Этот чекист во время своих отлучек в город времени зря не терял! И когда мы, развивая ежевечернюю традицию, поцеживали винцо в наших апартаментах на втором этаже, выслушивая воспоминания папы об ужасах фашизма, он немало озадачил нас, неожиданно поднявшись из-за стола и объявив, что должен отъехать, ибо в городе у него имеется кое-какое дельце.
Возникшую паузу с элементами замешательства и недоверия он разрядил, обратившись ко мне:
— Хочешь, поедем вместе, думаю, не пожалеешь. Компьютеры в головах присутствующих сработали по единой логической схеме.
— А мы что, уцененные какие-нибудь? — спросил Вова, имея в виду потенциальные остатки компании.
— Там только одна вакансия, — сокрушенно поведал чекист.
— Ага, — сказал Вова. — Вот так вот! Все ясно. А с какого хрена приглашается именно он? За какие заслуги? Задабриваем спонсора, да?
— Ты женат.
— О! — Вова присвистнул возмущенно. — Ты бы еще прабабушку вспомнил…
— Я не понял, — в свою очередь разгневался Василий, выпятив челюсть. — Почему не учтены мои интересы? Тем более у меня такой великий пост образовался, что я хоть жабу готов…
— Хорошо, — сказал чекист. — Тащите жребий, жеребцы. Но учтите: проигравшие серьезно экономят на ресторанном счете.
Вова, прикинув личные финансовые возможности, задумчиво провел ногтем по суточной щетине, издавшей звук пожираемого огнем полена. Затем, кивнув в сторону папани, молвил:
— Продолжайте, дядя. Кажется, с вами мне будет все-таки интереснее.
— Счет — ладно, — напирал Василий. — Но что насчет гарантий результата?
— Что у нас насчет гарантий результата по подводной лодке? — парировал Сергей.
— Вот теперь — понял, — вздохнул Вася. — Две игры втемную одновременно — перебор. Я пас.
— Едем, — сказал я, накидывая пиджак.
— Кобелируйте, — равнодушно благословил папаня. — Охмуряйте куропаточек! Посмотрим только, с какими рожами завтра в море пойдете.
— Зависть — смертный грех, — заметил я.
— Чему там завидовать? — возразил папа. — Спустишь бабки, потом, как раб, будешь трудиться всю ночь над какой-то девкой, а наутро с больной башкой, да еще, не приведи случай, с инфекцией, — в пучину! На пятьдесят метров! Идите-идите, целуйте своих вертихвосток хоть в жопы!
— С удовольствием! — оживленно откликнулся на это чекист.
Вова и Василий с лицемерным глубокомыслием, подобно китайским болванчикам, закивали, выражая полнейшее единодушие с циничными пассажами старшего товарища.
— Я, — доверительно продолжил в их сторону папа, воодушевляясь от вынужденной солидарности с компаньонами, — как стал импотентом, так просто гора с плеч! Встретишь, бывает, экземпляр, посмотришь — так… твою мать! А потом подумаешь… Да и х… бы с ней!
Дослушивать этот самоуспокоительный бред я не пожелал, выйдя вслед за Сергеем в лиловые субтропические сумерки.
Фира Моисеевна, раскачивающая в гамаке, висящем между двух чахлых пальм, свои рыхлые телеса, шишковато выпирающие через сетку, воззрилась на нас, как мурена на острогу.
— О, как нас здесь не любят! — констатировал Сергей, бросив косой взор на ущемленную в правах домовладения аферистку.
До калитки нас провожало глухое нечленораздельное урчание клокотавших в груди Фиры Моисеевны негативных эмоций.
А через полчаса мы уже сидели в стенах ресторана, обтянутых вишневым бархатом, с наигранной непринужденностью болтая с нашими дамами — особами весьма привлекательными и острыми на язык.
Сестры были похожи друг на друга: обе высокие, русоволосые, прекрасно сложенные (тут у меня всплыло папашино определение Вовиной супруги) и — очаровательно-обаятельные.
Впрочем, в такого рода оценках немалую роль играли долгое отсутствие в моем окружении прекрасного пола и значительное количество выпитого сегодня «сухарика».
Официант — незаметно-проворный, как ниндзя, учтивым призраком витал вокруг стола, меняя блюда и вина. С небольшой эстрадки, где расположились музыканты с гитарами и с балалайками местных модификаций, доносилось:
Gran Canaria — una,
Tenerife — dos,
El Hierro у la Gomera — tres у cuatro son.
Lanzarote — cinco,
La Palma — seis,
Y con Fuerteventura — siete son.
Испанцы пели великолепно: сильными, чистыми и страстными голосами, а слаженно звеневшие серебром струны своей искусной гармонией вызывали невольный восторг, чем-то схожий с испытанным мной некогда в кабачках лежащего в тысячах километров отсюда Тбилиси.
Вот ведь как странно: есть, есть что-то загадочно общее в музыкальных культурах народностей, населяющих большую виноградную полосу Европейского материка, и, наверное, имеется сей тайне наукообразное логическое объяснение, мне неведомое.
Девочки, по всему чувствовалось, были нам искренне рады. В своем заточении на экзотическом острове со всеми прелестями его ландшафтов, они тем не менее оставались бесконечно и удрученно одинокими, а мы — типы с грязными, чего греха таить, мыслишками, наверняка очевидными, — являлись для них все-таки неожиданной отдушиной с перспективой каких-то долгосрочных отношений, в отличие от категории залетного, однонедельно-курортного контингента.
Естественно, для усиления заинтересованности в наших персонах затянутых в Серегины сети красоток приходилось разглагольствовать и пыжиться, обещая прогулки на катере (я легко представил себе реакцию Василия), плавание с аквалангом (реакция папани и Вовы) и — совместный поход на выставку местных живописцев в культурный центр Ла-Олива (наверняка мазня, потерянное время на ее глубокомысленное созерцание, однако придумать более оригинальное культ-мероприятие на данном клочке вулканической суши я не сумел).
О делах Вериного мужа — полагаю, рискованных — вопросов мы, конечно, не задавали, да и вообще, как я заметил, в любой праздной отечественной компашке, имеющей отношение к коммерческой активности, с недавних пор выспрашивания о том, кто чем занимается, становились откровенно неприличными, поскольку, думается, любой бизнес неизменно имел криминальный оттенок, а все тяготели к благолепному имиджу в глазах окружающих.
Естественно, умолчали мы и о своих подводных изысканиях, хотя военные приключения папани, связанные с островом Фуэртевентура, я описал, вызвав у дам восхищение подвигами родителя. Правда, в итоге Вера не без сарказма спросила:
— Так что, вы осуществляете поход по местам боевой славы фашистских подводников?
Сергей, тут же припомнив пришедшийся к месту анекдот, сменил галс, замяв скользкую тему.
Танцуя с Леной, я вдруг с уверенностью ощутил, что наша сегодняшняя встреча обязательно получит свое продолжение, далекое от вульгарных определений моего грубияна папаши.
В нас утвердилось то бесспорно истинное мгновение щемящего обоюдного понимания необходимости друг другу, от которого мы, также взаимно смутившись, онемели и возвратились за стол подобно двум заговорщикам.
Официант принес на десерт какое-то зеленое желе, а заверещавший в сумочке у Веры телефон — черную новость из Питера: час назад застрелили ее муженька-коммерсанта.
Безоблачная атмосфера нашего застолья истаяла, как случайный июльский град.
Вера окаменела лицом, прошептав:
— А ведь я этого ждала…
Мы подавленно молчали. Далекая страна, наша родина, на серых и нищих просторах которой разгуливал, безраздельно властвуя, жирный неуязвимый динозавр криминала, напомнила нам о своем жестоком существовании очередной жертвой — в миллионной череде убитых бандитами, умерших от нужды и бездомья.
Нам, сидевшим здесь, повезло: к нам благоволила судьба, мы сумели изловчиться, ускользнув от зубов и когтей чудовища, но смрад его донесся и сюда, в благословенные Богом дали.
— Ты можешь отвезти меня в аэропорт? — спросила Вера Сергея.
— С Тенерифе утром летит чартер в Москву. — Она говорила отрешенно-спокойно, будто там, вдали, умер давно обреченный больной, и только дергающийся уголок губы и потемневшие от боли глаза выдавали ту круговерть чувств, что сейчас владела ей.
— Конечно. — Сергей скомкал лежавшую на коленях крахмальную салфетку, бросив ее на стол.
— И еще, ребята… Присмотрите за Леной и за сыном… Мало ли что?..
Я отозвался сумрачным кивком на ее взгляд, ищуще остановившийся на мне.
Ресторанный угар оборвал мягкий хлопок автомобильной дверцы.
Спустя полчаса мы приехали в дом. Ребенок спал, и будить его Вера не стала.
Мы помогли собрать ей вещи, и вскоре она с Сергеем уехала в аэропорт.
Какое-то время мы с Леной молча сидели на кухне. Затем она произнесла задумчиво:
— Наверное, я несу аморальную и циничную чушь, но все-таки — есть во всем этом один плюс: она его не любила… Я знаю.
— Почему?
— Потому что он любил только деньги. И сложил голову из-за них, проклятых…
— Да не только в деньгах дело, — сказал я.
— А в чем?
— В той территории, на которой их зарабатываешь. — Я поднялся. Обойдя стол, подошел к ней, обнял хрупкие плечи и поцеловал нежные пряди, упавшие на висок. Сказал: — Все. Завтра приеду.
— Оставайся, — неуверенно отозвалась она. — Комнат много, я тебе постелю.
— Мне будет трудно уснуть, зная, что ты где-то рядом, — дипломатично поведал я.
Она посмотрела мне в глаза. Сказала:
— Я об этом пожалею…
— Не думаю, — с лживой уверенностью заявил моими устами встрепенувшийся в глубине порочный соблазнитель.
Уже утром, забываясь в зыбком, истомленном сне, я вспомнил скабрезные разглагольствования папани. Старый чертяка все-таки в чем-то был прав!
Весь экипаж машины боевой под художественным руководством моего мучителя родителя прикатил, немилосердно сигналя под окнами, ровно в половине десятого утра.
— У вас тут что, работа? — не открывая глаз, прошептала Леночка, прижимаясь ко мне восхитительно горячим, ароматным телом.
— Да, дьявол ее побери! — Я с трудом пытался разлепить набухшие веки.
— Какая?
— Ну… работа-то не волк, зато начальник — зверь! — С трудом сохраняя равновесие, я шагнул к окну.
Папаня, стоявший у «Мерседеса» с распахнутыми настежь дверьми, выразительно погрозил мне кулаком.
— Щ-щас, мою бабушку так-растак! — Я скривил ему зверскую рожу. — Без меня не обойдетесь, что ли?!
— Так и поделим все без тебя, — донесся бесстрастный ответ. — Спи. Дорогой товарищ. — После папин голос повысился: — Его благородие только просыпается, а у меня уже вся жопа мокрая от беготни! Всю ночь с бомбой мудрили, герметизировали, кабель с ранья покупали-выбирали…
Я обернулся к Лене. Молвил повинно:
— Должен ехать. Служба!
Она с неохотой раскрыла глаза. Произнесла через вздох:
— Позвольте чисто мужской вопрос: что делаете сегодня вечером?
— И вечером — служба, — ответил я. — На мне ребенок и любимая женщина. Буду с ними занят до следующего утра.
— А утром снова на службу? — Она потянулась. — Ладно. Что в таком случае вы предпочитаете на ужин, любимый мужчина?
— Мы пойдем в ресторан.
— Ну-ну! — сказала она рассудительно. — Не надо излишнего изобилия красивых жестов. Источников доходов на острове Фуэртевентура весьма немного. А на помощь извне теперь рассчитывать не приходится. Или вы граф Монте-Кристо?
— Стремлюсь быть таковым, — поведал я. — Но покуда не выходит. Хорошо, согласен: пускаемся в семейное плавание. Дизеля — на экономический режим!
Острить-то я острил, но, когда выходил из дома, не без трепета душевного подумал о той доле правды в каждой шутке, что в количественном своем отношении иной раз невольно над самой шуткой преобладает…
На Леночку, как мне показалось, я произвел впечатление во всех смыслах благоприятное, однако беда всех этих первых впечатлений в том, что им довольно трудно соответствовать в дальнейшем.
— Хорош! — восхищенно сказал папаня, обозрев мою деформированную активным образом ночной жизни физиономию. — Герой полотна Пикассо! Матрос с торпедированного сухогруза… Ну, починил разбитое сердце свояченицы покойного?
— Поехали, изуверы, — хрипло откликнулся я. — Дайте воды.
— Чего, уже потек радиатор? — не удержался от пошлой подковырочки братец Вова — клянусь, наверняка глубоко завидовавший мне.
— Слушай, я тебе не подушечка для иголок! — взорвался я.
— Чего ты злишься? Я ж о тебе беспокоюсь… Вот и презервативы тебе купил, черного цвета, специально…
— Почему… черного? — обернулся я на него.
— Ну… в доме траур… Твой такт оценят…
Я беспомощно отмахнулся от негодяя вялой со сна кистью.
Обижаться на братца было бессмысленно. Слышал, что как-то, спьяну наткнувшись на процессию, возглавляемую его знакомым, хоронившим жену, Вова, давно не видевший приятеля, удивившись, спросил его: ты что, мол, разве женился? И, услышав скорбное подтверждение, протянул руку, торжественно заверив: «Поздравляю!»
Его прикольчикам с душком черного юмора еще с детства не виделось конца и края.
Память фрагментарно воссоздала из прошлого пластмассовую челюсть вампира, которой Вова пользовался, без очереди пролезая за дефицитной некогда водкой в раздаточное оконце магазина и повергая ужасным оскалом в шок и содрогание пытавшуюся его урезонить очередь; рога лосей и горных козлов, презентованных или же внаглую проданных супругам соблазненных им женщин…
Один из рогоносцев, некто Фридман, бывший Бовин начальник — низенький, толстенький, с приплюснутым носиком, добродушно именуемый им Фрюшей, прознав об измене своей неблаговерной с подчиненным, выкинул подаренные рога с балкона, разбив ими лобовое стекло своей машины, а затем, трясясь от ярости, несправедливо, как полагал Вова, уволил соблазнителя по статье «Несоответствие занимаемой должности», за что в ответ был анонимно подписан на ежегодный журнал «Скотоводство и свиноводство в СССР».
— На почту завернем, — сказал Вова сидевшему за рулем Сергею.
— Зачем на почту? — спросил я.
— Кишка его бросила, — едко пояснил папаня. — Нашла вариант. Вчера в Москву звонил…
— Н-да, — процедил Вова равнодушно. — Не дождалась замка в Испании, не хватило терпения.
— А на почту-то зачем?
— Увидишь.
Из багажника Вова достал увесистый сверток.
На почте у стойки латинскими буквами заполнил текст сопроводительной телеграммы:
«В связи с изменившимся семейным положением и материальными затруднениями высылаю замок по частям».
Затем, попросив у служащего жирный черный фломастер, развернул сверток. В нем я увидел большой, обтесанный с двух сторон булыжник.
— Из руины какой-то вчера вытащил, — пояснил мне Вова, старательно на булыжнике выводя: «Деталь № 1».
Я представил Вовкину манекенщицу, волокущую тяжкий подарок из Африки длинной дорогой с почты домой.
— Интересно получится, — кивнул Вова, откликаясь на мои мысли.
Денег на свои хохмочки братец никогда не жалел.
В океане нас ждал неприятный сюрприз: в нескольких кабельтовых от банки торчала памятником изящного кораблестроения беленькая яхта с безлюдными палубами.
Серега ругнулся сквозь зубы. Он уже напялил гидрокостюм и приготовил заряд, чтобы заложить его в указанное папаней место на палубе субмарины.
Василий увязывал фал на горловине мешка с песком, должным придавить своей массой взрывное устройство, придав необходимую направленность возмущенному детонацией тротилу.
В свидетелях наших манипуляций мы, естественно, не нуждались.
Пришлось, расчехлив спиннинги, прикинуться праздными рыбачками.
Прошел час, затем другой, однако проклятая яхта не удалялась, как вкопанная замерев в штиле — столь редком в этих местах и столь удобном для наших погружений.
— Ладно, — сказал папаня Сергею. — Что мы, нырнуть не имеем права? Имеем. Прилаживай бомбу, а дальше посмотрим…
С неприязнью покосившись на подозрительное судно, Сергей взялся за лямки акваланга.
В пучину потянулся капроновый сигнальный конец и гибкий кабель, приделанный к злектродетонатору. Следом, тяжко перевалившись через борт, канул в синь воды грузный мешок.
Подрывник копался у лодки недолго: вскоре его голова, затянутая в черную мокрую резину, появилась у кормы катера. Плюхнувшись на лавку и стягивая с ног скользкие ласты, он доложил:
— Готово! Хоть сейчас замыкай…
Я посмотрел в сторону яхты. Нос ее медленно, но целеустремленно разворачивался в сторону нашего катера. Это нам не понравилось.
— Зря «глок» не взял, — процедил Сергей, доставая из сумки подводный пистолет. Выдернув плотно притертый к стволу гарпун, поднял глаза на папаню, мрачно созерцавшему приближающееся судно, источавшее немую, но явную угрозу. Спросил: — Патроны от мелкашки с собой?
— Там же, в сумке, в кармашке…
— А ствол-то нарезал?
— Да уже неделю как…
Яхта неуклонно скользила навстречу нашей мирной компании. Вскоре мы различили название на ее ухоженном белом борту: «Мария».
— Если бы у нас была подлодка, — высказался папаня, — я бы скомандовал: «Все вниз! Срочное погружение! Дизеля долой!»
— А я бы напряг комендоров, — откликнулся Вова.
— Хорошо жить в сослагательном наклонении, — накрыв пистолет рубашкой, произнес Сергей. — Только толку вот никакого от этих «Ах бы!», «Эх бы!».
Борт яхты на грамотно выверенном бейдевинде приблизился к катеру.
Облокотившись на леера, на нас воззрились четверо молодых людей, одетых в дырявые футболки и шорты из джинсовой поседелой ткани.
От обитателей яхты веяло явным недружелюбием.
— Что ищем, так-растак вашу мать? — донесся до нас неприветливый вопрос на хорошо знакомом мне английском.
— Рыбу удим, — ответил я. — Неужели нельзя?
— Давайте на борт, поговорим, — приказал парень в черных очках, лоб и щеку которого украшали уродливые шрамы. В пасти его, как я заметил, недоставало половины зубов.
— О чем?
— О чем надо! — Парень полез рукой куда-то за спину, вытащив пистолет — большую черную пушку, наверняка сорок пятого калибра. — Ну, будем спорить?
— Не геморрой, так золотуха, — вдумчиво произнес папаня, раздувая ноздри от злости.
Пистолет агрессора совершал в воздухе плавные дугообразные перемещения, как будто его обладатель использовал данный предмет в качестве веера.
Зато наш боевой чекист оказался куда более конкретен в своих отношениях с огнестрельным оружием, выхватив из-под камуфляжа рубашки папашину мелкашку и слив три умелых выстрела в один…
Видимо, офицер стрелял по выверенной системе: у человека со шрамом выступили отчетливые красные пятаки: на плече, бедре и колене.
Черный пистолетик улетел за борт. Оппонент — в глубь палубы.
Однако возрадоваться победе мы не успели: над нашими головами с надсадным тяжелым воем атмосферу прошила пулеметная очередь, а следом за ней отрывисто рявкнул мегафон:
— Бросить оружие!
Пришлось подчиниться.
А спустя несколько минут мы уже послушными цуциками сидели на юте яхты, как провинившиеся школьники-шалопаи перед учителем, в чьей роли выступал тучный чернобородый крепыш с льдисто-голубыми глазами на загорелом до черноты, жестком лице прирожденного пирата.
— Ну и чего вам надо от этой субмарины? — спросил крепыш, глядя, как неискушенные в оказании какой-либо помощи соратники перевязывают жалобно всхлипывающего подранка, напрочь утратившего как спесь, так и всякого рода позывы к ней.
— Хотели бы посмотреть, что там внутри, — честно доложил я.
— А что там, по вашему мнению?
Из интонации заданного вопроса я уяснил, что в потрохах подводного корабля дознаватель еще не копался. Уже легче. Но не намного, поскольку, так или иначе, наши походы в искомый квадрат прибрежных вод не остались без внимания контролирующих местную ситуацию инстанций, обнаруживших опоясывавшие банку подтопленные буйки и, соответственно — покоящийся на дне крейсер.
— Он, — я указал на отца, — служил на этой лодке.
— Как? Вы же русские…
Я замешкался с ответом, удрученно сознавая, что, судя по всему, эти расторопные ребята располагают о нашей компании достаточной информацией.
— Вы правы, — подтвердил с неохотой. — Русские. Но так уж вышло, что он был в немецком морском экипаже… Погибшем. Теперь же мы хотим вытащить из лодки останки и предать их земле.
— Благородно, — качнул головой, косматой, как задница гималайского медведя, пират. — Только какие там останки? Лодка — сплошное решето, все съела вода и донная нечисть.
— Вы побывали внутри и сами в этом убедились? — спросил я.
— Нет… — Он растерянно замолчал. — Э… а каким образом вы-то хотели туда пробраться?
Я посмотрел в сторону катера, за время нашего диалога отнесенного в сторону и дрейфовавшего уже метрах в сорока от яхты. Электрошнур, притопленный мешком и обвязанный вокруг станины движка, натянулся черной вибрирующей струной.
— А с кем, простите за любопытство, я имею честь? — спросил я, выгадывая время.
— Действительно, — вступил в разговор Василий, поднимаясь во весь свой рост. — Что за допросы и кто вы, дьявол вас побери, такие?
К нему тут же шагнул какой-то хмырь в ветхих кроссовках и широкой брезентовой куртке-ветровке. С серой бородой. Рявкнул:
— Сидеть, засранец!
Затем хмырь полез корявой пятерней к лицу нашего товарища, и Васе пришлось вывернуть ему руку.
Хмырь заскулил. К нему на подмогу подскочили еще двое, и от безжалостного удара ногой лоб, исполненного в классической растяжке из техники каратэ, Вася, преодолев закон гравитации, улетел к противоположному борту, потеряв очки и сознание.
Чернобородый, без интереса посмотрев на нашего поверженного товарища, перевел взор на косо уходящий в воду кабель. Процедил:
— Значит, любопытствуете, кто мы такие? Отвечу. Мы — те, кто может вас скормить обитающим здесь рыбкам с большими и острыми зубками… Тем более… — поднес к глазам волосатую руку с золотыми часами, — время как раз обеденное… — Затем указал на шнур.
— Что это вы прицепили к вашей посудине? Отпираться было бессмысленно.
— Это кабель питания электродетонатора, — сказал я. — Сейчас он, кажется, лопнет.
— Ага, — сказал бородатый уважительно. — Так вы заложили заряд, чтобы пробить себе ворота в гнилой броне? Молодцы! Сколько же там взрывчатки?
— Ну, около килограмма… — признался я.
— Не густо, — покачал пират бородищей.
— Сколько было…
— Ну что же, — сказал собеседник. — Идея в принципе верная. Работайте. Прыгай. — Кивнул мне на леера. — Осталось ведь только замкнуть цепь, как я понимаю?
— Н-н… да.
— Вот и замыкай. — Он повернулся к своей бригаде, молчаливо выслушивающей наш диалог. — Алан, готовь акваланги! — приказал деловито мастеру каратэ, выведшему из строя бедного Васю.
Впрочем, наш товарищ, уже пришедший в себя, водружал на нос очки, одно из стекол которых густо и непоправимо треснуло.
Исполняя приказ бородатой сволочи, я плюхнулся в воду.
Неторопливым брассом подплывая к катеру, я раздумывал о том, что вот и кончилось наше дивное приключение, а возможно, и жизнь, в которой, как известно, нет счастья.
Мы расслабились, забыв о том, что все и вся в этом жестоком мире находится под прицелом алчных конкурентов и главный принцип эволюции — создание собственного благополучия за счет угнетения других, слабых.
Слабыми в данной ситуации были мы. А все острова сокровищ — как во времена пиратов и каравелл, так и в эпоху субмарин на ядерном ходу — населяли ничуть не изменившиеся в своих устремлениях к обретению злата и мирских благ люди, смертельно опасные друг для друга.
Да и вообще — если ищешь мед, будь готов к тому, что тебя ужалят.
Я выровнял катер, ослабив натяжение шнура, затем обмотал один из оголенных концов вокруг минусовой клеммы аккумулятора, а второй занес, горестно вздохнув, над плюсовым свинцовым надолбом.
Сейчас проскочит оранжевая искорка; там, под водой, сработает детонатор, на поверхности океана тихонько булькнет потревоженная вода — и ликующий аквалангист врага ринется к открытому зеву палубного люка…
Проскочила искорка. Правда, голубенькая.
И все.
Океан оставался безмятежно спокойным, палило солнце, а с борта яхты на меня таращились бандитские рожи, словно основные события развивались не в пучине, а именно здесь, на опустевшем катере.
В какой-то момент я подумал, что, вероятно, не сработал заряд, и завертел головой в надежде узреть на спокойной плоскости воды хотя бы намек на некое ее вспучивание. Или же не стоило его и ожидать? Глубина изрядная, мешок к тому же…
Внезапно послышался странный, нарастающий гул.
И я, и пиратские рожи уставились невольно на небо, ибо создалось впечатление, что сюда летит на бреющем полете атакующий цель бомбардировщик.
В тот же момент я сверзился на дно катера от внезапно ударившей в борт волны, одновременно узрев, как тяжелое судно противника поднимает в небеса вздыбившийся из пучины водяной пенный столб.
Его гигантский литой постамент, грозно утвердивший над океаном парящую яхту, тут же обессиленно рухнул в образовавшуюся в пучине пропасть.
Карабкаясь, я приподнялся, чувствуя, как сильный боковой крен валит катер из стороны в сторону, и наблюдая феерический переворот яхты на бок.
Мачты ее вонзились в воду, куда бисером смело и всю публику, и через считанные секунды на поверхности возникло китообразное чудище с темно-красным плавником-килем, покрытым наростом мелкой ракушки и зеленоватой плесенью водорослей.
После за борт катера ухватилась чья-то жилистая рука, а вслед за ней из воды явилась папанина голова с выпученными глазами и гладко облегающими череп седыми волосами.
Затем, как поплавки после неудачной поклевки, на мелко рябящей глади возникли головы остальных персонажей: экипажа вражеской яхты и милых моему испуганно колошматящему в ребра сердцу друзей.
Все пловцы словно по команде устремились отчего-то именно к нашему плавсредству, и, вооружившись веслом, мне пришлось произвести селекцию, помогая обрести твердую почву под ногами товарищам и категорически отказывая в месте на катере врагам, напрасно ломающим ногти о клинкер. Тем более на воде качались выпавшие с яхты бело-красные бублики спасательных кругов и разная плавучая дребедень — в количестве, на мой взгляд, вполне достаточном для устойчивого поддержания на плаву потерпевших кораблекрушение.
Косматый пират, выдергивая изо рта свою слипшуюся гриву, мощным рывком подскочив из воды по пояс, проорал мне с тоской:
— Мы ведь хотели только поговорить!.. Пустите на борт!
— С рыбками разговаривай! — ответил ему Вова, хозяйственно подбирая с поверхности оглушенного взрывом тунца с изумленно вылезшими пуговицами глаз.
Папаня, ошалело обозрев укомплектованный экипаж нашего судна, плюнул в чью-то болтавшуюся за бортом лысину, в свою очередь выкрикнув:
— Полный вперед! Развиваем узлы!
Вася с искаженным лицом, на котором выпукло различался след удара тренированной в нанесении увечий пяткой, резво завел движок, и мы понеслись к берегу, наблюдая за отдаляющимися головами пиратов, занятых поисками подходящих подпорок. Чем-то они напоминали команду ватерполистов, внезапно потерявших из виду мяч и ворота.
— Что произошло? — изумленно вопрошал Серега. — Что это был за тротил?!
Папаня виновато отвел взор.
— Торпеды с-сдетонировали, — произнес наконец с вымученным безразличием. — Запамятовал Я… Точно: не шесть мы их выпустили, а четыре… Да разве в той лихорадке упомнишь сколько?.. Две и остались. В носовых аппаратах. А зарядик ты аккурат над ними уместил… Вот и вышло: кило тротила нашего собственного и полтонны с гаком — казенного…
— Ну конечно, я виноват! — с горячностью согласился Серега.
— Вы, дядя, — порекомендовал Вова, — разгребите труху воспоминаний потщательнее, вдруг в ней еще какая мина обнаружится… Хорошенького, как говорится, понемножку…
— А плохого? — спросил я.
— Вот именно! — поддержал меня Вася, озабоченно ощупывая шишку на лбу. — Что делать будем? Эти местные бандито-хулигано яхту нам не простят, точно, а на лодочку у них тоже, чувствуется, виды…
— Ночью вернемся, — сказал папаня. — Сегодня они навряд ли сунутся… Берем горючки под завязку для компрессора, фонари и — вперед. Теперь там… благодать! Ходи как по музею. Руки в карманы…
За что я любил родителя — за оптимизм!