Глава первая,

в которой Мегрэ опаздывает к завтраку, а один из приглашенных отсутствует на званом обеде…

Когда впоследствии Мегрэ вспоминал это необычное дело, то начинал думать о болезнях, которые подкрадывались исподтишка, начинаясь не бурно, а с легкого недомогания, с ломоты — симптомов слишком безобидных.

Не было вызова на место преступления, не было жалобы в уголовную полицию, не поступало тревожных сигналов и анонимных доносов; началом этого дела, если вспомнить все по порядку, был просто телефонный звонок мадам Мегрэ.

Черные мраморные часы на камине в кабинете Мегрэ показывали без двадцати двенадцать, он ясно помнит стрелки, образующие тупой угол на циферблате. Стоял уже июнь, в широко открытое окно вливался нагретый солнцем летний запах Парижа…

— Это ты?

Жена, конечно, узнала его голос, но она всегда переспрашивала, не потому, что сомневалась, а просто чувствовала себя неловко, говоря по телефону. Наверно, окна на бульвар Ришар–Ленуар сейчас тоже широко открыты… Мадам Мегрэ к этому времени обычно уже заканчивала всю основную работу по хозяйству. Она звонила ему редко.

— Слушаю.

— Я хотела только спросить, ты собираешься прийти завтракать?

Она почти никогда не звонила, чтобы задать ему этот вопрос. Он не рассердился, но нахмурил от удивления брови.

— Почему ты спрашиваешь?

— Просто так. А потом тебя здесь ждут. Ему показалось, что голос у нее виноватый.

— Кто?

— Ты его не знаешь. Ничего особенного. Но если ты не придешь завтракать, я скажу, чтобы не ждали.

— Мужчина?

— Молодой человек.

Конечно, она провела его в гостиную, куда они сами почти не заглядывали. Телефон стоял в столовой. Там они обычно проводили все время и принимали близких друзей. Именно в столовой находились трубки Мегрэ, его кресло и швейная машина мадам Мегрэ. По ее смущенному голосу он догадался, что дверь между двумя комнатами осталась открытой.

— Кто он такой?

— Не знаю.

— Что ему нужно?

— Не знаю. По–видимому, что–то личное.

Его мало интересовал этот посетитель. Если он и расспрашивал, то только из–за смущения жены, — она, очевидно, уже взяла этого мальчишку под свое покровительство.

— Я выйду около двенадцати, — сказал Мегрэ.

Ему оставалось принять только женщину, которая уже несколько раз приставала с жалобами на соседку, писавшую ей угрожающие письма.

Он позвонил секретарю.

— Пусть войдет.

Зажег трубку и, покорившись судьбе, откинулся на спинку кресла.

— Итак, сударыня, вы снова получили письмо?

— Целых два, господин комиссар. Я взяла их с собой. В первом, как вы сами увидите, она признается, что отравила мою кошку, и угрожает, что, если я не перееду на другую квартиру, скоро наступит моя очередь…

Стрелки на циферблате потихоньку двигались вперед. Нужно было делать вид, что принимаешь эту историю всерьез. Разговор продлился четверть часа. Когда Мегрэ уже поднялся, чтобы взять шляпу, в дверь снова кто–то постучался.

— Вы заняты?

— А ты что делаешь в Париже? Это оказался Лурти, его бывший инспектор, переведенный в уголовную полицию Ниццы.

— Проездом. Забежал, чтобы подышать здешним воздухом и пожать вам руку. Успеем проглотить по стаканчику в пивной «У дофина»?

— Перехватим на ходу.

Он очень любил Лурти, костлявого парня с голосом церковного певчего. В пивной у стойки они встретили еще несколько знакомых инспекторов. Потолковали о том о сем. Аперитив был так же хорош, как этот летний день. Выпили по стаканчику, потом по второму и по третьему.

— Я должен бежать. Меня ждут дома.

— Я провожу вас до уголка.

Они перешли вместе через Новый мост, дошли до улицы Риволи, где Мегрэ пришлось добрых пять минут искать такси. Было без десяти час, когда он наконец поднялся на четвертый этаж дома на бульваре Ришар–Ленуар, и, как обычно, дверь квартиры открылась прежде, чем он успел вынуть ключи из кармана.

Ему сразу бросился в глаза встревоженный вид жены. Понизив голос — дверь в гостиную была открыта, — он спросил:

— Все еще ждет?

— Нет, он ушел.

— А что ему было нужно?

— Он не сказал.

Если бы не ее взволнованное лицо, Мегрэ, конечно, пожал бы плечами, проворчав: «Одним меньше!»

Но она не вернулась на кухню, а пошла следом за ним в столовую; у нее был вид человека, который собирается просить прощения.

— Ты заходил сегодня утрем в гостиную? — спросила она.

— Я? Нет. Зачем?

Действительно, зачем ему было заходить утром в эту гостиную, которую он не переваривал?

— А мне казалось…

— Что?

— Ничего. Я все старалась припомнить. Я заглянула в ящик стола.

— В какой ящик?

— В тот, в который ты убираешь свой револьвер из Америки.

Только теперь он начал подозревать истину. Как–то ему пришлось провести несколько недель в Соединенных Штатах по приглашению полицейского управления, там много толковали об оружии. Перед отъездом американцы преподнесли ему револьвер, которым они очень гордились, это был «смит–вессон–45», специального образца, с коротким дулом и чрезвычайно легким спуском. На револьвере было выгравировано: «То J. — J. Maigret, from his F.B.I, friends».

Он никогда им не пользовался. Но как раз накануне вечером вынул из ящика, чтобы показать одному своему другу, вернее приятелю, с которым они пили кофе и ликер. Сидели они в гостиной.

— Почему «Ж. — Ж. Мегрэ»?

Он сам задал тот же вопрос, когда ему преподнесли этот револьвер во время прощального коктейля. Американцы предварительно выяснили, как его зовут, у них в обычае называть сразу два имени. Два первых его имени: «Жюль Жозеф». О третьем — Ансельм — он им ничего не сказал.

— Мой револьвер исчез?

— Сейчас я тебе все объясню.

Не слушая ее, он вошел в гостиную, где еще стоял запах сигарет, и взглянул на камин. Там он накануне оставил револьвер. Он помнил точно. А теперь револьвера не было. Но Мегрэ знал, что не прятал его в ящик.

— Кто это был?

— Во–первых, сядь. Я подам завтрак, а то жаркое подгорит. И пожалуйста, не сердись. Но он уже рассердился.

— Как ты могла впустить незнакомого человека в квартиру и…

Она вышла из комнаты и вернулась с блюдом в руках.

— Если бы ты его видел…

— Сколько ему лет?

— Совсем мальчик. Лет девятнадцати, самое большее двадцати.

— Что ему было нужно?

— Я была на кухне. Услышала звонок. Подумала, что принесли счет за газ, и пошла открывать. Увидела его. Он спросил: «Это квартира комиссара Мегрэ?» Я поняла по тону, что он принимает меня за прислугу. Он страшно нервничал, у него был такой испуганный вид.

— И ты сразу его провела в гостиную?

— Да, потому что он сказал, что ему совершенно необходимо тебя видеть и посоветоваться с тобой. Идти к тебе в управление он отказался. По–видимому, у него был слишком личный вопрос.

Вид у Мегрэ все еще был мрачный, но ему уже хотелось рассмеяться — он ясно представлял себе эту сцену: перепуганный мальчишка и жалеющая его мадам Мегрэ.

— Как он выглядел?

— Очень воспитанный мальчик. Не знаю, как описать. Не из богатых, но очень приличный. Я уверена, что он плакал. Он вынул сигареты из кармана и сразу же попросил у меня прощения. Тогда я ему сказала: «Можете курить. Я привыкла». Потом я пообещала, что позвоню и узнаю, когда ты вернешься.

— Револьвер все время лежал на камине?

— Конечно. Правда, я не видела его в эту самую минуту, но ясно помню, что он там лежал, когда я вытирала пыль, около девяти часов утра. А больше ведь никто к нам не приходил.

Мегрэ знал, что сама она не могла переложить револьвер в ящик. Его жена так и не сумела привыкнуть к огнестрельному оружию и ни за что на свете не прикоснулась бы даже к незаряженному револьверу.

Он ясно представлял себе, как это было. Жена прошла в столовую, поговорила вполголоса с ним по телефону, затем вернулась и объявила мальчишке: «Он будет здесь самое позднее через полчаса».

Мегрэ спросил:

— Ты оставляла его одного?

— Конечно, должна же я была приготовить завтрак.

— Когда он ушел?

— Вот этого я не могу сказать. Я начала жарить лук и плотно закрыла дверь на кухню, чтобы запах не разнесся по всей квартире. Потом пошла в спальню немного привести себя в порядок. Я думала, что он ждет, и не хотела входить в гостиную, чтобы его не стеснять. Было примерно половина первого, когда я зашла туда и увидела, что его нет… Ты на меня сердишься?

Сердиться на нее? За что?

— Как ты думаешь, что у него случилось? Он совсем не походил на вора.

Он не был вором, черт побери! Как бы вор мог догадаться, что именно в это утро на камине в гостиной комиссара Мегрэ лежал револьвер?

— Ты встревожен? Он был заряжен?

— Нет.

— Тогда в чем же дело?

Идиотский вопрос! Оружие обычно похищают, чтобы им воспользоваться. Мегрэ вытер губы, встал из–за стола и проверил, на месте ли патроны. Да, они так и лежали в ящике. Прежде чем опять сесть за стол, он позвонил в полицейское управление.

— Это ты, Торранс? Пожалуйста, немедленно позвони всем владельцам оружейных магазинов. Алло… Да, оружейных… Спроси, не покупал ли кто–нибудь патроны для «смит–вессона» сорок пятого калибра специального образца… В случае, если такой покупатель еще не приходил, но появится сегодня днем или завтра, пусть задержат этого человека и сообщат на ближайший полицейский пост… Да, все. Я приду как обычно.

В половине третьего, когда он вернулся на набережную Орфевр, Торранс уже узнал, что какой–то молодой человек заходил в магазин на бульваре Бон–Нувель и спрашивал патроны. Так как этого калибра не было, хозяин направил покупателя в магазин Гастинн–Ренетта, и тот продал ему целую коробку.

— Мальчишка показывал оружие?

— Нет. Он протянул клочок бумаги, на котором были написаны марка и калибр.

…В этот день у Мегрэ было много других дел. Около пяти часов он поднялся в лабораторию к доктору Жюссье, который сразу спросил его:

— Вы сегодня вечером будете у Пардона?

— Я уже знаю. Треска по–провансальски, — ответил Мегрэ. — Пардон мне звонил позавчера.

— Мне тоже. Боюсь, что доктор Поль не сможет прийти.

Бывает так, что две семьи почему–то сближаются и начинают проводить время вместе, а потом без всяких причин теряют друг друга из виду. Вот уже около года раз в месяц Мегрэ с женой посещали обеды у Пардона, или, как они их называли, обеды табибов. Именно Жюссье, директора лаборатории криминалистики, однажды вечером затащил комиссара к доктору Пардону на бульвар Вольтера: «Вот увидите, он вам понравится. Стоящий парень! Мог бы стать одним из самых выдающихся специалистов, и, заметьте, в любой области медицины. Он был стажером в Валь–де–Грас и ассистентом у самого Лебраза, а потом еще пять лет стажировал в больнице Святой Анны». — «А что он сейчас делает?» — «Занялся практикой в своем квартале. Работает по двенадцать — пятнадцать часов в сутки, не заботясь о том, заплатят ему или нет, и частенько забывает послать счет пациенту. У него есть еще одна страсть — кулинария».

Дня через два после этого разговора Жюссье позвонил Мегрэ: «Вы любите утку с бобами?» — «Почему вас это интересует?» — «Пардон приглашает нас завтра на обед. У него подают только одно блюдо — обычно национальное, и он желает узнать заранее, придется ли оно по вкусу его гостям». — «Согласен на утку с бобами!»

С тех пор было еще много обедов, на которых подавали то петуха в вине, то турецкий плов, то камбалу по–дьеппски и многое другое.

На этот раз речь шла о треске по–провансальски. Да, кстати, на этом обеде Мегрэ должен был с кем–то познакомиться. Накануне Пардон позвонил ему: «Вы свободны послезавтра? Вы любите треску по–провансальски? Вы за трюфели или против?» — «За».

У них вошло в привычку называть друг друга по фамилии, а жены, наоборот, называли друг друга по имени. Обе супружеские пары были примерно одного возраста. Жюссье — лет на десять моложе. Доктор

Поль, судебно–медицинский эксперт, который часто присоединялся к их компании, — старше.

«Скажите, Мегрэ, вам не будет неприятно познакомиться с одним из моих старых приятелей?» — «Почему неприятно?» — «Честно говоря, я бы его не пригласил, если бы он не попросил меня познакомить его с вами. Только что он был у меня на приеме, так как он к тому же мой пациент, и настойчиво допытывался, будете ли вы у меня завтра».

Вечером, в половине восьмого, мадам Мегрэ в легком платье в цветочках и веселой соломенной шляпке натягивала белые перчатки.

— Ты готов?

— Пошли.

— Ты все еще думаешь об этом молодом человеке?

— Нет.

Кроме всего прочего, было приятно, что Пардоны жили в пяти минутах ходьбы. В окнах верхних этажей отражались лучи заходящего солнца. Улицы пахли нагретой за день пылью. Повсюду еще играли дети, а родители вышли подышать свежим воздухом и расселись на стульях прямо на тротуаре.

— Не спеши.

Он слишком быстро ходил, по ее мнению.

— Ты уверен, что это именно он купил патроны?

С самого утра у нее было тяжело на сердце, и чувство это усилилось после рассказа Мегрэ о Гастинн–Ренетте.

— Тебе кажется, что он покончит жизнь самоубийством?

— Может быть, поговорим о чем–нибудь другом?

— Он так ужасно нервничал. Окурки в пепельнице совсем измяты.

Было очень тепло, Мегрэ снял шляпу и нес ее в руках, как горожанин на воскресной прогулке. Они дошли до бульвара Вольтера и на углу площади вошли в дом, где жил Пардон. Старый узкий лифт, как обычно, громко заскрипел, трогаясь с места, и мадам Мегрэ слегка вздрогнула.

— Входите. Муж вернется через несколько минут. Его срочно вызвали к больному, но это в двух шагах отсюда, — приветствовала их мадам Пардон.

Почти каждый раз, когда Мегрэ обедали у Пардона, доктора срочно вызывали к больному. «Не ждите меня», — говорил он, уходя. Часто случалось, что гости расходились, так и не дождавшись его возвращения.

Жюссье уже пришел и сидел в гостиной. Там стоял большой рояль и повсюду лежали вышивки. Через несколько минут вихрем влетел Пардон и сразу же скрылся в глубине кухни.

— Лагранжа еще нет?

Пардон был маленького роста, довольно толстый, с очень большой головой и выпуклыми глазами.

— Погодите, сейчас я угощу вас одной штукой, пальчики оближете.

Доктор любил сюрпризы и всегда удивлял гостей то каким–нибудь необыкновенным вином, то старым ликером; на этот раз он поразил их белым вином Шаранты, которое ему прислал один винодел из Жонзака.

— Мне не наливайте, — запротестовала мадам Мегрэ, которая пьянела от одной рюмки.

Завязалась беседа. Окна были открыты. Золотистое вечернее небо постепенно темнело. Толпа людей медленно текла по бульвару.

— Интересно, куда девался Лагранж?

— Кто он такой?

— Я когда–то учился с ним вместе в лицее Генриха Четвертого. Если не путаю, ему пришлось уйти, когда мы были в последних классах. Он жил тогда на улице Кювье против Ботанического сада, а его отец казался мне очень важным господином, потому что он был бароном или выдавал себя за такового. Я давно потерял Лагранжа из вида, уже лет двадцать, а несколько месяцев назад он вдруг вошел в мой кабинет, терпеливо дождавшись очереди в приемной. Я его сразу же узнал. Пардон взглянул на часы и сверил их со стенными.

— Меня удивляет, что его до сих пор нет… Он так хотел прийти… Ждем еще пять минут, если не появится, сядем за стол без него.

Он снова наполнил стаканы.

Мадам Мегрэ и мадам Пардон упорно молчали. Хотя мадам Пардон была худой, а жена комиссара пухленькой, обе были в одинаковой мере скромны и в присутствии мужей неизменно держались в тени. Дамы редко разговаривали за обедом, но потом уединялись, чтобы пошептаться о своих делах.

У мадам Пардон был очень длинный нос, слишком длинный, к нему приходилось привыкать. Вначале было даже как–то неудобно смотреть ей в лицо. Не из–за этого ли носа, над которым, наверно, смеялись ее школьные подруги, она стала такой скромной и смотрела на своего мужа такими благодарными глазами?

— Держу пари, — говорил Пардон, — что у каждого из здесь присутствующих был в школе товарищ или подруга вроде Лагранжа. На двадцать или тридцать мальчиков обязательно найдется хоть один, который в тринадцать лет бывает краснощеким толстяком с толстыми розовыми ногами.

— В нашем классе такой девочкой была я, — сказала мадам Мегрэ.

Но Пардон галантно возразил:

— Девочки почти всегда выравниваются. Частенько бывает, что такие толстушки становятся самыми хорошенькими. Мы прозвали Лагранжа «Бебе–Кадум». Наверно, в те времена во французских школах было много ребят, которых товарищи называли так же. Я был школьников в эпоху, когда все улицы были заклеены рекламами с изображением этого чудовищного младенца.

— Ваш приятель изменился?

— Конечно, пропорции другие. Но он так и остался рыхлым толстяком. Садимся за стол! Тем хуже для него.

— Почему вы не позвоните ему?

— У него нет телефона.

— Он живет в этом районе?

— В двух шагах отсюда, на улице Попинкур. Не представляю, зачем вы ему были нужны. Прошлый раз в моей кабинете валялась газета с вашей фотографией на первой странице… — Пардон взглянул на Мегрэ. — Простите, старина, не знаю как, но я проговорился, что знаком с вами. Кажется, я добавил, что мы друзья. «Он действительно такой, как о нем рассказывают?» — спросил Лагранж. Я ответил «да» и что вы человек, который…

— Который что?

— Не важно. Я сказал все, что о вас думаю, пока осматривал его. Он диабетик. У него плохо с обменом веществ. Он ходил ко мне на прием два раза в неделю, так как очень озабочен своим здоровьем. В следующий раз он снова заговорил о вас, хотел узнать, часто ли мы видимся, и я ответил, что мы обедаем вместе каждый месяц. Вот тогда он и стал настаивать, чтобы я его тоже пригласил. Честно говоря, я удивился, потому что со времен лицея встречался с ним только в своем врачебном кабинете… Итак, прошу к столу…

Треска по–провансальски оказалась кулинарным шедевром, к тому же Пардон где–то отыскал сухое вино из окрестностей Ниццы, которое удивительно гармонировало с треской. После разговора о толстяках перешли на рыжих.

— В каждом классе всегда был хотя бы один рыжий мальчишка!

Затем разговор перешел на теорию генов. Все эти обеды обычно кончались разговорами на медицинские темы. Мадам Мегрэ знала, что это очень нравится ее мужу.

— Лагранж женат?

За кофе бог знает почему снова вернулись к Лагранжу. Темная синева ночи, глубокая и бархатистая, постепенно поглотила яркие краски заката, но света еще не зажигали. Через открытую дверь виднелась балюстрада балкона, чугунные арабески казались нарисованными тушью. Издалека доносились звуки аккордеона, а на соседнем балконе шепталась какая–то пара.

— Он говорил, что был женат, но жена давно умерла.

— А чем он занимается?

— Делами. Довольно неопределенными. На его визитной карточке значится: «Директор акционерных обществ» и адрес: «Улица Тронше». Я как–то звонил по этому адресу, чтобы отменить назначенную с ним встречу, но мне ответили, что фирма давно не существует.

— Дети есть?

— Двое или трое. Дочь, если не ошибаюсь, и сын, которого он очень хочет устроить на хорошее место.

Затем разговор снова перешел на медицинские темы. Жюссье, который когда–то работал в больнице Святой Анны, вспомнил все, что ему приходилось слышать о Шарко. Мадам Пардон вязала, объясняя мадам Мегрэ какой–то сложный узор. Зажгли свет. В комнату залетело несколько ночных бабочек. Было уже одиннадцать часов, когда Мегрэ поднялся.

На углу бульвара распрощались с доктором Жюссье, который спустился в метро на площади Вольтера. Мегрэ немножко отяжелел после обеда, а возможно — и от южного вина.

Жена взяла его под руку, она делала это только по вечерам, когда они возвращались домой. Она явно хотела что–то сказать. Почему он это почувствовал? Она ведь молчала, и все–таки он ждал.

— О чем ты думаешь? — проворчал он наконец.

— Ты не рассердишься?

Он пожал плечами.

— Я все время думаю о молодом человеке, который приходил утром. Может быть, когда мы вернемся домой, ты позвонишь, чтобы узнать, не случилось ли с ним чего–нибудь?

Он понял. Она хотела сказать: «Надо узнать, не покончил ли он самоубийством».

Странная вещь, Мегрэ не думал о возможности самоубийства. Он только ощущал непонятную, смутную тревогу, но не хотел в этом признаваться.

— Как он был одет?

— Я не обратила внимания на его костюм. Мне кажется, он был в темном, по–видимому, в темно–синем.

— Цвет волос?

— Светлый. Скорее, белокурый.

— Худой?

— Да.

— Красивый мальчик?

— Пожалуй, да. Красивый, наверно…

Он готов был держать пари, что она покраснела.

— Ты знаешь, я его плохо разглядела. Я помню только его руки, очень нервные. Он все время теребил поля шляпы. Даже не посмел сесть. Мне пришлось пододвинуть ему стул. Казалось, он ждал, что я выставлю его за дверь.

Вернувшись домой, Мегрэ позвонил дежурному полицейского управления, к которому поступали все сведения с сигнальных постов.

— Говорит Мегрэ. Есть новости?

— Только из Берси, патрон.

Это означало — ничего нового, кроме пьяных, подобранных около винного рынка на набережной Берси.

— Больше ничего?

— Драка в Шарантоне. Минутку… Да, еще. Под вечер вытащили утопленницу из канала Сен–Мартен.

— Опознана?

— Да. Проститутка.

— Самоубийства не было?

Этот вопрос он задал, чтобы доставить удовольствие жене, которая слушала, остановившись в дверях спальни со шляпкой в руках.

— Нет. Пока ничего нет. Позвонить вам, если будут новости?

Мегрэ заколебался. Ему не хотелось казаться заинтересованным этим делом, в особенности в присутствии жены.

— Ладно. Позвоните…

Ночью никто не звонил. Мадам Мегрэ разбудила его утром, подав чашку кофе. Окна в спальне были открыты, и слышно было, как рабочие грузят ящики у склада напротив.

— Ну, видишь, он не застрелился, — сказал Мегрэ как бы в отместку.

— Может быть, еще не стало известно, — ответила жена.

Он пришел на набережную Орфевр в девять часов и встретил всех своих товарищей на докладе в кабинете начальника управления. Ничего интересного. Несколько обычных происшествий. Париж был спокоен. Стали известны приметы убийцы той женщины, которую вытащили из канала. Его арест был только вопросом времени. По–видимому, к вечеру его уже найдут мертвецки пьяным в каком–нибудь бистро.

Около одиннадцати Мегрэ вызвали к телефону.

— Кто просит?

— Доктор Пардон.

Мегрэ показалось, что доктор на другом конце провода чем–то явно смущен.

— Простите, что я звоню вам в бюро. Вчера я рассказывал вам о Лагранже, который хотел быть на нашем обеде. Сегодня утром, обходя больных, я проходил мимо его дома на улице Попинкур и зашел наобум, решив, что, возможно, он заболел. Алло! Вы слушаете?

— Слушаю.

— Я бы вам не позвонил, если бы после вашего ухода моя жена не рассказала мне об этом молодом человеке.

— О каком молодом человеке?

— Молодом человеке с револьвером. По–видимому, мадам Мегрэ рассказала моей жене, что вчера утром…

— Ну и что дальше?

— Лагранж придет в бешенство, если узнает, что я вас тревожу из–за него. Я нашел его в странном состоянии. Во–первых, он заставил меня долго звонить и не открывал дверь. Я уже стал волноваться, ведь консьержка сказала, что он дома. Наконец он меня впустил. Он был босиком, в одной рубашке, в растерзанном виде и вздохнул с облегчением, увидев, что это я.

«Простите меня за вчерашний вечер… — сказал он, укладываясь снова в постель. — Я себя неважно чувствовал. И сейчас еще не здоров. Вы говорили обо мне комиссару?»

— Что вы ответили? — спросил Мегрэ.

— Не помню точно. Я проверил пульс, измерил давление. Он плохо выглядел. Знаете, как человек, который пережил сильное потрясение. В квартире царил ужасный беспорядок. Он ничего не ел, даже не пил кофе. Я спросил его, почему он один, и это его встревожило. «Вы думаете, что у меня будет сердечный приступ? Скажите правду…» — «Нет! Я только удивлен!..» — «Чему?» — «Разве дети не живут с вами?» — «Только младший сын. Моя дочь ушла, когда ей исполнился двадцать один год. Старший сын женат». — «А ваш младший работает?» Тогда он начал плакать, и мне показалось, что этот несчастный толстяк на глазах худеет! «Я не знаю, где он, — пробормотал Лагранж. — Его здесь нет. Он не вернулся домой». — «А когда он ушел?» — «Не знаю. Ничего не знаю. Я совсем один. Я умру в полном одиночестве». — «А где работает ваш сын?» — «Я даже не знаю, работает ли он: он мне ничего не рассказывает. Он ушел…»

Мегрэ внимательно слушал, лицо его стало серьезным.

— Это все?

— Почти. Я постарался его ободрить. Он был таким жалким. Обычно он хорошо держится, во всяком случае, может еще произвести впечатление. Грустно было видеть его в этой жалкой квартире, больным, в постели, которую не убирали несколько дней…

— Его сын часто не ночует дома?

— Нет, насколько я мог понять. Конечно, это просто совпадение, что речь идет опять о молодом человеке, который…

— Да?

— Что вы об этом думаете?

— Пока ничего. Отец действительно болен?

— Как я вам уже говорил, он перенес сильное потрясение. Сердце неважное. Вот он и лежит в постели, обливаясь холодным потом, и умирает от страха.

— Вы хорошо сделали, что позвонили, Пардон.

— Я боялся, что вы станете смеяться надо мной.

— Я не знал, что моя жена рассказала историю с револьвером.

— Кажется, я совершил промах?

— Ничуть.

Мегрэ нажал кнопку звонка и вызвал секретаря.

— Меня никто не ждет?

— Нет, господин комиссар, там никого нет, кроме нашего сумасшедшего.

— Передай его Люкасу.

Этот безобидный сумасшедший был постоянным посетителем. Он являлся аккуратно раз в неделю, чтобы предложить полиции свои услуги.

Мегрэ все еще колебался. Скорее всего из–за боязни показаться смешным. Вся эта история, если взглянуть на нее со стороны, выглядела достаточно нелепой.

На набережной он сначала хотел сесть в служебную машину, но потом из–за того же чувства неловкости решил отправиться на улицу Попинкур в такси. Так его никто не заметит. Что бы ни случилось, никто не сможет над ним посмеяться.

 

Глава вторая,

в которой рассказывается о нелюбопытной консьержке и о господине средних лет, подсматривавшем в замочную скважину

Швейцарская, расположенная налево под аркой, была похожа на пещеру и освещалась тусклым светом лампы, горевшей весь день. Небольшое помещение было тесно заставлено вещами, которые казались вдвинутыми друг в друга, как в детском конструкторе: печка, очень высокая кровать, покрытая красной периной, круглый стол под клеенкой, кресло, на котором спала жирная рыжая кошка.

Не открывая двери, консьержка долго разглядывала Мегрэ через стекло и, так как он не уходил, наконец решилась открыть окошечко. Между двух створок ее голова казалась увеличенной ярмарочной фотографией, дешевой и вылинявшей от времени. Крашеные волосы были черными, а все остальное–бесцветным и бесформенным. Она молча ждала. Мегрэ спросил:

— Как пройти к господину Лагранжу?

Консьержка ответила не сразу, можно было подумать, что она глухая. Наконец уронила с безнадежной тоской:

— Четвертый этаж налево, в глубине двора.

— Он дома?

В ее голосе звучала не скука, а равнодушие, возможно, презрение, может быть, даже ненависть ко всему, что существовало вне ее комнаты–аквариума. Она сказала медленно, тягучим голосом:

— Раз доктор навещал его сегодня утром, значит дома.

— Никто не заходил к нему после доктора Пардона?

Мегрэ упомянул это имя, чтобы казаться осведомленным.

— Он сказал, чтобы я туда пошла.

— Кто?

— Доктор. Он хотел дать мне денег, чтобы я там прибрала и приготовила поесть.

— Вы там были?

Консьержка отрицательно качнула головой.

— Почему?

Она пожала плечами.

— Вы не ладите с господином Лагранжем?

— Я здесь всего два месяца.

— А прежняя консьержка живет еще в этом районе?

— Она умерла.

Он почувствовал, что бесполезно пытаться вытянуть из нее еще что–нибудь. Этот семиэтажный дом, выходящий на улицу, и четырехэтажная пристройка в глубине двора со всеми обитателями, снующими взад и вперед, мастеровыми, детьми, посетителями — все было ей ненавистно, все были врагами, единственная цель жизни которых — нарушать ее спокойствие.

После сумрака и сырости швейцарской двор казался почти веселым, между каменными плитами кое–где даже пробивалась травка, солнце ярко освещало желтую штукатурку фасада в глубине двора, столяр в мастерской строгал доски, они пахли свежестью, а в коляске спал ребенок, за которым смотрела мать, выглядывая время от времени из окна второго этажа.

Мегрэ хорошо знал этот район, потому что жил на соседней улице, где было много таких же домов. Во дворе его дома на бульваре Ришар–Ленуар тоже еще сохранилась уборная без сиденья, дверь которой всегда была полуоткрыта, как в деревне.

Он медленно поднялся на четвертый этаж, нажал кнопку и услышал, что в глубине квартиры прозвучал звонок. Так же, как доктор Пардон, он долго ждал. Так же, как и доктор, Мегрэ услышал легкий шум, шлепанье босых ног по паркету, осторожный шорох и, наконец, он мог бы в этом поклясться, тяжелое дыхание совсем рядом за дверью. Никто не открывал. Он позвонил снова. На этот раз ни шороха, ни звука. Нагнувшись, он различил в замочной скважине блестящий глаз.

Мегрэ кашлянул, не зная, назвать ли себя, но в тот момент, когда он уже раскрыл рот, чей–то голос произнес:

— Минутку подождите.

Снова шаги, человек за дверью отошел и вернулся, затем щелкнул замок, скрипнула задвижка. Из полуоткрытой двери на Мегрэ смотрел высокий мужчина в халате.

— Вам рассказал доктор Пардон? — пробормотал он.

Халат на нем был старый, поношенный, так же как и ночные туфли. Человек был небрит, волосы его были взъерошены.

— Я комиссар Мегрэ.

Человек кивнул, показав, что он его узнал.

— Входите! Прошу простить…

Он не уточнил за что.

Они вошли прямо в большую неприбранную комнату, где Лагранж остановился в нерешительности, а Мегрэ, указывая на открытую дверь в спальню, произнес:

— Ложитесь снова.

— Спасибо. Охотно.

Солнце заливало ярким светом это помещение, непохожее на квартиру. Скорее оно почему–то напоминало цыганский табор.

— Простите, — повторял мужчина, ложась в неприбранную постель.

Он тяжело дышал. Его лицо блестело от пота, а круглые большие глаза бегали по сторонам. В сущности, Мегрэ чувствовал себя тоже неловко.

— Садитесь сюда…

И, увидев, что на этом стуле лежат брюки, Лагранж снова повторил:

— Простите…

Комиссар не знал, куда переложить брюки, и в конце концов повесил их на спинку кровати, сказав решительно:

— Вчера доктор Пардон сообщил нам, что мы будем иметь удовольствие познакомиться с вами…

— Я тоже предполагал…

— Вы были уже больны?

Он заметил, что его собеседник замялся.

— Да, я лежал в постели.

— А когда вы почувствовали себя больным?

— Не знаю… Вчера.

— Вчера утром?

— Кажется…

— Сердце?

— Все… Меня уже давно лечит доктор Пардон… И сердце… тоже…

— Вы волнуетесь за сына?

Он смотрел на Мегрэ, как некогда толстый школьник Лагранж смотрел на учителя, когда не знал урока.

— Ваш сын еще не вернулся?

Снова колебание.

— Нет… Пока нет…

— Вы хотели меня видеть?

Мегрэ старался говорить спокойно, как человек, пришедший в гости. Лагранж, со своей стороны, попытался изобразить на лице слабую вежливую улыбку.

— Да. Я говорил доктору…

— Из–за вашего сына?

Он, казалось, удивился и повторил:

— Из–за сына?

И сразу же отрицательно покачал головой.

— Нет… Я еще не знал…

— Вы не знали, что он уйдет?

Лагранж поправил его, как бы считая это выражение слишком категоричным:

— Он не возвращался.

— С каких пор? Несколько дней?

— Нет

— Со вчерашнего утра?

— Да.

— Вы поссорились?

Лагранж страдал от этих вопросов, но Мегрэ хотел добиться своего.

— С Аленом мы никогда не ссорились. Он произнес это с гордостью, которая не ускользнула от внимания комиссара.

— А с другими детьми?

— Они больше не живут со мной.

— А раньше, пока они были с вами?

— С ними было совсем иначе…

— Я думаю, вы обрадуетесь, если мы найдем вашего сына?

Лагранж с ужасом посмотрел на него.

— Что вы собираетесь сделать? — спросил он. Он резко поднялся, как здоровый человек, и вдруг снова упал на подушки, сразу обессилев.

— Нет… не надо. Я думаю, лучше не надо…

— Вы волнуетесь?

— Не знаю.

— Вы боитесь смерти?

— Я болен. У меня больше нет сил. Я… — Он положил руку на грудь, как будто бы с беспокойством прислушиваясь к биению своего сердца.

— Вы знаете, где работает ваш сын?

— В последнее время–нет. Я не хотел, чтобы доктор рассказывал вам.

— Однако два дня тому назад вы настаивали, чтобы доктор познакомил нас.

— Я настаивал?

— Вы хотели мне что–то сообщить. Не так ли?

— Мне было любопытно увидеть вас.

— И только?

— Простите.

Он извинялся по крайней мере в пятый раз.

— Я болен, очень болен. Все дело в этом.

— Однако ваш сын исчез.

Лагранж забеспокоился.

— Может быть, он поступил, как его сестра?

— А что сделала его сестра?

— Когда ей исполнилось двадцать один год, в самый день рождения, она ушла, не сказав ни слова, со всеми вещами.

— Мужчина?

— Нет. Она работает в бельевом магазине, в пассаже на Елисейских полях, и живет с подругой.

— Почему?

— Не знаю.

— У вас есть старший сын?

— Да, Филипп. Он женат.

— А вы не думаете, что Ален у него?

— Они не встречаются. Ничего не случилось, уверяю вас, кроме того, что я болен и остался один. Мне стыдно, что вы побеспокоились. Доктор не должен был… Не знаю, зачем я сказал ему про Алена. Наверно, у меня была высокая температура. Может быть, и сейчас. Не нужно оставаться здесь. Такой беспорядок! Очень душно. Не могу предложить вам даже стакан вина.

— У вас нет прислуги?

— Она не пришла.

Было ясно, что Лагранж лжет.

Мегрэ не решился спросить, есть ли у него деньги. В комнате было жарко, удушливо жарко, воздух тяжелый, спертый.

— Не открыть ли окно?

— Нет. Слишком шумно. У меня болит голова. Все болит.

— Может быть, лучше отправить вас в больницу? Это его испугало.

— Только не это! Я хочу остаться здесь.

— Чтобы дождаться сына?

— Сам не знаю.

Странно. Временами Мегрэ охватывала жалость, и сразу же он раздражался, чувствуя, что перед ним играют комедию. Возможно, этот человек был действительно болен, но не настолько, чтобы распластываться на постели, как жирный червяк, не настолько, чтобы в глазах у него стояли слезы, а толстые губы складывались в гримасу плачущего ребенка.

— Скажите, Лагранж…

Мегрэ замолчал и вдруг поймал взгляд Лагранжа, ставший неожиданно твердым, один из тех пронзительных взглядов, который на вас украдкой бросают женщины, когда им кажется, что вы разгадали их тайну.

— Что?

— Вы уверены, что, когда просили доктора пригласить вас на обед для встречи со мной, вам нечего было мне рассказать?

— Клянусь, я его просил просто так…

Он лгал: именно поэтому и клялся. Опять же как женщина.

— Не хотите дать никаких указаний, которые помогут нам найти вашего сына?

В углу комнаты стоял комод. Мегрэ подошел к нему, все время чувствуя на себе взгляд Лагранжа.

— Все же я попрошу у вас его фотографию. Лагранж собирался ответить, что у него ее нет.

Мегрэ был настолько уверен в обратном, что как бы машинально выдвинул один из ящиков комода.

— Здесь?

В ящике были ключи, старый бумажник, картонная коробка с пуговицами, какие–то бумаги, счета за газ и электричество.

— Дайте мне…

— Что вам дать?

— Бумажник.

Опасаясь, как бы комиссар сам не раскрыл бумажник, он нашел в себе силы приподняться на локте.

— Дайте… Кажется, там есть прошлогодняя фотография.

Его лихорадило. Толстые, похожие на сосиски пальцы дрожали. Из маленького кармашка, явно зная, что она там, он вынул фотографию.

— Раз вы так настаиваете… Я уверен, что ничего не случилось. Не нужно ее давать в газеты. Ничего не надо делать.

— Я вам верну ее сегодня вечером. Или завтра. Он снова испугался.

— Это не к спеху.

— А что вы будете есть?

— Я не хочу есть. Мне ничего не нужно.

— А сегодня вечером?

— Мне, наверно, станет лучше, и я смогу выйти.

— А если вам не станет лучше?

Лагранж готов был зарыдать от раздражения и нетерпения, и у Мегрэ не хватило жестокости расспрашивать дальше.

— Последний вопрос. Где работал ваш сын Ален?

— Я не знаю названия… В какой–то конторе на улице Реомюр.

— Какая контора?

— Рекламная… Да… Должно быть, рекламная. Он сделал вид, что поднимается проводить гостя.

— Не беспокойтесь. До свидания, господин Лагранж.

— До свидания, господин комиссар, не сердитесь на меня.

Мегрэ чуть не спросил: «За что?» Но зачем было спрашивать? Он остановился на минуту на площадке, чтобы разжечь трубку, и услышал шлепанье босых ног по паркету, щелканье ключа в замке, скрип задвижки и, конечно, вздох облегчения. Проходя мимо швейцарской, он увидел голову консьержки в раме окошка и, поколебавшись, остановился.

— Будет лучше, если вы, как просил доктор Пардон, будете время от времени подыматься и узнавать, не нужно ли ему чего–нибудь. Он действительно болен.

— А сегодня ночью он был здоров, я даже подумала, что он хочет съехать с квартиры потихоньку, не заплатив.

Мегрэ, совсем собравшийся уходить, нахмурился и подошел ближе.

— Он выходил сегодня ночью?

— И был настолько здоров, что даже вынес вместе с шофером такси огромный чемодан.

— Вы говорили с ним?

— Нет.

— А в котором часу это было?

— Около десяти часов. Я надеялась, что квартира освободится.

— Вы слышали, как он вернулся?

Она пожала плечами.

— Конечно, раз он наверху.

— Он вернулся с чемоданом?

— Нет.

Мегрэ жил слишком близко, чтобы брать такси. Проходя мимо бистро, он вспомнил о вчерашнем аперитиве, который так хорошо гармонировал с летним днем. Он подошел к стойке и выпил один аперитив, глядя невидящим взглядом на рабочих в белых блузах. Они чокались с ним.

Переходя бульвар, он поднял голову и заметил в открытом окне мадам Мегрэ! Она, должно быть, тоже его заметила. Во всяком случае, услышала его шаги на лестнице, так как дверь открылась.

— С ним еще ничего не произошло?

— Она все еще думала о вчерашнем молодом человеке. Мегрэ вынул из кармана фотографию Алена и протянул ей.

— Он?

— Откуда ты достал?

— Это он?

— Конечно, он! Разве…

Она вообразила, что Алена уже нет в живых, и была потрясена.

— Да нет. Он все еще в бегах. Я только что был у его отца.

— У того самого, о котором вчера говорил доктор?

— Да. У Лагранжа.

— Что он говорит?

— Ничего.

— Значит, ты так и не знаешь, зачем он взял твой револьвер?

— Вероятно, чтобы им воспользоваться.

Он позвонил в уголовную полицию, но там не было никаких новостей об Алене Лагранже.

Он быстро позавтракал, взял такси и, доехав до набережной Орфевр, поднялся в фотолабораторию.

— Сделайте столько экземпляров, сколько нужно, чтобы разослать во все полицейские участки Парижа…

Мегрэ подумал, не разослать ли эту фотографию по всей Франции, но он все еще не хотел придавать слишком большое значение этой истории. Его смущало, что, по существу, ничего не случилось, если не считать кражи его собственного револьвера.

Немного позже он вызвал к себе инспектора Люкаса. Мегрэ снял пиджак и закурил большую трубку.

— Я хочу, чтобы ты прощупал шоферов такси, которые дежурят в районе улицы Попинкур. Знаешь стоянку на площади Вольтера? Конечно, машину взяли там. А сейчас ты всех ночных шоферов застанешь дома.

— Что спрашивать?

— Кто из них вчера, около десяти часов вечера, погрузил в машину большой чемодан во дворе дома на улице Попинкур. Я хотел бы знать, куда его отвезли.

— Все?

— Спроси еще, он ли отвез этого клиента обратно на улицу Попинкур.

— Хорошо, патрон.

В три часа дня полицейские радиомашины были уже снабжены фотографиями Алена Лагранжа; в четыре часа эти фотографии поступили в комиссариаты и полицейские посты с надписью: «Внимание! Вооружен!» В шесть часов все полицейские агенты, заступившие на дежурство, положат ее в карман.

А Мегрэ не знал, что делать. Какое–то внутреннее смущение мешало ему принимать эту историю всерьез, но в кабинете не сиделось, и было такое чувство, что он теряет время, когда необходимо действовать.

Ему хотелось бы подробно побеседовать с доктором Пардоном о Лагранже, однако в этот час приемная врача обычно переполнена больными. Мегрэ стеснялся помешать доктору. А, кстати, он даже не знал, о чем будет спрашивать.

Перелистав телефонный справочник и найдя на улице Реомюр три рекламных агентства, он почти машинально списал их номера в записную книжку. Если бы немного спустя в кабинет не вошел инспектор Торранс и не спросил: «Нет ли поручений, патрон?», Мегрэ не послал бы никого в рекламные агентства.

— Позвони во все три и узнай, в котором из них работал юноша по имени Ален Лагранж. Если найдешь, пойди туда и собери какие удастся сведения. Только не разговаривай с начальством, которое никогда ничего не знает, расспроси служащих.

Он протянул еще полчаса, занимаясь мелкими делами. Затем принял викария, тот жаловался, что у него украли деньги из кружки для пожертвований. Принимая викария, он снова натянул пиджак. После ухода посетителя Мегрэ сразу вышел на улицу и сел в одну из полицейских машин, стоявших на набережной.

— К пассажу на Елисейских полях!

Улицы были переполнены. У входа в пассаж встречалось больше туристов со всех концов мира, чем французов. Мегрэ не часто бывал здесь. Он был поражен, увидев на протяжении ста метров пять бельевых магазинов. Ему стало неловко, когда он туда входил, и казалось, что продавщицы насмешливо разглядывают его.

— У вас не работает здесь некая мадемуазель Лагранж?

— Вы по личному вопросу?

— Да. Так сказать…

— У нас работает Лажони, Берта Лажони, но она в отпуске.

В третьем по счету магазине хорошенькая девушка быстро подняла голову и сказала, сразу насторожившись:

— Это я. Что вам угодно?

Она не походила на отца, скорее на своего брата Алена, но у нее было совсем другое выражение лица, и, сам не зная почему, Мегрэ мысленно пожалел того, кто в нее влюбится. На первый взгляд она действительно казалась миловидной, в особенности, когда демонстрировала свою профессиональную улыбку, но за этой приветливостью угадывалась жесткость и необычное самообладание.

— Вы видели в последние дни вашего брата?

— Почему вы меня об этом спрашиваете?

Она бросила взгляд в глубину магазина, где в примерочной хозяйка разговаривала с клиенткой. Не желая лишних разговоров, он сразу показал ей свой значок.

— Он сделал что–то плохое? — спросила она, понизив голос.

— Вы спрашиваете об Алене?

— А кто вам сказал, что я работаю здесь?

— Ваш отец.

Она не раздумывала долго.

— Если вам действительно надо поговорить со мной, подождите меня где–нибудь полчаса.

— Я буду ждать вас на террасе кафе «Ле франсе».

Нахмурив брови, она смотрела ему вслед.

Мегрэ ровно тридцать пять минут наблюдал за потоком людей и подбирал под себя ноги каждый раз, когда приближался официант или новый посетитель.

Она вошла с решительным видом. На ней был светлый костюм. Мегрэ знал, что она придет, — она из тех девушек, которые не заставляют ждать зря, а когда приходят, держатся уверенно.

Она села на стул, который он для нее занял.

— Что будете пить?

— Портвейн.

Девушка поправила волосы, выбившиеся из–под белой соломенной шляпки, и скрестила своя красивые ноги.

— Вы знаете, что ваш отец болен?

— Он всегда был болен.

В ее голосе не было ни малейшей жалости или тревоги.

— Он лежит в постели.

— Возможно.

— Ваш брат исчез.

Мегрэ заметил, как она вздрогнула. Эта новость поразила ее, но ей не хотелось в этом признаться.

— Вы не удивляетесь?

— Меня больше ничто не удивляет.

— Почему?

— Потому, что я слишком много видела. Что вам в конце концов нужно от меня?

Было трудно ответить сразу на столь прямо поставленный вопрос, а она, вынув из портсигара сигарету, совершенно спокойно произнесла:

— У вас есть зажигалка?

Он протянул ей зажженную спичку.

— Я жду, — сказала она.

— Сколько вам лет?

— Я полагаю, что вы потрудились приехать сюда не для того, чтобы узнать мой возраст. Судя по значку, вы не просто инспектор, а персона поважнее, может быть, комиссар?

И более внимательно рассмотрев его, она спросила:

— А не вы ли знаменитый Мегрэ?

— Да. Я комиссар Мегрэ.

— Ален убил кого–нибудь?

— Почему вам это пришло в голову?

— Потому что, раз вы занялись этим делом, оно должно быть серьезным.

— Но ваш брат мог оказаться жертвой.

— Его действительно убили?

По–прежнему полное спокойствие. Правда, она, кажется, в это не поверила.

— Он бродит неизвестно где по Парижу с заряженным револьвером в кармане.

— По–видимому, не один Ален находится в таком положении.

— Он украл этот револьвер вчера утром.

— Где?

— У меня.

— Он был у вас дома?

— Да.

— Когда никого не было в квартире? Вы хотите сказать, что он взломал дверь?

Это предположение, очевидно, ее забавляло, она иронически улыбнулась.

— Вы не питаете нежных чувств ни к Алену, ни к отцу?

— Я ни к кому не питаю нежных чувств, даже к себе самой.

— Сколько вам лет?

— Двадцать один год и семь месяцев.

— Значит, вот уже семь месяцев, как вы покинули дом отца?

— Вы там были? И называете это домом?

— Вы считаете, что ваш брат способен на убийство?

Может быть, чтобы произвести впечатление, она ответила вызывающе:

— А почему нет? Все люди на это способны. Не так ли?

Если бы они сидели не в кафе, где уже начали прислушиваться к их разговору, он бы попросту отчитал ее, настолько она его раздражала.

— Вы помните свою мать, мадемуазель?

— Смутно, мне было три года, когда она умерла, сразу после рождения Алена.

— Кто вас воспитывал?

— Отец.

— Он один воспитывал троих детей?

— Приходилось иногда.

— Когда?

— Когда у него не хватало денег, чтобы платить няне. Иногда у нас было целых две, но недолго. Иногда за нами смотрела приходящая прислуга или соседка. Вы, кажется, недостаточно знаете нашу семью?

— Вы всегда жили на улице Попинкур?

— Мы жили во многих местах, даже около Булонского леса. Мы то поднимались по общественной лестнице, то спускались, снова поднимались на несколько ступенек и наконец окончательно скатились вниз. Теперь, если у вас нет более серьезных вопросов, я должна бежать, меня ждет подруга.

— Где вы живете?

— В двух шагах отсюда. Улица Берри.

— В гостинице?

— Нет, мы снимаем две комнаты в частном доме. Предполагаю, что вы хотите знать номер этого дома? И она его дала.

— Все–таки мне было интересно с вами познакомится. Ведь мы все любим представлять себе, как выглядят знаменитости.

Он не решился спросить, каким она его себе представляла и что думает о нем теперь.

Она стояла перед ним в плотно обтягивающем костюме; сидящие за столиками разглядывали ее, затем смотрели на Мегрэ, думая, наверно, что ему повезло.

Он тоже поднялся и простился с ней посреди улицы.

— Благодарю вас, — сказал он нехотя.

— Не за что. Не тревожьтесь за Алена.

— Почему?

Она пожала плечами.

— Просто так. Мне кажется, что, хотя вы и Мегрэ, вам еще многому надо поучиться.

И быстро удалилась по направлению к улице Берри, ни разу не оглянувшись.

Мегрэ давно отпустил служебную машину, ему пришлось ехать в метро, в вагоне, набитом битком; это еще усилило дурное настроение комиссара. Он был недоволен всем, и в том числе самим собой. Если бы ему сейчас встретился доктор Пардон, Мегрэ упрекнул бы его за рассказы о Лагранже, этом толстяке, похожем на жирного призрака, Мегрэ имел зуб против жены за историю с револьвером, он был готов считать ее виновницей всей этой истории.

Но в общем все это его не касалось.

В метро было душно, как в прачечной, рекламы на станциях вызывали у него отвращение. Наверху он снова увидел жаркое солнце и рассердился на солнце, заставлявшее его потеть. Когда он проходил к себе в кабинет, секретарь сразу заметил, что комиссар в дурном настроении, и ограничился молчаливым поклоном. На письменном столе Мегрэ на самом виду лежала записка, прижатая вместо пресс–папье одной из его трубок: «Просьба срочно позвонить в отделение полиции Северного вокзала. Люкас».

Не снимая шляпы, Мегрэ набрал номер и, зажав телефонную трубку между плечом и щекой, закурил.

— Люкас еще у вас?

Два самых тоскливых года Мегрэ провел в полицейском отделении Северного вокзала и хорошо знал все его закоулки. Он услышал голос инспектора, говорившего Люкасу:

— Тебя. Твой патрон.

И сразу раздался голос Люкаса:

— Алло! Я не знал, вернетесь ли вы в бюро. Я звонил к вам домой.

— Ты нашел шофера?

— Сразу повезло. Он рассказал, что вчера вечером сидел в баре на улице Вольтера, когда туда заявился высокий толстяк важного вида и велел отвезти его на Северный вокзал.

— Чтобы сдать на хранение чемодан?

— Так точно, вы угадали. Чемодан еще здесь.

— Ты его открыл?

— Они не разрешают.

— Кто?

— Железнодорожники. Они требуют квитанцию или ордер.

— Никаких особых примет?

— Есть. Запах. Тяжелый.

— Ты думаешь?..

— То же самое, что и вы. Если в нем не мертвец, то, значит, он набит до краев тухлым мясом. Мне вас ждать?

— Буду через полчаса.

Мегрэ направился в кабинет шефа. Тот позвонил в прокуратуру. Прокурор уже уехал, но один из его помощников в конце концов взял на себя ответственность.

Когда Мегрэ проходил через инспекторскую, он заметил, что Торранс еще не вернулся. Жанвье строчил рапорт.

— Возьми с собой кого–нибудь. Отправляйся на улицу Попинкур и следи за номером 37—6. В глубине двора налево, на четвертом этаже, Франсуа Лагранж… Не стойте на виду. Этот тип высокий и толстый, болезненного вида. Возьми фотографию сына.

— Что с ней делать?

— Ничего. Если случайно он вернется, а потом выйдет из дома, незаметно следить за ним. Осторожней, он вооружен. Если появится отец, что меня весьма удивило бы, следите за ним…

Несколько минут спустя Мегрэ ехал к Северному вокзалу. Он вспомнил, как в кафе на Елисейских полях дочь Лагранжа сказала: «Все люди на это способны. Не так ли?»

Нечто подобное, во всяком случае, она сказала, а теперь речь шла именно об убийстве.

Он пробрался через толпу, нашел Люка, который мирно болтал с инспектором железнодорожной полиции.

— Вы с ордером, патрон? Сразу предупреждаю, что тип в камере хранения очень упорный и полиция не производит на него никакого впечатления.

Люкас говорил правду. Этот тип тщательно проверил документы, долго переворачивал их в разные стороны, надел очки, чтобы изучить подписи и печать.

— Поскольку с меня снимается всякая ответственность…

Он неодобрительно указал на большой серый старомодный чемодан с изорванным чехлом, обвязанный веревками. Люкас преувеличивал, но все же от чемодана шел слабый тошнотворный запах, хорошо знакомый Мегрэ.

— Надеюсь, вы не станете открывать его здесь? Был конец рабочего дня. Люди толпились у билетных касс.

— Кто–нибудь нам поможет? — спросил Мегрэ у хмурого служащего.

— Существуют носильщики. Надеюсь, вы не хотите, чтобы я его собственноручно тащил?

Чемодан не входил в маленькую черную машину полицейского управления. Люкас погрузил его в такси. Все это было, конечно, не по инструкции. Но Мегрэ спешил.

— Куда его везти, патрон?

— В лабораторию. Самое верное. Возможно, Жюссье еще там.

На лестнице он встретил Торранса.

— Вы знаете, патрон…

— Ты его нашел?

— Кого?

— Юношу?

— Нет. Но я…

— Тогда до скорого…

Жюссье действительно еще не ушел. Они стояли вчетвером вокруг чемодана, фотографировали его со всех сторон, прежде чем открыть.

Полчаса спустя Мегрэ вызвал по телефону начальника полиции…

— Шеф только что вышел, — ответили ему.

Он позвонил к нему домой и узнал, что шеф обедает в одном из ресторанов на левом берегу. В ресторане его еще не было. Пришлось ждать минут десять.

— Простите за беспокойство, шеф. Это Мегрэ, по делу, о котором я вам докладывал. Люкас был прав.

Мне кажется, вам нужно приехать, так как дело касается известного лица и может получить нежелательную огласку

Пауза.

— Андрэ Дельтель, депутат… Да… Я совершенно уверен… Хорошо. Жду Вас.

 

Глава третья,

о выдающейся личности, которая после смерти доставляет столько же хлопот, как и при жизни, и о бессонной ночи Мегрэ

Начальнику уголовной полиции наконец удалось дозвониться до префекта, который находился в отеле на авеню Монтень на званом обеде в честь представителя иностранной прессы.

— Дерьмо! — воскликнул префект. После этого он надолго замолчал.

— Надеюсь, что журналисты еще не пронюхали, в чем дело? — пробормотал он наконец.

— Пока еще нет. Правда, один репортер слоняется по коридорам и явно что–то подозревает. Вряд ли нам долго удастся скрывать от него эту историю.

Журналист Жерар Ломбра, старый специалист по раздавленным собакам и прочим происшествиям, зашел, как обычно, вечером на набережную Орфевр, чтобы узнать новости. Теперь он сидел на верхней ступеньке лестницы, как раз напротив дверей лаборатории, и терпеливо курил трубку.

— Ничего не предпринимать и ничего не рассказывать, ждать моих инструкций, — приказал префект.

Затем, закрывшись в одной из телефонных кабин, он позвонил министру внутренних дел. В этот вечер многим пришлось прервать обед, а вечер выдался необыкновенно теплый, и улицы Парижа были полны гуляющими. Много народу толпилось на набережной, и, наверно, некоторые прохожие удивлялись, почему в старом здании дворца Правосудия освещено столько окон.

Министр внутренних дел, уроженец Канталя, сохранивший местный акцент и грубоватость речи, услышав неприятную новость, воскликнул:

— Этот тип даже мертвый нас об…

Дельтели жили в собственном особняке, на бульваре Сюшэ, около Булонского леса. Когда Мегрэ наконец получил разрешение позвонить Дельтелям, к телефону подошел лакей и сообщил, что мадам нет в Париже.

— Вы не знаете, когда она вернется?

— Не раньше осени. Она находится в Майами. Месье также отсутствует. Мегрэ спросил наобум:

— Вы знаете, где он находится?

— Нет.

— А вчера он был в Париже? Лакей замялся.

— Я не знаю.

— Вот как?

— Месье ушел.

— Когда?

— Не знаю.

— Позавчера вечером?

— Кажется. А кто говорит?

— Уголовная полиция.

— Я не в курсе дела. Месье дома нет.

— У него есть родственники в Париже?

— Да, брат, месье Пьер.

— Вы знаете его адрес?

— Кажется, он живет около площади Звезды. Я могу вам дать номер его телефона… Бальзак 51–02.

— Вас не удивляет, что ваш хозяин до сих пор не вернулся?

— Нет, сударь.

— Он вас предупредил, что не вернется?

— Нет, сударь.

Научная лаборатория наполнилась новыми посетителями. Приехал судебный следователь Рато, которого удалось найти у друзей, где он играл в бридж, затем появился прокурор республики, и теперь они вдвоем о чем–то вполголоса совещались. Доктор Поль, судебно–медицинский эксперт, который в этот день тоже обедал в гостях, пришел последним.

— Можно забирать? — спросил он, указывая на открытый чемодан, в котором все еще лежал скорченный труп.

— Сразу же после того, как вы констатируете…

— Я могу без всяких констатации сказать, что убийство нельзя датировать сегодняшним днем. Скажите–ка! Да ведь это же Дельтель!

— Да…

За этим «да» скрывалось многое. Еще десять лет назад ни один из присутствующих не узнал бы убитого. В то время он был молодым адвокатом, которого чаще встречали на стадионе Ролан–Гарро и в барах Елисейских полей, чем в залах суда, и который больше походил на кинематографического героя, чем на члена коллегии защитников.

Несколько позже Дельтель женился на богатой американке, поселился с ней на бульваре Сюшэ и три года спустя выставил свою кандидатуру на выборах в палату депутатов. Во время избирательной кампании даже противники не принимали его всерьез. Тем не менее он был избран, правда, еле натянув нужное количество голосов, и буквально на следующий же день о нем заговорили.

Собственно говоря, Дельтель не принадлежал ни к одной из партий, но сразу стал кошмаром для всех, непрерывно выступая с запросами, без устали разоблачая злоупотребления, мелкие интриги и темные делишки, и при этом никто никогда не мог понять, какую цель он преследует.

Перед началом каждого ответственного заседания палаты можно бьшо услышать, как министры и депутаты спрашивали друг друга: «Дельтель пришел?»

И все мрачнели, увидев его. Он появлялся, словно голливудская звезда, с бронзовым от загара лицом, с маленькими черными усиками в виде запятых. Это означало, что дело принимает плохой оборот…

У Мегрэ был хмурый вид, он позвонил брату Дельтеля на улицу Понтье, там ему посоветовали поискать месье Пьера в ресторане «Фукэ». У «Фукэ» Мегрэ направили к «Максиму».

— Месье Пьер Дельтель находится у вас?

— Кто говорит?

— Скажите ему, что это касается его брата. Наконец Пьера Дельтеля вызвали к телефону. По–видимому, ему неточно передали:

— Это ты Андрэ?

— Нет. Говорят из уголовной полиции. Не можете ли вы взять такси и приехать сюда.

— У подъезда стоит моя машина. А в чем дело?

— Дело касается вашего брата.

— С ним что–нибудь случилось?

— Не говорите ни с кем до нашей встречи.

— Но…

Мегрэ повесил трубку, с досадой взглянул на группу людей, стоявших посреди просторной комнаты. Он понял, что никому здесь не нужен, и спустился к себе в кабинет. Ломбра, журналист, шел за ним по пятам.

— Вы не забыли обо мне, комиссар?

— Нет.

— Через час будет уже поздно давать материал в последний выпуск.

— Я вас увижу раньше.

— Кто это? Крупная птица, да?

— Да.

Торранс ждал его, но, прежде чем заговорить с ним, Мегрэ позвонил жене.

— Не жди меня сегодня вечером, возможно, я не приду и ночью.

— Я так и думала, раз ты не пришел к обеду. Они оба помолчали. Он знал, о чем, или вернее о ком, она думала.

— Это он?

— Во всяком случае, он еще не застрелился.

— Он стрелял?

— Ничего еще не знаю.

Там, наверху, Мегрэ не все сказал. У него не было никакого желания рассказывать им все. Наверно, ему придется еще час терпеть этих важных шишек, потом он сможет снова спокойно заняться расследованием.

Мегрэ повернулся к Торрансу.

— Ты нашел парнишку?

— Нет. Я говорил с его бывшим хозяином и сослуживцами. Всего три недели, как он ушел с работы.

— Почему?

— Его выгнали.

— За непорядочность?

— Нет. По–видимому, он был честным парнем, но последнее время стал прогуливать. Сначала на него даже не сердились. Все находили его очень симпатичным. Но…

— Ты ничего не узнал о его связях?

— Нет.

— А подружки?

— Он никогда не говорил о своих личных делах.

— Никаких любовных интрижек с машинистками?

— Одна из них, не особенно хорошенькая, говоря о нем, все время краснела, но мне кажется, что он не обращал на нее внимания.

Мегрэ набрал номер.

— Алло! Мадам Пардон? Говорит Мегрэ. Ваш муж дома? Тяжелый день? Попросите его на минутку подойти к телефону.

Ему пришло в голову, что, возможно, доктор еще раз вечером заходил на улицу Попинкур.

— Пардон? Я огорчен, старина, что приходится снова вас беспокоить. Вы собираетесь сегодня вечером навещать больных? Слушайте внимательно. Произошли очень серьезные события, которые касаются вашего друга Лагранжа… Да… Я его видел… Но с тех пор как я к нему заходил, случилось еще кое–что. Мне нужна ваша помощь… Да, именно. Лучше будет, если вы заедете за мной сюда…

Поднимаясь снова наверх в сопровождении Ломбра, Мегрэ встретил на лестнице Пьера Дельтеля, которого узнал сразу по его сходству с братом.

— Это вы меня вызывали?

— Тсс… — ответил Мегрэ, указывая на репортера. — Следуйте за мной.

Он повел его наверх и отворил дверь как раз в ту минуту, когда доктор Поль, закончив предварительный осмотр, выпрямился и отошел в сторону.

— Вы узнаете его?

Все молчали. Сцена казалась особенно тягостной из–за необыкновенного сходства двух братьев.

— Кто это сделал?

— Это ваш брат?

Слез не было, только сжатые кулаки и стиснутые зубы, да еще взгляд стал тяжелым и жестким.

— Кто это сделал? — повторил Пьер Дельтель, который был на три года моложе депутата.

— Пока еще не известно. Доктор Поль объяснил:

— Пуля вошла в левый глаз и застряла в черепной коробке. Выходного отверстия нет. Насколько я могу судить, это пуля небольшого калибра.

У одного из телефонных аппаратов стоял начальник уголовной полиции и звонил префекту. Вернувшись к ожидавшей его группе людей, он передал инструкции самого министра:

— Простая информация в газеты о том, что депутат Андрэ Дельтель был найден мертвым в чемодане, сданном на хранение на Северном вокзале. Как можно меньше подробностей. Успеем сделать это завтра.

Судебный следователь Рато отвел Мегрэ в угол.

— Вы считаете, что это политическое убийство?

— Нет.

— Замешана женщина?

— Не знаю.

— Вы кого–нибудь подозреваете?

— Я буду знать это завтра.

— Я рассчитываю на вас, держите меня в курсе. Если будут новости, звоните даже ночью. Я буду у себя в кабинете с девяти часов утра.

Мегрэ неопределенно кивнул и отошел к доктору Полю обменяться несколькими словами.

— Хорошо, старина.

Поль направился в Институт судебной медицины, чтобы присутствовать на вскрытии.

Все эти разговоры заняли много времени. Было ровно десять часов вечера, когда все стали спускаться по плохо освещенной лестнице. Журналист ни на шаг не отставал от комиссара.

— Зайдите на минутку ко мне. Вы были правы. Это крупная птица. Убит депутат Андрэ Дельтель.

— Когда?

— Пока не известно. Пуля попала в голову. Тело обнаружено в чемодане в камере хранения Северного вокзала.

— Почему открыли чемодан?

Этот сразу все понял.

— На сегодня все!

— Вы напали на след?

— На сегодня все.

— Вы будете всю ночь заниматься этим делом?

— Возможно.

— А если я пойду за вами?

— Я прикажу вас забрать под любым предлогом и продержать до утра на холодке.

— Вас понял.

— Значит, все в порядке.

В эту минуту в дверь постучали в вошел доктор Пардон. Репортер спросил:

— А это кто?

— Мой друг.

— Нельзя узнать его имя?

— Нет.

Наконец они остались вдвоем, и Мегрэ начал с того, что снял пиджак и закурил трубку.

— Садитесь. Прежде чем отправиться туда, я хотел бы поговорить с вами. Будет лучше, если это произойдет здесь.

— О Лагранже?

— Да. Прежде всего один вопрос. Он действительно серьезно болен?

— Я был готов к вашему вопросу и думал об этом, пока шел сюда. В данном случае трудно дать определенный ответ. Конечно, он болен, это не подлежит сомнению. Вот уже десять лет, как он страдает диабетом.

— Но это не мешает ему вести нормальный образ жизни?

— Почти. Я лечу его инсулином. Он сам себе делает инъекции, я его научил. Он всегда носит с собой маленькие складные весы, чтобы взвешивать пищу, если ему случается обедать не дома. При применении инсулина это имеет большое значение.

— Я знаю. Дальше.

— Вы хотите получить точный медицинский диагноз?

— Нет.

— Он всегда страдал от эндокринной недостаточности, обычный удел людей подобной физической конституции. Он человек вялый, чрезвычайно впечатлительный, легко теряющий самообладание.

— Каково его состояние в данный момент?

— Вот это и есть самая деликатная сторона вопроса. Я был поражен, застав его сегодня утром в том состоянии, в котором вы сами его видели. Я долго его осматривал. Несмотря на гипертрофию, сердце сейчас в неплохом состоянии, не хуже, чем неделю или две назад, когда Лагранж нормально передвигался.

— Вам приходила мысль о возможности симуляции?

Пардон, конечно, уже думал об этом, что было сразу заметно по его смущенному виду. Человек щепетильный, он теперь тщательно подыскивал слова.

— Я полагаю, Мегрэ, что у вас есть самые серьезные основания думать о такой возможности?

— Вполне серьезные основания.

— Это касается его сына?

— Не знаю. Лучше я введу вас сразу в курс дела. Сорок восемь часов назад, может быть, немного больше, может быть, меньше — мы об этом скоро узнаем, — был убит один человек. С абсолютной вероятностью можно утверждать, что это произошло в квартире на улице Попинкур.

— Его опознали?

— Речь идет о депутате Дельтеле.

— Они были знакомы?

— Следствие покажет. Во всяком случае, вчера вечером, в то время как мы, обедая у вас, беседовали о нем, Франсуа Лагранж подъехал в такси к своему дому, с помощью шофера снес вниз чемодан, в котором находился труп, и отвез его на Северный вокзал, чтобы сдать в камеру хранения. Вас это поражает?

— Такие вещи всегда поражают.

— Теперь вам ясно, почему я так хочу знать, был ли Франсуа Лагранж действительно болен сегодня утром, когда вы его осматривали, или он симулировал? Пардон встал.

— Прежде чем ответить, я хотел бы еще раз осмотреть его. Где он?

Доктор предполагал, что Лагранж уже находится здесь, в полиции.

— Он все еще дома, в собственной постели.

— И ничего не знает!

— Он не знает, что мы обнаружили труп.

— Что вы собираетесь делать?

— Отправиться к нему вместе с вами, если вы согласны составить мне компанию. Вы испытываете к нему дружеские чувства?

Пардон помолчал, а потом ответил с большой искренностью:

— Нет!

— Чувство симпатии?

— Скажем, жалости. Мне не доставило никакой радости увидеть его у себя в кабинете. Скорее, я почувствовал некоторую неловкость, как всегда в присутствии слабых людей. Но я не могу забыть, что он совершенно один воспитывал троих детей, не могу забыть, как дрожал его голос, когда он говорил о своем младшем сыне.

— Показная чувствительность?

— Я тоже так думал сначала. Я не люблю мужчин, которые плачут.

— А он плакал в вашем присутствии?

— Да. В частности, в тот день, когда от него ушла дочь, даже не оставив адреса.

— Я ее видел.

— Что она говорила?

— Ничего. Она–то не плакала, эта девица!.. Вы идете со мной?

— Я думаю, это затянется.

— Возможно.

— Тогда, с вашего разрешения, я позвоню жене.

Было уже совсем темно, когда они садились в одну из полицейских машин.

Всю дорогу молчали: оба были погружены в свои мысли, и оба опасались сцены, которая должна была произойти.

— Остановишься на углу, — сказал Мегрэ шоферу. Напротив дома 37—6 он увидел инспектора Жанвье.

— А где твой напарник?

— Для предосторожности я его отправил во двор.

— А консьержка?

— Не обращает на нас никакого внимания.

Мегрэ позвонил, пропуская Пардона вперед. В швейцарской было темно. Консьержка не окликнула их, но комиссару показалось, что за стеклом белело ее лицо.

Наверху, на четвертом этаже, в одном из окон горел свет.

— Поднимаемся…

Он постучал, света на лестнице не было, и он не мог в темноте нащупать кнопку звонка. Ждать им пришлось гораздо меньше, чем утром, чей–то голос спросил:

— Кто там?

— Комиссар Мегрэ.

— Простите, одну минутку.

Лагранж, по–видимому, надевал халат. Руки у него, наверно, дрожали, так как он с трудом повернул ключ в замке.

— Вы нашли Алена?

В полумраке лестницы он заметил доктора, и лицо его сразу изменилось, стало еще бледнее, чем обычно. Он стоял неподвижно, не зная, что ему дальше делать, что говорить.

— Вы разрешите нам войти?

Мегрэ втянул носом воздух, чувствуя знакомый запах горелой бумаги. Щетина на лице Лагранжа отросла еще больше, а мешки под глазами набухли и потемнели.

— Принимая во внимание состояние вашего здоровья, — сказал наконец комиссар, — я не хотел являться к вам без врача. Доктор Пардон был так любезен, что согласился меня сопровождать. Надеюсь, вы не возражаете, если он вас осмотрит?

— Он осматривал меня сегодня утром. Он знает, что я болен.

— Если вы ляжете в постель, он вас снова осмотрит.

Лагранж хотел возразить, это было видно по его лицу, потом, казалось, покорился, вошел в спальню, снял халат и улегся в постель.

— Откройте грудь, — мягко сказал Пардон.

Пока доктор выслушивал Лагранжа, тот все время пристально смотрел в потолок. Мегрэ прохаживался по комнате. У камина, завешенного черной шторкой, он остановился, приподнял шторку и увидел за ней пепел от сожженных бумаг, который предусмотрительно с помощью каминных щипцов был превращен в пыль.

Время от времени Пардон привычно бормотал:

— Повернитесь… Дышите… Дышите глубже… Покашляйте…

Неподалеку от кровати была дверь, комиссар толкнул ее и вошел в комнату, которая, по–видимому, раньше принадлежала кому–нибудь из детей. В ней стояла железная кровать без матраца. Он повернул выключатель. Комната оказалась чем–то вроде склада ненужных вещей. В одном из углов лежала груда разрозненных журналов, старых учебников без обложек, саквояж, покрытый пылью. Направо под окном часть пола казалась более светлой, пятно имело форму чемодана, найденного на Северном вокзале.

Когда Мегрэ вернулся в соседнюю комнату, Пардон стоял у постели с озабоченным видом.

— Ну как?

Доктор ответил не сразу, избегая взгляда Лагранжа.

— Честно говоря, я считаю, что он в состоянии отвечать на ваши вопросы.

— Вы слышите, Лагранж?

Лагранж молча переводил взгляд с одного на другого. У него были жалкие глаза — как у раненого животного, которое смотрит на склонившихся над ним людей, пытаясь понять, что они станут делать.

— Вы знаете, почему я здесь?

Лагранж, по–видимому, принял решение — он продолжал молчать, и лицо его оставалось неподвижным.

— Признайтесь, что вы прекрасно понимаете причину моего прихода, что вы ждали этого с самого утра и больны от страха.

Пардон сел в угол, положив локоть на спинку стула и опершись подбородком на руку.

— Мы нашли чемодан.

Ничего не произошло, и Мегрэ мог бы даже поклясться, что выражение глаз Лагранжа не изменилось.

— Я не утверждаю, что именно вы убили Андрэ Дельтеля. Возможно даже, что вы не виновны в этом преступлении. Мне неизвестно — я в этом признаюсь, — что здесь произошло, но я абсолютно уверен, что именно вы отвезли чемодан, в котором находился труп, сдали его в камеру хранения. В ваших собственных интересах будет лучше, если вы признаетесь.

Никакого ответа, полная неподвижность.

Мегрэ обернулся к доктору и кинул на него обескураженный взгляд.

— Я готов верить в то, что вы действительно больны, что напряжение и волнение вчерашнего вечера вас потрясли. Тем больше оснований сказать мне всю правду.

Лагранж закрыл глаза, снова открыл их, но его губы даже не шевельнулись.

— Ваш сын скрывается. Если это он убил Дельтеля, то мы в самое ближайшее время схватим его, ваше молчание ему не поможет. Если он не виновен, то для его же безопасности мы должны знать об этом. Он вооружен. Полиция предупреждена.

Мегрэ приблизился к кровати, может быть даже не отдавая себе отчета, склонился над ней, и губы Лагранжа зашевелились, он что–то пробормотал.

— Что вы сказали?

И тогда испуганным голосом Лагранж закричал:

— Не бейте меня! Вы не имеете права меня бить!

— Я не собираюсь этого делать, вы же знаете, что это неправда.

— Не бейте меня… не бей…

Лагранж вдруг откинул одеяло, заметался, делая вид, что отбивается от нападающего на него человека.

— Я не хочу… Я не хочу, чтобы вы меня били…

Это было отвратительное, тягостное зрелище. Мегрэ снова посмотрел на Пардона, как бы прося у него совета, но что мог посоветовать ему врач?

— Послушайте, Лагранж. Вы же в здравом уме. Вы не ребенок. Вы меня прекрасно понимаете. И совсем недавно вы были вполне здоровы, потому что у вас хватило сил сжечь компрометирующие вас документы…

Короткая передышка, как будто человек набирается сил, чтобы забиться и закричать во всю глотку.

— Ко мне! На помощь! Меня бьют! Я не хочу, чтобы меня били… Пустите меня…

Мегрэ схватил его за кисть руки.

— Вы кончили или еще нет?

— Нет! Нет! Нет!

— Замолчите наконец!

Пардон встал и подошел к постели, устремив на больного проницательный взгляд.

— Я не хочу… Оставьте меня… Я подыму весь дом… Я им скажу…

Пардон прошептал на ухо Мегрэ:

— Вы ничего из него больше не вытянете.

Как только они отошли от постели, Лагранж сразу замолчал и снова погрузился в неподвижность. Мегрэ и Пардон совещались в углу.

— Вы считаете, что он действительно ненормален?

— Совершенно в этом не уверен.

— Но это возможно?

— Это всегда возможно. Нужно установить за ним наблюдение.

Лагранж слегка повернул голову, чтобы не терять их из виду, было ясно, что он слушает и, должно быть, понял последние слова. Теперь он выглядел успокоенным.

Мегрэ вернулся к нему, чувствуя страшную усталость.

— Прежде чем вы примете окончательное решение, Лагранж, я должен вас кое о чем предупредить. У меня на руках ордер на ваш арест. Внизу ждут два моих агента. Если вы не дадите исчерпывающего ответа на мой вопрос, они увезут вас в тюремную больницу.

Никакого впечатления. Лагранж смотрел на потолок с таким отсутствующим видом, что было непонятно, слышал он слова Мегрэ или нет.

— Доктор Пардон может подтвердить, что существуют почти безошибочные способы для определения симуляции. Вы были совершенно нормальным сегодня утром. Вы были не менее нормальным, когда жгли документы. Вы и сейчас нормальны, я в этом уверен.

Может быть, ему показалось, что на губах больного промелькнула слабая улыбка.

— Я вас не ударил и не собираюсь бить. Я только повторяю, что выбранная вами тактика ни к чему не приведет, только вызовет к вам антипатию, если не хуже.

— Я не хочу, чтобы меня били! — повторил Лагранж безучастно, словно шепча молитву.

Мегрэ, ссутулившись, подошел к окну, открыл его и крикнул инспектору, ожидавшему во дворе:

— Подымись наверх вместе с Жанвье! Он прикрыл окно и заходил по комнате. На лестнице послышались шаги.

— Если хотите, можете одеться. Иначе вас унесут, завернув в одеяло.

Лагранж продолжал повторять те же самые слова, которые в конце концов начали звучать бессмысленно.

— Я не хочу, чтобы меня били… Я не хочу…

— Войдите, Жанвье… Ты тоже… Унесите этого человека в тюремную больницу. Бесполезно пытаться его одевать, он снова начнет биться. На всякий случай наденьте на него наручники… Заверните его в одеяло.

Этажом выше открылась дверь. На другой стороне двора засветилось окно, женщина в ночной рубашке оперлась в подоконник, позади нее мужчина вставал с постели.

— Я не хочу, чтобы меня били…

Мегрэ отвернулся. Он слышал, как щелкнули наручники, затем тяжелое дыхание, шаги, шум отодвигаемой мебели.

— Я не хочу, чтобы… Я не… На помощь, ко мне!

По–видимому, один из инспекторов закрыл ему рот ладонью или кляпом, потому что голос ослаб и наконец совсем умолк, шаги раздавались уже на лестнице…

Наступившее затем молчание казалось особенно тягостным. Первым движением комиссара было зажечь трубку. Потом он взглянул на разрытую кровать — одна из простыней лежала посреди комнаты. Рядом валялись старые туфли, халат упал на пол.

— Ваше мнение, Пардон?

— Вам придется трудно.

— Простите, что я впутал вас в это дело. Не очень красивая сцена.

Как будто вспомнив забытую подробность, доктор пробормотал:

— Он всегда страшно боялся смерти.

— Так!

— Каждую неделю он жаловался на новые недомогания и подолгу расспрашивал меня, опасно ли это. Он покупал медицинские книги. Наверно, их можно здесь найти.

Мегрэ действительно нашел книги в одном из ящиков комода, в некоторых из них лежали закладки.

— Что вы собираетесь делать? — спросил Пардон.

— В тюремной больнице им займутся. Что касается меня — я буду продолжать следствие. Прежде всего я хотел бы найти его сына.

— Вы думаете, что это он?

— Нет. Если бы Ален убил Дельтеля, ему бы не понадобился мой револьвер. Ведь в то утро, когда он пришел ко мне, преступление было уже совершено. Смерть произошла сорок восемь часов назад, значит, во вторник.

— Вы остаетесь здесь?

— На несколько минут — подожду инспекторов, которых пришлет Жанвье. Через час я получу от доктора Поля протокол вскрытия.

Немного позже появился Торранс в сопровождении двух коллег и экспертов с аппаратурой. Пока Мегрэ давал распоряжения, Пардон с озабоченным видом стоял в стороне.

— Вы идете?

— Конечно.

— Довезти вас домой?

— Я хотел бы заехать в тюремную больницу, но, возможно, мои коллеги там посмотрят на это косо.

— Наоборот. У вас есть какие–нибудь соображения?

— Нет. Я хотел бы еще раз взглянуть на него, сделать попытку поговорить. Странный случай.

Было приятно снова очутиться на улице и вдохнуть свежий воздух. Они доехали до набережной Орфевр, и Мегрэ заранее знал, что увидит больше освещенных окон, чем обычно. Роскошная спортивная машина Пьера Дельтеля все еще стояла у подъезда. Комиссар нахмурился, увидев журналиста Ломбра, караулившего в передней.

— Вас ждет брат Дельтеля. А для меня еще нет новостей?

— Еще нет, малыш.

Мегрэ назвал его так машинально. Жерар Ломбра был его ровесником.

 

Глава четвертая,

о последствиях бессонной ночи и неприятных встречах

Пьер Дельтель сразу же повел себя агрессивно. Пока Мегрэ давал распоряжения маленькому Лапуэнту, только что заступившему на дежурство, Дельтель стоял, прислонившись к письменному столу, и барабанил хорошо ухоженными ногтями по крышке серебряного портсигара.

Затем, когда Мегрэ остановил выходящего из комнаты Лапуэнта и попросил его послать рассыльного за пивом и сандвичами, Дельтель демонстративно–иронически улыбнулся.

— Наконец–то! — воскликнул он, когда дверь закрылась и комиссар сел за письменный стол.

Мегрэ смотрел на Дельтеля, как будто видел его первый раз.

— Я убежден, — начал Пьер Дельтель, — что вы считаете это убийством с целью ограбления или из–за женщины. В высших инстанциях вам, наверно, даны соответствующие инструкции, чтобы замять дело. Я должен вас предупредить, что…

— Садитесь, господин Дельтель. Но тот не садился.

— Я не люблю разговаривать с человеком, когда он стоит передо мной.

Голос Мегрэ звучал слегка устало и приглушенно. Верхний плафон был зажжен, а настольная лампа давала слабый зеленый свет; Пьер Дельтель в конце концов сел на стул, скрестил ноги, потом вытянул их и открыл рот, чтобы произнести новые колкие слова, но не успел этого сделать.

— Простая формальность, — прервал Мегрэ, протягивая руку, но не удостаивая его взглядом. — Покажите ваши документы.

Он тщательно изучил их, как это делает полицейский на границе, перелистывая и разглядывая со всех сторон.

— «Продюсер», — прочитал Мегрэ в графе «Профессия». — Вы выпустили много фильмов, господин Дельтель?

— Так сказать, я…

— Один фильм?

— Он еще не запущен, но…

— Если я правильно понял, вы пока еще ничего не выпустили. Вы находились у «Максима», когда я позвонил вам. Несколько раньше вы находились в ресторане «Фукэ». Вы занимаете меблированную квартиру в довольно комфортабельном доме на улице Понтье и являетесь владельцем роскошной машины.

Он рассматривал его с ног до головы, как бы оценивая покрой костюма, шелковую рубашку, обувь явно от дорогого сапожника.

— У вас есть личные доходы, господин Дельтель?

— Я не понимаю, к чему вы задаете мне эти…

— Вопросы, — закончил совершенно спокойно комиссар. — Просто так. Чем вы занимались до того момента, как ваш брат стал депутатом?

— Я работал по избирательной кампании.

— А до этого?

— Я…

— Вот именно. Короче говоря, уже несколько лет вы являетесь, так сказать, подручным вашего брата. Взамен он обеспечивал ваши потребности.

— Хотите унизить меня? Это входит в инструкции, которые вы получили? Сознайтесь, эти господа прекрасно знают, что произошло политическое убийство, и они приказали вам любой ценой скрыть правду. Там, наверху, я сразу это понял, потому и дожидался вас…

— Вы знаете убийцу?

— Мой брат им всем был в тягость, и они постарались… убрать его.

— Можете закурить. Сразу наступило молчание.

— Значит, по–вашему, ничего другого, кроме политического убийства?

— А вы знаете виновного?

— Здесь, господин Дельтель, вопросы задаю только я. У вашего брата были любовницы?

— Это известно всем. Он никогда не скрывал…

— И от жены тоже?

— У него не было оснований скрывать и от нее, так как они начали дело о разводе. Именно из–за этого Пат находится сейчас в Соединенных Штатах.

— Это она потребовала развода?

Пьер Дельтель заколебался.

— По какой причине?

— По–видимому, это перестало ее развлекать.

— Что — это? Ваш брат?

— Вы знаете американок?

— Я встречался с некоторыми.

— С богатыми?

— С богатыми тоже.

— В таком случае вы должны знать, что для них замужество до некоторой степени игра. Восемь лет назад Пат была проездом во Франции. Это было ее первое знакомство с Европой. Ей захотелось остаться, иметь собственный особняк в Париже, вести парижскую жизнь…

— И иметь мужа, играющего роль в этой парижской жизни. Она заставила вашего брата делать политическую карьеру?

— Ему самому всегда этого хотелось.

— И он только воспользовался средствами, которые предоставил ему брак. Вы сказали, что его жене все это надоело и она вернулась в Америку, чтобы потребовать развода. Но что бы тогда стало с вашим братом?

— Он продолжал бы делать карьеру.

— А средства? Обычно богатые американки предусмотрительно вносят в брачный контракт пункт о разделе имущества.

— Надеюсь, вы не предполагаете, что Андрэ принял бы от нее деньги. Я не понимаю, к чему ведут эти…

— Вам знаком этот молодой человек? Мегрэ протянул ему фотографию Алена Лагранжа. Пьер Дельтель взглянул на нее и поднял голову.

— Это убийца?

— Я вас спрашиваю, встречали ли вы его?

— Никогда.

— Знаете ли вы некоего Лагранжа, Франсуа Лагранжа?

Дельтель задумался, как будто это имя о чем–то ему говорило, как будто он пытался что–то припомнить.

— Кажется, в определенных кругах он известен под именем барона Лагранжа, — сказал Мегрэ.

— А, теперь я понял, о ком вы говорите. Обычно его называют просто бароном.

— Вы его близко знаете?

— Время от времени я встречаю его у «Фукэ» или в других местах. Случалось, я пожимал ему руку. Кажется, мы выпивали вместе по аперитиву…

— У вас деловые отношения?

— Слава богу, нет.

— А ваш брат был с ним знаком?

— По–видимому, в той же степени, что и я. Все так или иначе знают барона.

— Что вам о нем известно?

— Почти ничего. Это дурак, безобидный дурак, просто шляпа, он пытается втереться в общество.

— А кто он по профессии?

Пьер Дельтель ответил более наивно, чем ему бы хотелось:

— Разве у него есть профессия?

— Полагаю, он должен иметь средства к существованию. — Мегрэ чуть не добавил: «Не каждому дано иметь брата–депутата». Но не сказал, в этом не было больше надобности. Молодой Дельтель был уже укрощен, сам не замечая, насколько изменился его привычный тон.

— Занимается, должно быть, какими–то делами, он не единственный в этом роде. Один из тех типов, которые, держа вас за пуговицу, сообщают, что они вложили несколько сотен миллионов в новое предприятие, и заканчивается тем, что просят несколько франков на обед или на такси.

— Еще один вопрос. По какому поводу такой человек, как ваш брат, мог посетить квартиру такого человека, как барон?

— Он был у него?

— Вы мне не ответили.

— Мне кажется это невероятным.

— Всякое преступление в начале расследования всегда кажется невероятным.

В дверь постучали, он крикнул:

— Войдите!

Официант из пивной «У дофина» принес пиво и сандвичи.

— Не хотите ли, месье Дельтель?

— Благодарю.

— Благодарю — нет?

— Я как раз обедал, когда…

— Я вас больше не задерживаю. У меня есть ваш телефон. Возможно, что завтра или позднее вы мне не понадобитесь.

— В конечном счете вы отвергаете мысль о возможности политического убийства?

— Я ничего не отвергаю. Как видите, я работаю. Мегрэ снял телефонную трубку, подчеркивая, что разговор окончен.

— Алло, это вы, Поль?

Дельтель постоял в нерешительности и наконец, взяв шляпу, направился к двери.

— Запомните, что я этого так не оставлю… Мегрэ сделал рукой прощальный жест, как бы говоря: «До свидания, до свидания!» Дверь закрылась.

— У телефона Мегрэ. Ну что?.. Я так и предполагал… По вашему мнению, он был убит во вторник вечером, возможно, в течение ночи?.. Совпадает ли это? Почти…

Именно во вторник после полудня Франсуа Лагранж последний раз звонил доктору Пардону, чтобы удостовериться, что Мегрэ будет обедать у доктора в среду. В этот час он еще хотел встретиться с комиссаром и, вероятно, не только из простого любопытства. По–видимому, Лагранж не ждал визита депутата во вторник, но предвидел его появление в один из ближайших дней.

В среду утром сын Лагранжа Ален явился на бульвар Ришар–Ленуар такой испуганный, такой взвинченный, по словам мадам Мегрэ, что она пожалела его и взяла под свое крылышко.

Зачем приходил к нему молодой человек? Спросить совета? Присутствовал ли он при убийстве? Обнаружил ли он труп, который, возможно, еще не был спрятан в чемодан?

Во всяком случае, вид револьвера заставил его изменить решение; завладев оружием, он тихонько покинул квартиру и бросился к первому попавшемуся оружейнику, чтобы купить патроны.

Значит, у него была какая–то идея.

В тот же вечер его отец не пришел на обед к Пардонам. Вместо этого Лагранж отправился за такси и с помощью шофера сдал чемодан с трупом в камеру хранения Северного вокзала, после чего улегся в постель и объявил себя больным.

— А пуля, Поль?

Как Мегрэ и ожидал, пуля была выпущена не из его американского револьвера, что, кстати, было невозможно (оружие в момент убийства находилось у него дома), а из пистолета небольшого калибра — 6,35. Пуля, которая не причинила бы большого вреда, если бы не попала в левый глаз и не застряла в черепе.

— А что вы еще нашли? Желудок?

В желудке были найдены остатки плотного обеда, пищеварение только что началось. По мнению доктора Поля, это доказывало, что убийство произошло около одиннадцати часов вечера, — депутат Дельтель был не из тех, кто рано обедает.

— Благодарю вас, старина… Нет, спасибо, задача, которую мне придется решать, не относится к вашей специальности.

Мегрэ принялся за еду, один в своем кабинете, освещенном зеленоватым светом. Он был озабочен и чувствовал себя не в своей тарелке. Пиво показалось ему теплым. Он забыл заказать кофе и, вытерев губы, вынул из шкафа бутылку коньяку, налил себе стаканчик.

— Алло! Соедините меня с изолятором тюремной больницы.

Мегрэ удивился, услышав голос профессора Журна, лично приехавшего в больницу.

— Вы успели осмотреть моего подопечного? Что вы предполагаете?

Ему стало бы легче, если бы профессор высказался определенно, но старик Журн сразу ничего не решал. Вместо этого профессор произнес по телефону целую речь, пересыпанную специальными терминами. Шестьдесят процентов было за симуляцию, но пройдут еще недели, прежде чем будет установлен окончательный диагноз, конечно, если Лагранж не выдаст себя раньше.

— Доктор Пардон у вас?

— Он только что собрался уходить.

— А что делает Лагранж?

— Успокоился. Стал послушным. Позволил уложить себя в постель, разговаривает детским голосом, со слезами на глазах доверительно сообщил сиделке, что его хотели избить, что все его преследуют и что это продолжается всю жизнь…

— Я смогу увидеть его завтра утром?

— Когда угодно.

— Я хотел бы сказать несколько слов Пардону.

Он передал трубку доктору.

— Итак? — спросил Мегрэ.

— Ничего нового. Я не вполне разделяю мнение профессора, но он, конечно, более компетентен в этой области, я уже столько лет не занимаюсь психиатрией.

— А ваше личное мнение?

— Я хотел бы еще подумать, а потом высказаться. Слишком серьезный случай, чтобы судить поверхностно. Вы не поедете домой спать?

— Нет еще. Вообще маловероятно, чтобы мне удалось поспать сегодня ночью.

— Я вам больше не нужен?

— Нет, старина. Благодарю вас, извинитесь за меня перед вашей женой.

— Она уже привыкла.

— Моя тоже, к счастью.

Мегрэ поднялся, решив зайти на улицу Попинкур и узнать, что там делают его подчиненные. После того как был обнаружен пепел от сожженных документов, он не надеялся, что будут найдены какие–либо улики, но ему захотелось пошарить по углам квартиры. Он взял шляпу, и тут раздался телефонный звонок.

— Алло! Комиссар Мегрэ? Говорят с полицейского поста предместья Сен–Дени. Мне сказали, чтобы я позвонил вам на всякий случай. Говорит агент Лекер.

Чувствовалось, что агент страшно взволнован.

— Это по поводу молодого человека, фотографию которого нам вручили. Здесь у меня находится один тип… — Он запнулся и поправился: — Один человек, у которого только что на улице Мобеж отняли бумажник…

Очевидно, пострадавший находился рядом с агентом и Лекер старался подбирать выражения.

— Это один промышленник из провинции. Подождите… Из Клермон–Феррана… Он проходил минут тридцать назад по улице Мобеж, когда из темноты вышел человек и сунул ему под нос огромный револьвер. Точнее говоря, это был молодой человек… — Лекер что–то сказал тому, кто стоял рядом с ним. — Он говорит, совсем молодой человек, почти мальчик. Кажется, у него дрожали губы, и он с большим трудом произнес: «Ваш бумажник…»

Мегрэ нахмурился. В девяноста случаях из ста грабители говорят: «Твой бумажник!» По одному этому можно было узнать дебютанта.

— Когда пострадавший рассказал нам о молодом человеке, — продолжал Лекер не без самодовольства, — я тут же вспомнил о фотографии, которую нам вчера вручили, и показал ему. Он сразу его узнал… Что вы говорите?

Последний вопрос относился к промышленнику из Клермон–Феррана, который говорил так громко, что Мегрэ услышал:

— Я абсолютно в этом уверен!

— А что он сделал потом? — спросил Мегрэ.

— Кто?

— Грабитель!

И сразу же, как в испорченном радиоприемнике, два голоса произнесли одновременно:

— Он убежал.

— В каком направлении?

— По бульвару де ля Шапель.

— Сколько денег было в бумажнике?

— Около тридцати тысяч франков. Что мне делать? Вы хотите видеть пострадавшего?

— Пострадавшего? Нет. Запротоколируйте его показания. Минутку! Передайте ему трубку.

И сразу же раздался голос:

— Моя фамилия Грималь, Гастон Грималь, но я предпочел бы, чтобы моя фамилия не…

— Понятно. Я хотел только узнать, не бросилось ли вам в глаза что–нибудь особенное в поведении этого грабителя. Не спешите отвечать. Подумайте.

— Да я уже полчаса думаю. Все мои документы…

— Очевидно, их скоро найдут. Как выглядел грабитель?

— По–моему, он выглядит как мальчик из хорошей семьи.

— Вы были далеко от фонаря?

— Нет, не очень. Как отсюда до соседней комнаты. Он был так же испуган, как и я, настолько, что я даже хотел…

— Начать защищаться?

— Да. Потом я подумал, что легко может произойти несчастный случай, и…

— И ничего больше? Какой на нем был костюм?

— Темный, по–видимому синий.

— Измятый.

— Не знаю.

— Благодарю вас, господин Грималь. Я уверен, что еще до завтрашнего утра какой–нибудь патруль найдет ваш бумажник на тротуаре. Конечно, без денег.

Именно об этой детали Мегрэ забыл и теперь ругал себя за это. Ален Лагранж раздобыл револьвер, но у него было очень мало денег, если судить по образу жизни семейства на улице Попинкур.

Он стремительно вышел из кабинета и пошел в диспетчерскую. Там дежурили двое радистов.

— Пошлите общий вызов на все полицейские посты и в машины.

Не прошло и получаса, как все посты Парижа приняли приказ: «Немедленно донести комиссару Мегрэ обо всех вооруженных нападениях или попытках нападения, которые имели место за последние двадцать четыре часа. Срочно!»

Он повторил приказ, дал приметы Алена Лагранжа.

«Вероятно, еще находится в районе Северного вокзала и бульвара Шапель».

Мегрэ не вернулся сразу к себе в кабинет, а зашел в отдел, ведающий гостиницами.

— Проверьте, не останавливался ли где–нибудь Ален Лагранж. Вероятно, в дешевых отелях.

Это надо было выяснить. Ален не назвал себя, говоря с мадам Мегрэ. Возможно, что предыдущую ночь он провел в гостинице. Поскольку никто не знал его, он мог записаться под своим настоящим именем.

— Вы будете дожидаться ответа, господин комиссар?

— Нет. Пошлите мне ответ наверх.

С улицы Попинкур вернулись эксперты со своими аппаратами, а инспекторы еще остались в квартире. В половине первого ночи позвонил префект полиции.

— Что нового, Мегрэ?

— До сих пор ничего определенного.

— А газеты?

— Опубликуют только информацию. Но после первого утреннего выпуска я жду нашествия репортеров.

— Что вы думаете, Мегрэ?

— Пока еще ничего. Брат Дельтеля во что бы то ни стало хочет считать это убийство политическим. Я его любезно разуверил.

Затем позвонили начальник уголовной полиции и даже сам старший следователь Рато. Всем им плохо спалось в эту ночь. Что же касается Мегрэ, он не собирался ложиться.

В четверть второго раздался совершенно неожиданный звонок. На этот раз звонили не из района Северного вокзала, не из центра города, а из комиссариата Нейи.

Дело было так. Вернувшийся с дежурства полицейский, узнав о приказе Мегрэ, почесал затылок и проворчал:

— Может быть, лучше будет ему позвонить.

Он рассказал обо всем, что с ним случилось, дежурному сержанту. Сержант посоветовал ему обратиться к самому комиссару. Это был молодой агент, который работал в полиции всего несколько месяцев.

— Не знаю, заинтересует ли вас это, — сказал он, держа трубку так близко, что его голос оглушал Мегрэ. — Это произошло вчера. Я дежурил на бульваре Ришар–Валлас, около Булонского леса, почти напротив Багатель. Я первый раз дежурил в ночь… Там несколько совершенно одинаковых домов… Было около десяти часов утра. Я остановился, чтобы разглядеть большую машину иностранной марки, которую никогда раньше не видел… И вдруг позади меня из подъезда дома за номером 7–6 вышел молодой человек… Я не обратил на него внимания, потому что он спокойно шел по направлению к углу улицы. Потом я увидел взволнованную консьержку, которая выбежала следом… Оказывается, я с ней знаком, я с ней разговаривал, когда однажды относил повестку в этот самый дом одному из жильцов. Она меня тоже узнала… «Вы чем–то взволнованы», — сказал я ей. Она ответила: «Хотела бы я знать, что ему понадобилось в нашем доме». Она смотрела на молодого человека, который в этот момент как раз заворачивал за угол. «Он прошел мимо швейцарской, ни о чем не спросив, — сказала она, — подошел к лифту, остановился в нерешительности, а потом стал подыматься по лестнице. Так как я его видела в первый раз, я побежала за ним, спросила, к кому он идет. Удивленный и как будто испуганный, он ответил не сразу: «Я, по–видимому, ошибся номером дома…“ Агент продолжал:

— Консьержка говорит, он так странно посмотрел на нее, что она не посмела дальше расспрашивать. Но когда он вышел на улицу, она пошла за ним. Заинтересованный ее рассказом, я дошел до угла улицы Лоншан, где никого уже не было. Наверно, этот молодой человек бросился бежать. Мне ведь только что показали эту фотографию. Я не вполне уверен, но думаю, что это был он… Может быть, я зря вас побеспокоил. Сержант мне сказал…

— Вы очень хорошо сделали, что позвонили, — ответил Мегрэ.

Молодой агент не растерялся и назвал себя:

— Меня зовут Эмиль Лебраз.

Мегрэ вызвал инспектора Лапуэнта.

— Устал?

— Нет, патрон.

— Ты останешься здесь и будешь отвечать на телефонные звонки. Я надеюсь вернуться минут через сорок пять. Если будет что–нибудь срочное, позвони мне на бульвар Ришар–Валлас в Нейи, дом 7–6, консьержке, у нее должен быть телефон. Да, кстати, я выиграю время, если ты предупредишь ее, что мне нужно с ней поговорить. Она успеет встать и накинуть халат, пока я доеду.

Поездка по ночным пустынным улицам заняла немного времени, но, когда он позвонил, швейцарская была ярко освещена, и консьержка встретила его не в халате, а совершенно одетая.

В этом красивом доходном доме швейцарская была похожа на гостиную. В соседней комнате, куда дверь была полуоткрыта, спал ребенок.

— Господин Мегрэ, — пробормотала женщина, страшно взволнованная тем, что она принимает самого Мегрэ.

— Я очень сожалею, что пришлось вас разбудить. Я только хотел, чтобы вы взглянули на эти фотографии и сказали, нет ли среди них фотографии молодого человека, которого вы застали вчера утром на лестнице.

Он предусмотрительно захватил целую серию фотографий молодых людей приблизительно одного возраста. Консьержка ответила так же быстро, как промышленник из Клермона.

— Вот он, — сказала она, указывая на фотографию Алена Лагранжа.

— Вы абсолютно уверены?

— Невозможно ошибиться.

— Когда вы к нему обратились, он не сделал угрожающего жеста?

— Нет. Странно, что вы меня об этом спрашиваете, я тоже этого ждала. Скорее это было ощущение, понимаете? Я не хотела бы утверждать того, в чем не уверена. Когда он обернулся и посмотрел на меня, у меня что–то сжалось в груди. Если говорить все до конца, мне показалось, что он против меня что–то замышляет…

— Сколько в вашем доме жильцов?

— По две квартиры на этаже. Получается четырнадцать квартир на семь этажей. Но две сейчас пустуют… Одно семейство уехало три недели назад в Бразилию, это были бразильцы из посольства, а господин с шестого этажа умер двенадцать дней назад.

— Вы можете мне дать список жильцов?

— Это очень просто сделать. У меня есть готовый.

Чайник кипел на плитке, и, протянув комиссару отпечатанный листок, консьержка сочла нужным приготовить кофе.

Я подумала, что вы выпьете чашечку, в такой час… Мой муж, которого я, к несчастью, потеряла в прошлом году, не имел прямого отношения к полиции, но служил в Национальной гвардии.

— Здесь на первом этаже две фамилии — Дельваль и Трело.

Она рассмеялась.

— Дельвали — это импортеры, их контора находится на площади Виктуар, а господин Трело живет один. Вы его не знаете? Это комик из кино.

— Во всяком случае, молодой человек шел не к ним, поскольку, остановившись перед лифтом, он затем направился вверх по лестнице.

— На втором этаже налево, как указано в списке, живет господин Декэн, в настоящий момент он отсутствует. Отдыхает у своих детей, у них поместье на юге.

— Чем он занимается?

— Ничем. Он богатый человек. Вдовец. Очень вежливый, тихий.

— Направо Розетти?

— Итальянцы. Она красивая женщина. У них три человека прислуги да еще гувернантка для их годовалого малютки.

— Профессия?

— Месье Розетти — владелец автомобильной фирмы. Это его машину разглядывал полицейский, когда я вышла следом за молодым человеком.

— А на третьем? Простите, что я вас держу на ногах так долго.

— Не беспокойтесь. Два куска сахара, с молоком?

— Без молока. Спасибо. Меттеталь. А это кто?

— Тоже богатые люди, но у них не держится прислуга, потому что мадам Меттеталь всегда больна, всем на свете недовольна.

Мегрэ делал пометки на полях списка.

— На этом же этаже я вижу фамилию Боман.

— Куртье по бриллиантам. Сейчас в отъезде. Летний сезон. Я пересылаю ему почту в Швейцарию.

— На четвертом направо–Жанна Дебюль, одинокая женщина?

— Да, одинокая.

Консьержка произнесла это тоном, каким обычно женщина говорит о другой женщине, которую терпеть не может.

— Какого она типа?

— Трудно назвать это типом. Она уехала вчера около полудня в Англию. Я была удивлена, что она об этом не предупредила.

— Кого?

— Свою горничную, хорошую девушку, которая мне все рассказывает.

— А горничная сейчас наверху?

— Да. Она весь вечер сидела у меня, боялась идти спать. Она трусиха и боится оставаться одна в квартире.

— Вы говорите, что она была удивлена?

— Горничная? Да. Предыдущей ночью мадам Дебюль вернулась на рассвете, как это с ней часто случается. Заметьте, ее называют мадам, но я убеждена, что она никогда не была замужем.

— Возраст?

— Настоящий или тот, на который она претендует?

— И тот и другой.

— Настоящий мне известен, у меня в руках были ее документы, когда она сюда переезжала.

— Когда это было?

— Около двух лет назад. До этого она жила на улице Нотр–Дам–де–Лоретт. Короче говоря, ей сорок девять лет, но она претендует на сорок. Утром ей можно дать ее годы, вечером же, честное слово…

— У нее есть любовник?

— Она не совсем то, что вы подумали, иначе бы ее не держали в нашем доме. Управляющий очень строг на этот счет. Не знаю, как вам объяснить…

— Попытайтесь.

— Она из другого общества, чем остальные жильцы. Тем не менее и дурного ничего не заметно. Вы понимаете? Она не содержанка, например.

— У нее есть деньги?

— Она получает письма из своего банка и от своего биржевого маклера. Возможно, она вдова или разведенная, которая любит весело пожить.

— Она принимает у себя?

— Да, но не красавчиков, если вы это имели в виду. Ее поверенный в делах заходит время от времени, еще друзья, иногда пары. Но она сама скорее из тех женщин, которые выезжают, а не принимают у себя. По утрам лежит в постели до полудня. Днем ей случается выходить в город, одета всегда прекрасно, даже довольно строго. Затем возвращается, чтобы надеть вечерний туалет. Я открываю ей двери много позднее полуночи. Любопытные вещи рассказывает о ней горничная Жоржетта. Она тратит много денег. Одни ее меха стоят целое состояние, а на пальце всегда носит бриллиант, вот такой громадный. Но Жоржетта уверяет, что несмотря на это ее хозяйка очень скупая и большую часть времени тратит на проверку счетов.

— Когда она уехала?

— Около половины двенадцатого. Потому–то Жоржетта так и удивилась. Ей кто–то позвонил, и она сразу приказала принести ей расписание поездов.

— Это случилось после того, как молодой человек пытался проникнуть в дом?

— Да, после этого. Она даже не позавтракала и начала укладывать вещи.

— Много вещей?

— Нет, только чемоданы, ни одного кофра. Она вообще много ездила по свету.

— Почему вы так думаете?

— Потому что на ее чемоданах полным–полно наклеек, и все — роскошных отелей Довиля, Ниццы, Неаполя, Рима и других иностранных городов.

— Она не сказала, когда вернется?

— Мне не сказала. И Жоржетта ничего не знает.

— Приказала куда–нибудь пересылать ей почту?

— Нет. Она только позвонила на Северный вокзал и заказала билет на экспресс «Париж — Кале».

Мегрэ был поражен тем, что с самого начала этого дела с такой настойчивостью повторяются слова «Северный вокзал». В камеру хранения Северного вокзала Франсуа Лагранж сдал чемодан с телом депутата… В окрестностях Северного вокзала его сын совершил нападение на промышленника из Клермон–Феррана. Тот же самый Ален пробрался на лестницу дома на бульваре Ришар–Валлас, и вскоре после этого одна из живущих в этом доме женщин уехала с Северного вокзала. Что это — совпадение?

— Знаете, если у вас есть желание порасспросить Жоржетту, она будет просто счастлива. Так боится оставаться одна, что будет рада, если ей кто–нибудь составит компанию. — Консьержка подумала и добавила: — Особенно если это будете вы!

Но Мегрэ хотел сначала покончить со списком жильцов и терпеливо проверял одного за другим. На пятом этаже проживал продюсер, его имя встречалось на всех афишных тумбах Парижа. Этажом выше, прямо у него над головой, была квартира режиссера, также очень известного, и — какое совпадение! — на восьмом эгаже жил сценарист, который каждое утро занимался гимнастикой на балконе.

— Может быть, вы хотите, чтобы я пошла и предупредила Жоржетту?

— Я должен сначала позвонить по телефону.

Он позвонил на Северный вокзал.

— Говорит Мегрэ из уголовной полиции. Скажите, есть ли поезд на Кале около двенадцати ночи?

Нападение на промышленника на улице Мобеж произошло около половины двенадцатого.

— Есть, в ноль тринадцать.

— Экспресс?

— Да, тот самый, который в пять часов тридцать утра передает почту в Дувр. Он идет без остановок.

— Вы не помните, брал ли билет молодой человек? Он был один…

— Кассиры уже кончили работать и ушли домой.

— Благодарю вас.

Мегрэ позвонил в портовую полицию Кале и сообщил приметы Алена Лагранжа.

— Он вооружен, — добавил Мегрэ на всякий случай.

Затем допил кофе и, не долго раздумывая, сказал:

— Я поднимусь к Жоржетте. Предупредите ее.

На это консьержка ответила с лукавой улыбкой:

— Берегитесь! Она красивая девушка! — И добавила: — И любит красивых мужчин.

 

Глава пятая,

в которой горничная очень довольна собой, а Мегрэ к шести часам утра — страшно недоволен

У нее были румяные щеки и тяжелые груди, обтянутые розовой креповой пижамой, столько раз стиранной, что она стала почти прозрачной. В ее кругленькой со всех сторон фигурке было что–то незаконченное и непривычно яркий для Парижа румянец делал ее похожей на еще неоперившегося птенца. Когда она открыла дверь, он почувствовал запах постели и подмышек.

Мегрэ просил консьержку позвонить горничной и предупредить, что он придет. По–видимому, она спала, потому что, поднимаясь на четвертый этаж, он услышал, как в квартире пронзительно звонил телефон.

Ему пришлось ждать. Он не слышал разговора, аппарат был слишком далеко от входа. Потом раздались шаги, и она открыла дверь, ничуть не смущаясь и не потрудившись накинуть на себя халат. А может быть, у нее не было халата? Утром она вставала и сразу принималась за работу, а вечером, раздевшись, сразу ложилась спать. Она была белокурая, с растрепанными волосами, со следами помады на губах.

— Садитесь сюда.

Жоржетта провела его через холл, зажгла в гостиной высокий торшер и уселась на широкий диван нежно–зеленого цвета. Легкий ветер врывался в комнату через огромные окна и надувал занавески. Она разглядывала Мегрэ с тем серьезным выражением лица, которое бывает у детей, когда они смотрят на интересных взрослых, о которых им много рассказывали.

— Я вас представляла не совсем таким, — призналась она.

— А каким вы меня представляли?

— Не знаю. Вы гораздо лучше.

— Консьержка заверила меня, что вы не рассердитесь, если я поднимусь сюда и задам вам несколько вопросов.

— О моей хозяйке?

— Да.

Она не удивилась. Наверно, ее ничто не удивляло.

— Сколько вам лет?

— Двадцать два года, из них шесть я прожила в Париже. Можете начинать.

Он начал с того, что протянул ей фотографию Алена Лагранжа.

— Вы его знаете?

— Я его никогда не видела.

— Вы уверены, что он никогда не приходил к вашей хозяйке?

— Во всяком случае, с тех пор, как я живу здесь, никогда. Молодые люди не в ее вкусе, хотя, конечно, многие думают иначе.

— Почему думают иначе?

— Из–за ее возраста.

— Вы давно у нее служите?

— С тех пор, как она обосновалась здесь, значит, около двух лет.

— Вы не работали у нее, когда она жила на улице Нотр–Дам–де–Лоретт?

— Нет. Я пришла к ней в тот день, когда она переезжала.

— Вы застали ее прежнюю горничную?

— Нет, я ее даже не встретила. Как будто хозяйка начинала жить заново. Мебель, вещи — все было новое.

Она вложила в эти слова особый смысл, Мегрэ понял.

— Вы ее не любите?

— Она не из тех женщин, которых можно любить. А потом, ей на это наплевать.

— Что вы имеете в виду?

— Она любит только себя. Даже не старается казаться милой и разговаривает с вами только тогда, когда ей хочется поговорить.

— Вы не знаете, кто ей звонил, когда она внезапно решила уехать в Лондон?

— Нет. Она сама сняла трубку и не называла имени.

— Была удивлена, расстроена?

— Она никогда не показывает своих чувств.

— Вам совершенно неизвестно ее прошлое?

— Ничего, кроме того, что она жила на улице Нотр–Дам–де–Лоретт, что со мной не церемонится и что копается в счетах, выискивая ошибки.

Для горничной этот ответ был исчерпывающим.

— Короче, вы считаете, что она не настоящая дама?

— Конечно, нет. Я служила у настоящей светской дамы и понимаю разницу. И еще я работала неподалеку от площади Сен–Жорж у одной женщины, которая была на содержании.

— Жанна Дебюль тоже была на содержании?

— Если была, то раньше, не теперь. Она очень богатая женщина.

— У нее бывают мужчины?

— Ее массажист, он приходит через день, она с ним фамильярничает и называет его Эрнест.

— Между ними ничего нет?

— Это ее не интересует.

Пижамная кофточка Жоржетты была из тех, которые надеваются через голову, и, когда девушка откинулась на подушки, над поясом стала видна широкая полоса голого тела.

— Вам не помешает, если я закурю?

— Простите, — сказал он, — но у меня нет сигарет.

— Они там, на столике…

Она сочла вполне естественным, что он встал и подал ей пачку египетских сигарет, принадлежащих Жанне Дебюль. Пока он держал спичку, девушка неловко пыталась закурить, втягивая в себя дым, как это делают только начинающие. Она была очень довольна собой, ее разбудил такой знаменитый человек, как Мегрэ, и так внимательно ее слушает.

— У хозяйки много подруг и друзей, но они очень редко бывают здесь. Она им звонит и называет их большей частью по имени. Встречается с ними по вечерам на коктейлях, в ресторанах или ночных кабаре. Я часто думаю, что, наверно, раньше она содержала такой дом. Вы понимаете, что я хочу сказать?

— А какие люди приходят сюда?

— В основном ее поверенный в делах. Она принимает его всегда в своем кабинете. Он адвокат. Мэтр Жибон живет не в нашем районе, а в девятом округе. Она его знала раньше, когда сама жила там. Потом ходит еще один мужчина, помоложе, из банка, с ним она обсуждает помещение капитала. Это ему она звонит, когда надо дать приказ на биржу.

— А у вас бывает некий Франсуа Лагранж?

— Старый колпак? — Она смутилась и засмеялась. — Это не я его так зову. Это хозяйка. Когда я ей докладываю, что он пришел, она ворчит: «Опять этот старый колпак!» Это тоже показывает, какова она, правда? А он, когда приходит, всегда говорит: «Спросите мадам Дебюль, сможет ли она принять барона Лагранжа».

— И она его принимает?

— Почти всегда.

— Значит, часто?

— Скажем, раз в неделю. Бывают недели, когда он совсем не приходит, а бывает, что и два раза зайдет. На прошлой неделе приходил как–то два раза в один и тот же день.

— В котором часу?

— Всегда утром, около одинадцати часов. Кроме массажиста Эрнеста, он единственный, кого она принимает в постели. — И, заметив, какое это впечатление произвело на Мегрэ, горничная добавила: — Нет, это совсем не то, что вы думаете. Она даже для адвоката одевается. Я признаю, что она очень хорошо одевается, очень строго. Именно это меня так поразило с самого начала: то, как она себя ведет в постели, в спальне, и совсем по–другому, когда одета. Два совершенно разных человека. Совсем разная манера разговаривать, даже голос у нее меняется.

— Она гораздо вульгарнее в постели?

— Да. Не только вульгарнее. Не могу подобрать слова.

— И только одного Франсуа Лагранжа она так принимает?

— Да. Она кричит ему, в каком бы виде не находилась: «Входи уж». Как будто бы они старые друзья…

— …или старые сообщники?

— Возможно, и так. Пока я не уйду, они говорят только о пустяках. Он всегда осторожно садится на край кресла, как будто боится помять шелковую обивку.

— Он носит с собой портфель, какие–нибудь бумаги?

— Нет. Он видный мужчина. Не в моем вкусе, но в нем есть солидность.

— Вы никогда не слышали, о чем они говорят?

— С ней это невозможно. Она обо всем догадывается. У нее тонкий слух. А сама всегда подслушивает за дверью. Когда я говорю по телефону, можно быть уверенной, что она поблизости и шпионит за мной. А когда я хочу отнести письмо на почту, она говорит: «Кому это ты снова пишешь?» И я знаю, что она прочла адрес. Понимаете, что за человек?

— Понимаю.

— Я вам покажу одну вещь, такого вы, наверно, еще не видели. Может быть, вам это пригодится.

Она вскочила с дивана и бросила окурок в пепельницу.

— Идите за мной. Гостиную вы, значит, уже видели. Обставлена в том же вкусе, как и все остальные гостиные в этом доме. Здесь работал один из лучших парижских декораторов. Вот столовая, тоже в современном стиле. Погодите, я сейчас зажгу свет.

Затем она открыла еще одну дверь, щелкнула выключателем и посторонилась, чтобы показать ему спальню, всю затянутую белым шелком.

— А вот как она наряжается по вечерам… — В соседней комнате горничная распахнула стенные шкафы, провела рукой по аккуратно развешанным шелковым платьям.

— Вот. А теперь идите сюда.

Она пошла вперед по коридору, тонкий креп пижамы плотно обтягивал ее бедра. Открыла новую дверь и снова повернула выключатель.

— Вот! Смотрите!

Маленький кабинет помещался в глубине квартиры, и в нем не было ни малейшего следа женственности. Это был кабинет делового человека Металлическая стойка для бумаг была выкрашена в зеленый цвет, а позади вращающегося кресла возвышался огромный сейф последнего выпуска.

— Вот здесь она проводит дневные часы, принимает своего поверенного, человека из банка. Смотрите…

Девушка указала на стопку журналов «Биржевой вестник». Правда, рядом Мегрэ заметил программу бегов.

— Она носит очки?

— Только в этой комнате.

На бюваре с кожаными углами лежали большие круглые очки в черепаховой оправе.

Мегрэ машинально попытался открыть стойку для бумаг, но она была закрыта на ключ.

— Каждую ночь, вернувшись домой, она запирает драгоценности в сейф.

— А что там еще? Вы видели?

— В основном акции. Бумаги. И еще маленькая красная книжка, в которую она часто заглядывает.

Мегрэ взял с письменного стола телефонную книгу, одну из тех, в которую обычно записывают номера телефонов, когда хотят иметь их под рукой, и начал ее перелистывать. Он вполголоса повторял имена. Жоржетта объясняла:

— Молочник… Мясник… Скобяная лавка на авеню де Нейи… Сапожник хозяйки…

Когда вместо фамилии было записано одно имя, она удовлетворенно улыбалась.

— Ольга… Надин… Марсель…

— Ну, что я вам говорила?

Мужские имена тоже встречались, но их было гораздо меньше. Потом шли имена, которые не были известны горничной. В рубрике «Банки» было записано пять названий, в том числе американский банк на площади Вандом.

Он безуспешно искал имя Дельтеля. Правда, в книжке был записал один Андрэ и один Пьер, но были ли это депутат и его брат?

— После того как вы видели всю квартиру и ее туалеты, вы не ожидали, конечно, что у нее такой кабинет?

Желая доставить ей удовольствие, он сказал, что не ожидал.

— Может быть, хотите пить?

— Консьержка была так мила, что приготовила мне кофе.

— А может быть, выпьете рюмочку?

Она снова привела его в гостиную, погасив по дороге все лампы, и, как будто бы надеясь, что их разговор продлится еще долго, снова уселась на диван. Мегрэ отказался от предложенной рюмочки.

— Ваша хозяйка пьет?

— Как мужчина.

— Вы хотите сказать, много?

— Я никогда не видела ее пьяной, только один–два раза, когда она возвращалась на рассвете. Но она пьет виски сразу после кофе с молоком, а затем еще три–четыре рюмки. Вот почему я говорю, что она пьет, как мужчина. Она никогда не разбавляет виски водой.

— Она не говорила, где она остановится в Лондоне, в каком отеле?

— Нет.

— А сколько времени она там пробудет?

— Она ничего не говорила. Собралась за полчаса, оделась, уложила вещи.

— Как она была одета?

— В серый костюм.

— Взяла вечерние туалеты?

— Только два.

— Кажется, у меня нет больше вопросов, ложитесь наконец спать, а я пойду.

— Уже? Вы торопитесь?

Жоржетта, конечно, нарочно откидывалась на подушки, чтобы была видна полоска кожи между пижамной кофточкой и поясом.

— Вам часто приходится вести расследование по ночам?

— Случается. Она вздохнула.

— А я теперь не засну, раз уже проснулась. Конечно, не засну. Который час?

— Скоро три.

— В четыре уже начнет рассветать и птички запоют.

Он поднялся, досадуя, что приходится ее разочаровывать, и зная, что она еще надеется, что он не уходит, а только хочет подойти к ней поближе. Когда она увидела, что он направляется к двери, она тоже встала.

— Вы еще придете?

— Возможно.

— Приходите, когда угодно. Только дайте два коротких звонка, потом один длинный. Я буду знать, что это вы, и сразу открою. Когда я остаюсь одна, я никогда не открываю.

— Благодарю вас, мадемуазель.

Он снова почувствовал запах постели и подмышек. Тяжелая грудь задела его рукав с определенной настойчивостью.

— Желаю удачи! — сказала она вполголоса, когда Мегрэ вышел на площадку. И перегнулась через перила, чтобы посмотреть, как он будет спускаться по лестнице.

В уголовной полиции его ждал Жанвье, у которого был измученный вид после долгих часов, проведенных на улице Попинкур.

— Как дела, патрон? Он заговорил? Мегрэ отрицательно покачал головой.

— На всякий случай я оставил там Кара. Мы буквально перевернули вверх дном квартиру. Но безрезультатно. Вот единственное, что я могу вам показать.

Мегрэ сначала налил себе рюмку коньяку и передал бутылку инспектору.

— Увидите, это занятно.

В картонной обложке, сорванной со школьной тетради, были собраны газетные фотографии и вырезки. Мегрэ, нахмурившись, читал заголовки, просматривал тексты под лукавым взглядом Жанвье. Все вырезки без исключения были посвящены комиссару Мегрэ, многие статьи–семилетней давности. Отчеты расследований, печатавшиеся изо дня в день, краткие обзоры заседаний суда и даже приговоры.

— Вам ничего не бросается в глаза, патрон? Ожидая вас, я прочел их все от доски до доски.

Мегрэ сам кое–что заметил, но ему не хотелось об этом говорить.

— Честное слово, здесь отобраны те дела, в которых вы в той или иной степени выступаете в роли защитника обвиняемого.

Одна из статей даже называлась «Добродушный комиссар». Другая была посвящена показаниям Мегрэ, в которых каждая фраза комиссара говорила о сочувствии к обвиняемому молодому человеку. Еще более определенной была статья под заголовком «Человечность Мегрэ», напечатанная год назад в одном еженедельнике; статья разбирала не отдельный случай, а анализировала общие проблемы преступности.

— Ну, что вы об этом думаете? Подборка доказывает, что малый уже давно следит за вами, интересуется каждым вашим шагом, вашим характером.

Многие фразы были подчеркнуты синим карандашом, в особенности слова «снисходительность» и «понимание». Один абзац был целиком обведен карандашом, тот самый, в котором репортер, описывая последнее утро приговоренного к смертной казни, рассказывал, что последней просьбой осужденного, отказавшегося от священника, было желание поговорить с Мегрэ.

— Вам не кажется это занятным? На лице Мегрэ появилось сосредоточенное выражение, как будто эта находка навела его на новые мысли.

— Больше ты ничего не нашел?

— Счета. Неоплаченные, конечно. Барон весь в долгах. Даже угольщику должен с прошлой зимы. Вот фотографии жены Лагранжа с первым ребенком.

Снимок был плохой. Платье старомодное, прическа тоже. Молодая женщина печально улыбалась. Возможно, в эту эпоху грусть считалась признаком изысканности. Но Мегрэ готов был поклясться — любой человек при взгляде на эту фотографию понял бы, что женщина несчастна.

— В одном из шкафов я нашел ее платье из бледно–голубого шелка и картонку с детским приданым.

У самого Жанвье было трое детей, младшему не было еще года.

— А моя жена хранит только их первые башмачки. Мегрэ снял трубку.

— Изолятор тюремной больницы! — сказал он негромко. — Алло! Кто у телефона?

Это оказалась сестра, та рыженькая, с которой он был знаком.

— Говорит Мегрэ. Как Лагранж? Что вы сказали? Плохо слышно.

Она сказала, что больному сделали укол и он заснул почти сразу же после ухода профессора. Полчаса спустя, услышав слабый шум, она на цыпочках вошла в палату. Он плакал.

— Он с вами говорил?

— Я зажгла свет. На его щеках были следы слез. Лагранж молча, долго смотрел на меня. Мне показалось, что он хочет в чем–то признаться.

— Он вам показался нормальным? Она заколебалась.

— Не мне об этом судить.

— А что было дальше?

— Он хотел взять меня за руку.

— Он взял вас за руку?

— Нет. Он начал стонать, повторяя все одно и то же: «Вы не позволите им меня бить, не позволите?.. Я не хочу, чтобы меня били».

— Все?

— Под конец он стал волноваться, закричал: «Я не хочу умирать! Не хочу! Спасите меня!..»

Мегрэ повесил трубку, повернулся к Жанвье, который явно боролся со сном.

— Можешь идти спать.

— А вы?

— Я буду ждать до половины шестого. Нужно проверить, действительно ли мальчуган уехал в Кале.

— А для чего это ему понадобилось?

— Чтобы догнать кого–то в Англии.

В среду утром, украв у него револьвер, Ален раздобыл патроны. В четверг он вошел в дом на бульваре Ришар–Валлас, а через полчаса проживающая в этом доме Жанна Дебюль, знакомая его отца, которой кто–то позвонил по телефону, поспешно собралась и уехала на Северный вокзал.

Чем занимался мальчик днем? Почему он не уехал сразу? У него не было денег? Он мог их раздобыть только одним путем, для этого он должен был дождаться наступления темноты. Вряд ли было случайностью, что он ограбил промышленника из Клермон–Феррана вблизи Северного вокзала, незадолго до отхода поезда на Кале.

— Да, я совсем забыл сказать вам, что звонили по поводу бумажника. Его нашли на улице.

— На какой?

— На улице Дюнкерк. Опять вблизи вокзала.

— Без денег, конечно.

— До ухода позвони в паспортный стол. Спроси, выдавали ли они заграничный паспорт на имя Алена Лагранжа.

Мегрэ подошел к окну. Еще не рассвело, был тот холодный серый час, который наступает перед восходом солнца. Сена казалась почти черной в синеватом тумане; на катере, пришвартованном к набережной, матрос поливал палубу из шланга. Буксирный пароход бесшумно шел вниз по течению, чтобы забрать откуда–то баржи и нанизать их, как четки, на трос.

— Он просил паспорт одиннадцать месяцев назад, патрон. Он хотел поехать в Австрию.

— Значит, срок паспорта еще не истек. В Англию не нужна виза. Ты не нашел в его вещах паспорта?

— Нет.

— А костюмы?

— У него, вероятно, только один приличный костюм, в котором он ходит. В шкафу висел еще один, изношенный до дыр. И все носки дырявые.

— Иди спать.

— Вы уверены что я вам больше не понадоблюсь?

— Уверен. Здесь еще два дежурных инспектора.

Незаметно для самого себя Мегрэ задремал, сидя в кресле. Он проснулся от того, что возвращающийся вверх по течению буксир громко загудел, подходя к мосту. Открыв глаза, Мегрэ увидел розовое небо и сверкающие под лучами солнца изломы крыш. Он взглянул на часы, снял трубку.

— Соедините меня с портовой полицией Кале! Пришлось ждать. Полиция порта не отвечала. Наконец к телефону подошел запыхавшийся инспектор.

— Говорит Мегрэ из парижской уголовной полиции.

— Я в курсе дела.

— Ну что?

— Мы как раз заканчиваем проверку паспортов. Пароход еще не отошел. Мои коллеги там.

Мегрэ слышал гудки сирены отходящего почтового парохода.

— А молодой Лагранж?

— Мы его не нашли. Никого похожего. Было мало пассажиров. Проверить было легко.

— У вас имеется список тех, кто уезжал вчера?

— Сейчас поищу в соседней комнате. Подождете?

Вернувшись, он сказал:

— Во вчерашнем списке Лагранжа тоже нет.

— Дело не в Лагранже. Поищите некую Жанну Дебюль.

— Дебюль… Дебюль… Д… Д… Сейчас. Вот. Дома… Дазерг… Дебюль, Жанна–Луиза–Клементина, сорок девять лет, проживает в Нейи–сюр–Сен, номер 7–6, бульвар…

— Знаю. Какой адрес в Англии, она указала?

— Лондон, отель «Савой».

— Благодарю вас. Вы уверены, что Лагранж?..

— Можете быть спокойны, господин комиссар.

Мегрэ было жарко; может быть потому, что он всю ночь не спал, он был в дурном настроении и с видом человека, желающего кому–то отомстить, схватил бутылку коньяку. Потом нервно взял трубку телефона и проворчал:

— Ле Бурже.

— Повторите.

— Прошу соединить меня с аэропортом Ле Бурже. Он говорил хриплым голосом, телефонист заторопился.

— Говорит Мегрэ, из уголовной полиции.

— Инспектор Матье у телефона.

— Есть ли ночью самолеты на Лондон?

— Один в десять часов вечера, другой в двенадцать сорок пять ночи, первый утренний вылетел только что. Я слышу отсюда, как он набирает высоту.

— Достаньте, пожалуйста, список пассажиров

— Какого самолета?

— Двенадцать сорок пять ночи.

— Минутку.

Мегрэ редко бывал таким нелюбезным.

— Нашли?

— Да.

— Ищите Лагранжа.

— Хорошо… Лагранж, Ален–Франсуа–Мари…

— Благодарю вас.

— Вам больше ничего не нужно?

Но Мегрэ уже повесил трубку. Из–за этого проклятого Северного вокзала, который его прямо загипнотизировал, он не подумал о самолете, и в результате Ален Лагранж с его заряженным револьвером уже давно находится в Лондоне.

Пошарив по письменному столу, Мегрэ снова схватился за телефонную трубку.

— Отель «Савой» в Лондоне.

Его соединили почти сразу.

— Отель «Савой». Дежурный слушает.

Мегрэ устал повторять все одно и тоже — свое имя, звание.

— Скажите, не останавливалась ли у вас вчера некая Жанна Дебюль?

На это ушло гораздо меньше времени, чем на переговоры с полицией. Дежурный просто взглянул на висящий перед ним список прибывших.

— Да, месье, номер шестьсот пять. Хотите с ней говорить?

Мегрэ замялся.

— Нет. Взгляните еще, не прибыл ли к вам сегодня ночью некий Ален Лагранж?

Дежурный ответил почти сразу:

— Нет, месье.

— Я полагаю, что вы спрашиваете у вновь прибывших паспорта?

— Конечно. Согласно инструкции.

— Значит, Ален Лагранж не мог записаться под чужим именем?

— Только в том случае, если у него имеется фальшивый паспорт. Учтите, что полиция каждую ночь проверяет паспорта.

— Спасибо.

Ему оставалось позвонить еще в одно место, и этот звонок был особенно неприятен, тем более что придется воспользоваться своими слабыми школьными знаниями английского языка.

— Скотленд–Ярд.

Было бы чудом, если бы инспектор Пайк, которого он принимал во Франции, дежурил в этот час. Пришлось беседовать с неизвестным, который с трудом понял, кто с ним говорит, и отвечал гнусавым голосом.

— Некая Жанна Дебюль, сорока девяти лет, остановилась в отеле «Савой», номер шестьсот пять, — подбирая слова, произнес Мегрэ. — Прошу вас в течение нескольких ближайших часов следить за ней как можно осторожнее…

Далекий собеседник повторял последние слова Мегрэ с хорошим произношением, как будто каждый раз поправлял его.

— Возможно, что один молодой человек попытается посетить ее или встретиться с ней. Даю вам его приметы…

Перечислив приметы, он добавил:

— Он вооружен, «смит–вессон» специального образца. Это дает вам возможность арестовать его. Я пошлю вам его фотографии по бильдаппарату через несколько минут.

Но англичанин не понимал, и Мегрэ пришлось давать подробное описание, повторять одно и то же три–четыре раза.

— В конце концов, что вы от нас хотите?

Эта дотошность заставила Мегрэ пожалеть, что он позвонил в Скотленд–Ярд, ему захотелось ответить: «Ничего!»

Он был весь в поту.

— Я приеду сам, — наконец заявил он.

— Вы хотите сказать, что приедете в Скотленд–Ярд?

— Я приеду в Лондон.

— В котором часу?

— Еще неизвестно. У Меня нет расписания самолетов под рукой.

— Вы вылетите самолетом?

Мегрэ повесил трубку, возмущаясь и посылая ко всем чертям этого незнакомого инспектора, который, возможно, был славным парнем.

А что бы ответил Люкас инспектору Скотленд–Ярда, позвонившему в шесть часов утра и на дурном французском языке рассказавшему подобную историю?

— Это опять я. Соедините меня снова с Ле Бурже.

Самолет отправлялся в восемь пятнадцать. У него осталось время заехать домой, переодеться, даже побриться и проглотить завтрак. Мадам Мегрэ предусмотрительно не задавала никаких вопросов.

— Я не знаю, когда вернусь, — сказал он сердито, слабо надеясь, что она тоже рассердится и у него будет возможность сорвать на ком–нибудь свой гнев. — Я уезжаю в Лондон.

— Да.

— Приготовь маленький чемодан со сменой белья и дорожным несессером. Там, в ящике, наверно, осталось несколько фунтов стерлингов.

Зазвонил телефон. Мегрэ как раз надевал галстук.

— Мегрэ? Говорит Рато.

Старший следователь, который, конечно, провел ночь в собственной постели, был в это прекрасное солнечное утро в чудесном настроении и, поглощая кофе со свежими булочками, желал узнать новости.

— Что вы говорите?

— Я говорю, что мне некогда, что я сажусь на самолет и вылетаю в Лондон через тридцать пять минут.

— В Лондон?

— Вот именно.

— Что вы такого узнали, что…

— Простите, но я вешаю трубку. Самолет не ждет. — Мегрэ был в таком состоянии, что добавил: — Я буду посылать тебе открытки.

Само собой разумеется, что в ответ на это была повешена трубка.

 

Глава шестая,

в которой Мегрэ решается вдеть гвоздику в петлицу, но это не приносит ему удачи

Над французским побережьем самолет попал в облака, и пришлось подняться выше. Немного позже Мегрэ повезло. Через широкий просвет в тучах он увидел море, сверкающее, как рыбья чешуя, и суда, за которыми тянулся пенный след.

Сосед Мегрэ любезно нагнулся к нему и, указывая на меловые скалы, стал объяснять:

— Дувр…

Мегрэ поблагодарил его улыбкой. Между самолетом и землей стлалась легкая, почти прозрачная дымка; изредка путь самолета пересекало большое сияющее облако, которое быстро исчезало позади, и снова внизу виднелись зеленые пастбища, усеянные крошечными точками.

Вдруг земля опрокинулась, самолет шел на посадку, внизу был Кройдон. И внизу был мистер Пайк. Да, мистер Пайк приехал, чтобы встретить своего французского коллегу. Он ждал не на летном поле, хотя, безусловно, имел на это право, и даже не в стороне от толпы, нет, он терпеливо стоял в гуще встречающих, за барьером, который отделял пассажиров от встречающих, родственников и друзей.

Пайк не делал приветственных жестов и не размахивал носовым платком. Когда Мегрэ взглянул в его сторону, он ограничился кивком головы, точно так же по утрам он приветствовал своих товарищей по работе.

Прошло много времени с их последней встречи и, наверно, лет двенадцать с тех пор, как комиссар был в Англии.

С чемоданом в руке вслед за толпой Мегрэ вошел в здание аэровокзала и остановился около таможенников, а мистер Пайк скромно стоял за окном в своем темно–сером, несколько узковатом для него костюме, в черной фетровой шляпе и с гвоздикой в петлице.

Конечно, он мог зайти сюда и сказать чиновникам: «Это комиссар Мегрэ, который приехал к нам…»

Мегрэ сделал бы для него это в Бурже. Но он не сердился на Пайка, понимая, что с его стороны это — проявление особой деликатности. Мегрэ немножко стыдился, вспоминая свой утренний гнев на инспектора Скотленд–Ярда. Раз Пайк находится здесь, значит, тот человек не так плохо справился со своими обязанностями и даже проявил инициативу. Часы показывали половину одиннадцатого: чтобы вовремя приехать в Кройдон, Пайку пришлось выехать из Лондона рано утром.

Мегрэ вышел из аэровокзала. Сухая, жесткая рука протянулась ему навстречу.

— Как вы поживаете?

И Пайк продолжал говорить по–французски, что было большой жертвой с его стороны, так как он говорил плохо и очень страдал, делая ошибки.

— Надеюсь, что вы… будете… Как это перевести? Довольный… да, довольны этой чудесной погодой.

Мегрэ первый раз приехал в Англию летом и теперь пытался вспомнить, видел ли он когда–нибудь раньше настоящее солнце над Лондоном.

— Я предположил, что вы предпочтете ехать не в автобусе, а в машине.

Пайк ни слова не говорил о деле, из–за которого приехал Мегрэ, он не позволил себе ни одного намека, это также было проявлением особого такта. Они сели в «бентли» Скотленд–Ярда. Машину вел шофер в форме, педантично соблюдавший все правила движения: он ни разу не увеличил скорости и ни разу не поехал на красный свет.

— Красиво, не правда ли?

Пайк указал на ряд маленьких розовых домов, которые в плохую погоду показались бы жалкими, но сейчас под лучами солнца выглядели очень кокетливо. Перед каждым из них между входной дверью и решеткой находился ровно очерченный квадрат зеленого газона величиной не больше простыни.

Чувствовалось, что Пайк наслаждается видом лондонских предместий, в одном из которых жил он сам.

За розовыми домами последовали желтые, затем коричневые, потом снова розовые. Солнце пекло все сильнее, и в некоторых садиках заработали автоматические машины для поливки.

— Я чуть не забыл передать вам это.

Он протянул Мегрэ лист бумаги, на котором было написано по–французски:

«Ален Лагранж, девятнадцати лет, служащий, остановился в четыре часа утра в отеле «Гилмор“ против вокзала Виктории без багажа.

Спал до восьми часов, вышел.

Явился в отель «Астория“ и спросил о мадам Жанне Дебюль.

Затем направился в отель «Континенталь“, оттуда в отель «Кларидж“, задавал везде тот же самый вопрос.

По–видимому, обходит большие отели по алфавиту.

В Лондоне первый раз. Не говорит по–английски».

Мегрэ поблагодарил кивком головы, все больше досадуя на себя за дурные мысли в адрес неизвестного английского инспектора.

После длительного молчания и созерцания ряда одинаковых домов Пайк снова заговорил:

— Я взял на себя смелость заказать вам номер в отеле, поскольку сейчас у нас слишком много туристов.

Он протянул своему коллеге карточку отеля «Савой», на которой стоял номер комнаты. Мегрэ мельком взглянул и был поражен, увидев номер 604. Значит, они подумали даже о том, чтобы поместить его против номера Жанны Дебюль.

— Эта особа еще там? — спросил он.

— Она находилась там, когда мы выезжали из Кройдона. Я получил телефонное уведомление в ту минуту, когда ваш самолет приземлился.

Это было все. Пайк был явно удовлетворен, но не потому, что доказал Мегрэ оперативность английской полиции, а оттого, что мог наконец показать ему Англию, по–настоящему освещенную солнцем.

Когда они очутились на улицах Лондона и увидели большие красные автобусы, тротуары, заполненные женщинами в светлых платьях, Пайк не мог сдержаться и снова пробормотал:

— Не правда ли, красивое зрелище? Наконец, когда они уже подъехали к «Савою», Пайк сказал:

— Если вы не будете заняты, я смогу около часу заехать за вами, чтобы позавтракать вместе. А до этого времени я буду у себя. Звоните мне.

Он не провожал Мегрэ в отель. Шофер передал чемодан портье.

Узнал ли администратор отеля Мегрэ через двенадцать лет? Может быть, он знал его по фотографиям в газетах? Или это была просто профессиональная любезность? Или сыграло роль то, что номер был заказан Скотленд–Ярдом? Но, не дожидаясь вопроса, он протянул комиссару ключ.

— Вы хорошо долетели, месье Мегрэ?

— Очень хорошо. Благодарю вас.

Огромный холл, в котором в любое время дня и ночи было полно людей, сидящих в глубоких креслах, всегда производил на Мегрэ сильное впечатление. Направо продавали цветы. У каждого мужчины в петлице был цветок, и, вспомнив настроение Пайка, Мегрэ тоже купил себе красную гвоздику.

Он вспомнил, что бар находился налево. Ему хотелось пить. Он направился к стеклянной двери, которую тщетно пытался открыть.

— В одиннадцать тридцать, сэр.

Он помрачнел. За границей всегда так. Какие–то вещи тебя очаровывают, другие сразу же приводят в дурное настроение. Почему, черт возьми, нельзя выпить стакан вина раньше половины двенадцатого? Он не спал ночь. Кровь приливала к голове, и от жары он чувствовал легкое головокружение. А может быть, это от качки в самолете?

В тот момент, когда он направлялся к лифту, к нему подошел незнакомый человек.

— Эта дама только что приказала подать ей завтрак наверх. Мистер Пайк просил меня держать вас в курсе. Могу я остаться в вашем распоряжении?

Это был человек из Скотленд–Ярда. Мегрэ нашел его очень элегантным, — вполне подходящая фигура для этого роскошного отеля, — в петлице у него тоже был цветок. Только его гвоздика была белой.

— Молодой человек не появлялся?

— Пока еще нет, сэр.

— Будьте добры, последите за холлом и предупредите меня, когда он придет.

— Я полагаю, что пройдет еще много времени, сэр, пока он дойдет до буквы «С». Насколько мне известно, инспектор Пайк направил одного из моих товарищей в отель «Ланкастер».

Номер был просторным, с гостиной серо–жемчужного цвета и огромными окнами, выходящими на Темзу, по которой проходили катера, вроде парижских речных трамваев, с двумя палубами и толпящимися на них туристами.

Мегрэ было так жарко, что он решил принять душ и переменить белье. Он хотел позвонить в Париж, узнать новости о бароне, но потом передумал, оделся и вышел из комнаты. Номер 605 был напротив. Из–под дверей пробивался луч света, значит, там уже подняли занавески. Он хотел постучать, но услышал шум воды в ванной и, закурив трубку, принялся шагать по коридору. Проходящая мимо горничная с любопытством взглянула на него. По–видимому, она рассказала о нем в служебной комнате, потому что вскоре появился официант и, в свою очередь, начал его разглядывать.

Посмотрев на часы и увидев, что уже двадцать четыре минуты двенадцатого, Мегрэ вошел в лифт и очутился около дверей бара в ту минуту, когда его открывали. Другие джентльмены, которые ждали этой минуты, сидя в креслах холла, также устремились в бар.

— Шотландский?

— Пожалуйста.

— С содовой?

Гримаса Мегрэ явно говорила о том, что он не находит в этом напитке особого вкуса, и бармен предложил:

— Двойной, сэр?

Это было уже лучше. Он никогда даже не подозревал, что в Лондоне может быть так жарко. Он вышел на улицу, несколько минут постоял перед вращающейся дверью, снова взглянул на часы и направился к лифту.

Когда Мегрэ постучал в дверь 605–го, женский голос ответил:

— Войдите!

Наверно, она решила, что это официант за посудой, и повторила по–английски:

— Come in!

Он повернул ручку, дверь открылась. Он очутился в комнате, залитой солнцем, и увидел женщину в пеньюаре, сидящую перед зеркалом. Она даже не взглянула на него и продолжала расчесывать свои темные волосы, держа шпильки в зубах. Затем она увидела его в зеркале. Нахмурила брови.

— Что вам здесь надо?

— Комиссар Мегрэ из уголовной полиции.

— Разве это дает вам право врываться к людям?

— Вы сами попросили меня войти.

Было трудно определить ее возраст. Она, по–видимому, была очень красива в молодости, и следы этой красоты были еще видны. Вечером, при электрическом свете, она, наверно, могла произвести впечатление, если бы около губ не было этих жестких складок.

— Вы могли бы для начала вынуть изо рта трубку. Он неловко вынул трубку. Он забыл о ней.

— Затем, если вам надо поговорить со мной, спрашивайте сразу, что вам нужно. Я не совсем понимаю, какие вопросы могут быть у французской полиции ко мне… В особенности здесь.

Она все еще сидела к нему спиной, и это было неприятно. Она, конечно, знала об этом и продолжала сидеть, наблюдая за ним в зеркало. Стоя, он чувствовал себя слишком большим и громоздким. Постель была не убрана. На столе стоял поднос с остатками завтрака, и сесть можно было только на хрупкий диванчик, куда он вряд ли сумел бы втиснуть свое большое тело.

Мегрэ сказал, глядя на нее в зеркало:

— Ален в Лондоне.

Или она действительно была очень волевой, или же это имя ей ничего не говорило, она и глазом не моргнула.

Он продолжал в том же тоне:

— Ален вооружен.

— Значит, вы пересекли Ла–Манш для того, чтобы сообщить мне об этом? Ведь, насколько я понимаю, вы приехали из Парижа. Какое имя вы назвали? Я имею в виду ваше?

Он был уверен, что она играет комедию в надежде вывести его из себя.

— Комиссар Мегрэ.

— Из какого района?

— Из уголовной полиции.

— Вы ищете молодого человека по имени Ален? Его здесь нет. Обыщите номер, может быть, вас это убедит.

— Это он вас ищет.

— Почему?

— Именно это я и хотел узнать у вас.

На этот раз она поднялась, и он увидел, что она почти одного с ним роста. На ней был пеньюар из плотного шелка цвета сомон, который подчеркивал стройность ее хорошо сохранившейся фигуры. Она подошла к столику, взяла сигарету, закурила и позвонила метрдотелю. Он подумал, что она собирается выставить его вон. Но когда появился официант, она только сказала: «Шотландский без льда. И стакан воды».

Когда дверь закрылась, она обернулась к комиссару:

— Мне нечего больше вам сказать. Сожалею.

— Ален — сын барона Лагранжа.

— Возможно.

— Но Лагранж — ваш друг.

Она покачала головой, как человек, который испытывает жалость к собеседнику.

— Послушайте, месье комиссар, не знаю, зачем вы сюда приехали, но сейчас вы просто теряете время. По–видимому, произошла ошибка.

— Вас зовут Жанна Дебюль?

— Да, это мое имя. Вам показать паспорт? Он отрицательно качнул головой.

— Барон Лагранж систематически навещает вас в вашей квартире на бульваре Ришар–Валлас, а до этого, конечно, бывал у вас на улице Нотр–Дам–де–Лоретт.

— Я вижу, вы хорошо осведомлены. Объясните мне теперь, почему тот факт, что я была знакома с Лагранжем, заставляет вас преследовать меня в Лондоне?

— Андрэ Дельтель умер!

— Вы говорите о депутате?

— Он тоже был вашим другом?

— По–моему, я его ни разу не встречала. Я слышала много разговоров о нем, впрочем, как и все во время выборов. Возможно, я и видела его в каком–нибудь ресторане или ночном кабаре.

— Он убит.

— Судя по его манере заниматься политикой, он, наверно, имел много врагов.

— Убийство было совершено в квартире Франсуа Лагранжа.

В дверь постучали. Вошел официант, неся на подносе виски. Она выпила полную рюмку, как человек, привыкший пить каждый день, затем налила вторую и села на диван, держа ее в руке и запахнув полы своего пеньюара.

— И это все? — спросила она.

— Ален Лагранж, его сын, раздобыл револьвер и патроны. Он был в вашем доме за полчаса до вашего поспешного отъезда.

— Повторите, как вы сказали?

— По–спеш–но–го.

— Вы, по–видимому, уверены, что еще накануне я не собиралась ехать в Лондон?

— Вы никому об этом не сообщили.

— А вы сообщаете своей горничной о ваших планах? Вероятно, вы расспрашивали Жоржетту?

— Не важно. Ален был в вашем доме.

— Мне об этом не доложили. И я не слышала звонка.

— Потому что на лестнице его догнала консьержка, и он вернулся.

— Он сказал консьержке, что идет ко мне?

— Ален ничего не сказал.

— Вы это серьезно говорите, комиссар? Неужели вы проделали такое путешествие, чтобы рассказать мне весь этот вздор?

— Вам позвонил барон.

— В самом деле?

— Он рассказал вам о том, что произошло. А может быть, вы уже были в курсе?

Ему стало жарко. А она была неуловима, совершенно спокойная, подтянутая. Время от времени она делала глоток виски, не предлагая ему выпить и не предлагая сесть. Он стоял и чувствовал себя большим, неловким.

— Лагранж арестован.

— Это его дело и ваше, не так ли? А что он говорит?

— Он пытается доказать, что он сумасшедший.

— Он всегда был слегка сумасшедшим.

— И тем не менее он был вашим другом?

— Нет, комиссар. Поберегите ваше остроумие. Вы не заставите меня говорить по той простой причине, что мне нечего сказать. Если вы посмотрите мой паспорт, то увидите: мне приходится иногда проводить несколько дней в Лондоне. И я всегда останавливаюсь в этом отеле. Вам могут подтвердить в администрации. Что же касается этого бедняги Лагранжа, то я знаю его многие годы.

— При каких обстоятельствах вы с ним познакомились?

— Это вас не касается. Но тем не менее могу вам признаться, что обстоятельства были самые банальные, обычная встреча мужчины и женщины.

— Он был вашим любовником?

— Вы необычайно деликатны.

— Но он был вашим любовником?

— Предположим, что был один вечер, может быть, неделю, или даже целый месяц. Но ведь с тех пор прошло лет двенадцать — пятнадцать…

— Вы остались друзьями?

— А по–вашему, мы должны были переругаться или подраться?

— Вы его принимали по утрам в своей спальне, лежа в постели.

— Сейчас утро, постель не убрана, и вы находитесь в моей спальне.

— У вас с ним были общие дела? Она улыбнулась.

— Какие дела, боже мой? Разве вы не знаете, что все дела, о которых разглагольствовал этот старый колпак, существовали только в его воображении? Вы даже не потрудились выяснить, что он собой представляет? Зайдите к «Фукэ», «Максиму», в любой бар на Елисейских полях, и вас там просветят на этот счет. Для этого не стоило ехать на пароходе или лететь в самолете.

— Вы давали ему деньги?

— Разве это преступление?

— Много?

— Вы замечаете, как я терпелива? Еще четверть часа тому назад я могла выставить вас за дверь, потому что вы не имеете никакого права находиться здесь и задавать мне вопросы. И все же я последний раз повторяю, вы идете по неверному пути. Да, когда–то я знала барона Лагранжа, еще в те времена, когда он был представительным мужчиной и производил впечатление. Позже я встретила его на Елисейских полях, и он вел себя со мной так же, как со всеми остальными.

— То есть?

— Брал у меня деньги в долг. Наведите справки. Это человек, которому всегда не хватает несколько сотен тысяч франков, чтобы начать какое–то удивительное дело и разбогатеть в течение недели. Это означает, что у него нечем заплатить за аперитив, который он пьет, или за билет в метро, чтобы вернуться домой. И я поступала как все–давала ему деньги.

— И он преследовал вас даже дома?

— Разговор окончен.

— Тем не менее его сын разыскивает вас.

— Я его никогда не видела.

— Он в Лондоне, приехал ночью.

— Он здесь, в этом отеле?

Первый раз в ее голосе прозвучали беспокойство и неуверенность.

— Нет.

Он остановился. Надо было выбирать между двумя решениями. Он выбрал то, которое считал лучшим.

— В отеле «Гилмор», напротив вокзала Виктории.

— Как вы можете утверждать, что он разыскивает именно меня?

— Потому что с сегодняшнего утра он уже был во многих отелях и спрашивал вас. Он идет по алфавиту, меньше чем через час он будет здесь.

— Ну вот, тогда мы и узнаем, что ему от меня надо, не так ли?

Ее голос слегка дрожал.

— Он вооружен.

Она пожала плечами, встала и взглянула на дверь.

— Я думаю, мне надо поблагодарить вас за то, что вы меня оберегаете?

— У вас еще есть время.

— Для чего?

— Рассказать все.

— Вот уже полчаса, как мы с вами этим занимаемся. А теперь я вас попрошу покинуть меня, мне надо наконец одеться. — Она добавила, засмеявшись, но смех ее звучал нарочито: — Если этот молодой человек действительно нанесет мне визит, я должна быть готова!

Мегрэ вышел сгорбившись, ничего не сказав. Он был недоволен и ею и собой: ему ничего не удалось из нее вытянуть. У него было ощущение, что Жанна Дебюль одержала над ним верх. Когда дверь за ним закрылась, он постоял еще в коридоре. Ему хотелось узнать, звонит ли она кому–нибудь по телефону и вообще не предпринимает ли чего–нибудь.

К несчастью, горничная, та самая, которая видела, как он бродил по коридору, вышла из соседнего номера и уставилась на него. Смущенный, Мегрэ направился к лифту.

В холле он снова увидел агента Скотленд–Ярда, сидящего в одном из кресел, устремив взгляд на вертящуюся дверь. Мегрэ сел рядом.

— Ничего нового?

— Пока нет.

В этот час в холле было многолюдно. Машины беспрестанно останавливались перед отелем, из них выходили не только приезжие, но и лондонцы, которые заехали позавтракать или выпить стаканчик в баре. Все были очень оживлены. На лицах у них было то же восхищение прекрасной погодой, что и у Пайка. Посетители стояли группами. Около конторки дежурного тоже толпились люди. Женщины, сидя в креслах, ожидали своих спутников, с которыми затем проходили в ресторан.

Мегрэ вспомнил о втором подъезде, выходящем на набережную. Если бы он был в Париже!.. Все было бы так просто! Хотя Пайк и предоставил себя в его полное распоряжение, Мегрэ не хотел этим злоупотреблять. По сути дела, он боялся показаться смешным. Неужели Пайк чувствовал ту же унизительную неловкость, когда был во Франции?

Во Франции Мегрэ не остановило бы присутствие горничной в коридоре, как это произошло только что наверху. Он бы ей рассказал любую историю, даже просто заявил, что он из полиции, и продолжал бы наблюдение.

— Прекрасная погода, сэр.

Комиссара это уже начинало раздражать. Англичане слишком восхищались своим наконец–то появившимся солнцем. Они забыли обо всем остальном. Прохожие на улице шагали как во сне.

— Вы полагаете, что он придет, сэр?

— Вполне вероятно. «Савой» должен быть в его списке.

— Я опасаюсь, что Фентон не был достаточно ловок.

— Кто такой Фентон?

— Мой коллега, которого инспектор Пайк направил в отель «Ланкастер». Он должен был, так же как я здесь, сесть в холле и ждать, а после выхода молодого человека следить за ним.

— Он недостаточно опытен?

— Нет, сэр. Он очень хороший агент. Только он рыжий и с усами. Поэтому тот, кто увидел его один раз, запомнит навсегда.

Агент взглянул на часы и вздохнул. А Мегрэ в это время наблюдал за лифтами. Из одного вышла Жанна Дебюль в изящном летнем костюме. Она держалась совершенно спокойно. На губах у нее мелькала легкая улыбка женщины, которая чувствует себя красивой и элегантной. Мужчины смотрели на нее. Мегрэ заметил на ее руке большой бриллиант.

Непринужденно рассматривая посетителей, она прошла через холл, затем отдала ключи дежурному и остановилась. Она заметила Мегрэ. Не потому ли она играла эту сцену?

Позавтракать можно было в двух местах: в большом зале ресторана, который являлся продолжением холла — его застекленные стены выходили на Темзу, — и в grill–room, менее просторном и парадном, но там было больше народу, а из окон можно было видеть вход в отель.

Жанна Дебюль направилась в grill–room. Она сказала несколько слов метрдотелю, который услужливо проводил ее к маленькому столику у окна.

В ту же минуту агент произнес:

— Вот он…

Комиссар живо обернулся к вертящейся двери, но не увидел никого похожего на фотографию Алена Лагранжа. Он открыл уже рот, чтобы задать вопрос, но сразу заметил маленького человека с ярко–рыжими волосами и усами, входящего в холл.

Это был не Ален, а агент Фентон. Он поискал глазами своего коллегу, подошел к нему и, не догадываясь о присутствии Мегрэ, спросил:

— Он не приходил?

— Нет.

— Он вернулся в «Ланкастер». Я пошел за ним, он вошел в отель «Монреаль». Может, он меня заметил. Он раза два обернулся. А потом вдруг вскочил в такси. Я потерял не меньше минуты, пока достал другое. Объехал пять следующих по алфавиту отелей. Он ни в одном…

К Мегрэ подошел посыльный.

— Дежурный хочет поговорить с вами, — прошептал он.

Мегрэ пошел за ним. Дежурный в визитке, с цветком в петлице, держал в руке телефонную трубку. Он подмигнул Мегрэ, и комиссар сразу его понял. Затем он сказал в трубку:

— Передаю трубку нашему служащему, который в курсе дела.

Мегрэ взял трубку.

— Алло!

— Вы говорите по–французски?

— Да… Я говорю по–французски.

— Я хотел бы узнать, остановилась ли у вас мадам Жанна Дебюль.

— Кто спрашивает?

— Один из ее друзей.

— Вы хотите поговорить с ней? Я могу соединить вас с ее номером.

— Нет. Не надо…

Голос звучал издалека.

— Ее ключа нет на доске. Она должна быть у себя. Наверно, она скоро сойдет вниз.

— Благодарю вас.

— Не могу ли я…

Но Ален уже повесил трубку. Он был не так глуп. Должно быть, заметил, что за ним следят. И вместо того чтобы ходить в отели, он решил справляться по телефону из какого–нибудь бара или просто из автомата.

Дежурный протянул комиссару другую телефонную трубку.

— Снова вас, месье Мегрэ.

На этот раз звонил Пайк, который хотел узнать, не позавтракают ли они вместе.

— Лучше будет, если я останусь здесь, — сказал комиссар.

— Мои агенты работают успешно?

— Не совсем. Но это не их вина.

— Вы потеряли след?

— Он должен будет прийти сюда.

— Во всяком случае, я оставляю их в вашем распоряжении.

— Если разрешите, я оставлю одного, не Фентона.

— Оставьте Брайена. Он очень сообразительный. Может быть, увидимся вечером?

— Возможно.

Он вернулся к агентам, которые о чем–то беседовали и замолчали, когда он подошел. По–видимому, Брайен рассказал Фентону, что это сам Мегрэ, и рыжий был очень огорчен.

— Благодарю вас, месье Фентон. Я напал на след этого молодого человека. Сегодня вы мне больше не понадобитесь. Не выпьете ли стаканчик?

— Никогда не пью во время работы.

— А вас, месье Брайен, я попрошу пойти позавтракать в grill и сесть вблизи этой дамы в светлом костюме с голубыми цветочками. Если она выйдет из отеля, следите за ней.

Легкая улыбка скользнула по губам Брайена, смотрящего вслед уходящему товарищу.

— Положитесь на меня.

— Завтрак запишите на мой счет.

Мегрэ хотелось пить. Вот уже полчаса его мучила жажда. Ему было слишком жарко в глубоком кресле, он поднялся и начал бродить по холлу, чувствуя себя неловко среди людей, говорящих по–английски: они–то все были здесь на своем месте.

Сколько раз уже поворачивалась входная дверь, сквозь которую врывались солнечные лучи, освещая одну из стен! И сколько людей вошло в нее за это время! Они шли непрерывным потоком. Машины подъезжали и отъезжали, старые, комфортабельные лондонские такси, маленькие спортивные автомобили, «роллс–ройсы» и «бентли» с корректными шоферами.

От жажды у него пересохло в горле. Со своего места он видел бар, полный посетителей, бледное мартини, которое издали казалось таким свежим в запотевших стаканах, рюмки с виски в руках у мужчин, толпившихся у стойки.

Если он пойдет туда, то потеряет из виду входную дверь. Он подходил к бару, снова отходил, сожалея, что отправил Фентона, который мог бы несколько минут покараулить в холле.

Что касается Брайена, то он с аппетитом ел и пил. Мегрэ тоже захотелось есть. Со вздохом он уселся в кресло и вдруг увидел, что седой джентльмен, сидящий рядом, нажал кнопку, которую Мегрэ раньше не заметил. Несколько секунд спустя официант в белой куртке склонился перед ним.

— Двойной шотландский со льдом. Оказывается, это совсем просто. Ему не пришло в голову, что здесь могут обслужить в холле.

— То же самое подайте мне, — сказал Мегрэ. — Наверное, у вас нет пива?

— Есть, сэр. Какое пиво вы желаете?

В баре были любые сорта пива: голландское, датское, немецкое и даже экспортное французское, неизвестное Мегрэ.

Во Франции он заказал бы две кружки сразу, так ему хотелось пить. Здесь он не осмелился, и это приводило его в бешенство. Его унижало, что он стесняется. Разве официанты, метрдотели, посыльные, швейцары были здесь более внушительны, чем в роскошных отелях Парижа? Ему казалось, что все на него смотрят, что его сосед, седой джентльмен, критически его изучает.

Решится ли Ален Лагранж наконец прийти сюда или нет? Неожиданно, без всякой определенной причины, Мегрэ потерял веру в себя. Это случалось с ним и раньше. В конце концов, чем он здесь занимается? Он не спал всю ночь. Он пил кофе в швейцарской у консьержки. Затем выслушивал россказни толстой горничной в розовой пижаме, которая показывала ему полоску голого тела и старалась произвести на него впечатление.

А дальше? Ален Лагранж, стащивший у него револьвер, ограбил прохожего и затем на самолете отправился в Лондон. В изоляторе тюремной больницы барон симулирует сумасшествие. А может быть, он действительно сошел с ума?

Предположим, что Ален появится в отеле, что тогда делать Мегрэ? Мило заговорить с ним? Потребовать у него объяснения? А если он попытается сбежать? Если он начнет сопротивляться? Что подумают все эти англичане, радующиеся прекрасной погоде, увидя, как он атакует мальчишку? Возможно, они нападут на него самого.

Это уже однажды случилось с ним в Париже, в молодости, он тогда нес охрану общественного порядка. В ту минуту, когда он схватил за плечо карманника у входа в метро, тот закричал: «На помощь!» И толпа задержала Мегрэ до прихода полицейских.

Его все еще мучила жажда, но он долго не решался позвонить, наконец нажал белую кнопку, уверенный в том, что седой джентльмен будет считать его невоспитанным человеком, который пьет одну кружку за другой.

— Подайте мне…

Ему показалось, что за дверью мелькнул силуэт Алена, и он произнес машинально:

— Виски с содовой…

— Слушаюсь, сэр…

Но вошедший не был Аденом… Вблизи он совсем не походил на него и, кроме того, подошел к девушке, которая ждала его в баре.

Мегрэ все еще сидел в кресле, утомленный, с пересохшим горлом, когда Жанна Дебюль в полном блеске вышла в холл и направилась к выходу. На улице она остановилась, ожидая, пока швейцар подзовет для нее такси. Брайен последовал за ней с игривым видом и, проходя мимо, подмигнул Мегрэ. Казалось, он хотел сказать: «Будьте спокойны». Он сел в другое такси.

Будь Ален Лагранж хорошим мальчиком, он бы пришел теперь. Жанна Дебюль уехала. Значит, нечего было бояться, что он бросится к ней и разрядит пистолет. В холле стало меньше народу. Люди уже позавтракали. Порозовевшие от еды, они отправлялись по своим делам или шли прогуливаться по Пиккадилли и Риджент–стрит.

— Повторить, сэр?

— Нет. На этот раз я попрошу сандвич.

— Прошу простить, сэр. Нам запрещено подавать еду в холл.

Хоть плачь от злости.

— Тогда подайте, что хотите. Согласен и на виски!

Тем хуже. Он не виноват, что пьет.

 

Глава седьмая,

об одной плитке молочного шоколада и о кошке, которая однажды вечером взбудоражила весь квартал

Пробило три часа, потом половину четвертого и, наконец, четыре, а Мегрэ все еще сидел в холле, испытывая то чувство раздражения, которое бывает у людей после долгих дней предгрозовой жары, когда они становятся похожими на рыб, вынутых из воды.

Разница заключалась в том, что здесь он был единстсвенный в этом состоянии. В воздухе не чувствовалось даже намека на грозу, небо над Стрэндом было безоблачным, красивого голубого цвета, без малейшего лилового оттенка, и только изредка на нем появлялось легкое белое облачко, напоминающее пушинку, вылетевшую из перины.

Минутами Мегрэ ловил себя на том, что он с ненавистью смотрит на своих соседей. А затем его снова охватывало чувство собственной неполноценности, которое камнем давило на желудок и придавало комиссару вид скрытного и неискреннего человека.

Люди, окружавшие его, были слишком благополучными и уверенными в себе. Самым невыносимым из всех был дежурный администратор в элегантной визитке и безукоризненном пристежном воротничке, на котором не было ни единой пылинки. Он проникся к Мегрэ симпатией, а может быть, и жалостью и время от времени с видом сообщника улыбался, как бы желая ободрить его. Казалось, он хочет сказать через головы снующих взад и вперед туристов: «Мы с вами жертвы профессионального долга. Может быть, я чем–нибудь смогу помочь вам?»

Мегрэ хотелось ответить: «Принесите мне сандвич». Ему хотелось спать. Ему было жарко. Он умирал от жажды. Когда после трех часов он снова позвонил, чтобы заказать кружку пива, официант был так шокирован, как будто Мегрэ снял в церкви пиджак и остался в одних подтяжках.

— Сожалею, сэр. Бар закрыт до половины шестого, сэр!

Комиссар проворчал:

— Дикари!

Минут через десять он смущенно обратился к посыльному, самому молодому и менее важному, чем все остальные:

— Не сможете ли вы купить мне плитку шоколада?

Он не мог больше выдержать без еды. Он засунул плитку молочного шоколада в карман и, отламывая маленькие кусочки, незаметно съел ее. Не правда ли, сидя здесь, в холле роскошного отеля, он походил на французского полицейского, каким его обычно изображают парижские карикатуристы? Мегрэ заметил, что, изучая себя в зеркале, чувствует тяжеловесным, плохо одетым. Вот Пайк не походил на полицейского, скорее у него был вид директора банка. Нет, вернее, заместителя директора. Или безупречного чиновника, доверенного лица начальника.

Интересно, стал бы Пайк ждать и сидеть здесь, в холле, как Мегрэ, не зная даже, произойдет что–либо или нет?

Без двадцати четыре дежурный сделал ему знак.

— Вас вызывает Париж. Я думаю, вы предпочтете говорить отсюда.

Направо от холла была комната, в которой стояли телефонные кабины, но оттуда он не сможет следить за выходом.

— Это вы, патрон?

Было очень приятно услышать голос славного Люкаса!

— Что нового, старина?

— Нашли пистолет, которым было совершено убийство. Я подумал, что вас надо предупредить.

— Рассказывай.

— Сегодня днем, около двенадцати, я решил наведаться к старику.

— На улицу Попинкур?

— Да. На всякий случай я пошарил по углам. Ничего не нашел. Потом, услышав, что во дворе плачет ребенок, высунулся из окна. Вы помните, что квартира находится на самом верху и что потолок там довольно низкий. По карнизу проходит желоб для дождевой воды, и я заметил, что до этого карниза можно достать рукой.

— Пистолет был в желобе?

— Да. Точно под самым окошком. Маленький, бельгийской фирмы, очень красивый, и на нем выгравированы инициалы «А. Д.».

— Андрэ Дельтель?

— Совершенно верно. Я справился в префектуре. У депутата было разрешение на ношение оружия. Номер совпадает.

— Стреляли из него?

— Мне только что звонил эксперт, сообщил результаты. Я как раз ждал его ответа, чтобы вам позвонить. Он подтверждает.

— Отпечатки?

— Есть. Покойного и Франсуа Лагранжа тоже.

— Больше ничего не произошло?

— Дневные газеты выпустили целые полосы. В коридоре полно репортеров. Мне, кажется, что один из них разнюхал о вашем отъезде в Англию и тоже вылетел. Старший следователь звонил несколько раз, он интересуется, есть ли от вас новости.

— Все?

— У нас чудесная погода.

И он туда же!

— Ты завтракал?

— Основательно, патрон.

— А я нет! Алло! Не разъединяйте, мадемуазель. Ты слушаешь, Люкас? Я хочу, чтобы ты на всякий случай поставил людей около дома 7–6 на бульваре Ришар–Валлас. Потом порасспроси шоферов такси, не отвозил ли кто–нибудь из них Алена Лагранжа… Слушай внимательно! Речь идет о сыне, фото у тебя есть…

— Понял, патрон!

— Надо узнать, не отвозил ли его какой–нибудь таксист в четверг утром на Северный вокзал.

— А я думал, что он вылетел ночью самолетом, — сказал Люкас.

— Не важно. Скажи шефу, что позвоню ему, как только будут новости.

— Вы еще не нашли парнишку?

Мегрэ предпочел промолчать. Ему было неприятно признаваться, что он говорил с Аленом по телефону, что в течение нескольких часов следил за каждым его шагом и до сих пор дело не сдвинулось с мертвой точки.

Ален Лагранж с украденным у Мегрэ огромным револьвером в кармане находится где–то поблизости, а комиссару ничего больше не оставалось, как сидеть в холле и ждать, разглядывая проходящих мимо людей.

— Ну, до свидания, Люкас.

Веки отяжелели. Он не решался больше садиться в кресло, так как боялся задремать. Его подташнивало от шоколада.

Он вышел на улицу подышать воздухом.

— Такси, сэр?

Он не имел права взять такси, он не имел права пойти погулять, он имел только одно право — сидеть здесь и изображать из себя идиота.

— Чудесный день, сэр!

Он не успел вернуться в холл, как его личный враг дежурный с улыбкой на губах протянул ему телефонную трубку:

— Вас, месье Мегрэ. Звонил Пайк.

— Я только что получил известие от Брайена, передаю его вам.

— Благодарю вас.

— Эта дама доехала до Пиккадилли–Серкус, отпустила такси и пешком прошлась по Риджент–стрит, останавливаясь у витрин. По–видимому, она никуда не спешила. Она зашла в несколько магазинов, сделала покупки, которые велела отослать в отель «Савой». Хотите получить список?

— А что она покупала?

— Белье, перчатки, обувь. Затем она вернулась по Олдбон–стрит на Пиккадилли и полчаса тому назад зашла в кино. Она до сих пор находится там. Брайен продолжает следить за ней.

Еще одна неприятная деталь, на которую при других обстоятельствах он бы не обратил внимания, а теперь разозлился: вместо того, чтобы позвонить ему, Брайен позвонил своему непосредственному начальнику.

— Пообедаем вместе?

— Не знаю. Начинаю сомневаться, что мне удастся освободиться.

— Фентон страшно огорчен, что так получилось.

— Он не виноват.

— Если вам нужен кто–нибудь из моих людей… Или несколько человек…

— Благодарю.

Куда девался этот скотина Ален? Неужели Мегрэ все время ошибался?

— Вы можете соединить меня с отелем «Гилмор»? — спросил он, закончив разговор с Пайком. По выражению лица дежурного он понял, что это отель не первого класса. На этот раз ему пришлось говорить по–английски. Человек, подошедший к телефону, не понимал ни одного слова по–французски.

— Возвращался ли в течение дня в отель господин Ален Лагранж, приехавший сегодня утром?

— Кто говорит?

— Комиссар Мегрэ из парижской уголовной полиции.

— Будьте добры подождать. Не вешайте трубку. К телефону подозвали другого служащего, судя по солидному голосу, более ответственного.

— Простите. Директор отеля «Гилмор» слушает вас.

Мегрэ снова отрекомендовался.

— По какой причине вы задаете подобный вопрос?

Пришлось пуститься в объяснения, которые привели к полной путанице, потому что Мегрэ не мог подобрать соответствующие слова. В конце концов дежурный взял у него трубку из рук.

— Разрешите?

Ему понадобилось сказать всего две фразы, в которых упоминался Скотленд–Ярд. Когда дежурный повесил трубку, он просто сиял от удовольствия.

— Эти люди всегда не доверяют иностранцам. Директор «Гилмора» сразу же хотел вызвать полицию. Молодой человек взял ключ и поднялся к себе в номер около часу дня. Но он там оставался недолго. Позже горничная, которая убирала на этом этаже в соседнем номере, заявила, что ее ключи, которые она оставила в дверях, исчезли. Это имеет для вас интерес?

— Да.

Такая история несколько меняла его представление о юном Алене. Мальчик, по–видимому, поразмышлял и решил, что если служебный ключ горничной открывает все двери в его отеле, возможно, он подойдет к замкам другого отеля.

Мегрэ снова сел. Взглянул на часы — пять часов. Внезапно он вскочил и подошел к конторке.

— Могут ли служебные ключи отеля «Гилмор» подойти к дверям вашего отеля?

— Абсолютно исключается.

— Будьте любезны узнать, не пропали ли у кого–нибудь из ваших людей ключи, — попросил Мегрэ.

— В таком случае они сообщили бы старшей дежурной по этажу, а она, в свою очередь… минутку…

Он закончил разговор с одним джентльменом, который желал переменить номер, так как в его комнатах слишком много солнца, затем исчез в соседнем кабинете, откуда послышалось несколько телефонных звонков.

Когда дежурный вернулся, у него уже не было покровительственного вида, и настроение явно омрачилось.

— Вы были правы. Связка ключей служебного назначения пропала. На шестом этаже.

— Таким же образом, как в «Гилморе».

— Да. Таким же образом. Горничные имеют привычку, несмотря на строгую инструкцию, оставлять ключи в дверях.

— Как давно это случилось?

— Полчаса назад. Вы полагаете, что это приведет к неприятностям?

И он с озабоченным видом оглядел холл, как капитан, несущий ответственность за свой корабль. Необходимо любой ценой избежать неприятных случайностей, которые могут омрачить блеск такого прекрасного дня.

Во Франции Мегрэ просто сказал бы ему: «Дайте мне другой служебный ключ, я иду наверх. Если вернется Жанна Дебютть, задержите ее ненадолго и предупредите меня». Здесь это было невозможно. Он был уверен, что ему не разрешат без специального ордера войти в помещение, сданное другому человеку.

У него хватило осторожности побродить еще немножко по холлу. Затем он решил дождаться открытия бара, это было делом нескольких минут, и, не обращая больше внимания на входную дверь, он подошел к стойке и выпил две полные кружки.

— У вас жажда, сэр?

— Да!

Это «да» было достаточно веским, чтобы уничтожить улыбающегося бармена. Мегрэ сделал обходной маневр: покинул холл незаметно для дежурного и поднялся на лифте, волнуясь при мысли, что весь его план зависит от настроения горничной.

Длинный коридор был совершенно пуст. Мегрэ шел медленно, затем остановился, стал ждать и вдруг увидел, что дверь одной из комнат открылась, из нее вышел лакей в полосатой жилетке, держа в руках пару туфель.

Тогда с уверенным видом туриста, насвистывая сквозь зубы, Мегрэ подошел к 605–му номеру и начал шарить по карманам с растерянным выражением лица.

— Valet, please!

— Jes, sir.

Он продолжал искать.

Лакей был другой, не тот, что утром. Наверно, они уже сменились.

— Вы не можете мне открыть дверь? Иначе мне придется снова спускаться вниз за ключом.

Лакей не почувствовал ловушки.

— С удовольствием, сэр.

Он открыл дверь, к счастью не заглянув в комнату, где висел дамский пеньюар.

Мегрэ закрыл за собой дверь, вытер пот со лба, дошел до середины комнаты и сказал обычным голосом, как если бы рядом находился собеседник:

— Ну вот!

Он не стал заходить в ванную, хотя дверь туда была полуоткрыта, не стал искать в стенных шкафах. В глубине души он был очень взволнован, но по его виду и даже голосу об этом невозможно было догадаться.

— Наконец–то мы встретились, малыш. Теперь мы сможем поболтать спокойно.

Он тяжело опустился на хрупкий диванчик, скрестил ноги, вынул из кармана трубку и закурил. Он был абсолютно уверен, что Ален Лагранж спрятался в одном из шкафов, а может быть, забрался под кровать.

Он также знал, что юноша вооружен, что он очень импульсивен, что нервы его натянуты до предела.

— Единственное, о чем я тебя прошу: не делай глупостей.

Ему показалось, что со стороны кровати послышался легкий шорох. Но он не нагнулся.

— Однажды, — сказал он, как будто продолжая рассказывать интересную историю, — я стал очевидцем одной занятной сцены, произошло это около моего дома на бульваре Ришар–Ленуар. Был летний вечер, днем было очень жарко, вечер тоже был теплый, и весь квартал вышел на улицу.

Он говорил медленно, и если бы кто–нибудь вошел внезапно в комнату, то, безусловно, принял бы его по крайней мере за чудака.

— Я не помню, кто первый увидел кошку. Кажется, маленькая девочка, которой в этот час давно полагалось быть в постели. Уже стемнело. И вдруг она показала на дерево, там что–то чернело. Как всегда, прохожие стали останавливаться. Из окна, у которого я стоял, было видно, как они размахивали руками, о чем–то споря. Толпа все увеличивалась. В конце концов под деревом собралось человек сто, и я тоже отправился вниз, чтобы узнать, что случилось.

Он остановился, потом сказал:

— Мы здесь с тобой вдвоем, это проще. Оказалось, что зеваки столпились на бульваре из–за кошки, большой бурой кошки, которая притаилась на самом краю ветки. Кошка казалась страшно испуганной. Она, наверно, не заметила, как забралась так высоко. Она боялась пошевелиться, не решалась повернуться. И не решалась спрыгнуть. Женщины, подняв головы кверху, громко жалели ее. Мужчины пытались найти способ, как выручить кошку из беды.

«Я принесу лестницу», — заявил ремесленник, живший напротив.

Поставили лестницу. Он влез на нее. Не хватало метра, чтобы достать до ветки, но при виде его протянутой руки кошка начала злобно фыркать и попыталась броситься на него. Один мальчишка предложил:

«Я влезу на дерево».

«Нет. Ветка тебя не выдержит».

«Я ее раскачаю, а вы натяните внизу простыню».

Вероятно, он видел в кино, как это делали пожарники.

Событие становилось захватывающим. Консьержка принесла простыню. Мальчишка раскачал ветку, а несчастное животное всеми когтями вцепилось в нее, бросая вниз обезумевшие взгляды. Все вокруг жалели ее.

«Надо достать лестницу повыше…»

«Осторожней! Может быть, она бешеная. Смотрите, у нее вся морда в крови».

И верно, морда была в крови. Кошку все жалели и в то же время боялись. Понимаешь? Ни один человек не шел спать, все хотели узнать, чем кончится эта история с кошкой. Как ей было объяснить, что ей не угрожает опасность, что она может прыгнуть вниз на натянутую простыню? Или что ей нужно только обернуться и пойти по ветке назад?

Мегрэ ждал, что сейчас раздастся вопрос: «Чем же это кончилось?»

Но никто его не спросил, и он продолжал:

— В конце концов ее поймали: один очень высокий и худой парень залез на дерево, вытянулся вдоль ветки и тростью столкнул кошку вниз прямо на простыню. Но когда простыню открыли, животное стремительно выпрыгнуло, мелькнуло, перебежав улицу, и скрылось в подвале. Вот и все.

На этот раз он был уверен, что под кроватью послышался шорох.

— Кошка боялась, потому что не знала, что никто не хочет причинить ей зла.

Молчание. Мегрэ курил трубку.

— Я тоже не хочу причинять тебе зла. Не ты убил Андрэ Дельтеля. Что касается моего револьвера, то это дело несерьезное. Кто знает? В твоем возрасте, в том состоянии, в котором ты находился, возможно, я сделал бы тоже самое. В конце концов это моя ошибка. Конечно, моя. Если бы в тот день я не зашел в бар и вернулся бы домой на полчаса раньше, то застал бы тебя у нас.

Он говорил спокойно, негромко.

— И все было бы иначе. Ты бы просто рассказал все, что собирался мне рассказать. Ведь ты же пришел ко мне, чтобы поговорить, правда? Тебе было вовсе неизвестно, что на камине валяется револьвер. Ты хотел рассказать мне всю правду и просить меня помочь твоему отцу.

Он помолчал довольно долго, чтобы его слова проникли в сознание молодого человека.

— Можешь не выходить. Это не обязательно. Нам и так с тобой хорошо. Я только советую тебе быть осторожнее с пистолетом. Это специальная модель, которой очень гордится американская полиция. Спусковой крючок так чувствителен, что достаточно слегка коснуться его, и раздастся выстрел. Я им никогда не пользовался. Это просто сувенир, понимаешь? Он вздохнул.

— А теперь давай представим на минутку, что бы ты мне сказал, если бы я вовремя пришел завтракать. Конечно, тебе пришлось бы рассказать о трупе… Погоди… Мы же с тобой никуда не спешим… Во–первых, я предполагаю, что тебя не было дома во вторник вечером, когда Дельтель пришел к твоему отцу… Если бы ты был дома, все произошло бы иначе. Ты пришел, когда все уже было кончено. Возможно, тело было спрятано в той комнате, где у вас хранятся старые вещи, а может, оно уже лежало в чемодане. Твой отец тебе ничего не сказал. Я готов держать пари, что вы мало рассказываете друг другу. Правда?

Он поймал себя на том, что ждет ответа.

— Хорошо! Возможно, ты что–то заподозрил, возможно, что и нет. Во всяком случае, утром ты обнаружил труп, и ты промолчал. Трудно, очень трудно заговорить об этом с собственным отцом.

Твой же отец был совершенно подавлен, болен.

И тогда ты вспомнил обо мне, потому что читал все те газетные вырезки, которые собирал твой отец. Слушай! Вот что бы ты мне сказал:

«В нашей квартире лежит труп. Я не знаю, что произошло, но я хорошо знаю своего отца. Во–первых, у нас в доме никогда не было оружия». И это была бы правда, потому что — я готов держать пари — у вас в доме никогда не было оружия, не так ли? Я мало знаю твоего отца, но я уверен, что он очень боится револьверов. А потом бы продолжал: «Мой отец — человек, который не способен причинить зло другому человеку. Несмотря на это, теперь его обвинят. А он не скажет правды, потому что в это дело замешана женщина».

Если бы все произошло так, я, конечно, помог бы тебе. Мог бы с тобой вдвоем добиться истины. Сейчас я уже почти уверен, что эта женщина скоро очутится в тюрьме.

Надеялся ли Мегрэ, что именно сейчас ему ответят? Он вытер мокрое лицо, ожидая реакции, но ничего не произошло.

— Я довольно долго беседовал с твоей сестрой. Я думаю, что ты ее не очень любил. Она эгоистка, думает только о себе. Я не успел повидать твоего брата Филиппа. Но полагаю, что он еще более сухой человек, чем она. Оба они не могут простить отцу своего трудного детства, не понимая, что отец не виноват, он сделал все, что мог. Не каждому человеку дано быть сильным… Ты же это понял…

Про себя Мегрэ шептал: «Господи, сделай так, чтобы она не явилась в эту минуту!» Потому что в этом случае произошло бы то же самое, что с кошкой на бульваре Ришар–Ленуар, — все население «Савоя» собралось бы вокруг мальчика, нервы которого были напряжены до предела.

— Видишь ли, есть вещи, которые ты знаешь, а я нет, но есть другие, которые известны мне, а тебе нет. Твой отец находится сейчас в изоляторе специальной больницы при полицейском управлении. Это означает, что он арестован, но выясняется, не заболел ли он психически. Как всегда в таких случаях, психиатры не могут прийти к единому мнению. Больше всего твоего отца сейчас должна беспокоить неизвестность, что стало с тобой и что ты собираешься делать. Он знает тебя, знает, что ты способен совершить задуманное. Жанна Дебюль сейчас в кино. Никому не станет легче, если она, войдя в эту комнату, будет убита. Это будет даже довольно неприятно, во–первых, потому, что ее тогда невозможно будет допросить, а во–вторых, потому, что ты попадешь в руки английского правосудия, которое, по всей вероятности, тебя повесит. Вот так, малыш. В этой комнате чудовищно жарко, я сейчас открою окно. У меня нет оружия, все ошибаются, считая, что инспекторы и комиссары уголовной полиции всегда вооружены. В действительности они имеют на это не больше прав, чем простые смертные. Я не заглядываю под кровать. Я знаю, что ты там. И я приблизительно знаю, о чем ты сейчас думаешь. Конечно, это очень трудно! И это менее эффектно, чем стрелять в женщину, играя роль поборника справедливости.

Мегрэ направился к окну, открыл его и облокотился на подоконник, напряженно вслушиваясь. Но позади не было слышно ни звука.

— Ты все еще не можешь решиться? Он начал терять терпение и снова обернулся лицом к комнате.

— Ты заставляешь меня думать, что ты менее умен, чем я считал! Чего ты добьешься, оставаясь там? Отвечай, идиот! Потому что, в конце концов, ты действительно мальчишка и идиот. Ты ничего не понял во всей этой истории, и если ты будешь продолжать в том же духе, то только благодаря тебе твой отец будет осужден. Сейчас же оставь в покое мой револьвер, слышишь? Я запрещаю тебе прикасаться к нему. Положи его на пол. И немедленно вылезай оттуда.

Он действительно казался разгневанным. Может быть, он по–настоящему был рассержен. Во всяком случае, ему не терпелось покончить с этой неприятной сценой.

Опять, как в истории с кошкой, достаточно было одного неловкого движения, одной мысли, которая придет в голову мальчишке…

— Поторопись. Она с минуты на минуту вернется. Будет очень красиво, если она нас застанет в таком виде: тебя под кроватью, а меня пытающимся вытащить тебя оттуда. Считаю до трех: раз… два… Если при счете «три» ты не будешь стоять на ногах, я позвоню дежурному отеля и…

Он увидел наконец худые ноги, дырявые подметки, бумажные носки, край брюк, которые Ален пытался оправить, вылезая из–под кровати.

Чтобы помочь ему, Мегрэ снова повернулся лицом к окну. Он услышал, как шелестит одежда по паркету, затем легкий шум поднимающегося на ноги человека. Он помнил, что юноша вооружен, но он хотел дать ему время прийти в себя.

— Готово?

Он резко обернулся. Ален стоял перед ним, его синий костюм был в пыли, галстук на боку, волосы растрепаны. Он был очень бледен, губы дрожали, пристальный взгляд, казалось, пытался проникнуть сквозь стену.

— Верни мой револьвер.

Мегрэ протянул руку, мальчик полез в правый карман и протянул ему пистолет.

— Ты не считаешь, что так будет лучше? В ответ раздался слабый голос:

— Да.

И сразу же:

— Что вы теперь будете делать?

— Прежде всего есть и пить. Ты не хочешь есть?

— Да. Нет. Я не знаю.

— А я страшно голоден. Там, внизу, есть замечательный grill.

Он направился к двери.

— Куда ты дел служебный ключ? Мальчик вытащил из другого кармана не один ключ, а целую связку.

— Лучше я отдам их дежурному, они здесь способны из этого сделать целую драму.

В коридоре Мегрэ остановился перед своей дверью.

— Я думаю, надо зайти немного освежиться.

Он хотел избежать нервного припадка. Он знал, как мальчик близок к нему. Вот почему он старался занять его ум мелкими житейскими делами.

— У тебя есть гребенка?

— Нет.

— Можешь причесаться моей. Она чистая.

В ответ на это мальчик чуть было не улыбнулся.

— Почему вы все это делаете?

— Что все?

— Вы сами знаете что.

— Может быть, потому, что я тоже был молод. И у меня тоже был отец. Возьми щетку и почистись. Сними пиджак. Пружины кровати давно не обметали.

Мегрэ вымыл руки и лицо холодной водой.

— Может быть, мне переменить еще раз рубашку? Я страшно потел весь день!

Он так и сделал, и Ален увидел его голую грудь и висящие вдоль ног подтяжки.

— Конечно, ты приехал без вещей?

— Я думаю, что мне нельзя в таком виде идти в grill.

Мегрэ посмотрел на него изучающим взглядом.

— Нельзя сказать, что у тебя свежее белье. Ты спал в рубашке.

— Да.

— Я не могу, к сожалению, одолжить свою. Она будет тебе слишком велика.

На этот раз Ален широко улыбнулся.

— Ну тем хуже для метрдотелей, если им не понравится. Мы с тобой усядемся в уголок и попытаемся заказать легкое белое вино, хорошо охлажденное. Может быть, у них здесь найдется.

— Я не пью.

— Никогда?

— Я один раз попробовал и потом так заболел, что никогда больше не пил.

— У тебя есть подружка?

— Нет.

— Почему?

— Не знаю.

— Ты застенчивый?

— Не знаю.

— А тебе никогда не хотелось иметь подружку?

— Может быть, и хотелось. Да только это не для меня.

Мегрэ больше не настаивал. Он понял.

Выходя из комнаты, Мегрэ положил свою большую руку на плечо юноши.

— Ты меня напугал, мальчишка.

— Напугал? Чем?

— Ты бы выстрелил?

— В кого?

— В нее.

— Да.

— А в себя?

— Может быть… потом, наверно, выстрелил бы.

Они встретили лакея, который обернулся и посмотрел им вслед, — может быть, он видел, как они выходили из 604–го, а он впускал Мегрэ в 605–й.

Они спустились в лифте. Мегрэ держал в руках свой ключ и связку, отданную Аленом. Он предвкушал удовольствие от встречи со своим личным врагом в великолепно сшитой визитке. Какую физиономию он состроит, когда увидит их обоих и получит утерянную связку служебных ключей!

Увы! За конторкой стоял не он, а другой, высокий светлый блондин, но визитка и белая гвоздика в петлице были совершенно те же самые. Он не знал Мегрэ.

— Я нашел эти ключи в коридоре.

— Благодарю вас, — произнес дежурный равнодушно.

Когда Мегрэ повернулся, то увидел Брайена, стоящего посередине холла. Взглядом он спросил комиссара разрешения поговорить с ним.

— Прости, пожалуйста, — сказал Мегрэ Алену и подошел к полицейскому инспектору.

— Вы его нашли? Это он?

— Да. Он.

— Дама только что вернулась.

— Она поднялась к себе?

— Нет. Она в баре.

— Одна?

— Она болтает с барменом. Что мне делать?

— У вас хватит сил покараулить ее еще час или два?

— Конечно.

— Если она соберется уходить, предупредите меня сейчас же. Я буду в grill–room.

Ален не пытался сбежать. Он ждал в стороне от толпы, немного неловкий и смущенный.

— Приятного аппетита, сэр!

— Благодарю.

Мегрэ подошел к молодому человеку и повел его в grill, бормоча:

— Я голоден, как волк.

И неожиданно для самого себя добавил, пересекая широкий солнечный луч, который ворвался сквозь огромное окно и косо лежал на паркете:

— Чудесная погода сегодня!

 

Глава восьмая,

в которой рассказывается о том, как Мегрэ захотелось стать всемогущим Господом Богом, и о том, что не все могут безнаказанно летать на самолете

— Ты любишь омаров?

Из–за огромного меню, которое метрдотель подал Мегрэ, виднелись только глаза комиссара, а Ален, стесняясь, боялся даже взглянуть в лежащее около него меню.

— Да, месье, — ответил он, как в школе.

— Тогда мы закажем омара по–американски. А до этого я хочу съесть целую кучу закусок. Метрдотель!

После того как все было заказано, Мегрэ сказал:

— В твоем возрасте я предпочитал омара в консервах, и когда мне говорили, что это ересь, я отвечал, что так вкуснее. Конечно, нам не приходилось их есть даже один раз в полгода, мы покупали банку только в самых торжественных случаях, потому что были бедны. — Он откинулся на спинку стула. — А ты страдал оттого, что у вас не было денег?

— Я не знаю, месье. Я просто хотел, чтобы у отца было меньше хлопот и ему было легче нас воспитывать.

— Ты правда ничего не хочешь выпить?

— Только воды.

Тем не менее Мегрэ заказал для него бутылку рейнского вина, и перед ними поставили высокие бокалы цвета абсента с более темными ножками.

Grill был ярко освещен, хотя за окном еще было светло. Зал быстро наполнялся, официанты и метрдотели в черных фраках бесшумно двигались взад и вперед. Ален был прямо зачарован маленькими тележками. К их столу подкатили тележку, заставленную закусками, но в зале были и другие, с пирожными и десертом. Среди всех этих тележек выделялась одна огромная, серебряная, сделанная в виде купола с крышкой, как у коробки.

— До войны в эту тележку помещали четверть говяжьей туши, — объяснил Мегрэ. — Думаю, что именно здесь я ел самый лучший ростбиф в моей жизни. Во всяком случае, самый внушительный. А теперь они кладут туда индейку. Ты любишь индейку.

— Наверно, люблю.

— Если ты не потеряешь аппетита после омара, мы закажем еще индейку.

— Я не хочу есть.

Наверно, сидя в углу за маленьким столиком, он походил на богатого провинциального дядюшку, который угощает племянника парадным обедом по случаю окончания учебного года.

— Моя мать тоже умерла, когда я был совсем маленьким. И меня тоже воспитывал отец.

— Он провожал вас в школу?

— Он не мог. Он должен был работать. Мы жили в деревне.

— А когда я был совсем маленьким, мой отец всегда провожал меня в школу, а потом приходил за мной. Среди всех ожидающих у школы он был единственным мужчиной. Когда мы возвращались, он сам готовил обед для всех нас.

— Но ведь иногда у вас была прислуга?

— Это он вам сказал? Вы с ним разговаривали?

— Да, я с ним разговаривал.

— Он беспокоится обо мне?

— Я сейчас позвоню в Париж, чтобы его успокоили.

Ален не замечал, что он ест с аппетитом, и даже выпил, не поморщившись, несколько глотков вина, которое ему налил официант.

— Но она у нас никогда подолгу не жила.

— Кто?

— Прислуга. Отец так хотел, чтобы все изменилось, что очень часто принимал желаемое за действительное. «Теперь, дети мои, — заявлял он, — мы начнем жить, как все люди. Завтра мы переезжаем».

— И вы переезжали?

— Иногда. Мы въезжали в новую, совершенно пустую квартиру, мебели не было. Ее привозили позже, уже при нас. Появлялись новые люди, няни, горничные, которых отец находил в бюро по найму прислуги. Почти сразу начинали приходить поставщики, а за ними судебные исполнители, которые часами ждали, думая, что отца нет дома, а он пока прятался в одной из комнат. В конце концов отключали газ, электричество. Но он не виноват. Он очень умный. У него полно интересных идей. Вот послушайте.

Мегрэ, слегка наклонив голову, внимательно слушал, лицо его смягчилось, глаза тепло и дружески смотрели на юношу.

— Это было несколько лет тому назад. Я хорошо помню, что очень долго, кажется два года, он предлагал во все министерства проект расширения и модернизации одного из марокканских портов. Его кормили обещаниями. Если бы проект приняли, мы бы уехали туда жить и стали бы очень богатыми. Когда план дошел до высших начальников, они только пожали плечами. Они чуть ли не сочли отца сумасшедшим, потому что он предлагал создать большой порт в таком месте. А теперь это сделали американцы.

— Ясно!

Мегрэ хорошо знал этот сорт людей! Но разве мог он показать сыну отца таким, каким он был в действительности? Двое других, старший сын и дочь, уже давно поняли, что он собой представляет, и ушли из дому, не испытывая никакой благодарности к этому толстяку, такому слабому и никчемному, но тем не менее воспитавшему их. От этих двух он не мог ожидать даже жалости. И только один Ален еще верил в него. Удивительно все–таки, ведь Ален так походил на сестру, что Мегрэ это даже смущало!

— Возьми еще немного грибов.

— Спасибо.

Мальчик зачарованно смотрел в окно. Был час, когда машины непрерывным потоком подъезжают к отелю, останавливаются на мгновенье у подъезда и портье в ливрее мышиного цвета бросается открывать двери.

Почти все прибывшие были в вечерних туалетах. Было много молодых пар и даже целых семейств. У большинства женщин к корсажу были приколоты орхидеи. Мужчины были в смокингах, некоторые во фраках, и сквозь стеклянную стену можно было видеть, как они проходят через холл в большой парадный зал ресторана, откуда доносились звуки оркестра.

В этот чудесный день погода до конца оставалась прекрасной, лучи заходящего солнца освещали лица каким–то нереальным светом.

— До каких лет ты посещал школу?

— До пятнадцати с половиной.

— Лицей?

— Да. Я закончил третий класс и ушел.

— Почему?

— Я хотел зарабатывать деньги и помогать отцу.

— Ты хорошо учился?

— Довольно хорошо. Кроме математики.

— Ты сразу нашел работу?

— Да. Я поступил в канцелярию.

— А твоя сестра отдавала отцу свое жалованье?

— Нет. Она платила только за питание. Она все высчитывала до копейки, но не платила ни за квартиру, ни за отопление, ни за электричество. А она больше всех тратила света, потому что полночи читала, лежа в постели.

— А ты ему отдавал все?

— Да.

— Ты не куришь?

— Нет.

Появление омара надолго прервало их беседу. Ален тоже казался успокоенным. Правда, иногда — он сидел спиной к двери — он поворачивался и смотрел на входящих.

— Что ты все оглядываешься?

— Может быть, она придет?

— Ты думаешь, что она придет?

— Я заметил, что, когда вы говорили с этим человеком в холле, вы бросили взгляд в сторону бара, и я решил, что она там.

— Ты ее знаешь?

— Я никогда с ней не разговаривал.

— А она тебя знает?

— Она меня узнает.

— А где она тебя видела?

— Две недели тому назад на бульваре Ришар–Валлас.

— Ты был у нее в квартире?

— Нет. Я стоял напротив дома, у решетки.

— Ты следил за отцом?

— Да.

— Почему?

Мегрэ слишком поторопился. Ален замолчал…

— Я не понимаю, для чего вы все это делаете?

— Что все?

Взглядом Ален указал на стол, на омара, на вино, на всю роскошь, оплаченную Мегрэ, человеком, который, логически рассуждая, давно должен был запрятать его в тюрьму.

— В конце концов мы должны были поесть или нет? Я ничего не ел с самого утра. А ты?

— Я съел сандвич.

— Значит, пока мы обедаем, а там будет видно.

— А что вы будете делать?

— Вероятней всего, мы сядем на самолет, чтобы вернуться в Париж. Ты любишь самолеты?

— Нет, не очень.

— Ты уже бывал за границей?

— Нет. В прошлом году я должен был провести две недели в молодежном лагере в Австрии. Знаете, в порядке обмена между двумя странами. Есть такая организация. Я записался. Мне велели получить визу. А потом, когда наступила моя очередь, я заболел и лежал в постели. У меня был синусит.

Пауза. Мальчик вспомнил о всех своих невзгодах, а Мегрэ только и было нужно, чтобы он сам вернулся к этой теме.

— Вы с ней не говорили?

— С кем?

— С ней!

— Сегодня утром, в ее комнате.

— Что она сказала?

— Ничего.

— Это она виновата в несчастьях моего отца. Но вы сами увидите, что с ней невозможно бороться.

— Ты так думаешь?

— Признайтесь, что вы не посмеете ее арестовать?

— Почему?

— Не знаю. С ней всегда так. Она действует очень осторожно.

— Ты в курсе ее деловых отношений с твоим отцом?

— Не очень. Я только несколько недель тому назад узнал, кто она такая.

— Но он знаком с ней очень давно.

— Он познакомился с ней вскоре после смерти нашей матери. Тогда он этого не скрывал от нас. Я, конечно, не помню, потому что был совсем маленьким, но Филипп мне все рассказал. Отец ему объявил, что решил снова жениться и что это будет лучше для всех нас, в доме снова будет женщина, и она станет ухаживать за нами. Из этого ничего не вышло. Теперь, когда я ее сам видел и знаю, что это за женщина, я твердо уверен, что она просто смеялась над ним.

— Возможно.

— Филипп говорит, что отец был очень несчастен, что он часто по ночам плакал, лежа в постели. Он не видел ее долгие годы. Может быть, она уезжала из Парижа? А может быть, она тайком, не предупредив отца, переменила адрес. Года два тому назад я стал замечать, что отец очень изменился.

— В каком смысле?

— Трудно сказать. У него стало другое настроение. Он стал мрачным и каким–то беспокойным. Когда он слышал шаги на лестнице, он вздрагивал, но сразу успокаивался, даже если оказывалось, что это поставщик, пришедший требовать деньги.

Брат в то время уже жил отдельно. Сестра заявила, что в день своего совершеннолетия уедет от нас. Я, конечно, не сразу заметил, что он изменился. Это случилось постепенно, вы понимаете? Раньше, когда я заходил за ним в бар — мне приходилось это делать, выполняя его поручения, — я видел, что он пьет только виши. А теперь он начал пить аперитивы, и бывали вечера, когда он возвращался, изрядно нагрузившись, и объяснял, что у него болит голова. Он совсем иначе стал смотреть на меня, как будто стеснялся чего–то, и стал очень раздражительным.

— Ешь.

— Простите, но я уже сыт.

— А десерт?

— Если вы хотите…

— И тогда ты стал следить за ним?

Ален заколебался, он внимательно посмотрел на Мегрэ, нахмурив брови, и вдруг стал так похож на свою сестру, что Мегрэ даже отвел глаза.

— Я считаю нормальным, что ты попытался узнать, в чем дело.

— И все же я ничего не знаю.

— Понятно. Ты знаешь только, что он часто посещал эту женщину, обычно утром. Ты незаметно провожал его до бульвара Ришар–Валлас, ты сам это сказал. Ты стоял внизу, напротив дома, за решеткой Булонского леса. Наверно, твой отец и его знакомая подошли к окну. Это она тебя заметила?

— Да. Она показала на меня пальцем. Конечно, потому что я смотрел на ее окна.

— Твой отец объяснил, кто ты такой. Он потом спрашивал тебя?

— Нет. Я ждал, что он заговорит со мной об этом, но он молчал.

— А ты?

— Я не решился.

— Ты нашел деньги?

— Откуда вы узнали?

— Признайся, что вечером ты залез в бумажник отца, конечно, не для того, чтобы взять деньги, но чтобы узнать…

— Нет, не в бумажник. Он прятал деньги под рубашками в комоде.

— Много?

— Иногда сто тысяч франков, иногда больше, иногда только пятьдесят.

— Часто?

— Как когда. Раз или два раза в неделю.

— И на другой день после того, как появлялись деньги, он шел на бульвар Ришар–Валлас?

— Да.

— И потом деньги исчезали?

— Она оставляла ему совсем немножко. Несколько мелких купюр.

Ален заметил огонек, блеснувший в глазах Мегрэ, который смотрел на дверь, но у него хватило силы воли не обернуться. Он понял, что вошла Жанна Дебюль.

Позади нее шел Брайен, вопросительно смотревший на комиссара, который, в свою очередь, сделал знак, разрешая агенту прекратить наблюдение.

Она появилась так поздно, потому что поднималась к себе в номер переодеться. На ней был строгий вечерний туалет, явно сшитый знаменитым портным, на руке широкий бриллиантовый браслет, крупные бриллианты в ушах.

Она не заметила комиссара и Алена и шла следом за метрдотелем, многие женщины с интересом разглядывали ее.

Ее посадили недалеко от них за маленький столик, который стоял почти напротив; она села, оглядела зал и, в то время когда ей протянули меню, встретила взгляд Мегрэ и сразу же стала пристально смотреть на его спутника.

Мегрэ улыбался спокойной улыбкой хорошо пообедавшего человека. Ален, страшно покраснев, не осмеливался взглянуть на нее.

— Она меня видела?

— Да.

— А что она делает?

— Презирает меня.

— Что вы хотите сказать?

— Она делает вид, что прекрасно себя чувствует, закурила сигарету, наклонилась, чтобы выбрать закуски с тележки, которая стоит рядом с ее столиком. А теперь она обсуждает с метрдотелем меню и сверкает бриллиантами.

— Вы ее, конечно, не арестуете! — сказал Ален с горечью, и в его голосе прозвучал вызов.

— Я ее не буду арестовывать сегодня, потому что, если бы я поступил так неосмотрительно, ей бы удалось очень быстро выпутаться.

— Она всегда выпутается, а мой отец…

— Нет. Не всегда. Здесь, в Англии, я бессилен, потому что мне пришлось бы доказывать, что она совершила преступление, предусмотренное законом экстрадиции, то есть выдачи преступника другому государству, но она не вечно будет жить в Лондоне. Ей нужен Париж. Она вернется, и у меня будет время заняться ею. Даже если это не произойдет сейчас, ее очередь все равно наступит. Бывает, что мы оставляем людей на свободе на целые месяцы, и это выглядит так, как будто они смеются над нами. Можешь на нее посмотреть. Тебе нечего стыдиться. Она храбрится. Но тем не менее она хотела бы сейчас быть на твоем месте, а не на своем. Предположим, что я оставил бы тебя у нее под кроватью. Она вернулась бы. Значит, в эту минуту…

— Не продолжайте.

— Ты бы выстрелил?

— Да.

— Почему?

Ален пробормотал сквозь зубы:

— Потому!

— Ты жалеешь?

— Не знаю. На земле нет справедливости.

— Нет, есть. Конечно, если бы я не возглавлял специальную бригаду и не должен был отчитываться перед начальником, судьей, прокурором и даже журналистами, если бы я был хоть на сегодняшний день всемогущим, я бы все устроил иначе.

— Как?

— Во–первых, я бы забыл, что ты стащил мой револьвер. Но это я еще могу сделать. Затем я бы постарался, чтобы один промышленник, не помню откуда, забыл, что его заставили отдать бумажник, сунув ему под нос револьвер, и думал, что он его просто потерял.

— Револьвер не был заряжен.

— Ты уверен?

— Я вынул все патроны. Мне нужны были деньги, чтобы доехать до Лондона.

— Ты знал, что Дебюль в Англии?

— Я следил за ней в то утро. Сначала я попытался зайти к ней. Но консьержка…

— Я знаю.

— Когда я вышел из этого дома, у подъезда стоял полицейский агент, и я решил, что это за мной. Я обошел вокруг дома. Когда я вернулся, агента уже не было. Я спрятался в парке и ждал, когда она выйдет из дома.

— Чтобы выстрелить в нее?

— Может быть. По–видимому, она вызвала по телефону такси. Я не смог к ней подойти. Мне повезло, я сразу же поймал другое такси, которое шло со стороны Пюто. Я ехал за ней следом до вокзала. Я видел, как она села в поезд на Кале. У меня не было денег, чтобы заплатить за билет.

— А почему ты ее не убил, когда она садилась в поезд?

Ален вздрогнул, посмотрел на него, как бы проверяя, серьезно ли он это сказал, и пробормотал:

— Я не посмел.

— Если ты не осмелился выстрелить в нее в толпе, то вполне вероятно, что не стал бы стрелять и в спальне. Ты следил за отцом в течение нескольких недель?

— Да.

— У тебя есть список людей, к которым он ходил?

— Я могу сказать на память. Несколько раз он заходил в маленький банк на улице Шоша и в редакцию газеты, где он встречался с заместителем ответственного редактора. Он очень много звонил из автоматов и все время оборачивался, чтобы убедиться, что за ним никто не следит.

— Ты все понял?

— Не сразу. Я совершенно случайно прочел роман, в котором это описывалось.

— Что?

— Вы же сами знаете.

— Шантаж?

— Это все она.

— Конечно. Именно поэтому требуется время, чтобы ее поймать. Я не знаю, какой была ее жизнь до переезда на бульвар Ришар–Валлас. Очевидно, жизнь эта была весьма бурной и она встречалась со множеством людей самого разного сорта. Женщины умеют лучше, чем мужчины, раскрывать интимные тайны, в особенности тайны постыдные. Когда она стала недостаточно молода, чтобы продолжать свой образ жизни, ей пришла в голову мысль превратить эти знания в деньги.

— Она использовала для этого моего отца.

— Вот именно. Она не ходила сама к своим жертвам, чтобы требовать от них денег. Это делал человек, которого все знали, встречая повсюду, и у которого не было определенной профессии, — никто особенно не удивлялся, что он этим занимается. Как будто люди ждали от него именно таких поступков.

— Почему вы так говорите?

— Потому что надо смотреть правде прямо в глаза. Может быть, твой отец был все еще влюблен? Я в это верю. Он из тех людей, которые могут хранить верность своей страсти. Жанна Дебюль в той или иной степени поддерживала его материально. Он жил в вечном страхе, что его арестуют. Он стыдился самого себя. Он не смел смотреть тебе в глаза.

Ален обернулся и посмотрел на Жанну Дебюль, лицо его стало жестким, глаза были полны ненависти, женщина ответила чуть заметной презрительной улыбкой.

— Метрдотель, торт с клубникой.

— Но вы себе не берете! — запротестовал Ален.

— Я очень редко ем сладкое. Мне, пожалуйста, кофе с коньяком.

Он отодвинулся от стола и вынул трубку. Он только начал набивать ее, когда к нему приблизился метрдотель и что–то прошептал, извиняясь.

Тогда Мегрэ снова засунул трубку в карман и остановил официанта, на тележке у которого лежали сигары.

— Вы не курите трубку?

— Здесь запрещено! Да, кстати, ты заплатил за свой номер в «Гилморе»?

— Нет.

— Эти служебные ключи, которые ты взял у них в коридоре, у тебя? Ну–ка, отдай их мне. Он сейчас же протянул их Мегрэ.

— Торт вкусный?

— Очень…

Он сидел с набитым ртом. Ален был еще ребенком, который не в состоянии устоять перед сладким, и сейчас он целиком погрузился в свой торт.

— Отец часто встречался с Дельтелем?

— Я видел, как он два раза ходил к нему.

Нужно ли было открывать ему всю правду? Было совершенно очевидно, что депутат, жена которого потребовала развода и который должен был остаться без копейки и без особняка на авеню Анри–Мартен, торговал своим влиянием. Для него этот шантаж был гораздо серьезнее, чем для кого–нибудь другого, потому что вся его политическая карьера была построена на разоблачении чужих злоупотреблений и скандалов.

Может быть, Жанна Дебюль слишком зарвалась? У Мегрэ по этому поводу были другие мысли.

— Твой отец никогда не говорил, что он хочет изменить ваш образ жизни?

Оторвавшись от торта, Ален недоверчиво взглянул на него.

— Что вы этим хотите сказать?

— Раньше он периодически заявлял, что теперь все переменится, а затем наступило время, когда он потерял веру в свою счастливую звезду.

— Он все–таки продолжал надеяться.

— Но уже меньше?

— Да.

— А последнее время?

— Он раза два или три говорил о том, что мы уедем на юг.

Мегрэ больше не настаивал. Это уже было его дело. Он не хотел сообщать Алену свои выводы.

Франсуа Лагранж, который два года «работал» на Дебюль, подбирая только крохи, возможно, решил повести дело на свой риск.

Предположим, Жанна Дебюль приказала ему потребовать у Дельтеля, который был лакомым куском, сто тысяч франков… а барон мог потребовать миллион? Или еще больше? Барон привык называть крупные суммы, он всю жизнь жонглировал воображаемыми миллионами…

Дельтель решил не платить…

— Где ты был в ночь со вторника на среду?

— Я ходил вечером в кино.

— Тебе отец посоветовал пойти? Мальчик задумался. Эта мысль не приходила ему в голову.

— Кажется, да… Он сказал… Да, кажется, он мне рассказывал о фильме, который шел только на Елисейских полях…

— Когда ты вернулся, он уже лежал в постели?

— Да. Я подошел, чтобы его поцеловать, как каждый вечер, и увидел, что он плохо себя чувствует. Он пообещал мне сходить к врачу.

— Ты нашел, что все нормально?

— Нет.

— Почему?

— Не знаю. Я был встревожен. Я никак не мог заснуть. В комнате был какой–то чужой запах, запах американских сигарет. Я проснулся на рассвете и обошел квартиру. Отец спал. Я заметил, что наша кладовая, которая в детстве была моей комнатой, закрыта на ключ, а ключа нет. Тогда я ее открыл.

— Как?

— Крючком. Этому фокусу меня научили товарищи: в школе. Надо согнуть особым образом кусок толстой проволоки и…

— Знаю. Я это тоже делал.

— У меня в ящике всегда лежал такой крючок. Я увидел посреди комнаты чемодан и поднял крышку.

Теперь надо как можно скорее увести его от этого воспоминания.

— Ты спросил отца?

— Я не смог.

— Ты сразу ушел?

— Да. Я ходил по улицам. Я хотел пойти к этой женщине.

Была еще одна сцена, детали которой никогда не станут известны, конечно, если барон не прекратит изображать сумасшедшего, — это сцена, которая произошла между Франсуа Лагранжем и Андрэ Дельтелем. Но это не должно касаться Алена. Не нужно разрушать его представление об отце.

Вряд ли депутат пришел с намерением убить Лагранжа. Вероятней всего, он хотел угрозой заставить его вернуть документы, при помощи которых его шантажировали.

Силы были неравные. Дельтель был полон сарказма. Он был человеком, привыкшим к борьбе, а перед ним стоял трусливый толстяк, дрожавший за свою шкуру.

Конечно, документов в квартире не было. Даже если бы Лахранж захотел, он не смог бы их вернуть. Что он сделал? Наверно, плакал, умолял, просил прощения. Он обещал вернуть их.

И все это время он был загипнотизирован дулом пистолета.

В конце концов именно благодаря своей слабости он оказался победителем. Как ему удалось завладеть оружием? Какой хитростью он отвлек внимание депутата?

И тогда он перестал дрожать. Наступила его очередь кричать, угрожать…

Безусловно, он случайно нажал курок. Он был слишком труслив и слишком привык еще со времен лицея кланяться и получать пинки.

— Я кончил тем, что пошел к вам…

Ален снова повернулся к Жанне Дебюль, которая тщетно пыталась уловить обрывки их разговора. Шум ресторана, звон бокалов, стук ножей и вилок, голоса, смех и музыка из большого зала мешали ей слушать.

— Пожалуй, пора идти… Ален запротестовал.

— Вы оставите ее здесь?

Женщина тоже удивилась, когда Мегрэ молча прошел мимо нее.

Все прошло слишком гладко. Может быть, она надеялась на скандал, который позволил бы ей остаться в выигрыше.

В холле, победоносно вынув трубку и засунув сигару в монументальную пепельницу, Мегрэ пробормотал:

— Подожди минутку… Он подошел к дежурному.

— Когда уходит самолет в Париж?

— Один–через десять минут, но вы на него, конечно, не успеете. Следующий — в половине седьмого утра. Заказать вам билет?

— Два.

— На чье имя?

Он сказал. Ален ждал, глядя на огни Стрэнда.

— Подожди еще минутку. Мне надо позвонить. Теперь он мог пойти в кабину.

— Это вы, Пайк? Простите, что я не мог с вами позавтракать или пообедать. Завтра я вас тоже не увижу. Я вылетаю ночью.

— Самолетом в шесть тридцать? Я вас провожу.

— Но…

— До скорой встречи.

Пусть делает как хочет, иначе еще огорчится. Странная вещь, Мегрэ больше совсем не хотел спать.

— Пройдемся немножко?

— Как хотите.

— Иначе выйдет, что за все мое путешествие я ни разу не прошелся по лондонским тротуарам.

Мегрэ вспомнил, что он за границей, и, вероятно, поэтому ему показалось, что фонари горят иначе, чем в Париже, что ночь другого цвета и даже воздух имеет другой вкус.

Они неторопливо шли рядом, разглядывая витрины кинематографов, баров. За Черинг–кроссом открылась огромная площадь с колонной посредине.

— Ты проходил здесь сегодня утром?

— Кажется. Как будто знакомо.

— Трафальгар–сквер.

Мегрэ доставляло удовольствие пройтись по знакомым местам, он повел Алена на Пиккадилли–Серкус.

— А теперь нам остается только пойти спать.

Ален мог убежать. Мегрэ пальцем бы не пошевелил, чтобы его остановить. Но он знал, что мальчик этого не сделает.

— Мне хочется выпить кружку пива. Ты разрешишь?

Мегрэ не так хотелось пива, как ему снова хотелось почувствовать атмосферу лондонского бара. Ален не стал пить, он молча ждал.

— Тебе нравится Лондон?

— Не знаю.

— Ты смог бы сюда вернуться через несколько месяцев. Потому что тебе придется пробыть там всего несколько месяцев.

— Я увижу отца?

— Да.

Немного времени спустя Мегрэ услышал всхлипывание, но сделал вид, что ничего не заметил.

Когда они вернулись в отель, комиссар положил связку ключей и немного денег в конверт, на котором надписал адрес отеля «Гилмор».

— Я чуть было не увез их во Францию. Потом сказал Алену, стоявшему рядом с растерянным видом:

— Пошли?

Они поднялись в лифте. В номере Жанны Дебюль горел свет, может быть, она ожидала прихода Мегрэ. Ей придется долго ждать.

— Входи! Здесь две кровати.

И увидел, что его спутник смущен.

— Ты можешь спать не раздеваясь, если хочешь.

Мегрэ позвонил и попросил разбудить его в половине шестого. Он спал крепко, без снов. А Алена даже телефонный звонок не смог разбудить.

— Вставай, малыш.

Будил ли по утрам Франсуа Лагранж своего сына? До самого конца это дело не походило на обычное расследование.

— И все–таки я очень рад.

— Чему?

— Что ты не выстрелил. Не будем об этом больше говорить.

Пайк ждал их в холле совершенно такой же, как вчера, и утро снова было чудесным.

— Прекрасный день!

— Великолепный!

Машина ждала у входа. Мегрэ вспомнил, что он забыл их познакомить.

— Ален Лагранж. Мистер Пайк, мой друг из Скотленд–Ярда.

Пайк сделал знак, что он понял, и не задал ни одного вопроса. Всю дорогу он рассказывал о своих цветах и удивительном оттенке гортензий, которого ему удалось добиться после многолетних опытов.

Самолет поднялся, небо было совершенно безоблачным, лишь легкая утренняя дымка покрывала его.

— А что это такое? — спросил Ален, указывая на картонные пакеты у каждого кресла.

— Для тех, кого может затошнить.

Может быть, поэтому через несколько минут Ален побледнел, позеленел и с отчаянным взглядом склонился над своим пакетом. Ему так не хотелось, чтобы это произошло, в особенности при комиссаре Мегрэ.