам вечером?

– Не могу. Мы с Дональдом идем в кино.

Генри ничего не сказал. Не мог же он запретить ей пойти в кино с молодым человеком, подозревать которого у него не было ни малейших оснований, если не считать некоторой неуверенности, что его показания вполне правдивы. В конце концов он сказал:

– Не говори ни с кем об этом деле, Ронни! Даже с Дональдом. А главное, не хвастайся ему, что тебе якобы удалось что–то разузнать. Между прочим, что за чепуху ты плела за завтраком?

– Да так, ничего. – Опять ее невинный вид показался ему притворным. – Наверное, и вправду чепуха. И потом, ведь вы велели мне не вмешиваться…

– Но если ты что–то узнала, ты должна мне сказать.

– Да, нет.., пустяки.

Генри не знал, как ему быть. Как дядя Вероники, он хотел, чтобы она держалась как можно дальше от этих дел. Но, как полицейский, он понимал: иметь такую помощницу – необыкновенная удача, она может для него разузнать очень важные подробности. И он сказал:

– Придешь к нам завтра, все обсудим.

– Мне очень жаль, дядя Генри, но завтра я не смогу. Я обещала провести уик–энд с моей подругой Нэнси в деревне у ее родителей.

– Ну что ж, там ты хоть будешь в безопасности, – заметил Генри. – Значит, до понедельника?

Попрощавшись, Вероника надела пальто, чмокнула дядюшку в нос я исчезла. А Генри отправился к доктору Уолтеру Маркхэму на Онслоу–стрит.

Доктор Маркхэм – солидный, почтенного вида мужчина, встретил гостя с сочувственно–печальным выражением на обычно жизнерадостном лице.

– Ужасная трагедия, – повторял он, ведя Генри в уютный, обставленный кожаной мебелью кабинет. – Такая очаровательная женщина и такая молодая. Но кто из нас ее осудит? – Он вздохнул. – Если она сочла возможным оборвать свою жизнь…

Этот тоже считает ее самоубийцей. Интересно.

– Почему вы так думаете?

– Видите ли… – доктор Маркхэм замялся. – Но разве вскрытие не обнаружило ее состояния?

– Вы полагаете?..

– Я полагаю, что у нее был рак. Да вот послушайте. – Доктор опустился в кресло. – Мисс Пэнкхерст моя постоянная пациентка. Она редко ходила ко мне, разве что иногда простуживалась. Но месяца два назад она пришла вдруг очень расстроенная. – Он сделал паузу. Она не разрешила мне осмотреть ее, но под большим секретом попросила назвать ей лучшего специалиста–онколога в Лондоне. Естественно, меня это весьма встревожило, Мисс Пэнкхерст утверждала, что ей нужно это узнать для приятельницы. Но так все говорят. Не хотят понапрасну расстраивать семью, друзей. Она особенно боялась, чтобы не узнала мисс Пайпер – ее соседка по квартире. Тоже моя пациентка. Мне ничего не оставалось, как сообщить ей то, что она у меня просила. Когда же я прочел об этой трагедии в газетах, что я мог подумать, как не…

– Какого онколога вы ей рекомендовали? Доктор Маркхэм смутился.

– Я не уверен, следует ли мне…

– Доктор, – твердо произнес Генри, – мисс Пэнкхерст была совершенно здорова. Она и не думала кончать с собой – ее убили.

– Боже мой! Убили? Какой ужас! – доктор был искренне потрясен. – Но кто?..

– Именно это я и пытаюсь выяснить. И ваша информация может мне помочь.

– Ну что ж, если вы так считаете… Я посоветовал ей обратиться к сэру Джемсу Брэйтуэйту. Это известный специалист. Он живет на Уимпол–стрит. Кто бы мог подумать! Убийство…

– Благодарю вас. Вы мне очень помогли. И пожалуйста, держите нашу беседу в секрете.

– Естественно, инспектор. Убита… Боже мой!..

Сэр Джеме Брэйтуэйт, как сообщила строгая брюнетка в белом халате, был занят до конца следующей недели. Однако, увидев карточку инспектора Тиббета, она попросила его подождать и поспешно скрылась за тяжелой дубовой дверью. Вскоре она снова появилась.

– Сэр Джеме сможет уделить вам несколько минут, инспектор. Ничто в кабинете сэра Джемса не напоминало о больнице. Окна выходили в тихий сад, и сквозь муслиновые занавески слабо просвечивало январское солнце. Если не считать двух шкафов с ящиками и письменного стола, комната скорее походила на гостиную.

И сам сэр Джеме, улыбающийся, высокий, красивый, с седыми волосами и гладким розовым лицом, всем своим видом внушал чувство спокойствия и бодрости. Такому человеку можно было довериться.

– Проходите и садитесь, дорогой инспектор, – пригласил он. – Чем могу служить? Надеюсь, ваш визит не вызван состоянием здоровья?

– Весьма любезно с вашей стороны уделить мне время, сэр Джеме. Вы, как я понял, очень заняты.

– К сожалению. Только сегодня я вернулся с венской конференции…

– А отбыли из Англии?

– В среду на рассвете, самолетом.

– Таким образом. – Генри помедлил, чтобы прикинуть в уме, – таким образом, вы со вторника не видели английских газет и не знаете о смерти мисс Пэнкхерст.

– Мисс…? – сэр Джеме наклонился вперед с вежливым недоумением. – Извините, инспектор, я не совсем понял?.. Мисс Пэнкхерст? Кто она?

– Заместитель главного редактора журнала «Стиль».

Сэр Джеме улыбнулся и пожал плечами.

– Боюсь, что я о ней впервые слышу. Моя жена, конечно, читает «Стиль». Но это не моя сфера. Видимо, вы считаете, что я должен что–то знать об этой молодой леди… Полагаю, она была молода. Мне кажется, все, кто пишет о модах, не старше двадцати пяти и необыкновенно красивы.

– Так она не была вашей пациенткой?

Сэр Джеме покачал головой.

– За прошлое не поручусь, но в последнее время у меня такая не лечилась. Впрочем, очень просто выяснить, консультировалась ли она когда–либо… – Он встал, подошел к шкафу и быстро просмотрел карточки. – Нет, у меня не было пациентки с такой фамилией.

– Но она могла назвать и вымышленное имя?

Сэр Джеме вздохнул.

– Вполне возможно.

– Я захватил несколько ее фотографий. Они не очень хорошие, но узнать ее можно.

Сэр Джеме долго рассматривал фото. Лицо его не выразило удивления, но он слегка нахмурился, вглядываясь в них.

– Ну что? – спросил Генри. – Узнаете?

Доктор поднял взгляд от фотографий и посмотрел ему прямо в глаза. Он уже не улыбался.

– Вы мне сказали, что ее имя Пэнкхерст и что она не замужем. Но она известна мне как миссис Чарльз Додсон. Сама она не моя пациентка. Ее муж был моим пациентом.., был и остался им…

– И каково же ваше заключение о состоянии здоровья мистера Додсона?

– Право, инспектор, я не уверен, что…

– Я расследую дело об убийстве. Вы не только вправе, вы обязаны сообщить мне все, что знаете.

– Убийство? – сэр Джеме был ошеломлен. – Неужели же она… Но нет, на нее это непохоже.

– Сообщите мне диагноз, – повторил Генри.

– У мистера Додсона, – медленно выдавил из себя сэр Джеме, – злокачественная опухоль в желудке. В настоящий момент она его почти не беспокоит, но оперировать ее нельзя. Я полагаю, он протянет не больше года.

– Вы сообщили ему об этом?

– Нет. В подобных случаях я всегда советуюсь с ближайшими родственниками. – Он снова подошел к шкафу и начал просматривать карточки. Потом вдруг улыбнулся:

– А, совсем забыл! Его карточка не здесь. Миссис Додсон – я уж, извините, так и буду ее называть – не хотела, чтобы ее супруг знал, что его консультирует онколог, и я принял их неофициально в своем загородном доме…

– Расположенном в Хиндхерсте, не так ли?

– Да, поблизости.

– Я не могу точно сказать, когда вы впервые увидели мистера Додсона. Но осматривали вы его примерно месяц назад – 28 декабря.

– Верно! – удивился сэр Джеме. – Я потому и запомнил, что они приехали ко мне во время рождественских праздников. Это и был первый визит.

– Миссис Додсон приехала раньше, видимо, на такси. Я полагаю, она вас просила не сообщать диагноз мужу, а только ей. Вы предупредили, что не сможете дать ответ сразу – нужно сделать анализы и так далее…

Сэр Джеме засмеялся.

– Да это просто колдовство! Вы, кажется, осведомлены обо всем лучше, чем я… Продолжайте.

– Мистер Додсон приехал на машине немного позже, вы его осмотрели, и они уехали вместе.

– Верно!

– Когда вы в следующий раз встретились с ним?

– Недели две спустя он приезжал на рентген. К тому времени я был уже почти уверен в своем диагнозе, мне оставалось лишь сделать рентгеновский снимок. Миссис Додсон на этот раз не было. Сам он казался очень встревоженным. Но я его заверил, что у него язва желудка, и он совершенно успокоился.

– Затем во вторник на прошлой неделе вы получили рентгеновский снимок, подтвердивший ваши худшие опасения.

– В понедельник вечером, если быть точным.

– Вы позвонили миссис Додсон и попросили ее приехать к вам: вам не хотелось сообщать дурные новости по телефону. При этом вы сказали ей, что пробудете в Хиндхерсте до вечера вторника, а затем улетаете в Вену.

– Совершенно справедливо.

– Она приехала во вторник днем, и вы сообщили ей печальный результат исследования.

– Именно так… А что стряслось потом?

– Она вернулась в Лондон. Ей предстояло проработать в редакции всю ночь. Все другие сотрудники освободились к половине второго и оставили ее одну до утра. А наутро ее нашли мертвой. Она выпила чай, в котором был цианистый калий.

Сэр Джеме помолчал, потом спросил:

– И вы считаете это убийством?

– Да.

Доктор кивнул.

– В подобных обстоятельствах все, казалось бы, наводит на, мысль, что она покончила с собой. – Сэр Джеме помолчал, обдумывая, что сказать дальше; – Я не психиатр, инспектор, но у меня печальная обязанность сообщать многим людям скверные новости. И я довольно хорошо научился оценивать их реакцию. Миссис Додсон оказалась на высоте. Она была, конечно, глубоко потрясена. Но потом сумела взять себя в руки и задала мне множество очень толковых вопросов. Она спрашивала, как ей лучше заботиться о нем, чтобы сделать счастливыми его последние месяцы. Я не могу поверить, чтобы после этого она покончила с собой.

– Она и не покончила с собой, – твердо ответил Генри.

– Но… – сэр Джеме замялся. – Вся эта путаница с именами… Стало быть, эта дама – не миссис Додсон?

– Нет.

– Тогда простите, но я должен выяснить все ради больного: кто будет за ним ухаживать?

– У вашего пациента есть жена, – ответил Генри. – Не уверен, будет ли она так же заботлива и рассудительна, как мисс Пэнкхерст. Через некоторое время я пришлю ее к вам.

– Это поставит меня в весьма щекотливое положение, – огорчился сэр Джеме. – А миссис Додсон… Настоящая миссис Додсон.., знает?..

– Пока я не могу этого утверждать. Могу сказать только, что она непременно к вам приедет и что ее настоящее имя тоже не Додсон.

Глава 11

В конце недели выпали особенно холодные дни, Генри же погрузился в глубокое уныние.

Он уже был уверен – убийца найден. Но убеждение это основывалось на совокупности мелких улик и подтверждалось лишь чутьем. Отсутствовали веские доказательства. При этом даже в его собственных рассуждениях не всегда сходились концы с концами. Как быть с Терезой и Майклом? Где кончаются его обязанности – должен ли он сказать Терезе о болезни ее мужа? Да и правильно ли он все это себе представляет? Дональд Маккей не зря предупреждал, что он имеет дело со специалистами по рекламе, умеющими навязать человеку определенные выводы.

В довершение всего в субботу он отправился на похороны Элен, организованные Годфри Горингом с присущей ему щедростью. Кроме бескорыстного желания отдать последний долг покойной, у Генри было и еще соображение: он хотел проверить, действительно ли у Элен не было друзей вне стен редакции.

Похоже, его не обманывали. Марджори Френч и Патрик Уэлш сидели рядышком, Тереза и Майкл тоже. Годфри Горинг поместился поодаль с приличествующим событию скорбным видом. Была также Бет Конноли. И еще одна провожающая: полная пожилая женщина, которую Генри ни разу до тех пор не видел, – некая миссис Сэдж, уже десять лет «прибиравшая» квартиру Элен. Генри мысленно взял на заметку не только тех, кто присутствовал, но и тех, кто не пришел на похороны.

Когда печальная церемония закончилась, Горинг пригласил всех на чашку чаю к себе на Бромптон–сквер. Получила приглашение и миссис Сэдж, которая с таким откровенным наслаждением угощалась чаем и шоколадным тортом, что сердце радовалось. При этом было совершенно очевидно, что миссис Сэдж любила Элен и искренне о ней горюет.

– Прекрасная была женщина, – говорила она, прихлебывая чай из чашки мессенского фарфора и старательно оттопыривая мизинец. – Такая внимательная. Для нее все хотелось сделать как следует: и пыль вытереть повсюду, и кастрюльки вычистить. Но и самую тяжелую работу делать приятно, если ее ценят. Верно?

Генри кивнул, и миссис Сэдж продолжала:

– А уж в комнатке–то у нее до чего же всегда было хорошо прибрано да чисто. Десять лет я к ней хожу, и только один раз у мисс Элен был беспорядок. Тому примерно с месяц. Я открыла дверь и ахнула. Раскидано все, разбросано – бумаги и всякое разное…

– Бумаги? – заинтересовался Генри.

– Ну, когда я говорю «бумаги», я ведь не про письма или что–либо такое – оберточная бумага. Мне бы надо сперва на кухню зайти, я ведь прежде–то всегда вперед шла в кухню. Там мне записка лежала. Мисс Элен просила ничего у нее в комнате не трогать, потому как она уезжать собралась и вещички складывала.

– Уезжать? Месяц назад? Куда же?

– Сдается мне, какая–то служебная поездка. Было это в понедельник. А в пятницу я пришла – она уж воротилась.

– Еще чаю, миссис Сэдж? – Годфри Горинг был полон внимания и любезности. Он принялся наливать новую чашку для миссис Сэдж, а Генри перебрался в противоположный угол, где Майкл Хили разговаривал с Бет Конноли.

Бет нервно улыбнулась и сказала:

– Очень любезно с вашей стороны, инспектор, прийти в такой день. Майкл смерил его скептическим взглядом.

– По долгу службы, вероятно.

– Можно и так сказать, – согласился Генри. – Порой бывает трудно разграничить.

Последовала неловкая пауза, во время которой Генри согласился с мнением Гораса Барри: оскорбить человека Майкл Хили умеет.

Бет заговорила первая:

– По–моему, инспектор Тиббет действовал очень тактично. Не так–то это просто – расследовать дело об убийстве да еще в таком сумасшедшем доме, как «Стиль».

Майкл тотчас же раскаялся:

– Простите. Я себя паршиво чувствую в последнее время: устал. Я уж знаю, если я начал вести себя по–свински, значит, пора в отпуск. Надеюсь, я смогу отдохнуть с месяц на Канарских островах, когда.., когда все это будет кончено.

– Мне не следовало бы спрашивать, – сказала Бет, – но все–таки, как идет расследование, инспектор?

– Мне редко попадались случаи, – ответил Генри, – в которых было бы так трудно добраться до истины.

– А что же вам мешает, если не секрет?

Генри в упор взглянул на Майкла.

– Мне мешает то, что я имею дело с исключительно умными людьми. Майкл не опустил глаза.

– Ловко умалчиваем?

– Наоборот, – ответил Генри, – все весьма словоохотливы, откровенны и страшно хотят помочь – в этом вся беда.

Вскоре стали разъезжаться. Тереза и Майкл вызвались довезти миссис Сэдж до метро. Генри тоже собрался было уходить, но Горинг положил ему руку на плечо.

– Побудьте еще, инспектор. Я хочу с вами поговорить. Горинг подбросил, в камин полено, налил Генри виски, а себе тоника и начал:

– Я хотел бы знать, как продвигается ваша работа. Не говорите мне, что это меня не касается – кого же это касается больше, чем меня?

Мои служащие взбудоражены, они не могут спокойно работать. Как видите, я вправе задать этот вопрос.

– Вижу, – кивнул Генри.

– Когда мы завтракали вместе, – продолжал Горинг, – я высказал вам свое мнение и не нахожу причин менять его. Мне непонятно, для чего вам понадобилась отсрочка. Совершенно очевидно, что Элен покончила с собой.

– Предоставим суду решать такие вопросы, – уклончиво ответил Генри. Горинг заговорщически улыбнулся:

– Все знают, как влияют результаты следствия на решение суда.

– Я уверяю вас, – возразил Генри, – что в столь сомнительном деле, как это, вердикт нельзя предугадать. Мы представляем суду только факты, как мы их понимаем.

– А как вы их понимаете?

Генри пристально и внимательно взглянул на Горинга.

– Думаю, что мне следует быть с вами откровенным. Вы мне дадите слово, что это дальше не пойдет?

Горинг был польщен.

– Да, разумеется, – кивнул он с важным видом.

– Вы уже знаете, – начал Генри, – что кто–то обыскивал той ночью находившийся в кабинете Элен чемодан мисс Филд.

– Да, я об этом слышал. Но, может быть, сама Элен сделала это прежде, чем?..

– Нет, это не Элен, – ответил Генри. – Элен потеряла сознание за машинкой, на полуфразе. А клавиши машинки были покрыты пудрой из пудреницы, выпавшей из чемодана. Это, да еще тот факт, что исчез ключ мисс Филд от входной двери, точно доказывает: кто–то возвращался в редакцию, когда Элен была уже мертва, и обыскивал чемодан.

Горинг молчал некоторое время, обдумывая услышанное. Потом сказал:

– Полагаю, вы правы, инспектор. Но это еще не доказывает, что Элен была отравлена. Могла ведь она покончить с собой, прежде чем в редакцию нагрянул ваш таинственный посетитель.

– Почему же он не поднял тревогу, увидев Элен?

– Не посмел. Ведь он не имел права там находиться. Он хотел что–то украсть из чемодана. А обнаружив мертвое тело, конечно, струхнул и поэтому так разбросал все, роясь в чемодане, – спешил удрать.

– Все это было бы весьма убедительно, – сказал Генри, – если бы не отпечатки пальцев.

– Какие отпечатки?

– Те, которых не нашли. На термосе остались отпечатки пальцев лишь самой Элен, а на бутылочке с цианом – вообще никаких. Вы понимаете, что это означает?

– Тот человек, который наливал циан, был в перчатках?

– Не только это. Мы знаем, что лаборант Эрнест Дженкинс наливал в термос чай – значит, его отпечатки должны были сохраниться на термосе, если бы их не стерли позже, но до того, как Элен унесла к себе термос. Далее, Эрнест пользовался цианом весь вечер, следовательно, отпечатки его пальцев должны были остаться и на пузырьке. Если бы Элен покончила с собой, неужели она стала бы вытирать термос или пузырек с цианом?

После долгой паузы Горинг спросил:

– Так это и есть те факты, на которых основывается версия полиции?

– Не только это, нам известно еще кое–что, а к концу расследования я надеюсь разузнать гораздо больше.

– Что ж, в таком случае нам остается лишь набраться терпения. Могу я спросить.., вы подозреваете кого–нибудь конкретно?

– Спросить–то можно, – любезно заметил Генри, – но боюсь, я не смогу вам ответить.

Горинг не сразу решился задать следующий вопрос:

– Кстати… На суде.., будет что–нибудь говориться об отношениях Элен и Майкла Хили?

– Только в случае крайней необходимости, – ответил Генри. – Хочется верить, что мы избежим этого.

Горинг вздохнул с заметным облегчением.

– Впрочем, – сказал Генри, – об этом могут упомянуть и позже, когда будут судить убийцу. Если не прокурор, то уж защита обязательно коснется этой темы.

– А вы уверены, что кто–то будет арестован? Генри улыбнулся.

– Надеюсь.

Горинг вдруг сказал:

– Жена мне говорила, что вы навещали ее.

– Верно. Я хотел убедиться, что ее не было в городе во время убийства.

– Не было в городе? Да что вы, друг мой, уж не считаете ли вы, что Лорна может быть причастна…

– Вовсе нет, – поспешно сказал Генри. – Простая формальность. Во всяком случае, у вашей жены безупречное алиби – она до поздней ночи играла в бридж.

Горинг с облегчением вздохнул.

– Не хватает еще, чтобы и жену в это втянули. Генри прекрасно его понимал, он сам был счастлив, что его племянницы хотя бы до понедельника не будет в Лондоне.

– Мистер Горинг, – внезапно вспомнил Генри, – что вам известно о контрабанде парижских моделей?

В первый момент Горинг опешил, затем спросил с улыбкой:

– Так и до вас дошли слухи, инспектор? Я не очень–то им верю. – Он помешал кочергой угли. – Но подобные разговоры очень вредят нашей промышленности, и я, естественно, хотел бы узнать, чем они вызваны. К сожалению, в моем положении это не так–то легко…

Генри уехал. Вечер был сырой и промозглый, такси поймать не удалось. Он встал в очередь к автобусу; домой он добрался, продрогнув до костей.

Эмми готовила обед. Поскольку на кухне было теплее всего, Генри с радостью согласился потолковать с женой, греясь у плиты. Он рассказал ей о похоронах и передал вкратце суть разговора с Горингом.

– А мне жаль его, – заметила Эмми. – Бедняга, он, должно быть, ужасно тревожится. Генри, как ты думаешь…

Ее прервал телефонный звонок. Генри подошел к трубке.

– Инспектор Тиббет? Это Лорна Горинг.

– Рад вас слышать, миссис Горинг.

– Я только хотела спросить об этом докторе из Хиндхерста. Моя приятельница снова была у меня. Вам удалось что–нибудь выяснить?

– И да и нет, – ответил Генри после некоторого колебания. – Я узнал, кто этот доктор. Он живет в Лондоне, а в Хиндхерсте у него загородный дом. Раз в неделю он консультирует в местной больнице, но я не уверен, что он примет частную пациентку.

– Как знать? Вы можете назвать мне его имя?

– Думаю, в этом нет смысла. Вы сказали, что вашей приятельнице нужен терапевт, а этот врач – специалист.

Лорна помолчала.

– Как прошли похороны?

– Процедура не из веселых. Но ваш муж был очень любезен и пригласил нас на чашку чаю.

– О, – Лорна, кажется, была довольна. – Извините, не буду вас больше задерживать. Всего хорошего.

Генри вернулся на кухню в глубокой задумчивости. Эмми готовила пюре.

– Кто звонил?

– Миссис Горинг.

– Господи! Что ей нужно?

– Пока не знаю точно, – сказал Генри, – но, кажется, догадываюсь.

Глава 12

В понедельник утром, прежде чем поехать в «Стиль», инспектор Тиббет завернул в Скотланд–Ярд. Там он передал экспертам для анализа записку Элен с ее таинственным приложением. Потом позвонил в редакцию и условился с Терезой встретиться чуть позже. После этого вызвал по телефону Париж и долго беседовал, с коллегой из «Сюрте», который оказался его старым приятелем.

Французский детектив очень заинтересовался тем, что рассказал ему Генри. Он обещал разузнать все, что сможет. Он согласился также купить одну вещицу и отправить ее почтой в Лондон.

Без десяти одиннадцать Генри приехал на Эрл–стрит, где швейцар встретил его так приветливо, словно решил, что мистер Тиббет стал сотрудником редакции. Генри и впрямь начинало уже казаться, что он здесь служит.

Дверь в отдел мод была открыта, и там, как водится, было сущее столпотворение. Манекенщица, одетая в коротенькую комбинацию, переодевалась перед зеркалом. Но Генри уже привык встречать на каждом шагу полуголых красоток. Он вошел в отдел и обратился к Бет Конноли:

– Вы можете достать мне приглашение на завтрашнюю демонстрацию моделей Николаев Найта?

– На показ для прессы?.. Думаю, что смогу.

– А вы случайно не помните, с какого числа разрешается опубликовывать фото парижских моделей?

– С двадцать седьмого февраля. Именно тогда мы… – В этот момент к ней подошла секретарша. – В чем дело, Мэрилин?

– Вас к телефону, мисс Конноли.

– А, черт! Посидите минутку, инспектор. – Бет взяла трубку. – Нет, Николас… Я уже говорила вам, – ее голос звучал раздраженно:

– Я не имею представления, где она. Должна была к десяти, но не явилась… Я тоже в бешенстве, но что поделаешь? Конечно, звонила домой… Нэнси тоже ничего не знает… Да, конечно, я вам сообщу…

Генри почувствовал, как ледяной кулак сжал его сердце. Когда Бет повесила трубку, он попросил ее:

– Вы не могли бы зайти ко мне, Бет?

– Ну конечно. – Повернувшись к, манекенщице. Бет распорядилась:

– Снимите это платье и наденьте желтое с янтарными бусами и большой соломенной шляпой. Я сейчас вернусь.

Как только дверь захлопнулась за ними, он спросил:

– Что там такое с Вероникой?

– О, я на нее сержусь очень, – сказала Бет. – Я условилась с ней о сеансе на сегодняшнее утро, а она не явилась.

– Но где же она может быть?

– Вообще–то она говорила, что уезжает в Хэмпшир на уик–энд. Наверное, решила на денек остаться.

– Да, она собиралась вместе с Нэнси к ее родителям, – вспомнил Генри. – Но ведь Нэнси вернулась?

Бет внимательно взглянула на него.

– Не стоит беспокоиться, инспектор. Николас рвет и мечет – он ждал Веронику на последнюю примерку перед его завтрашним показом. Но я уверена, что она к вечеру вернется.

– Похоже, она просто прогуливает, – согласился Генри. – Но мне бы все–таки хотелось переговорить с Нэнси. Если вы что–нибудь узнаете, сообщите мне.

Нэнси Блейк сразу же отозвалась на его звонок своим грудным хрипловатым голосом:

– Нет, Вероники дома нет… Кто спрашивает?… А, инспектор Тиббет. Она у своих друзей за городом… Нет, не сказала куда… Что?.. К моим родителям?.. Они же в Индии!.. Вы, должно быть, не так ее поняли… Она уехала отсюда на такси в субботу утром… Что? Дайте подумать… Так, вспомнила: в кремовом твидовом костюме, белом свитере и ярко–красном замшевом пальто… Без шляпы… Да, взяла с собой и чемодан.., темно–синий, кожаный… Господи, инспектор, неужели это так серьезно?… Я уверена, что с ней ничего не стряслось… Да, непременно дам вам знать…

Генри повесил трубку. Неприятная история. Начать с того, что Вероника сознательно солгала ему. Зачем? То ли, играя в детективы, затеяла какой–то сумасбродный план, то ли собиралась тайно провести уик–энд с возлюбленным… Но почему же она не вернулась? Ведь Вероника серьезно относится к своим обязанностям.

Он позвонил в отдел мод и попросил передать Терезе, что встретится с ней попозже. Затем он вызвал Дональда Маккея. Чтобы добиться правды, малого придется припугнуть. Дональд выглядел встревоженным. Генри грозно нахмурил брови и, даже не предложив ему сесть, резко спросил:

– Итак, мистер Маккей, что все это означает – где Вероника?

– Понятия не имею… – Дональд сильно покраснел. – А разве она не дома?

– Она исчезла, и похоже, что дело серьезное. Если вы знаете, где она сейчас, или хотя бы можете сказать, куда она ездила в субботу, вы обязаны немедленно мне сообщить. Когда вы в последний раз ее видели?

– В среду вечером. На следующий день после… Ну, вы знаете. Мы вместе ужинали.

– Не лгите мне! – прикрикнул Генри. – Она мне сама говорила, что вы должны встретиться в пятницу вечером. Дональд снова мучительно покраснел.

– Я.., вообще–то да. То есть нет… Мы условились пойти в кино, но ничего не вышло, моя мать вдруг заболела… Отец позвонил днем, во время ленча, я отпросился пораньше с работы и прямо туда. Вернулся вчера вечером. Ей сейчас лучше… Матери то есть.

– Вероника говорила, где она собирается провести уик–энд?

– Она.., то есть.., нет. Я ее и не видел. Предупредил по телефону, что не смогу встретиться вечером, – и все.

– Где живут ваши родители, мистер Маккей?

– В Эссексе.

– Будьте добры, сообщите их фамилию, адрес и номер телефона. Дональд с ужасом взглянул на Генри, но тут же взял себя в руки.

– Как вам угодно, сэр, – ответил он уже совсем не робко. – Только, по–моему, все это ни к чему. Какое отношение это имеет к убийству?

– Если мы не примем меры, – угрюмо сказал Генри, – это будет иметь отношение к убийству – убийству Вероники. Ну побыстрей: адрес и телефон ваших родителей.

– Рэбит Энд Фарм, Эссекс. Телефон: Хоктон, 18. Их фамилия, как ни странно, – Маккей.

– Подождите здесь. Я им позвоню. И если окажется, что вы соврали… На звонок ответил грубоватый, добродушный мужской голос с сильным шотландским акцентом:

– Маккей у телефона.

– Говорит инспектор Тиббет из Скотланд–Ярда. Можете вы мне сказать, мистер Маккей, когда вы в последний раз видели своего сына Дональда?

– Дональда? А мальчик не попал в беду? Он тут рассказывал нам насчет этого убийства….

– Нет, у него все в порядке. Не беспокойтесь. Я только хотел узнать, когда вы его видели в последний раз?

– – Он был здесь, уехал вчера вечером – поездом восемь пятнадцать. Вообще–то он не собирался к нам, но у жены в пятницу случился приступ… У нее больное сердце, у бедняжки. Я позвонил Дональду, и он поспел как раз к чаю. Так и пробыл с нами до конца недели. Жене, к счастью, быстро полегчало на этот раз.

– Ясно. Большое спасибо, мистер Маккей. Я лишь хотел проверить. До свиданья.

Повесив трубку, Генри улыбнулся Дональду.

– Похоже, вы сказали правду. Дональд с облегчением вздохнул. В этот момент зазвонил телефон.

. – Инспектор Тиббет? – промурлыкал знакомый голосок. – Это снова Нэнси. Не ищите больше Веронику… Я знаю, где она…

– Где же? – Генри начинал терять терпение. Эта Нэнси, кажется, славная девушка. Но разве можно так тянуть?

– В отеле Уайт Харт в Порчестере.

– Почему вы мне раньше этого не сказали?

– Да, потому… – Нэнси замялась. – Видите ли, она там не одна…

– Ах вот оно что? – угрожающе произнес Генри. Он представил себе предстоящее объяснение с матерью Вероники, и перспектива эта не улыбалась ему. – С кем же она?

– С Дональдом Маккеем.

– Но… – на мгновение Генри потерял дар речи. – Откуда вам это известно?

– Ну.., по правде говоря, я это и раньше знала. Я сейчас позвонила Бет, – она ведь тоже знает все – а Бет и говорит: скажи мистеру Тиббету, он такой милый, он, конечно, все поймет.

– Увы, я понимаю с каждым часом все меньше и меньше, – сказал Генри. – Например, я не могу понять, как ухитрился Дональд Маккей быть в одно и то же время в отеле Уайт Харт и дома у своих родителей.

– Ну это я могу объяснить, – проворковала Нэнси. – Вы понимаете, она получила эту телеграмму…

– Какую телеграмму?

– Я лучше начну сначала. В пятницу вечером, когда я вернулась с коктейля, Ронни была очень расстроена. Оказывается, они с Дональдом договорились провести вместе уик–энд в Порчестере, а Дональд вдруг сказал, что все, мол, отменяется – у него мать заболела и он должен ехать в Эссекс. Но в субботу утром пришла телеграмма. Прочесть ее вам?

– Да, пожалуйста! – Закрыв рукой трубку, он сердито повернулся к Дональду:

– И вам не стыдно, молодой человек? Мы еще с вами побеседуем.

Зашелестела бумага – это Нэнси вытащила телеграмму из конверта, затем она прочла: «Маме лучше могу уехать субботу встречай одиннадцать восемнадцать порчестерский поезд Ватерлоо целую нежно Дональд».

– Откуда отправлена телеграмма? – спросил Генри.

– Ее отправили в пятницу в восемь четырнадцать вечера из… Лондона.

– Нэнси, – сказал Генри, – будьте хорошей девочкой, возьмите такси и привезите мне эту телеграмму сюда, в «Стиль».

– Но я не одета!

– Так наденьте что–нибудь. И поскорей. Это очень важно. – Генри запнулся, потом спросил:

– Вы так и не объяснили мне, почему же Вероника не вернулась?

– Должно быть, они решили побыть там еще. Им, наверно, хорошо вдвоем, – резонно заметила Нэнси.

– Но Дональд в редакции.

– Господи, где же тогда Ронни?

– Если бы я это знал… Жду вас через пятнадцать минут. Он повесил трубку и повернулся к Дональду.

– Не буду говорить вам, что я о вас думаю. Я скажу это позже. А пока ответьте мне: вы посылали эту телеграмму Веронике?

– Нет! Конечно, нет.

– Кто, кроме вас обоих, знал, что ваша мать заболела?

– Мне кажется, все знали. Отец позвонил сюда, и я спросил у мистера Уэлша, могу ли уйти пораньше. Он послал меня к мисс Френч. А потом я относил листы макета в отдел мод и там тоже рассказал. Бет не было на месте, но все остальные слышали.

– Ну а сколько людей знало о первоначальном вашем плане – поехать с Вероникой в Порчестер на уик–энд? Дональд снова покраснел.

– Это совсем не то, что вы думаете, сэр, – сказал он. – Я люблю Ронни. Я к ней отношусь с уважением…

– Я не об этом спрашиваю… Сейчас не об этом. Кто, кроме Нэнси Блейк и Бет Конноли, знал о вашем плане?

– Боюсь, что все.

– Это как же?

– Ну.., вы же знаете Ронни – язык у нее без костей. Она всей редакции разболтала.

– Понятно. Значит, все, кроме меня, знали, что вы намерены хорошенько развлечься.

– Да… То есть ничего подобного! – Дональд вдруг осмелел. – Не обижайтесь, сэр, но, по–моему, вы страшно старомодны.

– В данном случае я этого не стыжусь.

– Вы не так меня поняли, сэр. Я хочу сказать, что теперь многие проводят вместе уик–энд и праздники и при этом вовсе не спят в одной постели. Представьте себе. Но вы все так воспринимаете… Наверное, в ваше время люди вели себя более безнравственно. Мне даже стыдно за вас.

Генри вторично утратил дар речи. Он не ждал такого поворота. И к тому же Дональд, кажется, говорил правду.

– Об этом позже… – перебил он. – Сейчас главное, что вы уехали не вместе. Если, конечно, ваш отец меня не обманул… Вы были в Эссексе, а Веронику кто–то выманил из дома фальшивой телеграммой. Не уходите из редакции – вы еще понадобитесь мне.

Когда Дональд вышел. Генри прежде всего позвонил жене и, рассказав ей об исчезновении Вероники, попросил отнести в Скотланд–Ярд пачку Вероникиных фотографий. Затем сам позвонил туда и добился, чтобы немедленно начали розыск. Он сообщил приметы Вероники, велел найти того водителя такси, который довез Веронику до Виктория–гров, и хорошенько расспросить железнодорожных служащих на вокзале Ватерлоо.

Привезенная Нэнси телеграмма тотчас же была запущена в полицейскую машину. Для порядка Генри позвонил в отель Уайт Харт в Порчестере. Ему сказали, что мистер Маккей заказал двойной номер на субботу, а затем отменил заказ. Человек по фамилии Маккей в отеле не появлялся, и никого, похожего по описанию на Веронику, там тоже не видели.

Только сделав все возможное. Генри отправился к Терезе Мастере. Тереза сидела за своим столом – как всегда, очень красивая и с несколько рассеянным выражением лица.

– Чем могу быть полезна, инспектор?

Генри сел и закурил.

– Мисс Мастере, что случилось с тем маленьким свертком, который Элен Пэнкхерст просила вас привезти из Парижа? Тереза растерянно посмотрела на Генри.

– Господи! Я начисто о нем забыла… Такой пустяк…

– Возможно, именно этот пустяк и стоил Элен жизни. Где он сейчас, кстати?

– В моем… Как странно! Я отлично помню, что положила его в чемодан. Но.., да, совершенно точно – когда я распаковывала чемодан, его там не было.

– Его кто–то вынул. Я полагаю, вы не запирали чемодан?

– Конечно, нет, я никогда его не запираю.

– Я так и думал. Он простоял всю ночь в темной комнате?

– Да. Но это же фантастика! Вы думаете, кто–то украл…

– Не украл, а вынул. Причем не кто–то, а сама Элен.

– Элен? Так почему же его не нашли?

– Я думаю, найти его уже нельзя. Да я и не пытаюсь. Просто хотел убедиться, что мои предположения верны. Вы мне вот что лучше скажите – что это за слухи ходят насчет Николаев Найта?

Тереза побледнела, и Генри заметил, как у нее сжались кулаки:

– Какие слухи? Я не знаю, о чем вы…

– Думаю, что знаете: по поводу кражи моделей из парижских модных домов.

– Ах это! – с некоторым облегчением сказала Тереза. – Да просто сплетни. Дело в том, что у Николаев удивительное чутье. Ему удается воспроизвести линии парижских моделей, лишь взглянув на фотографию. Он не дешево берет, но по сравнению с ценами Диора или Монье за оригиналы – это просто гроши. Поэтому многие женщины заказывают Николасу платья, которые он называет «парижские экстра».

– И держит это в секрете?

Тереза улыбнулась.

– Он – нет! Но его клиентки – безусловно. Ведь они хотят, чтобы все думали, будто они носят вещи, купленные в Париже, а не какие–то копии, приобретенные за полцены. Когда пошли эти слухи, стали поговаривать – копии оттого так хороши, что их кроят с оригинальных «ЮПе». Но я думаю, это чепуха. Возможно, Николас и достает фотографии нелегально – до того дня, когда их разрешается публиковать. Но это не такой уж смертный грех… И все же было несколько неприятных случаев: дамы, купившие оригинальные модели, сталкивались лицом к лицу с копиями Найта… Примерно с месяц назад герцогиня Базинсток встретилась на благотворительном базаре с актрисой Фелисити Фрейзер. Платья на обеих были совершенно одинаковые. Герцогиня только накануне утром получила свое от Монье, который заверил ее, что платье – уникальное. Она стала упрекать его, но он доказал, что модель не покидала салона и что фотографировать ее было запрещено.

– Как же объяснил все это Найт?

– Он сказал, что кто–то описал ему это платье, а крой он определил по фотографиям подобных моделей.

– Это возможно?

– Сомневаюсь. – Тереза пожала плечами.

– Вы, наверное, слышали, – сказал Генри, – есть такие миниатюрные фотоаппараты, замаскированные под зажигалку или что–нибудь в этом роде. Однако работать с ними может лишь настоящий мастер–фотограф…

Терезе явно стало не по себе, но она не сказала ни слова.

– Ну да ладно, – добавил Генри. – Думаю, рано или поздно мы все выясним. Все равно это лишь одна из нитей в запутанном клубке… Кстати, в каком номере вы останавливались в отеле «Крильон»? Я хочу позвонить и проверить, не оставили ли вы пакетик там?

– Это уж скорее помнит Вероника. Я была так занята в последний день, что попросила зайти в магазин Веронику. Может быть, эта штука все еще у нее?

– От души надеюсь, что вы ошибаетесь.

Так и не объяснив изумленной Терезе, что он имел в виду, Генри направился в художественную редакцию. Дональд молча работал в углу, стараясь быть незаметным. Генри не обратил на него внимания и подошел прямо к столу у окна, где сидел Патрик.

– Можете уделить мне несколько минут?

– Думаю, что могу, – мрачно ответил Патрик. – Только не в этой душегубке. Сходим куда–нибудь выпьем.

– А куда?

– Тут поблизости есть забегаловка. – Патрик слегка оживился. – Наши туда не ходят: уж больно грязна.

Бар и вправду был обшарпанный, пустой, неуютный. Они уселись на дубовую скамью, Патрик заказал большую порцию виски, а Генри – томатный сок.

Уэлш взглянул на него с сочувствием.

– От этой дряни никакой пользы, – сказал он. – Выпейте–ка чего–нибудь покрепче.

– Я не люблю пить в рабочее время.

– А вид у вас такой, будто вам не помешало бы хватить пару стаканчиков, – проницательно заметил Патрик. – Что стряслось?

– Пропала Вероника Спенс, – ответил Генри.

– Красотка манекенщица? Где же она? – Патрик вдруг фыркнул. – Может быть, она нашла нового дружка. Он ее утешает после несостоявшегося уик–энда с Дональдом.

– Вы знали об их плане?

– Думаю, не я один. В пятницу она оповестила всю редакцию.

– Вот дурочка! – с горечью обронил Генри.

– Ну а чего же вы хотели от меня?

– Хотел выяснить, почему вы не рассказали мне, что вы и Элен знали кое–что о похищении моделей из Парижа. Патрик был ошеломлен.

– Я сам толком ничего не знал. Элен просила достать ей кое–что и проделать, кое–какие эксперименты. Я понятия не имел зачем. Только гораздо позже я догадался, для чего ей это нужно… Ну и конечно, не стал болтать.

– Почему?

– Зачем же ее, бедную, позорить после смерти? И кроме того, ну.., идея была не ее. Она делала это для другого.

– Для кого?

– Для М, – ответил Патрик.

Вернувшись в редакцию. Генри нашел записку: его просили позвонить в Скотланд–Ярд. Оказалось, уже начали поступать донесения. Телеграмма была отправлена с почты на Чаринг–кросс – одно из немногих почтовых отделений, открытых допоздна. Клерк, принявший телеграмму, помнил, что отправляла ее женщина… Нет, узнать он ее не сможет – именно потому он ее и запомнил. Как это понять? Он объяснил, что отправительница выглядела очень странно – вся закутанная в плащ и огромный шарф. Шляпа надвинута на глаза. К тому же она сипела каким–то диким образом: у нее ужасная простуда, так она объяснила ему. Когда клерка спросили, не мог ли это быть загримированный мужчина, он ответил – ни в коем случае. Он убежден, что телеграмму отправляла женщина. У нее были красивые руки с длинными, покрытыми красным лаком ногтями. Когда она уходила, он разглядел, что ножки у нее – прелесть. Туфли она носила на высоких модных каблуках. Мужчина на таких и шагу не шагнет.

Эти доводы убедили Генри.

Нашли также водителя такси, который подтвердил, что Вероника села в машину на Виктория–гров и он отвез ее к вокзалу Ватерлоо. Конечно, он ее запомнил. Разве забудешь такую милашку, в ярко–красном пальто, да еще намазанную этакой чудной коричневой губной помадой. Веселенькая девочка, болтала всю дорогу. Говорила, что помада эта – последний крик, только–только из Парижа. Сообщила также, что едет в Порчестер с приятелем на уик–энд.

Таксист видел, как она бежала к, перрону. А вот контролер с десятой платформы уверял, что в порчестерский поезд она не садилась. Такую красивую девушку он бы, конечно, запомнил. Станционные служащие в Порчестере еще решительнее утверждали, что Вероника не сходила с поезда. Станция маленькая, и они наверняка заметили бы ее.

Получалось, что где–то между входом в вокзал Ватерлоо и контрольным пунктом десятой платформы Вероника Спенс бесследно исчезла.

Генри ожидало еще одно сообщение. Тщательно исследовав письмо Элен, эксперты единодушно пришли к выводу, что оба листка написаны одной и той же рукой.

Глава 13

К вечеру девяносто девять процентов населения Великобритании уже знало об исчезновении Вероники Спенс. Генри все надежды возлагал на газеты, радио и телевидение, но он боялся, что уже поздно. Девушка исчезла в субботу утром, а хватились ее только в понедельник.

И лишь одно обстоятельство обнадеживало. Генри лучше, чем кто–либо, знал – убийца редко меняет тактику. А Вероника не была отравлена. Здесь скорее похищение, чем убийство. Но Генри не забывал, что имеет дело с умным противником.

Весь вечер понедельника он провел у телефона в Скотланд–Ярде. Эмми мужественно взялась встретить родителей Вероники. Приехав из Девона, они подверглись нападению орды фотографов и журналистов. С помощью нескольких полицейских Эмми удалось посадить их в такси. Сейчас все они находились в квартире Тиббетов. Печальной была встреча двух сестер.

Тем временем в Скотланд–Ярд начали просачиваться сообщения. На призыв телевидения и вечерних газет, как всегда, откликнулось множество чудаков, любителей саморекламы и искренне заблуждающихся людей. Все эти сообщения нужно было терпеливо проверить. Один тронутый битник из Клэпхэма клялся, что Вероника – его бывшая подружка, которой он сам перерезал горло пружинным ножом. Старая дева из Оксфорда заявила, что встретила Веронику в буфете второго класса на вокзале Ватерлоо. И та сообщила ей, что опасается за свою жизнь: ее преследует «рука Москвы». Близорукий пожилой джентльмен упорно доказывал, что сидел напротив Вероники в поезде метро… На какой линии? Кажется, это была Дистрикт–лайн… Или Центральная?.. Похоже все–таки, что это происходило в метро. Когда на него нажали, ему пришлось признать, что девушка, которую он видел, была в темно–синем костюме.., или в зеленом?.. В меховой шапке и роговых очках. Но у нее такое милое лицо, и он почти уверен: чемодан был красный…

Он продолжал все это бормотать, даже когда полицейский нежно выпроводил его на улицу.

Первое действительно интересное сообщение было получено по телефону в семь часов вечера. Звонила некая миссис Траут из Сурбитона. Она не походила ни на полоумную, ни на истеричку и была уверена, что видела Веронику в дамском туалете на вокзале Ватерлоо в субботу около одиннадцати утра.

– Я торопилась на поезд одиннадцать двенадцать и беспокоилась, хватит ли у меня времени.., э–э.., попудрить нос. Я заметила ее, потому что она очень хорошенькая – даже с этой смешной новомодной помадой. На ней было надето яркое красное пальто. Я уверена, что это она. Мы зашли в соседние.., э–э.., удобства. Когда я вышла, ее не было. На двери той.., э–э.., на соседней с моей двери.., стояло «занято», вот я и решила, что она все еще там… Больше я ее не видела.

– Что вы еще заметили, миссис Траут? – спросил Генри. – Что–нибудь, что могло, бы нас навести….

– Я заметила, что она очень взволнована. Щеки так и горят, и все чему–то улыбается. Я еще сказала себе – эта девушка едет, на свидание.

– И больше ничего?

– Ничего… Я надеюсь, вы найдете ее, инспектор. Такая милая девочка!

После ее звонка был послан агент к служительнице дамского туалета миссис О'Рейли. Эта особа сменилась с дежурства и отдыхала дома у камелька за карточной игрой и бутылкой портера. Полицейского она встретила весьма дружелюбно. К счастью, выяснилось, что миссис О'Рейли принадлежит к тому единственному проценту британского населения, который не покупает вечерних газет и не смотрит телевизор. Радио она тоже не включала и не имела ни малейшего понятия о поисках Вероники. Она сразу же подтвердила сообщение миссис Траут, бойко сверкнув пронизывающими темными глазками из–под копны седых волос.

– Конечно, видела я эту дамочку. Это такая в красном замшевом пальто… В котором часу, не спрашивайте меня, миленький, не помню. Не очень рано утром, а точнее не скажу. Я получила с нее пенни и впустила, как положено. Чемодан у нее был с собой. И уж хорошенькая до чего, как картиночка. Я еще, помню, подумала, небось манекенщица, или звезда, или уж не знаю кто….

– Вы видели, как она уходила?

– Каюсь, не углядела. Правда, в субботу утром поворачиваться только поспевай. Все дамочки набегаются по магазинам – и ко мне. Не видела я, как она ушла. Выпьете портеру, офицер?

Миссис О'Рейли ничего не сумела добавить, кроме того, что Вероника вошла в последнюю кабинку слева от входа.

Туалет был тотчас же оцеплен, что причинило большие неудобства женской половине пассажиров. Генри лично явился исследовать место, где его племянницу видели в последний раз.

Ничего примечательного в кабинке, которой пользовалась Вероника, не оказалось. Такая же, как остальные. В мусорной корзинке у двери валялись скомканные бумажные салфетки, обертки из–под шоколада. Весь этот сор был тщательно рассортирован и изучен.

Вдруг Генри воскликнул:

– Вот что она оставила!

Сержант взглянул на него с благоговейным ужасом, как на волшебника.

– Откуда вы знаете, сэр?

Генри поднял бумажную салфетку со следами коричневой губной помады.

– Поручиться, конечно, не могу, только вряд ли в этой же кабинке побывала еще одна девушка, которая красит губы такой же помадой.

– Похоже, она перечесывалась тут и заново намазалась, – сказал сержант. – На полу валяются заколки – как раз от светлых волос… Жаль только, неизвестно, что она сделала потом.

– Вот именно, – согласился Генри.

След обрывался намертво. Что же случилось с Вероникой, когда она шла от дамской комнаты к десятой платформе? Самое вероятное – она встретила знакомого, который знал, что она будет тут. Тот ей что–то наплел, и Вероника раздумала ехать в Порчестер поездом. Скорее всего этот знакомый предложил подвезти ее в Хэмпшир на автомобиле, сказав, что Дональд уже ждет в машине. Это объяснение напрашивалось сразу. Были еще две версии, и обе они внушали еще более мрачные опасения.

Вернувшись в Скотланд–Ярд, Генри еще раз просмотрел свои записи, сделанные в течение дня. Самое главное – было установить, где находился в одиннадцать утра в субботу каждый из тех, кто знал о совместной поездке Дональда, и Вероники. Генри составил два списка – тех, у кого было, алиби, и тех, у кого оно отсутствовало. Дональд Маккей возглавлял список лиц, чьи действия были известны. Хотя Генри почти не сомневался в показаниях Маккея–старшего, он все же попросил местную полицию проверить их. Дональда хорошо знали в деревне. И станционные служащие, и местные лавочники подтвердили: да, он приехал в пятницу вечером и пробыл до воскресенья. Правда, его отец вспомнил, что в субботу утром Дональд встал рано и отправился на прогулку. Но уже в четверть первого он состязался в местном баре в метании стрел.

За именем Дональда следовало имя Бет Конноли. Была у парикмахера с 10.30 до полудня.

Потом обедала у подруги.

Тереза и Майкл засвидетельствовали алиби друг друга. Утверждали, что все время просидели дома и служанка может это подтвердить. Но она не подтвердила.

Последними в списке шли Николас Найт и Горас Барри, почти не внушавшие подозрений. Генри включил их, потому что помнил: Барри был в ателье у Найта в пятницу утром, и тогда же там находилась Вероника. Расспросив обоих. Генри установил, что в субботу Николас работал у себя в ателье с десяти утра до пяти вечера и даже обедал всухомятку, сандвичами. – дюжина его служащих могла это подтвердить. А Горас Барри с пятницы был в Брайтоне у друзей.

Другой список начинался с Рэчел Филд, заявившей, что все субботнее утро она занималась покупками в Кенсингтоне на Хай–стрит. Поскольку она назвала только, большие магазины, в которых по субботам бывает ужасная толчея. Генри ничуть не удивился, услышав, что никто ее не запомнил. К тому же в отличие от Вероники Рэчел Филд была особой незаметной.

Следующим значился Патрик. Он был дома и работал. В половине десятого открывал дверь почтальону, принесшему посылку. Больше никого не видел. Неудовлетворительным был и ответ Марджори Френч. Она сообщила, что взяла домой работу и все утро прокорпела над ней.

В ее показаниях был все же один любопытный факт. Марджори утверждала, что несколько раз она пыталась дозвониться Патрику, чтобы пойти вместе на похороны Элен, но у него все время было занято. Она даже позвонила на станцию, и ей сказали, что в квартире Патрика снята трубка. Когда об этом спросили Патрика, он ответил, что часто снимает трубку – не хочет, чтобы его отвлекали. Объяснение вполне правдоподобное, но все же и оно оставляло место для сомнений.

И уж совсем неудовлетворительный ответ дала Олуэн Пайпер. Утро началось у нее с того, что она взялась упаковывать вещи Элен, но это грустное занятие подействовало на нее угнетающе… Поняв, что не сможет выдержать церемонию похорон, она с половины одиннадцатого кружила по улицам, по каким – не помнит. Только в три часа она почувствовала голод и поела в кафе. Генри чудом удалось найти это кафе, и владелец ее вспомнил. Но это опять–таки ничего не доказывало.

Последним в списке лиц, не имеющих алиби, был Годфри Горинг. Хотя он утверждал, что никогда не слыхивал о Веронике Спенс, Генри решил его проверить, поскольку Горинг в пятницу находился в редакции. Горинг заявил, что все утро в полном одиночестве провел за работой. Впрочем, обедал он, как всегда, в «Оранжери», и уж тут в свидетелях не оказалось недостатка. Но вот что было необычно: как сообщил швейцар, Горинг пришел не из редакции, а подкатил на своей машине. Горинг объяснил это тем, что утром оставил машину на платной стоянке, а днем решил ее забрать.

Генри внимательно изучил оба списка. На втором из них он поставил маленькие крестики против имен Патрика, Марджори и Горинга – у всех троих были свои машины.

Затем Генри задумался. Он думал о том, что говорила ему при их последней встрече Вероника, и об измазанной бумажной салфетке. Думал он и о сотрудниках «Стиля», и о пропавшем ключе, и о Николасе Найте, и о Горасе Барри, и о том пакетике, который Тереза привезла из Парижа. Но больше всего он думал о Дональде Маккее.

Без четверти десять он позвонил Дональду домой, и квартирная хозяйка сообщила, что мистер Маккей ушел в шесть часов, а куда и когда он вернется – она не знает. Генри надел плащ и пешком направился на Эрл–стрит.

Лил холодный дождь. Ветер насквозь продувал узкую улицу. В здании «Стиля» было темно и пусто. В ателье Николаев Найта светилось два окна, и свет падал на залитую дождем мостовую. Только ресторан был ярко освещен, но даже швейцар предпочел укрыться за дверью. Единственным живым существом был одиноко маячивший под дождем продавец роз.

Генри подошел к нему.

– Сколько за полдюжины?

Лица цветочника не разглядеть – воротник старенького плаща был приподнят и почти касался надвинутой на глаза клетчатой кепки.

– Десять монет, мистер, – ответил тот хрипло.

– Мне кажется, – произнес Генри, – нам пора потолковать, мистер Маккей.

Генри и моргнуть не успел, как мнимый продавец швырнул ему в лицо корзину с цветами. Когда же он очухался, улица была пуста. Он подбежал к телефонной будке и позвонил в Скотланд–Ярд.

– Нет, нет, – предупредил он, – арестовывать пока не надо. Найдите его и следите за ним. И предупредите полицию в Эссексе – пусть ищут…

Когда Генри вернулся домой, Эмми сидела в одиночестве у огня и проклинала себя на чем свет стоит. И зачем только она уговорила Веронику переехать в Лондон? Зачем не следила за ней? Зачем… Зачем… Услышав, что пришел муж, Эмми вздохнула с облегчением. Генри и в самом деле удалось немного ее успокоить:

– Мне кажется, Ронни еще жива. Не хочу пробуждать напрасные надежды, но, как я понимаю, ее где–то спрятали. Если завтра мне удастся провернуть то, что я задумал…

– Не стоит утешать меня, Генри, – возразила Эмми. – Я уверена, что ее убили еще в субботу. Что их удерживает? Ведь не пожалели же они Элен?

– Но это совершенно не тот случай, Эмми.

– Ну так объясни мне наконец…

– Не могу, – устало сказал Генри. – Право, не могу, дорогая. Я должен лечь. Завтра до полтретьего у меня еще много дел.

– А что будет в половине третьего?

– Показ моделей Николаев Найта. У меня приглашение. Эмми была потрясена.

– Ты собираешься глазеть на наряды, когда Ронни…

– Ну, это будет довольно необычный показ мод.

Глава 14

Утром Генри первым делом отправился в Скотланд–Ярд. Вел телефонные переговоры – с Лондоном и с загородными абонентами. Дал некоторые поручения своим подчиненным и послал агента в Соммерсет Хауз – изучить кое–какие документы. Он с удовольствием обнаружил, что ему пришла небольшая посылка, отправленная срочной почтой из Парижа, и спрятал сверток в карман. Затем он поехал на Уимпол–стрит, где имел короткую дружескую беседу с врачом–онкологом сэром Джемсом Брэйтуэйтом.

После этого прибыл в редакцию «Стиля» для конфиденциального разговора с Марджори Френч.

– Это весьма необычно, инспектор, – сказала Марджори, когда он изложил ей свою просьбу. – Но для вас я это сделаю.

Марджори выглядела спокойной и деловитой, как всегда. Но Генри успел заметить, что, несмотря на косметику, темные круги у нее под глазами обозначились ясней, чем прежде.

Затем он встретился с Майклом Хили. Разговор получился не из приятных. И сразу после этого состоялся долгий и тяжелый разговор с Терезой, во время которого ему пришлось быть прямо–таки безжалостным. Тереза очень огорчилась. Но, как Генри и предполагал, ее не очень удивило то, что он сообщил ей.

Потом он зашел в отдел мод, и Бет Конноли отдала ему украшенный рельефным рисунком пригласительный билет. Старшего инспектора Тиббета приглашали присутствовать на показе для прессы весенней коллекции моделей Николаса Нэйта, назначенном на тот же день.

Затем он забежал в один из ближайших баров перехватить чашечку кофе и имел уже более приятную беседу с некой блондинкой, соседкой по столику. В Скотланд–Ярд он вернулся в хорошем настроении. Там он узнал, что результаты изучения нотариальных архивов в Соммерсет Хаузе оказались именно такими, как он предполагал. Это была большая удача, поскольку его догадка была построена на довольно непрочной основе. Зато теперь факты подкрепили его предположение. Убежденный, что загадка решена, он чуть ли не с удовольствием ожидал развязки. В этот момент его срочно вызвали к телефону. Звонили из эссекской полиции.

Когда Генри появился в салоне Николаса Нэйта, сотрудники «Стиля» были уже там. В отличие от остальных они держались все вместе, словно готовясь отразить наскок врага. Генри отметил про себя, как преобразился салон. Вдоль стен стояли позолоченные кресла. Всю середину комнаты занимали обитые черным бархатом подмостки, переходившие в небольшую площадку в конце зала, перед черным занавесом, за которым, как знал Генри, был ход в само ателье.

Салон сплошь был украшен ветками мимозы, желтыми пушистыми, как недавно вылупившиеся цыплята. Цветы привезли с юга Франции, и обошлись они недешево.

Генри остановился на лестничной площадке и через открытую дверь стал осматривать зал. Его интересовали сотрудники «Стиля». Они прибыли в полном составе и, как видно, сильно нервничали. Легкое возбуждение, сопутствующее обычно показам для прессы, переросло здесь в истерическую взвинченность.

Как всегда, наиболее собранной выглядела Марджори Френч. На ней был темно–красный костюм и шляпа из норки. Почти без усилий она умудрялась весело и непринужденно говорить с кем–то из отдела «Стиль молодых».

Тереза казалась расстроенной и сидела чуть поодаль. К ней подошла Бет Конноли. Тереза с трудом улыбнулась и снова принялась что–то чертить на обороте программки. Чуть поодаль Генри увидел странную пару – Рэчел Филд и Гораса Барри. Рэчел казалась более оживленной, чем обычно: щеки у нее порозовели, и она горячо распространялась о чем–то. Уж не о кошках ли, подумал Генри.

Услышав позади себя веселые мужские голоса. Генри обернулся – в зал входили Патрик Уэлш и Майкл Хили. Оба были в отменном настроении, видимо, завтракали вместе и хватили лишнего. Публика начала уже прибывать, и двое приятелей прошли мимо Генри, не заметив его. Тереза сразу увидела вошедших мужчин, и разухабистый вид Майкла явно удивил и огорчил ее.

Вот тут–то Генри и решил, что ему пора появиться. Он подошел к блондинке, которая узнала его и приветливо улыбнулась.

– А–а, инспектор Тибт!.. Мисс Конли звнила… Все впрядке… Вы сядьте там вэголке, с гэспдами из «Стиля»… Разршите мне взять вэш плэщ?

Генри отдал плащ и медленно прошел через салон. Вид у него был мрачный, он и в самом деле был подавлен. Ему предстояло сообщить ужасные вести, но избежать этого он не мог. Все его чувства словно онемели, все мысли сосредоточились лишь на одном, он был как больной, которому делают операцию под местным наркозом.

Марджори прервала разговор с Патриком и дружески обратилась к Генри:

– А вот и вы, инспектор! Я вижу, моды начали вас интересовать?

– Мисс Френч, – Генри говорил довольно громко, но ему казалось, что его голос доносится откуда–то издалека. – Мисс Френч, боюсь, что у меня плохие новости: нашли Веронику Спенс.

– Нашли? – голос Марджори дрогнул. Все сразу замолчали и прислушались затаив дыхание. Марджори спросила шепотом:

– Она жива?

– Нет.

Бет всхлипнула. После мучительно тяжелой паузы на Генри со всех сторон посыпались вопросы. Он поднял вверх руку и сказал:

– Все, что мне известно, я вам расскажу… Но для меня все это особенно тяжело, ведь многие из вас знают – Вероника была моей племянницей.

Послышался ропот сочувствия. Теперь все находившиеся в комнате слушали его внимательно, и даже сам Николас Найт нарушил неписаный закон, по которому художник–модельер не появляется в зале до показа всей коллекции. Вынырнув из–за черного занавеса, он подбежал к группе, теснившейся вокруг Генри. А тот продолжал:

– Сообщение было передано в Скотланд–Ярд из Эссекса. Ее нашли около Хоктона – в стоге сена. Она была задушена. Считают, что сначала ее одурманили, чтобы не сопротивлялась…

– Эссекс? – высоким, возбужденным голосом переспросил Николас Найт. – А как она туда попала?

– Место, где ее нашли, – ответил Генри, – находится в нескольких милях от дома, где живут родители Дональда Маккея.

– Дональд… – начал Патрик и осекся. – Послушайте, инспектор… Он провел там уик–энд. Я об этом знаю.

– И я тоже.

– А сегодня его не было в редакции. Я думал, он заболел. Господи… Какой подлец… Он арестован?

– Еще нет, но мы идем за ним по пятам.

– Но как.., как ему удалось это? – удивленно спросила Тереза.

– Поскольку всем вам пришлось находиться под подозрением, – сказал Генри, – я считаю, что в виде компенсации обязан вам рассказать, как развивались события. Единственное, чем мы можем себя утешить, это то, что, наконец–то мы узнали правду и все могут спокойно вернуться к работе. – Никто не шевельнулся и не проронил ни слова. Генри продолжал:

– Убийца без труда осуществил свой план. Сперва он условился с Вероникой о поездке в Порчестер. Однако из–за болезни матери поездку пришлось отменить. Дональд сначала растерялся, а потом сообразил, что может выполнить то, что задумал, и даже с меньшим риском. Он действительно отправился в Хоктон в пятницу вечером. Но, когда его родители заснули, выскользнул из дому и вернулся в Лондон на машине, взятой напрокат. Тем временем его сообщница послала от его имени телеграмму Веронике. В ней Дональд сообщал, что ему удалось освободиться, и назначал Веронике свидание на вокзале Ватерлоо.

Бет слабым голосом спросила:

– Вы говорите.., сообщница?

– Да, мисс Конноли. – Генри в упор посмотрел ей в глаза. – Сообщница, которая, видимо, не понимала, что она делает. Надеюсь, хоть теперь она поняла.

– А что было потом? – нетерпеливо спросила Марджори, недовольная паузой.

***

– А потом Вероника поспешила на свидание. Дональд встретил ее и уговорил поехать в Порчестер на машине. Едва они ушли со станции, он, наверное, предложил выпить где–нибудь кофе и всыпал снотворное в ее чашку. В машине Вероника потеряла сознание. Дональд поспешно довез ее до уединенного места в Эссексе, неподалеку от своего дома, а затем задушил ее, а тело спрятал. Он мог смело рассчитывать, что ее еще долго не найдут. И лишь потому, что некоторые подозрения заставили нас поднять на ноги всю эссекскую полицию, ее… Но не буду вдаваться в подробности. После убийства Маккей отправился в местный бар, где преспокойно развлекался – метал стрелы. К обеду он вернулся домой. Накануне Дональд предупредил родителей, что собирается встать рано, и, поверив ему, они сказали полиции, что он именно так и сделал. Не лгали они и тогда, когда говорили, что Дональд провел с ними весь уик–энд. Они действительно верили в это.

– Следует ли из этого, инспектор, – судя по голосу, Майкл Хили оживился и повеселел, – что и Элен убил Дональд Маккей?

– Думаю, что это несомненно, мистер Хили, – Надеюсь, вы его скоро схватите?

– Конечно.

– Но зачем, инспектор, – впервые заговорил Горас Барри, – зачем этот Маккей убил мисс Элен и мисс Веронику?

– В этом вся суть дела, – сказал Генри. – Он умный парень, очень ловкий, он даже сам навел меня на мысль, что слухи об Элен, которые мне тут передавали, распространяли для отвода глаз, чтобы отвести подозрения от кого–то другого. Я только не сразу догадался, что Дональд и есть тот другой. Он влюбился в Элен, но она его отвергла, сказав, что любит другого. И он решил лучше убить ее, чем потерять. Были тут еще кое–какие обстоятельства, которые помогли мне догадаться… Человек, способный изобрести такую ситуацию, когда вымышленный роман, о котором все знают, прикрывает другой, по всей вероятности, исходил из собственного опыта. Так оно и оказалось. Дональд ухаживал за Вероникой, чтобы скрыть свою страсть к Элен. Ну а Вероника была догадливой девочкой. Ей удалось узнать некоторые факты насчет убийства Элен. Правда, кто убийца, она так и не узнала. И, несмотря на мои предупреждения, поделилась с Дональдом своими догадками, подписав этим свой смертный приговор.

– А что же она обнаружила? – ко всеобщему удивлению, это спросила Рэчел Филд. – И какое отношение это имело к моему чемодану?

– У меня нет возможности все вам объяснить. Подробности вы узнаете во время суда. Я же рассказал вам лишь то, что, по Моему мнению, вам следовало узнать… А теперь, я думаю, можно начинать показ.

Марджори Френч поежилась.

– Бедная девочка, – вздохнув, произнесла она. – Инспектор, мне кажется, нужно попросить мистера Найта отложить демонстрацию его коллекции.

– Дорогая мисс Френч, – Генри был тверд и спокоен, – мне и в голову не приходило, что надо откладывать показ. Это было бы совершенно несправедливо по отношению к мистеру Найту. И Вероника, будь она жива, конечно, огорчилась бы. Вы все помните, как ответственно она относилась к своим обязанностям. Да и, наконец, давайте скажем честно: в глубине души никто из нас не верил, что ее найдут живой…

Генри довольно скоро удалось, настоять на своем. Николас Найт, взволнованный и потрясенный, даже не сделал попытки вернуться за черный занавес, в ателье. Он остался в зале вместе с сотрудниками «Стиля». Его секретарша – уже знакомая нам блондинка – задернула черные шторы на окнах и включила мощные софиты. Эта идея – устраивать театральную подсветку – была впервые осуществлена Найтом несколько лет назад и с тех пор стала традиционной на его показах.

Зрители, потрясенные рассказом Генри, молча заняли свои места. Послышалась мягкая музыка. Блондинка поднялась на сцену. В руках у нее был список:

– Номр эдин, – возвестила она нараспев. – Парк Лейн. Девушка по имени Рене, хорошенькая и хрупкая, выпорхнула из–за занавеса, сделала пируэт и засеменила вдоль помоста, через каждые несколько шагов останавливаясь и грациозно поворачиваясь. На ней был темно–синий весенний костюм и изумрудно–зеленая гофрированная блузка. Зрители раскрыли блокноты, мелькнули карандаши. Снова началась работа, и трагедия Вероники Спенс отступила на задний план.

– Номр два. «Пэра сирени».

Из–за занавеса выскользнула китаянка, грациозно повернулась перед публикой в сиреневом бархатном костюме и огромной белой шляпе. Раздался легкий всплеск аплодисментов, – Номр три. «Жженый сэхар».

Демонстрация шла своим чередом. Костюмы и пальто уступили место весенним платьям. Все модели имели успех, и атмосфера постепенно, потеплела. Аплодисменты раздавались все чаще. По мнению специалистов, Николас Найт наконец–то добился своего: его модели могут стать заметным явлением в предстоящем сезоне.

– Номр двэдцать всьмой. «Обэрванец».

Снова возникла Рене, в розовом шифоновом платье, подол искусно подрезан зубцами. Наряд, напоминающий о лохмотьях Золушки. Аплодисменты долго не смолкали. Найт доказал, что он почти не уступает парижанам. Генри, впрочем, заметил, как в полутьме Тереза наклонилась к Марджори и что–то ей прошептала. Та угрюмо кивнула.

Напряжение постепенно спадало, зрители с удовольствием следили за показом. Генри совершенно правильно предугадал, что многие из сидевших в салоне сейчас, когда бремя подозрения было снято со всех, почувствовали огромное облегчение.

Пошли вечерние платья.

– Номр семьдесят эдин, «Незэбудка».

Мерцание голубой и серебряной парчи возникло на помосте под восторженные хлопки присутствующих.

Программа приближалась к концу. Перед появлением последней модели – подвенечного платья, которым по традиции заканчивали показ, огни были притушены.

– Номер семьдесят пять. «Сладкая тайна». Из–за черного атласного занавеса, освещенная единственным юпитером, выплыла фигура, окутанная легчайшим белоснежным облаком. На голове – венок из цветов померанца, длинная вуаль прикрывает лицо. Последовал бурный взрыв оваций.

Казалось, девушка плывет по дорожке в волнах призрачного света. Потом она остановилась и неожиданно озорным жестом отбросила с лица вуаль.

Это была Вероника.

Мгновение в зале стояла мертвая тишина, которую нарушали лишь звуки мендельсоновского «Свадебного марша». В полутьме Вероника проскользнула к дальнему концу помоста. Лицо ее было спокойно и сосредоточенно.

Вдруг раздался пронзительный крик:

– Не подходи ко мне!.. Уйди!.. Уберите ее! Она мертвая… Мертвая. Слышите вы!

Генри вскочил и откинул шторы. Комнату залил яркий дневной свет. Кричал Николас Найт. Он сидел, закрыв лицо руками, будто хотел спрятаться от Вероники, которая неумолимо приближалась к нему. Когда она грациозно спустилась с помоста и направилась к сотрудникам «Стиля», охваченный суеверным ужасом Николас отпрянул назад. Но Вероника обратилась не к нему, а к сидевшей рядом с ним Терезе Мастере. Она вытащила из букета цветов небольшой пузырек с бесцветной жидкостью и протянула Терезе.

– Я вернулась, чтобы передать вам это, мисс Мастере, – сказала она. – Ведь мисс Пэнкхерст именно это просила вас привезти ей из Парижа. Мисс Филд вам все объяснит. Мне она уже рассказала это, когда я помогала ей укладывать вещи в отеле.

Того, что произошло вслед за этим, никто, кроме Генри, не ожидал. Найт вскочил и в приступе истерической ярости кинулся к Рэчел.

– Так ты обманула меня, сука! – взвизгнул он. – Делала вид, что ты ее убила… А сама работала на них!.. Ты предала Меня… Ты… – задохнувшись от бешенства, он повернулся к Генри. – Вот – убийца! Это она убила Элен Пэнкхерст! Я могу это доказать! Могу…

Рэчел Филд встала. Она была совершенно спокойна и смотрела на Николаса с бесконечным презрением, но в то же время почему–то с нежностью. Она сказала:

– Дурачок ты, Ники, дурачок!! Как же ты сразу не понял – они нас просто ловят.

Прежде чем Николас успел ответить, раскрылись двери, ведущие в коридор, и салон заполнили темно–синие мундиры.

Генри громко произнес:

– Рэчел Филд и Николас Филд, он же Николас Найт, я арестую вас за преднамеренное убийство Элен Пэнкхерст. Предупреждаю: все, что вы скажете, будет…

Конца фразы никто не расслышал. Рэчел бросилась к Генри, как разъяренная тигрица.

– Это все я! – кричала она. – Оставьте Ники, в покое! Он к этому не причастен! Это я… Я одна!

Две женщины в полицейской форме с Трудом ее Оттащили. Николас, когда его вели по лестнице к ожидавшей внизу полицейской Машине, истерически рыдал.

– Ой, дядя Генри, как все это страшно! – Вероника, до сих пор вполне спокойная, была потрясена. Она бросилась к Генри на шею и залилась слезами.

Генри ласково похлопал ее по спине.

– Ну, успокойся, моя девочка. Все уже кончено. Ты молодчина, я горжусь тобой.

И только тут, наконец, из–за занавеса робко выглянул измученный и бледный Дональд Маккей. Генри осторожно снял руки племянницы со своей шеи и подвел Веронику к Дональду.

– Думаю, – сказал он, улыбаясь, – вы ее лучше утешите, чем я. Дайте ей хорошенько выплакаться, а потом заставьте выпить чего–нибудь покрепче.

– Я так и сделаю, сэр, – ответил Дональд. Вероника не протестовала. Она лишь крепче прижалась к Дональду, когда он взял ее на руки и вынес из салона.

Генри повернулся к Майклу и Терезе. Потрясенные, они сидели молча, взявшись за руки.

– Теперь вы можете ехать домой, – сказал он. – Вам больше не о чем тревожиться.

– Но… – начала Тереза.

– О, я совсем забыл. У Эльвиры кое–что есть для вас… Эльвира! Безмятежно улыбаясь, к ним приблизилась блондинка, секретарша Найта. В руках у нее был увесистый конверт с надписью: «Фотографии. Обращаться осторожно!»

– Эльвира считает, что все они здесь. В будущем я бы советовал и впрямь осторожнее обращаться с такими вещами, как рекомендует эта надпись. – Он вручил конверт Майклу. – А теперь, если мисс Френч не возражает, я посоветовал бы вам отправиться домой и отдохнуть.

Тереза встала.

– Не знаю, как благодарить вас, – обратилась она к Генри. – Пошли домой, Майкл.

Майкл покорно последовал за ней. Инспектор Тиббет смущенно взгромоздился на сцену.

– Дайте–ка еще света, Эльвира, – попросил он. Блондинка–секретарша томно отдернула шторы, и Генри обратился к публике, едва начавшей приходить в себя.

– Леди и джентльмены, – произнес он. – Не знаю, как уж извиниться перед вами за то, что вам пришлось сегодня пережить. Прошу вас лишь поверить мне – это была единственная возможность уличить двух опасных преступников. Думаю, не стоит объяснять, что обвинение, которое я выдвинул здесь против мистера Маккея, было чистейшей выдумкой. Он не только ни в чем не виноват, но во многом помог нам. Так же, как и другие сотрудники «Стиля»… – Он улыбнулся Марджори. – Не говоря уже, о моем друге Эльвире, я бы без нее пропал.

Эльвира расплылась в улыбке.

– Ах вы так льстите мне!

Глава 15

В этот вечер Генри добрался до дома лишь после десяти, но вся квартира была празднично освещена. Эмми разливала вино. Отмечали два события – воскрешение Вероники из мертвых и ее помолвку с Дональдом Маккеем. Все были в приподнятом настроении, и Генри с трудом сумел придать своему голосу должную суровость.

– Надеюсь, вам обоим стыдно? – обратился он к племяннице и ее жениху.

– Стыдно? – возмущенно воскликнула Вероника. – Вот это мне нравится! Да без нас вы бы их ни за что не поймали! – Она подпрыгнула на диване и торжественно провозгласила:

– «Манекенщица разгадывает тайну убийства». «Мы были в тупике, – признал старший инспектор Тиббет из Скотланд–Ярда…»

– Ни в каком тупике мы не были, – с досадой отмахнулся Генри. – И твоя нелепая затея пригодилась нам лишь потому, что я взял дело в свои руки.

– Генри, – нежно, но решительно сказала Эмми, – может быть, ты объяснишь все Джейн, Биллу и мне? Ронни болтает что–то несусветное о парижских «toiles», невидимых чернилах и роговых очках.

– Вы понимаете, – вмешалась Вероника, – я ведь не знала, кто это… Не знала – кто второй. Вот почему…

– Знаешь что, Ронни, – остановил ее Генри. – Давай–ка я лучше сам все расскажу. Ошибусь – поправишь.

– Это уж будьте покойны!

– И надеюсь, мне никогда больше не придется вести расследование в вашей среде.

– Почему, дядя Генри? Мы все такие милые. А некоторые даже и смышленые, – она взъерошила Дональду волосы.

– В том–то и беда, – сказал Генри. Он выпил рюмку, сел и продолжал:

– Так с чего же мне начать? Я думаю, с романа Годфри Горинга и покойной Элен.

– Кого, кого? Мистера Горинга? – Большие глаза Вероники округлились от изумления. – А я–то думала, что это Майкл…

– Так считали, почти все, – ответил Генри. – И лишь немногие знали все. Я вскоре заподозрил, что Марджори, Горинг, супруги Хили и, может быть, Патрик Уэлш договорились ввести меня в заблуждение.

– Тетушка никого не может ввести в заблуждение, – насмешливо сказала Вероника.

– Да, как выяснилось, он не участвовал в сговоре. Элен слишком хорошо его знала, чтобы доверить ему правду. Ей очень хотелось поделиться с ним, и она ему все рассказала, но, опасаясь, что он проболтается, она не назвала имени человека, которого она полюбила. И Тетушка поверил, что это Майкл.

– А вот я не сомневался, что не Майкл, а Горинг, – сказал Дональд.

– Ах ты, лгунишка! – нежно осадила его Вероника.

– Они уже давно любили друг друга, – подтвердил Генри. – В Элен он нашел все, чего недоставало его жене, – деловое чутье, аккуратность, ум. Но зато у Лорны были деньги. Именно ее средства спасли от краха «Стиль». К тому же она женщина пылкая, ревнивая и обожает своего мужа. Справедливости ради должен заметить, что Элен и Горинг вели себя на редкость честно. Между ними не было связи – в обычном смысле слова. Они просто любили друг друга и надеялись пожениться, когда Горинг почувствует, что упрочилось финансовое положение журнала. Он и Элен проводили вместе почти все вечера в его городском доме. Все шло спокойно, пока в квартире у Элен не поселилась Олуэн. Очень скоро Элен поняла, что ей придется выдумать какую–нибудь историю, чтобы объяснить соседке, где она пропадает по вечерам. Об их романе знали только Майкл и Тереза. Они охотно согласились служить Элен прикрытием и подтвердить, что она проводит с ними вечера. Никто не мог предвидеть, что Олуэн как школьница влюбится в Элен и станет ревновать ее к семейству Хили. Когда же Олуэн случайно узнала, что Элен не бывает у них, – она пришла к заключению: Элен и Майкл – любовники. И чтобы прекратить эту мнимую связь, стала кричать о ней на всех перекрестках. Это поставило Элен, Горинга и супругов Хили в весьма неудобное положение. Но они отнеслись к ситуации с юмором. Майкл давно пользовался репутацией волокиты – вот и прекрасно, решили они, пусть все думают, что он добавил и Элен к списку своих побед… Но несколько месяцев назад Горинг стал жаловаться на здоровье, и Элен заставила его показаться онкологу. Они были у него вместе, назвав себя мистером и миссис Додсон. Этого доктора мне удалось разыскать, и он сообщил мне свой диагноз: Горинг умирает от рака. Ему осталось жить меньше года. По требованию Элен врач открыл ей всю правду. Горингу же он сказал, что у него язва желудка, и велел соблюдать диету.

– Ну а почему ты догадался, что это не Майкл, а мистер Горинг? – задала вопрос Эмми.

– Я человек строптивый. Когда все начинают что–то вбивать мне в голову, мне это кажется подозрительным.

– Выходит, просто из упрямства? – спросила Вероника.

– Не только. Был и более серьезный довод – Майкл очень странно вел себя, когда я сообщил ему, что Элен была беременна.

– Беременна? А это правда?

– Нет. Но тогда я считал, что правда. Я сказал об этом Майклу, и он был потрясен. Он справедливо полагал, что Элен и Горинг не были близки. Но когда я обрушил на него эту новость, что ему оставалось делать? Он во что бы то ни стало должен был выгородить Горинга. Ведь скандал, коснувшийся директора–издателя, ставил под угрозу существование журнала. И Майкл все взял на себя. А вслед за тем я узнаю, что Элен вообще не знала мужчины. Объяснить поведение Майкла можно было лишь так: он кого–то прикрывает. Но кого? Ответ я узнал, когда доктор мне сказал, что «мистер Додсон» соблюдает диету. Единственный человек, который твердо придерживался диеты, был мистер Горинг. Кроме того, я знал, что мистер Горинг женат, жена его богата и он от нее зависит. Я видел также, как потрясла его смерть Элен.

– Мне ужасно жаль мистера Горинга, – озабоченно сказала Вероника. – Что же теперь с ним будет?

***

– Его жена, – ответил Генри, – вовсе не такая легкомысленная и бесчувственная, как считают многие. Она по–своему предана ему. Ее тоже тревожило его здоровье, хотя она и подозревала о его романе с. Элен… Я сообщил ей кое–какие сведения, благодаря которым при желании она могла найти врача, лечившего Горинга. Я предупредил и доктора, что она может его разыскать. Она это уже сделала. На следующей неделе Лорна Горинг собирается увезти мужа в морское путешествие вокруг света.

– Все это очень интересно, – заметила Эмми, – но ничуть не, приближает нас ни к убийству Элен, ни к невидимым чернилам, ни…

– Простите, но мне надо было объяснить вам всю предысторию. Иначе вы не поняли бы последующих событий, тем более – тут все взаимосвязано… Как была убита Элен, мы знали с самого начала. Но никто не мог понять – почему? Наибольший интерес с этой точки зрения представлял чемодан Рэчел Филд. Кто–то обыскивал его в невероятной спешке, выбрасывая вещи прямо на пол. Нашел ли этот человек то, что искал? Пропало ли что–нибудь, из чемодана? Как будто нет… Меня осенило только после похорон, когда добрейшая миссис Сэдж заговорила…

– Об оберточной бумаге! – торжествующе вскрикнула Вероника.

– Ты испортила мне весь рассказ! – рассердился Генри.

– Я ничего не понимаю, Генри, – впервые робко вмешалась сестра Эмми – Джейн. – Ведь все обычно пользуются оберточной бумагой, когда укладывают вещи, верно?

. – Конечно, верно, – согласился Генри. – А тем более такая аккуратная особа, как мисс Рэчел Филд. Ронни говорила мне, что в отеле у нее вся кровать была завалена оберточной бумагой. И ни кусочка бумаги не оказалось на следующее утро в кабинете Элен. Получалось, что Элен убили только для того, чтобы взять из чемодана Рэчел Филд оберточную бумагу. И Рэчел что–то об этом знала. Иначе почему она не сказала мне, что исчезла оберточная бумага? Затем обнаружилось следующее: на совершенно чистом листе, найденном в квартире Элен, вдруг появилась какая–то запись. И тут я вспомнил, как Эмми кроила юбку…

– Ты говоришь загадками. Генри, – огорчилась Джейн. Фермер Билл, ее муж, давно уже спал на диване. Как бы подкрепляя сделанный женой упрек, он громко захрапел.

– К этому времени, – продолжал Генри, – я уже кое–что знал о жизни у законодателей моды. Знал, что «toiles» – точные копии моделей, сделанные из бумажной ткани, можно купить в Париже по очень дорогой цене. Знал, что некоторые торговцы одеждой и художники–модельеры – особенно Николас Найт – демонстрировали модели, явно сделанные по парижским До–Пев», но «toiles» эти не покидали Парижа. Я знал также, что похитить из ателье «toiles» невозможно. Как же их похищают? Я спросил себя, что можно вынести из мастерской, не вызывая подозрений? Ответ был очевидец – только оберточную бумагу! Тогда я вспомнил, как Эмми кроила по бумажной выкройке, и прозрел.

– Погоди, Генри, – остановила его Эмми, – я, конечно, не сыщик, но в шитье кое–что понимаю. Ты что же думаешь, кто–то вырезал выкройку по «toile», сделал на ней все пометки и преспокойно все это вынес?

– Нет, Эмми, этого я не думаю. «Toiles» выносили из мастерской в виде абсолютно чистых листов оберточной бумаги. В эти листы заворачивали платья, которые фотографировали для «Стиля».

Эмми хлопнула себя по лбу.

– Невидимые чернила!

– Вот именно, – ответил Генри. – Им нужно было лишь иметь каково–то сообщника у каждого модельера. Нам известно, например, что у Монье одна из служащих под каким–нибудь предлогом задерживалась на работе допоздна и бесцветными чернилами переносила выкройку «toile» и все пометки на чистые листы оберточной бумаги. Затем в эту совершенно чистую на вид бумагу заворачивали платья, которые фотографировали для журнала «Стиль». Рэчел Филд брала, в ателье эти платья – это было ее обязанностью – а возвращала их уже в другой бумаге, без пометок. В помеченные же листы она упаковывала свои собственные вещи. Благополучно вернувшись домой, она отсылала эти листы Николасу Найту, которому оставалось лишь подержать их перед электрическим камином, чтобы все линии и пометки проступили на бумаге. Конечно, за один раз он мог получить лишь несколько «toiles». Другие свои копии он кроил по фотографиям. Так он утверждал, и это, в общем–то, верно, да только вот фотографии Найт получал, прежде чем их разрешалось публиковать. Откуда он их брал? Увидев на его столе фотографию Ронни на Эйфелевой башне, я понял – снимки он получает из «Стиля». Накануне вечером Майкл Хили отослал своего помощника домой и печатал фотографии сам. Из редакции Майкл вышел с портфелем. Казалось очевидным, что не кто иной, как Майкл, снабжает Найта фотографиями. Вспомнив некоторые намеки Найта, я решил, что он шантажирует Майкла. Так оно и оказалось: когда я спросил его прямо, Майкл признался, что когда–то, давным–давно, он был замешан в одной некрасивой истории, и Найт грозит рассказать об этом Терезе. Тогда я убедил Майкла разрешить мне посвятить во все Терезу, и после разговора с ней сообщил ему, что все в порядке и он может успокоиться.

– Постой–ка, – перебила Эмми. – у меня уже голова идет кругом. А ты еще даже не объяснил, почему же убили Элен и кто украл оберточную бумагу…

– Никто ее не крал. Ее взял тот, кому она принадлежала.

– Снова загадки! – довольно резко вставила Джейн.

– Это самое трагичное во всей истории. Найт утверждаете и я склонен ему верить, что он больше не собирался грабить парижских модельеров – это был последний раз. Он уже прочно стоял на ногах, а сегодняшний показ был прямо–таки триумфальным. Он необыкновенно талантлив, но слишком уж быстро хотел добиться успеха.

– Чего я все–таки не понимаю, – сказал Дональд, – это какое отношение имеет он к Рэчел Филд.

– Это ставило в тупик и меня, пока я не начал снова просматривать все показания. Тут я обнаружил, что Найт лгал, утверждая, будто не встречался с мисс Филд прежде. Все говорили, что у Горинга он за весь вечер и, близко к ней не подо шел.. Но, собираясь отвезти Барри домой, он предложил ему прихватить и мисс; Филд, которая «живет в тех же краях». Значит, он знал ее и знал, где она живет. Знал и отрицал это. Почему? Я вдруг вспомнил, как он перепугался, когда я сказал ему: «Я пытаюсь воссоздать картину подлинных взаимоотношении между некоторыми людьми». И тогда я подумал: уж не родственники ли они? Может быть, брат и сестра? Я послал агента в Соммерсет Хауз проверить это по архивам. И в самом деле, Николас Найт лишь несколько лет назад взял себе это имя. Раньше его звали Николас Филд. – Генри помолчал. – Они родились в респектабельной, но обедневшей семье. Самый опасный сорт людей – познавших богатство, а затем лишившихся его. Рэчел на восемь лет старше Николаев. После смерти родителей она сама воспитала его, помогла встать на ноги. Он был ее кумиром. Узнав, что он хочет стать модельером, она пошла работать в «Стиль», чтобы заниматься тем же делом, что и он. Ею все больше овладевала навязчивая идея: Николасу нужен свой салон, самый фешенебельный в Лондоне. Он должен сделать себе имя, Николас в принципе не возражал, но понимал: на это уйдут годы тяжкого труда. Тогда Рэчел придумала план похищения парижских «toiles», и Николас с радостью ухватился за эту мысль. Но отныне между братом и сестрой не должно было быть ни малейшей связи. Он изменил имя. Они виделись только в случае крайней необходимости. Рэчел снабдила его деньгами, чтобы он мог открыть салон. Дальше сделали свое дело краденые парижские модели. Николас заключил контракт с фирмой «Барри–мода», успех был уже близко. И вдруг все пошатнулось.

– Что же произошло? – спросила Эмми.

– Сначала поползли нехорошие слухи, затем начались скандалы с обманутыми заказчиками. Горинг догадывался, что происходит, и хотел покончить с этим мошенничеством. Но ему трудно было что–либо выяснить, и он попросил Элен помочь ему. Она же, в свою очередь, обратилась к Патрику, который лучше ее разбирался в свойствах симпатических чернил. Письмо, которое я нашел у нее на бюро, предназначалось не для портнихи, а для Горинга. К письму был прикреплен лист бумаги, на, котором Элен написала несколько слов чернилами, проявляющимися под действием тепла. В письме говорилось, что это в такие чернила, которые можно достать в Париже, но что она попросила Терезу привезти ей образец.

– А покупала их я! – радостно сообщила Вероника. – Я их купила, отдала мисс Мастере, а потом…

–…они исчезли из ее чемодана. Видимо, Элен, зная, что чернила там, взяла их и поставила к себе на стол. Это решило ее судьбу… Это и еще одно: Элен случайно открыла чемодан Рэчел, оттуда вывалилась оберточная бумага, и когда Элен включила электрокамин…

– Генри! Нельзя ли помедленней, – взмолилась Эмми.

– Хорошо. Вернемся к вечеринке у Горинга. Патрик выпил больше чем следовало. Он терпеть не может Найта и, чтобы его допечь, ляпнул что–то вроде: «Нам с Элен известны ваши замыслы». Это испугало Найта. Как только он высадил Барри, они с Рэчел принялись совещаться. Найт сказал, что нужно тотчас сжечь бумагу и уничтожить улики. Рэчел пришлось признаться, что бумага все еще у нее в чемодане, а чемодан в редакции, в комнате у Элен. Тогда Найт потребовал, чтобы она немедленно забрала чемодан. Что тут особенного? Она войдет к Элен и скажет, что пришла за чемоданом. Они вернулись на Эрл–стрит. Рэчел вошла в редакцию, – открыв дверь своим ключом, а Николас отправился домой..

В редакции было темно и тихо, только в комнате Элен горел свет и стучала машинка. Элен была поглощена работой, если она и слышала, как стукнула дверь лифта, то решила, вероятно, что это Олуэн вернулась за чем–либо. Рэчел подошла к двери и остолбенела. Чемодан открыт, оберточная бумага высунулась, и на ней ясно видны все линии и пометки, проступившие из–за включенного электрокамина. А на столе у Элен – бутылочка купленных в Париже невидимых чернил. Мне–то кажется, Элен тогда еще не заметила, что произошло с бумагой. Но она, несомненно, увидела бы, это утром. Рэчел поняла: игра проиграна. Годы борьбы, обманов и; интриг потеряны понапрасну. Годы, потраченные на то, чтобы сделать Николаев богатым и знаменитым… Неужели все это должно окончиться позором и тюрьмой? Вот тут–то она и вспомнила о термосе и циане. Она тенью проскользнула по коридору, налила яд, тщательно вытерла термос и спустилась по лестнице. Потом, наверное, из телефонной будки во дворе она позвонила Николасу и сказала, что ему нужно сделать. Окно его спальни расположено прямо против кабинета Элен. Оттуда он должен наблюдать за нею. Как только она умрет, он перебежит улицу, откроет дверь: ключом, который передаст ему Рэчел, и, войдя в редакцию, заберет оберточную бумагу и пузырек с чернилами. Ключ потом пусть выбросит. Им временно придется избегать каких–либо контактов, и он не сможет вернуть его Рэчел, Об исчезновении ключа она заявит поздней, когда все успокоится. Надо отдать Найту справедливость, он выполнил все точно, только чересчур поспешно. Нервы не выдержали: он второпях вытащил бумагу, а все остальное просто бросил на полу. Но педантичная Рэчел ужасно рассердилась, увидев, как неловко он все проделал – ведь этим он привлек внимание к ее чемодану. Если бы он снова уложил его и запер, мы так никогда и не выяснили бы правды.

– А откуда вы все это знаете, дядя Генри? – не выдержала Вероника. – Они признались?

– Кое–какие подробности они добавили. Но о главном я сам догадался. Рэчел выдала себя.

– Как?

– Она должна была заявить о пропаже ключа. А ей пришлось сказать, что она этого не заметила… Но я не мог в это поверить – ключ был в общей связке – большой, тяжелый… Затем мне показалась подозрительной ее растерянность, когда я сказал: убийца возвращался, чтобы обыскать чемодан. Она ведь знала уже, что в ее чемодане кто–то рылся, видела разбросанные вещи. Ее другое испугало. То, что мне известно: убийца входил в здание позднее. Теперь я чувствовал, что напал на след, и она знала это. Не хватало только доказательств. Выкройки сожжены, чернила вылиты.., а без прямых улик нельзя составить обвинительное заключение. Вот тут–то и вмешалась моя очаровательная, но глупенькая племянница… – Он повернулся к Веронике:

– Будешь продолжать?

– И ничего не глупенькая, – отрезала Вероника, – а очень даже толковая. Мисс Мастере поручила мне купить эти чернила… Она ведь и сама не знала, для чего они нужны. Мне тоже в голову не приходило, что они как–то связаны с убийством. Потом вдруг я вспомнила, как в прошлом году; сразу после выставки парижских коллекции, видела у Найта в ателье – он тогда кроил одно из своих «парижских экстра» – листы оберточной бумаги с этими чудными чернильными пометками. Тут–то я смекнула, что к чему. Хотела рассказать дяде Генри, но он был ужасно противный и не позволил мне рта раскрыть. Ну я и подумала: «Хорошо же. Вот возьму и сделаю все сама!» Вернее, не сама, а вместе с Дональдом.

– Вернее, втянула в эту историю бедного мальчика, – уточнила мать. (Она не зря воспитала четырех красивых дочек.) – Но он не испугался. Да, мой хороший?

Он смотрел на нее так, что было ясно: он не испугается ни самого черта, ни пожара, ни наводнения, лишь бы быть с ней вместе.

– Ну вот, – Вероника снова стала серьезной. – В том, что Найт замешан, я не сомневалась! Но у него должен быть сообщник – ведь сам он не ездил в Париж. И я вот что придумала: стала болтать у него в ателье и повсюду, что знаю его тайну. А в модных домах сплетни мигом разносятся. Потом я решила исчезнуть. Думаю: спрячусь где–нибудь в безопасном местечке, а Дональд, как ястреб, будет следить за квартирой Найта и узнает, кто сообщник. Тот непременно явится к Найту, когда разнесется слух, что я исчезла. Ведь каждый из двоих будет считать – что второй принял меры.

– Мне редко случалось слышать о более глупой затее, – заметил Генри. – Неужели тебе не приходило в голову, что после твоего исчезновения Найт и его сообщник и вовсе прекратят общение между собой? Когда я обнаружил бедного Дональда на тротуаре против окон Найта…

– Я заплатил цветочнику десять фунтов, чтобы он уступил мне место, – мрачно вставил Дональд.

– Ну не чудо ли он? – проворковала Вероника. – И ни разу не пожаловался. Уж не знаю, глупая ли наша затея, но она удалась.

– Лишь после того, – возразил Генри, – как дело взял в свои руки более здравомыслящий человек. Впрочем, расскажи, как это ты исчезла?

– Сперва мы выбрали Порчестер. Потом у Дональда заболела мать, и мы придумали новый план, поинтересней. Дональд отправился в Эссекс в пятницу, вроде как подготовить почву. В пятницу вечером я сама себе послала телеграмму. На почте я вела себя как можно подозрительней… Надеюсь, телеграфист меня запомнил: я старалась изо всех сил. Разве что не стояла на голове.

– Он не голову твою запомнил, а ноги.

– Слушайте дальше. Телеграмма пришла в субботу утром, и я показала ее Нэнси. Потом я намазалась парижской косметикой, раскрасилась, как индеец перед боем, да еще надела красное пальто, – чтобы уж всем в глаза бросаться. Держу пари, таксист меня тоже запомнил!

– Это точно, – сказал Генри.

– Потом я приехала на вокзал Ватерлоо и сразу в туалет. Заперлась в кабинке и там переоделась в свой старый синий костюм, нахлобучила шапку из кролика, стерла всю свою краску, навела огромные роговые очки. Дональд их купил мне накануне.

– Так это ты была? – спросил Генри.

– О чем вы?

– Есть один милый старый джентльмен, перед которым Скотланд–Ярду надо будет извиниться. Он клялся, что ехал с тобой в поезде метро, и подробно описал, в чем ты была одета. Но мы ему не поверили.

– Он, наверно, решил, что вы просто тупицы.

– Ну, не такие уж тупицы, – сказал Генри. – Я–то понял, что ты переоделась в кабинке и исчезла намеренно… Ты и волосы распустила, верно?

– Откуда вы знаете?

– Там всюду валялись твои заколки, и я нашел бумажную салфетку, вымазанную этой страшной коричневой помадой. Был и еще один довольно странный факт: все заметили, как ты входила, и никто не видел, как ты вышла.

– Я это классно все придумала, – похвасталась Вероника. – С вокзала я поехала в метро на Ливерпуль–стрит, потом поездом в Хоктон и очень мило провела уик–энд с Дональдом и его родителями. Они такие славные…

– Ну а когда начался весь этот шум: газеты, телевидение?..

– Они меня не узнали, – радостно сообщила Вероника. – По этим фотографиям из «Стиля» никого нельзя узнать. Ну и я сама, конечно, старалась, чтобы газеты не попадались им на глаза. Но к тому времени, как вы им позвонили, они уже начали что–то подозревать.

– Так ты им звонил? Значит, ты знал, что она там прячется? – Джейн была потрясена.

– Что она прячется, я понял еще на вокзале. А догадаться где, было проще всего.

– Дядя Генри так разозлился. Я думала, телефон взорвется. Потом явились полицейские из Челмсфорда – такие симпатяги – и уволокли меня. Мы сразу позвонили дяде в Скотланд–Ярд, что едем. Вихрем рванули в Лондон, сирена ревет, а я, чтоб не увидели, сижу на полу в машине, и еще ковриком меня прикрыли. Так здорово Когда мы добрались до Скотланд–Ярда, дядя Генри спросил, знаю ли я Эльвиру, секретаршу Найта, он, оказывается, с ней договорился, и она проводит меня по черной лестнице, по той самой, что идет из ресторана. Дядя велел мне взять пузырек чернил и засунуть его в букет. А потом объяснил, что надо говорить, что делать. Ну.., вот и все.

– Мне многие сегодня помогли, – продолжил Генри. – Эльвира прелесть что за девушка… Марджори Френч заставила своих сотрудников прийти пораньше. Это она так устроила, что явилась и Рэчел Филд. Ведь Рэчел почти никогда не ходила на демонстрации моделей. Я не думал, что придут Патрик и Майкл. Но Марджори упросила Патрика, сказала, что при нем будет чувствовать себя спокойнее. А он где–то обедал вместе с Майклом и заодно прихватил и его. Так мы и разыграли наш небольшой спектакль. Я верно рассчитал: нервы у Найта не выдержали. Но что мы делали бы, если бы столкнулись с двумя такими противниками, как Рэчел?

Он вдруг почувствовал, что его не слушают, и поднял голову. Дональд с Вероникой целовались. Похоже, им было не до него. Все остальные спали.

– Ну и отлично, – сказал Генри. – Пойду–ка и я лягу.

Глава первая,

в которой Мегрэ опаздывает к завтраку, а один из приглашенных отсутствует на званом обеде…

Когда впоследствии Мегрэ вспоминал это необычное дело, то начинал думать о болезнях, которые подкрадывались исподтишка, начинаясь не бурно, а с легкого недомогания, с ломоты — симптомов слишком безобидных.

Не было вызова на место преступления, не было жалобы в уголовную полицию, не поступало тревожных сигналов и анонимных доносов; началом этого дела, если вспомнить все по порядку, был просто телефонный звонок мадам Мегрэ.

Черные мраморные часы на камине в кабинете Мегрэ показывали без двадцати двенадцать, он ясно помнит стрелки, образующие тупой угол на циферблате. Стоял уже июнь, в широко открытое окно вливался нагретый солнцем летний запах Парижа…

— Это ты?

Жена, конечно, узнала его голос, но она всегда переспрашивала, не потому, что сомневалась, а просто чувствовала себя неловко, говоря по телефону. Наверно, окна на бульвар Ришар–Ленуар сейчас тоже широко открыты… Мадам Мегрэ к этому времени обычно уже заканчивала всю основную работу по хозяйству. Она звонила ему редко.

— Слушаю.

— Я хотела только спросить, ты собираешься прийти завтракать?

Она почти никогда не звонила, чтобы задать ему этот вопрос. Он не рассердился, но нахмурил от удивления брови.

— Почему ты спрашиваешь?

— Просто так. А потом тебя здесь ждут. Ему показалось, что голос у нее виноватый.

— Кто?

— Ты его не знаешь. Ничего особенного. Но если ты не придешь завтракать, я скажу, чтобы не ждали.

— Мужчина?

— Молодой человек.

Конечно, она провела его в гостиную, куда они сами почти не заглядывали. Телефон стоял в столовой. Там они обычно проводили все время и принимали близких друзей. Именно в столовой находились трубки Мегрэ, его кресло и швейная машина мадам Мегрэ. По ее смущенному голосу он догадался, что дверь между двумя комнатами осталась открытой.

— Кто он такой?

— Не знаю.

— Что ему нужно?

— Не знаю. По–видимому, что–то личное.

Его мало интересовал этот посетитель. Если он и расспрашивал, то только из–за смущения жены, — она, очевидно, уже взяла этого мальчишку под свое покровительство.

— Я выйду около двенадцати, — сказал Мегрэ.

Ему оставалось принять только женщину, которая уже несколько раз приставала с жалобами на соседку, писавшую ей угрожающие письма.

Он позвонил секретарю.

— Пусть войдет.

Зажег трубку и, покорившись судьбе, откинулся на спинку кресла.

— Итак, сударыня, вы снова получили письмо?

— Целых два, господин комиссар. Я взяла их с собой. В первом, как вы сами увидите, она признается, что отравила мою кошку, и угрожает, что, если я не перееду на другую квартиру, скоро наступит моя очередь…

Стрелки на циферблате потихоньку двигались вперед. Нужно было делать вид, что принимаешь эту историю всерьез. Разговор продлился четверть часа. Когда Мегрэ уже поднялся, чтобы взять шляпу, в дверь снова кто–то постучался.

— Вы заняты?

— А ты что делаешь в Париже? Это оказался Лурти, его бывший инспектор, переведенный в уголовную полицию Ниццы.

— Проездом. Забежал, чтобы подышать здешним воздухом и пожать вам руку. Успеем проглотить по стаканчику в пивной «У дофина»?

— Перехватим на ходу.

Он очень любил Лурти, костлявого парня с голосом церковного певчего. В пивной у стойки они встретили еще несколько знакомых инспекторов. Потолковали о том о сем. Аперитив был так же хорош, как этот летний день. Выпили по стаканчику, потом по второму и по третьему.

— Я должен бежать. Меня ждут дома.

— Я провожу вас до уголка.

Они перешли вместе через Новый мост, дошли до улицы Риволи, где Мегрэ пришлось добрых пять минут искать такси. Было без десяти час, когда он наконец поднялся на четвертый этаж дома на бульваре Ришар–Ленуар, и, как обычно, дверь квартиры открылась прежде, чем он успел вынуть ключи из кармана.

Ему сразу бросился в глаза встревоженный вид жены. Понизив голос — дверь в гостиную была открыта, — он спросил:

— Все еще ждет?

— Нет, он ушел.

— А что ему было нужно?

— Он не сказал.

Если бы не ее взволнованное лицо, Мегрэ, конечно, пожал бы плечами, проворчав: «Одним меньше!»

Но она не вернулась на кухню, а пошла следом за ним в столовую; у нее был вид человека, который собирается просить прощения.

— Ты заходил сегодня утрем в гостиную? — спросила она.

— Я? Нет. Зачем?

Действительно, зачем ему было заходить утром в эту гостиную, которую он не переваривал?

— А мне казалось…

— Что?

— Ничего. Я все старалась припомнить. Я заглянула в ящик стола.

— В какой ящик?

— В тот, в который ты убираешь свой револьвер из Америки.

Только теперь он начал подозревать истину. Как–то ему пришлось провести несколько недель в Соединенных Штатах по приглашению полицейского управления, там много толковали об оружии. Перед отъездом американцы преподнесли ему револьвер, которым они очень гордились, это был «смит–вессон–45», специального образца, с коротким дулом и чрезвычайно легким спуском. На револьвере было выгравировано: «То J. — J. Maigret, from his F.B.I, friends».

Он никогда им не пользовался. Но как раз накануне вечером вынул из ящика, чтобы показать одному своему другу, вернее приятелю, с которым они пили кофе и ликер. Сидели они в гостиной.

— Почему «Ж. — Ж. Мегрэ»?

Он сам задал тот же вопрос, когда ему преподнесли этот револьвер во время прощального коктейля. Американцы предварительно выяснили, как его зовут, у них в обычае называть сразу два имени. Два первых его имени: «Жюль Жозеф». О третьем — Ансельм — он им ничего не сказал.

— Мой револьвер исчез?

— Сейчас я тебе все объясню.

Не слушая ее, он вошел в гостиную, где еще стоял запах сигарет, и взглянул на камин. Там он накануне оставил револьвер. Он помнил точно. А теперь револьвера не было. Но Мегрэ знал, что не прятал его в ящик.

— Кто это был?

— Во–первых, сядь. Я подам завтрак, а то жаркое подгорит. И пожалуйста, не сердись. Но он уже рассердился.

— Как ты могла впустить незнакомого человека в квартиру и…

Она вышла из комнаты и вернулась с блюдом в руках.

— Если бы ты его видел…

— Сколько ему лет?

— Совсем мальчик. Лет девятнадцати, самое большее двадцати.

— Что ему было нужно?

— Я была на кухне. Услышала звонок. Подумала, что принесли счет за газ, и пошла открывать. Увидела его. Он спросил: «Это квартира комиссара Мегрэ?» Я поняла по тону, что он принимает меня за прислугу. Он страшно нервничал, у него был такой испуганный вид.

— И ты сразу его провела в гостиную?

— Да, потому что он сказал, что ему совершенно необходимо тебя видеть и посоветоваться с тобой. Идти к тебе в управление он отказался. По–видимому, у него был слишком личный вопрос.

Вид у Мегрэ все еще был мрачный, но ему уже хотелось рассмеяться — он ясно представлял себе эту сцену: перепуганный мальчишка и жалеющая его мадам Мегрэ.

— Как он выглядел?

— Очень воспитанный мальчик. Не знаю, как описать. Не из богатых, но очень приличный. Я уверена, что он плакал. Он вынул сигареты из кармана и сразу же попросил у меня прощения. Тогда я ему сказала: «Можете курить. Я привыкла». Потом я пообещала, что позвоню и узнаю, когда ты вернешься.

— Револьвер все время лежал на камине?

— Конечно. Правда, я не видела его в эту самую минуту, но ясно помню, что он там лежал, когда я вытирала пыль, около девяти часов утра. А больше ведь никто к нам не приходил.

Мегрэ знал, что сама она не могла переложить револьвер в ящик. Его жена так и не сумела привыкнуть к огнестрельному оружию и ни за что на свете не прикоснулась бы даже к незаряженному револьверу.

Он ясно представлял себе, как это было. Жена прошла в столовую, поговорила вполголоса с ним по телефону, затем вернулась и объявила мальчишке: «Он будет здесь самое позднее через полчаса».

Мегрэ спросил:

— Ты оставляла его одного?

— Конечно, должна же я была приготовить завтрак.

— Когда он ушел?

— Вот этого я не могу сказать. Я начала жарить лук и плотно закрыла дверь на кухню, чтобы запах не разнесся по всей квартире. Потом пошла в спальню немного привести себя в порядок. Я думала, что он ждет, и не хотела входить в гостиную, чтобы его не стеснять. Было примерно половина первого, когда я зашла туда и увидела, что его нет… Ты на меня сердишься?

Сердиться на нее? За что?

— Как ты думаешь, что у него случилось? Он совсем не походил на вора.

Он не был вором, черт побери! Как бы вор мог догадаться, что именно в это утро на камине в гостиной комиссара Мегрэ лежал револьвер?

— Ты встревожен? Он был заряжен?

— Нет.

— Тогда в чем же дело?

Идиотский вопрос! Оружие обычно похищают, чтобы им воспользоваться. Мегрэ вытер губы, встал из–за стола и проверил, на месте ли патроны. Да, они так и лежали в ящике. Прежде чем опять сесть за стол, он позвонил в полицейское управление.

— Это ты, Торранс? Пожалуйста, немедленно позвони всем владельцам оружейных магазинов. Алло… Да, оружейных… Спроси, не покупал ли кто–нибудь патроны для «смит–вессона» сорок пятого калибра специального образца… В случае, если такой покупатель еще не приходил, но появится сегодня днем или завтра, пусть задержат этого человека и сообщат на ближайший полицейский пост… Да, все. Я приду как обычно.

В половине третьего, когда он вернулся на набережную Орфевр, Торранс уже узнал, что какой–то молодой человек заходил в магазин на бульваре Бон–Нувель и спрашивал патроны. Так как этого калибра не было, хозяин направил покупателя в магазин Гастинн–Ренетта, и тот продал ему целую коробку.

— Мальчишка показывал оружие?

— Нет. Он протянул клочок бумаги, на котором были написаны марка и калибр.

…В этот день у Мегрэ было много других дел. Около пяти часов он поднялся в лабораторию к доктору Жюссье, который сразу спросил его:

— Вы сегодня вечером будете у Пардона?

— Я уже знаю. Треска по–провансальски, — ответил Мегрэ. — Пардон мне звонил позавчера.

— Мне тоже. Боюсь, что доктор Поль не сможет прийти.

Бывает так, что две семьи почему–то сближаются и начинают проводить время вместе, а потом без всяких причин теряют друг друга из виду. Вот уже около года раз в месяц Мегрэ с женой посещали обеды у Пардона, или, как они их называли, обеды табибов. Именно Жюссье, директора лаборатории криминалистики, однажды вечером затащил комиссара к доктору Пардону на бульвар Вольтера: «Вот увидите, он вам понравится. Стоящий парень! Мог бы стать одним из самых выдающихся специалистов, и, заметьте, в любой области медицины. Он был стажером в Валь–де–Грас и ассистентом у самого Лебраза, а потом еще пять лет стажировал в больнице Святой Анны». — «А что он сейчас делает?» — «Занялся практикой в своем квартале. Работает по двенадцать — пятнадцать часов в сутки, не заботясь о том, заплатят ему или нет, и частенько забывает послать счет пациенту. У него есть еще одна страсть — кулинария».

Дня через два после этого разговора Жюссье позвонил Мегрэ: «Вы любите утку с бобами?» — «Почему вас это интересует?» — «Пардон приглашает нас завтра на обед. У него подают только одно блюдо — обычно национальное, и он желает узнать заранее, придется ли оно по вкусу его гостям». — «Согласен на утку с бобами!»

С тех пор было еще много обедов, на которых подавали то петуха в вине, то турецкий плов, то камбалу по–дьеппски и многое другое.

На этот раз речь шла о треске по–провансальски. Да, кстати, на этом обеде Мегрэ должен был с кем–то познакомиться. Накануне Пардон позвонил ему: «Вы свободны послезавтра? Вы любите треску по–провансальски? Вы за трюфели или против?» — «За».

У них вошло в привычку называть друг друга по фамилии, а жены, наоборот, называли друг друга по имени. Обе супружеские пары были примерно одного возраста. Жюссье — лет на десять моложе. Доктор

Поль, судебно–медицинский эксперт, который часто присоединялся к их компании, — старше.

«Скажите, Мегрэ, вам не будет неприятно познакомиться с одним из моих старых приятелей?» — «Почему неприятно?» — «Честно говоря, я бы его не пригласил, если бы он не попросил меня познакомить его с вами. Только что он был у меня на приеме, так как он к тому же мой пациент, и настойчиво допытывался, будете ли вы у меня завтра».

Вечером, в половине восьмого, мадам Мегрэ в легком платье в цветочках и веселой соломенной шляпке натягивала белые перчатки.

— Ты готов?

— Пошли.

— Ты все еще думаешь об этом молодом человеке?

— Нет.

Кроме всего прочего, было приятно, что Пардоны жили в пяти минутах ходьбы. В окнах верхних этажей отражались лучи заходящего солнца. Улицы пахли нагретой за день пылью. Повсюду еще играли дети, а родители вышли подышать свежим воздухом и расселись на стульях прямо на тротуаре.

— Не спеши.

Он слишком быстро ходил, по ее мнению.

— Ты уверен, что это именно он купил патроны?

С самого утра у нее было тяжело на сердце, и чувство это усилилось после рассказа Мегрэ о Гастинн–Ренетте.

— Тебе кажется, что он покончит жизнь самоубийством?

— Может быть, поговорим о чем–нибудь другом?

— Он так ужасно нервничал. Окурки в пепельнице совсем измяты.

Было очень тепло, Мегрэ снял шляпу и нес ее в руках, как горожанин на воскресной прогулке. Они дошли до бульвара Вольтера и на углу площади вошли в дом, где жил Пардон. Старый узкий лифт, как обычно, громко заскрипел, трогаясь с места, и мадам Мегрэ слегка вздрогнула.

— Входите. Муж вернется через несколько минут. Его срочно вызвали к больному, но это в двух шагах отсюда, — приветствовала их мадам Пардон.

Почти каждый раз, когда Мегрэ обедали у Пардона, доктора срочно вызывали к больному. «Не ждите меня», — говорил он, уходя. Часто случалось, что гости расходились, так и не дождавшись его возвращения.

Жюссье уже пришел и сидел в гостиной. Там стоял большой рояль и повсюду лежали вышивки. Через несколько минут вихрем влетел Пардон и сразу же скрылся в глубине кухни.

— Лагранжа еще нет?

Пардон был маленького роста, довольно толстый, с очень большой головой и выпуклыми глазами.

— Погодите, сейчас я угощу вас одной штукой, пальчики оближете.

Доктор любил сюрпризы и всегда удивлял гостей то каким–нибудь необыкновенным вином, то старым ликером; на этот раз он поразил их белым вином Шаранты, которое ему прислал один винодел из Жонзака.

— Мне не наливайте, — запротестовала мадам Мегрэ, которая пьянела от одной рюмки.

Завязалась беседа. Окна были открыты. Золотистое вечернее небо постепенно темнело. Толпа людей медленно текла по бульвару.

— Интересно, куда девался Лагранж?

— Кто он такой?

— Я когда–то учился с ним вместе в лицее Генриха Четвертого. Если не путаю, ему пришлось уйти, когда мы были в последних классах. Он жил тогда на улице Кювье против Ботанического сада, а его отец казался мне очень важным господином, потому что он был бароном или выдавал себя за такового. Я давно потерял Лагранжа из вида, уже лет двадцать, а несколько месяцев назад он вдруг вошел в мой кабинет, терпеливо дождавшись очереди в приемной. Я его сразу же узнал. Пардон взглянул на часы и сверил их со стенными.

— Меня удивляет, что его до сих пор нет… Он так хотел прийти… Ждем еще пять минут, если не появится, сядем за стол без него.

Он снова наполнил стаканы.

Мадам Мегрэ и мадам Пардон упорно молчали. Хотя мадам Пардон была худой, а жена комиссара пухленькой, обе были в одинаковой мере скромны и в присутствии мужей неизменно держались в тени. Дамы редко разговаривали за обедом, но потом уединялись, чтобы пошептаться о своих делах.

У мадам Пардон был очень длинный нос, слишком длинный, к нему приходилось привыкать. Вначале было даже как–то неудобно смотреть ей в лицо. Не из–за этого ли носа, над которым, наверно, смеялись ее школьные подруги, она стала такой скромной и смотрела на своего мужа такими благодарными глазами?

— Держу пари, — говорил Пардон, — что у каждого из здесь присутствующих был в школе товарищ или подруга вроде Лагранжа. На двадцать или тридцать мальчиков обязательно найдется хоть один, который в тринадцать лет бывает краснощеким толстяком с толстыми розовыми ногами.

— В нашем классе такой девочкой была я, — сказала мадам Мегрэ.

Но Пардон галантно возразил:

— Девочки почти всегда выравниваются. Частенько бывает, что такие толстушки становятся самыми хорошенькими. Мы прозвали Лагранжа «Бебе–Кадум». Наверно, в те времена во французских школах было много ребят, которых товарищи называли так же. Я был школьников в эпоху, когда все улицы были заклеены рекламами с изображением этого чудовищного младенца.

— Ваш приятель изменился?

— Конечно, пропорции другие. Но он так и остался рыхлым толстяком. Садимся за стол! Тем хуже для него.

— Почему вы не позвоните ему?

— У него нет телефона.

— Он живет в этом районе?

— В двух шагах отсюда, на улице Попинкур. Не представляю, зачем вы ему были нужны. Прошлый раз в моей кабинете валялась газета с вашей фотографией на первой странице… — Пардон взглянул на Мегрэ. — Простите, старина, не знаю как, но я проговорился, что знаком с вами. Кажется, я добавил, что мы друзья. «Он действительно такой, как о нем рассказывают?» — спросил Лагранж. Я ответил «да» и что вы человек, который…

— Который что?

— Не важно. Я сказал все, что о вас думаю, пока осматривал его. Он диабетик. У него плохо с обменом веществ. Он ходил ко мне на прием два раза в неделю, так как очень озабочен своим здоровьем. В следующий раз он снова заговорил о вас, хотел узнать, часто ли мы видимся, и я ответил, что мы обедаем вместе каждый месяц. Вот тогда он и стал настаивать, чтобы я его тоже пригласил. Честно говоря, я удивился, потому что со времен лицея встречался с ним только в своем врачебном кабинете… Итак, прошу к столу…

Треска по–провансальски оказалась кулинарным шедевром, к тому же Пардон где–то отыскал сухое вино из окрестностей Ниццы, которое удивительно гармонировало с треской. После разговора о толстяках перешли на рыжих.

— В каждом классе всегда был хотя бы один рыжий мальчишка!

Затем разговор перешел на теорию генов. Все эти обеды обычно кончались разговорами на медицинские темы. Мадам Мегрэ знала, что это очень нравится ее мужу.

— Лагранж женат?

За кофе бог знает почему снова вернулись к Лагранжу. Темная синева ночи, глубокая и бархатистая, постепенно поглотила яркие краски заката, но света еще не зажигали. Через открытую дверь виднелась балюстрада балкона, чугунные арабески казались нарисованными тушью. Издалека доносились звуки аккордеона, а на соседнем балконе шепталась какая–то пара.

— Он говорил, что был женат, но жена давно умерла.

— А чем он занимается?

— Делами. Довольно неопределенными. На его визитной карточке значится: «Директор акционерных обществ» и адрес: «Улица Тронше». Я как–то звонил по этому адресу, чтобы отменить назначенную с ним встречу, но мне ответили, что фирма давно не существует.

— Дети есть?

— Двое или трое. Дочь, если не ошибаюсь, и сын, которого он очень хочет устроить на хорошее место.

Затем разговор снова перешел на медицинские темы. Жюссье, который когда–то работал в больнице Святой Анны, вспомнил все, что ему приходилось слышать о Шарко. Мадам Пардон вязала, объясняя мадам Мегрэ какой–то сложный узор. Зажгли свет. В комнату залетело несколько ночных бабочек. Было уже одиннадцать часов, когда Мегрэ поднялся.

На углу бульвара распрощались с доктором Жюссье, который спустился в метро на площади Вольтера. Мегрэ немножко отяжелел после обеда, а возможно — и от южного вина.

Жена взяла его под руку, она делала это только по вечерам, когда они возвращались домой. Она явно хотела что–то сказать. Почему он это почувствовал? Она ведь молчала, и все–таки он ждал.

— О чем ты думаешь? — проворчал он наконец.

— Ты не рассердишься?

Он пожал плечами.

— Я все время думаю о молодом человеке, который приходил утром. Может быть, когда мы вернемся домой, ты позвонишь, чтобы узнать, не случилось ли с ним чего–нибудь?

Он понял. Она хотела сказать: «Надо узнать, не покончил ли он самоубийством».

Странная вещь, Мегрэ не думал о возможности самоубийства. Он только ощущал непонятную, смутную тревогу, но не хотел в этом признаваться.

— Как он был одет?

— Я не обратила внимания на его костюм. Мне кажется, он был в темном, по–видимому, в темно–синем.

— Цвет волос?

— Светлый. Скорее, белокурый.

— Худой?

— Да.

— Красивый мальчик?

— Пожалуй, да. Красивый, наверно…

Он готов был держать пари, что она покраснела.

— Ты знаешь, я его плохо разглядела. Я помню только его руки, очень нервные. Он все время теребил поля шляпы. Даже не посмел сесть. Мне пришлось пододвинуть ему стул. Казалось, он ждал, что я выставлю его за дверь.

Вернувшись домой, Мегрэ позвонил дежурному полицейского управления, к которому поступали все сведения с сигнальных постов.

— Говорит Мегрэ. Есть новости?

— Только из Берси, патрон.

Это означало — ничего нового, кроме пьяных, подобранных около винного рынка на набережной Берси.

— Больше ничего?

— Драка в Шарантоне. Минутку… Да, еще. Под вечер вытащили утопленницу из канала Сен–Мартен.

— Опознана?

— Да. Проститутка.

— Самоубийства не было?

Этот вопрос он задал, чтобы доставить удовольствие жене, которая слушала, остановившись в дверях спальни со шляпкой в руках.

— Нет. Пока ничего нет. Позвонить вам, если будут новости?

Мегрэ заколебался. Ему не хотелось казаться заинтересованным этим делом, в особенности в присутствии жены.

— Ладно. Позвоните…

Ночью никто не звонил. Мадам Мегрэ разбудила его утром, подав чашку кофе. Окна в спальне были открыты, и слышно было, как рабочие грузят ящики у склада напротив.

— Ну, видишь, он не застрелился, — сказал Мегрэ как бы в отместку.

— Может быть, еще не стало известно, — ответила жена.

Он пришел на набережную Орфевр в девять часов и встретил всех своих товарищей на докладе в кабинете начальника управления. Ничего интересного. Несколько обычных происшествий. Париж был спокоен. Стали известны приметы убийцы той женщины, которую вытащили из канала. Его арест был только вопросом времени. По–видимому, к вечеру его уже найдут мертвецки пьяным в каком–нибудь бистро.

Около одиннадцати Мегрэ вызвали к телефону.

— Кто просит?

— Доктор Пардон.

Мегрэ показалось, что доктор на другом конце провода чем–то явно смущен.

— Простите, что я звоню вам в бюро. Вчера я рассказывал вам о Лагранже, который хотел быть на нашем обеде. Сегодня утром, обходя больных, я проходил мимо его дома на улице Попинкур и зашел наобум, решив, что, возможно, он заболел. Алло! Вы слушаете?

— Слушаю.

— Я бы вам не позвонил, если бы после вашего ухода моя жена не рассказала мне об этом молодом человеке.

— О каком молодом человеке?

— Молодом человеке с револьвером. По–видимому, мадам Мегрэ рассказала моей жене, что вчера утром…

— Ну и что дальше?

— Лагранж придет в бешенство, если узнает, что я вас тревожу из–за него. Я нашел его в странном состоянии. Во–первых, он заставил меня долго звонить и не открывал дверь. Я уже стал волноваться, ведь консьержка сказала, что он дома. Наконец он меня впустил. Он был босиком, в одной рубашке, в растерзанном виде и вздохнул с облегчением, увидев, что это я.

«Простите меня за вчерашний вечер… — сказал он, укладываясь снова в постель. — Я себя неважно чувствовал. И сейчас еще не здоров. Вы говорили обо мне комиссару?»

— Что вы ответили? — спросил Мегрэ.

— Не помню точно. Я проверил пульс, измерил давление. Он плохо выглядел. Знаете, как человек, который пережил сильное потрясение. В квартире царил ужасный беспорядок. Он ничего не ел, даже не пил кофе. Я спросил его, почему он один, и это его встревожило. «Вы думаете, что у меня будет сердечный приступ? Скажите правду…» — «Нет! Я только удивлен!..» — «Чему?» — «Разве дети не живут с вами?» — «Только младший сын. Моя дочь ушла, когда ей исполнился двадцать один год. Старший сын женат». — «А ваш младший работает?» Тогда он начал плакать, и мне показалось, что этот несчастный толстяк на глазах худеет! «Я не знаю, где он, — пробормотал Лагранж. — Его здесь нет. Он не вернулся домой». — «А когда он ушел?» — «Не знаю. Ничего не знаю. Я совсем один. Я умру в полном одиночестве». — «А где работает ваш сын?» — «Я даже не знаю, работает ли он: он мне ничего не рассказывает. Он ушел…»

Мегрэ внимательно слушал, лицо его стало серьезным.

— Это все?

— Почти. Я постарался его ободрить. Он был таким жалким. Обычно он хорошо держится, во всяком случае, может еще произвести впечатление. Грустно было видеть его в этой жалкой квартире, больным, в постели, которую не убирали несколько дней…

— Его сын часто не ночует дома?

— Нет, насколько я мог понять. Конечно, это просто совпадение, что речь идет опять о молодом человеке, который…

— Да?

— Что вы об этом думаете?

— Пока ничего. Отец действительно болен?

— Как я вам уже говорил, он перенес сильное потрясение. Сердце неважное. Вот он и лежит в постели, обливаясь холодным потом, и умирает от страха.

— Вы хорошо сделали, что позвонили, Пардон.

— Я боялся, что вы станете смеяться надо мной.

— Я не знал, что моя жена рассказала историю с револьвером.

— Кажется, я совершил промах?

— Ничуть.

Мегрэ нажал кнопку звонка и вызвал секретаря.

— Меня никто не ждет?

— Нет, господин комиссар, там никого нет, кроме нашего сумасшедшего.

— Передай его Люкасу.

Этот безобидный сумасшедший был постоянным посетителем. Он являлся аккуратно раз в неделю, чтобы предложить полиции свои услуги.

Мегрэ все еще колебался. Скорее всего из–за боязни показаться смешным. Вся эта история, если взглянуть на нее со стороны, выглядела достаточно нелепой.

На набережной он сначала хотел сесть в служебную машину, но потом из–за того же чувства неловкости решил отправиться на улицу Попинкур в такси. Так его никто не заметит. Что бы ни случилось, никто не сможет над ним посмеяться.

Глава вторая,

в которой рассказывается о нелюбопытной консьержке и о господине средних лет, подсматривавшем в замочную скважину

Швейцарская, расположенная налево под аркой, была похожа на пещеру и освещалась тусклым светом лампы, горевшей весь день. Небольшое помещение было тесно заставлено вещами, которые казались вдвинутыми друг в друга, как в детском конструкторе: печка, очень высокая кровать, покрытая красной периной, круглый стол под клеенкой, кресло, на котором спала жирная рыжая кошка.

Не открывая двери, консьержка долго разглядывала Мегрэ через стекло и, так как он не уходил, наконец решилась открыть окошечко. Между двух створок ее голова казалась увеличенной ярмарочной фотографией, дешевой и вылинявшей от времени. Крашеные волосы были черными, а все остальное–бесцветным и бесформенным. Она молча ждала. Мегрэ спросил:

— Как пройти к господину Лагранжу?

Консьержка ответила не сразу, можно было подумать, что она глухая. Наконец уронила с безнадежной тоской:

— Четвертый этаж налево, в глубине двора.

— Он дома?

В ее голосе звучала не скука, а равнодушие, возможно, презрение, может быть, даже ненависть ко всему, что существовало вне ее комнаты–аквариума. Она сказала медленно, тягучим голосом:

— Раз доктор навещал его сегодня утром, значит дома.

— Никто не заходил к нему после доктора Пардона?

Мегрэ упомянул это имя, чтобы казаться осведомленным.

— Он сказал, чтобы я туда пошла.

— Кто?

— Доктор. Он хотел дать мне денег, чтобы я там прибрала и приготовила поесть.

— Вы там были?

Консьержка отрицательно качнула головой.

— Почему?

Она пожала плечами.

— Вы не ладите с господином Лагранжем?

— Я здесь всего два месяца.

— А прежняя консьержка живет еще в этом районе?

— Она умерла.

Он почувствовал, что бесполезно пытаться вытянуть из нее еще что–нибудь. Этот семиэтажный дом, выходящий на улицу, и четырехэтажная пристройка в глубине двора со всеми обитателями, снующими взад и вперед, мастеровыми, детьми, посетителями — все было ей ненавистно, все были врагами, единственная цель жизни которых — нарушать ее спокойствие.

После сумрака и сырости швейцарской двор казался почти веселым, между каменными плитами кое–где даже пробивалась травка, солнце ярко освещало желтую штукатурку фасада в глубине двора, столяр в мастерской строгал доски, они пахли свежестью, а в коляске спал ребенок, за которым смотрела мать, выглядывая время от времени из окна второго этажа.

Мегрэ хорошо знал этот район, потому что жил на соседней улице, где было много таких же домов. Во дворе его дома на бульваре Ришар–Ленуар тоже еще сохранилась уборная без сиденья, дверь которой всегда была полуоткрыта, как в деревне.

Он медленно поднялся на четвертый этаж, нажал кнопку и услышал, что в глубине квартиры прозвучал звонок. Так же, как доктор Пардон, он долго ждал. Так же, как и доктор, Мегрэ услышал легкий шум, шлепанье босых ног по паркету, осторожный шорох и, наконец, он мог бы в этом поклясться, тяжелое дыхание совсем рядом за дверью. Никто не открывал. Он позвонил снова. На этот раз ни шороха, ни звука. Нагнувшись, он различил в замочной скважине блестящий глаз.

Мегрэ кашлянул, не зная, назвать ли себя, но в тот момент, когда он уже раскрыл рот, чей–то голос произнес:

— Минутку подождите.

Снова шаги, человек за дверью отошел и вернулся, затем щелкнул замок, скрипнула задвижка. Из полуоткрытой двери на Мегрэ смотрел высокий мужчина в халате.

— Вам рассказал доктор Пардон? — пробормотал он.

Халат на нем был старый, поношенный, так же как и ночные туфли. Человек был небрит, волосы его были взъерошены.

— Я комиссар Мегрэ.

Человек кивнул, показав, что он его узнал.

— Входите! Прошу простить…

Он не уточнил за что.

Они вошли прямо в большую неприбранную комнату, где Лагранж остановился в нерешительности, а Мегрэ, указывая на открытую дверь в спальню, произнес:

— Ложитесь снова.

— Спасибо. Охотно.

Солнце заливало ярким светом это помещение, непохожее на квартиру. Скорее оно почему–то напоминало цыганский табор.

— Простите, — повторял мужчина, ложась в неприбранную постель.

Он тяжело дышал. Его лицо блестело от пота, а круглые большие глаза бегали по сторонам. В сущности, Мегрэ чувствовал себя тоже неловко.

— Садитесь сюда…

И, увидев, что на этом стуле лежат брюки, Лагранж снова повторил:

— Простите…

Комиссар не знал, куда переложить брюки, и в конце концов повесил их на спинку кровати, сказав решительно:

— Вчера доктор Пардон сообщил нам, что мы будем иметь удовольствие познакомиться с вами…

— Я тоже предполагал…

— Вы были уже больны?

Он заметил, что его собеседник замялся.

— Да, я лежал в постели.

— А когда вы почувствовали себя больным?

— Не знаю… Вчера.

— Вчера утром?

— Кажется…

— Сердце?

— Все… Меня уже давно лечит доктор Пардон… И сердце… тоже…

— Вы волнуетесь за сына?

Он смотрел на Мегрэ, как некогда толстый школьник Лагранж смотрел на учителя, когда не знал урока.

— Ваш сын еще не вернулся?

Снова колебание.

— Нет… Пока нет…

— Вы хотели меня видеть?

Мегрэ старался говорить спокойно, как человек, пришедший в гости. Лагранж, со своей стороны, попытался изобразить на лице слабую вежливую улыбку.

— Да. Я говорил доктору…

— Из–за вашего сына?

Он, казалось, удивился и повторил:

— Из–за сына?

И сразу же отрицательно покачал головой.

— Нет… Я еще не знал…

— Вы не знали, что он уйдет?

Лагранж поправил его, как бы считая это выражение слишком категоричным:

— Он не возвращался.

— С каких пор? Несколько дней?

— Нет

— Со вчерашнего утра?

— Да.

— Вы поссорились?

Лагранж страдал от этих вопросов, но Мегрэ хотел добиться своего.

— С Аленом мы никогда не ссорились. Он произнес это с гордостью, которая не ускользнула от внимания комиссара.

— А с другими детьми?

— Они больше не живут со мной.

— А раньше, пока они были с вами?

— С ними было совсем иначе…

— Я думаю, вы обрадуетесь, если мы найдем вашего сына?

Лагранж с ужасом посмотрел на него.

— Что вы собираетесь сделать? — спросил он. Он резко поднялся, как здоровый человек, и вдруг снова упал на подушки, сразу обессилев.

— Нет… не надо. Я думаю, лучше не надо…

— Вы волнуетесь?

— Не знаю.

— Вы боитесь смерти?

— Я болен. У меня больше нет сил. Я… — Он положил руку на грудь, как будто бы с беспокойством прислушиваясь к биению своего сердца.

— Вы знаете, где работает ваш сын?

— В последнее время–нет. Я не хотел, чтобы доктор рассказывал вам.

— Однако два дня тому назад вы настаивали, чтобы доктор познакомил нас.

— Я настаивал?

— Вы хотели мне что–то сообщить. Не так ли?

— Мне было любопытно увидеть вас.

— И только?

— Простите.

Он извинялся по крайней мере в пятый раз.

— Я болен, очень болен. Все дело в этом.

— Однако ваш сын исчез.

Лагранж забеспокоился.

— Может быть, он поступил, как его сестра?

— А что сделала его сестра?

— Когда ей исполнилось двадцать один год, в самый день рождения, она ушла, не сказав ни слова, со всеми вещами.

— Мужчина?

— Нет. Она работает в бельевом магазине, в пассаже на Елисейских полях, и живет с подругой.

— Почему?

— Не знаю.

— У вас есть старший сын?

— Да, Филипп. Он женат.

— А вы не думаете, что Ален у него?

— Они не встречаются. Ничего не случилось, уверяю вас, кроме того, что я болен и остался один. Мне стыдно, что вы побеспокоились. Доктор не должен был… Не знаю, зачем я сказал ему про Алена. Наверно, у меня была высокая температура. Может быть, и сейчас. Не нужно оставаться здесь. Такой беспорядок! Очень душно. Не могу предложить вам даже стакан вина.

— У вас нет прислуги?

— Она не пришла.

Было ясно, что Лагранж лжет.

Мегрэ не решился спросить, есть ли у него деньги. В комнате было жарко, удушливо жарко, воздух тяжелый, спертый.

— Не открыть ли окно?

— Нет. Слишком шумно. У меня болит голова. Все болит.

— Может быть, лучше отправить вас в больницу? Это его испугало.

— Только не это! Я хочу остаться здесь.

— Чтобы дождаться сына?

— Сам не знаю.

Странно. Временами Мегрэ охватывала жалость, и сразу же он раздражался, чувствуя, что перед ним играют комедию. Возможно, этот человек был действительно болен, но не настолько, чтобы распластываться на постели, как жирный червяк, не настолько, чтобы в глазах у него стояли слезы, а толстые губы складывались в гримасу плачущего ребенка.

— Скажите, Лагранж…

Мегрэ замолчал и вдруг поймал взгляд Лагранжа, ставший неожиданно твердым, один из тех пронзительных взглядов, который на вас украдкой бросают женщины, когда им кажется, что вы разгадали их тайну.

— Что?

— Вы уверены, что, когда просили доктора пригласить вас на обед для встречи со мной, вам нечего было мне рассказать?

— Клянусь, я его просил просто так…

Он лгал: именно поэтому и клялся. Опять же как женщина.

— Не хотите дать никаких указаний, которые помогут нам найти вашего сына?

В углу комнаты стоял комод. Мегрэ подошел к нему, все время чувствуя на себе взгляд Лагранжа.

— Все же я попрошу у вас его фотографию. Лагранж собирался ответить, что у него ее нет.

Мегрэ был настолько уверен в обратном, что как бы машинально выдвинул один из ящиков комода.

— Здесь?

В ящике были ключи, старый бумажник, картонная коробка с пуговицами, какие–то бумаги, счета за газ и электричество.

— Дайте мне…

— Что вам дать?

— Бумажник.

Опасаясь, как бы комиссар сам не раскрыл бумажник, он нашел в себе силы приподняться на локте.

— Дайте… Кажется, там есть прошлогодняя фотография.

Его лихорадило. Толстые, похожие на сосиски пальцы дрожали. Из маленького кармашка, явно зная, что она там, он вынул фотографию.

— Раз вы так настаиваете… Я уверен, что ничего не случилось. Не нужно ее давать в газеты. Ничего не надо делать.

— Я вам верну ее сегодня вечером. Или завтра. Он снова испугался.

— Это не к спеху.

— А что вы будете есть?

— Я не хочу есть. Мне ничего не нужно.

— А сегодня вечером?

— Мне, наверно, станет лучше, и я смогу выйти.

— А если вам не станет лучше?

Лагранж готов был зарыдать от раздражения и нетерпения, и у Мегрэ не хватило жестокости расспрашивать дальше.

— Последний вопрос. Где работал ваш сын Ален?

— Я не знаю названия… В какой–то конторе на улице Реомюр.

— Какая контора?

— Рекламная… Да… Должно быть, рекламная. Он сделал вид, что поднимается проводить гостя.

— Не беспокойтесь. До свидания, господин Лагранж.

— До свидания, господин комиссар, не сердитесь на меня.

Мегрэ чуть не спросил: «За что?» Но зачем было спрашивать? Он остановился на минуту на площадке, чтобы разжечь трубку, и услышал шлепанье босых ног по паркету, щелканье ключа в замке, скрип задвижки и, конечно, вздох облегчения. Проходя мимо швейцарской, он увидел голову консьержки в раме окошка и, поколебавшись, остановился.

— Будет лучше, если вы, как просил доктор Пардон, будете время от времени подыматься и узнавать, не нужно ли ему чего–нибудь. Он действительно болен.

— А сегодня ночью он был здоров, я даже подумала, что он хочет съехать с квартиры потихоньку, не заплатив.

Мегрэ, совсем собравшийся уходить, нахмурился и подошел ближе.

— Он выходил сегодня ночью?

— И был настолько здоров, что даже вынес вместе с шофером такси огромный чемодан.

— Вы говорили с ним?

— Нет.

— А в котором часу это было?

— Около десяти часов. Я надеялась, что квартира освободится.

— Вы слышали, как он вернулся?

Она пожала плечами.

— Конечно, раз он наверху.

— Он вернулся с чемоданом?

— Нет.

Мегрэ жил слишком близко, чтобы брать такси. Проходя мимо бистро, он вспомнил о вчерашнем аперитиве, который так хорошо гармонировал с летним днем. Он подошел к стойке и выпил один аперитив, глядя невидящим взглядом на рабочих в белых блузах. Они чокались с ним.

Переходя бульвар, он поднял голову и заметил в открытом окне мадам Мегрэ! Она, должно быть, тоже его заметила. Во всяком случае, услышала его шаги на лестнице, так как дверь открылась.

— С ним еще ничего не произошло?

— Она все еще думала о вчерашнем молодом человеке. Мегрэ вынул из кармана фотографию Алена и протянул ей.

— Он?

— Откуда ты достал?

— Это он?

— Конечно, он! Разве…

Она вообразила, что Алена уже нет в живых, и была потрясена.

— Да нет. Он все еще в бегах. Я только что был у его отца.

— У того самого, о котором вчера говорил доктор?

— Да. У Лагранжа.

— Что он говорит?

— Ничего.

— Значит, ты так и не знаешь, зачем он взял твой револьвер?

— Вероятно, чтобы им воспользоваться.

Он позвонил в уголовную полицию, но там не было никаких новостей об Алене Лагранже.

Он быстро позавтракал, взял такси и, доехав до набережной Орфевр, поднялся в фотолабораторию.

— Сделайте столько экземпляров, сколько нужно, чтобы разослать во все полицейские участки Парижа…

Мегрэ подумал, не разослать ли эту фотографию по всей Франции, но он все еще не хотел придавать слишком большое значение этой истории. Его смущало, что, по существу, ничего не случилось, если не считать кражи его собственного револьвера.

Немного позже он вызвал к себе инспектора Люкаса. Мегрэ снял пиджак и закурил большую трубку.

— Я хочу, чтобы ты прощупал шоферов такси, которые дежурят в районе улицы Попинкур. Знаешь стоянку на площади Вольтера? Конечно, машину взяли там. А сейчас ты всех ночных шоферов застанешь дома.

— Что спрашивать?

— Кто из них вчера, около десяти часов вечера, погрузил в машину большой чемодан во дворе дома на улице Попинкур. Я хотел бы знать, куда его отвезли.

— Все?

— Спроси еще, он ли отвез этого клиента обратно на улицу Попинкур.

— Хорошо, патрон.

В три часа дня полицейские радиомашины были уже снабжены фотографиями Алена Лагранжа; в четыре часа эти фотографии поступили в комиссариаты и полицейские посты с надписью: «Внимание! Вооружен!» В шесть часов все полицейские агенты, заступившие на дежурство, положат ее в карман.

А Мегрэ не знал, что делать. Какое–то внутреннее смущение мешало ему принимать эту историю всерьез, но в кабинете не сиделось, и было такое чувство, что он теряет время, когда необходимо действовать.

Ему хотелось бы подробно побеседовать с доктором Пардоном о Лагранже, однако в этот час приемная врача обычно переполнена больными. Мегрэ стеснялся помешать доктору. А, кстати, он даже не знал, о чем будет спрашивать.

Перелистав телефонный справочник и найдя на улице Реомюр три рекламных агентства, он почти машинально списал их номера в записную книжку. Если бы немного спустя в кабинет не вошел инспектор Торранс и не спросил: «Нет ли поручений, патрон?», Мегрэ не послал бы никого в рекламные агентства.

— Позвони во все три и узнай, в котором из них работал юноша по имени Ален Лагранж. Если найдешь, пойди туда и собери какие удастся сведения. Только не разговаривай с начальством, которое никогда ничего не знает, расспроси служащих.

Он протянул еще полчаса, занимаясь мелкими делами. Затем принял викария, тот жаловался, что у него украли деньги из кружки для пожертвований. Принимая викария, он снова натянул пиджак. После ухода посетителя Мегрэ сразу вышел на улицу и сел в одну из полицейских машин, стоявших на набережной.

— К пассажу на Елисейских полях!

Улицы были переполнены. У входа в пассаж встречалось больше туристов со всех концов мира, чем французов. Мегрэ не часто бывал здесь. Он был поражен, увидев на протяжении ста метров пять бельевых магазинов. Ему стало неловко, когда он туда входил, и казалось, что продавщицы насмешливо разглядывают его.

— У вас не работает здесь некая мадемуазель Лагранж?

— Вы по личному вопросу?

— Да. Так сказать…

— У нас работает Лажони, Берта Лажони, но она в отпуске.

В третьем по счету магазине хорошенькая девушка быстро подняла голову и сказала, сразу насторожившись:

— Это я. Что вам угодно?

Она не походила на отца, скорее на своего брата Алена, но у нее было совсем другое выражение лица, и, сам не зная почему, Мегрэ мысленно пожалел того, кто в нее влюбится. На первый взгляд она действительно казалась миловидной, в особенности, когда демонстрировала свою профессиональную улыбку, но за этой приветливостью угадывалась жесткость и необычное самообладание.

— Вы видели в последние дни вашего брата?

— Почему вы меня об этом спрашиваете?

Она бросила взгляд в глубину магазина, где в примерочной хозяйка разговаривала с клиенткой. Не желая лишних разговоров, он сразу показал ей свой значок.

— Он сделал что–то плохое? — спросила она, понизив голос.

— Вы спрашиваете об Алене?

— А кто вам сказал, что я работаю здесь?

— Ваш отец.

Она не раздумывала долго.

— Если вам действительно надо поговорить со мной, подождите меня где–нибудь полчаса.

— Я буду ждать вас на террасе кафе «Ле франсе».

Нахмурив брови, она смотрела ему вслед.

Мегрэ ровно тридцать пять минут наблюдал за потоком людей и подбирал под себя ноги каждый раз, когда приближался официант или новый посетитель.

Она вошла с решительным видом. На ней был светлый костюм. Мегрэ знал, что она придет, — она из тех девушек, которые не заставляют ждать зря, а когда приходят, держатся уверенно.

Она села на стул, который он для нее занял.

— Что будете пить?

— Портвейн.

Девушка поправила волосы, выбившиеся из–под белой соломенной шляпки, и скрестила своя красивые ноги.

— Вы знаете, что ваш отец болен?

— Он всегда был болен.

В ее голосе не было ни малейшей жалости или тревоги.

— Он лежит в постели.

— Возможно.

— Ваш брат исчез.

Мегрэ заметил, как она вздрогнула. Эта новость поразила ее, но ей не хотелось в этом признаться.

— Вы не удивляетесь?

— Меня больше ничто не удивляет.

— Почему?

— Потому, что я слишком много видела. Что вам в конце концов нужно от меня?

Было трудно ответить сразу на столь прямо поставленный вопрос, а она, вынув из портсигара сигарету, совершенно спокойно произнесла:

— У вас есть зажигалка?

Он протянул ей зажженную спичку.

— Я жду, — сказала она.

— Сколько вам лет?

— Я полагаю, что вы потрудились приехать сюда не для того, чтобы узнать мой возраст. Судя по значку, вы не просто инспектор, а персона поважнее, может быть, комиссар?

И более внимательно рассмотрев его, она спросила:

— А не вы ли знаменитый Мегрэ?

— Да. Я комиссар Мегрэ.

— Ален убил кого–нибудь?

— Почему вам это пришло в голову?

— Потому что, раз вы занялись этим делом, оно должно быть серьезным.

— Но ваш брат мог оказаться жертвой.

— Его действительно убили?

По–прежнему полное спокойствие. Правда, она, кажется, в это не поверила.

— Он бродит неизвестно где по Парижу с заряженным револьвером в кармане.

— По–видимому, не один Ален находится в таком положении.

— Он украл этот револьвер вчера утром.

— Где?

— У меня.

— Он был у вас дома?

— Да.

— Когда никого не было в квартире? Вы хотите сказать, что он взломал дверь?

Это предположение, очевидно, ее забавляло, она иронически улыбнулась.

— Вы не питаете нежных чувств ни к Алену, ни к отцу?

— Я ни к кому не питаю нежных чувств, даже к себе самой.

— Сколько вам лет?

— Двадцать один год и семь месяцев.

— Значит, вот уже семь месяцев, как вы покинули дом отца?

— Вы там были? И называете это домом?

— Вы считаете, что ваш брат способен на убийство?

Может быть, чтобы произвести впечатление, она ответила вызывающе:

— А почему нет? Все люди на это способны. Не так ли?

Если бы они сидели не в кафе, где уже начали прислушиваться к их разговору, он бы попросту отчитал ее, настолько она его раздражала.

— Вы помните свою мать, мадемуазель?

— Смутно, мне было три года, когда она умерла, сразу после рождения Алена.

— Кто вас воспитывал?

— Отец.

— Он один воспитывал троих детей?

— Приходилось иногда.

— Когда?

— Когда у него не хватало денег, чтобы платить няне. Иногда у нас было целых две, но недолго. Иногда за нами смотрела приходящая прислуга или соседка. Вы, кажется, недостаточно знаете нашу семью?

— Вы всегда жили на улице Попинкур?

— Мы жили во многих местах, даже около Булонского леса. Мы то поднимались по общественной лестнице, то спускались, снова поднимались на несколько ступенек и наконец окончательно скатились вниз. Теперь, если у вас нет более серьезных вопросов, я должна бежать, меня ждет подруга.

— Где вы живете?

— В двух шагах отсюда. Улица Берри.

— В гостинице?

— Нет, мы снимаем две комнаты в частном доме. Предполагаю, что вы хотите знать номер этого дома? И она его дала.

— Все–таки мне было интересно с вами познакомится. Ведь мы все любим представлять себе, как выглядят знаменитости.

Он не решился спросить, каким она его себе представляла и что думает о нем теперь.

Она стояла перед ним в плотно обтягивающем костюме; сидящие за столиками разглядывали ее, затем смотрели на Мегрэ, думая, наверно, что ему повезло.

Он тоже поднялся и простился с ней посреди улицы.

— Благодарю вас, — сказал он нехотя.

— Не за что. Не тревожьтесь за Алена.

— Почему?

Она пожала плечами.

— Просто так. Мне кажется, что, хотя вы и Мегрэ, вам еще многому надо поучиться.

И быстро удалилась по направлению к улице Берри, ни разу не оглянувшись.

Мегрэ давно отпустил служебную машину, ему пришлось ехать в метро, в вагоне, набитом битком; это еще усилило дурное настроение комиссара. Он был недоволен всем, и в том числе самим собой. Если бы ему сейчас встретился доктор Пардон, Мегрэ упрекнул бы его за рассказы о Лагранже, этом толстяке, похожем на жирного призрака, Мегрэ имел зуб против жены за историю с револьвером, он был готов считать ее виновницей всей этой истории.

Но в общем все это его не касалось.

В метро было душно, как в прачечной, рекламы на станциях вызывали у него отвращение. Наверху он снова увидел жаркое солнце и рассердился на солнце, заставлявшее его потеть. Когда он проходил к себе в кабинет, секретарь сразу заметил, что комиссар в дурном настроении, и ограничился молчаливым поклоном. На письменном столе Мегрэ на самом виду лежала записка, прижатая вместо пресс–папье одной из его трубок: «Просьба срочно позвонить в отделение полиции Северного вокзала. Люкас».

Не снимая шляпы, Мегрэ набрал номер и, зажав телефонную трубку между плечом и щекой, закурил.

— Люкас еще у вас?

Два самых тоскливых года Мегрэ провел в полицейском отделении Северного вокзала и хорошо знал все его закоулки. Он услышал голос инспектора, говорившего Люкасу:

— Тебя. Твой патрон.

И сразу раздался голос Люкаса:

— Алло! Я не знал, вернетесь ли вы в бюро. Я звонил к вам домой.

— Ты нашел шофера?

— Сразу повезло. Он рассказал, что вчера вечером сидел в баре на улице Вольтера, когда туда заявился высокий толстяк важного вида и велел отвезти его на Северный вокзал.

— Чтобы сдать на хранение чемодан?

— Так точно, вы угадали. Чемодан еще здесь.

— Ты его открыл?

— Они не разрешают.

— Кто?

— Железнодорожники. Они требуют квитанцию или ордер.

— Никаких особых примет?

— Есть. Запах. Тяжелый.

— Ты думаешь?..

— То же самое, что и вы. Если в нем не мертвец, то, значит, он набит до краев тухлым мясом. Мне вас ждать?

— Буду через полчаса.

Мегрэ направился в кабинет шефа. Тот позвонил в прокуратуру. Прокурор уже уехал, но один из его помощников в конце концов взял на себя ответственность.

Когда Мегрэ проходил через инспекторскую, он заметил, что Торранс еще не вернулся. Жанвье строчил рапорт.

— Возьми с собой кого–нибудь. Отправляйся на улицу Попинкур и следи за номером 37—6. В глубине двора налево, на четвертом этаже, Франсуа Лагранж… Не стойте на виду. Этот тип высокий и толстый, болезненного вида. Возьми фотографию сына.

— Что с ней делать?

— Ничего. Если случайно он вернется, а потом выйдет из дома, незаметно следить за ним. Осторожней, он вооружен. Если появится отец, что меня весьма удивило бы, следите за ним…

Несколько минут спустя Мегрэ ехал к Северному вокзалу. Он вспомнил, как в кафе на Елисейских полях дочь Лагранжа сказала: «Все люди на это способны. Не так ли?»

Нечто подобное, во всяком случае, она сказала, а теперь речь шла именно об убийстве.

Он пробрался через толпу, нашел Люка, который мирно болтал с инспектором железнодорожной полиции.

— Вы с ордером, патрон? Сразу предупреждаю, что тип в камере хранения очень упорный и полиция не производит на него никакого впечатления.

Люкас говорил правду. Этот тип тщательно проверил документы, долго переворачивал их в разные стороны, надел очки, чтобы изучить подписи и печать.

— Поскольку с меня снимается всякая ответственность…

Он неодобрительно указал на большой серый старомодный чемодан с изорванным чехлом, обвязанный веревками. Люкас преувеличивал, но все же от чемодана шел слабый тошнотворный запах, хорошо знакомый Мегрэ.

— Надеюсь, вы не станете открывать его здесь? Был конец рабочего дня. Люди толпились у билетных касс.

— Кто–нибудь нам поможет? — спросил Мегрэ у хмурого служащего.

— Существуют носильщики. Надеюсь, вы не хотите, чтобы я его собственноручно тащил?

Чемодан не входил в маленькую черную машину полицейского управления. Люкас погрузил его в такси. Все это было, конечно, не по инструкции. Но Мегрэ спешил.

— Куда его везти, патрон?

— В лабораторию. Самое верное. Возможно, Жюссье еще там.

На лестнице он встретил Торранса.

— Вы знаете, патрон…

— Ты его нашел?

— Кого?

— Юношу?

— Нет. Но я…

— Тогда до скорого…

Жюссье действительно еще не ушел. Они стояли вчетвером вокруг чемодана, фотографировали его со всех сторон, прежде чем открыть.

Полчаса спустя Мегрэ вызвал по телефону начальника полиции…

— Шеф только что вышел, — ответили ему.

Он позвонил к нему домой и узнал, что шеф обедает в одном из ресторанов на левом берегу. В ресторане его еще не было. Пришлось ждать минут десять.

— Простите за беспокойство, шеф. Это Мегрэ, по делу, о котором я вам докладывал. Люкас был прав.

Мне кажется, вам нужно приехать, так как дело касается известного лица и может получить нежелательную огласку

Пауза.

— Андрэ Дельтель, депутат… Да… Я совершенно уверен… Хорошо. Жду Вас.

Глава третья,

о выдающейся личности, которая после смерти доставляет столько же хлопот, как и при жизни, и о бессонной ночи Мегрэ

Начальнику уголовной полиции наконец удалось дозвониться до префекта, который находился в отеле на авеню Монтень на званом обеде в честь представителя иностранной прессы.

— Дерьмо! — воскликнул префект. После этого он надолго замолчал.

— Надеюсь, что журналисты еще не пронюхали, в чем дело? — пробормотал он наконец.

— Пока еще нет. Правда, один репортер слоняется по коридорам и явно что–то подозревает. Вряд ли нам долго удастся скрывать от него эту историю.

Журналист Жерар Ломбра, старый специалист по раздавленным собакам и прочим происшествиям, зашел, как обычно, вечером на набережную Орфевр, чтобы узнать новости. Теперь он сидел на верхней ступеньке лестницы, как раз напротив дверей лаборатории, и терпеливо курил трубку.

— Ничего не предпринимать и ничего не рассказывать, ждать моих инструкций, — приказал префект.

Затем, закрывшись в одной из телефонных кабин, он позвонил министру внутренних дел. В этот вечер многим пришлось прервать обед, а вечер выдался необыкновенно теплый, и улицы Парижа были полны гуляющими. Много народу толпилось на набережной, и, наверно, некоторые прохожие удивлялись, почему в старом здании дворца Правосудия освещено столько окон.

Министр внутренних дел, уроженец Канталя, сохранивший местный акцент и грубоватость речи, услышав неприятную новость, воскликнул:

— Этот тип даже мертвый нас об…

Дельтели жили в собственном особняке, на бульваре Сюшэ, около Булонского леса. Когда Мегрэ наконец получил разрешение позвонить Дельтелям, к телефону подошел лакей и сообщил, что мадам нет в Париже.

— Вы не знаете, когда она вернется?

— Не раньше осени. Она находится в Майами. Месье также отсутствует. Мегрэ спросил наобум:

— Вы знаете, где он находится?

— Нет.

— А вчера он был в Париже? Лакей замялся.

— Я не знаю.

— Вот как?

— Месье ушел.

— Когда?

— Не знаю.

— Позавчера вечером?

— Кажется. А кто говорит?

— Уголовная полиция.

— Я не в курсе дела. Месье дома нет.

— У него есть родственники в Париже?

— Да, брат, месье Пьер.

— Вы знаете его адрес?

— Кажется, он живет около площади Звезды. Я могу вам дать номер его телефона… Бальзак 51–02.

— Вас не удивляет, что ваш хозяин до сих пор не вернулся?

— Нет, сударь.

— Он вас предупредил, что не вернется?

— Нет, сударь.

Научная лаборатория наполнилась новыми посетителями. Приехал судебный следователь Рато, которого удалось найти у друзей, где он играл в бридж, затем появился прокурор республики, и теперь они вдвоем о чем–то вполголоса совещались. Доктор Поль, судебно–медицинский эксперт, который в этот день тоже обедал в гостях, пришел последним.

— Можно забирать? — спросил он, указывая на открытый чемодан, в котором все еще лежал скорченный труп.

— Сразу же после того, как вы констатируете…

— Я могу без всяких констатации сказать, что убийство нельзя датировать сегодняшним днем. Скажите–ка! Да ведь это же Дельтель!

— Да…

За этим «да» скрывалось многое. Еще десять лет назад ни один из присутствующих не узнал бы убитого. В то время он был молодым адвокатом, которого чаще встречали на стадионе Ролан–Гарро и в барах Елисейских полей, чем в залах суда, и который больше походил на кинематографического героя, чем на члена коллегии защитников.

Несколько позже Дельтель женился на богатой американке, поселился с ней на бульваре Сюшэ и три года спустя выставил свою кандидатуру на выборах в палату депутатов. Во время избирательной кампании даже противники не принимали его всерьез. Тем не менее он был избран, правда, еле натянув нужное количество голосов, и буквально на следующий же день о нем заговорили.

Собственно говоря, Дельтель не принадлежал ни к одной из партий, но сразу стал кошмаром для всех, непрерывно выступая с запросами, без устали разоблачая злоупотребления, мелкие интриги и темные делишки, и при этом никто никогда не мог понять, какую цель он преследует.

Перед началом каждого ответственного заседания палаты можно бьшо услышать, как министры и депутаты спрашивали друг друга: «Дельтель пришел?»

И все мрачнели, увидев его. Он появлялся, словно голливудская звезда, с бронзовым от загара лицом, с маленькими черными усиками в виде запятых. Это означало, что дело принимает плохой оборот…

У Мегрэ был хмурый вид, он позвонил брату Дельтеля на улицу Понтье, там ему посоветовали поискать месье Пьера в ресторане «Фукэ». У «Фукэ» Мегрэ направили к «Максиму».

— Месье Пьер Дельтель находится у вас?

— Кто говорит?

— Скажите ему, что это касается его брата. Наконец Пьера Дельтеля вызвали к телефону. По–видимому, ему неточно передали:

— Это ты Андрэ?

— Нет. Говорят из уголовной полиции. Не можете ли вы взять такси и приехать сюда.

— У подъезда стоит моя машина. А в чем дело?

— Дело касается вашего брата.

— С ним что–нибудь случилось?

— Не говорите ни с кем до нашей встречи.

— Но…

Мегрэ повесил трубку, с досадой взглянул на группу людей, стоявших посреди просторной комнаты. Он понял, что никому здесь не нужен, и спустился к себе в кабинет. Ломбра, журналист, шел за ним по пятам.

— Вы не забыли обо мне, комиссар?

— Нет.

— Через час будет уже поздно давать материал в последний выпуск.

— Я вас увижу раньше.

— Кто это? Крупная птица, да?

— Да.

Торранс ждал его, но, прежде чем заговорить с ним, Мегрэ позвонил жене.

— Не жди меня сегодня вечером, возможно, я не приду и ночью.

— Я так и думала, раз ты не пришел к обеду. Они оба помолчали. Он знал, о чем, или вернее о ком, она думала.

— Это он?

— Во всяком случае, он еще не застрелился.

— Он стрелял?

— Ничего еще не знаю.

Там, наверху, Мегрэ не все сказал. У него не было никакого желания рассказывать им все. Наверно, ему придется еще час терпеть этих важных шишек, потом он сможет снова спокойно заняться расследованием.

Мегрэ повернулся к Торрансу.

— Ты нашел парнишку?

— Нет. Я говорил с его бывшим хозяином и сослуживцами. Всего три недели, как он ушел с работы.

— Почему?

— Его выгнали.

— За непорядочность?

— Нет. По–видимому, он был честным парнем, но последнее время стал прогуливать. Сначала на него даже не сердились. Все находили его очень симпатичным. Но…

— Ты ничего не узнал о его связях?

— Нет.

— А подружки?

— Он никогда не говорил о своих личных делах.

— Никаких любовных интрижек с машинистками?

— Одна из них, не особенно хорошенькая, говоря о нем, все время краснела, но мне кажется, что он не обращал на нее внимания.

Мегрэ набрал номер.

— Алло! Мадам Пардон? Говорит Мегрэ. Ваш муж дома? Тяжелый день? Попросите его на минутку подойти к телефону.

Ему пришло в голову, что, возможно, доктор еще раз вечером заходил на улицу Попинкур.

— Пардон? Я огорчен, старина, что приходится снова вас беспокоить. Вы собираетесь сегодня вечером навещать больных? Слушайте внимательно. Произошли очень серьезные события, которые касаются вашего друга Лагранжа… Да… Я его видел… Но с тех пор как я к нему заходил, случилось еще кое–что. Мне нужна ваша помощь… Да, именно. Лучше будет, если вы заедете за мной сюда…

Поднимаясь снова наверх в сопровождении Ломбра, Мегрэ встретил на лестнице Пьера Дельтеля, которого узнал сразу по его сходству с братом.

— Это вы меня вызывали?

— Тсс… — ответил Мегрэ, указывая на репортера. — Следуйте за мной.

Он повел его наверх и отворил дверь как раз в ту минуту, когда доктор Поль, закончив предварительный осмотр, выпрямился и отошел в сторону.

— Вы узнаете его?

Все молчали. Сцена казалась особенно тягостной из–за необыкновенного сходства двух братьев.

— Кто это сделал?

— Это ваш брат?

Слез не было, только сжатые кулаки и стиснутые зубы, да еще взгляд стал тяжелым и жестким.

— Кто это сделал? — повторил Пьер Дельтель, который был на три года моложе депутата.

— Пока еще не известно. Доктор Поль объяснил:

— Пуля вошла в левый глаз и застряла в черепной коробке. Выходного отверстия нет. Насколько я могу судить, это пуля небольшого калибра.

У одного из телефонных аппаратов стоял начальник уголовной полиции и звонил префекту. Вернувшись к ожидавшей его группе людей, он передал инструкции самого министра:

— Простая информация в газеты о том, что депутат Андрэ Дельтель был найден мертвым в чемодане, сданном на хранение на Северном вокзале. Как можно меньше подробностей. Успеем сделать это завтра.

Судебный следователь Рато отвел Мегрэ в угол.

— Вы считаете, что это политическое убийство?

— Нет.

— Замешана женщина?

— Не знаю.

— Вы кого–нибудь подозреваете?

— Я буду знать это завтра.

— Я рассчитываю на вас, держите меня в курсе. Если будут новости, звоните даже ночью. Я буду у себя в кабинете с девяти часов утра.

Мегрэ неопределенно кивнул и отошел к доктору Полю обменяться несколькими словами.

— Хорошо, старина.

Поль направился в Институт судебной медицины, чтобы присутствовать на вскрытии.

Все эти разговоры заняли много времени. Было ровно десять часов вечера, когда все стали спускаться по плохо освещенной лестнице. Журналист ни на шаг не отставал от комиссара.

— Зайдите на минутку ко мне. Вы были правы. Это крупная птица. Убит депутат Андрэ Дельтель.

— Когда?

— Пока не известно. Пуля попала в голову. Тело обнаружено в чемодане в камере хранения Северного вокзала.

— Почему открыли чемодан?

Этот сразу все понял.

— На сегодня все!

— Вы напали на след?

— На сегодня все.

— Вы будете всю ночь заниматься этим делом?

— Возможно.

— А если я пойду за вами?

— Я прикажу вас забрать под любым предлогом и продержать до утра на холодке.

— Вас понял.

— Значит, все в порядке.

В эту минуту в дверь постучали в вошел доктор Пардон. Репортер спросил:

— А это кто?

— Мой друг.

— Нельзя узнать его имя?

— Нет.

Наконец они остались вдвоем, и Мегрэ начал с того, что снял пиджак и закурил трубку.

— Садитесь. Прежде чем отправиться туда, я хотел бы поговорить с вами. Будет лучше, если это произойдет здесь.

— О Лагранже?

— Да. Прежде всего один вопрос. Он действительно серьезно болен?

— Я был готов к вашему вопросу и думал об этом, пока шел сюда. В данном случае трудно дать определенный ответ. Конечно, он болен, это не подлежит сомнению. Вот уже десять лет, как он страдает диабетом.

— Но это не мешает ему вести нормальный образ жизни?

— Почти. Я лечу его инсулином. Он сам себе делает инъекции, я его научил. Он всегда носит с собой маленькие складные весы, чтобы взвешивать пищу, если ему случается обедать не дома. При применении инсулина это имеет большое значение.

— Я знаю. Дальше.

— Вы хотите получить точный медицинский диагноз?

— Нет.

— Он всегда страдал от эндокринной недостаточности, обычный удел людей подобной физической конституции. Он человек вялый, чрезвычайно впечатлительный, легко теряющий самообладание.

— Каково его состояние в данный момент?

— Вот это и есть самая деликатная сторона вопроса. Я был поражен, застав его сегодня утром в том состоянии, в котором вы сами его видели. Я долго его осматривал. Несмотря на гипертрофию, сердце сейчас в неплохом состоянии, не хуже, чем неделю или две назад, когда Лагранж нормально передвигался.

— Вам приходила мысль о возможности симуляции?

Пардон, конечно, уже думал об этом, что было сразу заметно по его смущенному виду. Человек щепетильный, он теперь тщательно подыскивал слова.

— Я полагаю, Мегрэ, что у вас есть самые серьезные основания думать о такой возможности?

— Вполне серьезные основания.

— Это касается его сына?

— Не знаю. Лучше я введу вас сразу в курс дела. Сорок восемь часов назад, может быть, немного больше, может быть, меньше — мы об этом скоро узнаем, — был убит один человек. С абсолютной вероятностью можно утверждать, что это произошло в квартире на улице Попинкур.

— Его опознали?

— Речь идет о депутате Дельтеле.

— Они были знакомы?

— Следствие покажет. Во всяком случае, вчера вечером, в то время как мы, обедая у вас, беседовали о нем, Франсуа Лагранж подъехал в такси к своему дому, с помощью шофера снес вниз чемодан, в котором находился труп, и отвез его на Северный вокзал, чтобы сдать в камеру хранения. Вас это поражает?

— Такие вещи всегда поражают.

— Теперь вам ясно, почему я так хочу знать, был ли Франсуа Лагранж действительно болен сегодня утром, когда вы его осматривали, или он симулировал? Пардон встал.

— Прежде чем ответить, я хотел бы еще раз осмотреть его. Где он?

Доктор предполагал, что Лагранж уже находится здесь, в полиции.

— Он все еще дома, в собственной постели.

— И ничего не знает!

— Он не знает, что мы обнаружили труп.

— Что вы собираетесь делать?

— Отправиться к нему вместе с вами, если вы согласны составить мне компанию. Вы испытываете к нему дружеские чувства?

Пардон помолчал, а потом ответил с большой искренностью:

— Нет!

— Чувство симпатии?

— Скажем, жалости. Мне не доставило никакой радости увидеть его у себя в кабинете. Скорее, я почувствовал некоторую неловкость, как всегда в присутствии слабых людей. Но я не могу забыть, что он совершенно один воспитывал троих детей, не могу забыть, как дрожал его голос, когда он говорил о своем младшем сыне.

— Показная чувствительность?

— Я тоже так думал сначала. Я не люблю мужчин, которые плачут.

— А он плакал в вашем присутствии?

— Да. В частности, в тот день, когда от него ушла дочь, даже не оставив адреса.

— Я ее видел.

— Что она говорила?

— Ничего. Она–то не плакала, эта девица!.. Вы идете со мной?

— Я думаю, это затянется.

— Возможно.

— Тогда, с вашего разрешения, я позвоню жене.

Было уже совсем темно, когда они садились в одну из полицейских машин.

Всю дорогу молчали: оба были погружены в свои мысли, и оба опасались сцены, которая должна была произойти.

— Остановишься на углу, — сказал Мегрэ шоферу. Напротив дома 37—6 он увидел инспектора Жанвье.

— А где твой напарник?

— Для предосторожности я его отправил во двор.

— А консьержка?

— Не обращает на нас никакого внимания.

Мегрэ позвонил, пропуская Пардона вперед. В швейцарской было темно. Консьержка не окликнула их, но комиссару показалось, что за стеклом белело ее лицо.

Наверху, на четвертом этаже, в одном из окон горел свет.

— Поднимаемся…

Он постучал, света на лестнице не было, и он не мог в темноте нащупать кнопку звонка. Ждать им пришлось гораздо меньше, чем утром, чей–то голос спросил:

— Кто там?

— Комиссар Мегрэ.

— Простите, одну минутку.

Лагранж, по–видимому, надевал халат. Руки у него, наверно, дрожали, так как он с трудом повернул ключ в замке.

— Вы нашли Алена?

В полумраке лестницы он заметил доктора, и лицо его сразу изменилось, стало еще бледнее, чем обычно. Он стоял неподвижно, не зная, что ему дальше делать, что говорить.

— Вы разрешите нам войти?

Мегрэ втянул носом воздух, чувствуя знакомый запах горелой бумаги. Щетина на лице Лагранжа отросла еще больше, а мешки под глазами набухли и потемнели.

— Принимая во внимание состояние вашего здоровья, — сказал наконец комиссар, — я не хотел являться к вам без врача. Доктор Пардон был так любезен, что согласился меня сопровождать. Надеюсь, вы не возражаете, если он вас осмотрит?

— Он осматривал меня сегодня утром. Он знает, что я болен.

— Если вы ляжете в постель, он вас снова осмотрит.

Лагранж хотел возразить, это было видно по его лицу, потом, казалось, покорился, вошел в спальню, снял халат и улегся в постель.

— Откройте грудь, — мягко сказал Пардон.

Пока доктор выслушивал Лагранжа, тот все время пристально смотрел в потолок. Мегрэ прохаживался по комнате. У камина, завешенного черной шторкой, он остановился, приподнял шторку и увидел за ней пепел от сожженных бумаг, который предусмотрительно с помощью каминных щипцов был превращен в пыль.

Время от времени Пардон привычно бормотал:

— Повернитесь… Дышите… Дышите глубже… Покашляйте…

Неподалеку от кровати была дверь, комиссар толкнул ее и вошел в комнату, которая, по–видимому, раньше принадлежала кому–нибудь из детей. В ней стояла железная кровать без матраца. Он повернул выключатель. Комната оказалась чем–то вроде склада ненужных вещей. В одном из углов лежала груда разрозненных журналов, старых учебников без обложек, саквояж, покрытый пылью. Направо под окном часть пола казалась более светлой, пятно имело форму чемодана, найденного на Северном вокзале.

Когда Мегрэ вернулся в соседнюю комнату, Пардон стоял у постели с озабоченным видом.

— Ну как?

Доктор ответил не сразу, избегая взгляда Лагранжа.

— Честно говоря, я считаю, что он в состоянии отвечать на ваши вопросы.

— Вы слышите, Лагранж?

Лагранж молча переводил взгляд с одного на другого. У него были жалкие глаза — как у раненого животного, которое смотрит на склонившихся над ним людей, пытаясь понять, что они станут делать.

— Вы знаете, почему я здесь?

Лагранж, по–видимому, принял решение — он продолжал молчать, и лицо его оставалось неподвижным.

— Признайтесь, что вы прекрасно понимаете причину моего прихода, что вы ждали этого с самого утра и больны от страха.

Пардон сел в угол, положив локоть на спинку стула и опершись подбородком на руку.

— Мы нашли чемодан.

Ничего не произошло, и Мегрэ мог бы даже поклясться, что выражение глаз Лагранжа не изменилось.

— Я не утверждаю, что именно вы убили Андрэ Дельтеля. Возможно даже, что вы не виновны в этом преступлении. Мне неизвестно — я в этом признаюсь, — что здесь произошло, но я абсолютно уверен, что именно вы отвезли чемодан, в котором находился труп, сдали его в камеру хранения. В ваших собственных интересах будет лучше, если вы признаетесь.

Никакого ответа, полная неподвижность.

Мегрэ обернулся к доктору и кинул на него обескураженный взгляд.

— Я готов верить в то, что вы действительно больны, что напряжение и волнение вчерашнего вечера вас потрясли. Тем больше оснований сказать мне всю правду.

Лагранж закрыл глаза, снова открыл их, но его губы даже не шевельнулись.

— Ваш сын скрывается. Если это он убил Дельтеля, то мы в самое ближайшее время схватим его, ваше молчание ему не поможет. Если он не виновен, то для его же безопасности мы должны знать об этом. Он вооружен. Полиция предупреждена.

Мегрэ приблизился к кровати, может быть даже не отдавая себе отчета, склонился над ней, и губы Лагранжа зашевелились, он что–то пробормотал.

— Что вы сказали?

И тогда испуганным голосом Лагранж закричал:

— Не бейте меня! Вы не имеете права меня бить!

— Я не собираюсь этого делать, вы же знаете, что это неправда.

— Не бейте меня… не бей…

Лагранж вдруг откинул одеяло, заметался, делая вид, что отбивается от нападающего на него человека.

— Я не хочу… Я не хочу, чтобы вы меня били…

Это было отвратительное, тягостное зрелище. Мегрэ снова посмотрел на Пардона, как бы прося у него совета, но что мог посоветовать ему врач?

— Послушайте, Лагранж. Вы же в здравом уме. Вы не ребенок. Вы меня прекрасно понимаете. И совсем недавно вы были вполне здоровы, потому что у вас хватило сил сжечь компрометирующие вас документы…

Короткая передышка, как будто человек набирается сил, чтобы забиться и закричать во всю глотку.

— Ко мне! На помощь! Меня бьют! Я не хочу, чтобы меня били… Пустите меня…

Мегрэ схватил его за кисть руки.

— Вы кончили или еще нет?

— Нет! Нет! Нет!

— Замолчите наконец!

Пардон встал и подошел к постели, устремив на больного проницательный взгляд.

— Я не хочу… Оставьте меня… Я подыму весь дом… Я им скажу…

Пардон прошептал на ухо Мегрэ:

— Вы ничего из него больше не вытянете.

Как только они отошли от постели, Лагранж сразу замолчал и снова погрузился в неподвижность. Мегрэ и Пардон совещались в углу.

— Вы считаете, что он действительно ненормален?

— Совершенно в этом не уверен.

— Но это возможно?

— Это всегда возможно. Нужно установить за ним наблюдение.

Лагранж слегка повернул голову, чтобы не терять их из виду, было ясно, что он слушает и, должно быть, понял последние слова. Теперь он выглядел успокоенным.

Мегрэ вернулся к нему, чувствуя страшную усталость.

— Прежде чем вы примете окончательное решение, Лагранж, я должен вас кое о чем предупредить. У меня на руках ордер на ваш арест. Внизу ждут два моих агента. Если вы не дадите исчерпывающего ответа на мой вопрос, они увезут вас в тюремную больницу.

Никакого впечатления. Лагранж смотрел на потолок с таким отсутствующим видом, что было непонятно, слышал он слова Мегрэ или нет.

— Доктор Пардон может подтвердить, что существуют почти безошибочные способы для определения симуляции. Вы были совершенно нормальным сегодня утром. Вы были не менее нормальным, когда жгли документы. Вы и сейчас нормальны, я в этом уверен.

Может быть, ему показалось, что на губах больного промелькнула слабая улыбка.

— Я вас не ударил и не собираюсь бить. Я только повторяю, что выбранная вами тактика ни к чему не приведет, только вызовет к вам антипатию, если не хуже.

— Я не хочу, чтобы меня били! — повторил Лагранж безучастно, словно шепча молитву.

Мегрэ, ссутулившись, подошел к окну, открыл его и крикнул инспектору, ожидавшему во дворе:

— Подымись наверх вместе с Жанвье! Он прикрыл окно и заходил по комнате. На лестнице послышались шаги.

— Если хотите, можете одеться. Иначе вас унесут, завернув в одеяло.

Лагранж продолжал повторять те же самые слова, которые в конце концов начали звучать бессмысленно.

— Я не хочу, чтобы меня били… Я не хочу…

— Войдите, Жанвье… Ты тоже… Унесите этого человека в тюремную больницу. Бесполезно пытаться его одевать, он снова начнет биться. На всякий случай наденьте на него наручники… Заверните его в одеяло.

Этажом выше открылась дверь. На другой стороне двора засветилось окно, женщина в ночной рубашке оперлась в подоконник, позади нее мужчина вставал с постели.

— Я не хочу, чтобы меня били…

Мегрэ отвернулся. Он слышал, как щелкнули наручники, затем тяжелое дыхание, шаги, шум отодвигаемой мебели.

— Я не хочу, чтобы… Я не… На помощь, ко мне!

По–видимому, один из инспекторов закрыл ему рот ладонью или кляпом, потому что голос ослаб и наконец совсем умолк, шаги раздавались уже на лестнице…

Наступившее затем молчание казалось особенно тягостным. Первым движением комиссара было зажечь трубку. Потом он взглянул на разрытую кровать — одна из простыней лежала посреди комнаты. Рядом валялись старые туфли, халат упал на пол.

— Ваше мнение, Пардон?

— Вам придется трудно.

— Простите, что я впутал вас в это дело. Не очень красивая сцена.

Как будто вспомнив забытую подробность, доктор пробормотал:

— Он всегда страшно боялся смерти.

— Так!

— Каждую неделю он жаловался на новые недомогания и подолгу расспрашивал меня, опасно ли это. Он покупал медицинские книги. Наверно, их можно здесь найти.

Мегрэ действительно нашел книги в одном из ящиков комода, в некоторых из них лежали закладки.

— Что вы собираетесь делать? — спросил Пардон.

— В тюремной больнице им займутся. Что касается меня — я буду продолжать следствие. Прежде всего я хотел бы найти его сына.

— Вы думаете, что это он?

— Нет. Если бы Ален убил Дельтеля, ему бы не понадобился мой револьвер. Ведь в то утро, когда он пришел ко мне, преступление было уже совершено. Смерть произошла сорок восемь часов назад, значит, во вторник.

— Вы остаетесь здесь?

— На несколько минут — подожду инспекторов, которых пришлет Жанвье. Через час я получу от доктора Поля протокол вскрытия.

Немного позже появился Торранс в сопровождении двух коллег и экспертов с аппаратурой. Пока Мегрэ давал распоряжения, Пардон с озабоченным видом стоял в стороне.

— Вы идете?

— Конечно.

— Довезти вас домой?

— Я хотел бы заехать в тюремную больницу, но, возможно, мои коллеги там посмотрят на это косо.

— Наоборот. У вас есть какие–нибудь соображения?

— Нет. Я хотел бы еще раз взглянуть на него, сделать попытку поговорить. Странный случай.

Было приятно снова очутиться на улице и вдохнуть свежий воздух. Они доехали до набережной Орфевр, и Мегрэ заранее знал, что увидит больше освещенных окон, чем обычно. Роскошная спортивная машина Пьера Дельтеля все еще стояла у подъезда. Комиссар нахмурился, увидев журналиста Ломбра, караулившего в передней.

— Вас ждет брат Дельтеля. А для меня еще нет новостей?

— Еще нет, малыш.

Мегрэ назвал его так машинально. Жерар Ломбра был его ровесником.

Глава четвертая,

о последствиях бессонной ночи и неприятных встречах

Пьер Дельтель сразу же повел себя агрессивно. Пока Мегрэ давал распоряжения маленькому Лапуэнту, только что заступившему на дежурство, Дельтель стоял, прислонившись к письменному столу, и барабанил хорошо ухоженными ногтями по крышке серебряного портсигара.

Затем, когда Мегрэ остановил выходящего из комнаты Лапуэнта и попросил его послать рассыльного за пивом и сандвичами, Дельтель демонстративно–иронически улыбнулся.

— Наконец–то! — воскликнул он, когда дверь закрылась и комиссар сел за письменный стол.

Мегрэ смотрел на Дельтеля, как будто видел его первый раз.

— Я убежден, — начал Пьер Дельтель, — что вы считаете это убийством с целью ограбления или из–за женщины. В высших инстанциях вам, наверно, даны соответствующие инструкции, чтобы замять дело. Я должен вас предупредить, что…

— Садитесь, господин Дельтель. Но тот не садился.

— Я не люблю разговаривать с человеком, когда он стоит передо мной.

Голос Мегрэ звучал слегка устало и приглушенно. Верхний плафон был зажжен, а настольная лампа давала слабый зеленый свет; Пьер Дельтель в конце концов сел на стул, скрестил ноги, потом вытянул их и открыл рот, чтобы произнести новые колкие слова, но не успел этого сделать.

— Простая формальность, — прервал Мегрэ, протягивая руку, но не удостаивая его взглядом. — Покажите ваши документы.

Он тщательно изучил их, как это делает полицейский на границе, перелистывая и разглядывая со всех сторон.

— «Продюсер», — прочитал Мегрэ в графе «Профессия». — Вы выпустили много фильмов, господин Дельтель?

— Так сказать, я…

— Один фильм?

— Он еще не запущен, но…

— Если я правильно понял, вы пока еще ничего не выпустили. Вы находились у «Максима», когда я позвонил вам. Несколько раньше вы находились в ресторане «Фукэ». Вы занимаете меблированную квартиру в довольно комфортабельном доме на улице Понтье и являетесь владельцем роскошной машины.

Он рассматривал его с ног до головы, как бы оценивая покрой костюма, шелковую рубашку, обувь явно от дорогого сапожника.

— У вас есть личные доходы, господин Дельтель?

— Я не понимаю, к чему вы задаете мне эти…

— Вопросы, — закончил совершенно спокойно комиссар. — Просто так. Чем вы занимались до того момента, как ваш брат стал депутатом?

— Я работал по избирательной кампании.

— А до этого?

— Я…

— Вот именно. Короче говоря, уже несколько лет вы являетесь, так сказать, подручным вашего брата. Взамен он обеспечивал ваши потребности.

— Хотите унизить меня? Это входит в инструкции, которые вы получили? Сознайтесь, эти господа прекрасно знают, что произошло политическое убийство, и они приказали вам любой ценой скрыть правду. Там, наверху, я сразу это понял, потому и дожидался вас…

— Вы знаете убийцу?

— Мой брат им всем был в тягость, и они постарались… убрать его.

— Можете закурить. Сразу наступило молчание.

— Значит, по–вашему, ничего другого, кроме политического убийства?

— А вы знаете виновного?

— Здесь, господин Дельтель, вопросы задаю только я. У вашего брата были любовницы?

— Это известно всем. Он никогда не скрывал…

— И от жены тоже?

— У него не было оснований скрывать и от нее, так как они начали дело о разводе. Именно из–за этого Пат находится сейчас в Соединенных Штатах.

— Это она потребовала развода?

Пьер Дельтель заколебался.

— По какой причине?

— По–видимому, это перестало ее развлекать.

— Что — это? Ваш брат?

— Вы знаете американок?

— Я встречался с некоторыми.

— С богатыми?

— С богатыми тоже.

— В таком случае вы должны знать, что для них замужество до некоторой степени игра. Восемь лет назад Пат была проездом во Франции. Это было ее первое знакомство с Европой. Ей захотелось остаться, иметь собственный особняк в Париже, вести парижскую жизнь…

— И иметь мужа, играющего роль в этой парижской жизни. Она заставила вашего брата делать политическую карьеру?

— Ему самому всегда этого хотелось.

— И он только воспользовался средствами, которые предоставил ему брак. Вы сказали, что его жене все это надоело и она вернулась в Америку, чтобы потребовать развода. Но что бы тогда стало с вашим братом?

— Он продолжал бы делать карьеру.

— А средства? Обычно богатые американки предусмотрительно вносят в брачный контракт пункт о разделе имущества.

— Надеюсь, вы не предполагаете, что Андрэ принял бы от нее деньги. Я не понимаю, к чему ведут эти…

— Вам знаком этот молодой человек? Мегрэ протянул ему фотографию Алена Лагранжа. Пьер Дельтель взглянул на нее и поднял голову.

— Это убийца?

— Я вас спрашиваю, встречали ли вы его?

— Никогда.

— Знаете ли вы некоего Лагранжа, Франсуа Лагранжа?

Дельтель задумался, как будто это имя о чем–то ему говорило, как будто он пытался что–то припомнить.

— Кажется, в определенных кругах он известен под именем барона Лагранжа, — сказал Мегрэ.

— А, теперь я понял, о ком вы говорите. Обычно его называют просто бароном.

— Вы его близко знаете?

— Время от времени я встречаю его у «Фукэ» или в других местах. Случалось, я пожимал ему руку. Кажется, мы выпивали вместе по аперитиву…

— У вас деловые отношения?

— Слава богу, нет.

— А ваш брат был с ним знаком?

— По–видимому, в той же степени, что и я. Все так или иначе знают барона.

— Что вам о нем известно?

— Почти ничего. Это дурак, безобидный дурак, просто шляпа, он пытается втереться в общество.

— А кто он по профессии?

Пьер Дельтель ответил более наивно, чем ему бы хотелось:

— Разве у него есть профессия?

— Полагаю, он должен иметь средства к существованию. — Мегрэ чуть не добавил: «Не каждому дано иметь брата–депутата». Но не сказал, в этом не было больше надобности. Молодой Дельтель был уже укрощен, сам не замечая, насколько изменился его привычный тон.

— Занимается, должно быть, какими–то делами, он не единственный в этом роде. Один из тех типов, которые, держа вас за пуговицу, сообщают, что они вложили несколько сотен миллионов в новое предприятие, и заканчивается тем, что просят несколько франков на обед или на такси.

— Еще один вопрос. По какому поводу такой человек, как ваш брат, мог посетить квартиру такого человека, как барон?

— Он был у него?

— Вы мне не ответили.

— Мне кажется это невероятным.

— Всякое преступление в начале расследования всегда кажется невероятным.

В дверь постучали, он крикнул:

— Войдите!

Официант из пивной «У дофина» принес пиво и сандвичи.

— Не хотите ли, месье Дельтель?

— Благодарю.

— Благодарю — нет?

— Я как раз обедал, когда…

— Я вас больше не задерживаю. У меня есть ваш телефон. Возможно, что завтра или позднее вы мне не понадобитесь.

— В конечном счете вы отвергаете мысль о возможности политического убийства?

— Я ничего не отвергаю. Как видите, я работаю. Мегрэ снял телефонную трубку, подчеркивая, что разговор окончен.

— Алло, это вы, Поль?

Дельтель постоял в нерешительности и наконец, взяв шляпу, направился к двери.

— Запомните, что я этого так не оставлю… Мегрэ сделал рукой прощальный жест, как бы говоря: «До свидания, до свидания!» Дверь закрылась.

— У телефона Мегрэ. Ну что?.. Я так и предполагал… По вашему мнению, он был убит во вторник вечером, возможно, в течение ночи?.. Совпадает ли это? Почти…

Именно во вторник после полудня Франсуа Лагранж последний раз звонил доктору Пардону, чтобы удостовериться, что Мегрэ будет обедать у доктора в среду. В этот час он еще хотел встретиться с комиссаром и, вероятно, не только из простого любопытства. По–видимому, Лагранж не ждал визита депутата во вторник, но предвидел его появление в один из ближайших дней.

В среду утром сын Лагранжа Ален явился на бульвар Ришар–Ленуар такой испуганный, такой взвинченный, по словам мадам Мегрэ, что она пожалела его и взяла под свое крылышко.

Зачем приходил к нему молодой человек? Спросить совета? Присутствовал ли он при убийстве? Обнаружил ли он труп, который, возможно, еще не был спрятан в чемодан?

Во всяком случае, вид револьвера заставил его изменить решение; завладев оружием, он тихонько покинул квартиру и бросился к первому попавшемуся оружейнику, чтобы купить патроны.

Значит, у него была какая–то идея.

В тот же вечер его отец не пришел на обед к Пардонам. Вместо этого Лагранж отправился за такси и с помощью шофера сдал чемодан с трупом в камеру хранения Северного вокзала, после чего улегся в постель и объявил себя больным.

— А пуля, Поль?

Как Мегрэ и ожидал, пуля была выпущена не из его американского револьвера, что, кстати, было невозможно (оружие в момент убийства находилось у него дома), а из пистолета небольшого калибра — 6,35. Пуля, которая не причинила бы большого вреда, если бы не попала в левый глаз и не застряла в черепе.

— А что вы еще нашли? Желудок?

В желудке были найдены остатки плотного обеда, пищеварение только что началось. По мнению доктора Поля, это доказывало, что убийство произошло около одиннадцати часов вечера, — депутат Дельтель был не из тех, кто рано обедает.

— Благодарю вас, старина… Нет, спасибо, задача, которую мне придется решать, не относится к вашей специальности.

Мегрэ принялся за еду, один в своем кабинете, освещенном зеленоватым светом. Он был озабочен и чувствовал себя не в своей тарелке. Пиво показалось ему теплым. Он забыл заказать кофе и, вытерев губы, вынул из шкафа бутылку коньяку, налил себе стаканчик.

— Алло! Соедините меня с изолятором тюремной больницы.

Мегрэ удивился, услышав голос профессора Журна, лично приехавшего в больницу.

— Вы успели осмотреть моего подопечного? Что вы предполагаете?

Ему стало бы легче, если бы профессор высказался определенно, но старик Журн сразу ничего не решал. Вместо этого профессор произнес по телефону целую речь, пересыпанную специальными терминами. Шестьдесят процентов было за симуляцию, но пройдут еще недели, прежде чем будет установлен окончательный диагноз, конечно, если Лагранж не выдаст себя раньше.

— Доктор Пардон у вас?

— Он только что собрался уходить.

— А что делает Лагранж?

— Успокоился. Стал послушным. Позволил уложить себя в постель, разговаривает детским голосом, со слезами на глазах доверительно сообщил сиделке, что его хотели избить, что все его преследуют и что это продолжается всю жизнь…

— Я смогу увидеть его завтра утром?

— Когда угодно.

— Я хотел бы сказать несколько слов Пардону.

Он передал трубку доктору.

— Итак? — спросил Мегрэ.

— Ничего нового. Я не вполне разделяю мнение профессора, но он, конечно, более компетентен в этой области, я уже столько лет не занимаюсь психиатрией.

— А ваше личное мнение?

— Я хотел бы еще подумать, а потом высказаться. Слишком серьезный случай, чтобы судить поверхностно. Вы не поедете домой спать?

— Нет еще. Вообще маловероятно, чтобы мне удалось поспать сегодня ночью.

— Я вам больше не нужен?

— Нет, старина. Благодарю вас, извинитесь за меня перед вашей женой.

— Она уже привыкла.

— Моя тоже, к счастью.

Мегрэ поднялся, решив зайти на улицу Попинкур и узнать, что там делают его подчиненные. После того как был обнаружен пепел от сожженных документов, он не надеялся, что будут найдены какие–либо улики, но ему захотелось пошарить по углам квартиры. Он взял шляпу, и тут раздался телефонный звонок.

— Алло! Комиссар Мегрэ? Говорят с полицейского поста предместья Сен–Дени. Мне сказали, чтобы я позвонил вам на всякий случай. Говорит агент Лекер.

Чувствовалось, что агент страшно взволнован.

— Это по поводу молодого человека, фотографию которого нам вручили. Здесь у меня находится один тип… — Он запнулся и поправился: — Один человек, у которого только что на улице Мобеж отняли бумажник…

Очевидно, пострадавший находился рядом с агентом и Лекер старался подбирать выражения.

— Это один промышленник из провинции. Подождите… Из Клермон–Феррана… Он проходил минут тридцать назад по улице Мобеж, когда из темноты вышел человек и сунул ему под нос огромный револьвер. Точнее говоря, это был молодой человек… — Лекер что–то сказал тому, кто стоял рядом с ним. — Он говорит, совсем молодой человек, почти мальчик. Кажется, у него дрожали губы, и он с большим трудом произнес: «Ваш бумажник…»

Мегрэ нахмурился. В девяноста случаях из ста грабители говорят: «Твой бумажник!» По одному этому можно было узнать дебютанта.

— Когда пострадавший рассказал нам о молодом человеке, — продолжал Лекер не без самодовольства, — я тут же вспомнил о фотографии, которую нам вчера вручили, и показал ему. Он сразу его узнал… Что вы говорите?

Последний вопрос относился к промышленнику из Клермон–Феррана, который говорил так громко, что Мегрэ услышал:

— Я абсолютно в этом уверен!

— А что он сделал потом? — спросил Мегрэ.

— Кто?

— Грабитель!

И сразу же, как в испорченном радиоприемнике, два голоса произнесли одновременно:

— Он убежал.

— В каком направлении?

— По бульвару де ля Шапель.

— Сколько денег было в бумажнике?

— Около тридцати тысяч франков. Что мне делать? Вы хотите видеть пострадавшего?

— Пострадавшего? Нет. Запротоколируйте его показания. Минутку! Передайте ему трубку.

И сразу же раздался голос:

— Моя фамилия Грималь, Гастон Грималь, но я предпочел бы, чтобы моя фамилия не…

— Понятно. Я хотел только узнать, не бросилось ли вам в глаза что–нибудь особенное в поведении этого грабителя. Не спешите отвечать. Подумайте.

— Да я уже полчаса думаю. Все мои документы…

— Очевидно, их скоро найдут. Как выглядел грабитель?

— По–моему, он выглядит как мальчик из хорошей семьи.

— Вы были далеко от фонаря?

— Нет, не очень. Как отсюда до соседней комнаты. Он был так же испуган, как и я, настолько, что я даже хотел…

— Начать защищаться?

— Да. Потом я подумал, что легко может произойти несчастный случай, и…

— И ничего больше? Какой на нем был костюм?

— Темный, по–видимому синий.

— Измятый.

— Не знаю.

— Благодарю вас, господин Грималь. Я уверен, что еще до завтрашнего утра какой–нибудь патруль найдет ваш бумажник на тротуаре. Конечно, без денег.

Именно об этой детали Мегрэ забыл и теперь ругал себя за это. Ален Лагранж раздобыл револьвер, но у него было очень мало денег, если судить по образу жизни семейства на улице Попинкур.

Он стремительно вышел из кабинета и пошел в диспетчерскую. Там дежурили двое радистов.

— Пошлите общий вызов на все полицейские посты и в машины.

Не прошло и получаса, как все посты Парижа приняли приказ: «Немедленно донести комиссару Мегрэ обо всех вооруженных нападениях или попытках нападения, которые имели место за последние двадцать четыре часа. Срочно!»

Он повторил приказ, дал приметы Алена Лагранжа.

«Вероятно, еще находится в районе Северного вокзала и бульвара Шапель».

Мегрэ не вернулся сразу к себе в кабинет, а зашел в отдел, ведающий гостиницами.

— Проверьте, не останавливался ли где–нибудь Ален Лагранж. Вероятно, в дешевых отелях.

Это надо было выяснить. Ален не назвал себя, говоря с мадам Мегрэ. Возможно, что предыдущую ночь он провел в гостинице. Поскольку никто не знал его, он мог записаться под своим настоящим именем.

— Вы будете дожидаться ответа, господин комиссар?

— Нет. Пошлите мне ответ наверх.

С улицы Попинкур вернулись эксперты со своими аппаратами, а инспекторы еще остались в квартире. В половине первого ночи позвонил префект полиции.

— Что нового, Мегрэ?

— До сих пор ничего определенного.

— А газеты?

— Опубликуют только информацию. Но после первого утреннего выпуска я жду нашествия репортеров.

— Что вы думаете, Мегрэ?

— Пока еще ничего. Брат Дельтеля во что бы то ни стало хочет считать это убийство политическим. Я его любезно разуверил.

Затем позвонили начальник уголовной полиции и даже сам старший следователь Рато. Всем им плохо спалось в эту ночь. Что же касается Мегрэ, он не собирался ложиться.

В четверть второго раздался совершенно неожиданный звонок. На этот раз звонили не из района Северного вокзала, не из центра города, а из комиссариата Нейи.

Дело было так. Вернувшийся с дежурства полицейский, узнав о приказе Мегрэ, почесал затылок и проворчал:

— Может быть, лучше будет ему позвонить.

Он рассказал обо всем, что с ним случилось, дежурному сержанту. Сержант посоветовал ему обратиться к самому комиссару. Это был молодой агент, который работал в полиции всего несколько месяцев.

— Не знаю, заинтересует ли вас это, — сказал он, держа трубку так близко, что его голос оглушал Мегрэ. — Это произошло вчера. Я дежурил на бульваре Ришар–Валлас, около Булонского леса, почти напротив Багатель. Я первый раз дежурил в ночь… Там несколько совершенно одинаковых домов… Было около десяти часов утра. Я остановился, чтобы разглядеть большую машину иностранной марки, которую никогда раньше не видел… И вдруг позади меня из подъезда дома за номером 7–6 вышел молодой человек… Я не обратил на него внимания, потому что он спокойно шел по направлению к углу улицы. Потом я увидел взволнованную консьержку, которая выбежала следом… Оказывается, я с ней знаком, я с ней разговаривал, когда однажды относил повестку в этот самый дом одному из жильцов. Она меня тоже узнала… «Вы чем–то взволнованы», — сказал я ей. Она ответила: «Хотела бы я знать, что ему понадобилось в нашем доме». Она смотрела на молодого человека, который в этот момент как раз заворачивал за угол. «Он прошел мимо швейцарской, ни о чем не спросив, — сказала она, — подошел к лифту, остановился в нерешительности, а потом стал подыматься по лестнице. Так как я его видела в первый раз, я побежала за ним, спросила, к кому он идет. Удивленный и как будто испуганный, он ответил не сразу: «Я, по–видимому, ошибся номером дома…“ Агент продолжал:

— Консьержка говорит, он так странно посмотрел на нее, что она не посмела дальше расспрашивать. Но когда он вышел на улицу, она пошла за ним. Заинтересованный ее рассказом, я дошел до угла улицы Лоншан, где никого уже не было. Наверно, этот молодой человек бросился бежать. Мне ведь только что показали эту фотографию. Я не вполне уверен, но думаю, что это был он… Может быть, я зря вас побеспокоил. Сержант мне сказал…

— Вы очень хорошо сделали, что позвонили, — ответил Мегрэ.

Молодой агент не растерялся и назвал себя:

— Меня зовут Эмиль Лебраз.

Мегрэ вызвал инспектора Лапуэнта.

— Устал?

— Нет, патрон.

— Ты останешься здесь и будешь отвечать на телефонные звонки. Я надеюсь вернуться минут через сорок пять. Если будет что–нибудь срочное, позвони мне на бульвар Ришар–Валлас в Нейи, дом 7–6, консьержке, у нее должен быть телефон. Да, кстати, я выиграю время, если ты предупредишь ее, что мне нужно с ней поговорить. Она успеет встать и накинуть халат, пока я доеду.

Поездка по ночным пустынным улицам заняла немного времени, но, когда он позвонил, швейцарская была ярко освещена, и консьержка встретила его не в халате, а совершенно одетая.

В этом красивом доходном доме швейцарская была похожа на гостиную. В соседней комнате, куда дверь была полуоткрыта, спал ребенок.

— Господин Мегрэ, — пробормотала женщина, страшно взволнованная тем, что она принимает самого Мегрэ.

— Я очень сожалею, что пришлось вас разбудить. Я только хотел, чтобы вы взглянули на эти фотографии и сказали, нет ли среди них фотографии молодого человека, которого вы застали вчера утром на лестнице.

Он предусмотрительно захватил целую серию фотографий молодых людей приблизительно одного возраста. Консьержка ответила так же быстро, как промышленник из Клермона.

— Вот он, — сказала она, указывая на фотографию Алена Лагранжа.

— Вы абсолютно уверены?

— Невозможно ошибиться.

— Когда вы к нему обратились, он не сделал угрожающего жеста?

— Нет. Странно, что вы меня об этом спрашиваете, я тоже этого ждала. Скорее это было ощущение, понимаете? Я не хотела бы утверждать того, в чем не уверена. Когда он обернулся и посмотрел на меня, у меня что–то сжалось в груди. Если говорить все до конца, мне показалось, что он против меня что–то замышляет…

— Сколько в вашем доме жильцов?

— По две квартиры на этаже. Получается четырнадцать квартир на семь этажей. Но две сейчас пустуют… Одно семейство уехало три недели назад в Бразилию, это были бразильцы из посольства, а господин с шестого этажа умер двенадцать дней назад.

— Вы можете мне дать список жильцов?

— Это очень просто сделать. У меня есть готовый.

Чайник кипел на плитке, и, протянув комиссару отпечатанный листок, консьержка сочла нужным приготовить кофе.

Я подумала, что вы выпьете чашечку, в такой час… Мой муж, которого я, к несчастью, потеряла в прошлом году, не имел прямого отношения к полиции, но служил в Национальной гвардии.

— Здесь на первом этаже две фамилии — Дельваль и Трело.

Она рассмеялась.

— Дельвали — это импортеры, их контора находится на площади Виктуар, а господин Трело живет один. Вы его не знаете? Это комик из кино.

— Во всяком случае, молодой человек шел не к ним, поскольку, остановившись перед лифтом, он затем направился вверх по лестнице.

— На втором этаже налево, как указано в списке, живет господин Декэн, в настоящий момент он отсутствует. Отдыхает у своих детей, у них поместье на юге.

— Чем он занимается?

— Ничем. Он богатый человек. Вдовец. Очень вежливый, тихий.

— Направо Розетти?

— Итальянцы. Она красивая женщина. У них три человека прислуги да еще гувернантка для их годовалого малютки.

— Профессия?

— Месье Розетти — владелец автомобильной фирмы. Это его машину разглядывал полицейский, когда я вышла следом за молодым человеком.

— А на третьем? Простите, что я вас держу на ногах так долго.

— Не беспокойтесь. Два куска сахара, с молоком?

— Без молока. Спасибо. Меттеталь. А это кто?

— Тоже богатые люди, но у них не держится прислуга, потому что мадам Меттеталь всегда больна, всем на свете недовольна.

Мегрэ делал пометки на полях списка.

— На этом же этаже я вижу фамилию Боман.

— Куртье по бриллиантам. Сейчас в отъезде. Летний сезон. Я пересылаю ему почту в Швейцарию.

— На четвертом направо–Жанна Дебюль, одинокая женщина?

— Да, одинокая.

Консьержка произнесла это тоном, каким обычно женщина говорит о другой женщине, которую терпеть не может.

— Какого она типа?

— Трудно назвать это типом. Она уехала вчера около полудня в Англию. Я была удивлена, что она об этом не предупредила.

— Кого?

— Свою горничную, хорошую девушку, которая мне все рассказывает.

— А горничная сейчас наверху?

— Да. Она весь вечер сидела у меня, боялась идти спать. Она трусиха и боится оставаться одна в квартире.

— Вы говорите, что она была удивлена?

— Горничная? Да. Предыдущей ночью мадам Дебюль вернулась на рассвете, как это с ней часто случается. Заметьте, ее называют мадам, но я убеждена, что она никогда не была замужем.

— Возраст?

— Настоящий или тот, на который она претендует?

— И тот и другой.

— Настоящий мне известен, у меня в руках были ее документы, когда она сюда переезжала.

— Когда это было?

— Около двух лет назад. До этого она жила на улице Нотр–Дам–де–Лоретт. Короче говоря, ей сорок девять лет, но она претендует на сорок. Утром ей можно дать ее годы, вечером же, честное слово…

— У нее есть любовник?

— Она не совсем то, что вы подумали, иначе бы ее не держали в нашем доме. Управляющий очень строг на этот счет. Не знаю, как вам объяснить…

— Попытайтесь.

— Она из другого общества, чем остальные жильцы. Тем не менее и дурного ничего не заметно. Вы понимаете? Она не содержанка, например.

— У нее есть деньги?

— Она получает письма из своего банка и от своего биржевого маклера. Возможно, она вдова или разведенная, которая любит весело пожить.

— Она принимает у себя?

— Да, но не красавчиков, если вы это имели в виду. Ее поверенный в делах заходит время от времени, еще друзья, иногда пары. Но она сама скорее из тех женщин, которые выезжают, а не принимают у себя. По утрам лежит в постели до полудня. Днем ей случается выходить в город, одета всегда прекрасно, даже довольно строго. Затем возвращается, чтобы надеть вечерний туалет. Я открываю ей двери много позднее полуночи. Любопытные вещи рассказывает о ней горничная Жоржетта. Она тратит много денег. Одни ее меха стоят целое состояние, а на пальце всегда носит бриллиант, вот такой громадный. Но Жоржетта уверяет, что несмотря на это ее хозяйка очень скупая и большую часть времени тратит на проверку счетов.

— Когда она уехала?

— Около половины двенадцатого. Потому–то Жоржетта так и удивилась. Ей кто–то позвонил, и она сразу приказала принести ей расписание поездов.

— Это случилось после того, как молодой человек пытался проникнуть в дом?

— Да, после этого. Она даже не позавтракала и начала укладывать вещи.

— Много вещей?

— Нет, только чемоданы, ни одного кофра. Она вообще много ездила по свету.

— Почему вы так думаете?

— Потому что на ее чемоданах полным–полно наклеек, и все — роскошных отелей Довиля, Ниццы, Неаполя, Рима и других иностранных городов.

— Она не сказала, когда вернется?

— Мне не сказала. И Жоржетта ничего не знает.

— Приказала куда–нибудь пересылать ей почту?

— Нет. Она только позвонила на Северный вокзал и заказала билет на экспресс «Париж — Кале».

Мегрэ был поражен тем, что с самого начала этого дела с такой настойчивостью повторяются слова «Северный вокзал». В камеру хранения Северного вокзала Франсуа Лагранж сдал чемодан с телом депутата… В окрестностях Северного вокзала его сын совершил нападение на промышленника из Клермон–Феррана. Тот же самый Ален пробрался на лестницу дома на бульваре Ришар–Валлас, и вскоре после этого одна из живущих в этом доме женщин уехала с Северного вокзала. Что это — совпадение?

— Знаете, если у вас есть желание порасспросить Жоржетту, она будет просто счастлива. Так боится оставаться одна, что будет рада, если ей кто–нибудь составит компанию. — Консьержка подумала и добавила: — Особенно если это будете вы!

Но Мегрэ хотел сначала покончить со списком жильцов и терпеливо проверял одного за другим. На пятом этаже проживал продюсер, его имя встречалось на всех афишных тумбах Парижа. Этажом выше, прямо у него над головой, была квартира режиссера, также очень известного, и — какое совпадение! — на восьмом эгаже жил сценарист, который каждое утро занимался гимнастикой на балконе.

— Может быть, вы хотите, чтобы я пошла и предупредила Жоржетту?

— Я должен сначала позвонить по телефону.

Он позвонил на Северный вокзал.

— Говорит Мегрэ из уголовной полиции. Скажите, есть ли поезд на Кале около двенадцати ночи?

Нападение на промышленника на улице Мобеж произошло около половины двенадцатого.

— Есть, в ноль тринадцать.

— Экспресс?

— Да, тот самый, который в пять часов тридцать утра передает почту в Дувр. Он идет без остановок.

— Вы не помните, брал ли билет молодой человек? Он был один…

— Кассиры уже кончили работать и ушли домой.

— Благодарю вас.

Мегрэ позвонил в портовую полицию Кале и сообщил приметы Алена Лагранжа.

— Он вооружен, — добавил Мегрэ на всякий случай.

Затем допил кофе и, не долго раздумывая, сказал:

— Я поднимусь к Жоржетте. Предупредите ее.

На это консьержка ответила с лукавой улыбкой:

— Берегитесь! Она красивая девушка! — И добавила: — И любит красивых мужчин.

Глава пятая,

в которой горничная очень довольна собой, а Мегрэ к шести часам утра — страшно недоволен

У нее были румяные щеки и тяжелые груди, обтянутые розовой креповой пижамой, столько раз стиранной, что она стала почти прозрачной. В ее кругленькой со всех сторон фигурке было что–то незаконченное и непривычно яркий для Парижа румянец делал ее похожей на еще неоперившегося птенца. Когда она открыла дверь, он почувствовал запах постели и подмышек.

Мегрэ просил консьержку позвонить горничной и предупредить, что он придет. По–видимому, она спала, потому что, поднимаясь на четвертый этаж, он услышал, как в квартире пронзительно звонил телефон.

Ему пришлось ждать. Он не слышал разговора, аппарат был слишком далеко от входа. Потом раздались шаги, и она открыла дверь, ничуть не смущаясь и не потрудившись накинуть на себя халат. А может быть, у нее не было халата? Утром она вставала и сразу принималась за работу, а вечером, раздевшись, сразу ложилась спать. Она была белокурая, с растрепанными волосами, со следами помады на губах.

— Садитесь сюда.

Жоржетта провела его через холл, зажгла в гостиной высокий торшер и уселась на широкий диван нежно–зеленого цвета. Легкий ветер врывался в комнату через огромные окна и надувал занавески. Она разглядывала Мегрэ с тем серьезным выражением лица, которое бывает у детей, когда они смотрят на интересных взрослых, о которых им много рассказывали.

— Я вас представляла не совсем таким, — призналась она.

— А каким вы меня представляли?

— Не знаю. Вы гораздо лучше.

— Консьержка заверила меня, что вы не рассердитесь, если я поднимусь сюда и задам вам несколько вопросов.

— О моей хозяйке?

— Да.

Она не удивилась. Наверно, ее ничто не удивляло.

— Сколько вам лет?

— Двадцать два года, из них шесть я прожила в Париже. Можете начинать.

Он начал с того, что протянул ей фотографию Алена Лагранжа.

— Вы его знаете?

— Я его никогда не видела.

— Вы уверены, что он никогда не приходил к вашей хозяйке?

— Во всяком случае, с тех пор, как я живу здесь, никогда. Молодые люди не в ее вкусе, хотя, конечно, многие думают иначе.

— Почему думают иначе?

— Из–за ее возраста.

— Вы давно у нее служите?

— С тех пор, как она обосновалась здесь, значит, около двух лет.

— Вы не работали у нее, когда она жила на улице Нотр–Дам–де–Лоретт?

— Нет. Я пришла к ней в тот день, когда она переезжала.

— Вы застали ее прежнюю горничную?

— Нет, я ее даже не встретила. Как будто хозяйка начинала жить заново. Мебель, вещи — все было новое.

Она вложила в эти слова особый смысл, Мегрэ понял.

— Вы ее не любите?

— Она не из тех женщин, которых можно любить. А потом, ей на это наплевать.

— Что вы имеете в виду?

— Она любит только себя. Даже не старается казаться милой и разговаривает с вами только тогда, когда ей хочется поговорить.

— Вы не знаете, кто ей звонил, когда она внезапно решила уехать в Лондон?

— Нет. Она сама сняла трубку и не называла имени.

— Была удивлена, расстроена?

— Она никогда не показывает своих чувств.

— Вам совершенно неизвестно ее прошлое?

— Ничего, кроме того, что она жила на улице Нотр–Дам–де–Лоретт, что со мной не церемонится и что копается в счетах, выискивая ошибки.

Для горничной этот ответ был исчерпывающим.

— Короче, вы считаете, что она не настоящая дама?

— Конечно, нет. Я служила у настоящей светской дамы и понимаю разницу. И еще я работала неподалеку от площади Сен–Жорж у одной женщины, которая была на содержании.

— Жанна Дебюль тоже была на содержании?

— Если была, то раньше, не теперь. Она очень богатая женщина.

— У нее бывают мужчины?

— Ее массажист, он приходит через день, она с ним фамильярничает и называет его Эрнест.

— Между ними ничего нет?

— Это ее не интересует.

Пижамная кофточка Жоржетты была из тех, которые надеваются через голову, и, когда девушка откинулась на подушки, над поясом стала видна широкая полоса голого тела.

— Вам не помешает, если я закурю?

— Простите, — сказал он, — но у меня нет сигарет.

— Они там, на столике…

Она сочла вполне естественным, что он встал и подал ей пачку египетских сигарет, принадлежащих Жанне Дебюль. Пока он держал спичку, девушка неловко пыталась закурить, втягивая в себя дым, как это делают только начинающие. Она была очень довольна собой, ее разбудил такой знаменитый человек, как Мегрэ, и так внимательно ее слушает.

— У хозяйки много подруг и друзей, но они очень редко бывают здесь. Она им звонит и называет их большей частью по имени. Встречается с ними по вечерам на коктейлях, в ресторанах или ночных кабаре. Я часто думаю, что, наверно, раньше она содержала такой дом. Вы понимаете, что я хочу сказать?

— А какие люди приходят сюда?

— В основном ее поверенный в делах. Она принимает его всегда в своем кабинете. Он адвокат. Мэтр Жибон живет не в нашем районе, а в девятом округе. Она его знала раньше, когда сама жила там. Потом ходит еще один мужчина, помоложе, из банка, с ним она обсуждает помещение капитала. Это ему она звонит, когда надо дать приказ на биржу.

— А у вас бывает некий Франсуа Лагранж?

— Старый колпак? — Она смутилась и засмеялась. — Это не я его так зову. Это хозяйка. Когда я ей докладываю, что он пришел, она ворчит: «Опять этот старый колпак!» Это тоже показывает, какова она, правда? А он, когда приходит, всегда говорит: «Спросите мадам Дебюль, сможет ли она принять барона Лагранжа».

— И она его принимает?

— Почти всегда.

— Значит, часто?

— Скажем, раз в неделю. Бывают недели, когда он совсем не приходит, а бывает, что и два раза зайдет. На прошлой неделе приходил как–то два раза в один и тот же день.

— В котором часу?

— Всегда утром, около одинадцати часов. Кроме массажиста Эрнеста, он единственный, кого она принимает в постели. — И, заметив, какое это впечатление произвело на Мегрэ, горничная добавила: — Нет, это совсем не то, что вы думаете. Она даже для адвоката одевается. Я признаю, что она очень хорошо одевается, очень строго. Именно это меня так поразило с самого начала: то, как она себя ведет в постели, в спальне, и совсем по–другому, когда одета. Два совершенно разных человека. Совсем разная манера разговаривать, даже голос у нее меняется.

— Она гораздо вульгарнее в постели?

— Да. Не только вульгарнее. Не могу подобрать слова.

— И только одного Франсуа Лагранжа она так принимает?

— Да. Она кричит ему, в каком бы виде не находилась: «Входи уж». Как будто бы они старые друзья…

— …или старые сообщники?

— Возможно, и так. Пока я не уйду, они говорят только о пустяках. Он всегда осторожно садится на край кресла, как будто боится помять шелковую обивку.

— Он носит с собой портфель, какие–нибудь бумаги?

— Нет. Он видный мужчина. Не в моем вкусе, но в нем есть солидность.

— Вы никогда не слышали, о чем они говорят?

— С ней это невозможно. Она обо всем догадывается. У нее тонкий слух. А сама всегда подслушивает за дверью. Когда я говорю по телефону, можно быть уверенной, что она поблизости и шпионит за мной. А когда я хочу отнести письмо на почту, она говорит: «Кому это ты снова пишешь?» И я знаю, что она прочла адрес. Понимаете, что за человек?

— Понимаю.

— Я вам покажу одну вещь, такого вы, наверно, еще не видели. Может быть, вам это пригодится.

Она вскочила с дивана и бросила окурок в пепельницу.

— Идите за мной. Гостиную вы, значит, уже видели. Обставлена в том же вкусе, как и все остальные гостиные в этом доме. Здесь работал один из лучших парижских декораторов. Вот столовая, тоже в современном стиле. Погодите, я сейчас зажгу свет.

Затем она открыла еще одну дверь, щелкнула выключателем и посторонилась, чтобы показать ему спальню, всю затянутую белым шелком.

— А вот как она наряжается по вечерам… — В соседней комнате горничная распахнула стенные шкафы, провела рукой по аккуратно развешанным шелковым платьям.

— Вот. А теперь идите сюда.

Она пошла вперед по коридору, тонкий креп пижамы плотно обтягивал ее бедра. Открыла новую дверь и снова повернула выключатель.

— Вот! Смотрите!

Маленький кабинет помещался в глубине квартиры, и в нем не было ни малейшего следа женственности. Это был кабинет делового человека Металлическая стойка для бумаг была выкрашена в зеленый цвет, а позади вращающегося кресла возвышался огромный сейф последнего выпуска.

— Вот здесь она проводит дневные часы, принимает своего поверенного, человека из банка. Смотрите…

Девушка указала на стопку журналов «Биржевой вестник». Правда, рядом Мегрэ заметил программу бегов.

— Она носит очки?

— Только в этой комнате.

На бюваре с кожаными углами лежали большие круглые очки в черепаховой оправе.

Мегрэ машинально попытался открыть стойку для бумаг, но она была закрыта на ключ.

— Каждую ночь, вернувшись домой, она запирает драгоценности в сейф.

— А что там еще? Вы видели?

— В основном акции. Бумаги. И еще маленькая красная книжка, в которую она часто заглядывает.

Мегрэ взял с письменного стола телефонную книгу, одну из тех, в которую обычно записывают номера телефонов, когда хотят иметь их под рукой, и начал ее перелистывать. Он вполголоса повторял имена. Жоржетта объясняла:

— Молочник… Мясник… Скобяная лавка на авеню де Нейи… Сапожник хозяйки…

Когда вместо фамилии было записано одно имя, она удовлетворенно улыбалась.

— Ольга… Надин… Марсель…

— Ну, что я вам говорила?

Мужские имена тоже встречались, но их было гораздо меньше. Потом шли имена, которые не были известны горничной. В рубрике «Банки» было записано пять названий, в том числе американский банк на площади Вандом.

Он безуспешно искал имя Дельтеля. Правда, в книжке был записал один Андрэ и один Пьер, но были ли это депутат и его брат?

— После того как вы видели всю квартиру и ее туалеты, вы не ожидали, конечно, что у нее такой кабинет?

Желая доставить ей удовольствие, он сказал, что не ожидал.

— Может быть, хотите пить?

— Консьержка была так мила, что приготовила мне кофе.

— А может быть, выпьете рюмочку?

Она снова привела его в гостиную, погасив по дороге все лампы, и, как будто бы надеясь, что их разговор продлится еще долго, снова уселась на диван. Мегрэ отказался от предложенной рюмочки.

— Ваша хозяйка пьет?

— Как мужчина.

— Вы хотите сказать, много?

— Я никогда не видела ее пьяной, только один–два раза, когда она возвращалась на рассвете. Но она пьет виски сразу после кофе с молоком, а затем еще три–четыре рюмки. Вот почему я говорю, что она пьет, как мужчина. Она никогда не разбавляет виски водой.

— Она не говорила, где она остановится в Лондоне, в каком отеле?

— Нет.

— А сколько времени она там пробудет?

— Она ничего не говорила. Собралась за полчаса, оделась, уложила вещи.

— Как она была одета?

— В серый костюм.

— Взяла вечерние туалеты?

— Только два.

— Кажется, у меня нет больше вопросов, ложитесь наконец спать, а я пойду.

— Уже? Вы торопитесь?

Жоржетта, конечно, нарочно откидывалась на подушки, чтобы была видна полоска кожи между пижамной кофточкой и поясом.

— Вам часто приходится вести расследование по ночам?

— Случается. Она вздохнула.

— А я теперь не засну, раз уже проснулась. Конечно, не засну. Который час?

— Скоро три.

— В четыре уже начнет рассветать и птички запоют.

Он поднялся, досадуя, что приходится ее разочаровывать, и зная, что она еще надеется, что он не уходит, а только хочет подойти к ней поближе. Когда она увидела, что он направляется к двери, она тоже встала.

— Вы еще придете?

— Возможно.

— Приходите, когда угодно. Только дайте два коротких звонка, потом один длинный. Я буду знать, что это вы, и сразу открою. Когда я остаюсь одна, я никогда не открываю.

— Благодарю вас, мадемуазель.

Он снова почувствовал запах постели и подмышек. Тяжелая грудь задела его рукав с определенной настойчивостью.

— Желаю удачи! — сказала она вполголоса, когда Мегрэ вышел на площадку. И перегнулась через перила, чтобы посмотреть, как он будет спускаться по лестнице.

В уголовной полиции его ждал Жанвье, у которого был измученный вид после долгих часов, проведенных на улице Попинкур.

— Как дела, патрон? Он заговорил? Мегрэ отрицательно покачал головой.

— На всякий случай я оставил там Кара. Мы буквально перевернули вверх дном квартиру. Но безрезультатно. Вот единственное, что я могу вам показать.

Мегрэ сначала налил себе рюмку коньяку и передал бутылку инспектору.

— Увидите, это занятно.

В картонной обложке, сорванной со школьной тетради, были собраны газетные фотографии и вырезки. Мегрэ, нахмурившись, читал заголовки, просматривал тексты под лукавым взглядом Жанвье. Все вырезки без исключения были посвящены комиссару Мегрэ, многие статьи–семилетней давности. Отчеты расследований, печатавшиеся изо дня в день, краткие обзоры заседаний суда и даже приговоры.

— Вам ничего не бросается в глаза, патрон? Ожидая вас, я прочел их все от доски до доски.

Мегрэ сам кое–что заметил, но ему не хотелось об этом говорить.

— Честное слово, здесь отобраны те дела, в которых вы в той или иной степени выступаете в роли защитника обвиняемого.

Одна из статей даже называлась «Добродушный комиссар». Другая была посвящена показаниям Мегрэ, в которых каждая фраза комиссара говорила о сочувствии к обвиняемому молодому человеку. Еще более определенной была статья под заголовком «Человечность Мегрэ», напечатанная год назад в одном еженедельнике; статья разбирала не отдельный случай, а анализировала общие проблемы преступности.

— Ну, что вы об этом думаете? Подборка доказывает, что малый уже давно следит за вами, интересуется каждым вашим шагом, вашим характером.

Многие фразы были подчеркнуты синим карандашом, в особенности слова «снисходительность» и «понимание». Один абзац был целиком обведен карандашом, тот самый, в котором репортер, описывая последнее утро приговоренного к смертной казни, рассказывал, что последней просьбой осужденного, отказавшегося от священника, было желание поговорить с Мегрэ.

— Вам не кажется это занятным? На лице Мегрэ появилось сосредоточенное выражение, как будто эта находка навела его на новые мысли.

— Больше ты ничего не нашел?

— Счета. Неоплаченные, конечно. Барон весь в долгах. Даже угольщику должен с прошлой зимы. Вот фотографии жены Лагранжа с первым ребенком.

Снимок был плохой. Платье старомодное, прическа тоже. Молодая женщина печально улыбалась. Возможно, в эту эпоху грусть считалась признаком изысканности. Но Мегрэ готов был поклясться — любой человек при взгляде на эту фотографию понял бы, что женщина несчастна.

— В одном из шкафов я нашел ее платье из бледно–голубого шелка и картонку с детским приданым.

У самого Жанвье было трое детей, младшему не было еще года.

— А моя жена хранит только их первые башмачки. Мегрэ снял трубку.

— Изолятор тюремной больницы! — сказал он негромко. — Алло! Кто у телефона?

Это оказалась сестра, та рыженькая, с которой он был знаком.

— Говорит Мегрэ. Как Лагранж? Что вы сказали? Плохо слышно.

Она сказала, что больному сделали укол и он заснул почти сразу же после ухода профессора. Полчаса спустя, услышав слабый шум, она на цыпочках вошла в палату. Он плакал.

— Он с вами говорил?

— Я зажгла свет. На его щеках были следы слез. Лагранж молча, долго смотрел на меня. Мне показалось, что он хочет в чем–то признаться.

— Он вам показался нормальным? Она заколебалась.

— Не мне об этом судить.

— А что было дальше?

— Он хотел взять меня за руку.

— Он взял вас за руку?

— Нет. Он начал стонать, повторяя все одно и то же: «Вы не позволите им меня бить, не позволите?.. Я не хочу, чтобы меня били».

— Все?

— Под конец он стал волноваться, закричал: «Я не хочу умирать! Не хочу! Спасите меня!..»

Мегрэ повесил трубку, повернулся к Жанвье, который явно боролся со сном.

— Можешь идти спать.

— А вы?

— Я буду ждать до половины шестого. Нужно проверить, действительно ли мальчуган уехал в Кале.

— А для чего это ему понадобилось?

— Чтобы догнать кого–то в Англии.

В среду утром, украв у него револьвер, Ален раздобыл патроны. В четверг он вошел в дом на бульваре Ришар–Валлас, а через полчаса проживающая в этом доме Жанна Дебюль, знакомая его отца, которой кто–то позвонил по телефону, поспешно собралась и уехала на Северный вокзал.

Чем занимался мальчик днем? Почему он не уехал сразу? У него не было денег? Он мог их раздобыть только одним путем, для этого он должен был дождаться наступления темноты. Вряд ли было случайностью, что он ограбил промышленника из Клермон–Феррана вблизи Северного вокзала, незадолго до отхода поезда на Кале.

— Да, я совсем забыл сказать вам, что звонили по поводу бумажника. Его нашли на улице.

— На какой?

— На улице Дюнкерк. Опять вблизи вокзала.

— Без денег, конечно.

— До ухода позвони в паспортный стол. Спроси, выдавали ли они заграничный паспорт на имя Алена Лагранжа.

Мегрэ подошел к окну. Еще не рассвело, был тот холодный серый час, который наступает перед восходом солнца. Сена казалась почти черной в синеватом тумане; на катере, пришвартованном к набережной, матрос поливал палубу из шланга. Буксирный пароход бесшумно шел вниз по течению, чтобы забрать откуда–то баржи и нанизать их, как четки, на трос.

— Он просил паспорт одиннадцать месяцев назад, патрон. Он хотел поехать в Австрию.

— Значит, срок паспорта еще не истек. В Англию не нужна виза. Ты не нашел в его вещах паспорта?

— Нет.

— А костюмы?

— У него, вероятно, только один приличный костюм, в котором он ходит. В шкафу висел еще один, изношенный до дыр. И все носки дырявые.

— Иди спать.

— Вы уверены что я вам больше не понадоблюсь?

— Уверен. Здесь еще два дежурных инспектора.

Незаметно для самого себя Мегрэ задремал, сидя в кресле. Он проснулся от того, что возвращающийся вверх по течению буксир громко загудел, подходя к мосту. Открыв глаза, Мегрэ увидел розовое небо и сверкающие под лучами солнца изломы крыш. Он взглянул на часы, снял трубку.

— Соедините меня с портовой полицией Кале! Пришлось ждать. Полиция порта не отвечала. Наконец к телефону подошел запыхавшийся инспектор.

— Говорит Мегрэ из парижской уголовной полиции.

— Я в курсе дела.

— Ну что?

— Мы как раз заканчиваем проверку паспортов. Пароход еще не отошел. Мои коллеги там.

Мегрэ слышал гудки сирены отходящего почтового парохода.

— А молодой Лагранж?

— Мы его не нашли. Никого похожего. Было мало пассажиров. Проверить было легко.

— У вас имеется список тех, кто уезжал вчера?

— Сейчас поищу в соседней комнате. Подождете?

Вернувшись, он сказал:

— Во вчерашнем списке Лагранжа тоже нет.

— Дело не в Лагранже. Поищите некую Жанну Дебюль.

— Дебюль… Дебюль… Д… Д… Сейчас. Вот. Дома… Дазерг… Дебюль, Жанна–Луиза–Клементина, сорок девять лет, проживает в Нейи–сюр–Сен, номер 7–6, бульвар…

— Знаю. Какой адрес в Англии, она указала?

— Лондон, отель «Савой».

— Благодарю вас. Вы уверены, что Лагранж?..

— Можете быть спокойны, господин комиссар.

Мегрэ было жарко; может быть потому, что он всю ночь не спал, он был в дурном настроении и с видом человека, желающего кому–то отомстить, схватил бутылку коньяку. Потом нервно взял трубку телефона и проворчал:

— Ле Бурже.

— Повторите.

— Прошу соединить меня с аэропортом Ле Бурже. Он говорил хриплым голосом, телефонист заторопился.

— Говорит Мегрэ, из уголовной полиции.

— Инспектор Матье у телефона.

— Есть ли ночью самолеты на Лондон?

— Один в десять часов вечера, другой в двенадцать сорок пять ночи, первый утренний вылетел только что. Я слышу отсюда, как он набирает высоту.

— Достаньте, пожалуйста, список пассажиров

— Какого самолета?

— Двенадцать сорок пять ночи.

— Минутку.

Мегрэ редко бывал таким нелюбезным.

— Нашли?

— Да.

— Ищите Лагранжа.

— Хорошо… Лагранж, Ален–Франсуа–Мари…

— Благодарю вас.

— Вам больше ничего не нужно?

Но Мегрэ уже повесил трубку. Из–за этого проклятого Северного вокзала, который его прямо загипнотизировал, он не подумал о самолете, и в результате Ален Лагранж с его заряженным револьвером уже давно находится в Лондоне.

Пошарив по письменному столу, Мегрэ снова схватился за телефонную трубку.

— Отель «Савой» в Лондоне.

Его соединили почти сразу.

— Отель «Савой». Дежурный слушает.

Мегрэ устал повторять все одно и тоже — свое имя, звание.

— Скажите, не останавливалась ли у вас вчера некая Жанна Дебюль?

На это ушло гораздо меньше времени, чем на переговоры с полицией. Дежурный просто взглянул на висящий перед ним список прибывших.

— Да, месье, номер шестьсот пять. Хотите с ней говорить?

Мегрэ замялся.

— Нет. Взгляните еще, не прибыл ли к вам сегодня ночью некий Ален Лагранж?

Дежурный ответил почти сразу:

— Нет, месье.

— Я полагаю, что вы спрашиваете у вновь прибывших паспорта?

— Конечно. Согласно инструкции.

— Значит, Ален Лагранж не мог записаться под чужим именем?

— Только в том случае, если у него имеется фальшивый паспорт. Учтите, что полиция каждую ночь проверяет паспорта.

— Спасибо.

Ему оставалось позвонить еще в одно место, и этот звонок был особенно неприятен, тем более что придется воспользоваться своими слабыми школьными знаниями английского языка.

— Скотленд–Ярд.

Было бы чудом, если бы инспектор Пайк, которого он принимал во Франции, дежурил в этот час. Пришлось беседовать с неизвестным, который с трудом понял, кто с ним говорит, и отвечал гнусавым голосом.

— Некая Жанна Дебюль, сорока девяти лет, остановилась в отеле «Савой», номер шестьсот пять, — подбирая слова, произнес Мегрэ. — Прошу вас в течение нескольких ближайших часов следить за ней как можно осторожнее…

Далекий собеседник повторял последние слова Мегрэ с хорошим произношением, как будто каждый раз поправлял его.

— Возможно, что один молодой человек попытается посетить ее или встретиться с ней. Даю вам его приметы…

Перечислив приметы, он добавил:

— Он вооружен, «смит–вессон» специального образца. Это дает вам возможность арестовать его. Я пошлю вам его фотографии по бильдаппарату через несколько минут.

Но англичанин не понимал, и Мегрэ пришлось давать подробное описание, повторять одно и то же три–четыре раза.

— В конце концов, что вы от нас хотите?

Эта дотошность заставила Мегрэ пожалеть, что он позвонил в Скотленд–Ярд, ему захотелось ответить: «Ничего!»

Он был весь в поту.

— Я приеду сам, — наконец заявил он.

— Вы хотите сказать, что приедете в Скотленд–Ярд?

— Я приеду в Лондон.

— В котором часу?

— Еще неизвестно. У Меня нет расписания самолетов под рукой.

— Вы вылетите самолетом?

Мегрэ повесил трубку, возмущаясь и посылая ко всем чертям этого незнакомого инспектора, который, возможно, был славным парнем.

А что бы ответил Люкас инспектору Скотленд–Ярда, позвонившему в шесть часов утра и на дурном французском языке рассказавшему подобную историю?

— Это опять я. Соедините меня снова с Ле Бурже.

Самолет отправлялся в восемь пятнадцать. У него осталось время заехать домой, переодеться, даже побриться и проглотить завтрак. Мадам Мегрэ предусмотрительно не задавала никаких вопросов.

— Я не знаю, когда вернусь, — сказал он сердито, слабо надеясь, что она тоже рассердится и у него будет возможность сорвать на ком–нибудь свой гнев. — Я уезжаю в Лондон.

— Да.

— Приготовь маленький чемодан со сменой белья и дорожным несессером. Там, в ящике, наверно, осталось несколько фунтов стерлингов.

Зазвонил телефон. Мегрэ как раз надевал галстук.

— Мегрэ? Говорит Рато.

Старший следователь, который, конечно, провел ночь в собственной постели, был в это прекрасное солнечное утро в чудесном настроении и, поглощая кофе со свежими булочками, желал узнать новости.

— Что вы говорите?

— Я говорю, что мне некогда, что я сажусь на самолет и вылетаю в Лондон через тридцать пять минут.

— В Лондон?

— Вот именно.

— Что вы такого узнали, что…

— Простите, но я вешаю трубку. Самолет не ждет. — Мегрэ был в таком состоянии, что добавил: — Я буду посылать тебе открытки.

Само собой разумеется, что в ответ на это была повешена трубка.

Глава шестая,

в которой Мегрэ решается вдеть гвоздику в петлицу, но это не приносит ему удачи

Над французским побережьем самолет попал в облака, и пришлось подняться выше. Немного позже Мегрэ повезло. Через широкий просвет в тучах он увидел море, сверкающее, как рыбья чешуя, и суда, за которыми тянулся пенный след.

Сосед Мегрэ любезно нагнулся к нему и, указывая на меловые скалы, стал объяснять:

— Дувр…

Мегрэ поблагодарил его улыбкой. Между самолетом и землей стлалась легкая, почти прозрачная дымка; изредка путь самолета пересекало большое сияющее облако, которое быстро исчезало позади, и снова внизу виднелись зеленые пастбища, усеянные крошечными точками.

Вдруг земля опрокинулась, самолет шел на посадку, внизу был Кройдон. И внизу был мистер Пайк. Да, мистер Пайк приехал, чтобы встретить своего французского коллегу. Он ждал не на летном поле, хотя, безусловно, имел на это право, и даже не в стороне от толпы, нет, он терпеливо стоял в гуще встречающих, за барьером, который отделял пассажиров от встречающих, родственников и друзей.

Пайк не делал приветственных жестов и не размахивал носовым платком. Когда Мегрэ взглянул в его сторону, он ограничился кивком головы, точно так же по утрам он приветствовал своих товарищей по работе.

Прошло много времени с их последней встречи и, наверно, лет двенадцать с тех пор, как комиссар был в Англии.

С чемоданом в руке вслед за толпой Мегрэ вошел в здание аэровокзала и остановился около таможенников, а мистер Пайк скромно стоял за окном в своем темно–сером, несколько узковатом для него костюме, в черной фетровой шляпе и с гвоздикой в петлице.

Конечно, он мог зайти сюда и сказать чиновникам: «Это комиссар Мегрэ, который приехал к нам…»

Мегрэ сделал бы для него это в Бурже. Но он не сердился на Пайка, понимая, что с его стороны это — проявление особой деликатности. Мегрэ немножко стыдился, вспоминая свой утренний гнев на инспектора Скотленд–Ярда. Раз Пайк находится здесь, значит, тот человек не так плохо справился со своими обязанностями и даже проявил инициативу. Часы показывали половину одиннадцатого: чтобы вовремя приехать в Кройдон, Пайку пришлось выехать из Лондона рано утром.

Мегрэ вышел из аэровокзала. Сухая, жесткая рука протянулась ему навстречу.

— Как вы поживаете?

И Пайк продолжал говорить по–французски, что было большой жертвой с его стороны, так как он говорил плохо и очень страдал, делая ошибки.

— Надеюсь, что вы… будете… Как это перевести? Довольный… да, довольны этой чудесной погодой.

Мегрэ первый раз приехал в Англию летом и теперь пытался вспомнить, видел ли он когда–нибудь раньше настоящее солнце над Лондоном.

— Я предположил, что вы предпочтете ехать не в автобусе, а в машине.

Пайк ни слова не говорил о деле, из–за которого приехал Мегрэ, он не позволил себе ни одного намека, это также было проявлением особого такта. Они сели в «бентли» Скотленд–Ярда. Машину вел шофер в форме, педантично соблюдавший все правила движения: он ни разу не увеличил скорости и ни разу не поехал на красный свет.

— Красиво, не правда ли?

Пайк указал на ряд маленьких розовых домов, которые в плохую погоду показались бы жалкими, но сейчас под лучами солнца выглядели очень кокетливо. Перед каждым из них между входной дверью и решеткой находился ровно очерченный квадрат зеленого газона величиной не больше простыни.

Чувствовалось, что Пайк наслаждается видом лондонских предместий, в одном из которых жил он сам.

За розовыми домами последовали желтые, затем коричневые, потом снова розовые. Солнце пекло все сильнее, и в некоторых садиках заработали автоматические машины для поливки.

— Я чуть не забыл передать вам это.

Он протянул Мегрэ лист бумаги, на котором было написано по–французски:

«Ален Лагранж, девятнадцати лет, служащий, остановился в четыре часа утра в отеле «Гилмор“ против вокзала Виктории без багажа.

Спал до восьми часов, вышел.

Явился в отель «Астория“ и спросил о мадам Жанне Дебюль.

Затем направился в отель «Континенталь“, оттуда в отель «Кларидж“, задавал везде тот же самый вопрос.

По–видимому, обходит большие отели по алфавиту.

В Лондоне первый раз. Не говорит по–английски».

Мегрэ поблагодарил кивком головы, все больше досадуя на себя за дурные мысли в адрес неизвестного английского инспектора.

После длительного молчания и созерцания ряда одинаковых домов Пайк снова заговорил:

— Я взял на себя смелость заказать вам номер в отеле, поскольку сейчас у нас слишком много туристов.

Он протянул своему коллеге карточку отеля «Савой», на которой стоял номер комнаты. Мегрэ мельком взглянул и был поражен, увидев номер 604. Значит, они подумали даже о том, чтобы поместить его против номера Жанны Дебюль.

— Эта особа еще там? — спросил он.

— Она находилась там, когда мы выезжали из Кройдона. Я получил телефонное уведомление в ту минуту, когда ваш самолет приземлился.

Это было все. Пайк был явно удовлетворен, но не потому, что доказал Мегрэ оперативность английской полиции, а оттого, что мог наконец показать ему Англию, по–настоящему освещенную солнцем.

Когда они очутились на улицах Лондона и увидели большие красные автобусы, тротуары, заполненные женщинами в светлых платьях, Пайк не мог сдержаться и снова пробормотал:

— Не правда ли, красивое зрелище? Наконец, когда они уже подъехали к «Савою», Пайк сказал:

— Если вы не будете заняты, я смогу около часу заехать за вами, чтобы позавтракать вместе. А до этого времени я буду у себя. Звоните мне.

Он не провожал Мегрэ в отель. Шофер передал чемодан портье.

Узнал ли администратор отеля Мегрэ через двенадцать лет? Может быть, он знал его по фотографиям в газетах? Или это была просто профессиональная любезность? Или сыграло роль то, что номер был заказан Скотленд–Ярдом? Но, не дожидаясь вопроса, он протянул комиссару ключ.

— Вы хорошо долетели, месье Мегрэ?

— Очень хорошо. Благодарю вас.

Огромный холл, в котором в любое время дня и ночи было полно людей, сидящих в глубоких креслах, всегда производил на Мегрэ сильное впечатление. Направо продавали цветы. У каждого мужчины в петлице был цветок, и, вспомнив настроение Пайка, Мегрэ тоже купил себе красную гвоздику.

Он вспомнил, что бар находился налево. Ему хотелось пить. Он направился к стеклянной двери, которую тщетно пытался открыть.

— В одиннадцать тридцать, сэр.

Он помрачнел. За границей всегда так. Какие–то вещи тебя очаровывают, другие сразу же приводят в дурное настроение. Почему, черт возьми, нельзя выпить стакан вина раньше половины двенадцатого? Он не спал ночь. Кровь приливала к голове, и от жары он чувствовал легкое головокружение. А может быть, это от качки в самолете?

В тот момент, когда он направлялся к лифту, к нему подошел незнакомый человек.

— Эта дама только что приказала подать ей завтрак наверх. Мистер Пайк просил меня держать вас в курсе. Могу я остаться в вашем распоряжении?

Это был человек из Скотленд–Ярда. Мегрэ нашел его очень элегантным, — вполне подходящая фигура для этого роскошного отеля, — в петлице у него тоже был цветок. Только его гвоздика была белой.

— Молодой человек не появлялся?

— Пока еще нет, сэр.

— Будьте добры, последите за холлом и предупредите меня, когда он придет.

— Я полагаю, что пройдет еще много времени, сэр, пока он дойдет до буквы «С». Насколько мне известно, инспектор Пайк направил одного из моих товарищей в отель «Ланкастер».

Номер был просторным, с гостиной серо–жемчужного цвета и огромными окнами, выходящими на Темзу, по которой проходили катера, вроде парижских речных трамваев, с двумя палубами и толпящимися на них туристами.

Мегрэ было так жарко, что он решил принять душ и переменить белье. Он хотел позвонить в Париж, узнать новости о бароне, но потом передумал, оделся и вышел из комнаты. Номер 605 был напротив. Из–под дверей пробивался луч света, значит, там уже подняли занавески. Он хотел постучать, но услышал шум воды в ванной и, закурив трубку, принялся шагать по коридору. Проходящая мимо горничная с любопытством взглянула на него. По–видимому, она рассказала о нем в служебной комнате, потому что вскоре появился официант и, в свою очередь, начал его разглядывать.

Посмотрев на часы и увидев, что уже двадцать четыре минуты двенадцатого, Мегрэ вошел в лифт и очутился около дверей бара в ту минуту, когда его открывали. Другие джентльмены, которые ждали этой минуты, сидя в креслах холла, также устремились в бар.

— Шотландский?

— Пожалуйста.

— С содовой?

Гримаса Мегрэ явно говорила о том, что он не находит в этом напитке особого вкуса, и бармен предложил:

— Двойной, сэр?

Это было уже лучше. Он никогда даже не подозревал, что в Лондоне может быть так жарко. Он вышел на улицу, несколько минут постоял перед вращающейся дверью, снова взглянул на часы и направился к лифту.

Когда Мегрэ постучал в дверь 605–го, женский голос ответил:

— Войдите!

Наверно, она решила, что это официант за посудой, и повторила по–английски:

— Come in!

Он повернул ручку, дверь открылась. Он очутился в комнате, залитой солнцем, и увидел женщину в пеньюаре, сидящую перед зеркалом. Она даже не взглянула на него и продолжала расчесывать свои темные волосы, держа шпильки в зубах. Затем она увидела его в зеркале. Нахмурила брови.

— Что вам здесь надо?

— Комиссар Мегрэ из уголовной полиции.

— Разве это дает вам право врываться к людям?

— Вы сами попросили меня войти.

Было трудно определить ее возраст. Она, по–видимому, была очень красива в молодости, и следы этой красоты были еще видны. Вечером, при электрическом свете, она, наверно, могла произвести впечатление, если бы около губ не было этих жестких складок.

— Вы могли бы для начала вынуть изо рта трубку. Он неловко вынул трубку. Он забыл о ней.

— Затем, если вам надо поговорить со мной, спрашивайте сразу, что вам нужно. Я не совсем понимаю, какие вопросы могут быть у французской полиции ко мне… В особенности здесь.

Она все еще сидела к нему спиной, и это было неприятно. Она, конечно, знала об этом и продолжала сидеть, наблюдая за ним в зеркало. Стоя, он чувствовал себя слишком большим и громоздким. Постель была не убрана. На столе стоял поднос с остатками завтрака, и сесть можно было только на хрупкий диванчик, куда он вряд ли сумел бы втиснуть свое большое тело.

Мегрэ сказал, глядя на нее в зеркало:

— Ален в Лондоне.

Или она действительно была очень волевой, или же это имя ей ничего не говорило, она и глазом не моргнула.

Он продолжал в том же тоне:

— Ален вооружен.

— Значит, вы пересекли Ла–Манш для того, чтобы сообщить мне об этом? Ведь, насколько я понимаю, вы приехали из Парижа. Какое имя вы назвали? Я имею в виду ваше?

Он был уверен, что она играет комедию в надежде вывести его из себя.

— Комиссар Мегрэ.

— Из какого района?

— Из уголовной полиции.

— Вы ищете молодого человека по имени Ален? Его здесь нет. Обыщите номер, может быть, вас это убедит.

— Это он вас ищет.

— Почему?

— Именно это я и хотел узнать у вас.

На этот раз она поднялась, и он увидел, что она почти одного с ним роста. На ней был пеньюар из плотного шелка цвета сомон, который подчеркивал стройность ее хорошо сохранившейся фигуры. Она подошла к столику, взяла сигарету, закурила и позвонила метрдотелю. Он подумал, что она собирается выставить его вон. Но когда появился официант, она только сказала: «Шотландский без льда. И стакан воды».

Когда дверь закрылась, она обернулась к комиссару:

— Мне нечего больше вам сказать. Сожалею.

— Ален — сын барона Лагранжа.

— Возможно.

— Но Лагранж — ваш друг.

Она покачала головой, как человек, который испытывает жалость к собеседнику.

— Послушайте, месье комиссар, не знаю, зачем вы сюда приехали, но сейчас вы просто теряете время. По–видимому, произошла ошибка.

— Вас зовут Жанна Дебюль?

— Да, это мое имя. Вам показать паспорт? Он отрицательно качнул головой.

— Барон Лагранж систематически навещает вас в вашей квартире на бульваре Ришар–Валлас, а до этого, конечно, бывал у вас на улице Нотр–Дам–де–Лоретт.

— Я вижу, вы хорошо осведомлены. Объясните мне теперь, почему тот факт, что я была знакома с Лагранжем, заставляет вас преследовать меня в Лондоне?

— Андрэ Дельтель умер!

— Вы говорите о депутате?

— Он тоже был вашим другом?

— По–моему, я его ни разу не встречала. Я слышала много разговоров о нем, впрочем, как и все во время выборов. Возможно, я и видела его в каком–нибудь ресторане или ночном кабаре.

— Он убит.

— Судя по его манере заниматься политикой, он, наверно, имел много врагов.

— Убийство было совершено в квартире Франсуа Лагранжа.

В дверь постучали. Вошел официант, неся на подносе виски. Она выпила полную рюмку, как человек, привыкший пить каждый день, затем налила вторую и села на диван, держа ее в руке и запахнув полы своего пеньюара.

— И это все? — спросила она.

— Ален Лагранж, его сын, раздобыл револьвер и патроны. Он был в вашем доме за полчаса до вашего поспешного отъезда.

— Повторите, как вы сказали?

— По–спеш–но–го.

— Вы, по–видимому, уверены, что еще накануне я не собиралась ехать в Лондон?

— Вы никому об этом не сообщили.

— А вы сообщаете своей горничной о ваших планах? Вероятно, вы расспрашивали Жоржетту?

— Не важно. Ален был в вашем доме.

— Мне об этом не доложили. И я не слышала звонка.

— Потому что на лестнице его догнала консьержка, и он вернулся.

— Он сказал консьержке, что идет ко мне?

— Ален ничего не сказал.

— Вы это серьезно говорите, комиссар? Неужели вы проделали такое путешествие, чтобы рассказать мне весь этот вздор?

— Вам позвонил барон.

— В самом деле?

— Он рассказал вам о том, что произошло. А может быть, вы уже были в курсе?

Ему стало жарко. А она была неуловима, совершенно спокойная, подтянутая. Время от времени она делала глоток виски, не предлагая ему выпить и не предлагая сесть. Он стоял и чувствовал себя большим, неловким.

— Лагранж арестован.

— Это его дело и ваше, не так ли? А что он говорит?

— Он пытается доказать, что он сумасшедший.

— Он всегда был слегка сумасшедшим.

— И тем не менее он был вашим другом?

— Нет, комиссар. Поберегите ваше остроумие. Вы не заставите меня говорить по той простой причине, что мне нечего сказать. Если вы посмотрите мой паспорт, то увидите: мне приходится иногда проводить несколько дней в Лондоне. И я всегда останавливаюсь в этом отеле. Вам могут подтвердить в администрации. Что же касается этого бедняги Лагранжа, то я знаю его многие годы.

— При каких обстоятельствах вы с ним познакомились?

— Это вас не касается. Но тем не менее могу вам признаться, что обстоятельства были самые банальные, обычная встреча мужчины и женщины.

— Он был вашим любовником?

— Вы необычайно деликатны.

— Но он был вашим любовником?

— Предположим, что был один вечер, может быть, неделю, или даже целый месяц. Но ведь с тех пор прошло лет двенадцать — пятнадцать…

— Вы остались друзьями?

— А по–вашему, мы должны были переругаться или подраться?

— Вы его принимали по утрам в своей спальне, лежа в постели.

— Сейчас утро, постель не убрана, и вы находитесь в моей спальне.

— У вас с ним были общие дела? Она улыбнулась.

— Какие дела, боже мой? Разве вы не знаете, что все дела, о которых разглагольствовал этот старый колпак, существовали только в его воображении? Вы даже не потрудились выяснить, что он собой представляет? Зайдите к «Фукэ», «Максиму», в любой бар на Елисейских полях, и вас там просветят на этот счет. Для этого не стоило ехать на пароходе или лететь в самолете.

— Вы давали ему деньги?

— Разве это преступление?

— Много?

— Вы замечаете, как я терпелива? Еще четверть часа тому назад я могла выставить вас за дверь, потому что вы не имеете никакого права находиться здесь и задавать мне вопросы. И все же я последний раз повторяю, вы идете по неверному пути. Да, когда–то я знала барона Лагранжа, еще в те времена, когда он был представительным мужчиной и производил впечатление. Позже я встретила его на Елисейских полях, и он вел себя со мной так же, как со всеми остальными.

— То есть?

— Брал у меня деньги в долг. Наведите справки. Это человек, которому всегда не хватает несколько сотен тысяч франков, чтобы начать какое–то удивительное дело и разбогатеть в течение недели. Это означает, что у него нечем заплатить за аперитив, который он пьет, или за билет в метро, чтобы вернуться домой. И я поступала как все–давала ему деньги.

— И он преследовал вас даже дома?

— Разговор окончен.

— Тем не менее его сын разыскивает вас.

— Я его никогда не видела.

— Он в Лондоне, приехал ночью.

— Он здесь, в этом отеле?

Первый раз в ее голосе прозвучали беспокойство и неуверенность.

— Нет.

Он остановился. Надо было выбирать между двумя решениями. Он выбрал то, которое считал лучшим.

— В отеле «Гилмор», напротив вокзала Виктории.

— Как вы можете утверждать, что он разыскивает именно меня?

— Потому что с сегодняшнего утра он уже был во многих отелях и спрашивал вас. Он идет по алфавиту, меньше чем через час он будет здесь.

— Ну вот, тогда мы и узнаем, что ему от меня надо, не так ли?

Ее голос слегка дрожал.

— Он вооружен.

Она пожала плечами, встала и взглянула на дверь.

— Я думаю, мне надо поблагодарить вас за то, что вы меня оберегаете?

— У вас еще есть время.

— Для чего?

— Рассказать все.

— Вот уже полчаса, как мы с вами этим занимаемся. А теперь я вас попрошу покинуть меня, мне надо наконец одеться. — Она добавила, засмеявшись, но смех ее звучал нарочито: — Если этот молодой человек действительно нанесет мне визит, я должна быть готова!

Мегрэ вышел сгорбившись, ничего не сказав. Он был недоволен и ею и собой: ему ничего не удалось из нее вытянуть. У него было ощущение, что Жанна Дебюль одержала над ним верх. Когда дверь за ним закрылась, он постоял еще в коридоре. Ему хотелось узнать, звонит ли она кому–нибудь по телефону и вообще не предпринимает ли чего–нибудь.

К несчастью, горничная, та самая, которая видела, как он бродил по коридору, вышла из соседнего номера и уставилась на него. Смущенный, Мегрэ направился к лифту.

В холле он снова увидел агента Скотленд–Ярда, сидящего в одном из кресел, устремив взгляд на вертящуюся дверь. Мегрэ сел рядом.

— Ничего нового?

— Пока нет.

В этот час в холле было многолюдно. Машины беспрестанно останавливались перед отелем, из них выходили не только приезжие, но и лондонцы, которые заехали позавтракать или выпить стаканчик в баре. Все были очень оживлены. На лицах у них было то же восхищение прекрасной погодой, что и у Пайка. Посетители стояли группами. Около конторки дежурного тоже толпились люди. Женщины, сидя в креслах, ожидали своих спутников, с которыми затем проходили в ресторан.

Мегрэ вспомнил о втором подъезде, выходящем на набережную. Если бы он был в Париже!.. Все было бы так просто! Хотя Пайк и предоставил себя в его полное распоряжение, Мегрэ не хотел этим злоупотреблять. По сути дела, он боялся показаться смешным. Неужели Пайк чувствовал ту же унизительную неловкость, когда был во Франции?

Во Франции Мегрэ не остановило бы присутствие горничной в коридоре, как это произошло только что наверху. Он бы ей рассказал любую историю, даже просто заявил, что он из полиции, и продолжал бы наблюдение.

— Прекрасная погода, сэр.

Комиссара это уже начинало раздражать. Англичане слишком восхищались своим наконец–то появившимся солнцем. Они забыли обо всем остальном. Прохожие на улице шагали как во сне.

— Вы полагаете, что он придет, сэр?

— Вполне вероятно. «Савой» должен быть в его списке.

— Я опасаюсь, что Фентон не был достаточно ловок.

— Кто такой Фентон?

— Мой коллега, которого инспектор Пайк направил в отель «Ланкастер». Он должен был, так же как я здесь, сесть в холле и ждать, а после выхода молодого человека следить за ним.

— Он недостаточно опытен?

— Нет, сэр. Он очень хороший агент. Только он рыжий и с усами. Поэтому тот, кто увидел его один раз, запомнит навсегда.

Агент взглянул на часы и вздохнул. А Мегрэ в это время наблюдал за лифтами. Из одного вышла Жанна Дебюль в изящном летнем костюме. Она держалась совершенно спокойно. На губах у нее мелькала легкая улыбка женщины, которая чувствует себя красивой и элегантной. Мужчины смотрели на нее. Мегрэ заметил на ее руке большой бриллиант.

Непринужденно рассматривая посетителей, она прошла через холл, затем отдала ключи дежурному и остановилась. Она заметила Мегрэ. Не потому ли она играла эту сцену?

Позавтракать можно было в двух местах: в большом зале ресторана, который являлся продолжением холла — его застекленные стены выходили на Темзу, — и в grill–room, менее просторном и парадном, но там было больше народу, а из окон можно было видеть вход в отель.

Жанна Дебюль направилась в grill–room. Она сказала несколько слов метрдотелю, который услужливо проводил ее к маленькому столику у окна.

В ту же минуту агент произнес:

— Вот он…

Комиссар живо обернулся к вертящейся двери, но не увидел никого похожего на фотографию Алена Лагранжа. Он открыл уже рот, чтобы задать вопрос, но сразу заметил маленького человека с ярко–рыжими волосами и усами, входящего в холл.

Это был не Ален, а агент Фентон. Он поискал глазами своего коллегу, подошел к нему и, не догадываясь о присутствии Мегрэ, спросил:

— Он не приходил?

— Нет.

— Он вернулся в «Ланкастер». Я пошел за ним, он вошел в отель «Монреаль». Может, он меня заметил. Он раза два обернулся. А потом вдруг вскочил в такси. Я потерял не меньше минуты, пока достал другое. Объехал пять следующих по алфавиту отелей. Он ни в одном…

К Мегрэ подошел посыльный.

— Дежурный хочет поговорить с вами, — прошептал он.

Мегрэ пошел за ним. Дежурный в визитке, с цветком в петлице, держал в руке телефонную трубку. Он подмигнул Мегрэ, и комиссар сразу его понял. Затем он сказал в трубку:

— Передаю трубку нашему служащему, который в курсе дела.

Мегрэ взял трубку.

— Алло!

— Вы говорите по–французски?

— Да… Я говорю по–французски.

— Я хотел бы узнать, остановилась ли у вас мадам Жанна Дебюль.

— Кто спрашивает?

— Один из ее друзей.

— Вы хотите поговорить с ней? Я могу соединить вас с ее номером.

— Нет. Не надо…

Голос звучал издалека.

— Ее ключа нет на доске. Она должна быть у себя. Наверно, она скоро сойдет вниз.

— Благодарю вас.

— Не могу ли я…

Но Ален уже повесил трубку. Он был не так глуп. Должно быть, заметил, что за ним следят. И вместо того чтобы ходить в отели, он решил справляться по телефону из какого–нибудь бара или просто из автомата.

Дежурный протянул комиссару другую телефонную трубку.

— Снова вас, месье Мегрэ.

На этот раз звонил Пайк, который хотел узнать, не позавтракают ли они вместе.

— Лучше будет, если я останусь здесь, — сказал комиссар.

— Мои агенты работают успешно?

— Не совсем. Но это не их вина.

— Вы потеряли след?

— Он должен будет прийти сюда.

— Во всяком случае, я оставляю их в вашем распоряжении.

— Если разрешите, я оставлю одного, не Фентона.

— Оставьте Брайена. Он очень сообразительный. Может быть, увидимся вечером?

— Возможно.

Он вернулся к агентам, которые о чем–то беседовали и замолчали, когда он подошел. По–видимому, Брайен рассказал Фентону, что это сам Мегрэ, и рыжий был очень огорчен.

— Благодарю вас, месье Фентон. Я напал на след этого молодого человека. Сегодня вы мне больше не понадобитесь. Не выпьете ли стаканчик?

— Никогда не пью во время работы.

— А вас, месье Брайен, я попрошу пойти позавтракать в grill и сесть вблизи этой дамы в светлом костюме с голубыми цветочками. Если она выйдет из отеля, следите за ней.

Легкая улыбка скользнула по губам Брайена, смотрящего вслед уходящему товарищу.

— Положитесь на меня.

— Завтрак запишите на мой счет.

Мегрэ хотелось пить. Вот уже полчаса его мучила жажда. Ему было слишком жарко в глубоком кресле, он поднялся и начал бродить по холлу, чувствуя себя неловко среди людей, говорящих по–английски: они–то все были здесь на своем месте.

Сколько раз уже поворачивалась входная дверь, сквозь которую врывались солнечные лучи, освещая одну из стен! И сколько людей вошло в нее за это время! Они шли непрерывным потоком. Машины подъезжали и отъезжали, старые, комфортабельные лондонские такси, маленькие спортивные автомобили, «роллс–ройсы» и «бентли» с корректными шоферами.

От жажды у него пересохло в горле. Со своего места он видел бар, полный посетителей, бледное мартини, которое издали казалось таким свежим в запотевших стаканах, рюмки с виски в руках у мужчин, толпившихся у стойки.

Если он пойдет туда, то потеряет из виду входную дверь. Он подходил к бару, снова отходил, сожалея, что отправил Фентона, который мог бы несколько минут покараулить в холле.

Что касается Брайена, то он с аппетитом ел и пил. Мегрэ тоже захотелось есть. Со вздохом он уселся в кресло и вдруг увидел, что седой джентльмен, сидящий рядом, нажал кнопку, которую Мегрэ раньше не заметил. Несколько секунд спустя официант в белой куртке склонился перед ним.

— Двойной шотландский со льдом. Оказывается, это совсем просто. Ему не пришло в голову, что здесь могут обслужить в холле.

— То же самое подайте мне, — сказал Мегрэ. — Наверное, у вас нет пива?

— Есть, сэр. Какое пиво вы желаете?

В баре были любые сорта пива: голландское, датское, немецкое и даже экспортное французское, неизвестное Мегрэ.

Во Франции он заказал бы две кружки сразу, так ему хотелось пить. Здесь он не осмелился, и это приводило его в бешенство. Его унижало, что он стесняется. Разве официанты, метрдотели, посыльные, швейцары были здесь более внушительны, чем в роскошных отелях Парижа? Ему казалось, что все на него смотрят, что его сосед, седой джентльмен, критически его изучает.

Решится ли Ален Лагранж наконец прийти сюда или нет? Неожиданно, без всякой определенной причины, Мегрэ потерял веру в себя. Это случалось с ним и раньше. В конце концов, чем он здесь занимается? Он не спал всю ночь. Он пил кофе в швейцарской у консьержки. Затем выслушивал россказни толстой горничной в розовой пижаме, которая показывала ему полоску голого тела и старалась произвести на него впечатление.

А дальше? Ален Лагранж, стащивший у него револьвер, ограбил прохожего и затем на самолете отправился в Лондон. В изоляторе тюремной больницы барон симулирует сумасшествие. А может быть, он действительно сошел с ума?

Предположим, что Ален появится в отеле, что тогда делать Мегрэ? Мило заговорить с ним? Потребовать у него объяснения? А если он попытается сбежать? Если он начнет сопротивляться? Что подумают все эти англичане, радующиеся прекрасной погоде, увидя, как он атакует мальчишку? Возможно, они нападут на него самого.

Это уже однажды случилось с ним в Париже, в молодости, он тогда нес охрану общественного порядка. В ту минуту, когда он схватил за плечо карманника у входа в метро, тот закричал: «На помощь!» И толпа задержала Мегрэ до прихода полицейских.

Его все еще мучила жажда, но он долго не решался позвонить, наконец нажал белую кнопку, уверенный в том, что седой джентльмен будет считать его невоспитанным человеком, который пьет одну кружку за другой.

— Подайте мне…

Ему показалось, что за дверью мелькнул силуэт Алена, и он произнес машинально:

— Виски с содовой…

— Слушаюсь, сэр…

Но вошедший не был Аденом… Вблизи он совсем не походил на него и, кроме того, подошел к девушке, которая ждала его в баре.

Мегрэ все еще сидел в кресле, утомленный, с пересохшим горлом, когда Жанна Дебюль в полном блеске вышла в холл и направилась к выходу. На улице она остановилась, ожидая, пока швейцар подзовет для нее такси. Брайен последовал за ней с игривым видом и, проходя мимо, подмигнул Мегрэ. Казалось, он хотел сказать: «Будьте спокойны». Он сел в другое такси.

Будь Ален Лагранж хорошим мальчиком, он бы пришел теперь. Жанна Дебюль уехала. Значит, нечего было бояться, что он бросится к ней и разрядит пистолет. В холле стало меньше народу. Люди уже позавтракали. Порозовевшие от еды, они отправлялись по своим делам или шли прогуливаться по Пиккадилли и Риджент–стрит.

— Повторить, сэр?

— Нет. На этот раз я попрошу сандвич.

— Прошу простить, сэр. Нам запрещено подавать еду в холл.

Хоть плачь от злости.

— Тогда подайте, что хотите. Согласен и на виски!

Тем хуже. Он не виноват, что пьет.

Глава седьмая,

об одной плитке молочного шоколада и о кошке, которая однажды вечером взбудоражила весь квартал

Пробило три часа, потом половину четвертого и, наконец, четыре, а Мегрэ все еще сидел в холле, испытывая то чувство раздражения, которое бывает у людей после долгих дней предгрозовой жары, когда они становятся похожими на рыб, вынутых из воды.

Разница заключалась в том, что здесь он был единстсвенный в этом состоянии. В воздухе не чувствовалось даже намека на грозу, небо над Стрэндом было безоблачным, красивого голубого цвета, без малейшего лилового оттенка, и только изредка на нем появлялось легкое белое облачко, напоминающее пушинку, вылетевшую из перины.

Минутами Мегрэ ловил себя на том, что он с ненавистью смотрит на своих соседей. А затем его снова охватывало чувство собственной неполноценности, которое камнем давило на желудок и придавало комиссару вид скрытного и неискреннего человека.

Люди, окружавшие его, были слишком благополучными и уверенными в себе. Самым невыносимым из всех был дежурный администратор в элегантной визитке и безукоризненном пристежном воротничке, на котором не было ни единой пылинки. Он проникся к Мегрэ симпатией, а может быть, и жалостью и время от времени с видом сообщника улыбался, как бы желая ободрить его. Казалось, он хочет сказать через головы снующих взад и вперед туристов: «Мы с вами жертвы профессионального долга. Может быть, я чем–нибудь смогу помочь вам?»

Мегрэ хотелось ответить: «Принесите мне сандвич». Ему хотелось спать. Ему было жарко. Он умирал от жажды. Когда после трех часов он снова позвонил, чтобы заказать кружку пива, официант был так шокирован, как будто Мегрэ снял в церкви пиджак и остался в одних подтяжках.

— Сожалею, сэр. Бар закрыт до половины шестого, сэр!

Комиссар проворчал:

— Дикари!

Минут через десять он смущенно обратился к посыльному, самому молодому и менее важному, чем все остальные:

— Не сможете ли вы купить мне плитку шоколада?

Он не мог больше выдержать без еды. Он засунул плитку молочного шоколада в карман и, отламывая маленькие кусочки, незаметно съел ее. Не правда ли, сидя здесь, в холле роскошного отеля, он походил на французского полицейского, каким его обычно изображают парижские карикатуристы? Мегрэ заметил, что, изучая себя в зеркале, чувствует тяжеловесным, плохо одетым. Вот Пайк не походил на полицейского, скорее у него был вид директора банка. Нет, вернее, заместителя директора. Или безупречного чиновника, доверенного лица начальника.

Интересно, стал бы Пайк ждать и сидеть здесь, в холле, как Мегрэ, не зная даже, произойдет что–либо или нет?

Без двадцати четыре дежурный сделал ему знак.

— Вас вызывает Париж. Я думаю, вы предпочтете говорить отсюда.

Направо от холла была комната, в которой стояли телефонные кабины, но оттуда он не сможет следить за выходом.

— Это вы, патрон?

Было очень приятно услышать голос славного Люкаса!

— Что нового, старина?

— Нашли пистолет, которым было совершено убийство. Я подумал, что вас надо предупредить.

— Рассказывай.

— Сегодня днем, около двенадцати, я решил наведаться к старику.

— На улицу Попинкур?

— Да. На всякий случай я пошарил по углам. Ничего не нашел. Потом, услышав, что во дворе плачет ребенок, высунулся из окна. Вы помните, что квартира находится на самом верху и что потолок там довольно низкий. По карнизу проходит желоб для дождевой воды, и я заметил, что до этого карниза можно достать рукой.

— Пистолет был в желобе?

— Да. Точно под самым окошком. Маленький, бельгийской фирмы, очень красивый, и на нем выгравированы инициалы «А. Д.».

— Андрэ Дельтель?

— Совершенно верно. Я справился в префектуре. У депутата было разрешение на ношение оружия. Номер совпадает.

— Стреляли из него?

— Мне только что звонил эксперт, сообщил результаты. Я как раз ждал его ответа, чтобы вам позвонить. Он подтверждает.

— Отпечатки?

— Есть. Покойного и Франсуа Лагранжа тоже.

— Больше ничего не произошло?

— Дневные газеты выпустили целые полосы. В коридоре полно репортеров. Мне, кажется, что один из них разнюхал о вашем отъезде в Англию и тоже вылетел. Старший следователь звонил несколько раз, он интересуется, есть ли от вас новости.

— Все?

— У нас чудесная погода.

И он туда же!

— Ты завтракал?

— Основательно, патрон.

— А я нет! Алло! Не разъединяйте, мадемуазель. Ты слушаешь, Люкас? Я хочу, чтобы ты на всякий случай поставил людей около дома 7–6 на бульваре Ришар–Валлас. Потом порасспроси шоферов такси, не отвозил ли кто–нибудь из них Алена Лагранжа… Слушай внимательно! Речь идет о сыне, фото у тебя есть…

— Понял, патрон!

— Надо узнать, не отвозил ли его какой–нибудь таксист в четверг утром на Северный вокзал.

— А я думал, что он вылетел ночью самолетом, — сказал Люкас.

— Не важно. Скажи шефу, что позвоню ему, как только будут новости.

— Вы еще не нашли парнишку?

Мегрэ предпочел промолчать. Ему было неприятно признаваться, что он говорил с Аленом по телефону, что в течение нескольких часов следил за каждым его шагом и до сих пор дело не сдвинулось с мертвой точки.

Ален Лагранж с украденным у Мегрэ огромным револьвером в кармане находится где–то поблизости, а комиссару ничего больше не оставалось, как сидеть в холле и ждать, разглядывая проходящих мимо людей.

— Ну, до свидания, Люкас.

Веки отяжелели. Он не решался больше садиться в кресло, так как боялся задремать. Его подташнивало от шоколада.

Он вышел на улицу подышать воздухом.

— Такси, сэр?

Он не имел права взять такси, он не имел права пойти погулять, он имел только одно право — сидеть здесь и изображать из себя идиота.

— Чудесный день, сэр!

Он не успел вернуться в холл, как его личный враг дежурный с улыбкой на губах протянул ему телефонную трубку:

— Вас, месье Мегрэ. Звонил Пайк.

— Я только что получил известие от Брайена, передаю его вам.

— Благодарю вас.

— Эта дама доехала до Пиккадилли–Серкус, отпустила такси и пешком прошлась по Риджент–стрит, останавливаясь у витрин. По–видимому, она никуда не спешила. Она зашла в несколько магазинов, сделала покупки, которые велела отослать в отель «Савой». Хотите получить список?

— А что она покупала?

— Белье, перчатки, обувь. Затем она вернулась по Олдбон–стрит на Пиккадилли и полчаса тому назад зашла в кино. Она до сих пор находится там. Брайен продолжает следить за ней.

Еще одна неприятная деталь, на которую при других обстоятельствах он бы не обратил внимания, а теперь разозлился: вместо того, чтобы позвонить ему, Брайен позвонил своему непосредственному начальнику.

— Пообедаем вместе?

— Не знаю. Начинаю сомневаться, что мне удастся освободиться.

— Фентон страшно огорчен, что так получилось.

— Он не виноват.

— Если вам нужен кто–нибудь из моих людей… Или несколько человек…

— Благодарю.

Куда девался этот скотина Ален? Неужели Мегрэ все время ошибался?

— Вы можете соединить меня с отелем «Гилмор»? — спросил он, закончив разговор с Пайком. По выражению лица дежурного он понял, что это отель не первого класса. На этот раз ему пришлось говорить по–английски. Человек, подошедший к телефону, не понимал ни одного слова по–французски.

— Возвращался ли в течение дня в отель господин Ален Лагранж, приехавший сегодня утром?

— Кто говорит?

— Комиссар Мегрэ из парижской уголовной полиции.

— Будьте добры подождать. Не вешайте трубку. К телефону подозвали другого служащего, судя по солидному голосу, более ответственного.

— Простите. Директор отеля «Гилмор» слушает вас.

Мегрэ снова отрекомендовался.

— По какой причине вы задаете подобный вопрос?

Пришлось пуститься в объяснения, которые привели к полной путанице, потому что Мегрэ не мог подобрать соответствующие слова. В конце концов дежурный взял у него трубку из рук.

— Разрешите?

Ему понадобилось сказать всего две фразы, в которых упоминался Скотленд–Ярд. Когда дежурный повесил трубку, он просто сиял от удовольствия.

— Эти люди всегда не доверяют иностранцам. Директор «Гилмора» сразу же хотел вызвать полицию. Молодой человек взял ключ и поднялся к себе в номер около часу дня. Но он там оставался недолго. Позже горничная, которая убирала на этом этаже в соседнем номере, заявила, что ее ключи, которые она оставила в дверях, исчезли. Это имеет для вас интерес?

— Да.

Такая история несколько меняла его представление о юном Алене. Мальчик, по–видимому, поразмышлял и решил, что если служебный ключ горничной открывает все двери в его отеле, возможно, он подойдет к замкам другого отеля.

Мегрэ снова сел. Взглянул на часы — пять часов. Внезапно он вскочил и подошел к конторке.

— Могут ли служебные ключи отеля «Гилмор» подойти к дверям вашего отеля?

— Абсолютно исключается.

— Будьте любезны узнать, не пропали ли у кого–нибудь из ваших людей ключи, — попросил Мегрэ.

— В таком случае они сообщили бы старшей дежурной по этажу, а она, в свою очередь… минутку…

Он закончил разговор с одним джентльменом, который желал переменить номер, так как в его комнатах слишком много солнца, затем исчез в соседнем кабинете, откуда послышалось несколько телефонных звонков.

Когда дежурный вернулся, у него уже не было покровительственного вида, и настроение явно омрачилось.

— Вы были правы. Связка ключей служебного назначения пропала. На шестом этаже.

— Таким же образом, как в «Гилморе».

— Да. Таким же образом. Горничные имеют привычку, несмотря на строгую инструкцию, оставлять ключи в дверях.

— Как давно это случилось?

— Полчаса назад. Вы полагаете, что это приведет к неприятностям?

И он с озабоченным видом оглядел холл, как капитан, несущий ответственность за свой корабль. Необходимо любой ценой избежать неприятных случайностей, которые могут омрачить блеск такого прекрасного дня.

Во Франции Мегрэ просто сказал бы ему: «Дайте мне другой служебный ключ, я иду наверх. Если вернется Жанна Дебютть, задержите ее ненадолго и предупредите меня». Здесь это было невозможно. Он был уверен, что ему не разрешат без специального ордера войти в помещение, сданное другому человеку.

У него хватило осторожности побродить еще немножко по холлу. Затем он решил дождаться открытия бара, это было делом нескольких минут, и, не обращая больше внимания на входную дверь, он подошел к стойке и выпил две полные кружки.

— У вас жажда, сэр?

— Да!

Это «да» было достаточно веским, чтобы уничтожить улыбающегося бармена. Мегрэ сделал обходной маневр: покинул холл незаметно для дежурного и поднялся на лифте, волнуясь при мысли, что весь его план зависит от настроения горничной.

Длинный коридор был совершенно пуст. Мегрэ шел медленно, затем остановился, стал ждать и вдруг увидел, что дверь одной из комнат открылась, из нее вышел лакей в полосатой жилетке, держа в руках пару туфель.

Тогда с уверенным видом туриста, насвистывая сквозь зубы, Мегрэ подошел к 605–му номеру и начал шарить по карманам с растерянным выражением лица.

— Valet, please!

— Jes, sir.

Он продолжал искать.

Лакей был другой, не тот, что утром. Наверно, они уже сменились.

— Вы не можете мне открыть дверь? Иначе мне придется снова спускаться вниз за ключом.

Лакей не почувствовал ловушки.

— С удовольствием, сэр.

Он открыл дверь, к счастью не заглянув в комнату, где висел дамский пеньюар.

Мегрэ закрыл за собой дверь, вытер пот со лба, дошел до середины комнаты и сказал обычным голосом, как если бы рядом находился собеседник:

— Ну вот!

Он не стал заходить в ванную, хотя дверь туда была полуоткрыта, не стал искать в стенных шкафах. В глубине души он был очень взволнован, но по его виду и даже голосу об этом невозможно было догадаться.

— Наконец–то мы встретились, малыш. Теперь мы сможем поболтать спокойно.

Он тяжело опустился на хрупкий диванчик, скрестил ноги, вынул из кармана трубку и закурил. Он был абсолютно уверен, что Ален Лагранж спрятался в одном из шкафов, а может быть, забрался под кровать.

Он также знал, что юноша вооружен, что он очень импульсивен, что нервы его натянуты до предела.

— Единственное, о чем я тебя прошу: не делай глупостей.

Ему показалось, что со стороны кровати послышался легкий шорох. Но он не нагнулся.

— Однажды, — сказал он, как будто продолжая рассказывать интересную историю, — я стал очевидцем одной занятной сцены, произошло это около моего дома на бульваре Ришар–Ленуар. Был летний вечер, днем было очень жарко, вечер тоже был теплый, и весь квартал вышел на улицу.

Он говорил медленно, и если бы кто–нибудь вошел внезапно в комнату, то, безусловно, принял бы его по крайней мере за чудака.

— Я не помню, кто первый увидел кошку. Кажется, маленькая девочка, которой в этот час давно полагалось быть в постели. Уже стемнело. И вдруг она показала на дерево, там что–то чернело. Как всегда, прохожие стали останавливаться. Из окна, у которого я стоял, было видно, как они размахивали руками, о чем–то споря. Толпа все увеличивалась. В конце концов под деревом собралось человек сто, и я тоже отправился вниз, чтобы узнать, что случилось.

Он остановился, потом сказал:

— Мы здесь с тобой вдвоем, это проще. Оказалось, что зеваки столпились на бульваре из–за кошки, большой бурой кошки, которая притаилась на самом краю ветки. Кошка казалась страшно испуганной. Она, наверно, не заметила, как забралась так высоко. Она боялась пошевелиться, не решалась повернуться. И не решалась спрыгнуть. Женщины, подняв головы кверху, громко жалели ее. Мужчины пытались найти способ, как выручить кошку из беды.

«Я принесу лестницу», — заявил ремесленник, живший напротив.

Поставили лестницу. Он влез на нее. Не хватало метра, чтобы достать до ветки, но при виде его протянутой руки кошка начала злобно фыркать и попыталась броситься на него. Один мальчишка предложил:

«Я влезу на дерево».

«Нет. Ветка тебя не выдержит».

«Я ее раскачаю, а вы натяните внизу простыню».

Вероятно, он видел в кино, как это делали пожарники.

Событие становилось захватывающим. Консьержка принесла простыню. Мальчишка раскачал ветку, а несчастное животное всеми когтями вцепилось в нее, бросая вниз обезумевшие взгляды. Все вокруг жалели ее.

«Надо достать лестницу повыше…»

«Осторожней! Может быть, она бешеная. Смотрите, у нее вся морда в крови».

И верно, морда была в крови. Кошку все жалели и в то же время боялись. Понимаешь? Ни один человек не шел спать, все хотели узнать, чем кончится эта история с кошкой. Как ей было объяснить, что ей не угрожает опасность, что она может прыгнуть вниз на натянутую простыню? Или что ей нужно только обернуться и пойти по ветке назад?

Мегрэ ждал, что сейчас раздастся вопрос: «Чем же это кончилось?»

Но никто его не спросил, и он продолжал:

— В конце концов ее поймали: один очень высокий и худой парень залез на дерево, вытянулся вдоль ветки и тростью столкнул кошку вниз прямо на простыню. Но когда простыню открыли, животное стремительно выпрыгнуло, мелькнуло, перебежав улицу, и скрылось в подвале. Вот и все.

На этот раз он был уверен, что под кроватью послышался шорох.

— Кошка боялась, потому что не знала, что никто не хочет причинить ей зла.

Молчание. Мегрэ курил трубку.

— Я тоже не хочу причинять тебе зла. Не ты убил Андрэ Дельтеля. Что касается моего револьвера, то это дело несерьезное. Кто знает? В твоем возрасте, в том состоянии, в котором ты находился, возможно, я сделал бы тоже самое. В конце концов это моя ошибка. Конечно, моя. Если бы в тот день я не зашел в бар и вернулся бы домой на полчаса раньше, то застал бы тебя у нас.

Он говорил спокойно, негромко.

— И все было бы иначе. Ты бы просто рассказал все, что собирался мне рассказать. Ведь ты же пришел ко мне, чтобы поговорить, правда? Тебе было вовсе неизвестно, что на камине валяется револьвер. Ты хотел рассказать мне всю правду и просить меня помочь твоему отцу.

Он помолчал довольно долго, чтобы его слова проникли в сознание молодого человека.

— Можешь не выходить. Это не обязательно. Нам и так с тобой хорошо. Я только советую тебе быть осторожнее с пистолетом. Это специальная модель, которой очень гордится американская полиция. Спусковой крючок так чувствителен, что достаточно слегка коснуться его, и раздастся выстрел. Я им никогда не пользовался. Это просто сувенир, понимаешь? Он вздохнул.

— А теперь давай представим на минутку, что бы ты мне сказал, если бы я вовремя пришел завтракать. Конечно, тебе пришлось бы рассказать о трупе… Погоди… Мы же с тобой никуда не спешим… Во–первых, я предполагаю, что тебя не было дома во вторник вечером, когда Дельтель пришел к твоему отцу… Если бы ты был дома, все произошло бы иначе. Ты пришел, когда все уже было кончено. Возможно, тело было спрятано в той комнате, где у вас хранятся старые вещи, а может, оно уже лежало в чемодане. Твой отец тебе ничего не сказал. Я готов держать пари, что вы мало рассказываете друг другу. Правда?

Он поймал себя на том, что ждет ответа.

— Хорошо! Возможно, ты что–то заподозрил, возможно, что и нет. Во всяком случае, утром ты обнаружил труп, и ты промолчал. Трудно, очень трудно заговорить об этом с собственным отцом.

Твой же отец был совершенно подавлен, болен.

И тогда ты вспомнил обо мне, потому что читал все те газетные вырезки, которые собирал твой отец. Слушай! Вот что бы ты мне сказал:

«В нашей квартире лежит труп. Я не знаю, что произошло, но я хорошо знаю своего отца. Во–первых, у нас в доме никогда не было оружия». И это была бы правда, потому что — я готов держать пари — у вас в доме никогда не было оружия, не так ли? Я мало знаю твоего отца, но я уверен, что он очень боится револьверов. А потом бы продолжал: «Мой отец — человек, который не способен причинить зло другому человеку. Несмотря на это, теперь его обвинят. А он не скажет правды, потому что в это дело замешана женщина».

Если бы все произошло так, я, конечно, помог бы тебе. Мог бы с тобой вдвоем добиться истины. Сейчас я уже почти уверен, что эта женщина скоро очутится в тюрьме.

Надеялся ли Мегрэ, что именно сейчас ему ответят? Он вытер мокрое лицо, ожидая реакции, но ничего не произошло.

— Я довольно долго беседовал с твоей сестрой. Я думаю, что ты ее не очень любил. Она эгоистка, думает только о себе. Я не успел повидать твоего брата Филиппа. Но полагаю, что он еще более сухой человек, чем она. Оба они не могут простить отцу своего трудного детства, не понимая, что отец не виноват, он сделал все, что мог. Не каждому человеку дано быть сильным… Ты же это понял…

Про себя Мегрэ шептал: «Господи, сделай так, чтобы она не явилась в эту минуту!» Потому что в этом случае произошло бы то же самое, что с кошкой на бульваре Ришар–Ленуар, — все население «Савоя» собралось бы вокруг мальчика, нервы которого были напряжены до предела.

— Видишь ли, есть вещи, которые ты знаешь, а я нет, но есть другие, которые известны мне, а тебе нет. Твой отец находится сейчас в изоляторе специальной больницы при полицейском управлении. Это означает, что он арестован, но выясняется, не заболел ли он психически. Как всегда в таких случаях, психиатры не могут прийти к единому мнению. Больше всего твоего отца сейчас должна беспокоить неизвестность, что стало с тобой и что ты собираешься делать. Он знает тебя, знает, что ты способен совершить задуманное. Жанна Дебюль сейчас в кино. Никому не станет легче, если она, войдя в эту комнату, будет убита. Это будет даже довольно неприятно, во–первых, потому, что ее тогда невозможно будет допросить, а во–вторых, потому, что ты попадешь в руки английского правосудия, которое, по всей вероятности, тебя повесит. Вот так, малыш. В этой комнате чудовищно жарко, я сейчас открою окно. У меня нет оружия, все ошибаются, считая, что инспекторы и комиссары уголовной полиции всегда вооружены. В действительности они имеют на это не больше прав, чем простые смертные. Я не заглядываю под кровать. Я знаю, что ты там. И я приблизительно знаю, о чем ты сейчас думаешь. Конечно, это очень трудно! И это менее эффектно, чем стрелять в женщину, играя роль поборника справедливости.

Мегрэ направился к окну, открыл его и облокотился на подоконник, напряженно вслушиваясь. Но позади не было слышно ни звука.

— Ты все еще не можешь решиться? Он начал терять терпение и снова обернулся лицом к комнате.

— Ты заставляешь меня думать, что ты менее умен, чем я считал! Чего ты добьешься, оставаясь там? Отвечай, идиот! Потому что, в конце концов, ты действительно мальчишка и идиот. Ты ничего не понял во всей этой истории, и если ты будешь продолжать в том же духе, то только благодаря тебе твой отец будет осужден. Сейчас же оставь в покое мой револьвер, слышишь? Я запрещаю тебе прикасаться к нему. Положи его на пол. И немедленно вылезай оттуда.

Он действительно казался разгневанным. Может быть, он по–настоящему был рассержен. Во всяком случае, ему не терпелось покончить с этой неприятной сценой.

Опять, как в истории с кошкой, достаточно было одного неловкого движения, одной мысли, которая придет в голову мальчишке…

— Поторопись. Она с минуты на минуту вернется. Будет очень красиво, если она нас застанет в таком виде: тебя под кроватью, а меня пытающимся вытащить тебя оттуда. Считаю до трех: раз… два… Если при счете «три» ты не будешь стоять на ногах, я позвоню дежурному отеля и…

Он увидел наконец худые ноги, дырявые подметки, бумажные носки, край брюк, которые Ален пытался оправить, вылезая из–под кровати.

Чтобы помочь ему, Мегрэ снова повернулся лицом к окну. Он услышал, как шелестит одежда по паркету, затем легкий шум поднимающегося на ноги человека. Он помнил, что юноша вооружен, но он хотел дать ему время прийти в себя.

— Готово?

Он резко обернулся. Ален стоял перед ним, его синий костюм был в пыли, галстук на боку, волосы растрепаны. Он был очень бледен, губы дрожали, пристальный взгляд, казалось, пытался проникнуть сквозь стену.

— Верни мой револьвер.

Мегрэ протянул руку, мальчик полез в правый карман и протянул ему пистолет.

— Ты не считаешь, что так будет лучше? В ответ раздался слабый голос:

— Да.

И сразу же:

— Что вы теперь будете делать?

— Прежде всего есть и пить. Ты не хочешь есть?

— Да. Нет. Я не знаю.

— А я страшно голоден. Там, внизу, есть замечательный grill.

Он направился к двери.

— Куда ты дел служебный ключ? Мальчик вытащил из другого кармана не один ключ, а целую связку.

— Лучше я отдам их дежурному, они здесь способны из этого сделать целую драму.

В коридоре Мегрэ остановился перед своей дверью.

— Я думаю, надо зайти немного освежиться.

Он хотел избежать нервного припадка. Он знал, как мальчик близок к нему. Вот почему он старался занять его ум мелкими житейскими делами.

— У тебя есть гребенка?

— Нет.

— Можешь причесаться моей. Она чистая.

В ответ на это мальчик чуть было не улыбнулся.

— Почему вы все это делаете?

— Что все?

— Вы сами знаете что.

— Может быть, потому, что я тоже был молод. И у меня тоже был отец. Возьми щетку и почистись. Сними пиджак. Пружины кровати давно не обметали.

Мегрэ вымыл руки и лицо холодной водой.

— Может быть, мне переменить еще раз рубашку? Я страшно потел весь день!

Он так и сделал, и Ален увидел его голую грудь и висящие вдоль ног подтяжки.

— Конечно, ты приехал без вещей?

— Я думаю, что мне нельзя в таком виде идти в grill.

Мегрэ посмотрел на него изучающим взглядом.

— Нельзя сказать, что у тебя свежее белье. Ты спал в рубашке.

— Да.

— Я не могу, к сожалению, одолжить свою. Она будет тебе слишком велика.

На этот раз Ален широко улыбнулся.

— Ну тем хуже для метрдотелей, если им не понравится. Мы с тобой усядемся в уголок и попытаемся заказать легкое белое вино, хорошо охлажденное. Может быть, у них здесь найдется.

— Я не пью.

— Никогда?

— Я один раз попробовал и потом так заболел, что никогда больше не пил.

— У тебя есть подружка?

— Нет.

— Почему?

— Не знаю.

— Ты застенчивый?

— Не знаю.

— А тебе никогда не хотелось иметь подружку?

— Может быть, и хотелось. Да только это не для меня.

Мегрэ больше не настаивал. Он понял.

Выходя из комнаты, Мегрэ положил свою большую руку на плечо юноши.

— Ты меня напугал, мальчишка.

— Напугал? Чем?

— Ты бы выстрелил?

— В кого?

— В нее.

— Да.

— А в себя?

— Может быть… потом, наверно, выстрелил бы.

Они встретили лакея, который обернулся и посмотрел им вслед, — может быть, он видел, как они выходили из 604–го, а он впускал Мегрэ в 605–й.

Они спустились в лифте. Мегрэ держал в руках свой ключ и связку, отданную Аленом. Он предвкушал удовольствие от встречи со своим личным врагом в великолепно сшитой визитке. Какую физиономию он состроит, когда увидит их обоих и получит утерянную связку служебных ключей!

Увы! За конторкой стоял не он, а другой, высокий светлый блондин, но визитка и белая гвоздика в петлице были совершенно те же самые. Он не знал Мегрэ.

— Я нашел эти ключи в коридоре.

— Благодарю вас, — произнес дежурный равнодушно.

Когда Мегрэ повернулся, то увидел Брайена, стоящего посередине холла. Взглядом он спросил комиссара разрешения поговорить с ним.

— Прости, пожалуйста, — сказал Мегрэ Алену и подошел к полицейскому инспектору.

— Вы его нашли? Это он?

— Да. Он.

— Дама только что вернулась.

— Она поднялась к себе?

— Нет. Она в баре.

— Одна?

— Она болтает с барменом. Что мне делать?

— У вас хватит сил покараулить ее еще час или два?

— Конечно.

— Если она соберется уходить, предупредите меня сейчас же. Я буду в grill–room.

Ален не пытался сбежать. Он ждал в стороне от толпы, немного неловкий и смущенный.

— Приятного аппетита, сэр!

— Благодарю.

Мегрэ подошел к молодому человеку и повел его в grill, бормоча:

— Я голоден, как волк.

И неожиданно для самого себя добавил, пересекая широкий солнечный луч, который ворвался сквозь огромное окно и косо лежал на паркете:

— Чудесная погода сегодня!

Глава восьмая,

в которой рассказывается о том, как Мегрэ захотелось стать всемогущим Господом Богом, и о том, что не все могут безнаказанно летать на самолете

— Ты любишь омаров?

Из–за огромного меню, которое метрдотель подал Мегрэ, виднелись только глаза комиссара, а Ален, стесняясь, боялся даже взглянуть в лежащее около него меню.

— Да, месье, — ответил он, как в школе.

— Тогда мы закажем омара по–американски. А до этого я хочу съесть целую кучу закусок. Метрдотель!

После того как все было заказано, Мегрэ сказал:

— В твоем возрасте я предпочитал омара в консервах, и когда мне говорили, что это ересь, я отвечал, что так вкуснее. Конечно, нам не приходилось их есть даже один раз в полгода, мы покупали банку только в самых торжественных случаях, потому что были бедны. — Он откинулся на спинку стула. — А ты страдал оттого, что у вас не было денег?

— Я не знаю, месье. Я просто хотел, чтобы у отца было меньше хлопот и ему было легче нас воспитывать.

— Ты правда ничего не хочешь выпить?

— Только воды.

Тем не менее Мегрэ заказал для него бутылку рейнского вина, и перед ними поставили высокие бокалы цвета абсента с более темными ножками.

Grill был ярко освещен, хотя за окном еще было светло. Зал быстро наполнялся, официанты и метрдотели в черных фраках бесшумно двигались взад и вперед. Ален был прямо зачарован маленькими тележками. К их столу подкатили тележку, заставленную закусками, но в зале были и другие, с пирожными и десертом. Среди всех этих тележек выделялась одна огромная, серебряная, сделанная в виде купола с крышкой, как у коробки.

— До войны в эту тележку помещали четверть говяжьей туши, — объяснил Мегрэ. — Думаю, что именно здесь я ел самый лучший ростбиф в моей жизни. Во всяком случае, самый внушительный. А теперь они кладут туда индейку. Ты любишь индейку.

— Наверно, люблю.

— Если ты не потеряешь аппетита после омара, мы закажем еще индейку.

— Я не хочу есть.

Наверно, сидя в углу за маленьким столиком, он походил на богатого провинциального дядюшку, который угощает племянника парадным обедом по случаю окончания учебного года.

— Моя мать тоже умерла, когда я был совсем маленьким. И меня тоже воспитывал отец.

— Он провожал вас в школу?

— Он не мог. Он должен был работать. Мы жили в деревне.

— А когда я был совсем маленьким, мой отец всегда провожал меня в школу, а потом приходил за мной. Среди всех ожидающих у школы он был единственным мужчиной. Когда мы возвращались, он сам готовил обед для всех нас.

— Но ведь иногда у вас была прислуга?

— Это он вам сказал? Вы с ним разговаривали?

— Да, я с ним разговаривал.

— Он беспокоится обо мне?

— Я сейчас позвоню в Париж, чтобы его успокоили.

Ален не замечал, что он ест с аппетитом, и даже выпил, не поморщившись, несколько глотков вина, которое ему налил официант.

— Но она у нас никогда подолгу не жила.

— Кто?

— Прислуга. Отец так хотел, чтобы все изменилось, что очень часто принимал желаемое за действительное. «Теперь, дети мои, — заявлял он, — мы начнем жить, как все люди. Завтра мы переезжаем».

— И вы переезжали?

— Иногда. Мы въезжали в новую, совершенно пустую квартиру, мебели не было. Ее привозили позже, уже при нас. Появлялись новые люди, няни, горничные, которых отец находил в бюро по найму прислуги. Почти сразу начинали приходить поставщики, а за ними судебные исполнители, которые часами ждали, думая, что отца нет дома, а он пока прятался в одной из комнат. В конце концов отключали газ, электричество. Но он не виноват. Он очень умный. У него полно интересных идей. Вот послушайте.

Мегрэ, слегка наклонив голову, внимательно слушал, лицо его смягчилось, глаза тепло и дружески смотрели на юношу.

— Это было несколько лет тому назад. Я хорошо помню, что очень долго, кажется два года, он предлагал во все министерства проект расширения и модернизации одного из марокканских портов. Его кормили обещаниями. Если бы проект приняли, мы бы уехали туда жить и стали бы очень богатыми. Когда план дошел до высших начальников, они только пожали плечами. Они чуть ли не сочли отца сумасшедшим, потому что он предлагал создать большой порт в таком месте. А теперь это сделали американцы.

— Ясно!

Мегрэ хорошо знал этот сорт людей! Но разве мог он показать сыну отца таким, каким он был в действительности? Двое других, старший сын и дочь, уже давно поняли, что он собой представляет, и ушли из дому, не испытывая никакой благодарности к этому толстяку, такому слабому и никчемному, но тем не менее воспитавшему их. От этих двух он не мог ожидать даже жалости. И только один Ален еще верил в него. Удивительно все–таки, ведь Ален так походил на сестру, что Мегрэ это даже смущало!

— Возьми еще немного грибов.

— Спасибо.

Мальчик зачарованно смотрел в окно. Был час, когда машины непрерывным потоком подъезжают к отелю, останавливаются на мгновенье у подъезда и портье в ливрее мышиного цвета бросается открывать двери.

Почти все прибывшие были в вечерних туалетах. Было много молодых пар и даже целых семейств. У большинства женщин к корсажу были приколоты орхидеи. Мужчины были в смокингах, некоторые во фраках, и сквозь стеклянную стену можно было видеть, как они проходят через холл в большой парадный зал ресторана, откуда доносились звуки оркестра.

В этот чудесный день погода до конца оставалась прекрасной, лучи заходящего солнца освещали лица каким–то нереальным светом.

— До каких лет ты посещал школу?

— До пятнадцати с половиной.

— Лицей?

— Да. Я закончил третий класс и ушел.

— Почему?

— Я хотел зарабатывать деньги и помогать отцу.

— Ты хорошо учился?

— Довольно хорошо. Кроме математики.

— Ты сразу нашел работу?

— Да. Я поступил в канцелярию.

— А твоя сестра отдавала отцу свое жалованье?

— Нет. Она платила только за питание. Она все высчитывала до копейки, но не платила ни за квартиру, ни за отопление, ни за электричество. А она больше всех тратила света, потому что полночи читала, лежа в постели.

— А ты ему отдавал все?

— Да.

— Ты не куришь?

— Нет.

Появление омара надолго прервало их беседу. Ален тоже казался успокоенным. Правда, иногда — он сидел спиной к двери — он поворачивался и смотрел на входящих.

— Что ты все оглядываешься?

— Может быть, она придет?

— Ты думаешь, что она придет?

— Я заметил, что, когда вы говорили с этим человеком в холле, вы бросили взгляд в сторону бара, и я решил, что она там.

— Ты ее знаешь?

— Я никогда с ней не разговаривал.

— А она тебя знает?

— Она меня узнает.

— А где она тебя видела?

— Две недели тому назад на бульваре Ришар–Валлас.

— Ты был у нее в квартире?

— Нет. Я стоял напротив дома, у решетки.

— Ты следил за отцом?

— Да.

— Почему?

Мегрэ слишком поторопился. Ален замолчал…

— Я не понимаю, для чего вы все это делаете?

— Что все?

Взглядом Ален указал на стол, на омара, на вино, на всю роскошь, оплаченную Мегрэ, человеком, который, логически рассуждая, давно должен был запрятать его в тюрьму.

— В конце концов мы должны были поесть или нет? Я ничего не ел с самого утра. А ты?

— Я съел сандвич.

— Значит, пока мы обедаем, а там будет видно.

— А что вы будете делать?

— Вероятней всего, мы сядем на самолет, чтобы вернуться в Париж. Ты любишь самолеты?

— Нет, не очень.

— Ты уже бывал за границей?

— Нет. В прошлом году я должен был провести две недели в молодежном лагере в Австрии. Знаете, в порядке обмена между двумя странами. Есть такая организация. Я записался. Мне велели получить визу. А потом, когда наступила моя очередь, я заболел и лежал в постели. У меня был синусит.

Пауза. Мальчик вспомнил о всех своих невзгодах, а Мегрэ только и было нужно, чтобы он сам вернулся к этой теме.

— Вы с ней не говорили?

— С кем?

— С ней!

— Сегодня утром, в ее комнате.

— Что она сказала?

— Ничего.

— Это она виновата в несчастьях моего отца. Но вы сами увидите, что с ней невозможно бороться.

— Ты так думаешь?

— Признайтесь, что вы не посмеете ее арестовать?

— Почему?

— Не знаю. С ней всегда так. Она действует очень осторожно.

— Ты в курсе ее деловых отношений с твоим отцом?

— Не очень. Я только несколько недель тому назад узнал, кто она такая.

— Но он знаком с ней очень давно.

— Он познакомился с ней вскоре после смерти нашей матери. Тогда он этого не скрывал от нас. Я, конечно, не помню, потому что был совсем маленьким, но Филипп мне все рассказал. Отец ему объявил, что решил снова жениться и что это будет лучше для всех нас, в доме снова будет женщина, и она станет ухаживать за нами. Из этого ничего не вышло. Теперь, когда я ее сам видел и знаю, что это за женщина, я твердо уверен, что она просто смеялась над ним.

— Возможно.

— Филипп говорит, что отец был очень несчастен, что он часто по ночам плакал, лежа в постели. Он не видел ее долгие годы. Может быть, она уезжала из Парижа? А может быть, она тайком, не предупредив отца, переменила адрес. Года два тому назад я стал замечать, что отец очень изменился.

— В каком смысле?

— Трудно сказать. У него стало другое настроение. Он стал мрачным и каким–то беспокойным. Когда он слышал шаги на лестнице, он вздрагивал, но сразу успокаивался, даже если оказывалось, что это поставщик, пришедший требовать деньги.

Брат в то время уже жил отдельно. Сестра заявила, что в день своего совершеннолетия уедет от нас. Я, конечно, не сразу заметил, что он изменился. Это случилось постепенно, вы понимаете? Раньше, когда я заходил за ним в бар — мне приходилось это делать, выполняя его поручения, — я видел, что он пьет только виши. А теперь он начал пить аперитивы, и бывали вечера, когда он возвращался, изрядно нагрузившись, и объяснял, что у него болит голова. Он совсем иначе стал смотреть на меня, как будто стеснялся чего–то, и стал очень раздражительным.

— Ешь.

— Простите, но я уже сыт.

— А десерт?

— Если вы хотите…

— И тогда ты стал следить за ним?

Ален заколебался, он внимательно посмотрел на Мегрэ, нахмурив брови, и вдруг стал так похож на свою сестру, что Мегрэ даже отвел глаза.

— Я считаю нормальным, что ты попытался узнать, в чем дело.

— И все же я ничего не знаю.

— Понятно. Ты знаешь только, что он часто посещал эту женщину, обычно утром. Ты незаметно провожал его до бульвара Ришар–Валлас, ты сам это сказал. Ты стоял внизу, напротив дома, за решеткой Булонского леса. Наверно, твой отец и его знакомая подошли к окну. Это она тебя заметила?

— Да. Она показала на меня пальцем. Конечно, потому что я смотрел на ее окна.

— Твой отец объяснил, кто ты такой. Он потом спрашивал тебя?

— Нет. Я ждал, что он заговорит со мной об этом, но он молчал.

— А ты?

— Я не решился.

— Ты нашел деньги?

— Откуда вы узнали?

— Признайся, что вечером ты залез в бумажник отца, конечно, не для того, чтобы взять деньги, но чтобы узнать…

— Нет, не в бумажник. Он прятал деньги под рубашками в комоде.

— Много?

— Иногда сто тысяч франков, иногда больше, иногда только пятьдесят.

— Часто?

— Как когда. Раз или два раза в неделю.

— И на другой день после того, как появлялись деньги, он шел на бульвар Ришар–Валлас?

— Да.

— И потом деньги исчезали?

— Она оставляла ему совсем немножко. Несколько мелких купюр.

Ален заметил огонек, блеснувший в глазах Мегрэ, который смотрел на дверь, но у него хватило силы воли не обернуться. Он понял, что вошла Жанна Дебюль.

Позади нее шел Брайен, вопросительно смотревший на комиссара, который, в свою очередь, сделал знак, разрешая агенту прекратить наблюдение.

Она появилась так поздно, потому что поднималась к себе в номер переодеться. На ней был строгий вечерний туалет, явно сшитый знаменитым портным, на руке широкий бриллиантовый браслет, крупные бриллианты в ушах.

Она не заметила комиссара и Алена и шла следом за метрдотелем, многие женщины с интересом разглядывали ее.

Ее посадили недалеко от них за маленький столик, который стоял почти напротив; она села, оглядела зал и, в то время когда ей протянули меню, встретила взгляд Мегрэ и сразу же стала пристально смотреть на его спутника.

Мегрэ улыбался спокойной улыбкой хорошо пообедавшего человека. Ален, страшно покраснев, не осмеливался взглянуть на нее.

— Она меня видела?

— Да.

— А что она делает?

— Презирает меня.

— Что вы хотите сказать?

— Она делает вид, что прекрасно себя чувствует, закурила сигарету, наклонилась, чтобы выбрать закуски с тележки, которая стоит рядом с ее столиком. А теперь она обсуждает с метрдотелем меню и сверкает бриллиантами.

— Вы ее, конечно, не арестуете! — сказал Ален с горечью, и в его голосе прозвучал вызов.

— Я ее не буду арестовывать сегодня, потому что, если бы я поступил так неосмотрительно, ей бы удалось очень быстро выпутаться.

— Она всегда выпутается, а мой отец…

— Нет. Не всегда. Здесь, в Англии, я бессилен, потому что мне пришлось бы доказывать, что она совершила преступление, предусмотренное законом экстрадиции, то есть выдачи преступника другому государству, но она не вечно будет жить в Лондоне. Ей нужен Париж. Она вернется, и у меня будет время заняться ею. Даже если это не произойдет сейчас, ее очередь все равно наступит. Бывает, что мы оставляем людей на свободе на целые месяцы, и это выглядит так, как будто они смеются над нами. Можешь на нее посмотреть. Тебе нечего стыдиться. Она храбрится. Но тем не менее она хотела бы сейчас быть на твоем месте, а не на своем. Предположим, что я оставил бы тебя у нее под кроватью. Она вернулась бы. Значит, в эту минуту…

— Не продолжайте.

— Ты бы выстрелил?

— Да.

— Почему?

Ален пробормотал сквозь зубы:

— Потому!

— Ты жалеешь?

— Не знаю. На земле нет справедливости.

— Нет, есть. Конечно, если бы я не возглавлял специальную бригаду и не должен был отчитываться перед начальником, судьей, прокурором и даже журналистами, если бы я был хоть на сегодняшний день всемогущим, я бы все устроил иначе.

— Как?

— Во–первых, я бы забыл, что ты стащил мой револьвер. Но это я еще могу сделать. Затем я бы постарался, чтобы один промышленник, не помню откуда, забыл, что его заставили отдать бумажник, сунув ему под нос револьвер, и думал, что он его просто потерял.

— Револьвер не был заряжен.

— Ты уверен?

— Я вынул все патроны. Мне нужны были деньги, чтобы доехать до Лондона.

— Ты знал, что Дебюль в Англии?

— Я следил за ней в то утро. Сначала я попытался зайти к ней. Но консьержка…

— Я знаю.

— Когда я вышел из этого дома, у подъезда стоял полицейский агент, и я решил, что это за мной. Я обошел вокруг дома. Когда я вернулся, агента уже не было. Я спрятался в парке и ждал, когда она выйдет из дома.

— Чтобы выстрелить в нее?

— Может быть. По–видимому, она вызвала по телефону такси. Я не смог к ней подойти. Мне повезло, я сразу же поймал другое такси, которое шло со стороны Пюто. Я ехал за ней следом до вокзала. Я видел, как она села в поезд на Кале. У меня не было денег, чтобы заплатить за билет.

— А почему ты ее не убил, когда она садилась в поезд?

Ален вздрогнул, посмотрел на него, как бы проверяя, серьезно ли он это сказал, и пробормотал:

— Я не посмел.

— Если ты не осмелился выстрелить в нее в толпе, то вполне вероятно, что не стал бы стрелять и в спальне. Ты следил за отцом в течение нескольких недель?

— Да.

— У тебя есть список людей, к которым он ходил?

— Я могу сказать на память. Несколько раз он заходил в маленький банк на улице Шоша и в редакцию газеты, где он встречался с заместителем ответственного редактора. Он очень много звонил из автоматов и все время оборачивался, чтобы убедиться, что за ним никто не следит.

— Ты все понял?

— Не сразу. Я совершенно случайно прочел роман, в котором это описывалось.

— Что?

— Вы же сами знаете.

— Шантаж?

— Это все она.

— Конечно. Именно поэтому требуется время, чтобы ее поймать. Я не знаю, какой была ее жизнь до переезда на бульвар Ришар–Валлас. Очевидно, жизнь эта была весьма бурной и она встречалась со множеством людей самого разного сорта. Женщины умеют лучше, чем мужчины, раскрывать интимные тайны, в особенности тайны постыдные. Когда она стала недостаточно молода, чтобы продолжать свой образ жизни, ей пришла в голову мысль превратить эти знания в деньги.

— Она использовала для этого моего отца.

— Вот именно. Она не ходила сама к своим жертвам, чтобы требовать от них денег. Это делал человек, которого все знали, встречая повсюду, и у которого не было определенной профессии, — никто особенно не удивлялся, что он этим занимается. Как будто люди ждали от него именно таких поступков.

— Почему вы так говорите?

— Потому что надо смотреть правде прямо в глаза. Может быть, твой отец был все еще влюблен? Я в это верю. Он из тех людей, которые могут хранить верность своей страсти. Жанна Дебюль в той или иной степени поддерживала его материально. Он жил в вечном страхе, что его арестуют. Он стыдился самого себя. Он не смел смотреть тебе в глаза.

Ален обернулся и посмотрел на Жанну Дебюль, лицо его стало жестким, глаза были полны ненависти, женщина ответила чуть заметной презрительной улыбкой.

— Метрдотель, торт с клубникой.

— Но вы себе не берете! — запротестовал Ален.

— Я очень редко ем сладкое. Мне, пожалуйста, кофе с коньяком.

Он отодвинулся от стола и вынул трубку. Он только начал набивать ее, когда к нему приблизился метрдотель и что–то прошептал, извиняясь.

Тогда Мегрэ снова засунул трубку в карман и остановил официанта, на тележке у которого лежали сигары.

— Вы не курите трубку?

— Здесь запрещено! Да, кстати, ты заплатил за свой номер в «Гилморе»?

— Нет.

— Эти служебные ключи, которые ты взял у них в коридоре, у тебя? Ну–ка, отдай их мне. Он сейчас же протянул их Мегрэ.

— Торт вкусный?

— Очень…

Он сидел с набитым ртом. Ален был еще ребенком, который не в состоянии устоять перед сладким, и сейчас он целиком погрузился в свой торт.

— Отец часто встречался с Дельтелем?

— Я видел, как он два раза ходил к нему.

Нужно ли было открывать ему всю правду? Было совершенно очевидно, что депутат, жена которого потребовала развода и который должен был остаться без копейки и без особняка на авеню Анри–Мартен, торговал своим влиянием. Для него этот шантаж был гораздо серьезнее, чем для кого–нибудь другого, потому что вся его политическая карьера была построена на разоблачении чужих злоупотреблений и скандалов.

Может быть, Жанна Дебюль слишком зарвалась? У Мегрэ по этому поводу были другие мысли.

— Твой отец никогда не говорил, что он хочет изменить ваш образ жизни?

Оторвавшись от торта, Ален недоверчиво взглянул на него.

— Что вы этим хотите сказать?

— Раньше он периодически заявлял, что теперь все переменится, а затем наступило время, когда он потерял веру в свою счастливую звезду.

— Он все–таки продолжал надеяться.

— Но уже меньше?

— Да.

— А последнее время?

— Он раза два или три говорил о том, что мы уедем на юг.

Мегрэ больше не настаивал. Это уже было его дело. Он не хотел сообщать Алену свои выводы.

Франсуа Лагранж, который два года «работал» на Дебюль, подбирая только крохи, возможно, решил повести дело на свой риск.

Предположим, Жанна Дебюль приказала ему потребовать у Дельтеля, который был лакомым куском, сто тысяч франков… а барон мог потребовать миллион? Или еще больше? Барон привык называть крупные суммы, он всю жизнь жонглировал воображаемыми миллионами…

Дельтель решил не платить…

— Где ты был в ночь со вторника на среду?

— Я ходил вечером в кино.

— Тебе отец посоветовал пойти? Мальчик задумался. Эта мысль не приходила ему в голову.

— Кажется, да… Он сказал… Да, кажется, он мне рассказывал о фильме, который шел только на Елисейских полях…

— Когда ты вернулся, он уже лежал в постели?

— Да. Я подошел, чтобы его поцеловать, как каждый вечер, и увидел, что он плохо себя чувствует. Он пообещал мне сходить к врачу.

— Ты нашел, что все нормально?

— Нет.

— Почему?

— Не знаю. Я был встревожен. Я никак не мог заснуть. В комнате был какой–то чужой запах, запах американских сигарет. Я проснулся на рассвете и обошел квартиру. Отец спал. Я заметил, что наша кладовая, которая в детстве была моей комнатой, закрыта на ключ, а ключа нет. Тогда я ее открыл.

— Как?

— Крючком. Этому фокусу меня научили товарищи: в школе. Надо согнуть особым образом кусок толстой проволоки и…

— Знаю. Я это тоже делал.

— У меня в ящике всегда лежал такой крючок. Я увидел посреди комнаты чемодан и поднял крышку.

Теперь надо как можно скорее увести его от этого воспоминания.

— Ты спросил отца?

— Я не смог.

— Ты сразу ушел?

— Да. Я ходил по улицам. Я хотел пойти к этой женщине.

Была еще одна сцена, детали которой никогда не станут известны, конечно, если барон не прекратит изображать сумасшедшего, — это сцена, которая произошла между Франсуа Лагранжем и Андрэ Дельтелем. Но это не должно касаться Алена. Не нужно разрушать его представление об отце.

Вряд ли депутат пришел с намерением убить Лагранжа. Вероятней всего, он хотел угрозой заставить его вернуть документы, при помощи которых его шантажировали.

Силы были неравные. Дельтель был полон сарказма. Он был человеком, привыкшим к борьбе, а перед ним стоял трусливый толстяк, дрожавший за свою шкуру.

Конечно, документов в квартире не было. Даже если бы Лахранж захотел, он не смог бы их вернуть. Что он сделал? Наверно, плакал, умолял, просил прощения. Он обещал вернуть их.

И все это время он был загипнотизирован дулом пистолета.

В конце концов именно благодаря своей слабости он оказался победителем. Как ему удалось завладеть оружием? Какой хитростью он отвлек внимание депутата?

И тогда он перестал дрожать. Наступила его очередь кричать, угрожать…

Безусловно, он случайно нажал курок. Он был слишком труслив и слишком привык еще со времен лицея кланяться и получать пинки.

— Я кончил тем, что пошел к вам…

Ален снова повернулся к Жанне Дебюль, которая тщетно пыталась уловить обрывки их разговора. Шум ресторана, звон бокалов, стук ножей и вилок, голоса, смех и музыка из большого зала мешали ей слушать.

— Пожалуй, пора идти… Ален запротестовал.

— Вы оставите ее здесь?

Женщина тоже удивилась, когда Мегрэ молча прошел мимо нее.

Все прошло слишком гладко. Может быть, она надеялась на скандал, который позволил бы ей остаться в выигрыше.

В холле, победоносно вынув трубку и засунув сигару в монументальную пепельницу, Мегрэ пробормотал:

— Подожди минутку… Он подошел к дежурному.

— Когда уходит самолет в Париж?

— Один–через десять минут, но вы на него, конечно, не успеете. Следующий — в половине седьмого утра. Заказать вам билет?

— Два.

— На чье имя?

Он сказал. Ален ждал, глядя на огни Стрэнда.

— Подожди еще минутку. Мне надо позвонить. Теперь он мог пойти в кабину.

— Это вы, Пайк? Простите, что я не мог с вами позавтракать или пообедать. Завтра я вас тоже не увижу. Я вылетаю ночью.

— Самолетом в шесть тридцать? Я вас провожу.

— Но…

— До скорой встречи.

Пусть делает как хочет, иначе еще огорчится. Странная вещь, Мегрэ больше совсем не хотел спать.

— Пройдемся немножко?

— Как хотите.

— Иначе выйдет, что за все мое путешествие я ни разу не прошелся по лондонским тротуарам.

Мегрэ вспомнил, что он за границей, и, вероятно, поэтому ему показалось, что фонари горят иначе, чем в Париже, что ночь другого цвета и даже воздух имеет другой вкус.

Они неторопливо шли рядом, разглядывая витрины кинематографов, баров. За Черинг–кроссом открылась огромная площадь с колонной посредине.

— Ты проходил здесь сегодня утром?

— Кажется. Как будто знакомо.

— Трафальгар–сквер.

Мегрэ доставляло удовольствие пройтись по знакомым местам, он повел Алена на Пиккадилли–Серкус.

— А теперь нам остается только пойти спать.

Ален мог убежать. Мегрэ пальцем бы не пошевелил, чтобы его остановить. Но он знал, что мальчик этого не сделает.

— Мне хочется выпить кружку пива. Ты разрешишь?

Мегрэ не так хотелось пива, как ему снова хотелось почувствовать атмосферу лондонского бара. Ален не стал пить, он молча ждал.

— Тебе нравится Лондон?

— Не знаю.

— Ты смог бы сюда вернуться через несколько месяцев. Потому что тебе придется пробыть там всего несколько месяцев.

— Я увижу отца?

— Да.

Немного времени спустя Мегрэ услышал всхлипывание, но сделал вид, что ничего не заметил.

Когда они вернулись в отель, комиссар положил связку ключей и немного денег в конверт, на котором надписал адрес отеля «Гилмор».

— Я чуть было не увез их во Францию. Потом сказал Алену, стоявшему рядом с растерянным видом:

— Пошли?

Они поднялись в лифте. В номере Жанны Дебюль горел свет, может быть, она ожидала прихода Мегрэ. Ей придется долго ждать.

— Входи! Здесь две кровати.

И увидел, что его спутник смущен.

— Ты можешь спать не раздеваясь, если хочешь.

Мегрэ позвонил и попросил разбудить его в половине шестого. Он спал крепко, без снов. А Алена даже телефонный звонок не смог разбудить.

— Вставай, малыш.

Будил ли по утрам Франсуа Лагранж своего сына? До самого конца это дело не походило на обычное расследование.

— И все–таки я очень рад.

— Чему?

— Что ты не выстрелил. Не будем об этом больше говорить.

Пайк ждал их в холле совершенно такой же, как вчера, и утро снова было чудесным.

— Прекрасный день!

— Великолепный!

Машина ждала у входа. Мегрэ вспомнил, что он забыл их познакомить.

— Ален Лагранж. Мистер Пайк, мой друг из Скотленд–Ярда.

Пайк сделал знак, что он понял, и не задал ни одного вопроса. Всю дорогу он рассказывал о своих цветах и удивительном оттенке гортензий, которого ему удалось добиться после многолетних опытов.

Самолет поднялся, небо было совершенно безоблачным, лишь легкая утренняя дымка покрывала его.

— А что это такое? — спросил Ален, указывая на картонные пакеты у каждого кресла.

— Для тех, кого может затошнить.

Может быть, поэтому через несколько минут Ален побледнел, позеленел и с отчаянным взглядом склонился над своим пакетом. Ему так не хотелось, чтобы это произошло, в особенности при комиссаре Мегрэ.

Глава 1

— Будьте любезны сообщить свою фамилию.

Конечно, вопрос этот я задал ради порядка. Ее фотографии я видел раз двенадцать в журналах и газетах, встречал ее в ресторане «Фламинго» и других местах и, разумеется, сразу узнал через стекло двери, когда спустился в прихожую, хотя сейчас она показалась мне далеко не в лучшей форме. Ни ее коричневый костюм, ни меховое боа, ни нечто вроде блина на голове, стоимостью долларов сто, я не назвал бы элегантным. Ее круглое лицо, слишком белое при дневном свете, где–нибудь в ресторане или в фойе театра еще могло бы показаться заслуживающим внимания. Сейчас же оно как–то обвисло, а веки покраснели и опухли.

— Я думаю, что не… — заговорила она, но умолкла, а затем продолжала: — Вы — Арчи Гудвин, не так ли?

— А вы — Элтея Вэйл, — кивнув, ответил я. — Поскольку вы заранее не договаривались о своем визите, мне нужно доложить мистеру Ниро Вулфу, по какому вопросу вы хотите его видеть.

— Я предпочитаю сама сказать ему об этом, но, во всяком случае, вопрос очень конфиденциальный и срочный.

Я не настаивал. Постоянно общаясь с людьми, слыша много правды и лжи, я догадывался о том, что ее беспокоит, и решил доставить себе удовольствие понаблюдать за лицом Вулфа, когда она все выложит ему, и послушать, как он ее выпроводит.

По заведенному у нас порядку, в тех случаях, когда появляется неизвестный посетитель без предварительной договоренности, я оставляю его на крыльце, пока хожу докладывать Вулфу. Но иногда я делаю исключение, а так как погода в этот день была сырой и ветреной, я провел миссис Вэйл в переднюю комнату (как войдете — налево), возвратился в прихожую и прошел в контору.

Вулф стоял около большого глобуса, всматриваясь в какую–то точку на нем. Когда я выходил, он глазел на Кубу, а сейчас не сводил глаз с Лаоса.

— Женщина, — доложил я.

— Ни в коем случае, — ответил Вулф, не переставая рассматривать Лаос.

— Как угодно. Правда, по ее словам, у нее срочное и конфиденциальное дело, и она в состоянии, не моргнув, уплатить гонорар в шестизначную сумму. Это Элтея Вэйл — супруга Джимми Вэйла. Вы внимательно читаете газеты и должны знать, что даже «Нью–Йорк таймс» называет его Джимми. Глаза у нее красные, очевидно, от слез, но она владеет собою и, думаю, не станет тут рыдать.

— Нет!

— Из–за погоды я не оставил ее ждать на крыльце, и сейчас она в передней комнате. Я слыхал разговоры о ней — насколько мне известно, она расплачивается своевременно.

— Будь все проклято! — проворчал Вулф поворачиваясь. Он глубоко вздохнул, подошел к письменному столу и остановился около своего огромного кресла, похожий на живую гору. Принимая посетителей, будь то мужчина или женщина, Вулф редко вставал, но коль скоро он уже поднялся и никаких дополнительных физических усилий для проявления вежливости не требовалось, почему бы ее не проявить?.. Я пригласил миссис Вэйл, представил ее и усадил у стола Вулфа в кресло, обитое красной кожей. Садясь, она чуть отбросила назад боа, но оно свалилось бы на пол, если бы я вовремя не подхватил его. Вулф опустил свои двести восемьдесят пять фунтов в кресло и хмуро взглянул на нее. Вообще–то говоря, он так обычно и встречал посетителей, но сегодня его неприязнь усилилась еще тем, что к нему домой в старинный каменный особняк на Тридцать пятой Западной улице без предварительной договоренности имела наглость прийти женщина, намеревающаяся заставить его работать.

Элтея Вэйл положила на столик рядом с креслом сумочку из коричневой кожи.

— Во–первых, — начала она, — я должна рассказать вам, как я добралась сюда.

— Не имеет значения, — буркнул Вулф.

— Нет имеет, — откашлявшись, хрипло возразила наша посетительница. — Выслушав меня, вы поймете, почему. Но прежде всего вам следует учесть, что все сказанное мною должно остаться строго между нами. Мне известна ваша репутация, но я категорически настаиваю: наш разговор должен быть строго конфиденциальный. Конечно, я дам вам чек на задаток — вероятно, мне следует написать его еще до того, как… — Она потянулась за сумочкой. — Десять тысяч долларов?

— Мадам, если вы действительно слышали обо мне, вы должны знать, что это бессмысленно. Вы желаете поручить мне что–то? Что именно? Если я соглашусь взяться за ваше поручение — задаток может потребоваться, а может, и нет. Что же до сохранения дела в тайне, то, разумеется, я не намерен его разглашать, если оно не связано с преступлением, о котором я, как гражданин и частный детектив, обязан сообщить властям. Я имею в виду также мистера Гудвина, который состоит у меня на службе…

— Да, но речь идет именно о преступлении. Похищение людей — преступление?

— Безусловно!

— И все же сообщать о нем властям не нужно.

Я подумал, что, вероятно, мое предположение о цели визита миссис Вэйл оказалось ошибочным. Видимо, эта женщина явилась к Вулфу не для того, чтобы просить его установить слежку за ее супругом.

— Разумеется, ко всякому похищению нужно относиться весьма осторожно и в отдельных случаях может быть не торопиться сообщать властям, — сказал Вулф. — Например, если речь идет о жизни похищенного. Вас тревожит именно это?

— Да.

— Ну, тогда вы можете вполне довериться. Не беря на себя лишних обязательств, должен заметить, что мы вовсе не идиоты. Похитители предупредили вас, чтобы вы никому не говорили о том, в каком положении оказались?

— Да.

— Значит, я ошибся, когда сказал, что не имеет значения, как вы добрались ко мне. Теперь я спрашиваю — как?

— Я позвонила моей приятельнице Элен Блоунт, проживающей в большом доме на Семьдесят пятой улице, и договорилась о встрече. Главный вход в этот дом с Семьдесят пятой улицы, а служебный — с Семьдесят четвертой. Я позвонила ей в половине одиннадцатого, а потом велела своему шоферу подать машину в половине двенадцатого. В назначенное время я вышла из дома и села в машину. В пути я не проверяла, есть ли за мной слежка, и не оглядывалась — шофер мог обратить на это (швейцары меня знают), спустилась в цокольный этаж и вышла на Семьдесят четвертую улицу. Здесь меня поджидала в своей машине Элен Блоунт. Она доставила меня к вам. Я не думаю, что кому–нибудь, кроме нее, известно о моей встрече с Ниро Вулфом. Вы согласны?

— Арчи?.. — спросил Вулф.

— Довольно толково придумано, — кивнул я. — Один шанс на сто. Однако если кто–то поджидает миссис Вэйл на Семьдесят пятой улице, желая незаметно проводить ее домой, а она там не появится, он начнет размышлять и строить догадки. Для миссис Вэйл было бы неплохо, не задерживаясь у нас, вернуться на Семьдесят четвертую улицу и уехать от подъезда на Семьдесят пятой. Я советовал бы поступить именно так.

— Конечно, конечно, — согласилась наша посетительница. — Но что значит — «не задерживаясь»?

— Это зависит от того, насколько терпелив и осторожен тот, кто следит за вами. Я взглянул на часы. — Сейчас двадцать пять первого. Вы находитесь у нас немногим больше получаса. Естественно, у приятельницы вы можете пробыть долго… несколько часов, например. Но если тот, кто следит за вами, достаточно хорошо изучил вас, ему должно быть известно, что по тому адресу проживает ваша приятельница Элен Блоунт. В ответ на телефонный звонок ему могут ответить, что у нее вас нет и не было.

— Что вы! Там так не ответят, Элен предупредила, что сказать в подобном случае. Если спросят меня или ее, горничная ответит, что мы заняты и подойти к телефону не можем.

— Прекрасно. Однако Элен Блоунт известно, что вы поехали встретиться с Ниро Вулфом.

— Да, но она не знает зачем. И потом, уж ей–то я могу доверять. Я знаю, что могу. — Миссис Вэйл перевела взгляд на Вулфа. — Вот как я приехала к вам. От вас я заеду в банк и только потом вернусь на Семьдесят четвертую улицу. — Голос у нее снова стал хриплым, ей опять пришлось откашляться. — Речь идет о моем муже. — Открыв сумочку, она достала из нее конверт. — Он не вернулся домой в воскресенье вечером, а вчера почтой я получила вот это.

Кресло миссис Вэйл стояло так, что протянуть конверт Вулфу она не могла, а он, конечно, подниматься не стал, мне пришлось передать конверт ему в руки. Это был обычный конверт с адресом: миссис Элтее Вэйл, 994. Пятое авеню, Нью–Йорк, без почтового индекса, со штемпелем БРАЙАНТ СТА АПР 23 1961 11.30 ВОСКРЕСЕНЬЕ, т.е. позавчера. Конверт был аккуратно вскрыт ножом или ножницами. Взглянув на адрес и почтовый штемпель, Вулф вынул из конверта сложенный вчетверо лист дешевой почтовой бумаги размером пять на восемь. Сейчас письма у нас нет, но на сделанных мною на следующий день снимках я воспроизведу здесь точный текст, из которого вы можете сделать такие выводы об отправителе, какие сделал Вулф. Вот текст:

ВАШ ДЖИММИ ЖИВ И ЗДОРОВ. НИКАКОГО ВРЕДА ЕМУ МЫ НЕ СДЕЛАЛИ И ВЫ МОЖЕТЕ ПОЛУЧИТЬ ЕГО ЦЕЛЕХОНЬКОГО ЗА 500 000 ДОЛЛАРОВ, ЕСЛИ БУДЕТЕ ВЕСТИ СЕБЯ ПРАВИЛЬНО И ВСЕ ОСТАВИТЕ МЕЖДУ НАМИ. ПОВТОРЯЕМ, СТРОГО МЕЖДУ НАМИ. ВЫ НИКОГДА ЕГО БОЛЬШЕ НЕ УВИДИТЕ, ЕСЛИ ПОПЫТАЕТЕСЬ ВЫКИНУТЬ КАКОЙ–НИБУДЬ ТРЮК. ЖДИТЕ, КОГДА ВАМ ПОЗВОНИТ ПО ТЕЛЕФОНУ МИСТЕР НЭПП.

— Не могу не сделать одно совершенно неизбежное замечание, — заметил Вулф, бросая письмо на стол и обращаясь к Элтее Вэйл. — Несомненно, что это вздор. Похищение людей — весьма опасная и сложная операция. Трудно поверить, чтобы человек, пошедший на такой риск, занимался игрой словами и выбрал такой псевдоним, как «Нэпп». Это несомненный вздор. Если же здесь, он ткнул пальцем в письмо, — речь идет о похищении, письмо написал какой–то совершенно необычный человек. Скажите, а ваш муж не шутник?

— Нет, — вздернула подбородок миссис Вэйл. — По–вашему, это шутка?

— Я не исключаю этого, но вместе с тем я высказал предположение, что вы, может быть, имеете дело с каким–то странным человеком. Он уже звонил вам?

— Да, вчера днем. Я предупредила свою секретаршу, что жду звонок, и она слушала наш разговор по параллельному телефону. Я поступила так потому, что она обычно вскрывает мою почту, ей было известно это письмо.

— И что же он сказал вам?

— Он дал мне указания, но я не сообщу вам — какие, так как намерена действовать точно в соответствии с ними, мне вы для этого не нужны. Верните мне моего мужа домой живым. Конечно его, возможно, уже убили, но… — Подбородок у нее было задергался, однако она быстро овладела собой и продолжала: — Если они убили его, а полиция и ФБР не найдут их, я хочу, чтобы вы сделали это. Правда, вчера по телефону мне сказали, что мой муж жив… Но разве не бывает, что похитители убивают свои жертвы после получения выкупа, чтобы потом их не выследили и не опознали? Бывает так?

— Бывает.

— Вот поэтому–то мне нужна ваша помощь. Я выполню все, передам им деньги, и тут вы ничего поделать не можете. Я уже сообщила в свой банк, что сегодня днем приеду за деньгами и…

— Полмиллиона долларов?

— Да. Я поступлю, как они требуют, но и только. Мой муж должен остаться в живых. Я хочу быть уверенной, что он вернется, и для этого мне нужна ваша помощь.

— Мадам, но это несерьезно! Как я могу что–то предпринимать?.. Единственный раз вы установите контакт с этим остряком или его сообщником при вручении выкупа — и вы не хотите сообщить мне никаких подробностей. Что за чушь! Вы говорите несерьезно.

— Нет, серьезно, только поэтому я и обратилась к вам! Есть ли что–нибудь такое, чего вы не смогли бы сделать? Разве вы не гений? Ведь у вас такая репутация!.. — Миссис Вэйл достала из сумочки чековую книжку и авторучку. — Десяти тысяч долларов в качестве задатка вам достаточно?

Или наша посетительница тоже обладала задатками гения, или в этот день ей просто везло. Когда она спросила, есть ли на свете что–то такое, что он не мог бы сделать, и помахала у него под носом чеком. Вулф откинулся на спинку кресла, закрыл глаза и сжал пальцами подлокотник. Я ждал, что он сейчас начнет шевелить губами, но этого не произошло. Видимо, решение вопроса было настолько трудным, что трюк с губами помочь не мог. Миссис Вэйл выписала чек, вырвала его из книжки, встала, положила перед Вулфом и снова села. Она хотела сказать что–то, но я вовремя предостерег ее. Прошла минута, и еще две–три, прежде чем Вулф открыл глаза и, бросив: — «Блокнот, Арчи», — выпрямился.

Я достал блокнот и авторучку, ожидая, что сейчас он начнет диктовать, однако Вулф снова закрыл глаза, помолчал около минуты и только тогда обратился к миссис Вэйл.

— Мне важно знать обороты речи, — заявил Вулф, — и как он употребляет слова, этот тип. Вы должны точно передать мне, что он сказал вам по телефону.

— Ни в коем случае! Вы предпримете что–нибудь, выкинете какой–нибудь трюк, а я не желаю рисковать. Я обещала, что в точности выполню все указания и сделаю это одна. Вот поэтому–то я ничего больше не скажу вам. Какое значение имеют обороты речи?

Вулф слегка пожал плечами.

— В таком случае — голос. Вы узнали его?

— Узнала? Конечно, нет!

— Не появилось ли у вас хотя бы слабого подозрения, что вы слышали его раньше?

— Нет.

— Говоривший был многословен или краток?

— Краток. Он лишь сказал мне, что я должна буду сделать.

— Он говорил грубо или вежливо?

— Ни то, ни другое. Разговор носил… деловой характер.

— Без угроз, без запугивания?

— Да. Он сказал, что это единственный шанс и для меня, и для моего мужа. Никаких угроз.

— А его грамматика?..

— Ни о какой грамматике я и не думала! — рассердилась наша посетительница. — Какая грамматика?..

— Хорошо, я задам вопрос иначе. Как, по–вашему, он грамотный человек? Я имею в виду это слово в самом общем смысле — «образованный»?

— Я уже ответила вам, что он не был ни резок, ни вульгарен. Да, пожалуй, я назвала бы его образованным. — Миссис Вэйл сделала нетерпеливый жест. — Но не тратим ли мы время напрасно? Не такой вы уж гений, чтобы по тому, как человек разговаривал, определить, кто он. Правда?

— Для этого мне следовало бы оказаться чудотворцем, а не гением, — покачал головой Вулф.

— Когда и где вы видели своего мужа в последний раз?

— В субботу утром. Он отправился по делам в наше загородное имение недалеко от Кэтоны. Я осталась дома, так как чувствовала себя не совсем хорошо. Утром в воскресенье он позвонил и сообщил, что до вечера не вернется. Однако после того, как он не вернулся и вечером, я позвонила туда, и сторож сказал мне, что он выехал вскоре после восьми. Я не стала беспокоиться, потому что мужу иногда нравится вечерами кататься на машине. Но вчера утром я уже встревожилась, хотя еще ни к кому не обращалась, а затем получила вот это письмо.

— Он выехал из имения один?

— Да.

— Как фамилия вашей секретарши?

— Моей секретарши?.. Ее зовут Дина Атли.

— Она давно работает у вас?

— Семь лет. А почему выспрашиваете?

— Я должен поговорить с ней. Пожалуйста, позвоните ей и скажите, чтобы она немедленно приехала сюда.

Миссис Вэйл от удивления раскрыла рот, но тут же спохватилась.

— И не подумаю! Что она может сообщить вам? Ей неизвестно, что я у вас, и я не хочу, чтобы она это знала. Даже она!

— В таком случае возьмите свой чек. — Вулф сделал гримасу. — Я должен получить хотя бы самое маленькое доказательство вашей добропорядочности. Мне известно, что вы Элтея Вэйл, поскольку мистер Гудвин узнал вас, но это все, что я знаю. Действительно ли вы получили письмо и звонил ли вам некий Нэпп? Пока это всего лишь ваш рассказ, ничем не подкрепленный. Меня вовсе не прельщает мысль остаться участником какого–то надувательства. Арчи, верни чек миссис Вэйл.

Я встал.

— Но при чем тут надувательство?.. Боже мой, надувательство! Ведь они убьют моего мужа!.. Разве я не права, не желая, чтобы кто–либо, включая мою секретаршу, знал о моем визите к вам? Не рассчитывайте, что она сообщит вам содержание телефонного разговора, так как я сказала ей, что…

— Я не намерен спрашивать ее об этом, — резко прервал ее Вулф. — Я лишь расспрошу ее, как он разговаривал. Если вы откровенны со мной, вам не следует возражать против этого разговора. Вы опасаетесь, что она будет знать о вашем визите ко мне? Но об этом скоро узнает и сам Нэпп… Во всяком случае, я надеюсь, что узнает.

— Узнает? — поразилась миссис Вэйл. — Как?

— Я сообщу ему. — Он повернулся ко мне.

— Арчи, мы успеем поместить объявление в вечерние выпуски газет?

— Вероятно, только в самые последние выпуски. Я не уверен, что мы успеем сделать это в «Пост» и «Уорлд–телеграмм», но не сомневаюсь, что с помощью Лона Коэна в «Газетт» она появится. — Я приготовил блокнот и ручку. — В секции объявлений обычным шрифтом?

— Нет, нужно сделать так, чтобы оно сразу бросалось в глаза. Примерно на две–три колонки. Заголовки жирным шрифтом, текст — обычным.

МИСТЕРУ НЭППУ

Я обязался помочь женщине, имущество которой находится у вас. Она сейчас у меня в кабинете, но не сообщила и не сообщит содержание вашего разговора с ней в понедельник по телефону. Я ничего не знаю о тех указаниях, которые вы дали ей, и они меня не интересуют. Она поручила мне выполнить конкретное поручение, состоящее в обеспечении благополучного возвращения ей ее имущества в хорошем состоянии, в этом заключается цель опубликования данного объявления. Вместе с тем она дала мне другое поручение на тот случай, если в нем возникнет необходимость. Если ее имущество не будет возвращено или окажется в состоянии, исключающем возможность восстановления, я обязался посвятить свое время, энергию и талант созданию условий, обеспечивающих справедливое возмездие за нанесенный ущерб, причем моя клиентка полна решимости поддержать меня всеми средствами, которыми она располагает. Если вы еще недостаточно осведомлены обо мне, чтобы отдать себе отчет в значении всего этого для вашего будущего, я рекомендую вам навести справки о моей квалификации и моем упорстве.

— Подпись крупным шрифтом: НИРО ВУЛФ. Можно передать текст в газеты по телефону?

— Лону Коэну в «Газетт» — да. В другие газеты — попытаюсь.

— Одну минуту. — Вулф повернулся к миссис Вэйл. — Вы слышали? Как вы сами сказали, возможно, что ваш муж уже мертв. Но даже если это так, опубликование подобного объявления означает, что я взял на себя не подлежащее отмене обязательство довести дело до его логического конца. А вы? Даже если для этого потребуется продолжительное время и это будет стоить много денег?

— Безусловно, если они убьют его — безусловно! Но я не… Это все, что вы намерены предпринять? Только это?

— А больше и делать нечего, мадам. Да и это я сделаю только после того, как вы выпишете мне чек еще на пятьдесят тысяч долларов и позвоните своей секретарше, чтобы она немедленно приехала сюда. — Вулф стукнул по подлокотнику. — Вы понимаете, что я ставлю на карту имя, заработанное мною за много лет? За это–то вы и должны мне уплатить, а кроме того дать обязательство не отказываться от расследования в любых обстоятельствах. Предположим, что ваш супруг уже мертв или Нэпп не увидит мое объявление, или просто игнорирует его и, получив выкуп, убьет его. В таком случае я все равно должен буду искать этого Нэппа, а вы… Вдруг вы откажетесь от продолжения расследования? Возможно, мне придется израсходовать значительно больше шестидесяти тысяч долларов. Разумеется, если ваш супруг благополучно возвратится домой, вы освобождаетесь от всяких обязательств, и все неизрасходованные деньги получите обратно. Сколько именно — я решу сам. Меньше, если выяснится, что мое объявление сыграло известную роль, больше — если станет известно, что оно не имело значения. Я ценю свою репутацию, которой сейчас буду рисковать в ваших интересах, но я не жаден. — Вулф взглянул на часы на стене. — Если указания Нэппа вы должны выполнить сегодня вечером, мое объявление, чтобы оно сыграло какую–то роль, должно появиться сегодня же, а сейчас уже почти час дня.

Бедная… нет, скорее богатая женщина закусила губы и посмотрела на меня. Когда Вулф прижимает кого–либо из наших клиентов, они часто ведут себя так, словно надеясь, что я подойду и начну успокаивать их. Иногда мне хотелось это сделать, однако миссис Элтея Вэйл подобного желания у меня не вызывала. Я ответил ей строго профессиональным взглядом. Убедившись, что на мое сочувствие рассчитывать не приходится, все еще с закушенными губами, она вновь достала чековую книжку и выписала новый чек. Я взял его и передал Вулфу. Пятьдесят тысяч! Вулф лишь мельком взглянул на него и, небрежно бросив на стол, сказал:

— Я серьезно надеюсь, мадам, что большую часть этой суммы вы получите обратно. Позвоните своей секретарше. После того, как вы сделаете это, мистер Гудвин тут же передаст объявление во все три газеты.

— Но действительно ли вам так уж необходимо, мистер Вулф, беседовать с моей секретаршей?

— Да, если вы хотите, чтобы я занимался вашим делом. Вы, кажется, намеревались поехать в банк, а скоро уже обеденный перерыв. Я жду вашу секретаршу к трем часам.

Миссис Вэйл встала, подошла к моему столу и набрала номер телефона.

Глава 2

Дина Атли приехала в 3.05, т.е. опоздала на пять минут. Вулф уже сидел за письменным столом, погрузившись в чтение книги «Лотос и робот» Артура Кестлера. Мы обедали несколько позднее обычного, потому что Вулф дал указание Фрицу начать поджаривать молоки сельди только после его распоряжения, а я лишь около половины второго закончил свои безрезультатные переговоры с «Пост» и «Уордл–телеграмм» о публикации нашего объявления, благодаря Лону Коэну, который по опыту знал, что мы не останемся в долгу, если, конечно, у нас что–нибудь выйдет. Две другие газеты обещали поместить объявление в своих утренних выпусках, которые поступают в продажу часов около одиннадцати. Если Нэпп прочтет одну из газет после получения выкупа, но до ликвидации Бэйла, возможно, он еще изменит свой сценарий. Наша клиентка уехала в банк сразу же после получения подтверждения от Лона Коэна, что объявление появится в двух последних выпусках его газеты. Пока я занимался телефонными разговорами, Вулф неоднократно подходил ко мне и торчал рядом по нескольку минут, но не для того, чтобы слушать меня. Держа письмо Нэппа, он повертывал к себе мою пишущую машинку, всматривался то в клавиатуру, то в письмо, отходил, снова возвращался и так до тех пор, пока Фриц не объявил, что обед подан. Мы никогда не говорим во время еды о делах, а уж имея на столе свежеподжаренные молоки в соусе с кервелем и луком–шалот, я и вовсе не мог отвлекаться на какие–то замечания или вопросы. Однако после обеда, когда мы вернулись в кабинет, я не удержался:

— Письмо было напечатано на машинке системы «Ундервуд», но не мною, если вы проверяли это. Буква «а» все время выпадает из строки. Письмо напечатано не профессиональной машинисткой.

Вулф взял «Лотос и робот». Книга, которую он в тот или иной момент читает, всегда лежит у него на столе справа от блокнота, перед вазой с орхидеями. В этот день в вазе были Милтонии вексилария, которые он, как обычно, принес с собой из оранжереи в одиннадцать часов.

— Мммм… — пробормотал Вулф, — Я просто проверял одно предположение.

— Что–нибудь получилось?

— Да. — Он открыл книгу и повернулся ко мне огромной спиной. Если я хотел проверить предположение, мне предстояло самому сделать его. До прихода нашей посетительницы оставалось десять минут, и Вулф намеревался прочесть хотя бы несколько страниц, так как, по его мнению, чтение является наилучшим средством, помогающим пищеварению, ибо, занимая голову, он оставляет в покое желудок. Спустя четверть часа, которые я потратил главным образом на изучение письма Нэппа, иногда посматривая на клавиатуру своей пишущей машинки, раздался звонок. Я прошел в прихожую, вернулся с посетительницей и доложил о ее приходе, однако Вулф продолжал читать до тех пор, пока я не сел за свой стол. Отметив место, где он остановился, Вулф отложил книгу и спросил:

— Вы — опытная секретарша, мисс Атли?

Глаза у девушки немного расширились, и она улыбнулась. Если она, так же как и ее хозяйка, плакала, никаких следов этого у нее на лице не осталось. На вид я бы дал ей лет тридцать, хотя ей могло быть и года тридцать два.

— Свое жалованье я оправдываю, мистер Вулф.

Держалась она спокойно — у нее было спокойное выражение глаз, спокойная улыбка, спокойный голос. Иногда, встречая кого–нибудь из людей подобной категории, вы испытываете желание оказать некоторое давление на такого человека и посмотреть, как он будет реагировать. Чаще всего вы сразу чувствуете, что все ваши попытки бесполезны. Мисс Атли принадлежала именно к такой публике. Внешне она выглядела вполне привлекательной.

— Несомненно, — согласился Вулф, внимательно всматриваясь в нее. — Как вы знаете, миссис Вэйл звонила вам отсюда. Я слышал, она запретила вам рассказать мне содержание ее вчерашнего разговора с мистером Нэппом, но ведь не исключено, что она могла поступить так только потому, что была очень расстроена, и вы сами решите, как вам себя вести со мною. Правда?

— Нет, — очень спокойно ответила наша посетительница. — Она платит мне жалованье.

— В таком случае я не уговариваю вас. Почту миссис Вэйл всегда вскрываете вы?

— Да.

— Все, что приходит?

— Да.

— Сколько писем в почте, полученной вчера утром?

— Вероятно, писем двадцать.

— Конверт с письмом Нэппа вы вскрыли первым или в процессе чтения почты?

Конечно, такой тактике тысячи три лет, а может быть, и больше — вы задаете вопрос о какой–то детали сообщенного факта и наблюдаете, не появится ли какое–либо колебание или замешательство в ответе.

— Я обычно вначале сортирую почту, — улыбнулась Дина Атли, — откладываю в сторону рекламные проспекты, всякие объявления и прочее. Во вчерашней почте было четыре… нет, пять писем, которые я вскрыла в самом начале. Письмо Нэппа было третьим по счету.

— Вы сразу же показали миссис Вэйл?

— Конечно. Я тут же отнесла ей письмо.

— Вы присутствовали в воскресенье вечером, когда она звонила в загородное имение, справляясь о муже?

— Нет. Я была дома, но уже легла спать.

— В какое время вчера звонил Нэпп?

— В восемь минут пятого. Я знала, что это может оказаться важным, и поэтому заметила время.

— Вы слышали этот разговор?

— Да. Миссис Вэйл велела мне записать его, что я и сделала.

— Вы знаете стенографию?

— Конечно.

— У вас высшее образование?

— Да.

— Вы печатаете двумя пальцами или четырьмя?

Она улыбнулась.

— Всеми сразу — по слепому методу… Послушайте, мистер Вулф, вам не кажется глупым весь наш разговор? Поможет ли он вернуть живым мистера Вэйла?

— Нет. Но некоторую пользу, возможно, принесет. Я не задержу вас долго — естественно, что вы нужны миссис Вэйл, и она ждет вас. Расспрашивать вас о голосе человека и его дикции теперь уже бесполезно и поздно, но я надеюсь, вы позволите снять отпечатки ваших пальцев Арчи?

— Отпечатки моих пальцев? — чуть удивилась она. — Зачем?

— Не для того, чтобы вернуть живым мистера Вэйла, но позднее они могут оказаться нужными. Не исключено, что Нэпп или его сообщник оставили свои отпечатки на письме. Не бывало ли это письмо, кроме миссис Вэйл и вас, еще в чьих–то руках?

— Нет.

— Ну, а кроме того, его брали еще мистер Гудвин и я. Отпечатки мисс Вэйл мы также получим. Мистер Гудвин специалист по дактилоскопии. Если, как я надеюсь, мистер Вэйл вернется домой, нам потребуется знать, имеются ли на этом письме чьи–то неизвестные нам следы пальцев. Разве вы не желаете дать нам отпечатки своих пальцев?

— Пожалуйста, если это вам нужно.

— В таком случае, Арчи…

Я выдвинул ящик стола и достал необходимые принадлежности — подушечку, пропитанную краской, и специальную бумагу. Фамилию нашей посетительницы я мог бы и не писать на листе, так как теперь уже знал, что проверял Вулф, изучая клавиатуру моей машинки и сравнивая ее с текстом письма Нэппа. Тем не менее ее фамилию я все же написал. Атли подошла к моему столу, и я вначале взял отпечатки пальцев ее правой руки. Руки у нее было хорошие — с гладкой твердой кожей, ухоженные, с длинными изящными пальцами, без колец. Взяв отпечаток большого, указательного и среднего пальцев левой руки, прежде чем намазать краской безымянный палец, я как бы между прочим спросил:

— Что это у вас тут? Ошпарили?

— Нет, прищемила ящиком.

— Да, и мизинец тоже? Ну, я буду осторожен.

— Сейчас уже не больно. Я прищемила их несколько дней назад.

Тем не менее я был осторожен, не желая напрасно причинять ей боль, поскольку все равно эти отпечатки нам в действительности не требовались.

— Вы, разумеется, не думаете, что похититель настолько глуп, чтобы оставлять на письме свои следы, правда? — спросила Дина Атли у Вулфа, смочив пальцы в растворителе и вытирая их мягкой бумагой.

— Глуп — нет, но несколько рассеян — возможно… Да, еще вот что, мисс Атли. Я отдаю себе отчет в том, что главное сейчас, — безопасность мистера Вэйла, я хочу, чтобы вы знали это. Я сделал все, что мог. Арчи, покажи текст объявления.

Я достал текст из стола и передал мисс Атли. Вулф подождал, пока она прочтет его, а затем сказал:

— Это объявление сегодня появится на видном месте в «Газетт», а завтра в утренних газетах. Если преступник увидит его, возможно, оно сыграет известную роль. Помещая подобное объявление, я публично беру на себя определенное обязательство, и если похититель убьет мистера Вэйла, он обречен, не важно, потребуется ли для этого месяц, год или десять лет. Жаль, что ни вы, ни я не можем связаться с ним, чтобы разъяснить ему это.

— Да, действительно, жаль, — по–прежнему спокойно согласилась мисс Атли, возвращая мне текст объявления. — Хотя, разумеется, его мнение о ваших способностях может оказаться не столь высоким, как ваше собственное. — Она было направилась к двери, но, сделав несколько шагов, повернулась и добавила: — Он может даже думать, что полиция более опасна, чем вы.

В прихожей я оказался раньше и распахнул дверь перед нею. Не попрощавшись и не поблагодарив (ни того, ни другого я и не ожидал), она ушла.

Возвращаясь в контору, я остановился перед Вулфом, взглянул на него и сказал:

— Значит, письмо печатала она?

Вулф кивнул.

— Конечно, я не… — заговорил было он.

— Извините, но сейчас слово принадлежит мне. При первом же ознакомлении с письмом Нэппа вы обратили внимание на то, что напечатано оно человеком с неровным ударом. Позднее, когда я разговаривал по телефону, вы опять взглянули на письмо, сравнили написанное с расположением букв в клавиатуре машинки, повторяю, в самом конце — У, Е, А, С. Отсюда вы заключили, что письмо печаталось не двумя или четырьмя пальцами, а всеми, и что по какой–то…

— И напечатано, вероятно, слепым методом, потому что…

— Извините, но я еще не кончил. Так вот: и по какой–то причине удары безымянным пальцем и мизинцем левой руки значительно слабее, чем остальными пальцами. Я понял это ваше предположение сразу же после обеда перед приходом миссис Атли, когда вы читали. Вы заметили, что я сравнил текст письма с расположением букв в клавиатуре.

— Нет, я читал.

— Позвольте не поверить вам. Вы часто делаете вид, что ничего не замечаете, хотя на самом деле все видите… Потом вошла миссис Атли, и вы снова опередили меня. Признаю, что вы имеете основание уменьшить мне жалованье, зрение у меня не хуже вашего, и я мог бы тоже заметить, так как ближе вас был к ней, что кончики двух пальцев ее левой руки слегка припухли и кожа на них чуть иного цвета. Правда, я обнаружил это, но позднее — после того, как вы поручили мне взять у нее отпечатки. Надеюсь вы не примете всерьез мое замечание об уменьшении жалования, потому что я все же выяснил, как и где она повредила эти пальца? Я не прав в чем–нибудь?

— Нет, но все же это только предположение, а не твердый и бесспорный вывод.

— Да, но предположение очень близкое к действительности. Если вы хотите убедить меня, что вам просто повезло сразу напасть на машинистку, печатающую слепым методом, проживающую в доме миссис Вэйл, случайно повредившую себе пальцы как раз в это время и как раз в такой степени, что еще можно работать ими, то это чушь. Таких совпадений не бывает. Вы заставили ее прочесть наше объявление, надеясь, что она свяжется с Нэппом. Почему вы отпустили ее?

— Иначе мы должны были начать ее допрашивать. По–твоему, она призналась бы?

— Нет. Она — твердый орешек.

— А если мистер Вэйл уже мертв, глупо давать ей понять, что мы ее подозреваем. Она просто бы посмеялась надо мной. Задержать ее силой и предложить Нэппу обменять на Вэйла? Вовсе не плохо, но как связаться с Нэппом? Теперь уже поздно помещать в газетах еще одно объявление. У тебя есть предложения?

— Да: я пойду к миссис Вэйл и попытаюсь любым способом добыть нечто, напечатанное на той же машинке, на которой обычно работает Дина Атли. Я понимаю, что она могла напечатать письмо Нэппа на другой машинке, а если нет?.. В таком случае все станет ясным.

Вулф покачал головой.

— Нет, не годится. Мисс Атли почти несомненно поймет, в чем дело. Кстати, не забудь о ее вопросе — поможет ли это вернуть мистера Вэйла живым? Твое предложение неприемлемо.

Вулф взглянул на часы. Через десять минут ему предстоит отправиться в оранжерею на очередную встречу с орхидеями; она происходила, как обычно, второй раз в день с четырех до шести. Следовательно, еще можно было прочитать несколько страниц. Он взял книгу и открыл ее на заложенном месте.

Глава 3

Возможно, по моей вине у вас создалось неправильное впечатление о Джимми Вэйле, и, если это так, я должен его исправить.

Возраст — тридцать четыре года, рост — пять футов десять дюймов, вес — сто пятьдесят фунтов, глаза — темные, иногда с ленивым или мрачным выражением, а временами ясные и живые, волосы — почти черные, гладко зачесанные назад, лицо — бледное, с мелкими чертами и большим ртом. Я неоднократно встречал его в ресторанах и театрах, обычно всегда вместе с женой. В 1956 году он с успехом выступал в ревю в «Славной норе» в Вилледж с тридцатиминутным фельетоном на злободневную тему, в котором содержались колкости о всех и обо всем. В 1957 году его увидела вдова Гарольда Ф. Теддера — Элтея Теддер и женила на себе… Или он женился на ней — в зависимости от того, как сказать.

Наверное, о любой женщине, которая выходит замуж за человека на двенадцать лет моложе ее, вне зависимости от фактов, злословят все ее друзья, не говоря уже о недругах. Вполне возможно, что в некоторых случаях такие разговоры — пустая болтовня. Джимми Вэйл пользовался успехом у женщин любого возраста, которым нравилось его общество, и если бы он хотел, у него было сколько угодно возможностей обманывать свою пожилую супругу, однако мне лично такие факты не известны, и я утверждаю, что, вне зависимости от сплетен, Джимми Вэйл был образцовым мужем. Правда, в первые минуты после появления у нас Элтеи Вэйл я предположил, что она пришла к Вулфу с просьбой установить слежку за ее супругом, так как ее друзья, наверное, постарались довести до ее сведения эти сплетни.

Двадцать пять лет назад Элтея Вэйл — тогда еще Элтея Парселл — тоже пользовалась популярностью у публики, играя роль молочницы в пьесе «Луговой жаворонок», но бросила сцену, выйдя замуж за человека значительно старше и значительно богаче ее. Результатом этого брака были сын и дочь, которых я раза два видел в ресторане «Фламинго». Теддер умер в 1954 году, так что Элтея все же выждала приличное время, прежде чем снова выйти замуж.

В течение всех четырех лет их семейной жизни ни Джимми, ни Элтея не сделали чего–либо дурного или сколько–нибудь из ряда вон выходящего. В газетах они упоминались часто, но только потому, что, как предполагалось, от них в любую минуту можно ждать чего угодно. В зените своей карьеры она покинула сцену на Бродвее, чтобы выйти замуж за известного пожилого человека; в свою очередь, Джимми ушел с эстрады, чтобы жениться на пожилой богатой женщине. С такой четой, располагающей особняком Теддера и его деньгами, в любое время могло что–то произойти. Во всяком случае все так считали.

Однако сейчас, когда два дня назад с ними действительно произошло нечто сенсационное, в печати не появилось ни слова. В объявлении Ниро Вулфа, адресованному Нэппу, не содержалось ничего такого, из чего можно было бы понять, что оно касается четы Вэйл. Приятельница миссис Вэйл Элен Блоунт, прочтя это объявление, могла понять, о ком идет речь, но к газетам она отношения не имела. Я же увидел объявление вскоре после ухода Вулфа в оранжерею. Не дожидаясь половины шестого, когда нам обычно доставляют «Газетт», я прогулялся до газетного киоска на углу Тридцать четвертой улицы и Восьмой авеню. Объявление было помещено на видном месте пятой полосы, и некто, назвавшийся Нэппом, не мог его пропустить, хотя, конечно, настоящая фамилия похитителя, несомненно, была иной.

У меня в тот вечер было назначено свидание с приятельницей, мы хотели вместе поужинать и пойти в театр, это помогало мне обычно немного встряхнуться и отвлечься от ненужных размышлений. Но на этот раз в течение всего вечера я то и дело спрашивал себя, где сейчас наша клиентка, чем она занята, а, вернувшись домой около часа ночи, прежде чем уснуть, с трудом удержался, чтобы не позвонить ей.

Как мне показалось, едва я успел уснуть, раздался звонок. Должен сказать, что я терпеть не могу, когда меня будят. Я повернулся в постели и, заставив себя приоткрыть глаза, обнаружил, что уже светло, а часы показывают 7.52. Кое–как дотянувшись до телефона и приложив трубку к уху, я все же ухитрился пробормотать:

— Дом Ниро Вулфа. У телефона Арчи Гудвин.

— Мистер Гудвин?

— По–моему, я уже назвал себя.

— Говорит Элтея Вэйл. Я хочу поговорить с мистером Ниро Вулфом.

— До завтрака невозможно, миссис Вэйл. Если у вас что–то срочное — скажите мне. Вы…

— Муж вернулся — живой и здоровый!

— Хорошо. Чудесно. Он с вами?

— Нет, сейчас он в нашем загородном имении и звонил минут десять назад. Он примет ванну, переоденется, поест и приедет в город. Я звоню вам потому, что в течение сорока восьми часов ни он, ни я никому не должны абсолютно, ничего говорить. О своем визите к Ниро Вулфу я ему не сказала — подожду его приезда. Само собой разумеется, я хочу, чтобы и мистер Вулф, и вы тоже никому не говорили, и поэтому сейчас звоню вам. Вы передадите мистеру Вулфу?

— Да, с удовольствием. Но вы уверены, что с вами разговаривал по телефону ваш супруг?

— Конечно, уверена!

— Вот и прекрасно. Вы позвоните нам, когда ваш муж вернется домой? Миссис Вэйл обещала и повесила трубку. Я же с удовольствием потянулся, зевнул и вслух сказал:

— Черт возьми, не важно, что скажет мистер Джимми Вэйл, все равно мы можем заявить, что Нэпп видел наше объявление.

Я потянулся еще раз и обнаружил, сколько силы воли иногда требуется, чтобы заставить себя встать.

Срочных дел у меня не было, я спустился в кухню лишь после половины девятого, пожелал Фрицу доброго утра, взял стакан апельсинового сока, и сделал добрый глоток. По дороге я хотел было зайти к Вулфу, но передумал, так как Фриц подает завтрак ему в комнату в восемь пятнадцать и сейчас он как раз завтракал.

— Колбаса сегодня без перца, — доложил Фриц, — я бы испортил ее вкус. Это лучшая из колбас, которые мы когда–либо получали от нашего поставщика.

— В таком случае мне двойную порцию, — сказал я, допив сок. — За приятное известие я отплачу тебе тем же. Приходившая вчера женщина дала нам одно поручение, и оно уже выполнено. Мы получаем гонорар, которого надолго хватит, чтобы выплачивать и твое и мое жалованье.

— Вот и хорошо, — одобрил Фриц, добавляя масла на сковородку, — ты выполнил его вчера вечером?

— Нет, он сам, — не вставая с кресла.

— Да? Если бы ты не pugier его, он ничего бы не сделал.

— Повтори это слово по буквам.

Фриц охотно сделал это.

— Что–то новое; загляну потом в словарь, — сказал я и, поставив на стол пустой стакан, углубился в чтение «Нью–Йорк таймс», время от времени посматривая на часы. В 8.57, разделавшись с последним куском свежей лепешки и второй порцией колбасы, я позвонил Вулфу по внутреннему телефону.

— Да? — ворчливо спросил Вулф.

— С добрым утром, сэр. Час назад звонила миссис Вэйл. Перед этим ей позвонил ее муж из их загородного имения. Он на свободе, невредим и приедет в город, как только приведет себя в порядок. Вэйл обещал кому–то, предположительно Нэппу, что в течение сорока восьми часов ни он, ни его супруга никому ни о чем не пикнет. Миссис Вэйл настаивает, чтобы и мы держали язык за зубами.

— Что ж, пока все обстоит удовлетворительно.

— Я хочу пройти в банк, получить деньги по ее чекам, а оттуда всего пять кварталов до редакции «Газетт». Сведения об этой истории скоро станут всем известны, и я хочу, чтобы Лон Коэн заблаговременно узнал о ней от меня, но с публикацией в газете повременил до нашего уведомления. Лон очень оценит мой приход, а свое слово, как вы знаете, он держать умеет.

— Нет.

— Что «нет»? Вы хотите сказать, что он не держит слово?

— Мистер Коэн давно доказал, что ему можно доверять. Однако мы сами еще не видели мистера Вэйла. Разумеется, полезно, чтобы мистер Коэн чувствовал себя обязанным перед нами, но пока ему ничего не нужно сообщать. Может быть, позднее, в течение дня мы это сделаем.

Вулф положил трубку. Из–за нашего разговора он на две минуты опаздывал в оранжерею.

— Пожалуй, я рискну подняться к нему и попробовать переубедить, — заметил я, когда Фриц подал мне вторую лепешку и новую порцию поджаренной колбасы.

— Знаешь, Арчи, — Фриц похлопал меня по плечу, — если действительно это нужно, ты так сделаешь, не нужно — не сделаешь.

Я намазал лепешку маслом.

— Ты что–то мудришь, — сказал я. — По–моему, это комплимент, но я еще подумаю над ним.

В течение следующих двух часов, заканчивая завтрак, просматривая «Таймс» (наше объявление оказалось напечатанным на двадцать шестой полосе), вскрывая почту, убирая вчерашний букет орхидей и наливая свежую воду в вазу, направляясь в банк и возвращаясь оттуда, вытирая пыль со столов и занимаясь всякой мелкой канцелярской работой, я временами принимался обдумывать создавшуюся ситуацию. Мне казалось чертовски нелепым, что расследование такого сенсационного дела, как похищение Джимми Вэйла, было закончено (и получен солидный гонорар) помещением объявления в газетах! Ну, а что сделать еще? Я готов когда угодно вызвать раздражение Вулфа, если это даст что–то, но теперь?.. Джимми Вэйл вернулся целехоньким, Вулф выполнил поручение, для которого был нанят. По следу Нэппа, как только история станет известной, бросится целая армия ищеек и рано или поздно его схватят. Для нас все было кончено, оставалось единственное — повидать самого мистера Джимми Вэйла. Миссис Вэйл обещала нам позвонить, когда он приедет домой, ну а я тогда отправлюсь к ним и спрошу, показывал ли ему Нэпп «Газетт» с нашим объявлением.

Однако мне не пришлось этого делать. В 11.25 раздался звонок. К этому времени Вулф уже спустился из оранжереи, уселся за письменный стол, сорвал вчерашний листок календаря, просмотрел почту и начал диктовать мне дли иное письмо владельцу коллекции орхидей в Гватемале. Он не терпел, когда ему мешали во время работы над чем–нибудь важным, но так как Фриц находился наверху, открывать дверь спуститься вниз пришлось мне.

— Джимми Вэйл, собственной персоной, — доложил я Вулфу и, вернувшись, открыл дверь.

— Может быть, вы не знаете меня, а вот я вас знаю, — заявил мне Вэйл, едва переступив порог. — Вы чертовски здорово танцуете.

Я ответил, что он тоже хорошо танцует, взял у него пальто и шляпу и провел в контору. Вэйл подошел к столу Вулфа и сказал:

— Мне известно, что вы никому не пожимаете руку. Однажды я вызвал на бой одного типа, назвавшего вас ничтожеством, хотя, честно говоря, я знал заранее, что он трус и моего вызова не примет. Я — Джимми Вэйл. — Он сел, поставил локти на ручки кресла, положил ногу на ногу и продолжал: — Если я рыгну, вам придется извинить меня. В течение двух дней и трех ночей я питался холодными консервированными бобами, а дома съел слишком много яичницы с ветчиной. Жена сообщила мне, что наняла вас для ведения расследования. Никогда еще большая сумма не была выплачена за столь малый труд. Естественно, мне не нравится, когда меня называют имуществом моей супруги (да и кому это может понравиться?), но я понимаю, что иного выхода у вас не было. Я прочел ваше объявление только после того, как жена его мне показала, не знаю, видели ли они его. Это очень важно?

Глядя на него, вы никогда не подумали бы, что он провел шестьдесят часов в лапах похитителей, питаясь холодными бобами и не ведая, долго ли ему еще остается жить, даже на этих бобах. Правда, он был мертвенно бледен, однако его лицо с гладкой кожей и мелкими чертами всегда было таким; его темные ясные глаза сейчас оживленно блестели.

— Разумеется, для нас знать об этом было бы полезно, — ответил Вулф, — но не очень уж важно. Вы только за тем и приехали ко мне, чтобы сказать, что не знаете этого?

— Вообще–то говоря, нет. — Вэйл щелкнул пальцами у правого виска, повторяя тот самый жест, который он всегда делал во время выступлений в «Славной норе». — Если хотя бы один из похитителей прочтет ваше объявление в газете, то они поймут, что моя жена советовалась с вами, а это может привести к не очень хорошим последствиям. Поэтому–то я и решил поскорее заехать к вам. Похитители запретили мне с женой рассказывать что–либо в течение двух суток, то есть до утра пятницы, и предупредили, что в противном случае нам придется пожалеть об этом. У меня сложилось убеждение, что их угроза — не пустые слова. Мы решили молчать до утра пятницы, а вы? Вы могли бы опубликовать в газетах еще одно объявление для Нэппа и сказать в нем, что поскольку имущество возвращено, вы считаете вопрос исчерпанным. Как вы полагаете?

Вулф наклонил голову набок и некоторое время пристально смотрел на Вэйла.

— Мистер Вэйл, ваше предположение о том, что я тоже буду безмолвствовать до пятницы, ни на чем не основано. Я сразу заявил вашей жене, что обязанность любого гражданина — не молчать о ставшем ему известным преступлении. Только в отдельных случаях молчание может быть оправдано какими–нибудь чрезвычайными обстоятельствами, например, когда речь идет о спасении жизни. Но теперь уже вы вне опасности. Я вижу вас живым и на свободе и должен сообщить полиции, что произошло. Частный детектив несет перед законом некоторые дополнительные обязанности, помимо обязанностей частного гражданина. Я не намерен подвергнуть вас или вашу жену…

Дальнейший разговор прервал звонок телефона, и я снял трубку.

— Контора Ниро Вулфа. Арчи Гуд…

— Говорит Элтея Вэйл. Мой муж у вас?

— Да, он…

— Мне нужно переговорить с ним.

По тону голоса миссис Вэйл мне показалось, что у нее какой–то срочный вопрос, так что мои дальнейшие действия объясняются не просто любопытством. Несомненно, между Вулфом и Вэйлом назревало столкновение по поводу того, будет ли он хранить все в тайне до пятницы, и если миссис Вэйл срочно хотела поговорить с мужем на сей счет, я хотел знать содержание разговора, что называется, из первоисточника. Именно поэтому, сказав Вэйлу, что с ним хочет переговорить его жена, я вышел на кухню и едва успел снять там трубку параллельного аппарата, как услыхал слова миссис Вэйл:

— …узнала, что произошло нечто совершенно ужасное. Мне только что позвонил некий капитан Сандерс из полиции города Уайт–Плейнс и сообщил, что обнаружен труп женщины. Местные полицейские полагают, что это Дина Атли, и требуют, чтобы я приехала в Уайт–Плейнс для опознания или прислала бы кого–нибудь вместо себя. Боже мой, Джимми, может ли это быть Дина? Как это могло произойти?

Джимми. Не знаю. Может быть, Арчи Гудвин знает. Он слушает нас по параллельному телефону. Сандерс сказал, как она была убита?

Элтея. Нет, он…

Джимми. Где был найден труп?

Элтея. Нет, он…

Джимми. Почему полицейские думают, что это Дина Атли?

Элтея. В сумочке и в машине найдены некоторые вещи, принадлежащие ей. Там же, в Уайт–Плейнс, оказалась ее машина. Я не думаю… я не хочу… может быть, мне послать Эмиля?

Джимми. А почему бы и нет? Как ваше мнение, Гудвин? Эмиль — наш шофер. Он, конечно, может сразу сказать — Дина Атли это или нет. Должна ли туда отправиться моя жена, или это должен сделать я сам?

Отрицать, что я слушаю разговор, было бы бесполезно.

— Нет, — ответил я, — только для опознания ездить не следует. Если это действительно Дина Атли и у полицейских есть какие–то сомнения о причине ее смерти, они начнут задавать вам различные вопросы, хотя для этого они могут потом приехать к вам домой. Для опознания Дины могу сойти и я, если вы, конечно, найдете нужным попросить мистера Вулфа об этом.

Элтея. Да, да, Джимми, сделай так!

Джимми. Видишь ли… может быть… Сандерс сказал, куда именно нужно приехать в Уайт–Плейнс?

Я. Мне известно куда.

Элтея, Это, должно быть, Дина! Вчера вечером она не вернулась домой, и вот теперь… какой–то кошмар и…

Джимми. Спокойно, спокойно, Эл. Я скоро приеду. Постарайся успокоиться и…

Я положил трубку, вернулся в контору и сказал Вэйлу:

— Вполне естественно, что я хотел знать, о чем будет говорить по телефону клиентка мистера Вулфа, и также вполне естественно, что вы сразу догадались об этом. — Я повернулся к Вулфу. — Миссис Вэйл позвонил полицейский офицер из Уайт–Плейнс и сообщил, что там обнаружен труп женщины. Где — он не сказал. Полицейские полагают, что это Дина Атли. «Видимо, найдено что–то связывающее ее с миссис Вэйл, — может быть, адрес. Полицейский попросил миссис Вэйл приехать в Уайт–Плейнс для опознания тела, но ни она, ни мистер Вэйл не хотели бы туда ехать. Я предположил, что он, возможно, пожелает попросить вас послать меня.

Вулф, хмуро смотревший на Вэйла, перевел на меня взгляд.

— Она умерла насильственной смертью?

— Миссис Вэйл об этом ничего не знает.

— Послушайте, — заговорил Вэйл, стоявший у моего стола, — но это же кошмарно! Пожалуй, туда следует поехать мне.

— Если убита действительно мисс Атли, — заявил Вулф, — полицейские обязаны спросить у вас, где вы были вчера вечером, такова уж процедура в подобных случаях.

— Я никому, даже вам, не скажу до пятницы, где был вчера вечером.

— В таком случае вы тотчас же окажетесь под подозрением. Вам следует немедленно посоветоваться с женой. Если для опознания поедет мистер Гудвин, его обязательно начнут спрашивать, какое отношение он имеет к покойной, где и когда видел ее. Вам известно, что вчера она приходила сюда?

— Да, жена мне сказала, но Гудвин не будет рассказывать полицейским, зачем именно она приходила к вам?

Вулф откинулся на спинку кресла и закрыл глаза, а Вэйл хотел было сказать что–то, но, поняв, что Вулф все равно не услышит, промолчал. Он подошел к креслу, сел, но тут же вскочил. Направился было к выходу, но с полдороги вернулся, подошел к столу Вулфа и остановился, не сводя с него глаз.

Вулф наконец выпрямился в кресле, открыл глаза и сказал:

— Арчи, позвони миссис Вэйл.

— Но здесь — я, — заявил Вэйл, — вы можете говорить со мной.

— Мой клиент, мистер Вэйл, не вы, а ваша жена.

Я набрал номер телефона, который запомнил еще вечером во вторник. Когда мне ответил женский голос, я сказал, что мистер Ниро Вулф желает поговорить с миссис Вэйл.

— У телефона Элтея Вэйл, — вскоре послышался голос нашей клиентки. — Мистер Вулф?

Я подал знак Вулфу, он взял трубку. Я слушал разговор по параллельному аппарату, хотя Вэйл попытался было выхватить у меня трубку. Сказал ли Вэйл при этом что–нибудь, я не знаю, так как прислушивался к словам Вулфа.

— Здравствуйте, мадам. Я с удовольствием встретился с вашим супругом, также, как несомненно, и вы. Телефонный звонок из Уайт–Плейнс выдвигает новую проблему, но у меня есть одно предложение. Как я понимаю, вы предпочли бы не ездить в Уайт–Плейнс для того, чтобы сказать, является ли мертвая женщина Диной Атли. Это так?

— Да. Арчи Гудвин согласился поехать туда.

— Ну, Арчи Гудвин всегда готов поехать. Он… весьма энергичный человек. Однако есть некоторые трудности. Если покойная действительно Дина Атли, его обязательно спросят, когда и где в последний раз он видел ее, и если он сообщит, что вчера она приходила ко мне, от него тут же потребуют все подробности. И тогда ему придется упомянуть о том обстоятельстве, что в результате разговора с ней у нас сложилось серьезное подозрение в ее причастности к похищению вашего мужа…

— Дина? Дина была замешана в этом? Чушь! Почему у вас возникло такое подозрение?

— Пока я не хочу говорить об этом. Может быть, позднее расскажу, а возможно, и нет. Так вот, полицейские потребуют всю информацию о похищении не только от Гудвина и от меня, но и от вас с мужем, ждать до пятницы они не согласятся. Вероятно, что…

— Какие у вас основания подозревать Дину?

— С этим придется подождать… У меня есть одно предложение. Вы выдали мне чеки на шестьдесят тысяч долларов, но часть этой суммы я обещал вернуть, если ваш муж останется в живых и возвратится домой. Разумеется, мне хотелось бы оставить себе всю сумму, но тогда я должен проделать определенную работу для вас. Мое предложение таково: я поручаю мистеру Гудвину выехать в Уайт–Плейнс для опознания. Если это окажется мисс Атли, он сообщит, что видел ее вчера у меня в конторе, где мы беседовали по поводу одного конфиденциального поручения, для выполнения которого вы пригласили меня и, сославшись на мои указания, откажется от сообщения иных подробностей. Кроме того, за себя и за него я дам вам обязательство до одиннадцати часов утра пятницы без вашего согласия ничего не говорить о похищении вашего супруга. Несомненно, это причинит нам определенные неудобства, возникнут серьезные затруднения, в связи с чем вам придется освободить меня от обязательства возвратить вам какую–то сумму, тогда мы будет квиты. Добавлю, конечно, не для того, чтобы оказать давление на вас, а просто для сведения, что, если вы не найдете возможным принять мое предложение, мне придется немедленно информировать соответствующие власти о похищении, поскольку оно является преступлением, наказуемым смертной казнью.

— Это же шантаж!

— Вовсе нет. Я согласился пойти на серьезный риск за не такой уж большой гонорар, но если вы не согласны, я снимаю свое предложение. Сегодня я верну вам чеки, и таким образом будет законч…

— Нет! Не кладите трубку! — Миссис Вэйл помолчала, а потом добавила: — Я хочу переговорить с мужем.

— Пожалуйста. — Вулф обвел взглядом кабинет и посмотрел на меня: — Где он?

— Смылся. Сразу же после того, как вы упомянули, что мы подозреваем Дину. Он ушел. Я слыхал, как хлопнула парадная дверь.

— А я не слыхал… Миссис Вэйл, ваш муж ушел, наверное, домой. Я не видел, как он ушел. Я верну вам чек…

— Нет! — И снова пауза, на этот раз долгая. — Ну хорошо, пошлите Арчи Гудвина в Уайт–Плейнс.

— Вы принимаете мое предложение?

— Да, но я хочу знать, почему вы заподозрили Дину в причастности к похищению. Это же невероятно!

— Для вас — да. Мы сделали лишь предположение, возможно, ошибочное. При случае я все объясню вам, но не сейчас. Извините, я должен отправить мистера Гудвина…

Вулф положил трубку, то же самое сделал и я, а потом, пройдя в прихожую, проверил, закрыта ли парадная дверь, заглянула гостиную и, вернувшись, сказал:

— Вэйл действительно ушел. Я, конечно, не думал, что муж нашей клиентки выкинет какой–нибудь трюк, но не исключал, что, растерявшись, он хлопнет дверью, а сам останется в доме. Какие указания?

— Не вижу в них необходимости. Ты слыхал мой разговор с миссис Вэйл.

— Да? Ну, что ж, пожалуйста. Меня полицейские отправят в кутузку, а вы свой гонорар получите. Скажите, нас интересует что–нибудь? Мы должны знать, что произошло с ней, когда и где?

— Нет, нас это не интересует и не касается.

Я направился было к двери, но у порога остановился.

— А знаете, — сказал я, — ведь не исключено, что вам придется пожалеть об этом. Вы же прекрасно понимаете, что нас это интересует и нас это касается, и вам, возможно, придется поработать, а следовательно, мне следует попытаться собрать кое–какие факты, пока они еще тепленькие. Вы можете согласиться с этим? Нет? А почему? Да только потому, что, по вашему мнению, я… энергичен и все равно соберу необходимые факты для того, чтобы иметь их наготове к тому времени, когда они понадобятся вам. Но на этот раз вы заблуждаетесь. Если мне кто–то попытается дать какую–либо информацию по делу, я скажу, что меня не интересует это.

Я вышел, взял пальто, оставил шляпу на вешалке, спустился на тротуар, прошел по Девятой авеню за угол в гараж, где стоял принадлежащий Вулфу «седан–герон» модели 1961 года, на котором всегда езжу.

Глава 4

В час пятнадцать дня прокурор графства Вестчестер Кларк Хоберт, прищурившись, взглянул на меня и сказал:

— Гудвин, вы запутались и должны отдавать себе отчет, к чему это может привести.

Мы находились в его кабинете — большой угловой комнате с четырьмя окнами в здании «Корт–хауза». Хоберт восседал за письменным столом, всем видом давая почувствовать свое положение избранного слуги народа. У него был сильный подбородок, живые острые глаза и огромные торчащие уши. Я сидел сбоку от стола, а в креслах перед ним расположились капитан Сандерс и начальник уголовного розыска местной полиции Бен Дайкс, с которым я встречался раньше. Виделись мы с ним в последний раз года два назад; за это время Дайкс располнел, и когда он сидел, живот у него несколько свешивался над поясным ремнем. Однако до меня доходили слухи, что он по–прежнему остался очень неглупым, толковым детективом.

Я прямо, но без вызова встретил взгляд Хоберта.

— Знаете, — сказал я, — мне хочется убедиться, что вы правильно представляете обстановку, поскольку информация вами получена до того, как меня доставили сюда. Я не думаю, чтобы они все, и особенно Бен Дайкс, умышленно что–то исказили, но я хочу, чтобы у вас не возникло какого–либо недопонимания. Я видел покойницу и опознал ее как Дину Атли. Капитан Сандерс спросил у меня, хорошо ли я знал мисс Атли, и я ответил, что хотя видел ее лишь только однажды, вчера во второй половине дня, тем не менее ее личность никаких сомнений у меня не вызывает. Дайкс поинтересовался, где я видел ее вчера, и я ответил, что это произошло в кабинете Ниро Вулфа. Он спросил, зачем она была там. Я ответил, что, выполняя требование Ниро Вулфа, миссис Вэйл дала Дине Атли указание прийти для того, чтобы Вулф мог задать ей несколько вопросов, относящихся к тому конфиденциальному делу, расследование по которому миссис Вэйл поручила ему, Дайкс спросил у меня, что это за конфиденциальное дело, а я…

— И вы отказались отвечать ему.

— Вот именно, хотя мой отказ не был категорическим, так как я сказал, что выполняю указание мистера Вулфа. Но если Дайкс сообщит мне, где обнаружен труп, как и когда наступила смерть, я доложу все мистеру Вулфу, и он сам будет решать, совершено ли преступление и связано ли оно в какой–либо степени с тем делом, по которому с ним консультировалась миссис Вэйл. Я не успел закончить свое объяснение, когда к нам ворвался капитан Сандерс, заявил, что Дина Атли была убита, а не погибла случайно, и я обязан сообщить ему, что именно она рассказала мистеру Вулфу и что он ответил ей. Я повторил, что ничего ему не обязан сообщать. Сандерс возразил, что, как ему хорошо известно, я считаю себя «твердым орешком», и поэтому он отведет меня туда, где нам никто не помешает, и там заставит меня сказать решительно все. Очевидно, Сандерс принадлежит к числу тех, кто считает кулаки лучшим способом убеждения. Однако Бек Дайкс настоял, чтобы меня доставили к вам. Если последствия, о которых вы мне сказали вначале, заключаются в том, что вы передадите меня капитану Сандерсу, пожалуйста. Я уже давно собирался побывать у невропатолога для проверки нервов, но ваше решение избавит меня от необходимости такого визита.

— С удовольствием окажу такую услугу, — сквозь зубы процедил Сандерс. Наверное, кто–нибудь сказал ему, что подобная манера разговаривать свидетельствует о властности и внушает страх, и он, очевидно, долго практиковался перед зеркалом с этой целью.

— Никому вы пока не передаетесь, — прервал меня Хоберт. — Я — главный представитель закона в нашем графстве. Да, действительно, совершено преступление. Дина Атли убита, а не погибла в результате несчастного случая. За несколько часов до смерти она была с вами. Насколько нам известно, вы последний, кто видел ее живой. Капитан Сандерс имел все основания попросить вас рассказать подробности той беседы.

— Он не просил, а требовал. Вы говорите о преступлении. Где и когда оно было совершено? Если ее сбила машина…

— Откуда вам известно, что ее сбила машина? — прервал меня Сандерс.

— Если ее сбила машина сегодня утром, здесь, на Мэйн–стрит, — продолжал я, не обращая внимания на Сандерса, — и свидетели, например, заявят, что водителем был одноглазый карлик с бакенбардами, я сомневаюсь, что мистер Вулф сочтет свой вчерашний разговор с Атли имеющим какое–либо отношение к происшедшему. После осмотра мертвой у меня сложилось впечатление, что ее или переехала машина или кто–то несколько раз ударил ее кувалдой, хотя, конечно, могли быть и другие причины. — Я поднял руку. — Черт возьми, мистер Хоберт, вы же знаете, что мистеру Вулфу законы известны.

Хоберт кивнул.

— Да, знаю… Так же, как и то, что он… да и вы тоже иногда нарушаете их. Дину Атли убили не здесь, не у нас в городе. Сегодня в десять часов утра два мальчугана по пути в школу нашли ее труп в кювете у дороги, в том месте, где…

— У какой дороги?

— У Старой Рудничной дороги. Видимо, в свое время эта узенькая и немощеная дорога шла к руднику, в котором добывалось железо, но сейчас она оканчивается тупиком милях в двух от Сто двадцать третьего шоссе. Труп…

— В каком месте эта дорога ответвляется от Сто двадцать третьего шоссе?

Не раскрывая рта, Сандерс промычал что–то, но я опять игнорировал его.

— Тоже милях в двух от развилки Сто двадцать третьего и Тридцать пятого шоссе, южнее Риджфильда и недалеко от границы штата. Тело было сброшено в кювет уже после смерти. Переехавшая ее машина оказалась ярдов на сто дальше по дороге, на опушке леса. Машина зарегистрирована на имя Дины Атли, проживающей в доме 994 на Пятой авеню в Нью–Йорке. В сумочке обнаружили обычные вещицы, на некоторых было то же имя. Еще есть вопросы?

— Время смерти?

— Ах, да, конечно. Между девятью часами вечера и тремя часами утра.

— Обнаружены ли следы других машин?

— Да, один, возможно, два, но на траве. Дорога щебенчатая, а обочины заросли густой травой.

— Видел ли кто–нибудь вчера вечером Дину Атли и ее машину?

— Пока таких данных у нас нет. Ближайший дом находится примерно в полумиле, а по этому отрезку дороги ездят вообще очень редко.

— У вас есть какая–нибудь версия?

— Да, начинающаяся с вас. Когда женщина оказывается убитой через несколько часов после посещения частного детектива, резонно предположить, что эти два факта связаны между собой, и все сказанное ею этому детективу является важным для следствия. Вы присутствовали при ее разговоре с Вулфом?

— Разумеется, но довольно резонно предположить и то, что только этот детектив и в состоянии определить, связаны ли между собой факты, о которых вы говорите. Как я уже сказал, мисс Атли приходила к мистеру Вулфу не по собственной инициативе, а по распоряжению миссис Вэйл, чтобы сообщить ему кое–какую информацию по одному делу, ведение которого миссис Вэйл поручила мистеру Вулфу. — Я встал. — Ну, хорошо. Вы сообщили мне то, что я все равно часа через два прочту в газетах. Я все доложу мистеру Вулфу и потом позвоню вам.

— Так думаете только вы, — вмешался Сандерс, вставая. — Мистер Хоберт, вы понимаете, насколько важно для нас время в подобном деле. Вы отдаете себе отчет в том, что если вы отпустите его, он уже через двадцать минут покинет пределы нашего графства и окажется вне вашей юрисдикции. Информация, которой он располагает, если мы получим ее сейчас, может оказаться решающей для всего расследования.

— Теперь я хочу спросить кое о чем, — заявил Дайкс и, получив согласие Хоберта, обратился ко мне. — Вчера в «Газетт» было напечатано объявление за подписью Ниро Вулфа, адресованное «Мистеру Нэппу». Оно имело какое–либо отношение к тому, почему миссис Вэйл распорядилась, чтобы Дина Атли посетила Вулфа?

Слухи о том, что Бен Дайкс по–прежнему был толковым детективом, несомненно, соответствовали действительности.

— Прошу прощения, но я имею определенные указания от человека, у которого служу, — ответил я и сразу же повернулся к прокурору. — Мистер Хоберт, вы юрист и знаете, что у вас нет никаких оснований задерживать меня даже для допроса, тем более что отвечать на вопросы я не намерен. Мистер Вулф же ни с кем не будет разговаривать по телефону и никого не пустит в дом, пока не выслушает мой доклад. Вот поэтому, как я полагаю, капитану Сандерсу придется обойтись без меня. Ну, а впрочем, вам виднее.

— Вам, конечно, известно наказание за умышленное создание помех ведению следования? — хмуро спросил Хоберт, наклонив голову набок.

— Да, сэр, — вежливо ответил я, однако прокурор внезапно грохнул кулаками по столу, вскочил с кресла и заорал:

— Немедленно убирайся отсюда ко всем чертям! — И я, повинуясь, направился к двери, правда, успев заметить, что Дайкс кивнул мне. Я нарочно прошел поближе к Сандерсу, чтобы он мог, если бы захотел, подставить мне ногу, но полицейский воздержался от этого.

Выйдя на тротуар, я взглянул на часы. Было 1.35. Я прошел три квартала, чтобы забежать в хорошо известное мне маленькое кафе «Мэри», где готовят куриные пирожки так, как их умела готовить моя тетушка Энн в Чилликоте в штате Огайо — с кусочками яблок, запеченными в тесте. Расправляясь с пирогами, я обдумывал создавшуюся ситуацию. Звонить сейчас Вулфу было бы пустой тратой денег, поскольку он заявит, что нас это дело больше не касается, ну, а наша клиентка могла и подождать, пока я не позвоню ей после доклада Вулфу. Коль скоро я был уже на полпути… на трети пути, если уж говорить честно, почему бы мне не взглянуть на Старую Рудничную дорогу? А может быть, и на заброшенный рудник, если я найду его. Если бы я украл человека и мне понадобилось бы место, где держать его, пока я получу полмиллиона долларов, заброшенный рудник вполне бы устроил меня. Я расплатился, взял со стоянки свою машину и направился к Хаутон–серкл, проехал по Саумилл–ривер парквей и в конце этой дороги в Кэтоне свернул на Двадцать третье шоссе. День был солнечный, а я люблю наслаждаться природой и цветами. Деревьями, собирающимися распуститься, коровами на лугах — конечно, из хорошей машины, которая в любое время может доставить меня обратно в город. Недалеко от границы со штатом Коннектикут я свернул направо на Сто двадцать третье шоссе, взглянул при этом на спидометр. Спустя полторы мили я начал осматриваться в поисках Старой Рудничной дороги и вскоре же увидел ее.

Проехав по ней всего около мили, я стал уже сомневаться, что смогу вернуться в город на нашем «героне». На протяжении этой мили я встретил пять машин, причем в одном случае мне пришлось съехать в кювет и потом выбираться оттуда, а в другом — пятиться ярдов пятьдесят. Найти место преступления оказалось делом нетрудным. На дороге там стояло восемь машин, полностью загородив ее, причем не одной служебной среди них не было. На обочине у кювета толпились человек двенадцать женщин и трое–четверо мужчин, а еще двое на противоположной обочине громко спорили, кто и кому помял бампер. Я даже не вышел из машины. С северной стороны к дороге подступал густой лес, а с южной спускался к болоту обрывистый каменистый склон. Честно говоря, я довольно смутно представлял себе, как выглядит заброшенный рудник, но тем не менее ничего даже отдаленно похожего на него поблизости не было видно.

Я осторожно попятил машину и, найдя подходящее место, развернулся. Возвращаясь к шоссе Сто двадцать три, я встретил еще три машины.

Из двух решений, принятых мною во время обратной поездки в город, лишь одно своевременно пришло мне на ум, что само по себе совсем не плохо. Я имею в виду решение не спешить и вдоволь полюбоваться весенней природой. Несомненно, это было разумное решение, поскольку все равно до четырех часов я не добрался бы домой, а Вулф, который после четырех направляется в оранжерею, терпеть не может, когда кто–то прерывает его пребывание там. Это решение я принял, еще не доехав до Тридцать пятого шоссе. К другому решению я пришел подсознательно и догадался об этом значительно позднее, когда сообразил, что, не отдавая себе отчета, еду к нашей клиентке сообщить ей об опознанной мной Дине Атли. Ну что ж, это сэкономит мне монету, которую я потратил бы на звонок по телефону–автомату. Не исключено, что ее супруг окажется дома, у них могут быть вопросы ко мне, на которые всегда лучше ответить при встрече, а не по телефону.

Было десять минут пятого, когда, приткнув машину на стоянке на Восемьдесят первой улице, я вошел в вестибюль четырехэтажного каменного особняка 994 по Пятой авеню и нажал на кнопку звонка. Дверь мне открыла служанка с квадратной физиономией и каким–то пятном на щеке. Наверное, Теддер, построивший этот особняк, даже и мысли не допускал, что когда–нибудь дверь будет открывать женщина, а не швейцар в пышной ливрее, и, следовательно, хорошо, что прежнего хозяина уже давно не было в живых. Служанка удивила меня. Едва я назвал себя, сказав, что хотел бы повидать миссис Вэйл, служанка ответила, что миссис Вэйл давно меня ждет. Я не должен был бы удивляться, обнаружив снова, что, как оказывается, Вулф знал меня не менее хорошо, чем я знаю его, и все же я удивился. Очевидно, миссис Вэйл позвонила ему, чтобы узнать, опознал ли я покойную, и он ответил, что, возвращаясь из Уайт–Плейнс, я заеду к ней, хотя мы с ним не договаривались об этом. Ну, что же, еще будет время, когда он пожалеет о такой самоуверенности. Как я уже упомянул, я сам не знал, что заеду к миссис Вэйл, до тех пор, пока не обнаружил, что уже нахожусь на пути к ней.

Как только служанка, открывшая дверь, взяла у меня пальто, сверху раздался писклявый голос:

— Эльга, кто там?

— Это мистер Гудвин, мистер Теддер.

— Пожалуйста, мистер Гудвин, поднимитесь, — пригласил меня тот же голос.

Я поднялся по широкой лестнице со ступенями из белого мрамора. На верхней площадке меня встретил Ноэль Теддер. Я уже упоминал, что несколько раз видел его. Судя по сплетням, это был двадцатитрехлетний недоросль, учившийся в трех университетах, но ни одного не окончивший; одно время он занимался карабканьем на горы, но по настоянию мамаши оставил это занятие после того, как упал с одной из них; как–то Ноэль Теддер ухитрился посадить вертолет на стадион в разгар бейсбольного матча. Лично же мне он был известен как широкоплечий рослый детина, не обращавший внимания на свои костюмы при посещении театров или ресторанов и начинавший громко разговаривать уже после двух рюмок.

Через широкий зал Теддер провел меня к открытой двери и пригласил войти. Я переступил порог и остановился на мгновение, решив, что попал на вечеринку. Но оказалось, что в комнате живых людей всего пять, остальные были бронзовыми или каменными статуями. Я тут же припомнил фотоснимок библиотеки Гарольда Ф. Теддера, который видел несколько лет назад. Именно в этой библиотеке я сейчас и очутился — в большой комнате с высоким потолком, показавшейся мне переполненной людьми, так как в разных местах ее стояло штук двенадцать статуй в человеческий рост. Если Теддеру нравилось быть в компании, он, несомненно, располагал ею.

— Сюда, мистер Гудвин, — послышался голос миссис Вэйл.

Я прошел в дальний конец библиотеки, где у незажженного камина почти художественно скомпонованной группой стояли пять — не статуй, а живых людей.

— Итак? — спросила миссис Вэйл, как только я подошел.

— Да, это Дина Атли.

— Но что… как…

Я многозначительно осмотрелся.

— Надеюсь, я не помешал?

— Ничего, ничего, — заявил Джимми Вэйл, стоявший спиной к камину. — Им всем известно. Это дочь моей жены Маргот Теддер, брат жены Ральф Парселл и ее адвокат Эндрю Хлад.

— Им всем известно о моем обращении к Ниро Вулфу, — сообщила миссис Вэйл. — Мои дети и брат начали задавать мне различные вопросы, и мы решили, что лучше рассказать им все. Потом, когда… Дина… ну, в общем, все равно нас будут спрашивать, где мы находились вчера вечером… Я решила, что и моему адвокату тоже следует знать все, включая беседу с Ниро Вулфом. Так вы говорите, что это Дина?

— Да.

— И ее переехала машина? — спросил Эндрю Хлад. Он немножко походил на стоявшую позади него бронзовую статую Авраама Линкольна, но без бороды, с седыми волосами и не такого высокого. О том, как Дина умерла, он узнал, очевидно, позвонив Вулфу или из последних известий по радио.

— Да, причем ее переехала ее же машина.

— Ее собственная машина?

— По поручению мистера Вулфа, — обратился я к миссис Вэйл, которая сидела на кушетке, опираясь на подушки, — я должен сообщить вам два интересных для вас факта. Во–первых, я видел мертвую и опознал в ней Дину Атли. Во–вторых, я сказал прокурору, что видел ее вчера во второй половине дня в кабинете Ниро Вулфа, куда она приходила по тому делу, по которому вы консультировались с ним. Я отказался рассказывать прокурору, какое это дело. Вот и все, что я обязан сообщить вам. Но если вы хотите знать как, где и когда умерла Дина, пожалуйста.

— Да. Во–первых, когда?

— Между девятью часами вечера и тремя часами ночи, хотя время еще может быть уточнено. Она была убита, сбоку на ее голове имеется след удара, от которого она, вероятно, потеряла сознание, после чего ее переехала машина. Потом…

Я умолк потому, что миссис Вэйл застонала и закрыла глаза.

— Почему вы так жестоки? — спросила меня Маргот Теддер, сидевшая на другом конце кушетки. Года на два моложе своего брата Ноэля, она, как говорили, была весьма надменной особой, смотревшей на всех свысока. По моему личному впечатлению, она была довольно интересной и изящной девушкой и могла бы серьезно рассчитывать на успех, если бы немножко округлилась и внимательно следила бы за тем, в каком положении находятся уголки ее губ; ходила и танцевала она так, словно постоянно носила гипсовый корсет.

— Не я убивал ее, я лишь рассказываю, как все произошло, — ответил я.

— Но вы еще не сказали, где это произошло? — вмешался Джимми Вэйл.

Миссис Вэйл приоткрыла глаза, и я предпочел ответить ей, поскольку она была нашей клиенткой.

— На узкой и каменистой Старой Рудничной дороге, ответвляющейся от шоссе Сто двадцать три, которое в семи милях восточнее Кэтона, недалеко от границы штата, соединяется с Тридцать пятым шоссе.

— Бог мой! — воскликнула миссис Вэйл, не сводя с меня теперь уже широко раскрытых глаз. — Они убили ее! — Она повернулась к Эндрю Хладу. — Ее убили похитители… В таком случае, — обратилась она снова ко мне, — вы и мистер Вулф были правы, когда сказали, что подозреваете ее. Ведь это же там…

— Одну минуту, Элтея, — резко прервал ее Эндрю Хлад. — Я должен переговорить с вами наедине. Это опасное дело, исключительно опасное. Вы должны были еще в понедельник поставить меня в известность о получении письма, Сейчас же, как ваш юрисконсульт, я запрещаю вам рассказывать что–либо и кому бы то ни было до тех пор, пока мы с вами не переговорим. И я не… Куда же вы?

Миссис Вэйл встала, направилась к двери и, бросив через плечо: «Я сейчас вернусь», — вышла. За ней было пошел Джимми Вэйл, но на полпути остановился, постоял спиной к нам, а затем вернулся на свое место у камина. Брат миссис Вэйл Ральф Парселл сказал Хладу что–то, но тот ничего не ответил. Я никогда ранее не встречал Парселла и ничего не знаю о нем — ни по слухам, ни лично. Человек лет около пятидесяти, почти лысый, с таким же круглым лицом, как у сестры, Парселл обладал привычкой, когда кто–нибудь начинал говорить, смотреть в сторону на кого–то еще, отчего у вас возникало желание заговорить с ним и убедиться, что он может смотреть на вас.

— Что там у вас еще за подозрения? В чем вы ее заподозрили? — спросил Ноэль Теддер, который стоял, прислонившись к статуе Джорджа Вашингтона. Хлад взглянул на него и покачал головой.

— Какое это имеет значение сейчас? Ее нет в живых, — бросила Маргот.

Парселл посмотрел на меня, и пока я обдумывал, что сказать, чтобы удержать его взгляд на себе, появилась миссис Вэйл. В руке она держала какой–то конверт. Сев на краешек кушетки, наша клиентка вынула из него несколько бумаг.

— Что там у вас, Элтея? — потребовал Хлад. — Я категорически настаиваю…

— Меня совершенно не интересует, на чем вы настаиваете, — заявила миссис Вэйл. — Гарольд считал вас хорошим юристом, Энди, и я согласна с его мнением. Я доверяю вашим советам, вам известно это. Однако сейчас дело обстоит иначе. Я рассказала вам обо всем для того, чтобы получить вашу консультацию о возможных юридических аспектах, но сейчас, после того как мне стало известно, что Дина убита, мне нужен не только совет юриста или его консультация. По–моему, мне нужна помощь Ниро Вулфа. — Она обратилась ко мне. — Он может приехать ко мне? Нет?

Я покачал головой.

— По делам он никогда не выезжает из дома. Если хотите, можете приехать к нему часов в шесть и…

— Нет, я не чувствую, чтобы… Но я могу рассказать вам, Не так ли?

— Разумеется. — Я достал из кармана блокнот, ручку и сел в кресло около кушетки.

— И я хочу, чтобы вы все слышали, — продолжала миссис Вэйл, осмотревшись. — Все мы знали Дину и, я не сомневаюсь, разделяли мое мнение о ней, как об весьма компетентной и вполне надежной секретарше, хотя я вовсе не утверждаю, что вы любили ее. Но все же она, очевидно… Впрочем, вначале послушайте вот это. — Миссис Вэйл перебрала бумаги, вынула одну из них, передала мне и снова обвела всех взглядом. — Я уже рассказывала вам о письме, полученном мною в понедельник утром, в котором говорилось о похищении Джимми и о том, что мне позвонит некий мистер Нэпп. Письмо я отдала мистеру Вулфу. По–моему, я сообщила вам, что разговор с Нэппом, состоявшийся во второй половине понедельника, Дина тоже слушала и застенографировала, а потом расшифровала свои записи и перепечатала. Мистер Гудвин, прочтите вслух запись.

Даже беглого взгляда оказалось достаточным, чтобы понять, что запись была напечатана на той же самой машинке, что и письмо Нэппа, правда на бумаге получше и другого размера. Я начал читать.

«Миссис Вэйл. Элтея Вэйл у телефона. Вы…

Нэпп. Я — Нэпп. Вы получили письмо?

Миссис Вэйл. Да, сегодня утром.

Нэпп. Нас слушает кто–нибудь еще?

Миссис Вэйл. Конечно, нет! Ведь в письме…

Нэпп. Если вы хотите, чтобы ваш Джимми остался в живых, сохраните все в строжайшем секрете. Вы собрали деньги?

Миссис Вэйл. Нет. Я же получило письмо только сегодня и не могла…

Нэпп. В таком случае позаботьтесь о деньгах и сделайте это не позднее чем завтра. Всю сумму — пятьсот тысяч долларов в старых банкнотах достоинством не более чем в сотню — сложите в чемодан. Понятно?

Миссис Вэйл. Да, понятно. Но где мой муж? Он…

Нэпп. Он жив, здоров и без единой царапины. Я вас не обманываю, миссис Вэйл. Если вы не попытаетесь выкинуть какой–нибудь трюк, мы вас не обманем. А теперь выслушайте меня, так как я не хочу затягивать наш разговор. Соберите деньги и сложите их в чемодан. Во вторник, то есть завтра вечером, положите этот чемодан в багажник вашей голубой машины и не забудьте закрыть его на замок. Поезжайте по Меррит–паркуэй и в Уэстпорте сверните на шоссе Тридцать три. Вы знаете шоссе Тридцать три?

Миссис Вэйл. Да.

Нэпп. Вы знаете там ресторан «Фоулер»?

Миссис Вэйл. Да.

Нэпп. Завтра в десять часов вечера зайдите в этот ресторан. Раньше туда приходить не следует, но и не опаздывайте более чем на пять минут. Сядьте за столик слева и закажите выпить что–нибудь. Там вы получите одно сообщение. Ясно?

Миссис Вэйл. Да. Какое сообщение? Как я узнаю…

Нэпп. Узнаете. Вы уверены, что все поняли?

Миссис Вэйл. Да. Завтра в десять часов вечера в ресторане «Фоулер». Но когда…

Нэпп. Сделайте, как я сказал. Вот и все».

Я кончил читать и повторил:

— Вот и все.

— Боже мой, мама! — воскликнул Ноэль Теддер. Если бы ты только рассказала мне!

— Или мне, — мрачно добавил Хлад.

— Да?.. А что вы могли сделать? Джимми вернулся, не так ли? Он жив, здоров и невредим. Я побывала у Ниро Вулфа, как я уже рассказывала вам, и то, что он сделал, возможно, помогло мне, хотя я не знаю этого точно, и теперь уже меня это не интересует.

— А по–моему, ты поступила совершенно правильно, ничего не сказав им, — заявила Маргот Теддер. — Мистер Хлад, наверное, попытался бы уговорить тебя подождать, пока он не заглянет во всякие юридические справочники и кодексы, а Ноэль, вероятно, приклеил бы себе бороду и отправился в ресторан «Фоулер». Но ты–то была в этом ресторане, мама?

— Я сделал все так, как мне было предложено. Конечно, у мистера Грэхэма в банке возникли подозрения… Нет, не то — он полюбопытствовал, зачем мне такая сумма. Но я ничего не сказала ему, поскольку деньги мои и его это не касается. Я подъехала к «Фоулеру» очень рано, подождала в машине до десяти часов вечера и зашла в ресторан. Двадцать минут одиннадцатого меня вызвали к телефону в кабинке. Человек, разговаривавший со мной, не назвался, но по голосу это был Нэпп. Он предложил мне заглянуть в телефонный справочник, начиная с буквы «зет». Я так и сделала. В справочнике оказалась записка. — Она протянула мне другой лист и сказала: — Прочтите вслух, мистер Гудвин.

— Одну минуточку! — вдруг заговорил Джимми Вэйл, который подошел к жене и остановился, глядя на нее. — По–моему, пока довольно. Эл, нам следует переговорить с тобой наедине. Ты рассказываешь все и Гудвину, и Хладу, а ведь пятница еще не наступила.

Миссис Вэйл рукой дотронулась до мужа.

— Я должна, Джимми. Сейчас, когда Дина… Боже мой, они убили ее! Я должна, Джимми, рассказать! Читайте, мистер Гудвин.

Записка была напечатана на той же машинке и на той же дешевой бумаге, что и письмо, полученное почтой. Я начал читать вслух:

«Немедленно уезжайте. Ни с кем не разговаривайте. Идите к машине и там прочтите остальное. Выезжайте на Седьмое шоссе и сверните направо. После Уэстона сверните на любую проселочную дорогу, а примерно через милю еще куда–нибудь. Следуйте так примерно полчаса, делая любые повороты, а затем выезжайте снова на Седьмое шоссе и направляйтесь к Дэнбери. Проезжайте через Бранчвиль и через милю остановитесь у ресторана «Жирный теленок“, там сядьте за столик и закажите что–нибудь выпить. Вы получите еще одно сообщение».

— Дайте–ка мне эти записки, — потребовал Джимми Вэйл, протягивая руку. По его тону мне стало ясно, что если я попытаюсь возражать под тем предлогом, что хочу показать их Вулфу, я проиграю. Поэтому я ограничился тем, что переписал текст записок в блокнот. Вообще–то говоря, необходимости в этом не было, поскольку в результате большой практики я могу на память точно воспроизводить самые длинные беседы, однако в сложившейся обстановке Вулф, конечно, пожелает иметь перед собою именно текст записок. Я выработал в себе привычку почти механически стенографировать напечатанные документы и, занимаясь этим, одновременно мог слушать рассказ миссис Вэйл.

— Я действовала и дальше в соответствии с указаниями, содержавшимися в записке. Мне кажется, за мною все время следовала машина, но я в этом не уверена. В «Жирном теленке» произошло то же самое, что и у «Фоулера». Десять минут двенадцатого меня позвали к телефону, и тот же голос велел мне заглянуть в телефонный справочник, начиная с буквы «у», где я обнаружила еще одну записку. Прочтите и ее вслух, — распорядилась миссис Вэйл, передавая мне другую бумажку.

На той же машинке и на той же бумаге было напечатано:

«Немедленно уезжайте. Ни с кем не разговаривайте. Садитесь в машину и там прочтите остальное. Следуйте дальше по Седьмому шоссе до перекрестка с Тридцать пятым шоссе. Здесь поверните налево и по Тридцать пятому шоссе следуйте через Риджфилд. После Риджфилда через две мили сделайте левый поворот на шоссе Сто двадцать три, а через 1.7 мили поверните направо на Старую Рудничную дорогу. Следуйте с небольшой скоростью, а когда идущая за вами машина трижды зажжет и потушит подфарники, остановитесь. Позади вас остановится машина. Выйдите и откройте багажник. Подошедший к вам человек скажет: «Ну, а теперь время и для Нэппа“, после чего вы отдадите ему чемодан, а он сообщит вам, что делать дальше».

— Так действительно и получилось, — продолжала миссис Вэйл.

— Человек велел мне возвращаться домой в Нью–Йорк. Он запретил кому–либо и что–либо рассказывать до возвращения Джимми, пригрозив, что в противном случае он не вернется. По его словам, Джимми вернется домой в течение суток. И Джимми вернулся! Да, да, слава богу, вернулся! — Она протянула руку, чтобы снова прикоснуться к своему Джимми, но не дотянулась до него, так как он стоял около меня, чтобы взять записки, последнюю из которых я как раз кончал переписывать в блокнот. Ноэль и Маргот заговорили с Хладом о чем–то. Закончив стенографировать, я протянул бумаги миссис Вэйл. Джимми Вэйл хотел было взять их, но я, не обращая внимания на него, отдал бумаги его жене.

— Вы понимаете теперь, почему я не должна была рассказать Ниро Вулфу или вам об этом, — сказала она мне.

— Да, могу догадаться. Ниро Вулф сказал вам, что мы заподозрили Дину Атли в причастности к похищению. Теперь я могу добавить, что ее труп была найден на Старой Рудничной дороге в том месте, где вы передали чемодан, или около него. Несомненно, что это еще больше затруднит ваше положение, когда к вам явятся представители властей графства Вестчестер и начнут расспрашивать о Дине Атли, выяснять, зачем вы посылали ее к Ниро Вулфу, а вы с мужем решили все же молчать до пятницы. Они еще не побывали у вас?

— Нет.

— Ну так скоро явятся. Мы с мистером Вулфом будем молчать до одиннадцати часов утра пятницы. Он назначил именно одиннадцать часов, потому что в это время спускается из оранжереи. Вы же вместе с мужем, сыном, дочерью, братом и своим адвокатом сами должны принять решение. Вообще–то говоря, очень рискованно не сообщать властям какие–то сведения, имеющие значение для расследования убийства. Но если вы будете молчать в порядке самозащиты от серьезной и реальной опасности, я сомневаюсь, чтобы у вас возникли какие–либо крупные неприятности с полицией. Именно это вы хотели бы слышать от мистера Вулфа или от меня?

— Нет, — миссис Вэйл сложила все бумаги в конверт и сейчас прижимала его к себе. — Не только это. Я хочу знать, какие у вас основания подозревать Дину в причастности к похищению.

— Вполне естественно. — Я положил блокнот и ручку в карман. — Вы не видели ее на Старой Рудничной дороге?

— Нет. Конечно, нет!

— И тем не менее она была там. Человек, следовавший в машине за вами, был один?

— Больше я никого не видела, было темно… Да меня и не интересовало, находился ли с ним еще кто–нибудь.

— Как он выглядел?

— Не знаю. Он был в пальто и в шляпе, надвинутой на глаза. Его лицо было закрыто чем–то до самых глаз.

— Кто уехал первым — он или вы?

— Я. Как он велел. Мне пришлось проехать дальше по дороге, чтобы найти место для разворота.

— И его машина все еще стояла на том же месте, когда вы возвращались?

— Да — на обочине, чтобы я могла проехать.

— А какие–нибудь другие машины на этой дороге вы видели?

— Нет. — Миссис Вэйл сделала нетерпеливый жест. — Но какое отношение все это имеет к Дине?

— Никакого, — вмешался Ноэль Теддер. — Как и полагается детективу, он пытается выжать из тебя все что можно.

— А я утверждаю, — решительно заявил Хлад, — что все это неразумно. Вы делаете ошибку, Элтея. Вы согласны со мной, Джимми?

— Да, согласен.

— Джимми, но ты должен понять меня, — возразила мисс Вэйл. — Она была там и они убили ее. Ты же должен понять, почему у мистера Вулфа были какие–то основания подозревать ее! — Она обратилась ко мне. — Так все же какие?