Семен Фридман ехал в своем «кадиллаке» под эстакадой сабвея по Брайтон Бич авеню. Как всегда в этот утренний час, движение здесь было плотным, машины ползли практически в одном левом ряду — правый крайний и средний заполонили грузовики, приехавшие с товаром для магазинов и легковушки нарушавших правила парковки покупателей, привлеченных дешевыми распродажами в здешних лавочках, примыкающих одна к другой на протяжении всей улицы, вернее улочки, — двухэтажной, сумеречной от широкого навеса подземки, пройти которую из конца в конец — пятнадцать-двадцать минут; улочки, подобных которой в Нью-Йорке великое множество по окраинам Бронкса, Куинса, да и того же Бруклина. Хотя, наверное, только здесь увидишь желтые флажки, трепещущие на ветру под эстакадой, флажки с надписью «Брайтон из бэк!» — то есть Брайтон вернулся, возвращен городу, воскрешен, и флажки возвещают истину: он, Фридман, ставший жителем русскоязычного еврейского гетто на Брайтоне в начале семидесятых, великолепно помнит заброшенные трущобы с выбитыми оконными стеклами, груды мусора, «цветную» шпану, обшарпанные квартирки в четырехэтажках грубой кирпичной кладки начала века, оплетенные крашенными битумом пожарными лестницами, с бельевыми веревками от стены к стене, где над пустынными внутренними двориками, отгороженными тюремного типа заборчиками из сетки с козырьками колючей проволоки сушилось исподнее негритянских семей…

Это уже потом лихая преступная Одесса, мудро выселенная с благословения милицейских властей, нагрянула сюда из Союза, обжилась и обстроилась, заселилась в пустующих домах и, окрепнув, погнала цветных прочь, в глубь Бруклина, отодвинув их, впрочем, не очень-то и далеко, до параллельной Брайтону Нептун-авеню, на задворки района, однако несомненно отвоевав всю его прибрежную часть. Ездили по Брайтону во времена битв загорелых одесситов и черных аборигенов ребятки на мотоциклах и прицельно били цепями «мэстных» на тротуарах, и те постепенно отступали перед беспримерной наглостью и напористостью пришельцев.

Редко мелькнет ныне на Брайтоне черный, не его это район, хотя давно уже стал Брайтон лоялен и от расизма далек. А уж кого вовсе не трогали — корейцев, все овощные лавки как были их, так их и остались, даже занюханный супермаркет «Met Food» на углу Оушен-Парк-Вей процветает, но корейцы, во-первых, еще те мафиози, а во-вторых, здорово в новых условиях обрусели, кроют матом, мешая его с английским, а русский воспринимают как должное при общении с покупателями. С кем поведешься…

Семен Фридман отпустил ногу с педали тормоза и тотчас пришпорил рвущийся вперед «кадиллак», продвинувшись в пробке едва ли на корпус машины. С лязгом и грохотом, осыпая тротуар оранжевой россыпью искр, притормозил наверху, на эстакаде поезд — то ли экспресс «Q», то ли тихоход «D», идущие в Манхэттен.

Сколько раз ездил Фридман этим маршрутом, сколько раз…

Вспомнилось: утренний морозец, пронизывающий февральский ветер с океана, собачье дерьмо на тротуарах, заплеванная лестница, ведущая на платформу, давка в старом, грязном вагоне — не теперешнем серебристом, с кондиционером… И — страх, разгоняющий утреннюю дремоту, — лишь бы не опоздать на работу, лишь бы… Сначала в магазин, где работал первые полгода продавцом рыбы, потом в порнокинотеатрик, в итоге разнесенный возбужденными зрителями из среды наркоманов, затем в «Лимузин-сервис»… Лишь бы не опоздать, отышачить за свой «полтинник», а вечером, без ног, — обратно в подземку, под низкие своды ее, поддерживаемые швеллером, грубо крашенным масляной краской. После — закупка жратвы, причем подешевле, чтобы сэкономить, почтовый ящик с устрашающей бесстрастными счетами за телефон, жилье, электричество… И — сон.

А перед сном — коротенькая мечта, покуда голова не утонула в подушке: устроиться бы на нормальную службу… Чтобы стабильная зарплата, страховки… Но что он может — эмигрант без языка, без профессии, корней и знакомств…

Боже, ну зачем уехал, за каким иллюзорным счастьем, для чего? Чтобы попасть в безжалостные челюсти поисков работы, нахождения ее — жалкой, грошовой — и полного ей служения, не дающего даже оглянуться вокруг?

Небоскребы Манхэттена, блеск витрин, мир изобилия, в котором нет только одного — слова «нет», — что это для него?

Фон. Привычный фон недоступного музея, где также нет таблички «РУКАМИ НЕ ТРОГАТЬ», но все-таки она есть, есть!

Неужели так было? Неужели когда-то, смотря на сверкающие «кадиллаки» и «линкольны», неспешно катящие из того же спального Бруклина в деловой Манхэттен, он подсчитывал, глядя на них из оконца поезда сабвея: бензин — пятерка, проезд через туннель — пятерка, а уж цена парковки за весь рабочий день — едва ли не то, что он за весь этот день зарабатывает…

Затем и сам он сидел за рулем всяких «линкольнов» с телевизорами, барами и даже банями, но толку? До «линкольнов» все равно добирался в вагоне подземки, а за бензин и толы платили хозяева машин…

У аптеки на углу Брайтона он свернул на Оушен-Парк-Вей и прибавил газку. Здесь движение было свободнее, широкая трасса стрелой уходила в сердце Нью-Йорка, к голубеющим в эту утреннюю пору коробкам небоскребов-близнецов центра международной торговли, отчетливо различимых даже из Бруклина.

Поправил заколку на галстуке с крупным, полтора карата, бриллиантом.

К подобным побрякушкам он относился брезгливо, но сегодня предстояла ответственная встреча с арабскими бизнесменами, а они-то побрякушкам внимание уделяют, и скромничать тут — значит проиграть первый раунд. Восток падок на внешние приметы, как богатый, так и нищий. А с мудрым Востоком Фридману попросту не доводилось встречаться. Жизнь его была иной. Собственно, она уже прожита, жизнь… От бедности — к богатству, от мечты об этом «кадиллаке», на котором он сегодня едет — лениво и привычно, до скептических раздумий: купить ли собственный вертолет? Чтобы летать на нем по выходным в казино Трампа «Тадж-Махал» в Атлантик-Сити, а на зимние каникулы куда-нибудь во Флориду… Нет, не стоит, пожалуй… Вертолет — либо прихоть зажравшихся пижонов, либо транспорт для облета горячих точек бизнеса, либо — инструмент в криминальных крупномасштабных операциях. Последними он, Фридман, занимается, но его стиль — не из голливудских сюжетов… Его стиль тих и благочестив — бумаги, переговоры, банковские операции, перекачка денег из Америки в Новую Зеландию, оттуда в Таиланд, затем обратно в Америку, куда они приходят уже как деньги иностранные, не облагаемые налогом…

Да и какой он преступник? Он бизнесмен. Да, когда-то приходилось мараться и с наркотиками, и с проституцией на том же Брайтоне, вскоре, правда, заглохшей, ибо морально устойчивые жены советских эмигрантов незамедлительно сообщали в полицию о гнездах разврата, оберегая собственные семейные гнездышки, да и наркотики еврейская община пропускала через себя, как вялый посредник, от случая к случаю, рвения в таком бизнесе не проявляя. И он, Семен Фридман, тоже не на этом делал свои деньги. Иные стези вывели его из-под гнета черного наемного труда в мир воистину неограниченных возможностей и беспечного бытия, превратившегося со временем в нескончаемую сытую, красивую игру, в которую уже можно и не играть, однако тогда будет попросту нечего делать… А игра же поначалу несла в себе изрядный риск, хотя без него преодолеть убогий застой эмигрантского существования было невозможно.

Начал Семен с контрабанды, выкупив на все свои сбережения и под громадный кредит похищенное с военной базы оружие, отправленное через знакомого пуэрториканца в какую-то из латиноамериканских республик. После занялся мошенничеством с бриллиантами, через подставных лиц предлагая покупателю настоящий камень, а в итоге всучая подделку… Далее пошло-поехало: заказы на партии оружия укрупнялись, наладились связи с Большой Мафией, откуда деньги поступали Фридману авансом, на полном доверии, появились свои судовладельцы, перекупщики и доставалы, а главное — организовался канал связи и контрабанды с Советским Союзом через Германию, где интересы Фридмана представлял родной дядя, постоянно проживающий в Дюссельдорфе. В Союзе же действовал брат Валера — парень не промах. От Валеры прибывали иконки, картины, камушки, валюта, изделия подлинного и лже-Фаберже.

Канал стабильно функционировал в течение трех лет, после чего наступила долгая пауза: в Союзе начались аресты многих исполнителей, методично рушились все цепи, и, казалось бы, наступил конец, однако, парадоксальным образом новый толчок бизнесу дала перестройка.

В суматохе возрастающих связей с Западом, тысяч сделок, появления свежеиспеченных дельцов, вылезших подобно комарам из личинок по весне, карательный аппарат, ранее четко, как паук на шевеление паутины, реагировавший на любое несанкционированное движение, растерялся, да и прибавилось ему хлопот, аппарату: политические партии, уличная преступность, всякие группировки, в том числе армейского толка, великолепно вооруженные и беспредельно агрессивные… Куда же уследить за железными ветеранами теневой экономики, зарабатывавшими миллионы еще в те времена, когда и не снились они новоявленным бизнесменам, даже и не подозревающим, как сейчас их «влегкую», с усмешечкой использует старая гвардия, к которой, в частности, принадлежали и Фридман-старший, благодаря эмиграции избежавший уголовного преследования, и Фридман-младший, в прошлом — выпускник Физтеха, отказник, а ныне — человек с разрешением на выезд на постоянное местожительство в США…

Младшего брата Фридман-старший ожидал обнять в зале аэропорта в самое ближайшее время. Ожидал с нетерпением.

Во-первых, был Валера единственным родным человеком: мать умерла давно, отец, не выдержав эмиграции, погиб здесь, в Нью-Йорке… Выбросился из окна. Странный был человек… Ходил в комитет ветеранов войны, организованный в общине на Брайтоне, неимоверно скучал о России, которой отдал десять лет в лагерях и пять на войне… Ругал, клял тамошние уже порядки и нравы, а все равно тосковал и… дотосковался. Вот и говори, что нет ностальгии у евреев. Может, внуки бы его спасли… Но детям старика на женщин не везло, все попадались не те, и очередной брак сменялся очередным разводом, что в Союзе, что в Америке, где, как Семен Фридман был уверен, нормальных баб и вовсе нет — либо лесбиянки, либо те, кто использует мужика для заколачивания себе денег, не более. А эмиграция, полагал он, для женщины все равно что тюрьма, извращающая все женское, стимулирующая все корыстное и бездуховное. Причем стимулирующая изощренно, планомерно, необратимо. С эмигрантками из России он даже не путался, их дорога известна: либо прозябание при прежнем муже, сумевшем более-менее встать на ноги, либо сближение с состоятельным американцем. Иное — крайне редко.

Итак, ехал Семен Фридман на своем «кадиллаке» на встречу с арабами. Цель встречи была проста. Брат Валера договорился в далеком Советском Союзе о продаже арабам через какое-то совместное предприятие множества ящиков из-под овощей. Тарной дощечки. Арабы официально выплачивали предприятию одну сумму, а сумму иную, дабы сделка состоялась, переводили на счет Семена. В чеке причина выплаты формулировалась как «коммерческая консультация». Таких операций за последнее время Семену довелось провести уйму. Валера зарабатывал там, в нищей стране, столько, сколько Семену не доводилось в самые удачные периоды в богатейшей Америке. Однако сколь долго продлится такое? В последнем письме брат сообщил, что заработанного ему хватит, чтобы жить на проценты, он честно оплатил все счета наперед, замену себе подготовил и вскоре выезжает. В сентябре Фридман-старший заказал ему билет: «Москва — Нью-Йорк», первый класс, «Люфтганза». Самый дорогой. Однако — на конец января. До января планировалось осуществить самую крупную контрабанду из Союза.

Операция «Бриллиантовая галактика» — так обозвал задуманное мероприятие Фридман-старший. И вся эта «галактика» покуда покоилась в Советском Союзе и переместиться западнее никоим образом не могла — однозначно безопасных путей для этого братья еще не нашли.

…Уловив, что движение по трассе, ведущей к Бруклинскому мосту, приемлемое и пробок не предвидится, Семен принял вправо. Проезд по Бруклинскому мосту в Манхэттен в отличие от подводного туннеля бесплатный, и пятерку на таком маршруте Фридман очевидно экономил.

«Эх, Брайтон-Бич… — подумал он с усмешкой над самим же собой. — Ты остался там, за спиной, старина Брайтон, мелочный и сварливый, обывательски-настороженный и разухабисто-опрометчивый… Да, ныне Семен Фридман — обитатель соседнего престижного Манхэттен-Бич, где два особняка с гаражами и лужайками, „мерседес“ и „кадиллак“, мебель восемнадцатого века… Но ты остался у меня в крови, Брайтон; остался твой рабский страх перед Большой Жизнью и Черным Днем, твоя плебейская разумность и расчетливость и весь я в твоем дерьме, и никогда мне от него не отмыться, ни в каких золотых ваннах…»