– …Как вы изволили заметить, храмов на Руси было превеликое множество, но это, однако, не означает, что они, словно инкубаторские цыплята, походили один на другой. Мы, конечно, можем обобщить их в некие группы, например по архитектурным стилям или по региональным особенностям декорации, по принадлежности к той или иной эпохе. Но всегда приходится констатировать, что каждый храм по-своему уникален.

Группа экскурсантов неспешно поднималась по деревянным ступеням. Хрупкая девушка-экскурсовод звонким голосом, отражавшимся в каменных сводах, рассказывала живо и увлеченно о том, что всем еще предстояло увидеть. С первых ее слов стало ясно, что юная работница музея не просто отрабатывает материал, а своей эрудицией и тонким пониманием щедро делится со слушателями. Ее светлые голубые глаза были широко открыты, вьющиеся волосы непослушно выбивались из гладкой прически, а накинутая на плечи шаль то и дело соскальзывала от ее активной жестикуляции.

– Мы сейчас переживаем новый этап в жизни музея. Во-первых, интерес к древнерусскому искусству не ослабевает, а, наоборот, растет из года в год. Русскому человеку очень важно стало детальнее узнать прошлое своего народа, не затуманенное идеологией. Во-вторых, ценность фресок Дионисия в храме Рождества Богородицы Ферапонтовского монастыря теперь признана во всем мире. Буквально недавно наш музей получил сертификат, подтверждающий, что ЮНЕСКО причислило шедевр Дионисия к мировому художественному наследию. Ну и в-третьих, будущий год для нас юбилейный. Ровно пятьсот лет назад – в 1502 году – эти фрески были написаны прославленным иконником Дионисием Мудрым вместе с сыновьями. В связи с этим в наш музей стремятся попасть многие, но каждый хочет узнать что-то свое. К сожалению, наше с вами время ограничено и много, что хотелось бы сказать, я вам поведать не смогу. Вы мне подскажите сами, что вас особенно интересует, а я постараюсь на это обратить внимание. Одно я уже поняла – вас интересует сам храм Рождества, но в чем именно предмет вашего интереса?

– Вы знаете, – ответил за всех пожилой седовласый мужчина, он был руководителем группы, – мы здесь в большинстве своем люди верующие, православные, для нас важен именно храм, как место молитвенное, храм, куда наши предки приходили с Богом общаться. Вы говорили об уникальности каждого храма, вот и расскажите, чем интересен этот храм, только ли фресками?

– Что ж, если не брать в расчет главную уникальность этого храма – бесценные фрески Дионисия (а здесь сохранился весь ансамбль храмовой росписи, утраты незначительны), то, я думаю, стоит обратиться ко времени основания обители – тысяча триста девяносто восьмому году, когда преподобный Ферапонт, друг и сомолитвенник преподобного Кирилла Белозерского, приходит на крутой берег Бородавского озера и закладывает здесь свой монастырь. Годом ранее эти два подвижника, исходившие всю округу Белозерья в поисках подходящего места для пустынножительства, обретают его на берегу Сиверского озера. Поднявшись на гору Мауру, они сподобляются чудесного видения – свечения над местом будущего монастыря, что расценивают как Божие указание и поселяются там, где спустя годы обрел славу и величие Кирилло-Белозерский монастырь. Но спустя год Ферапонт покидает келью старца Кирилла и идет искать свое место для спасения. Логично будет предположить, что свой монастырь и место, на котором теперь стоит этот храм, основатель выбирает также не случайно. Что за чудесное видение или другой небесный знак был указанием для Ферапонта, мы можем только догадываться, письменные источники не упоминают о нем, но, без сомнения, место это было указано свыше. Кроме того, немаловажное значение имела окружающая природа. Обходя обширные пространства юга, севера, запада и востока, преподобный видит много удобных и красивых мест, но ко всем им, видимо, не лежит его сердце. Он выбирает природу как невесту. Он останавливает свой выбор, прислушиваясь к голосу любви. Только полюбив место, скиталец водружает крест и начинает рубить себе жилище, и тогда нет для него на земле краше угла, нет милее для его взоров места. Бородавское озеро, близ Ферапонтова, овеяно этой любовью.

Вообще, детально изучая историю возникновения храмов и монастырей, невольно приходишь к выводу, что случайностей в выборе места для сооружения церкви не допускалось. Как правило, какое-то чудо, небесное знамение или прямое указание Божие становится причиной строительства храма. Можно даже сказать, что сам храм – это овеществленное чудо. Это место, где чудеса происходят непрестанно, даже в тех храмах, где давно уже не творятся молитвы и не совершаются богослужения. Разве это не чудо, что храм, расписанный Дионисием безвозмездно – на помин души, сохранился в первозданном виде, и благодаря этим фрескам имя Дионисия не забыто и величается у нас на устах.

Группа остановилась у портальной фрески напротив входа в храм. Экскурсовод отошла в сторону, чтобы дать возможность, не привлекая к себе внимание, лицезреть бессмертное творение древнего иконописца, а сама тем временем продолжала:

– Пока в соборе находятся посетители, зашедшие туда раньше нас, вы имеете возможность приглядеться к росписям портала. Раз мы договорились, что сегодня делаем акцент не на фресках Дионисия, а на храме как таковом, пускай росписи служат своего рода иллюстрацией к моему монологу. Вы смотри́те на них, а слушайте меня. Собор Рождества Богородицы был построен в 1490 году; таким образом, это один из первых каменных храмов Белозерья. Каков он был в момент постройки, в своем первоначальном виде? Существует реконструкция, на которой архитектор постарался изобразить собор в его первозданности, мы ее увидим на стенде. Сейчас же мысленно попытаемся перенестись в пятнадцатый век и представим, как мы восходим к порогу этого храма.

Прежде, нежели были построены Святые врата и стены обители, когда к собору Рождества Богородицы не была пристроена паперть, храм значительно возвышался над округой. С его порога открывалась головокружительная панорама окрестностей – озеро, луга и пашни, поросшая лесом Ципина гора. Полное ощущение парения над землей. Словно и правда по высоким деревянным пятнадцати ступеням восходишь на Небо. Кроме того, собор изначально построен так, что шлемовидный купол олицетворяет схождение Бога на землю и закомары, словно свита ангелов, сопровождают Его снисхождение. Каменный узор, опоясывающий храм, олицетворяет молитвы и зримо делит здание церкви на две части. Верхняя часть – есть Церковь Торжествующая, а ниже – это наша Церковь Воинствующая. Характерно, что такой же пояс узорочья находится еще и под куполом на барабане и знаменует то, что молитва может поставить нас выше ангелов. Ступени – суть образ деятельного восхождения в Царствие Божие, которое «нудится», то есть берется с трудом. И вот мы у порога. Здесь нас встречают Архангел Михаил с мечом и архангел Гавриил с хартией. Первый – грозный страж, грозит всем, кто с нечистым сердцем или со злым намерением входит в храм. Его меч уже покарал тех нечестивцев, которые разоряли обитель в смутные годы торжествующего безбожия. А второй пишет на своем свитке имена тех, кто с чистым сердцем, верою и любовию входит под сень храма. И каждое имя сохранится, как сохранились и прославились в лике святых последняя игуменья Ферапонтова монастыря – Серафима (Сулимова) и последний священник – Иоанн Иванов, расстрелянные в 1918 году. И далее – проем двери, окруженный килевидными архивольтами; расписанные каждый по-своему, они, вложенные друг в друга, создают эффект пространственной длительности, выступают в роли «шлюза» в иное измерение. На первом из них изображено небо, исполненное звезд с солнцем и луною, на других – потоки цветов с тремя лепестками, и в глубине над самой дверью – Пречистая Богородица с предстоящими. Словно не только дверь разделяет внутренность храма и внешний мир, но и длинный коридор с бесконечными дверными проемами, сжатый во времени и пространстве.

Этим передан образ вечности, в этих ритмических повторах архивольтов рождается образ длящегося времени, его бесконечной протяженности. Эта композиция, построенная на уменьшающихся вглубь и расширяющихся к нам арок, зрительно передает пульсацию времени, которая на церковно-славянском языке звучит в каждой молитве – «ныне и присно». В Божьем мире, или, как его еще называют, в мире горнем, отражением которого является всякий храм, временная последовательность снята. Нет прошлого, настоящего и будущего в их исторически-хронологической текучести. События предстоят нашему восприятию, как бы пребывающие в вечности, где прошлое есть и настоящее, а будущее уже пребывает в данном моменте. Такая трактовка событий до необычайности расширяет горизонты восприятия.

Тем временем из деревянных невзрачных дверей собора потянулась вереница впечатленных фресками посетителей. Девушка-гид предложила своим слушателям пройти внутрь. Люди заходили, склоняя головы, крестились. Внутри храма они собрались в центре и запели «Богородицу». Дождавшись, пока они закончат творить молитву, экскурсовод продолжила:

– Прошу вас обратить внимание на то, что встречает нас у порога и провожает в храме, – это идущая понизу белая полоса. Словно нас вбирает в свои объятия пространство святости и чистоты. Раньше, в древних храмах, это была настоящая пелена из белой ткани, и в таких церквах сохранились вложенные в стены железные кольца, куда ее продевали. Уже позднее ее стали изображать посредством фрески. Так же как иконы мы убираем белым полотенцем, так и весь храм убирается в белые ризы. Вот, мы облачены «во одежды брачные» и готовы ко встрече с горним миром.

Мы словно восходим на небо. Это поражает всякого пребывающего в этом храме – настолько голубые фоны стен схожи с чистой небесной голубизной. Стены будто растворяются и образы на них оживают. Написанные Дионисием фигуры лишены объема, а моделировка – пластической, «вещественной» убедительности. Изображения уплощаются, их пропорции вытягиваются, складки одежд превращаются в изысканный линейный узор. При этом если раньше средоточием духовной выразительности образа был лик, то теперь особую значимость получают фигуры целиком – они кажутся хрупкими, бесплотными и как бы парят, охваченные единым духовным порывом. Они словно населяют уже и наш мир, становятся осязаемыми, происходит таинство обожения Вселенной.

Производившаяся в течение двадцати пяти лет реставрация сводилась к тому, чтобы сохранить по возможности подлинные краски росписей XVI века. С них смывали слой многовековой копоти и укрепляли их, сохраняя от обрушения. И теперь мы имеем возможность, так же как и современники Дионисия, испытать на себе мгновенное, ослепляющее и покоряющее воздействие красок. Это особый мир, преображенный цветом и светом. Естественному освещению принадлежит в интерьере огромная роль. Колористическое решение росписи, общецветовое воздействие ее постоянно меняется в зависимости от внешнего освещения. Утром и вечером, как раз в часы вечернего и утреннего богослужения, когда косые лучи солнца зажигают золотом охру фресок и когда начинают гореть все теплые – желтые, розовые и пурпурные тона, роспись словно освещается отблеском зари, становится нарядной, радостной, торжественной. При пасмурной погоде, когда охра гаснет, выступают синие и белые тона. Белые силуэты фигур на синем фоне по-особому излучают свет, словно белые церкви и монастырские стены в необычном освещении летних северных ночей. Фрески Рождественского собора, по удачному определению одного из исследователей, можно назвать «службой света». В алтаре представлены ангелы и святители, идущие друг за другом в неторопливом ритме песнопения. Это – Херувимская. И здесь много белого на белом, ибо это образы движения света. Сцены Акафиста тоже пронизаны светом. К сожалению, большинство окон в храме впоследствии были растесаны, и хотя сейчас они восстановлены в прежних размерах, роспись их целиком утрачена. Логично предположить, что в них Дионисий использовал прием окрашивания светового потока. И тут кто-то обратил внимание на то, что в углу храма, подняв глаза к росписям купола, стоит священник, большой, в очках, в рясе с наперсным протоиерейским крестом. Он стоял тихо, с застывшим выражением восторга на лице, чуть дыша, ничем не выдавая своего присутствия. Руководитель группы мягко прервал рассказ гида:

– Мы, с вашего позволения, подойдем к батюшке под благословение.

Пожилой мужчина, а за ним все остальные подошли к священнику и поклонились в пояс.

– Благослови, честный отче!

– Батюшка, благословите!

Священник, словно воспряв ото сна, дрогнув, окинул взглядом экскурсантов, ответил на их поклон.

– Приветствую вас, братья и сестры. Бог вас благословит. Откуда вы? Куда путь держите?

– Мы из Москвы, – ответил старший, – на теплоходе плывем на Валаам. Мы прихожане храма Николая Чудотворца «Красный Звон». А вы здесь служите?

– Нет, я из Гледенска. Я такой же посетитель, как и вы. Приехал посмотреть фрески.

– Простите нас грешных, отче, что отвлекаем вас. Благословите нас паки на добрый путь.

– Христос Бог благослови! Ангела вам хранителя в дорогу!

– Спаси Господи!

Группа вновь вернулась к своему гиду, и та продолжила:

– Дионисий ко времени создания собора был уже маститым иконописцем, иконы его письма ценились на вес золота, ему поручали росписи главнейших храмов тогдашней Руси. Фрески в Ферапонтовом монастыре – последний монументальный труд великого иконника. В нем он подытожил все свои достижения, а потому еще задолго до строительства этой церкви у него родился замысел целого ансамбля фресок. Есть основания предполагать, что Дионисий непосредственно принимал участие в строительстве собора Рождества Богородицы и, исходя из задуманной программы росписей, вносил в проект свои коррективы. То есть фактически здесь мы имеем уникальный случай, когда не фресками украшают храм, а, наоборот, храм создается под определенный набор росписей. Видите, как получается, здесь, хочешь не хочешь, приходится говорить о фресках, потому как в них открывается главное.

Звонкий голосок девушки-экскурсовода пел в храмовых сводах и усиливался в черных круглых поемах голосников. Зайдя в храм, она покрыла голову шалью, закинув один конец через плечо. Она придерживала свой покров изящным жестом тонких пальцев на груди, отчего казалось, что этим она дает понять, что все, что она говорит, исходит от сердца. Другая ее рука плавно двигалась, указывая на тот или иной образ. Выражение ее глаз не было устало-отсутствующим, как это бывает у людей, читающих закадровый текст. Несмотря на то что большинство ее слушателей стояли, задрав голову кверху, взгляд ее был жив и приветлив, как у человека, совершающего открытие.

– Для того чтобы мы могли беспрепятственно созерцать фрески, в храме отсутствует иконостас. Это позволяет нам заглянуть во святая святых. В алтаре совершается самое главное таинство Церкви – Литургия. Ну, вы это знаете. Оттого на стенах алтарной апсиды мы видим вереницы непрестанно литургисающих святителей и диаконов, им сослужат ангелы. В конхе алтаря изображена Пресвятая Богородица, коей и посвящен храм.

Когда эта тайна приоткрывается, в этом нет ничего кощунственного. В христианстве подлинном ни от кого нет секретов, все явно и открыто, как о том повествует Евангелие: Христос «говорил явно миру, всегда учил в синагоге и в храме, где всегда иудеи сходятся, и тайно не говорил ничего». При этом в христианстве есть неиссякаемая Божественная глубина и высота, которые недоступны праздному рациональному любопытству. Поэтому, если чисто эстетически обозревать декорацию стен храма, то мы не уловим главного, того, что открывается ищущему Бога чистым сердцем, в смиренном богомыслии и вдохновенном молитвенном богообщении. Фрески Дионисия открывают нам эти тайны, будучи иллюстрациями к богослужебным гимнам, это своего рода застывшие в красках песнопения. Причастником и сотаинником небесных Тайн, света и красоты грядущего Царства Божия, его Правды и Силы, запечатленных в непревзойденных по красоте стенописях, Дионисий становится сам и приобщает нас с вами, через созерцание этих образов. Они возводят нас к пониманию богослужения и литургической молитвы, выше которой нет ничего на свете.

Божественная Литургия, Святая Евхаристия – это чудо из чудес, ежедневно совершаемое в храме. Это чудо радостной встречи с живым Христом, доступное всякому желающему. К сожалению, в этом храме службы не совершаются, но зато в надвратной церкви Богоявления и храме-усыпальнице преподобного Мартиниана службы проходят регулярно.

В бесценных сокровищах Веры Православной Дионисий видит главное богатство нашего Отечества, нашего народа. В то время как с падением Константинополя множество земель и народов, ранее служивших оплотом Православия, были захвачены турками и обращены в мусульманство, в Европе реформация ставила под сомнение основные догматы христианства, а в России распространилась ересь жидовствующих, у современников Дионисия было реальное ощущение, что мир стоит у последней черты, если поколебался Столп и утверждение Истины – Церковь. Потому-то на севере Руси, в месте, где люди еще сохранили в чистоте свое православное исповедание, и создавался этот храм, эти росписи как своего рода послание потомкам. Создавался он как точка возврата для мира, уходящего с путей Христовых, развивающегося не в ту сторону, куда ведет нас Господь. Лучшие зодчие и иконописцы трудились над этим и другими храмами, чтобы они, простояв половину тысячелетия, уже нам, живущим в XXI веке, засвидетельствовали веру наших предков в до неузнаваемости изменившемся мире.

Священник, дотоле стоявший недвижимо, чинно положил поясной поклон и вышел из храма. Словно восхищенный до седьмого неба, он не чуял под собой земли, не видел никого вокруг; потупив взор и еле заметно улыбаясь, он старался еще на какое-то время сохранить в себе это чудо Дионисиевых росписей. Солнце летнего полдня ослепило его. Прикрыв ладонью глаза и придерживая полу рясы, он почти на ощупь вышел за ворота этого милого и очень уютного монастыря, перекрестился на двухшатровую надвратную церковь и сел в машину.

– Господи! Благодать-то какая! – Отец Василий машинально пристегнулся, осенил себя крестом и благословил перед собою путь.

Гладкий асфальт дороги мягко удалял его от дивной обители. Вот уже замелькали кусты, а затем и еловый лес словно тяжелой портьерой зашторил маковки монастырских церквей.

Давнишняя мечта батюшки сбылась, выношенная еще с Казахстана. Прошло уже полгода, как он жил в России, да еще в такой близости от прославленных фресок Дионисия, а выбраться все не получалось. Он знал о них из книг, одна из которых – «Мастера Русского Севера» – была настольной. Листая ее страницы, он испытывал ностальгию. Дивные виды северной природы в ней перемежались с предметами материальной культуры. Все это пробуждало в душе светлые воспоминания о Родине. А любимыми страницами в ней были те, что посвящены Ферапонтову. Разглядывая светлые лики, исполненные грации фигуры, небесные цвета, он мечтал когда-нибудь посетить это благословенное место, чтобы своими глазами соприкоснуться с этим рукотворным чудом. Увиденное превзошло все его ожидания. Взирая на стены собора Рождества Богородицы, он забыл о течении времени, словно шагнул в вечность. Полагая, что сможет свершить там краткий молебен, он тихо возгласил: «Благословен Бог наш, всегда, ныне и присно…», но, подняв глаза к росписям купола, встретился взглядом с Пантократором на куполе, и все великолепие творений великого иконописца словно волна захлестнуло его. Он запнулся на полуфразе, не в силах продолжать, а беспомощно лепетал: «…ныне и присно… ныне и присно…» Странным образом там, в Казахстане, ему мерещилось Ферапонтово, а тут со всей ясностью ему вдруг вспомнился Казахстан, его первый приход.

Маленькая землянка, в которой располагался храм, была построена из самана – глиняных кирпичей с соломой и ишачьим кизяком. Два помещения под одной крышей – молитвенный дом и дом священника – отоплялись печами на каменном угле. Местом молитвы было помещение, первоначально предназначавшееся для скота. Две комнаты, разделенные печью, были общей площадью не более пятнадцати квадратных метров, а высота потолков была такова, что когда на «Херувимской» отец Василий воздевал руки, то упирался в их беленую глиняную штукатурку. Алтаря как такового не было. В дальней комнате, отгороженной шторкой, в углу у оконца стояла небольшая тумбочка, на ней лежал антиминс, Евангелие и крест, стояла дароносица и пузырек с миром. Над этим «вместопрестолием» висела самая дорогая икона в фольговом окладе с восковыми цветочками – святые мученики Гурий, Самон и Авив – и единственная лампада, бывшая некогда фужером. Рядом, в другом углу, стоял большой стол, на котором горой лежали прикрытые скатеркой облачения, располагались небольшая стопка книг и отдельно – святые сосуды. Под столом стоял ящик с кагором. Здесь же, на уголочке, совершалась проскомидия. Пока священник готовился к службе, прихожане набивались в переднюю комнату, тогда как основная молельня была задернута шторкой. Когда же проскомидия была совершена, батюшка выходил из-за шторки и исповедовал. Затем, начиная литургию, он открывал завесу, приглашая всех пройти внутрь. При этом сам стоял в дверях, отгораживая фелонью импровизированный престол от того, чтобы кто-то невзначай не поставил на него свою сумку.

Пятнадцать человек в таком убогом пространстве стояли плечом к плечу. Здесь не было свечей и кадильного дыма, от этого многим становилось дурно, и нередки были обмороки. Здесь не было привычного клироса, священник сам говорил «Паки и паки», сам же и ответствовал себе «Господи помилуй», только «Верую» и «Отче наш» пели всем миром. Молились лицом на север. Обойти престол также не представлялось возможным. Вместо золотого убранства здесь были аккуратность и чистота – словно сахарные, набеленные стены, кипенно-белые рушнички на иконах, нигде не пылинки.

Таким он принял храм. Долго его переоборудовал. Развернул престол на восток, для чего пришлось вынести печку. Изготовил маленький алтарик с царскими вратами и иконостасом. Сделал подсвечники на ножках, вместо табуреток с тазиками песка. Но зимой было холодно без печи, и обогревались электрокалорифером. Обогреватель с открытой спиралью на ночь оставляли включенным после всенощного бдения. И наутро маленькое помещение успевало нагреться до комнатной температуры. Однажды, придя в церковь, отец Василий обнаружил внутри дым, а когда открыли дверь, вспыхнул пожар, который быстро потушили. Ночью, как оказалось, упал потолок как раз над тем местом, где стоял обогреватель. Прибор опрокинулся спиралью на пол, но не отключился от розетки и всю ночь прожигал доски. При этом все убранство храма покрылось черной копотью. Падая, глиняная штукатурка обрушила со стены ту самую икону трех мучеников, которая попала в самое пекло. Каково же было удивление прихожан, когда ее невредимую достали из груды глины и обуглившихся досок, даже стекло киота не разбилось. Вместо литургии тогда служили благодарственный молебен Гурию, Самону и Авиву, после того как ликвидировали последствия возгорания. С поклонением люди проходили под чудесно уцелевшим образом.

Это событие отец Василий расценил как Божий гнев на недостойные условия совершения высочайшего из таинств – Святой Евхаристии – и затеял строительство нового храма.

Сравнивая теперь свой рукотворный храмик с творениями древних зодчих и иконописцев, отец Василий начисто лишался заносчивости жителя XXI века перед «темными» веками средневековья. Такой нелепостью казалось ему все то, что он сотворил, рядом с ансамблем этого по сути маленького, но такого великого монастыря, как в Ферапонтово. Утешало лишь то, что большинство людей, ради которых это делалось, и вовсе не видали «настоящей» старинной церкви вживую, а на картинке в книжке прославленные творения зодчих для них были не доступней египетских пирамид. Батюшка печально констатировал, что в наше время храм не является архитектурной доминантой, красивейшим зданием города или деревни, как это было в старину. Он может быть в какой-то мере необычным, диковинным, но не лучшим. Это отражает мировоззрение современного человека, для которого сам он, со всеми своими материальными потребностями, стоит на первом месте. Раньше люди в деревне жили бедно, но всем миром воздвигали, скажем, в селе храм на зависть соседям, который и архитектурой и убранством превосходил все окружающие его постройки. Этим подчеркивалось, что главная ценность человека – это Царство Божие, олицетворением которого и является храм. Теперь же маленькая церквушка едва видна среди громад городских многоэтажек, а убранство большинства храмов вряд ли может сравниться с роскошью домашнего быта, что тоже показательно. Значит, духовное в людях задвинуто на самую дальнюю и пыльную полку. Дело доходит до того, что кое-кто даже раздраженно кивает в сторону золоченых куполов, настолько отдалив себя от Бога, что золото церковных главок он мнит словно у себя украденное, или будто оно предназначалось ему, но по какой-то нелепой случайности оказалось на кровлях собора.

Дорога, по которой ехал отец Василий, тем временем становилась все хуже. Из-под грунтовки то там, то сям выныривали участки старого тракта, выложенного булыжником. Темный лес обступил со всех сторон. Да и небо стало затягиваться дождевыми тучами. До парома оставалось каких-то пятнадцать километров, но это уже была не дорога, а испытание. Машина, раскачиваясь, терпеливо преодолевала неровности пути. Батюшка напряженно вглядывался в повороты. Песчаное дорожное полотно, пыля, струилось под колесами. Встречных машин не было, да и быть не могло, потому как они дожидались парома на той стороне Волго-Балта. Отец Василий смело ехал посередине, когда вдруг заметил… силуэт лося, преградившего ему путь. Мгновенно сбросив скорость, машина на тормозах плавно подъехала к животному, остановившись метрах в пяти. Ни один обитатель здешних лесов не выглядел столь грациозно, как лось. Внушительных размеров, на высоких ногах, он был поистине королем этих мест. Отец Василий помигал фарами, пожужжал педалью газа, лось даже не повернул головы в его сторону. Батюшка не без опаски разглядывал зверя, который, казалось, совсем не видел автомобиля. По отсутствию привычных рогов стало ясно, что это самка. Она, отвернувшись от машины, наблюдала за кустами у обочины. Проследив за ее взглядом, священник увидел, как сквозь заросли пробирается молодой лосенок. Весь такой нескладный, он путался в своих угловатых ногах, словно шел на ходулях. После преодоления придорожного «чапарыжника» он нерешительно выбрался на дорогу и привычно ткнулся матери в пах. Лосиха увернулась и подтолкнула его к противоположной обочине, все время прикрывая своим могучим телом. Когда они уже преодолели канаву и затрещали ветками перелеска, королева леса искоса бросила опасливый взгляд на замерший на дороге автомобиль.

Отец Василий был поражен поступком животного. Мать, защищая свое дитя, не убоялась быть сбитой машиной. Пока ее детеныш не преодолел опасный участок пути, она не тронулась с места. В этом было много назидательного – подвиг любви и сущность откровения. Жертвенность, которую мы привыкли считать лишь человеческим качеством, оказалось, свойственна и бессловесным. Кроме того, сам факт увиденного говорил о том, что не всегда то, что мы хотим узнать, поддается нашему познанию. Иногда только встречное движение объекта познания делает возможным наше постижение, только откровение позволяет сделать открытие. За этими размышлениями батюшка доехал до паромной переправы. Заглушив двигатель, он вышел на берег.

Широкий разлив Шексны открывал зеленую панораму противоположного берега. Паром уже урчал моторами на том берегу, и машины заезжали на его платформу. Мимо важно проплывала баржа с надписью «Волгонефть». Когда-то, еще совсем недавно, батюшка стоял так вот у воды, на самарской набережной Волги, и думал о том, что когда-нибудь, во что бы то ни стало, он вновь вернется в Россию. Это казалось чем-то невероятным. Было очень больно от осознания собственного бессилия. Словно невидимая преграда стояла на пути его возвращения на родину. Помнится, подошла к нему кошка и стала ласкаться у ног, а он еще подумал: «Вот кошка эта может жить, где хочет, а я вынужден быть там, вдали от родной земли! Нешто я хуже этой твари бессловесной?» И вместе с тем была твердая вера в то, что все свершается по Промыслу Божию, что надо побороться за это право быть россиянином, потому как то, что легко дается, мало и ценится.

Вот как сейчас он глядел через голубую гладь Волго-Балта на деревню на том берегу, так некогда он в своих грезах видел милый сердцу край, такой же близкий и недосягаемый.

* * *

Многое в его судьбе решила поездка к старцу. Это был особенный момент, когда он реально почувствовал Божие участие в своей жизни. Ни до, ни после этой встречи отец Василий не приходил в такой благоговейный трепет от простых человеческих слов, за которыми звучал в его сердце голос Божий. Батюшка Георгий не пожалел для гостей тогда ни времени, ни сил, и за вечерним чаем они засиделись далеко за полночь. Он обращался ко всем, хотя чаще смотрел в глаза отцу Василию. Говорил в основном хозяин, говорил неспешно, ласково и с первых же минут обаял путников своей доброй улыбкой:

– Я ведь тоже с тех мест, отче, как и ты. Там был мой первый приход – храм Покрова Пречистой Божией Матери на берегу реки Шексны. Не бывали? Это Гледенский район, от города недалеко, только на другом берегу. Мне сказывали, там уже все обрушилось. Сама церковь затоплена, храм разграблен. Впрочем… как и везде. Только мне этот храм покоя не дает, часто вижу во сне, как совершаю в нем богослужение. Особый это был храм: светлый, высокий, пелось в нем легко, своды словно пели вместе с тобой.

Оттуда, из этого храма, меня впервые арестовали и осудили на пять лет тюрьмы. Меня обвинили в контрреволюционной агитации, и поехал я в Колт-Ёл, это в Коми области. Уж до чего у нас считается климат северный суровый, а там и того почище. Морозы зимой за сорок градусов. Там я заболел туберкулезом, чудом Божиим остался жив. А когда освободился, в двадцать девятом году, во всей нашей некогда славной округе не было ни одной действующей церкви. Те же немногие, что служили, были заняты «обновленцами». Пришлось ехать в Ярославскую епархию, там меня взяли и дали небольшой деревенский приход. Но послужить пришлось недолго, через три с небольшим года меня снова арестовали. На этот раз дали десять лет и отправили в КАРЛАГ, это в Караганде, там я попал в шахту. Горняк, правда, из меня никудышный, но работал я не хуже других, даже имел поощрения за превышение норм выработки. Кому-то это не понравилось, и завистники подстроили так, что я упал на рельсы перед близко идущей вагонеткой с углем. Божьей милостью я успел выкатиться из-под колес, но рука, которой я оттолкнулся, все же осталась на рельсах. Так я лишился руки и был переведен на легкий труд – в столовую. Пользуясь своим положением, я помогал заключенным, среди которых было немало лиц духовного звания, даже архиереев, в пост разжиться овощами к трапезе. Там и капуста казалась сказочной пищей. Они, в свою очередь, не давали мне унывать, поддерживали духовно, я их помню всех поименно, поминаю всякую службу. Конечно, трудно было все это переносить, нестерпимо. Но человек ко всему привыкает. А что самое главное, чем страшней испытание, тем сильнее помощь Божия. Иногда доходишь, кажется, до последней черты, и вдруг свершается чудо. Чудо не в смысле чего-то волшебного или сказочного, а такое событие, вероятность которого ничтожно мала, но это происходит, и ты спасен. И таких чудес перечислить не могу, сколько было, они и сейчас происходят, и будут происходить всегда, как говорится, «ныне и присно». Таким образом, Господь веру нашу оскудевающую подкрепляет, отгоняет прочь уныние и отчаяние. Там ведь выживали только сильные духом, на вере одной и держались, надеялись, что Бог не оставит, на Него одного уповали. А какая там сильная была молитва, я так на воле никогда не молился – истово, при всяком удобном случае. А какое ощущение внутренней свободы было у меня! Телесно я был под игом, а внутренне совершенно свободен.

Прежде я очень рвался домой, но вскоре понял, что дом мой там, куда меня призвал Господь. Поэтому, после того как отбыл срок, остался в Караганде, под духовным водительством старца Севастиана. Только тогда, когда возникла возможность открыть приход в Актюбинской области, я по совету старца приехал сюда настоятелем, с тех пор вот здесь неизменно служу уже более сорока лет. За все это время я пару раз бывал на родине, но нашел там людей крайне обезверившихся, святыни в поругании. Все это сильно угнетало, я не нашел сил там себя применить.

Но сейчас совсем другая обстановка. И я бы, может быть, поехал в родные края. Но моих немощей едва хватает здесь, на насиженном месте, службы отправлять. Ты, отче, вместо меня отправишься туда. Не удивляйся! Это Божие указание. Может, ты думаешь, что это ты ко мне приехал? Это я тебя призвал, чтобы поведать об одном моем видении. Мне явился Ангел Церкви и приказал найти священника, который бы исполнил некое ОСОБОЕ повеление Божие. Без этого не отпустит Господь грехи мои. Почему ты? Ну, для начала ты сам тамошний. Потом, ты не боишься трудностей. И что немаловажно, я чувствую в тебе необходимую силу духа. Ты ведь пришел спросить волю Божию – уехать тебе или нет?

– ?!! Да…

– Так вот узнай ее. Будешь служить литургию – на отдельной тарели поставь на престоле свой жребий. На листочках бумаги напиши те места, где бы ты чаял жить и Богу служить. По отпусте службы прочитай молебен о призвании Духа Святого на всякое доброе дело и по прочтении заключительной молитвы на словах «ныне и присно» простри руку свою к своему жребию, разверни листок и, приняв сие как волю Божию на тебе, произнеси заключительное «аминь». И да будет так. Так ты уверишься в правоте моих слов.

– А что это за Божие повеление?

– Про то я сам не ведаю. Об этом ты узнаешь уже там. Тебя встретит светлый отрок, который укажет тебе путь ко спасению. Ты его узнаешь по тому, как он встретит тебя, он благословит тебя именем Господним. Следуй за ним и не ошибешься.

– Простите, отец Георгий, а почему вы сами не…

– А я стар уже и одной ногой стою в могиле. Мне не сдюжить. Я просил Пречистую Богородицу открыть мне день моей смерти. И однажды, проснувшись, увидел над кроватью на стене электронное табло, такое, как бывает на вокзалах. На нем три пары цифр: 21.12.??. Я не сразу понял, что это дата моей кончины, а когда опомнился, две последние цифры словно стерлись, пропали. И остался в недоумении, когда все же это произойдет, в каком году? И по какому стилю, по старому или по новому? С тех пор вот уже несколько лет я встречаю смерть дважды в год. Служу литургию, причащаюсь и в полном облачении ложусь на одр свой. И если этот день минет, то дальше смело, не боясь внезапной кончины, живу еще год. Несмотря на это, чувствую по себе, что слабею изо дня в день, все дается с трудом. Я уже отработанный материал, а ты, отче, в самом расцвете.

Глаза старца светились радостью. Его морщинистая рука легла поверх сжатых в замок пальцев отца Василия, лежащих на столе. Никто не ожидал такого разговора. Гости недоуменно молчали, потупив взоры, лишь изредка бросая взгляды на лицо седовласого хозяина. Тот, выдержав паузу, взбодрил всех:

– Так, ладно, отче, ты помолись, подумай, мы еще вернемся к этому разговору. Давайте Бога благодарить за трапезу да пошли со мной. А то, я вижу, мои хорошие, вы заскучали. Дай-ко я вам церковь покажу! Завтра народ придет, может не выдаться времени все вам показать и рассказать.

Церковь оказалась, как они и предполагали, в соседнем помещении, через холодный коридор. Большая комната с высокими потолками была украшена иконами, написанными яркими красками, под расшитыми белыми полотенцами. Устройство иконостаса, лампады и подсвечники – все носило следы добросовестной самоделки и было выполнено из подручных материалов. Оказалось, что все это батюшка сделал сам – одной рукой (!). Он нарисовал все иконы, изготовил утварь, не говоря уже об элементарном ремонте. Он сам шил себе облачения, сделал несколько митр. Кроме этого, он разводил пчел и в алтаре зажигал лишь восковые самодельные свечи. За домом у него был сад и виноградник. Восемь сортов винограда умудрялся выращивать отец Георгий, из него выжимал сок и делал свой «кагор», на котором и служил. Возле плодовых деревьев у него в углу сада была небольшая крохотная полянка, обсаженная вокруг березками, которые напоминали ему Россию.

– Вы еще летом приезжайте. Сейчас все снегом занесено, а так-то у меня вокруг храма все в цветах. Красиво – как в раю.

– Как вы один со всем справляетесь? – не смогла скрыть удивления матушка Ирина.

– А я не один! Там, на дворе, в маленьком домике у меня живет помощница моя, келейница моя Галина. Она мне просфоры печет, есть готовит, стирает, убирает – незаменимый человек. Она не знает устали, бегает целый день, не присядет. Это вот ее стряпню вы сейчас отведали. Завтра еще борща попробуете и пирогов.

– Отец Георгий! А что это за икона? – Вадим остановился возле одного образа, который, как и большинство здешних икон, не отличался особым художественным изяществом, но зато был выполнен с любовью, словно детский рисунок.

– Это – икона «Иисус Христос стучится в дверь». Что-нибудь необычное замечаешь?

– Да сама икона необычная, раньше мне не попадалась.

– А ты посмотри повнимательней. Видишь – у двери, в которую стучит Христос, нет ручки. В этом глубокий богословский смысл: Спаситель пришел нас спасти, но Сам Он не может открыть двери наших душ. Надо, чтобы мы сами, услышав Его стук у дверей, открыли Ему. Часто бывает, что мы просим Бога о том, чтобы Он благословил какие-то наши начинания, исполнил наши желания, молитвенно как бы стучим в Божьи двери. А когда Бог нисходит до нас и нас взыскует, мы зачастую оказываемся глухи к Его призываниям. Или делаем вид, что не слышим…

– Батюшка! – продолжал интересоваться Вадим. – А отчего вы не монах?

– Потому что не всякому это дано. Это высокий подвиг. На это надо иметь духовные способности, особый дар Божий. Да и призвание монаха – уединенное житие, а священник не имеет права бегать от людей, он должен служить и нести людям Слово Божие. Ну и непременное условие жизни «во иноцех» – послушание, духовное возрастание, под водительством опытных старцев, а истинные-то старцы все уж поумирали, остались старики одни. Потом монаху молиться много надо, а я уж состарился, сил порой не хватает себя на ногах держать.

Вечернее правило они читали, зевая, уже глубокой ночью. Перед сном еще какое-то время обменивались впечатлениями.

– Отче Василие! Простите, что спать не даю, – громко шептал лейтенант, – но я поражен, сколько сил в этом человеке, сколько в нем талантов, сколько мудрости. Я таких людей в жизни не видал. Он же насквозь тебя видит. Тебе и рта не надо открывать, а он уже отвечает на твой вопрос. Это диво!

– Да, это и правда удивительно, когда человек с одной рукой оказывается способен сделать больше, чем мы с двумя, – поддержала его матушка Ирина. – А какая ясность ума! Моя бабуля в таком же возрасте совсем была беспомощным человеком, словно ребенок малый.

– Поражает другое, – ответил отец Василий. – Мы-то думали, что это мы к нему едем, а вышло, что это он нас призвал. Призвал, чтобы возвестить нам волю Божию. Я в растерянности пока от его слов. Мне тут один прихожанин сказал недавно: «Я к старцам боюсь ездить. Знаю, что ТО, что старец скажет, – это и есть мой путь и мой крест. Но только не уверен я, что смогу последовать тем путем, что он мне укажет, и поднять тот крест, что он мне предложит. А непослушание воле Божией страшнее неведения, потому не узнаю́ ничего о себе, не искушаюсь напрасно». Вот и я теперь недоумеваю – «что суть словеса сии?»

Последнюю фразу батюшка произнес под дружное сопение своих сокелейников. Тепло натопленная комната, чистая мягкая постель были поистине царским утешением после неустроенности дальнего пути. Сон увлек их в свои бархатные объятия.

– В руци Твои, Господи, предаю дух мой… – только и успел произнести отец Василий, как сам незаметно отошел ко сну.

А наутро отец Георгий разбудил их на завтрак тихим стуком в дверь. Паломники зашевелились в своих постелях и уже через двадцать минут, после утреннего туалета и привычного правила, вышли к столу. Завтракали они одни. Старец тем временем молился в храме, с ним было несколько прихожан, они стояли на коленях со свечами в руках. Матушка Галина, как и было обещано, потчевала их пирогами. За окном светало, о ночном буране напоминали лишь причудливые сугробы. В лучах восходящего солнца по-другому виделись и дом и улица в окне.

Больше доверительного разговора так и не получилось. Народ шел к старцу вереницей. Одних он исповедовал, с другими беседовал, третьих лечил, четвертых отмаливал. В промежутке между приходящими он уделил-таки время и исповедовал и своих ночных гостей. Странная это была исповедь – говорил почти только отец Георгий, неспешно он сам перечислял все твои грехи, оставалось лишь удивленно кивать и каяться, после этого он увещевал, давал необременительную епитимью и читал разрешительную молитву. Слова молитвословий изливались из его уст легко и естественно. Так же легко вдруг катились нежданные слезы у исповедующихся.

Потом они еще раз детально осмотрели церковь. Погуляли по залитому солнцем и укрытому снежным покровом поселку. Поговорили со старушкой келейницей за миской борща и стали собираться восвояси. К их отбытию отец Георгий снабдил их в дорогу гостинцами – пирогами и бутылочкой своего «кагора». Попрощался с каждым, после обычного благословения прижимая своей могучей рукой к груди, так, что длинная седая борода, пропахшая ладаном, щекотала нос. Долго стоял у калитки и махал им вслед.

Дорога обратно, против дороги сюда, прошла легко и незаметно, словно, пробираясь в Кызыл-Кийын, они натягивали невидимую пружину, которая сработала, отправив их домой во мгновение ока. Они твердо решили вскоре вновь поехать к отцу Георгию, весной, в мае, когда окрестные степи цветут тюльпанами. Но эта поездка не осуществилась…

Незадолго до Рождества Христова – 3 января – старец умер. Это было 21 декабря по старому стилю. С трудом пробившийся к нему отец благочинный нашел отца Георгия лежащим на смертном одре в полном священническом облачении. На столе лежал лист со всеми посмертными распоряжениями. Была там и строка, посвященная отцу Василию Сосновскому, – «благословляю ему образ Покрова Пресвятой Богородицы, что слева от окна, в застекленном кивоте, на добрые свершения, о коих он знает». Эту небольшую аналойную иконку отец Василий легко узнал, это было благословение старца Севастиана, с нею батюшка Георгий не расставался как с величайшей реликвией. Этот образ был помещен отцом Василием в алтаре, где всякий раз напоминал о поездке к старцу и его благословении.

Только спустя годы, будучи уже настоятелем церкви в Хромтау, к Сретению Господню, дню своей священнической хиротонии, отец Василий решил исполнить завет старца. Он изготовил три листочка бумаги, где написал: «остаться в Казахстане», «поехать в Самару» и «поехать домой». Свернул он эти жребия и, положив на маленькую тарель, поставил на престол. Как ни странно, все три варианта, что он избрал, были ему равновелико близки. Казахстан – это его пастырская колыбель, он здесь духовно возрос, сделал священническую карьеру и жил довольно неплохо. Самара – это место, где он учился в семинарии, получил признание и был покорен успехами Православной Церкви в городе и регионе, здесь за время учебы у него появилось много друзей. Домой же его тянуло постоянно, Родина звала его по-матерински ласково, но сдерживало лишь то, что по слову Спасителя: «Несть пророк без чести, токмо во отечествие своем и в дому своем». По отпусте литургии он служил молебное пение и с замиранием сердца читал заключительную молитву. На возгласе «Твое бо есть» он, не глядя, протянул несмелую руку к своему жребию и со словами «ныне и присно» развернул листок. Там было – «поехать домой». «И во веки веков», – растерянно произнес отец Василий. Потом он немного помолчал, развел руками и уже уверенно молвил: «Аминь».

В стекло машины постучали, что вывело отца Василия из задумчивости. У окна стоял паромщик:

– Батюшка, думаешь заезжать-то? А то мы уже, тово, отчаливаем.

– Да-да. Спасибо, – встрепенулся священник и завел мотор. – Смотри-ко ты, чуть не остался!

Его машина въехала на переполненный паром. Отдали швартовы, взревели двигатели парома, и вода у кормы забурлила. Батюшка вышел из автомобиля и прошел на «бак». Вот так, как и нынче, в его жизни неожиданно свершались крутые повороты. Еще минуту назад он мирно предавался воспоминаниям, а сейчас навстречу вольному ветру плывет по водной глади к зеленому живописному другому берегу. Как тогда внезапно, никем не понятый, он оставил привычное место службы и уехал в Россию, так и сейчас спешно запрыгнул на паром. Не вполне осознав и сам всей необходимости этого переезда, он доверился всецело воле Божией и только ждал осуществления в своей судьбе предначертанного старцем, как сейчас ожидал причала на том берегу. Так было сейчас – так будет и всегда. Ныне и присно…