Эскалатор повлек его вниз, в гранитно-мраморные хоромы метрополитена, заполненные гулом электричек, хлопаньем пневматических дверей, шорохом людского водоворота, но привычная картина этого мертвенно сияющего подземелья внезапно затмила картина иная, выплывшая ненароком из памяти — волшебного склада пережитого, забвенного и незабвенного бытия, архива одного владельца.

И сейчас перед глазами его лежала тьма в прицеле ночного видения, окрашенная болотной ряской изумрудных проплешин и нитей, и была эта тьма ночной иракской пустыней, должной к утру превратиться в грязно-желтое песчаное море с застывшими барашками дюн с подчерненными краями и изредка вспыхивающими искрами кварцевой пыли. И стояли как рубки подводных лодок на дрейфе в этом иссохшем море огромные, иссеченные трещинами валуны, отполированные песчаными ветрами и впитавшие в себя за миллионы пронесшихся над ними лет столько солнца, что истекало оно из их раскаленного нутра через разрывы камня в полуденный зной зримым и ломким прозрачным маревом. Но сейчас в оптике прицела валуны выдавал лишь зеленый неровный абрис их силуэтов, похожий на призрачный мох.

Шел восьмой час его неподвижного пребывания в снайперской «лежке». Уже высох дневной и вечерний пот, коростой стянувший кожу, и ночной холод пустыни сжимал своими лапами дюну, в которую он зарылся подобно местной хитроумной ящерице, и с утонувшим во мраке миром его связывали только линзы прицела и слепой зрачок винтовки, направленный в сторону далекой грунтовой дороги.

Поначалу в учебном снайперском взводе ему казались мукой и два часа, проведенные в неподвижной засаде на открытой местности. Затем счет пошел на четыре, на восемь, на сутки, — одни, другие, и какими же смехотворно скоротечными и праздными казались эти первые учебные часы овладения начальными навыками долготерпения, умения расслаблять и напрягать мышцы, ничем не выдавая маскировку, дышать нужными порциями воздуха и легко подавлять позывы кожного зуда, кашля и чиха.

Эта была его вторая армия, американская, а из первой, российской, вспоминалось напутствие старшины, обучавших их, молодых солдат, поведению в дозоре:

«Хочется пукнуть, но пукнуть нельзя, услышат фашисты, погибнут друзья».

Надо бы попробовать перевести это сегодняшним сослуживцам, — повалятся с хохоту. Только рифмы бы подобрать…

Какая все-таки замечательная штука — память — эта удивительная машина времени, и как замечательно путешествовать в ней, замерев в бесконечной и нудной «лежке»!

И вот уже давняя зима, падающие на шинели снежинки, декабрьский упрямый морозец, неуверенный окрик ротного:

— Тише вы, дембели, люди спят!

Наверное, это был счастливейший день его жизни. Он помнил его отчетливо, до минуты.

Их подняли в пять утра, за час до побудки и ора дневального «Рота, подъем!». Оделись в парадные кители, заранее бережно сложенные на табуретах, умылись ледяной водой из-под латунных кранов в пропахшей табачным смрадом умывалке и вышли на плац в декабрьское утро, а вернее, — в стоявшую еще ночь. И в этой сине-черной темени, затопившей казарменные здания и приземистые хозяйственные пристройки, малиново горели сигнальные огни поджидавшего их кургузого старенького автобуса. Они забрались в его ледяное нутро, исподволь наполнявшееся душным теплом от прогревающегося движка и, не веря глазам, смотрели, как отдаляется и тонет в лиловой ночной туши здание сонной казармы. И вот оно исчезло, как тяжкий дурной сон, и потянулась внезапная рассветная полоса, выдавливая непроглядность горизонта, и они зачарованно глядели на эту ширящуюся полосу света, сулившую свободу, отдохновение и — будущее, казавшееся им, дембелям-десантникам, конечно же, ослепительно-счастливым, бесконечным и прекрасным. Перед ними расстилался рай. И предвкушение этого рая предстоящей жизни и свободы обрывало дыхание и радостной тревогой холодило нутро.

Затем был вокзал, поезд, а потом он вышел на родной станции «Метро Университет», вдохнул морозный спокойный воздух, пронизанный ленивыми снежинками, и поехал домой, к маме и папе.

Открылась дверь знакомой квартиры, захватило дух от восторга возвращения, и поплыли в глазах милые родные лица… Кололо небо морозное шампанское, серебряная зачерненная ложка черпала — сколько ты хочешь! — восхитительную гущу салата оливье с крабовым, в оранжевых подпалинах, рассыпчатым мясцом, доставались из духовки загоревшие в ее жару пирожки…

Ну, вот и прощайте два годика рабства, оброка в неволе, в муштре, бесконечных учениях, прыжках с парашютом, в бессонных дежурствах по роте, в казарменной выхолощенности жизни… Впрочем, стоит ли жалеть о такой закалке? Большой вопрос! И, может, прав был ротный, когда говорил, что эта закалка многим жизнь продлит. Да и со службой ему, Серегину, повезло, в полку он считался неким уникумом. Стрелком номер один. Еще в учебной роте, на первой неделе службы, при начальных упражнениях по стрельбе из автомата, без пауз выбил три «десятки» тремя же патронами, чем изумил взводного и комбата. Командиры потребовали повторения стрельбы, выдав ему уже пять патронов. И вновь — тот же результат, хотя автомат в руках он держал впервые. Школа стрельбы из «мелкашки», впрочем, за его плечами была, он занимался биатлоном, но вскоре, несмотря на достижения, забросил это увлечение, к тому же не испытывая никакой тяги к оружию. Однако талант стрелка в нем был заложен природой, и порой, стреляя вслепую, он словно органически ощущал единство пули и цели, безошибочно направляя ствол даже на едва угадываемую вдалеке мишень.

— Эй, Снайпер, где болтаешься? Тебя к командиру полка, шевели поршнями. — Дежурный по роте — рыжеволосый прыщавый верзила, оправил ремень с пристегнутым к нему штык-ножом, усмехнулся глумливо. — Начальство из дивизии прибыло, бухают в столовке, про тебя базарят… Полкан наш клянется, что ты в рубль железный из «калаша» с трехсот метров попадание устроишь, а комдив на спор свои золотые «котлы» на сук повесить готов… Лично слышал, падлой буду. В общем, везуха у тебя: попадешь в часики, от комдива — кнут, не попадешь — от полкана — розги…

Как в тумане, окруженный толпой подвыпивших возбужденных офицеров, он дошел до стрельбища, располагавшегося рядом с казармой, получил зеленый остроконечный патрон, утопил его в обойму и передернул куцый крючок затвора.

Он видел только черточку золотистого блеска от корпуса этих часов, подвешенных на покачивающейся от ветерка ветке, а циферблат, тяжесть механизма, торопящего свои шестеренки надлежащим им ходом, достраивал в воображении, привязывая подрагивающую на нити вещицу к колу прицела, ловя верхним его краем неразличимую сердцевину цели, уводя его вправо наперекор коварному ветерку, должному хоть и на чуть, но отклонить пулю… Но вот вертикаль прицела словно вросла в пространство, закаменели кисти и локти, вот блик позолоты часов утвердился в разрезе прицельной планки, и теперь — не прозевать мгновение выбора, наполняющее все твое существо пониманием его безошибочности…

Цевье в облезлом лаке покоилось в его ладони, локоть был крепко прижат к боку, запястье застыло, а тем временем какой-то потаенный участок его мозга решал комплексную задачу определения цели, оценки ее качений и прицеливания, что было даром свыше, подобно дару художника или поэта. Все его тело оцепенело. За исключением указательного пальца, который двинулся по твердой прямой, без смещения, плавно отходя назад, не нарушая положения автомата в руках. В воздух вылетел латунный пузырек стреляной гильзы, выброшенный стремительным затвором.

И пускай пуля еще воет в полете, а приклад не вдавился в плечо, но он уже знал: попал! Выиграл!

Нет, промазал… Не торкнулось под сердце органическое ощущение столкновения кусочка свинца с препятствием, — в вату, в никуда канул он…

Но золотая черточка внезапно скользнула вниз, — пропадая, утрачиваясь, уходя из пространства выстрела, исчезая бесповоротно, и тут-то полыхнула горячечная догадка: повезло, да как повезло!

Он промазал. Он взял чуть выше. Но он не промазал. И вспомнилась ненароком где-то и когда-то услышанная фраза:

Решение проблемы зачастую лежит вне плоскости проблемы…

И тут же ворвался в сознание растерянный мат комдива, ровный «ох» его офицерских прихвостней, мелькнула сбоку кривая, но и опасливая усмешка комполка, неподалеку же от него — колом вытянувшийся с безразличным лицом ротный…

— Извините, товарищ генерал, — обернулся он к командиру дивизии. — Мне было жалко ваших часов…

— Не понял, боец… — Багровела в степном просторе стрельбища начальственная одутловатая морда с досадливо скривленной щекой, блестели холодно и зорко уставившиеся на него глаза генерала.

— Часы, говорю, у вас хорошие, должны ходить и ходить…

В глазах напротив мелькнуло недоверчивое понимание.

А вдали уже мельтешила задница расторопного адъютанта, ринувшегося за драгоценным имуществом командира, и вскоре, утирая пот со лба околышем фуражки, тот протянул комдиву ладонь, и лежали на ней безмятежно тикающие часы… Нить-подвес, просунутая в замок ремешка, была оборвана на сантиметр.

Комдив, ухватив этот кончик нити, победно продемонстрировал часы притихшей офицерской ватаге. Затем обратился к комполка:

— Думаешь, ты спор выиграл? Не-е, он! — И ткнул пальцем в Серегина. — Ты у нас кто? — Снисходительно покосился на лычки. — Сержант? Уже сегодня — старший сержант, и — десять дней отпуска.

— И — «Отличник советской армии», — прибавил комполка, кивнув. — Внести в военный билет, — оглянулся на ротного.

— Как же ты… в нитку-то? — Внезапно опомнился комдив, глядя на осыпанного внезапными милостями сержантика в застиранном «хэбэ». — Это ж мистика, что за фокусы?

— Я просто… так умею стрелять.

— Ды-к… тебе в спортсмены надо… Ты же первым чемпионом стать способен!.. Твою мать, а?! Да тебя бы на поля Великой отечественной! — Усмехнулся. — Первым апреля с немцем бы закончили…

Знал бы советский генерал, что стоит перед ним будущий снайпер армии США, но до табачно-шпинатной американской униформы предстоит ему, Серегину, стоптать еще немало подметок на иных скользких и жестких стезях…

Но — стоп! Сейчас он за праздничным столом в стародавней советской Москве, и висит на спинке кухонного стула китель с сержантскими погонами, а в глазах — лицо мамы, а в голове — блаженный кавардак и — предчувствие новой замечательной жизни.

И все-таки он не выдержал: встал из-за стола, надел свитер, джинсы, курточку, поймал такси и поехал к Анне: не мог не увидеть ее сегодня, как ни старался удержать в себе свою вымученную отчужденность к ней: мол, была первая любовь, пусть и останется первой…

Они были ровесниками, и познакомились за три месяца до его забрития в армию. Он увидел ее в метро. Она уже выходила из вагона: высокая, ладная, русоволосая, с прозрачными, словно смеющимися глазами, а он стоял у противоположных дверей, понимая: еще миг, и она смешается с толпой, и надо ринуться следом, позабыв все дела, а иначе не будет ему покоя никогда. Но он словно прирос к полу вагону, не в силах двинуться, оправдывая себя блажью и суетностью такого порыва, но, когда двери уже начали смыкаться, тогда — в стремительном рывке через сомнения и леность, он протиснулся через тиски резиновых створок на перрон, и тут она обернулась, увидела его, а он произнес в растворенный в ее глазах мир:

— Я… в принципе… за вами…

— В каком-таком принципе?

— В самом главном!

Три месяца их била лихорадка неутолимой бесшабашной страсти. Они словно вросли друг в друга, не видя вокруг ничего. Но только серенький листок повестки из военкомата на его письменном столе лежал неотвратимым и беспощадным приговором будущей пропасти разлуки.

Следующий год едва ли не каждый день он писал ей, а она ему. И вдруг:

«Встречалась с одноклассниками. Был Сашка — помнишь, рассказывала о нем? Предложил мне бросить мой педагогический, перевестись на журналистику в университет. Сашка учится, но работает уже в газете, пусть внештатно. Такой молодец! Думаю, стоит попробовать.»

Ах, вот уже и Сашка-молодец!

Он перечитывал ее письмо, дрожа от ярости. Время близилось к отбою, рота строилась к вечерней поверке, и тут одногодок-сержант шепнул:

— День рождения сегодня, проставляюсь. Водяра и закусь в каптерке. Дневальный на стреме. Уложим роту, запремся и гуляем, понял?

— Мне не повредит, — усмехнулся он.

Проснулся по подъему. Голова гудела как монастырский колокол при набеге врага. Тошнота выворачивала нутро. И точило сознание какой-то жуткой ошибки, совершенной в пьяном забвении вчерашнего угара…

И только после завтрака, к которому не прикоснулся, спросил одного из вчерашних собутыльников:

— Как я? Не выступал особо?

— Не, ты у нас письма вчера писал… Подруге, мы так поняли.

— Какие письма?

— Писал — рвал, писал — рвал… Ты зря убиваешься, это — с каждым вторым… Как говорится, помни солдат: стоя на посту, ты охраняешь спокойный сон того парня, что дрыхнет с твой девушкой… Хорошо, у меня одни шалавы в истории, все с чистого листа начну…

— Так письма-то где?

— Черновики в сортире… А окончательный вариант ты в конверте дежурному отдал…

— Как?!

Сержант-собутыльник мрачно посмотрел на часы:

— Почта уже двадцать минут как того… Так что — жди реакции…

Ответ пришел через неделю. Тоненький конвертик и куцый листик бумаги. И одно лишь слово на нем: «Прощай».

Больше он ей не писал. И она ему тоже.

Автобус довез его до знакомой остановки. Он вошел в подъезд, позвонил в ее квартиру. Открыла она. Родная, нежная, милая… Он захлебнулся словами. И сказал — не раздумывая, как дышал:

— Я так ждал тебя…

— А как тебя ждала я…

— Осторожно, двери закрываются. Следующая станция «Чистые пруды». Серегин остановил взор на газете, деловито разворачиваемой пассажиром, сидящим напротив. Заголовки первой полосы интриговали:

«Ку-клукс-клан по ошибке провел агитацию среди афроамериканцев.»

«Женщина, умершая во время секса, ожила в гробу».

«В США приняли за новость убийство Франца-Фердинанда».

«Приставы принудительно установили унитаз жительнице Челябинска».

Интересно бы почитать… Впрочем, ему есть, чем отвлечься. Давай-ка, вновь оживай машина времени, крути свои волшебные несусветные шестеренки… Куда отправимся на сей раз? Обратно в ночную пустыню?

…Они появились у него со спины. Уж что-что, а этого никто не ожидал. Осведомитель доложил, что машина с террористами должна появиться на грунтовке ночью, хотя предварительный разведосмотр ими окрестностей не исключался, а потому три снайпера, отвечавшие каждый за свой сектор, были устроены на лежки заблаговременно. Сомнительный выигрыш цели выпал на сектор его, Олега. Однако никакой машины с дозором врага, которую ждали, не появилось: мимо, буквально в метре от него, со стороны пустыни, прошли шестеро мужчин в местной просторной одежде, в легких меховых безрукавках, но без оружия, налегке, хотя двигались настороженно, переговаривались шепотом, а один то и дело вглядывался в прибор ночного видения. Но где же тогда фугас, лопаты… Или это и есть разведгруппа? И в ней шесть человек, целая толпа? Странно…

Люди были поджары, стремительны в своих движениях, от них веяло уверенностью, коллективной слаженностью и способностью не раздумывая дать отпор. Они являли собою единую боевую машину, все части которой были притерты друг к другу, как часовой механизм. Но, в отличие от механизма, вывод из строя одной шестерни не означал его остановки: другие шестерни мгновенно бы взяли на себя утраченную функцию. И уже в закономерной неизбежности выстрела Олег осознал нутром выстраданное товарищество этих людей, их справедливую убежденность в своем деле и то, что, уничтожив их, возьмет на себя грех, неоправданный никакой войной и необходимостью выполнения приказа.

Да и за что ему было воевать? За доминирование США во всем мире? За интересы всякого рода корпораций? Здесь, на этой войне он оказался по случаю, а вернее, просто сбежал на войну от нехороших парней, способных свести с ним счеты, и теперь просто выжидал время, чтобы вернуться обратно с некоторой суммой сэкономленной зарплаты.

И чего ради вешать на себя груз смертоубийства?

Люди подошли к обочине, покопались в песке, извлекли из него лопаты, а после — некий увесистый предмет, обернутый в ткань. Он понял: это — заранее упрятанный здесь фугас, а перед ним — не разведгруппа, а саперы, приступающие к минированию дороги.

Вызвал «базу», шепотом доложил о появлении «гостей». Начальство чертыхнулось досадливо, осознав недостоверность вводной информации, а после прозвучал приказ: уничтожить противника, не дав не ему уйти в ночь.

«Да пошли вы…» — подумал он отстраненно, приникая бровью к резиновой чашке прицела.

Сухой щелчок бесшумного и беспламенного выстрела. Разверзлась лоскутами дубленая кожа безрукавки на плече одного из арабов, выскользнул из его рук фугас, тут же подхваченный двумя присевшими от внезапной тяжести напарниками, донесся гортанный болезненный вскрик. И тут же сметливые умы воинов уяснили таившуюся в темноте погибель, тут же, оставив на песке снаряд и, подхватив подранка, метнулись через дорогу, где валялись брошенные их соратниками лопаты. А соратники, петляя, уже скрывались в темени пустыни, но стрелять им вслед Олег не собирался, краем глаза узрев ослепительное око поисковой фары поднявшегося из-за далекой каменной гряды вертолета. В вертолете — снайпер, в распоряжении летчика — пулеметы, и если у летунов приказ по открытию огня на поражение, цена его, Олега, гуманизма — гневная выволочка за халтурное исполнение воинского долга. Хотя — кому он здесь чего должен?

В палаточный городок его привезли с рассветом. Операция закончилась благостно, как церковная месса: партизаны без боя покорились высадившейся из вертолета группе захвата. Олег сдал оружие и рацию дежурному, принял душ, выпил чай с сэндвичем и завалился в койку, уснув под мерное жужжание кондиционера. Уже погружаясь в сон, легонько усмехнулся, вспомнив незабвенную советскую казарму с ее прокуренным сортиром, вонью портянок и храпом сотни парней под одним потолком на узких железных лежбищах. А ведь вроде бы и ничего так было, вполне приемлемо…

И приснилась ему Аня. Сон был муторный, расплывчатый, тяжелый. Она плакала безысходно и горько, словно бы по нему, Серегину, а он пытался обнять ее, утешить, он был в уверенности, что вернулся обратно, что они снова вместе. Но образ ее ускользал, удалялся, а потом между ними заклубилась серая ватная стена, чей морок он безнадежно и отчаянно пытался раздвинуть, разорвать, и тут же проснулся, охваченный тоской и ощущением обидной потери.

Неужели он потерял ее? Ту, которую единственно любил и, что говорить, предал. А во имя чего? Пустых скитаний по миру в поисках неведомого счастья на чужих берегах? А то, настоящее счастье было рядом, а он и не замечал его. Будущая семья, дети, поденная служба ради этой семьи, однообразие работы и быта — вот что предлагалось ему, а хотелось иного: увидеть мир, вдоволь покуролесить, вкусить все пряности бытия… Что ж, так и вышло, наверное. А вот и расплата за пряности: одиночество, неизвестность будущего и пустота, пустота, пустота…

Возвратиться в Москву? А что там? Аня, наверное, вышла замуж, такие красавицы, умеющие любить и быть беззаветно преданными мужу, без внимания не остаются. Родители — те сами по себе… Тогда — куда? Или жизнь сама собой направит в новое русло судьбу непутевого стрелка Серегина, достаточно лишь устремиться к нему?

Из той, советской армии он прибыл в иную страну, по-прежнему именуемой советской империей, но уже стоявшую на пороге неминуемого краха. Никто не верил правителям, разброд и шатания охватили все общество, былые стереотипы карьер и образования виделись зыбкими и ничтожными, формула «купи-продай» стала лейтмотивом существования миллионов.

Родителей постигла нищета. Мать уволили с работы по сокращению штатов, зарплату отцу, работавшему в конструкторском бюро, не выплачивали месяцами, цены между тем росли каждодневно, и семью кормил Олег, устроившийся в кооператив, торговавший пиратской продукцией видеокассет с мутными копиями продукции Голливуда.

Заведовал лавочкой тучный подвижный пройдоха по имени Рома, еще во времена советской власти схлопотавший срок за подобного рода занятие, именуемое тогда «незаконным предпринимательством», и круг его подручных составляли старые знакомые — бывшие спекулянты и фарцовщики, также прошедшие многие правоохранительные инстанции — от милицейских до исправительно-колониальных. Олег, удачно обзаведшийся в армии водительскими правами, исполнял роль курьера по развозу заказчикам готовой продукции, для чего ему были выделены служебные потрепанные «Жигули».

Эта была абсолютно чуждая ему среда, отдающая криминальным стяжательским душком и потому, руководимый остерегающим инстинктом, он представился новому коллективу под вымышленной фамилией, благо, паспорта никто не спрашивал. Адрес жительства, однако, указал верный: в ту пору он арендовал однокомнатную квартиру, чей хозяин интересовался не личностью поселенца, а исключительно своевременной оплатой жилплощади.

Он снял эту квартиру, предполагая, что станет жить в ней с Аней, но с предложением переехать к нему тянул, неуверенный хоть в какой-либо определенности настоящего и будущего. К тому же, что он умел делать? Стрелять, водить машину, довольно складно переводить с английского на русский. Развивать эти навыки, превращая их в профессию, смысла, по его мнению, не имело.

Поэтому он просто выживал на территории огромного блошиного рынка, в который превратился его город — прежде — просторный, величавый и безмятежный. Эти давние приметы надежной устоявшейся жизни, наполнявшие пространство былой Москвы, истаивали каждодневно и неотвратимо, ибо один поток времени, зависший долгим спокойным циклоном, вытеснялся потоком иного времени, подчиняясь непреложному закону перемен.

Бойкий шеф Рома — приблатненный полуинтеллигент с незаконченным — из-за тюремного срока, высшим образованием, был манерен, кичлив и боек на язык. Фразы высокого штиля уживались в его речи с фрагментами отборной «фени»; дорогие, с иголочки костюмы — с драными носками и грязными ногтями; из двухнедельного пьянства он впадал в месячник трезвости и, осыпая подарками и комплиментами жену, не вылезал из апартаментов проституток. Он представлял ярчайшее воплощение принципа единства и борьбы противоположностей, объясняя свою суть происками зодиакального знака Близнецы, под которым родился.

По словам Ромы, он был вхож в сферы боссов организованной преступности, с некоторыми из которых познакомился в местах не столь отдаленных — а именно, в одной из уральских колоний. Местами же отдаленными, как им компетентно разъяснялось, являлись зоны Дальнего Востока, и таковая официальная классификация пенитенциарной географии определилась еще во времена царизма. Хвастливые его заявления о дружбе с некоторыми из лидеров криминальной Москвы сглаживали некоторую напряженность в коллективе, чьи члены небезосновательно опасались притязаний к ним крепнущего во всех сферах деловой активности рэкета, способного нагрянуть в процветающую лавочку в любой час и момент.

— Если чего — базары веду я! — утешал Рома коллег, покорно стоявших у стеллажей, где пара десятков моргающих цифрами и лампами видеомагнитофонов копировали очередной заокеанский шедевр гангстерских похождений. — Пусть только сунутся! Пойду к Росписи или к Бешеному, они им вмиг подотрут сопли!

И вот случилось так, что во время очередного — страстного и вдумчивого заверения Ромой собрания подчиненных в своем всесилии и непогрешимости, в арендуемый кооперативом подвал вошли неизвестные. Трое.

Внешность и повадки гостей мгновенно и без сомнений выдавали в них категорию граждан, определяемую словом «бандиты». И намерения этой категории столь же мгновенно и без сомнений были восприняты общим коллективным полем сознания трудового сотоварищества. Так воспринимают парнокопытные появление в своем загоне прокравшихся через лаз волков.

Бандиты вошли в лавочку по-хозяйски вальяжно, со скучной уверенностью — подобно тому, как подходит к облезлой машине мелкого обывателя дорожный блюститель порядка, брезгливо и покровительственно раздумывая о мизерности, но и неотвратимости мзды, должной перекочевать из тощего кошелька жертвы в карман жертву стерегущего; таким же печальным и умудренным взором смотрит джигит на блеющего у костра барашка, лежащего на боку с перевязанными ножками, и так же многоопытный и усталый хирург озирает распластанное под лампами тело очередного бедолаги…

— Платить будем? — без предисловий вопросил старший бандит, обращаясь к Роме — безошибочно определив, кто здесь главный, а также и то, что долгие предварительные разъяснения такому типажу как Рома, не требуются.

Рома ощутимо побледнел, затем покраснел, но, совладав с естественным волнением, довольно небрежно произнес, глядя поверх голов нежданных посетителей:

— Уже платим!

— Кому? — вновь вопросил старший: хлипкого сложения парень с тонким, словно заостренным стамеской носиком и глумливыми глазками с плавающей в них издевкой.

Двое кряжистых верзил в кожаных куртках помалкивали, оценивающе обозревая помещение подвала, заполненное источающей рабочий жар видеотехникой.

— Бешеному, слыхал о таком? — с дерзкой ноткой ответил Рома.

— Почему же нет? — спокойно отреагировал востроносый. — Звони ему, пусть приезжает, увидимся.

— А не в разных ли вы категориях, чтоб тебе ему «стрелы» забивать? — окончательно осмелел Рома и даже картинно уселся на угол стола, сложив на груди руки и сузив презрительно очи.

— Хорошо, мы не гордые, подъедем сами, — покладисто согласился собеседник. — Дай гудок, пусть «забивается» где удобно…

Поразмыслив, Рома снял трубку телефона. Набрал номер. Пальцы его заметно дрожали. И, как понял Олег, стоявший неподалеку от выхода, уже одетый и готовый выйти на очередной курьерский маршрут, толку от этого звонка не будет. Виделось это и в пониклости шефа, и в задумчивости, омрачившей его лицо, и в набряклости отяжелевших складок щек… Может быть, Рома действительно знал этого могущественного Бешеного и, вероятно, пару раз здоровался с ним за руку, но то, что состоял с ним в каких-либо деловых отношениях, — вряд ли, как уяснялось сейчас. И надеялся Рома на «авось» и свой артистический нахрап при вероятной встрече с вымогателями. Но, оказавшись в реалиях такой встречи, гадал лихорадочно, каким образом ему выйти сухим из воды. Кроме того, если знакомые Роме авторитетные жулики и посодействовали бы ему, то в экономическом плане их услуги означали бы равнозначную кабалу.

Злые и злом умудренные гости, судя по всему, понимали текущую ситуацию точно также, и понимание такого рода напряженно пронизало прокуренное тусклое пространство подвала обреченностью и безнадегой.

— В общем, так, — поразмыслив, изрек Рома, кладя трубку на рычаг телефона. — Никто не подходит, но сегодня я обязательно с ним свяжусь, а встречу назначим на завтра.

— Что же это за «крыша», которую в нужный момент не найдешь? — лениво удивился востроносый. — И неужели у авторитетного человека Бешеного нет секретаря и помощников? Что-то ты гонишь, друг, этот бизнес устроен не типа «налейте стакан за труды»…

— Ладно, я пойду, — сказал Олег, которому до разбирательств шефа никакого дела в свете ничтожности его собственной должности, не было.

— Ты постоишь и потерпишь, — даже не обернувшись в его сторону, проронил глава бандитов. — И когда я разрешу кому-либо отсюда выйти, тот выйдет.

Небрежная лапа одного из верзил зацепила Олега за отворот куртки и развернула спиной к стеллажам.

Но прежде чем был завершен этот унизительный жест, запястье верзилы было перехвачено, бывший десантник, следуя нехитрой механике отработанного приема, провел болевой на локоть и, когда противник невольно согнулся от боли, с силой подтолкнул его вперед.

Не меняя согбенной позы, парень влетел головой в чугунную батарею. И пока пытался, матерясь, приподняться, второй бандит сноровисто выхватил из-под полы пистолет, наведя его драчливому курьеру в лоб.

Не было ни эмоций, ни мыслей, ни смятения. Олег словно нехотя поднял руки, кончиками пальцев зацепил край кепки, равно как на учениях по рукопашному бою свой голубой берет, и через мгновение кепочка уже летела в физиономию держателя пистолета. Безусловный рефлекс, конечно же, сработал: глаза противника невольно зажмурились, и потекла главная секунда поединка, в течение которой левая рука Олега отодвинула кисть с оружием в сторону, а кулак правой влепился в переносицу — плоскую и уже неоднократно перебитую. Пистолет брякнулся на пол, верзила, схватившись за лицо, взвыл с нутряной ослепленной ненавистью, невольно присев от боли, но оружие уже перешло в руки победителя. Щелкнул затвор, выбросив имевшийся в стволе патрон, отвелся назад курок, и напарник, неловко корячившийся возле батареи, с осторожностью замер, мигом уяснив, что «ТТ» товарища находится в руках умелых и твердых.

Востроносый, ничуть не утративший невозмутимости, с любопытством уставился на строптивого деятеля от коммерции. Пожевав губами, произнес:

— Глупо. Отважно, но глупо. Теперь все усугубилось. Впрочем, верни пушку, и начнем все сначала.

— Выходим из помещения, — произнес Олег первое, что пришло ему на ум. — Выходим очень быстро. Потому что стрелять я люблю и умею.

— Это что тут за «обморок»?.. — вытирая кровь, натекшую на лоб из разбитой о батарею головы, произнес, наконец-то выпрямляясь в полный рост, первый бандит.

Второй, еще не пришедший в себя, с залитым кровью подбородком, неуверенно поднимался с пола.

— Разберемся, — равнодушно пожал узенькими плечиками востроносый. Был он одет в кашемировое пальто с зауженной талией, подбородок его подпирал узел шелкового пестрого платка, а легкие с иголочки мокасины отличала изысканность. — Пойдемте ребята. — Он кивнул подчиненным на дверь. — У нас много дел, в числе которых подготовка счета этой конторе. — У двери он обернулся на Олега. Посмотрел на ствол, провожавший своим настороженным зрачком зловещих посетителей. Улыбнувшись мягко, посоветовал: — Пистолетик храни бережно, он нам еще пригодится. Патрон вон на полу валяется, прибери. Нынче они не выпускаются, большой дефицит. А всем остальным — до встречи! — И, пошевелив шаловливо пальцами над головой, ретировался.

Рома и его окаменевшие от испуга компаньоны немо воззрились на Олега, изучавшего лежащий на ладони черный плоский пистолет.

— И на хрена ты устроил мордобой? — наконец изрек глава видеоподвала. — Ты представляешь, если они — из серьезной банды? Ты представляешь?! — Голос его звучал со слезливой истерикой.

— Они первые начали… — тупо произнес Олег.

— Он тебя всего-то за куртку лапнул, а ты его в батарею! — Рома уже откровенно возмущался. — А кому теперь отвечать? А?! А они серьезные братки, я сразу понял! Они точно под ворами ходят, если самому Феде Бешеному «стрелу» забивают, это не понты…

— Зато я чувствую, у тебя насчет дружбы с этим Федей — понты раскидистые, — зло сказал Олег.

— Ну, это мы посмотрим!.. — Рома нервно поперхнулся. Затем, обреченно махнув на Олега рукой, распахнул платяной шкаф и достал куртку. Спешно в нее облачаясь, пояснил подчиненным: — Еду к братве, будем решать вопрос. К семи вечера всем быть тут. Пушку, — обратился к Олегу, — сунь под стеллаж…

— Мне с ней уютнее, — буркнул тот.

— Ну, как знаешь…

— А если эти… заявятся? — вопросил один из компаньонов, не перестававший то и дело икать.

— Через час привезу крутых пацанов, — пообещал Рома. — Все будет в ажуре. Прорвемся как на танках, переживаний не надо. Пушку если чего вернем… Ну, отстегнем за перегибы… А может, и нет. Короче, ждите! — И, крутнувшись юлой своего пухленького тельца в дверном проеме, отбыл в неведомые криминальные инстанции.

Он действительно не обманул ожиданий, явившись через час с лишним в компании двух потертых субъектов со страшными физиономиями, достал из холодильника бутылку водки и свертки с офисной закусью.

Зазвенела посуда, и напряжение, до сих пор висевшее в воздухе, начало мало-помалу истаивать.

— Все решил, мы теперь ходим под пацанами, — кивал Рома на молчаливых типов, разливавших алкоголь по стаканам, — они разрулят…

— Завтра все порешаем, — умудрено кривил губы один из уголовных персонажей, закуривая неторопливо сигарету «Кент». — Пусть братаны приезжают, объясним, перетрем…

— Это — все вот! — тыкал Рома пальцем в Олега, смирно сидевшего углу и участия в трапезе не принимающего. — Нашелся, тоже… Робин Гуд прямо какой-то, слов нет…

Потертые вздыхали сочувственно, бросая на Олега осуждающие взоры.

Когда из офисного холодильника извлекли бутылку под номером два, внимание компании привлек настырный шум, донесшийся со двора, со стороны мутного подвального оконца. Шум нарастал, и вскоре в нем явственно ощутились его составляющие: многочисленный шелест шин, скрип тормозов, хлопанье дверей и грубые мужские голоса. Один из компаньонов-менеджеров, подвинув табурет к оконцу, с опаской вгляделся в зарешетчатое стекло с наслоениями никотина и пыли, а затем проворно с табурета спрыгнул, объявив трагически:

— Там целая кодла!

И тут же, едва не слетев с петель, подвальная дверь, сорванная чудовищной силой с магнитного замка, растворилась, и уверенный голос произнес:

— На выход, фраерочки, и без шуток! Через минуту бросаем гранату!

Видимо, несмотря на огромное превосходство в силе, противник помнил о конфискованном фраерочками «ТТ», и нести потери в личном составе не жаждал.

Потертые деловито переглянулись и первыми потянулись к выходу. Энтузиазма на их физиономиях не читалось, но профессиональный долг в данном случае предполагал вынужденную отвагу действий.

Выйдя во двор, Олег, лишь слухами питавшийся о всякого рода московских бандитских разборках, невольно обомлел: все пространство двора заполняли машины с зажженными фарами, и — человек пятьдесят крепких парней в спортивных костюмах и в кожаных куртках.

Потертые, терпеливо сопя, стояли смиренно возле вальяжного востроносого, о чем-то нехотя, и, как казалось, неуверенно с ним объясняясь. Рома и компания, растерявшие какую-либо уверенность, прислонились к стене дома, ибо ноги дельцов не держали.

Беседа «крыш» протекла мирно и скоро, после чего один из новоявленных защитников подошел к Роме, поведав веско и хмуро:

— Накосорезили вы тут, ребята… То на Бешеного поначалу кивали, то вдруг нас впрягли по-горячему… В общем, мы позже пришли, потому отъезжаем… Всем привет!

— Пушечку вернем? — Востроносый, окруженный полукольцом двухметровых телохранителей, приблизился к Олегу.

Тот, молча достав из кармана «ТТ», протянул его бандиту.

— Ну-с, — передав пистолет подручным, молвил тот, — теперь о делах. Пять тысяч зеленых американских рублей в месяц, — обратился к Роме. — Штраф за упорство: десятка. И еще по двушке за сопротивление вот этого кренделя… — Указал на Олега. — Каждому из пацанов. Кровь, даже малая, стоит денег.

— А я-то чего? — залепетал Рома. — Я ему чего, приказывал, что ли?

— Тоже верно, — последовал умудренный кивок. — Пусть платит виноватый.

Тут из толпы вышел парень, поставив перед Ромой алюминиевую канистру. Определенно с бензином.

— Если соглашение не достигнуто, — пояснил востроносый, — то сейчас мы опорожним эту тару в вашей лавочке. И кинем в окошечко спичку. Ваше слово, господа коммерсанты.

— Да, — хмуро изрек Рома.

— Ну, поехали, — хлопнул бандит по плечу Олега. — Остался мелкий вопрос. Этот вопрос — ты.

Страха не было, пустота и отрешенность. В машине никто не произнес ни слова, и Олег, стиснутый на заднем сиденье двумя крепкими тушами уголовников, тоже молчал, безразлично глядя на напряженный затылок водителя, подскакивающий на мелких рытвинах дороги.

Подкатили к какому-то ресторанчику, расположенному в дебрях спального района, прошли через массивную дверь с округлым верхом в полутемный пустой зал. У барной стойки сидели две крашеные девицы в юбках, более напоминающих состроченные по размеру тощих бедер шарфики. У девиц были напудренные до безжизненной белизны лица-маски и ало подведенные помадой губы. Интерес, сверкнувший в их глазах при появлении посетителей, тут же угас при идентификации вошедших в бар персонажей, и девицы вернулись к своим бокалам и к сигаретам, обменявшись невнятными, но явно разочарованными репликами.

Прошли в служебное помещение, более напоминавшее офис: столы с новомодными компьютерами, из-за которых в городе еженедельно убивали спекулянтов, висящий на кочерге кронштейна телевизор в углу, в другом углу — отчего-то свадебная икона в киоте… Впрочем, тут Олегу пришло на ум, что многие урки и лиходеи сентиментальны и богобоязненны.

Востроносый снял пальто, аккуратно повесил его на вешалку. Громилы стояли позади смиренного Олега.

— Ну, — сказал хозяин помещения, пригладив зачесанные назад жиденькие блондинистые волосы и устремив, вытянув шею, бесстрастное лицо с глумливыми бесцветными глазками на невольного гостя. — Давай-ка, дружок, знакомиться. Вообще… документики!

— В офисе оставил, — буркнул Олег. Бумажник с документами он действительно оставил в служебной машине под сиденьем.

Востроносый повел взором в сторону одного из громил, и тот, будто читая мысли шефа, скоренько и шустро Олега обыскал, вытащив из его кармана связку ключей: от офиса, «Жигулей» и от квартиры.

Ключи перекочевали к востроносому, а оттуда — в сейф, где Олег заметил несколько пухлых пачек дензнаков явно неотечественного происхождения.

— На самом деле мы — люди интеллигентные, — начал востроносый, усаживаясь в кресло за командным столом из красного тяжелого дерева на гнутых массивных ножках. — И понимающие. Свое хозяйство ты сегодня охранял отважно, принципиально, но храбрый враг тем и опасен… Так вот. У нас тоже существуют принципы. Нанес урон — плати. Ты — нанес. Урон озвучен. Теперь вопрос: когда разрешите получить, чтобы вас не огорчить?

Олег призадумался. Кооперативная двухкомнатная квартира в текущее время, в конце восьмидесятых, стоила десять тысяч рублей, компьютер — шестьдесят тысяч, видеомагнитофон — три тысячи, а доллар — пятерку. То есть, по сути, с него требовали оплату двух приличных домовладений.

— У меня нет таких денег, — сказал он.

— И это — ответ? — с сочувствием уточнил собеседник.

— Именно.

В тот же момент Олег получил удары сзади, от братков: в затылок, ребром ладони по руке, после последовала подсечка, он упал, уклоняясь от последующих пинков ногами, но тут шеф урезонил своих костоломов, кротко выдохнув:

— Хватит ему для разминки…

Серегин встряхнул головой, пытаясь встать. Попутно в памяти всплыл стишок, рожденный в годы зарождения российского коммерческого движения и сопутствующего таковому движению рэкета:

Уронили Мишку на пол,

Прострелили Мишке тапок.

Запихнули в попу веник.

Мишка должен много денег.

— Ну, если ничего нет, что ты выбьешь из меня кулаками и подошвами? — Еще сидя на полу, произнес он.

— Квартира у тебя имеется?

— Нет, снимаю… Я вообще недавно из армии…

— Ай-яй-яй, бедный мальчик… — Востроносый рассмеялся меленько, потом посерьезнел. — Значит, плохи твои дела. Отрежем тебе башку. И предъявим ее Роме. Чтобы лишний раз убедить его в серьезности нашего сотрудничества. Хотя… дам тебе шанс. Сейчас мы оттяпаем тебе пальчик. Я умею это делать одним движением: красиво и практически безболезненно. — Он полез в ящик письменного стола и достал оттуда нож с рукояткой, обернутой черной нитью. Форма и лезвие ножа напоминали японскую катану в миниатюре. Следом за ножом на стол легла деревянная дощечка, и на ней Олег не без содрогания заметил глубокие поперечные разрезы в коросте бурого цвета. — Итак, что говорит практика? — с удовольствием произнес палач, кончиком указательного пальца лаская отточенный край клинка. — Практика говорит, что после простой и короткой ампутации, мысли человека, стремящегося сохранить материальные предметы, неодухотворенные жизненной силой, эти мысли стремительно испаряются… А если золотую рыбку кладешь на сковородку, количество желаний увеличивается в десятки раз…

И тут же шею и руки Серегина перехватили крепкие пальцы мучителей, и мысли Олега в самом деле заметались, выкристаллизовываясь в спасительное, хотя и безумное решение…

— Стоп, — прохрипел он. — Есть вариант…

— Ну, — доброжелательно наклонился к нему востроносый, почесывая ножом подбородок с реденькой, пробившейся за день трудов неправедных, щетинкой.

— Приятель у меня… — сказал Олег, грубо отводя сгиб локтя, сжимавшего ему шею. — То же из ваших… Не знаю, под кем уж там ходит… В общем, неделю назад оставил у меня мешок стволов. Пять автоматов, семь пистолетов. В масле, тихие… Попросил сберечь, сказал, что неприятности у него, могут нагрянуть менты…

— И чего? — Раздался вопрос из-за спины.

— Нормальная компенсация, думаю…

— А где стволы?

— Приняли его менты. На следующий день, — сказал Олег зло и убежденно. — Ну, я прикинул: где это железо сохранить? Вдруг его прессовать станут, а он меня и сдаст, кто знает, как жизнь повернется?

— Это — да… — Востроносый отложил нож в сторону, кивнув сочувственно.

— В общем, знаю одно местечко… Пруд. Ну, поехал туда под вечер, все сбросил…

— Зачем же в пруд? Закопал бы…

— Ага… Лопату покупать, место выбирать… Чего им в иле будет?

— Где пруд?

— По Волоколамскому, потом налево… Там путаная дорога. Но я покажу, коли интерес есть…

Востроносый задумался. Тяжело, аж личико пакостное отвердело, на миг изжив гнусь своих глумливых черт. Затем спросил:

— А с приятелем как бортами будешь расходиться?

— Разойдемся, — сказал Олег. — На то и приятель.

— Смотри, мы свое получим, с долгом ты согласился, стволы сам выкатил, будут разборы — тебе разруливать, коли понятия знаешь…

— Представляю… В общем.

За спиной крякнул едкий смешок.

— Ну, хоть и ноябрь на дворе, а придется нырять, — донеслось резюме. — Причем — тебе.

— Лодка нужна и магнит, — сказал Олег. — Стволы по одному кидал, метров на двадцать от берега…

— Вот, кретин! — донеслась реплика, злобно дыхнувшая в затылок.

— Чего только в жизни не бывает, — то ли согласился, то ли погоревал востроносый. Встал из-за стола. — Ладно, я уехал, — повел взор на подтянувшихся подопечных. — Ты, — указал на сутулого парня, — добудь к завтрему плавсредство, канат и магнит…

— Магнит у меня в гараже есть, — отозвался тот. — Такой… к танку прилепится, на буксире тянуть можно. Чушка — килограмм в десять… Трос — не проблема, а лодку надувную у Шурки Косого возьму, он — рыбак…

— К батарее его пристегните в подсобке, — молвил востроносый, облачаясь в пальто и мыском ботинка стирая о палас бугорок прилипшей грязи. — Ведро на ночь вместо параши, воды кружку. Утром решим, как и что. Все! — И, привычным жестом покрутив растопыренный пятерней в воздухе, удалился.

Олега препроводили в подсобку. Затевать сопротивление троим жлобам, наверняка искушенным во многих потасовках, было попросту глупо: он дал пристегнуть себя наручником к водопроводной трубе, присел на пол, упершись затылком в стену. Болела рука, ныла голова, под горло подкатывало отчаяние, и он погрузился в тяжкие, безысходные размышления.

То, что он поведал изуверам, являло собой лишь плод его горячечной фантазии в желании спасти жизнь, находящуюся, как он понимал, под нешуточной угрозой.

Уголовщина в стране безнаказанно и уверенно процветала, и укорот ей никто не давал. Каждодневные убийства не успевали учитывать, не то, что раскрывать. Посему жить с оглядкой на торжество закона и уложения уголовного кодекса могли лишь люди наивные и в государственность верующие, а уж к ним Серегин себя причислить даже не пытался.

План, родившийся в его голове, был таков: приехать на берег знакомого пруда, недалеко от которого некогда располагалась дача тетки, заморочить мозги бандитам и, улучив момент, через кукурузное поле юркнуть в березовый лесок, затеряться там. После выбраться к дороге, поймать попутку и вернуться в Москву. Никаких других сколь-нибудь разумных вариантов избавления от плена ему не виделось.

Когда его охватила пыльная молчаливая темнота чужого враждебного помещения, он, прислонившись спиной к стене, погрузился в короткий зыбкий сон.

Утром отвели в туалет, дали стакан воды вместо завтрака, затем снова отвели в подсобку, где продержали до второй половины дня. После на пороге возник деловитый востроносый, поведав с ухмылкой:

— Ну, все готово. Едешь с пацанами за тем, что нам обсказал.

Его вывели на улицу. Свежий ветерок, ударивший в легкие, на миг опьянил его. Он осмотрелся. Перед ним стоял черный громоздкий джип — непомерная роскошь для поры конца восьмидесятых. Возле машины — трое громил с неприветливыми рожами, короткими стрижками. Двое одеты в кожаные куртки, третий — сутулый, с выпяченной челюстью и перекошенным узким ртом — в длинное шерстяное пальто и отменные, лоснящиеся от свежего крема, штиблеты.

— Снасть мы взяли, — сказал Серегину один из парней. — Магнит дивный, канат прочный, лодка в багажнике… Еще чего надо?

Серегин, мрачно мотнув головой, полез в машину. Сел на заднее сиденье. Компанию ему составил тип в пальто.

Джип взревел мощным мотором и поехал себе. Быстро пронеслась Москва, ближайшие пригороды, осенняя сухая дорога шуршала под широкими шинами.

Свернули на узкий проселок, тянувшийся вдоль старого хвойного леса, затем пошел разбитый стародавний асфальт, ведущий к клоповнику нищих дач, влетели в яму на очередной развилке, при этом от встряски у сутулого вывалилась вставная челюсть, и — полилась родная речь…

Однако вскоре в лобовом стекле увиделся, как откровение, заветный пруд. Берег его, загаженный навалами строительного мусора с обломками бетонных плит и сгнивших досок, упирался в край дороги, отгороженный от ее щербатого полотна жестяными лентами отбойной полосы.

Уже начинало темнеть, в далеких коробках домов городских окраин затлели желтые прорехи окон. Светлая полоса заката истаивала под давящей синью сумерек. Пруд, будто впаянный, неподвижно стоял вровень с берегами, обросшими высокой засохшей осокой, темный, как остывший чифир. А к перелеску через старую вырубку шагали молчаливым строем сварные опорные мачты электролинии, похожие на огромные инопланетные существа с раскинутыми руками, бредущие послушной вереницей за горизонт, как солдаты к линии фронта.

С трудом найдя проплешину на обочине дороги, выгрузили тюк с лодкой, насос и круглую тяжеленную шайбу магнита. Гангстеры переоделись в резиновые сапоги и брезентовые плащи с капюшонами. Из багажника также были извлечены удочки, дабы ввести в заблуждение стороннего наблюдателя ролью рыбачков-придурков, пытающих счастье на загаженном мертвом пруду в неурочное время.

— Будешь показывать, куда грести, — приказал Олегу один из бандитов, накачивая педалью насоса постепенно вздувающееся серой резиной походное плавсредство.

Серегин рассеянно кивнул, прикидывая шансы побега. Мерзавец, кутавшийся в пальто, не спускал с него настороженного взора, постоянно находясь за спиной, а рука его покоилась в кармане, оттянутом предметом, наверняка представляющим собой злой пистолет.

Дело было плохо. Иллюзии не соответствовали подвохам реальности.

Кукурузная плантация, в чьи спасительные дебри намеревался ринуться Серегин, увы, была аккуратно скошена, остатки промерзших серых початков валялись повсюду, как оставленные на поле боя снаряды, а бежать до березового облетевшего перелеска предстояло значительную дистанцию, без труда преодолеваемую пулей. Оставалось лишь ожидание страшной развязки. От бандитов несло ощутимой неприязнью и темными помыслами, и теперь, очутившись наедине с ними в вечерней глуши, он всецело уверился в том, что, хотя и подними они со дна несуществующие стволы, пощады ему все равно не будет.

Лодка между тем отчалила от берега, гребец потряс веслом, смахивая с него налипшую грязную тину, схожую с пропитанной нефтью ветошью, и крикнул Олегу:

— Ну, куда теперь, фраер?

— Вперед и — забирай чуть левее, — отозвался тот. Затем, обернувшись к своему стражу, сказал: — К берегу давай подойдем, оттуда кидал, сориентироваться будет проще.

Тот сумрачно кивнул.

Приблизились к воде, глядя как «рыбачки», установив по бортам удочки, разматывают канат с привязанным к нему магнитом. Серегин прикидывал шансы: резко обернуться, сбить конвоира с ног, оглушить… Нет, подонок держал выверенную дистанцию и был, чувствовалось, начеку, ожидая от пленника любой пакости.

— Ну, здесь кидаем? — донеслось с лодки.

— Давай! — согласился Серегин.

Магнит ушел под воду. Дождавшись его упокоения на дне, уловщики потянули канат. Вынырнувшая из воды чушка напоминала странного ежа. Приглядевшись, Олег понял, что она густо облеплена осклизлыми проржавевшими гильзами.

— Ты чего, и гильзы сюда бросал? — донесся вопрос.

Серегин, немало пораженный внезапной находкой, сподобился на сдержанный кивок.

Магнит, очищенный от хлама, вновь скрылся под водой, и новый сюрприз не заставил себя ждать: из воды был извлечен целехонький ружейный ствол без приклада. Судя по всему, пруд по невероятному стечению обстоятельств и в самом деле являлся хранилищем неведомых криминальных тайн.

— Твой? — демонстрируя ствол, вопросил один из рыбаков-бандитов, и Олег снова кивнул.

— А автоматы где?

— Ты кидай, кидай… — небрежно произнес Серегин, искоса наблюдая за утратившим бдительность сутулым стражем, заинтересованно вытянувшим шею в направлении лодки и сопящим прямо в ухо Олегу.

Он уже приготовился обернуться и нанести удар бандиту кулаком в лицо, но тут магнит вновь вознесся над плоскостью воды, и Серегин оцепенел: на металлической подошве плотно укрепились две ребристые округлые гранаты…

— Во, сюрприз! — воскликнули в лодке.

— Осторожно, пацаны! — воскликнул сутулый, выступая вперед Олега и предупредительно махая рукой.

— Знаем, не бзди! — последовал снисходительный ответ, затем Олег увидел пальцы, уцепившиеся в одну из гранат в попытке оторвать ее от притяжения стальной плоскости, а в следующий миг в этих пальцах словно чиркнула спичка, тут же разросшись бледно-желтым пятном, и Серегин, столь же мгновенно уяснив природу этого всплеска света, повалился на землю. Грохота он не услышал, но ему показалось, что вокруг него взорвалась вселенная. Все заполонил ослепительно красный цвет, в нос ударил запах дыма и пороха, свистящая упругая волна пронеслась над головой.

Сквозь оглохшее сознание до него пробился тонкий болезненный ор сутулого. Тот стоял на карачках, пытаясь привстать с земли. Из кармана пальто, с распластанными по земле полами, торчала рифленая рукоятка пистолета. Он был похож на подбитую дробью ворону.

Очумевший Серегин, поднявшись на негнущихся ногах, взял сутулого за шиворот, потянул к обочине. Соскальзывая подметками штиблет на глине, тот медленно, скособочившись, привстал. Пальто его зияло рваными прорехами от ударивших в грудь осколков, по столь же драным, измазанным землей брюкам, обильно текла кровь.

— Спаси! — просипел сутулый. — В больничку меня… — И Олег, машинально подхватив его сползающее на землю тело под талию, другой рукой изъял из кармана пистолет, сунув к себе за пояс. Впрочем, таковую мимолетную, в рабочем порядке, конфискацию служебного оружия сутулый отстраненно проигнорировал.

Серегин обернулся в сторону пруда. Из его черной безмятежной глади выступал лишь нос лодки. Да! — не все то лебедь, что над водой торчит… Следов «рыбачков» не обнаружилось, они словно растворились среди безмолвия поникшего камыша и стоячей воды.

Он с трудом доволок до машины тяжеленного, как бревно, бандита, из которого хлестала кровь, будто из садовой лейки, уместил его на заднее сиденье и, не мешкая, тронулся в сторону города.

У первой попавшейся на дороге больницы свернул к приемному отделению, выволок стонущего доходягу, прислонив спиной к пандусу и, не дожидаясь появления нежелательных свидетелей, поехал дальше.

Подрулив к знакомому бару, осмотрелся. Найдя в вещевом ящике салфетки, протер руки, счистил пятно крови с рукава куртки, и прошел в дверь, цепко оглядев полутемное пространство. Те же девицы за стойкой, две молодые пары за столами. Одна из девиц, подняв на него глаза, сказала игриво:

— Куда спешите? Составьте компанию, не пожалеете!

— Вы такая фешенебельная, что мне нерентабельно… — буркнул Олег,

приветственно махнув рукой бармену, направляясь к боковой служебной двери.

А вот и логово востроносого… Достав из-за пояса пистолет, оттянул затворную раму, узрев маслянистую латунь гильзы. Патрон был в стволе. И, судя по всему, еще час назад предназначался именно для него.

К огромному облегчению Олега, востроносый пребывал в рабочем одиночестве, озабоченный изучением каких-то бумаг. Перед ним стоял чай в мельхиоровом подстаканнике, в пепельнице дымилась длинная тонкая сигарета.

Подняв глаза на вошедшего, деловой человек застыл с вытянутым лицом. После, пожевав губами, спросил бескислородно:

— Что за явление?

Серегин наставил ему в лоб безжалостное немое дуло. Процедил:

— Верни ключи, сука.

— Сейчас, сейчас… — Востроносый, чье лицо побледнело некими слоями, где серый цвет соседствовал с белизной рафинада, будто слоеный торт, крутнулся косой юлой в кресле, потерянно поводил руками над столом жестами медиума и, обнаружив наконец, заветный ключ от сейфа под бумагами, привстал, сделав нетвердый шаг к металлическому ящику.

— Открывай, мразь!

— Чего случилось-то? — Бормотал востроносый в изумлении, отпирая дверцу.

Олег молчал, глядя на его хлипкую, как у подростка, шею и беззащитный затылок с прилипшими к нему редкими вспотевшими волосиками. Взвесив пистолет на раскрытой ладони, словно булыжник, коротко размахнулся и влепил литье масляной оружейной стали в голову врага, гуманно подгадав удар чуть выше виска. Впрочем, не столько гуманно, сколько расчетливо, — сидеть за убийство выродка не хотелось…

Хрюкнув утробно и коротко, мучитель завалился недвижным кулем на уютный войлок паласа. Серегин распахнул дверцу сейфа, сразу же увидев свои ключи, лежащие поверх перетянутых резинками пачками долларов. Наручных часов, конфискованных бандитами — незамысловатых, с потертым ремешком, доставшихся еще от отца, в сейфе не нашел, а потому позаимствовал тонкий золотой «Брегет» с запястья поверженного противника. Взяв со стола сумочку утратившего сознание главаря, он, рассмотрев в ней бумажник, засунул поверх него деньги и, с трудом застегнув распухшее галантерейное изделие на замок, вышел в помещение бара.

— Ночью дождя не обещали? — деловито спросил у покосившихся на него проституток.

— А хер его знает, — произнес нежный девичий голос.

Деловито и скупо кивнув человеку с бабочкой за стойкой, распахнул дверь, ведущую на улицу.

Доехав до места парковки своих «Жигулей», открыл их, сунул руку под переднее сиденье, с облегчением обнаружив под ним портмоне с документами, а затем, подойдя к полуподвальному оконцу, заглянул в щель между шторами. В шарашке кипела знакомая жизнь. Моргали лампочками видеомагнитофоны, за командным столом восседал озабоченный Рома, вертя в руках какую-то видеокассету, соратники рылись в картонных коробках, сортируя товар. Возврата сюда Серегину отныне не было. Он хладнокровно взглянул на свои новые часы. Достойная замена… И спешащая по кругу золотая стрелка советовала ему хлопотливым примером своего движения поторопиться…

Перевоз вещей со съемной квартиры в спасительные родительские пенаты занял не более часа. Джип он отогнал в центр города, бросив в переулке и мстительно выкинув ключи от него в кусты.

Вышел на Тверскую улицу, еще носившую имя пролетарского писателя Горького, едва ли востребованного в отринувших коммунистические идеи массах. Вдоль улицы тянулись бесконечные лотки с их подобиями. Торговали, разложив разномастное барахло на табуретах, перевернутых ведрах, попросту на подстеленном на асфальт картоне. Фонари едва тлели, власти экономили электричество, и во мгле у импровизированных прилавков во множестве горели свечи.

И это — бывшая имперская улица, ведущая к сакральному Кремлю?!.

Во всей представившейся его глазам картине сквозила такая убогость и обреченность, что ему остро захотелось уехать отсюда навсегда. Нищета, бандиты, продажность недальновидных болтливых политиков… И с этим — прозябать?

Он тряхнул головой.

Теперь предстояло навестить Аню, поведав ей о случившемся, а после — искать новую работу. Впрочем, с ее поисками можно было и повременить. Денег на хлеб насущный теперь у него имелось предостаточно.