ИГОРЬ ВОЛОДИН
«С моим везением мне бы сейчас домиком в Монте-Карло», — размышлял я, мало что понимая в сути случившегося и глядя, как Тофика и компанию укладывают сноровистые ребята разбитыми мордами в снег.
Сторож, стягивающий с себя доху, поглядел на меня оценивающе, затем, усмехнувшись, процедил:
— Вылезти-то сам сможешь?
Я, отчаянно мыча через залепленные лентой губы, заерзал на сиденье, что закончилось падением на смерзшийся грязный снег.
Сторож, не очень-то торопясь, оказал мне первую помощь, освободив от наручников неудобно сведенные за спиной руки и сдернув с немых уст моих проклятую липучку с частью суточной щетины.
После провел меня в вонючую теплую сторожку, где накопился истинный сторож, пугливо воззрившийся на нас, и пегая замызганная дворняга, мирно спавшая под лавкой рядом с жирным, удовлетворенно жмурившимся котом.
— Ну, привет, — сказал мне, протянув руку, мой освободитель. — Пора знакомиться, Сергей меня зовут, значит…
— А…
— А тебя — Игорь, знаю. — Он взглянул в окно, где виднелась милицейская машина, куда без особых церемоний впихивали кавказских группировщиков. — Вот, — продолжил, обернувшись ко мне, — значит, друзей твоих сейчас доставят по назначению, вменят им статейку за незаконное ношение оружия, если ты, конечно, не заявишь дополнительно о претензиях… — Качнул усмешливо головой. — Но ты не заявишь, тем более — понимаешь: сейчас другие проблемы надо решать, так?
Я кивнул.
— Ну, а эти орлы через месячишко, которого у тебя, кстати, нет, уже снова на свободе разгуливать будут…
— Если уже не сегодня, — вставил я.
— Абсолютно верно. — Собеседник стряхнул с себя валенки, потянувшись за стоявшими в углу подстоптанными ботиночками. — Поэтому, Игорь, так: заводи свой «Мерседес», они его, кстати, вечером хотели забрать, полагая — справедливо, между прочим, полагая! — что тебе он больше не пригодится. И… поехали, пожалуй. По дороге объяснимся.
Пока машина разогревалась, я укомплектован багажник необходимыми аксессуарами, понимая, что вряд ли в ближайшее время навещу свой металлический бокс на стоянке. После, уже в качестве вольного водителя, вновь оказался у шлагбаума, где меля дожидался спаситель-незнакомец.
— Ко мне домой? — спросил я.
— Давай к тебе… — безразлично согласился он. Сторож в дохе приподнял над нами полосатую трубу.
Вскоре мы втроем — папа, Сергей и я, сидели на кухне, пили чай и обсуждали безрадостный текущий момент;
— Значит, по порядку, — говорил Сергея. — На органы вы не молитесь, тут имеет место лично моя инициатива. Продиктованная определенными соображениями, скажем так. Тебя, Игорек, подставили, конечно, а после сегодняшнего эпизода на стоянке могу твердо гарантировать, что ты в наиподлейшие стукачи определен, а посему — пора сдергивать… Надеяться тебе на мою помощь уже нельзя, я с сегодняшнего дня и часа — отставник. Более того, находящийся в бетах. — Добавил неохотно: — Свои заморочки…
— Хорошая у нас компашка! — крякнул папаня.
— Теперь вот что еще, — продолжил опальный чекист. — Денег я ни с кого никогда не брал, посему трудные и голодные мне бега предстоят и — вот вопрос могу ли рассчитывать на материальное вознаграждение? За известный тебе эпизод?
— Да без… — сказал я.
— По-моему, я прав, — продолжил он. — Кстати. Знаешь, какое уведомление после исполнения смертного приговора ближайшим родственникам убиенного отсылают?
— Ну?
— «Убыл по назначению согласно приговору». Вот точно такое же сегодня насчет тебя пришло бы к заинтересованным лицам.
— А где бегать-то собираешься? — спросил папаня гостя.
— Да есть, в общем-то, места…
— А может, в нашем коллективе отсидишься?
— Это где? На вашей даче над Скопином?
Отец рассмеялся, отмахнувшись.
— Дача! Дом деревенский, сдуру купленный! Уже три года там не показывались! У нас поближе норка есть.
— Натуральный замок, — сказал я. — Едем? А, всезнайка?
— А едем! — последовал ответ с ноткой бесшабашности. — Только домой загляну, соберу рюкзачок. Завтра ко мне уже арендаторы вселяются. Дай ключи от машины, кстати. Проверяться придется. И вообще, — добавил он глубокомысленно, — мне сегодня на «Мерседесе» очень даже полезно будет прокатиться, дорогие товарищи. По несчастью.
— На рынок еще заглянуть требуется, — заметил папаня, одеваясь. — У Вовки в холодильнике если и есть что, так это четыре килограмма чистого холода, не поврежденного запахом пищи.
— Да и сухенького бы я сегодня выпил, — сказал я. — Стаканчик-другой.
— А я бы лучше чего-нибудь мокренького, — отозвался чекист, взирая задумчиво в глубины своего рваного, но явно не от изобилия денег, бумажника.
— Не беспокойтесь, — сказал я ему, — мы угощаем. А с иными меркантильными вопросами разберемся завтра. В банке. Кстати, назовите сумму.
— Человеческая жизнь бесценна, — заметил чекист.
— Значит, я разорен.
— Не переживай, разберемся.
Забив машину жратвой и выпивкой, уже под вечер мы прибыли в студеную тишину подмосковных Люберец, остановив «Мерседес» у высокого забора, обгораживающего землевладение брата Вовы.
Братец уже в течение десяти лет выстраивал и благоустраивал свое загородное поместье, в самом деле напоминавшее замок своей внешней облицовкой из природного камня, массивными входными дверьми, декоративными башенками по углам строения и бастионом, на который буквально напрашивался какой-нибудь горделивый стяг.
Это место мне было знакомо с детства. Я любил приезжать сюда — особенно летом, к прозрачной воде карьеров и обступавшему их лесу, ныне, правда, больше похожему на парк. Я же помнил его другим, еще настоящим — с грибами и земляникой, что только отодвинулся перед новостройками, но еще не утратил своего изначального естества, не превратился в оазис очерченного пятна «зеленой зоны» — поглотителя индустриальных дымов и усталого дыхания горожан.
Я нажал на кнопку звонка, прислушиваясь не без опаски, не раздастся ли за забором учащенное собачье дыхание — участок охранял мохнатый и здоровенный как медведь кавказец, который пуще сосисок и говядины предпочитал отведать человечьего мяса, проявляя в этом своем стремлении такое хитроумие и изобретательность, что Вова, горюя, как-то заметил, что вполне мог бы податься в товароведы, ибо, заимев пса, узнал все оптовые и розничные цены на плащи, куртки, дубленки и прочую верхнюю и нижнюю одежду, предназначенную для обоих полов.
— Кого принесло? — донесся голос грубого Вовы, и глухая калитка, предусмотрительно придерживаемая моими усилиями, растворилась на необходимую для общения щель, в которую я сообщил братцу о прибытии его дальних, однако, надеюсь, любимых родственников. Хотя в первую очередь я справился о местонахождении лютого пса.
— В клетке сидит, — успокоил меня Вова. — Вчера, сволочь, последнюю цепь порвал.
Я загнал «Мерседес» во двор, и мы принялись разгружать багажник, почтительно глядя на лохматого людоеда, грызшего, истекая пузырящейся на клыках слюной, мешавшую ему добраться до нас сетку вольера. В глазах собаки горели демонические голубые огоньки.
Когда я закрывал за собой дверь дома, пес, схватив в свою крокодилью пасть валявшийся на полу вольера рукав от телогрейки, «щерившись, замотал головой, утробно рыча, словно демонстрировал мне все прелести близкого с ним контакта.
Я тщательно запер внутренний засов двери, ведущей в дом. При всем своем сегодняшнем везении в неприятных приключениях, в дополнительных испытаниях судьбы я не нуждался.
— Ну молодцы, ну потрафили! — выговаривал тем временем Вова, взвешивая на широкой ладони тяжелый пакет с розовой шашлычной мякотью. — Ща заделаем деликатес! Прямо в камине!
Мы спустились в подвал, также облицованный камнем, где располагался бар со стойкой, кожаные кресла и камин, сработанный местными печниками-искусниками.
Вова чиркнул спичкой, осторожно прикрывая огонек согнутой ладонью другой руки, поднес его к сухим ломким ветвям, сложенным в закопченном кирпичном зеве.
Дерево потихоньку занялось, огонь разбегался в ворохе сучьев, сливаясь своими синими и золотистыми язычками и наконец затрещал победно, взвив частую россыпь искр.
Сухим и душистым теплом сгорающей ольхи потянуло по подвалу.
Я взглянул на Сергея, прочитав в его глазах ту же, наверное, мысль, что пришла и мне: сидеть бы, мол, тебе, парень, сейчас в ином подвале, а если бы и развели в нем огонь, то в роли шашлыка… Ну и так далее.
Над столом, отличавшимся обилием закуски, сошлись, звякнув гранеными боками, стаканчики.
После я поведал братцу историю злоключений.
— Просим, короче, политического убежища, — вывел резюме.
— Да по мне, хоть всю жизнь тут перебивайтесь, — сказал Владимир, поддевая вилкой сопливый маринованный гриб. — Я сейчас без работы, могу выполнять роль сторожа-кинолога…
— Опять уволили? — вздохнул папаня, хорошо знавший характер шалопута-племянничка — свободолюбивый, независимый, несгибаемый ничьей начальственной волей, а потому редко позволяющий задерживаться сколь-нибудь ощутимо долго на той или иной службе.
— Да, освободили вот… от обязанностей.
— А ты их исполнял?
— Не надо, дядя, я старался…
— А кишка твоя как? Шипит, небось, ледащая?
Папаня, следующий вульгарному определению образа, „кишкой“ именовал супругу Володьки — бывшую фотомодель, длинную и тощую блондинку, иначе, в великосветском понятии, высокую и изящную. Жена Вовы отличалась нравом капризным и непредсказуемым, взбалмошность ее и претенциозность не знали границ, однако пофигист и грубиян братец управлялся с ней запросто, воспринимая женские истерики и колкости на уровне ультразвуковых частот.
Одним из характерных диалогов в общении между супругами был, к примеру такой:
„Владимир, ты ведь уже пил…“
„Угу“.
„Владимир, ты ведь уже курил…“
„Владимир, ты ведь уже жил!“ — следовал равнодушный ответ от объекта нападок.
— Кишка шипит, это ее работа, — говорил Вова папе невозмутимо. — Часть супружеского долга. Но здесь она не возникает, боится пса.
В дверь поскреблись.
— О, прибыл мой друг! — сказал Володя. — Входи, располагайся. В подвал вошел, деловито осматриваясь по сторонам, здоровенный рогатый козел.
Козла, вернее, козленка три года назад Вовке подарил по пьянке его приятель сириец Азиз, убедив, что это — особь женского пола, способная каждодневно давать целебное молоко, легко снимающее похмельные недомогания, и новый постоялец был прописан в вольере со свирепым кавказцем, любовно выпестовавшим псевдокозу, оказавшуюся при дальнейшем разочарованном рассмотрении гнусным рогатым самцом.
Козла Вова назвал Николаем Азизовичем, присвоив ему отчество дарителя, отчего приятель сильно на Вову надулся и не разговаривал с ним едва ли не полгода.
Николай Азизович считал дом своей собственностью, вел себя вызывающе, прекрасно понимая обращенные к нему ругательные слова, незамедлительно на них реагировал, принимаясь активно бодаться, а чуть что — прятался за защитника-пса, с кем с недавних пор имел какие-то отвратительные сексуальные отношения, глядя на которые фотомодель плевалась, а циничный Вова, заходясь, ржал.
К изумлению чекиста, козел, осмотревшись в помещении, неторопливо уселся на стул, указав братцу вытянутым копытом на водку.
— Вот, черт! — крякнул папаня.
Козел, укоризненно на него посмотрев, потянулся к протянутому Вовой стакану с водкой и, лихо запрокинув назад рогатую башку, привычно поглотил поднесенный к его спутанной бороде алкоголь.
— Цирк! — заметил Сергей.
Козел снова выразительно поглядел на бутылку.
— Все, корефан, отвали, — сказал Вова, протягивая нашему косматому собутыльнику пару сигарет, которые тот в качестве закуски с удовольствием стрескал. Пояснил нам: — Много дашь, с утра изведет… Неси ему опохмел, и все тут!
— Опохмеляется?! — недоверчиво вопросил чекист.
— А как же! Пиво, ликерчик… Летом тут пляж, так он как порядочный — поплавает, потом обсушится и — пошел по компаниям выпрашивать… Вечером нажрется в умат, копыта подкосятся, я его на телегу, пса впрягу, и только так домой доставляем. А с пляжа его калачом не заманишь. Рога выставит — не подойди! Все понимает, зараза! „Сидеть“, „рядом“, „фас“… — Услышав последнее слово, козел обвел нас настороженным взором, в котором угадывалась отчетливая готовность к агрессии.
— Ты это… потише, — опасливо глянув на парнокопытного пьяницу, сказал папаня. — Осторожнее в выражениях.
— Чем заниматься-то собираешься? — спросил я Володю.
— „Челноком“, — почесав волосатое пузо, ответил он. — А чего остается? С деньгами, правда, засада… Одолжишь?
— Ты ж говорил, что „челнок“ — дело тухлое…
— Неблагородный труд, — согласился братец, насаживая на шампур постное свиное мят. — Как вспомню… Приехал я в эти Арабские Эмираты, из аэропорта прямо в автобус, из автобуса — в отель, везде вроде кондиционеры, а может, спьяну с корешами окружающую среду правильно не восприняли… Ну, утром, значит, звонок: не желаете ли на пляж? Ну, давай! Влезли в автобус, погнали. Абрек за рулем спрашивает: вам какой пляж нужен? Платный, бесплатный? А платный у них — комплекс на берегу океана. Бар, бассейн, кондиционер, естественно… Но — платный же! Не, говорим, вези нас на халява-бич! Ну, привез. Все интеллигентно: грибки, соломой крытые, душ гнутой трубой торчит среди песка. Абрек спрашивает: когда за вами обратно? Мы подумали… Давай, говорим, часа через три. Он так плечами пожал, ну-ну, мол… И попилил себе. А я из автобуса вышел, чего-то не соображу, чего-то — не то… И вдруг уясняю: жара! Не, даже и не жара. Просто я — внутри домны. И сейчас сгорю. Стою, истекаю потом, силы как Из проколотой шины выходят, а кореша тоже оплавляются на глазах… Чего делать? Пошли к грибку. Солнце лупит, как снайпер, без компромиссов! Думаю: надо обмыться. Скинул тапочки и — к душу! Но вернулся — по такому песку и йог не пройдет. Жаровня! Н-да. Ну, добираюсь до душа медленными движениями, встаю под сито, водичку врубаю… Кипяточком никогда не мылись? Я — попробовал. Впечатление сильное. Трубы-то подводящие в песке… Ну, ошпаренный, добираюсь обратно к грибку. Солнце звереет, пот течет, мокрый след за мной, как за улиткой. А кореша тоже в изумлении от местных погодных условий. То есть слова им даются как глухонемым… Но, мыча и жестикулируя, решили: к заливу! А до залива этого Персидского — пятьдесят метров! Но по времени и физическим затратам мы одолевали эти пятьдесят, как ту же дистанцию скалолазы на отвесном склоне. Одолели наконец. Бах в воду! И оказываемся в горячей ванне. Вода за сорок. Сидим в ней, прибалдеваем. Ноги парим. Солнце прицела не меняет, жалит осой, а я уясняю: вот почему абрек так сомневался насчет трех часов-то… Кореша в прострации друг на друга пялятся, а я из морской ванны снова на песочек выполз и — обратно к грибку. Вдруг вижу — автобус! Другой, но тоже к нашему отелю приписанный! С надписью на боку… Я к нему из последних сил. Вскочил в прохладу салона, кричу водиле: вези, куриная голова, взад!
— А кореша? — спросил папаня.
— В прострации же, говорю, в ванне. Не успевали они… В общем, водила в город меня завез, тут, говорит, сам найдешь, отель в двух шагах. Ага, как же! Два часа его искал. Спрашиваю — где? Один одно объясняет, другой — другое. Да я и не очень по-английски к тому же… То есть читать я хорошо научился, а понимать еще не все… Но — нашел! Вваливаюсь в номер, врубаю кондиционер на всю катушку, под душ, а потом — на койку. Лежу, водичку хлебаю холодненькую — наслаждение! Тут — стучат в дверь. Заходит служитель Мистер, вы опаздываете на обед. По-русски. Выучились. А после ежится так это… зябко, и спрашивает: вы давно в такой, мол, атмосфере окружающей среды пребываете? Часа два, говорю. А он: вы на термометр смотрели? Нет. Посмотрите, в комнате, между прочим, плюс пять по Цельсию. А я в одних трусах. И жарко мне, жарко! Аж кишки горят!
— Ну а бизнес как? — спросил чекист.
— Да так, — покривился Вова. — Много пили… Потом пошли по лавкам за закупками. Черт знает, что закупать?.. Подхожу в итоге к одному арабу, ткнул пальцем в перчатки какие-то пластмассовые и говорю: „Вот это, но только много“.
— Перчатки-то ты продал? — спросил папаня.
— Еще торгуются…
— Не, Вова, — сказал я, — вряд ли я тебе что одолжу…
— Да ты чего! — возмутился братец. — Я теперь уже все просек! Всю конъюнктуру! Я теперь…
Как бы подтверждая правоту хозяина, угрожающе заблеял козел, упершись в меня стальным взором нетрезвых глаз.
— Пшел! — отмахнулся я, случайно задев кистью руки козью морду.
Оскорбленный, Николай Азизович внезапно приподнялся на задние ноги, нависнув надо мной. Огромный, косматый чертяка, он едва не доставал рогами до потолка.
Я заполошно подскочил со стула, но уйти из зоны атаки не успел, получив такой удар козлиным лобешником и рогами в грудь, что едва не улетел в камин.
Николай Азизович встал надо мною, свирепо блея.
— Место, паскуда! — заорал Володька, пиная козлищу ногой в бок. — Место, говорю!
Меня подняли с пола, козла, приманив стаканом с пивом, удалили из подвала, и трапеза продолжилась.
Застольные разговоры сводились к актуальной для всех присутствующих теме: чем-то предстояло заняться.
Но чем?
Отсиживаться в Володькином замке и хлестать водку ночами и днями желания не было, но нынешний российский озверелый капитализм, принесший нищенское существование работающим на нерегулярно выплачиваемую зарплату и жесточайшую конкуренцию в среду вольных предпринимателей, чьи дивиденды в основном от зарплаты трудового населения зависели, этот капитализм принуждал уже к изощренной деловой эквилибристике в обнаружении перспективных начинаний.
— Тебе-то чего плакаться? — говорил папаня Володьке. — Продай дом, вот и средства. Хоть на „челнок“, хоть на что…
— Ты охренел, дед! Я его десять лет строил! Все, что зарабатывал, сюда вбухал!
— Ну и что? — возражал папаня. — Вбухал он! А теперь любуется на свою виллу! А у самого уже Красную площадь через носки видно!
— Пойду подброшу псине жратвы, — поднялся из-за стола Вова. — Присоединяйся, Игорек, подышим природой…
Мы вышли на темный морозный двор.
— В самом деле, чего бы, твою мать, предпринять? — вздохнул братец.
— Не дергайся, — сказал я. — Надумаем. Главное — живы.
— Это — да! — внимательно на меня посмотрев, согласился Володя. — Это — с тобой не поспоришь!
Когда мы вернулись в подвал, то застали там папаню, повествовавшего нашему гостю о своих военно-морских приключениях.
— Glaube es, glaube es nicht [ „Хочешь — верь, хочешь — нет“ (нем.)], - говорил папа, под влиянием горячительного напитка уже перешедший на хорошо ему известный язык германцев. — Значит, разгромили конвой, бултыхаюсь я в водице один-одинешенек, от холода сознание утрачиваю, и тут прямо передо мной из пучины рубка появляется… Черная, как салом натертая… Очнулся уже на подлодке, весь — нежно-лилового цвета, в мазуте, вокруг немцы. И знаешь, чем отогревали меня? Бабой, понял? Эксперименты они такие ставили, из концлагерей ниточка им тянулась… Мол, женское тело — лучший способ отогрева моряков…
— И отогрели тебя? — усмехнулся Вова.
— Как видишь, обалдуй…
— А кроме отогрева еще чего-нибудь было?
— Там не до чего-нибудь… А ну тебя, ботало…
— Ну-ну, — кивнул Сергей заинтересованно.
— Вообще-то у них приказ Деница был, — продолжил папаня. — Пленных не брать. Но то ли эксперимент — баба, кстати, полька, из низшей, по-ихнему, расы…
— А по-нашему — из очень даже высокой, — вставил неугомонный Вова. — Точно, дядя? Хорошенький попался экземпляр?
— У них выбор имелся, — согласился папаня. — Вся Европа, любая попа — выбирай, не хочу… Ну она, может, и не леди Макбет какая-нибудь…
— Чего? — осклабился Вова. — Не путаешь с королевой Марго?
— Насчет королевы — не знаю, — запыхтел папа возмущенно, — но уж поинтереснее была, чем кишка твоя… Прямая, блин!
— Чего ты на моей бабе зациклился?! — посуровел Вова лицом. — Не доставай, дед!
— Погоди, — зыркнул на Вову чекист. — У человека действительно уникальное прошлое… Обалдеть просто! Не то что твой пляж в Эмиратах…
— Ну, полно, полно, — сказал папа с той вальяжной застенчивостью, что бывает у генералов при вручения им орденов с комплиментами или же когда к ним уж очень явно подлизываются. — Н-да, — продолжил, — но что уж там никаких таких кондиционеров не имелось, точно. Северное море! На переборках иней, матрацы и простыни от конденсата мокрые… Вот. Ну да… Матрос у них, кроме того, погиб, и решили они меня на его место…
— Русского? — удивился Сергей.
— Объясняю почему. Тогда все сурово было, каждый член экипажа чуть ли не круглосуточно пахал, все расписывалось плотно, до деталей… И если два человека из экипажа гибли, гибла и лодка. Вот так. А Гиммлер еще послабление дал, сказал, что если один русский; танкист будет находиться в команде с танкистами немецкими это, мол, даже очень отлично и никакой угрозы тут нет. Главное, сказал, второго русского не брать, а то эти парни между собой снюхаются. Не, войдут в сговор! — вот как сказал. Да к тому же к концу войны уже такие потери немцы несли, что даже в СС славян брали. У них же целая казачья дивизия имелась. Наших, да, русаков, эсэсовцев. Вот и у меня интересное положеньице создалось. Не хочешь служить — пожалте за борт, это легко. Не хочешь за борт — упирайся. Выбора никакого. А с подводной лодки, как известно, не тиканешь…
— В общем, дед встал на путь предательства, — изрек Вова.
— Тебе, герою, просто судить, — смиренно отозвался папа. — Козлов дрессировщику. — И замолчал обиженно.
— Я вас прощу, продолжайте, — сказал Сергей.
— Ну вот… Приходим мы, значит, в город Киль, в порт. И дается нам пять дней на отдых. Это вместо положенных-то двадцати семи! В порту — мандраж, суета, конец весны близок — апрель сорок пятого на носу; немцы на нервах… Лодку — под железобетонный навес, от английских фугасов защищающий, к ней — шланги с водой, паром, электричеством, и пошли приборки-ремонт. После команда за город уехала с талонами на проституток в публичный дом для подводников, а меня, серого, — в другой дом терпимости — в гестапо.
— Что за талоны? — спросил Сергей.
— Ну, обыкновенные талоны. Как хлебные карточки. Отоварился — привет! Ну, гестапо, значат. Отвечаю на вопросы, не выпендриваюсь… Как этот вот, — кивнул на племянника. — С таким бы там быстро разобрались… н-да. И, как понимаю, капитан за меня заступился, я обязанности четко выполнял, все на лету схватывая… В общем, в застенок меня не повели, а отправили обратно на борт. А там сюрприз: идем, говорят, в Латинскую Америку. Кстати, заправки хватало на четыре конца туда и обратно. А в Америке пустой солярочный бак пресной водой заправлялся, мы хотя бы вымыться могли…
— А до Америки что, никаких банных процедур? — спросил Сергей.
— Абсолютно, — кивнул папаня. — Гитлер приказал, правда, изобрести мыло, которое бы мылилось в морской воде, но это было такое мыло… Ну, в общем, мы предпочитали обходиться без мытья… Второй туалет, кстати, на пути в Америку заводнялся продуктами, так что очередь на оправку редела только на обратном маршруте. В общем, загрузились мы и — поплыли. А лодочку нашу приписали к СС. Слышал о канале „ОдеССа“ [ODESSA — Организация бывших служащих войск СС]?
— Das ist kein Geheimnis [ „Это не секрет“ (нем.)], - блеснул знанием иностранных языков чекист. — По нему эсэсовцы в Латинскую Америку перебирались…
— Du hast recht [ „Ты прав“ (нем.)]. Но не только черные мундиры. Документы переправлялись, золою Рейха… На нашу U-7C тоже ящики опечатанные загрузили. Тяжеленные, весь сортир заняли. Вместо продуктов. Что в ящиках было? Кто ведает». Я-то, простой матросик, и близко к ним не допускался.
— А может, золотишко везли? — встрял Володя.
— Может, и золотишко… Теперь как узнать? Ну, покрались мы воровски в Атлантику. Именно — воровски, хотя и встречали американские торговые суда, не топили их, на рожон не лезли. Мы не только две забортные штатные торпеды не взяли, но и в отсеки всего шесть штук загрузили вместо положенных двенадцати. Выполняли задание, думаю, по перевозке этих самых ящиков. Вы вообще-то представляете, что такое субмарина сороковых годов? Наверное, думаете, мы под водой плыли? Нет, в основном — по поверхности. Ну а когда локатор что-то подозрительное унюхивал, — да, под водой, а выхлоп дизельный наружу шел, через трубу специальную, с поплавком, — шнорхель называется. Как и дыхательная трубка ныряльщика, кстати. А возле Канарских островов, где передышка предполагалась, все-таки нарвались на эсминцы союзников. И насели они на нас, как оголодавшие петухи на курицу. Пришлось вступать в бой. Выпалили мы все торпеды, двумя — особо ценными, акустическими, на электроходу, «цаункениг» они назывались, эсминец продырявили, но и зря, думаю: озлобили верхних, и начали англичане долбить нас бомбами как заведенные. Грамотно их клали, два раза точную глубину поставили. Главное, до островов-то уже рукой подать было… Легли на грунт. Нас на банку загнали, они в тех местах редкие, вулканическая зона, пучины немеряные… Ну, легли. Глубина — около пятидесяти метров. Лодка повреждена, «намокла», с перегородок течет; при кормовом дифференте масло из подшипников вылилось, электролитом из ям плеснуло; навигатор и инженер ранены… То есть шансов у субмарины выжить — никаких. Духотища… Дырявые отсеки задраили. Кто в них оказался, тому крышка. Хоть ори, хоть волком вой, тебя не раздраят. Закон. И под него я тоже попал. Сижу в кормовом торпедном отсеке, кукую. Жую сухую картошку с апельсинами и чувствую: лежим мы на грунте плотно, аккумуляторы сдыхают помаленьку, а всплыть — стараемся, но не можем. К дну присосало. То ли в ил угодили, то ли еще что… Так что и рады бы сдаться, но не выходит. И уже подошвы в пол при подъеме не вожмутся, как на лифте скоростном… Тут бомбежка утихла. Шторм начался. И вот понимаю, что если кто с лодки я вынырнет, то только я со своей черноморской закалочкой… Те, кто у носовых торпедных аппаратов находились, тоже шансы имели, но, как выяснилось впоследствии, если и вынырнули, до суши не добрались. Так вот, прикидываю, значит, что не в худшем отсеке я тяжкую свою думу думаю…
— В удачном месте в неудачное время папа оказался, — подал я реплику.
— Вынырнуть с пятидесяти метров? — недоверчиво прищурился.} Сергей.
— Можно, — вдумчиво кивнул Володя. Он тоже отслужил на флоте и в состоянии был оценить морские критические ситуации.
— Можно, да сложно, — вздохнул папа. — Тем более оправдался штормовой прогноз. Да и вообще минусов многовато обнаруживалось: тут и баротравма маячила, и пуля с эсминца… Приплюсуй еще к минусам трудности ориентировки в ночном океане, акул, опять-таки, — баллы… А теперь о хорошем: до берега было около семи миль, температура воды составляла плюс девятнадцать — двадцать один. Так что шансы выжить имелись.
— Наливай! — сказал Сергей.
Мы выпили и закусили ароматным шашлычком.
— Ну, напустил я водички, — продолжил папаня, — поплавком к потолку она меня подняла, отдышался… И — в трубу! А она узкая, сволочь, и — бесконечная!.. Потом чувствую всем телом — свобода! Череп как обручем давит, вокруг чернота морозная в огоньках голубых — от тварей, значит, морских, но — кончилась труба, а значит, рано или поздно — всплыву! В каком только качестве? — вопрос. Я многих ведь мертвяков, волнами носимых, видел… Ну, как к воздуху добрался — не помню. Эсминцы ушли, вокруг только волны гуляли, я, полусдохший, пытался куда-то там выгребать, по звездам ориентируясь, ну и — выгреб… К утру. Хорошо, жилет спасательный в отсеке был, без него бы — кранты! Ткнулся башкой в золотой песочек и не верю, что жив. Океан успокоился, ласковый такой стал, сучара, бирюзовый… Вокруг — дюны. А за ними — сопки вулканические. Я через дюны пошел, вижу: дорожка вьется, в горы уходит. Двинулся по ней. Вокруг базальт искрошенный, ни травинки. Добрел до обрыва, присел. И такая, ребята, меня вдруг оторопь внезапно взяла… Небо надо мной удивительное какое-то — марсианское. Синее-синее, глубокое-глубокое. Как в стратосфере. Вдали — океан. И горы. Сплошной голый камень. Просто иная планета. И вдруг ворон прилетел. Сел рядом со мной, смотрит на меня. Как я ему, ворону, обрадовался! Нашел сухарь размокший в кармане, скормил… А он как ручной, прямо с руки брал… Вот так мы и сидели. А потом — здрасьте: два немецких солдата с автоматиками: «Зинд зи дойче?». «Да, — говорю, — свои. Вроде как». «Ну, следуй за нами…» «Возражений не услышите», — говорю.
— А что за остров? — спросил Сергей.
— Фуэртевентура. «Сильный ветер» в переводе с испанского. Там военно-морская база располагалась. Ну, притопал я на нее под конвоем. И снова меня в гестапо: кто? чего? как? Рассказал. Где лодка, правда, не раскололся.
— А что, вы знали, где лодка?
— Ну, примерно…
— А почему…
— А я так рассудил, — сказал папаня. — Войне конец, я в Испании, а вот что мы в ящиках везли, может, мне и пригодится в итоге…
— И?..
— Не пригодилось, как видишь. Проверили меня, определили в подсобный персонал, а тут и войне конец. Союзнички на испанцев поднажали, те нацистов депортировали в Чили, базу немецкую обратно национализировали… Ну а меня пинком под зад во Францию, в лагерь. А там на меня америкашки поглядели, ага, говорят это — транзит! И прямиком намылили к представителям Красной Армии. А дальше я и очухаться не успел, как оказался в контрразведке…
— В какой еще контрразведке? — сощурился недоуменно профессионал Серега.
— Ну, в СМЕРШе этом…
— Какая же это контрразведка? Это гестапо! Допрос — расстрел.
— С гестапо у меня как раз легко обошлось, — возразил папа. — А вот со СМЕРШем этим — да!.. Били месяц. Двадцать четыре часа в сутки. Но не казнили. То ли война кончилась, то ли я интерес какой вызвал похождениями своими, но переправили меня прямиком в столицу. В самый ее центр. Не в Кремль, конечно, но рядышком — на Лубянку. Так что, Серега, не один ты бывал в этом заведении из нашей компании… Ну, следствие, то-се… А в итоге — четвертной срока. Отсидел десять. Такая вот Фуэртевентура получилась.
— А дальше?
— А чего дальше? — вклинился Вова. — Знаешь, что такое история планеты? Сначала были динозавры, потом они превратились в нефть, а после появились арабы, начали продавать нефть и покупать себе «Мерседесы»… Вот и «дальше»…
— А лодка? А ящики? — настаивал Сергей.
— Воз и поныне там, — ответил папа словами баснописца.
— А может, ее давно подняли, — сказал Володя. — Со всеми отлитыми в бруски короночками узников концлагерей.
— А чего тут гадать? — сказал я. — Все проще простого. Вышел по компьютерной сети в базу данных, и через час у тебя вся архивная информация. Надо знать только номер лодки.
_ Во, — сказал Вова, в очередной раз наполняя стаканы. — Есть дело. Поехали искать лодку. Я хохотнул.
— А что? — произнес Сергей, обращаясь к отцу. — Вы бы сподобились на такое предприятие?
— Хоть завтра! — последовал категоричный ответ. — Если бы мне предложили… Да! Хоть завтра! — повторил убежденно. — Тем более в мои годы не стоит терять время.
— А ведь вкусная тема… — зачарованно прищурился чекист.
— Ну, Вова, едем? — спросил папа. — За границу? Золото не найдем, так хоть погуляем, а?
— На что гулять-то? — спросил Вова. — Не, я люблю приехать за границу так, чтобы твердая валюта оттопыривала карман… — Затем, подумав, добавил: — Причем не один, а все. М-да. Включая внутренние.
— Вот для этого и стоит поработать, — сказал папа. — Понырять. Как там, кстати, наши гидрокостюмы и акваланги?
Оборудование для подводной охоты мы хранили у Вовы в замке, не обременяя громоздкими тюками ограниченную площадь московской квартиры.
Володя не отвечал, впав во внезапную задумчивость.
— Климат там как в Эмиратах? — спросил настороженно.
— Там выше тридцати не поднимается, а ниже двадцати не опускается, — сказал папа. — Устраивает?
— Все дело в спонсоре, — кивнул на меня братец.
— Свою долю я вношу, — молвил чекист.
— Кто «за», поднимаем руки, — подытожил папаня, воздев кверху ладонь.
Подвыпившие Серега и Вова, охваченные благодаря «Смирновской» романтикой поиска сокровищ, последовали его дурному примеру.
— Единогласно, — высказался я, не поднимая руки.
Пора было укладываться спать. Чтобы завтра, на свежую голову, всерьез задуматься о реальности положения. Реальности тягостной. Весьма далекой от бредовых радужных идей подводных изысканий золотого запаса Третьего рейха в субтропических водах близ Африканского материка, находящихся под юрисдикцией цивилизованной Испании.