Наглое, случившееся в подземном переходе убийство иностранного учредителя «Славянской» меня, конечно, ничуть не обескуражило. Такой итог его противостояния с конкурентами нами и предполагался, так что все произошло в пределах житейской и бытовой логики. К расследованию привлекли отдел Баранова, но я, памятуя представление Филинова чеченским заправилам, выслушал подчиненного с подчеркнутым равнодушием, а затем отмахнулся брезгливо и значимо. После, сморщив нос, указал глазами на потолок, разъясняя таким образом позицию руководства конторы. Пыл главного расследователя убийств тут же бесследно истаял, и папка дела с моего стола коротким рывком переместилась ему под мышку.

– Вот еще что, – обиженным голосом поведал он. – Есин меня прессует, вы разберитесь. Мы на хвосте у банды, там восемь убийств, а он вчера вызывает под вечер и говорит насчет главаря: ты, мол, с ним не спеши, а поинтересуйся лучше его недвижимостью…

– Руби гада срочно, – сказал я. – Пока мне не поступило указаний, – и снова указал глазами на потолок.

– Разрешите бегом?

– Вчера вечером, говоришь? Конечно, бегом!

Когда за Барановым захлопнулась дверь, я призадумался об усиливающихся со стороны шефа «колбасников» вербовках моих сотрудников.

Сосредоточив финансовые рычаги в своих лапах, Есин явно пытался подмять под себя и весь силовой аппарат, отодвинув меня от ведущей роли в его руководстве. Конфронтации со мной он не стеснялся, открыто укрепляя свои связи в администрации и кичась ими на каждом углу. Ничуть не смущали его и слухи о своей персоне рэкетира в законе, циркулирующие в широких слоях столичной общественности. Слухи, полагаю, при его безнаказанности создавали ему дополнительную коммерческую рекламу. Пусть и крайне негативную. Но скунсу не надо быть красивым, его и так все уважают.

Я осторожно сунулся к Соколову с робкими претензиями, но неудачно. Тот заботливо меня выслушал, но понял превратно, как жалобщика-конкурента, горячо заверив, что добычи хватит на всех, нечего собачиться, вы оба – правильные пацаны, дружите.

Из сказанного следовало, что кабинет помощника министра Есин навещает не с пустыми руками, а уж как на ниве потрошения коммерсантов развернулся сам помощник, следуя указаниям министра, Есину и не снилось: от наездов Соколова трещали самые крепкие крыши, и стоны коммерсантов возносились до небес. Вполне естественно, при пересечении интересов Есин отступал перед ним, как шакал перед тигром. И тигр всемерной уступчивости шакала благоволил.

Помог Олейников, дав мне технические записи кулуарных переговоров ревнителя экономической праведности. Возможно, искусно смонтированных на гэбэшной кухне, ну да не важно.

В записях фигурировали нелестные определения в адрес аппарата Решетова и его клевретов, а также звучал намек на необходимость замены Филинова на его, Есина, выдающуюся личность, только-то и способную возглавить наше управление.

Через третьи руки я переправил записи в заинтересованные инстанции и теперь ждал результата. Не особенно, впрочем, обнадеживаясь его эффективностью. Порыв высочайшего возмущения сменит элементарная рассудочность: а кого мы бы желали на данном участке работы? Дурачка с принципами? Но тогда – хана доходам. А Есин хоть и сукин сын, но сукин сын – свой в доску. Естественно, рвущийся к власти. Другое дело – усиление контроля и увеличение дистанции… Но результат увеличения дистанции между главным «колбасником» и нашими шефами означал ослабление его влияния и потому вполне меня устраивал.

Кроме того, госбезопасность прослушивала Есина ежедневно, я имел доступ к материалам, о чем намекнул Акимову, и тот мгновенно сообразил, как выбить моего противника из устойчивой моральной колеи. А именно: точно подгадав время, грабануть его объемистый тайничок с привлечением к делу криминального доверенного агента, специализирующегося на взломе сейфов и отключении сигнализации. Моя роль в операции заключалась лишь в предоставлении горячих оперативных данных о передвижениях объекта и его окружения.

Ни малейших нравственных неудобств в соучастии такого рода акции я не испытывал. А уж в том, что мои опера обстряпают дело с хирургической точностью, сомневаться не приходилось. Любая профессиональная банда по сравнению с ними была пометом вислоухих щенков.

Все утро мне безуспешно дозванивался Юра, но трубку я не брал. Его хлопоты с «Рифом» казались мне детской пустой забавой на фоне моей рабочей текучки с обилием знаковых персонажей, их тайными войнами, расчетами в миллионах и прямым участием в судьбах страны.

Я вышел на бывшего сотоварища Волоколамского, криминального авторитета по имени Леня и по кличке Плащ, некогда опекавшего начинающего банкира, не раз спасавшего его жизнь, но ныне отверженного за ненадобностью и претерпевшего две попытки своей физической ликвидации неблагодарным компаньоном.

При первой попытке Леню пытались устранить неизвестные в масках и с помповыми ружьями по месту жительства, оказавшиеся, по разъяснению обстоятельств, ментами с Петровки, задержанными вызванным соседями ОМОНом. Второе покушение на Леню произошло при его выходе из ресторана. Стреляли двое, выскочившие из подъехавшей милицейской машины. Нападавшие получили отпор и скрылись, а Леню с пулей в боку отвезли в больницу. То, что под Волоколамским ходят стаи продажных столичных мусоров, я знал. То, что Леня, несмотря на иллюзорные блатные понятия, желал бы подружиться с ментами правильными, способными обеспечить ему защиту и поддержать горящий в нем огонь мщения, знал также. И теперь мои опера через посредников готовили нам взаимовыгодную встречу. Необходимость встречи для Лени диктовалась угрозой нового заказа на его покушение, о котором пронюхала группировка «солнцевских», предупредив старого другана об очередной инсинуации бывшего «подкрышника». Посредник вышел на киллера, подвизавшегося на заказах группировки, а тот благоразумно решил о поступившем предложении сообщить опекавшим его боссам.

Вся эта кутерьма была настолько тупа, глупа и непрофессиональна, что вызывала лишь чувство недоумения своей ущербной логикой. Однако я давно уже убедился, что именно так устроена вся наша современная российская жизнь, включая ее криминальный и правоохранительный аспекты. Правительство, мафия, госбезопасность, оборона, милиция – все во флере таинственности. А копни чуть кондовой лопатой – одна глупость внутри и ошметки дешевого фарса. Хотя что я о современности? А коммунизм наш несостоявшийся? Куда ярче пример! А обожествленный царизм, растертый, как плевок, кирзой солдатских сапог? Но что удивительно – живем же всему вопреки. И в первую очередь – вопреки себе. Из революции – в репрессии, из репрессий – в войну. Из войны – в застой. Из застоя – в очередную перестройку. Какой народ выдержит такое? А мы даже развиваемся как-то. Противостоим врагу. Клепаем танки и увеличиваем поголовье «мерседесов». Воспитываем подрастающее поколение таких же дураков и героев. И, как всегда, надеемся на светлое будущее.

Звонок из проходной. Юра. Достал все-таки!

– Ну, чего тебе?

– Явись. Буквально на минуту…

Уж кому не откажешь, так ему, биографии моей устроителю.

Вышел во двор, пожимая по пути бесчисленное количество услужливых рук. Хорошо, у меня умывальник в соседней комнате, смежной с кабинетом, можно смыть чужой пот и энергетику, навязанные мне глупейшим ритуалом, невесть откуда взявшимся в русской традиции. Хорошо, носами не тремся.

А вот и кореш мой незабвенный, в костюмчике изумительном, с портфельчиком деловым, крокодиловой кожи, с его зазевавшегося собрата сдернутой.

Припотевший слегка, запыхавшийся деловито, но стойким благородным одеколоном смердящий.

Смелый, однако, мой тезка. Долго бы пожил я, поменяйся мы местами? Едва ли. Угробил бы меня Юра, глазом не моргнувши, как свидетеля опасного и многознающего. А вот я, конечно, на такое логичное действо не сподоблюсь по причинам, нами вкратце и походя затронутым в предыдущей философской беседе за столом ресторанным. Пойду на гибель, а предателя вероятного растоптать не сумею. Прав Олейников: по случайности и по недоразумению я в карательную систему окунулся. И вытолкнет она меня под случай пронзительного выбора, когда отступиться от себя и от Бога вынуждать станут, да не вынудят. Но сейчас сыграть надо в опричника бессердечного и лихого, собеседнику своему равному по сути разбойничьей, но и милостивого в своем старшинстве терпеливо, до поры.

– Ну, Юра, двигай идеи, но – побыстрее. Тороплюсь я.

– Да ты не важничай, – сказал он, портфель из дохлого крокодила расстегивая, как пасть лакированную с золотым зубом замка. – Тоже мне, нашелся туз бубновый, когда козырь – пики… Вот. «Риф» уже заработал, – он протянул мне бумаги: – Распечатки подслушанных разговоров.

И поплыло передо мной пространство, смешалось небо с землей, дрогнувшей под ногами, а после пришло ко мне большое и раздутое, как воздухоплавательный шар, удивление.

Подлец Есин смастерил для меня капкан, чья конструкция мною не предусматривалась даже в принципе, как неспособная существовать в материальной природе. Сегодня мне звонил вице-мэр, находящийся в отпуске в далекой Индонезии, и просил к вечеру встретиться с одним коммерсантом, жаждущим получить мое покровительство, причем просил об этом настоятельно и твердо. Естественно, я не отказал. Затем позвонил и сам коммерсант, назначив рандеву в ресторанчике возле моего дома. И вот, оказывается, должен был передать мне новый знакомец аванс за дальнейшее с ним сотрудничество и взаимопонимание, и с авансом-то этим задержали бы меня молодчики из управления «М» госбезопасности, надзирающего над милицией, ввергнув меня в геенну глубокой задницы служебных расследований, отстранения от должности и полного карьерного краха.

– Ничего не понимаю, – произнес я беспомощным ртом. – Есин же знает, что я – с Олейниковым. Знают об этом и в «М». Наверняка. Потом… Вице-мэр не мог меня подставить по определению, глупость какая-то…

– Не мог, – хмуро согласился Юра. – Он вообще вне связи, путешествует по каким-то островам. С тобой говорил имитатор голосов. Фокус простенький, но безотказный. А насчет Олейникова не обольщайся. У них на Лубянке много кланов, и он не всесилен. А когда машина запущена, когда скандал освещается прессой, у всех заступников опускаются руки. А ты вот трубку не берешь, самодовольством переполненный и неуязвимостью своей над плебеями возвышенный… Гордыня – не только грех. Это велосипед на гололеде.

Мне оставалось лишь мрачно кивнуть, признавая его правоту.

– Никуда не ходи, пусть провокатор подавится этим ужином в одиночестве, – сказал он.

– Нет, так легко он не отделается, – возразил я.

– Ну, смотри. Конвертик-то, кстати, возьми… Тут без подстав, поверь старому другу.

– Да иди ты…

– Уже делаю первый шаг…

Спустя считаные минуты я сидел в кабинете главы службы нашей собственной безопасности – злейшего, но беззубого врага Есина. Укоротить всемогущего коммерсанта от милиции он, конечно, не мог, но спасти мой авторитет, проявив загнанную в угол принципиальность, был способен вполне.

Я накатал официальный рапорт о готовящейся против меня провокации, далее мы обсудили нюансы моих поведенческих реакций за столом в ресторане, после чего я отправился восвояси для дальнейшего прохождения службы в свое бурлящее правоохранительной деятельностью хозяйство.

В Дагестане опера накрыли базу фальшивомонетчиков. База располагалась в отдаленном горном кишлаке. Сакли, овечьи стада, мужественные чабаны в бурках, и тут же – модуль, замаскированный под загон для скота, набитый дорогостоящей техникой, с системами автономного электропитания, душевой, туалетом и даже биде. Цех был оснащен и вентиляцией, ибо краска, наносимая на купюры, содержала ядовитые элементы. Компьютеры, чаны с намагниченной водой, сушилка с термостатом. Компрессор, выплевывающий прилипающие к бумаге шелковые ворсинки. Прогрессивное производство.

Работали жулики, не озираясь по сторонам, наслаждаясь воздухом гор и свежими шашлыками, но по изготовлении заказанной партии товара машины стопорились. Процесс возобновлялся после реализации напечатанной продукции. Сложность наших мероприятий заключалась в необходимости задержания мазуриков за их трудами неправедными. И эту сложность мои опера стараниями неимоверными преодолели.

Из Дагестана спецрейсом привезли конфискованное у фальшивомонетчиков оборудование: коробки с аппаратурой, ведра с краской, бумагу, химикаты, пресс… Дело возбуждалось в Москве, по месту реализации товара, но принять на хранение вещдоки следствие отказалось, ибо комнату для их хранения затопило из прохудившейся канализационной трубы. Наша тыловая служба оприходовать изъятые ценности попросту не имела права, да и своего барахла хватало, а потому проблема свалилась мне на голову.

Помог заместитель по тылу, выделив каптерку в подвале, куда и водрузили с миром все криминальные атрибуты.

– Суета там была, как в осином гнезде, куда дихлофосом брызнули! – докладывал мне Корнеев, отвечавший за итог операции, еще не отошедший от горячки проделанной работы. – Один со скалы сиганул, другой в унитазе доллары топить принялся, их потом из канализации целый клубок выудили, на сто тысяч как минимум…

– А хозяин предприятия?

– Раскололся! – широко улыбнулся опер. – У него расписание текущего дня на стенке было пришпилено, собственноручно начертанное: в десять ноль-ноль – завтрак, с десяти тридцати до трех ноль-ноль – дорисовать доллары…

– Зачем их дорисовывать?

– Им перелив зеленого цвета в фиолетовый на цифре «сто» не удавался типографским способом, вручную приходилось…

– Ну все, иди отдыхай.

Оставшись в каптерке наедине с конфискатом, я брезгливо поковырялся в коробках. Одна была полностью набита пачками фальшивых американских дензнаков этак миллиона на два, в другой обнаружилось клише из латуни. Из доклада следовало, что клише мастер изготовлял в течение трех лет, – особо точная ювелирная работа. И теперь оно, никому не нужное, валялось в подвале.

От греха подальше, дабы столь ценный для преступного ума инструмент не попал в лукавые руки, я решил переместить раритет в свой сейф. Затем, подумав, перетащил и коробку с долларами к себе в кабинет. Но, вспомнив о выпадах врагов, способных устроить в моем служебном помещении показательный обыск, решил переместить ее в багажник машины, а оттуда – в свой незабвенный бронированный гараж.

Несть числа сюрпризам жизни…

И вот – очередной! Месяц назад в Чечне в очередной раз украли советника президента, все службы были поставлены на дыбы, а тут к нам является парень с улицы и заявляет, что обнаружил выходы на похитителей…

Я отправился в кабинет, где допрашивали заявителя.

Парень мне сразу и резко не понравился: тип лет сорока, по виду – рыночный торговец, в явном мандраже от своего присутствия среди ушлой оперской братии, взопревший, как загнанный кролик, и весьма себе на уме.

Из пояснений его выходило, что он подвез до метро запавшую в его сердце попутчицу, договорился с ней о свидании вечером, но, подъехав в условленное место, подвергся нападению бандитов кавказского происхождения, отобравших у него ключи от квартиры и продержавших в салоне машины под ножами несколько часов. После ключи ему возвратили и отпустили с миром.

Вернувшись домой, потерпевший обнаружил там следы тщательного обыска с полнейшей конфискацией ценностей. Украли не только деньги, картины и золотишко в изделиях, но унесли даже одежду, постельное белье и выгребли холодильник! Хорошо, не отодрали обои. Во устроился герой-любовник!

Подобной забавной мелочовкой наша контора заниматься бы не стала, не присутствуй в деле одно необычное обстоятельство: парень родился и вырос в Чечне, знал местный язык и, покуда маялся в машине с разбойниками, слышал их разговоры, в которых упоминался прискорбный факт похищения советника. Дескать, один из родственников негодяев его и содержит сейчас в ожидании выкупа. Лица преступников скрывали маски, в ограбленной квартире никаких следов не обнаружилось. Орудий преступления тоже, как гласил бы протокол об изнасиловании потерпевшей неизвестным лицом.

Я задумчиво переглянулся со своими сотрудничками. Брать на себя это мертвое дело никому не хотелось, заявителя стоило отфутболить к сыскарям на Петровку, но, всплыви тот факт, что мы проигнорировали его информацию о заложнике, близком к верховной власти, санкции сверху последовали бы людоедские. Не спас бы и Решетов.

– Я тебя только об одном хочу предупредить, – сказал я, положив ладонь на испуганно дрогнувшее плечо «терпилы». – Если ты в свои показания приплетаешь должностное лицо, дабы расследование велось усердно и лучшими нашими силами, то горячо пожалеешь, что к ним обратился. Мы очень не любим, когда нам врут. Так что подумай минутку, пока машина не закрутилась… Может, это мираж испуганного воображения? Пока мы все способны понять и простить…

– Я пришел к вам за помощью, а вы тут с угрозами… – пробормотал он, вытирая нервный пот со лба.

– Угрозы основаны на нашем предыдущем горьком опыте, – сказал я, и опера в ответ нерадостно усмехнулись.

Три недели назад в контору тоже явился один заявитель, чеченец, сообщивший, что советник томится в одном из горных аулов, где проживают его родственники, и он готов стать посредником в переговорах об освобождении пленника. Весь его интерес – наша помощь в его поступлении в юридический столичный вуз.

Доброхота мы пробили через госбезопасность, и выяснилось, что участвовал он в бандформированиях, обучался в диверсионной школе в Пакистане, и его устремления к изучению закона и права вероятны настолько, насколько желание волка отобедать лебедой с лютиками.

На предварительные переговоры во Владикавказ он упорно тянул одного из руководителей подразделения по борьбе с этническими группировками, и тому пришлось поневоле туда ехать. Благо сообразили отправить с ним наш спецназ. Там-то, в горах, и прояснилась вся комбинация стремящегося в дипломированные юристы бандита: его дружкам жаждалось похитить ушлого опера, пересажавшего десятки горных орлов и вставшего поперек горла их оставшимся на свободе партнерам. Да затем еще и слупить изрядный выкуп с нашей конторы, заработав тем самым большие политические очки.

Доброхот ныне пребывал в камере, ибо сразу же по разъяснении тайны его благотворительных инициатив патрульные милиционеры обнаружили в его машине ствол, наркотики и гранату. Набор, составленный тщательно, вдумчиво и эмоционально.

Я с удовольствием поведал бы данную поучительную историю сегодняшнему заявителю, но, удерживаемый уложениями о секретности, сподобился лишь на прощальное вялое напутствие:

– Что же, будем рассчитывать на вашу добросовестность.

Подумал, закрывая за собой дверь:

«Вот и еще один висячок…»

День между тем неуклонно катился к закату, а мне еще предстояли два серьезных свидания.

Позвонила Ольга, попросила вечером приехать в театр на какой-то актерский междусобойчик.

– У меня сегодня вечером премьера, – сообщил я, памятуя рандеву с провокатором.

– Это еще какая? – полюбопытствовала она.

– Для тебя все сыграю в лицах, но дома…

– Я вернусь поздно, учти!

– Я тоже постараюсь.

Служебная машина уже пофыркивала, разогревая свою прыть у подъезда конторы. Я влез на заднее сиденье, буркнул в сторону напряженного затылка водителя:

– К Пресне.

И помчали меня немецкие лошадиные силы по родному Садовому, забитому пробками, по двойной сплошной, приходящейся аккурат на середину капота с фиолетовым отсветом мигалки, в коридоре между жмущимися вправо встречными и попутными, и услужливо, с пониманием служебного долга, перекрывающими движение на перекрестках постовыми.

Бред какой-то. Сон. Наваждение. Клоунада.

Граждане! Граждане прохожие на тротуарах, граждане бездомные в подворотнях, соседи по движению на магистрали, завистливо проклинающие наглый мой маршрут вопреки всем правилам автомобильного общежития, слушайте! Это ошибка, я такой же, как вы, может, даже глупее и хуже, и мне, не поверите, уютнее среди вас, а не в этом кожаном салоне автомобиля из гаража карательных структур! Но сейчас я играю спектакль по воле неведомого режиссера, а вы-то думаете, что это всерьез, и шарахаетесь пугливо, и глазеете недобро, и уверены, что я упиваюсь безнаказанностью властного хамства и ее выпендрежем, а мне всего лишь грустно, устало и тревожно. Я не знаю финала спектакля, оттого и нет восторга в душе моей. И тревожно мне, потому что уже не хочу я в вашу дорогую моему сердцу компанию, граждане пресмыкающиеся, а другой компании у меня нет, есть только банда, где каждый одинок и несчастен, ибо бессердечен, алчен и многознающ, а умножающие скорбь знания уменьшают желание общения с людьми. Ибо кто ведает многое тайное, что может взять для разума своего от находящегося в неведении и в заблуждении?

Другое дело – монаху есть о чем говорить с папуасом, ибо высший человек озарит знанием и духовным опытом своим существо низшее, а чем могу озарить ближних своих я? Любопытной информацией, реально отражающей наше государственное устройство? Характеристиками его устроителей? Да вы и сами все ведаете интуитивно, а я, впади в откровения, буду распят как вами, ибо снизошел к вам и стал равным, рабом, так и теми, кто отчинил мне машинку с мигалкой, ибо владеющий такой колесницей мыслей своих в галоп не пускает и вне черни держится неприступно.

Встречу с Леней Плащом нам подготовили мои опера в ресторане Центрального дома литераторов, бывшем притоне творческой интеллигенции, в закутке, оснащенном аппаратурой, исключающей возможность технической записи разговора.

Я не доверял ушлому вору. Как и он, мне, впрочем.

Леню мне пришлось подождать: машину жулика за неправильную парковку тормознули гаишники, вор их послал, те взъерепенились, и пришлось включаться в дело моим работникам, подстраховывающим наше рандеву.

Наконец недоразумения утряслись, откинулась входная штора, и передо мною возник высокий жилистый тип – длиннорукий, кривоногий, ловкий в движениях, с глубоко посаженными в череп стылыми черными глазами, скуластым сухим лицом.

Обошлись без рукопожатий.

– Как понимаю, базар наш тебе в пику, а потому ушей тут нет, – начал Леня, небрежно раскидываясь на стуле и качая узким мыском элегантного штиблета. – Что и мне в масть.

На лице его – хмуром, отягощенном от дурных излишеств и тягостных раздумий о ежедневном выживании среди разнообразных гадин, – лежали нездоровые темные тени, придающие облику его черты демонические и загадочные. Он напоминал паукообразного злодея из оперетты, что заставило меня невольно усмехнуться.

– Чего расплылся, мент? Я вроде не комик… – Он поднял руки и плавно, балетно потянул их вверх, словно удлиняя предплечья из костистых локтевых суставов. Его длинные, скрюченно согнутые пальцы и в самом деле напоминали паучьи лапы.

– Улыбка располагает к тебе собеседника, – кратко ответил я.

– Ага, вот я уже и расчувствовался…

– Ну ладно, давай о делах, – сказал я скучно. – Интересы наши совпадают, враг у нас общий, подумаем, как друг другу помочь.

– А думать тут особо и нечего, – покривился снисходительно Леня. – Ты ведь сюда не от мусоров пришел, тебя кто-то сверху использует, а ты и рад стараться. Не будут мусора клыки на своих дойных коров скалить. И если скажешь, что я не прав, тогда – прости-прощай! – он привстал со стула.

– Все верно, – сказал я, отстраненно удивляясь прозорливости бандита. – Другие силы существуют в нашей государственной природе. И если они меня используют – пусть как шестерку – на благое дело уничтожения врага моей Родины, я не в претензии.

– Стыдно мне, но у меня мотив низкий, – поведал Леня миролюбиво, закуривая с ленцой тонкую дамскую сигарету, экономящую здоровье. – Поднял крысеныша как на домкрате в эмпиреи, спас двести раз его шкуру и хвост, а он в ответ – кусаться, падаль. Да ты в курсе…

Я кивнул неторопливо.

– А теперь вот что, – вперил он в меня свои зенки – черные, как нефтяные ямы. – Патриотам я не доверяю, так что запев твой не для тех поклонников. Патриоты – материал дешевый и расходный в манипуляциях кукловодов. Потому передай своим мудрецам, нашими руками свои планы варганящим: ни хрена толкового ни сегодня, ни завтра они не сотворят. К заутрене обедню не служат. Сегодня в стране устоялась определенная система. Одна из ее подпорок – наш мерзавец. И как его политически ни подставляй, от него, как от горячего утюга, все брызгами отлетит. Утюг должен остыть. А он включен в сеть и выполняет свое дело. И ошпарит нас с тобой – только к нему сунься. Но система, думаю, скоро обвалится. Стараниями твоих шефов, полагаю. И начнется новый дележ власти. А вот тогда обязательно обесточат сеть. И в утюг можно брызнуть кислотой. А потом его, заржавевшего, выкинуть на помойку. Кислоту я тебе дам. И не только на него ее хватит. Там вся история наших барыг в законе… С делами мокрыми, с налогами, с отмыванием «лимонов» и «мандаринов», со связями забугорными, схемами – кому и за что… И пусть у тебя такая мина до поры в тихом месте хранится, преобразовываясь в бомбу. Или у дружков твоих, у начальников… Большой тебе презент делаю, верно?

– А что с меня в ответ?

– Да чепуху попрошу, – сказал Леня, усмехнувшись грустно. – Техническую поддержку. К нему, гаду, теперь не подобраться. Семья в Европе, за заборами, под охраной. Да и чего ему семья? Он же голубенький, ему здесь с мальчиками куда лучше, чем со своей старой коровой. Хотя он не просто голубой, он – синий! С зоны таким пришел, где его опустили в петушиный профсоюз за крысятничество… В пору советской власти. Ну, пришел с зоны, начал плитами газовыми спекулировать. И держал товарец в гаражах под железнодорожной насыпью. А у меня там бокс имелся пустующий, в аренду сдаваемый, с чего знакомство и началось… А потом закончилась советская власть, и обнаружилась в нашем фраере удивительная коммерческая незакомплексованность… Ну, и пошло дело. Ладно, – отмахнулся усталой рукой. – Чего детство золотое вспоминать… Итак. Ваши причуды и мероприятия слова доброго не стоят. Не ко времени они. Суета пустая. А вот мои планы – просты и действенны. Два пуда пластида с тебя, и нету у нас проблемы. Как?

– Это вещество строгого учета, – сказал я. – Это к армейским проходимцам надо… Но вот если чего попроще…

– Я понял, будем считать в тротиловом эквиваленте, – сказал Леня. – Копателей вы знаете, возьмете пару лохов за жабры – все принесут. Далее. Закладка под видом ремонтных работ в полотно магистрали, безопасность работ – за тобой. Ну, если еще и оперативное сопровождение маршрута искомого объекта…

– Как думаешь, что я скажу? – спросил я.

– Ты скажешь, что должен посоветоваться, – выдохнул глубокомысленный клуб дыма в потолок вор.

– И чего ты при таких мозгах не в спецслужбах? – искренне огорчился я.

– Объясню, – доверительно наклонился ко мне Леня. – Мы, жулики, куда вас честнее. Вы же, мусора, мать родную продадите и за погоны свои, и за деньги вонючие. Среди вас правильных парней, идейных, единицы. Хотя и есть, всех чернить не стану. Но вы ошейник и плетку любите бескорыстно. Вам без них – никак. Вы всю жизнь за решеткой, которую сами себе сварили. За гарантированный кусок колбасы. А вот я и за решеткой – свободен. Кстати, знаешь, что странно? Вот смотрю я на тебя – ты же и не мент вроде… И не подставной, я все пробил… Варись бы другая каша, я бы тебя за правильного человека принял…

– А кто тебе сказал, что я неправильный?

– Ах, вот так? Значит, будет обмен товара…

И мы, словно в едином порыве, чистосердечно протянули друг другу руки.

А уже через час я сидел в другом кабаке, супротив провокатора Есина: рыхлого мужичонки с мордой отставного филера, хитрыми выцветшими глазенками, веснушчатой лысинкой, улыбчивым лицом, крупными зубами шимпанзе и простуженным пористым носом.

Вид у ходатая был бюджетный, призывающий к сочувствию. Костюм с Черкизовского рынка, турецкий галстук, ботинки, деформированные артритом стоп, дизайна старомодного, в каких уже лет пять не хоронят.

Гаденыш передо мной, видимо, был опытный, но его подводили вкусовые внешние детали, отсталость от времени, что, впрочем, было не виной нанятого лицедея, а оплошностью его распорядителей. Из каких агентурных запасников извлекли этого дрессированного уродца? И какой небрежный режиссер втолковывал ему роль? Я бы и без упреждений Юрки насторожился и слова единого в масть не уронил без контрольного звонка ходатаю за такого персонажа. Зря волновался за меня мой двойник с нынешней фамилией Кларк, многому меня научили милицейские университеты.

Да, другим я стал… Совершенно другим! Впрочем, суть изначальную не поменял, но доспехов и лат защитных на нее облачил, как шелуху многослойную на беззащитную луковичную мякоть.

– Мы с лицом, так сказать, обоюдно нас рекомендовавшим, сокурсники, – доверительно глаголил агент врага, подсовывая мне меню в засаленном дерматиновом переплете. – Вы угощайтесь, стеснений тут никаких, насчет счета не обременяйтесь.

– Я на китайской диете, – сказал я. – Болею желудком, ем только змей.

– Вы шутите…

– Серьезно. Кобра в томатном соусе. Не пробовали?

– Какая гадость…

– Мне их возят замороженными из Юго-Восточной Азии. Но от чая не откажусь. Давайте ближе к телу, как говорят гробовщики расстроенным родственникам…

– В общем, у меня магазин. Вернее, сеть торговых точек, – продолжил искуситель, умишком своим пакостным подвизая доверительную интонацию к выверенному слову и качая слово на струнах интонации. – Впрягся когда-то в геморрой бизнеса, угораздило. Да что теперь говорить… Короче. На один мой распределитель наехали ваши бойцы. С шашками наголо. Хотелось бы договориться…

– Насчет чего?

– А то вам неясно… Вот адрес, – он положил передо мной бумажку. – Но это так, до кучи, – продолжил внушительным тоном. – Хотелось бы постоянной опеки, а то донимают бесстыдно… Необходимо опереться на порядочного человека.

– Который всех по порядку? – откровенно веселился я.

– С моей стороны порядок гарантирую, – строго поджал он губы, веселость мою во внимание не принимая. – Пять тысяч долларов в месяц устроит? Я говорю прямо – я человек открытый и искренний, от чего, не скрою, приходится постоянно страдать. Все время нарываюсь на подлецов с гнилыми макаронами в голове вместо идей и участия… Мне тут пытались содействовать некоторые, и что? Одно откровенное вымогательство без результата и поддержки даже в общих чертах. В общем, дошел до края. Но наконец вспомнил про связь с основательным человеком, позвонил ему и вот теперь – перед вами. Всецело надеюсь. Сумма устраивает?

Я мигнул левым глазом одобрительно, и в тот же момент из-за пазухи пиджака собеседника был молниеносным движением выхвачен голубой, как птица счастья, пухлый конверт, шмякнувшийся с решительной обреченностью в лоно пустой ресторанной тарелки.

– И что это такое? – удивленно вздернул я бровь.

– Аванс! Вообще… за текущий месяц…

– То есть взятка должностному лицу?

– Ну, типа…

Я поднял руку вверх и щелкнул пальцами.

Далее началась великолепно знакомая мне кутерьма с ринувшимися к нашему столику операми из собственной безопасности, водворению конверта со мздой в пластиковый пакет, ошарашенные выкрики задержанного взяткодателя, чей смысл заключался в идее, будто он свой, здесь по заданию, а взят по недоразумению, отчужденные спины чекистов, горбато склонившихся над пивными кружками и смакующих хинный вкус поражения; наконец, усталое и разбитое возвращение домой, сулящее краткий отдых перед очередным неспокойствием грядущего дня.

И чего ради я вляпался в эту гонку, сулящую гибель при любой неуклюжести движения и слова?

Но что у меня есть кроме нее? Деньги? Теперь – да. Но они начинают кончаться, когда кончают начинаться. Оля? Но ведь ей нужен я такой, каков есть сейчас. В образе бравого борца с бандитами. А обыватель без определенных занятий, как бы она сама ни убеждала себя в его неповторимости и единственности, быстро ей опостылет. Я чувствую это, и это – правда. Ей нужен сильный партнер, а не приживатель. Да я и не сподоблюсь на таковую роль. Поэтому придется играть свою, навязанную судьбой. До неизвестного и, возможно, безрадостного итога.

А что делать?

Мы столкнулись с ней у лифта. Оглянувшись на охранника, сидевшего за стойкой, чмокнули друг друга в щеки.

– И что же у тебя был за спектакль? – спросила она, когда створки кабины захлопнулись.

– Недруги хотели меня приморить на взятке, – сказал я. – Но все обошлось. Их агент кусает локти в камере, а мы с тобой едем домой.

– Слушай, – наморщила она носик деловито, – бросай-ка ты эту милицейскую бодягу к чертовой матери, а? Займись чем-то другим! Я же вижу, что тебя все это ломает, калечит, да ты вообще не из породы сыскных псов, извини, конечно, за такое определение…

– Милая, – сказал я на тяжелом выдохе, – ты все говоришь правильно. Но теперь подумай всерьез: куда мне деваться? Лечь на диван с сигаретой и рюмкой, гордиться, что моя жена – знаменитая актриса, и смотреть в окно на смену времен года?

– Размечтался, – усмехнулась она. – Нет, такую пьесу мы играть не будем. Ибо, дорогой, грядут перемены, и в нашей покуда куцей семейке скоро прибавится дел. И насчет сигарет и рюмок можешь забыть. Поздравь меня – я беременна. Что скажешь?

Мы играем с жизнью в шашки. Она с нами – в шахматы.

Меня просто опалило каким-то невероятным, божественным счастьем. Я замер, очарованный тем новым, покуда неясным, но светлым горизонтом жизни, распахнутым передо мною высшими неведомыми силами, трепетно опекавшими меня с недавней поры, и чье заботливое незримое присутствие я ощущал каждодневно.

Двери лифта раскрылись.

– Приехали, – сказала она. – Выходи, или тебе помочь? По-моему, ты убит этой новостью… – в голосе ее мелькнула настороженность.

– Мне так хорошо… Аж плохо, – пробормотал я. – Ах, Олечка! Счастье ты мое ненаглядное…

Мы стояли, обнявшись, у двери квартиры, и через ошеломляющую, окрыляющую радость я вдруг трезво и опустошенно, будто пронзенный подлой ядовитой стрелой, осознал, что запутался в силках своего нового бытия окончательно, и нет теперь никакого хода назад, и роль моя бесконечна, и кошмар ее беспределен, а провалить ее я не могу уже по определению, ибо тогда провалюсь сам. И не в яму, а в пропасть. А потому – помоги мне, Боже, вынести твое испытание, времени исполнения которого не видно конца…