После отъезда Чумы из поселка, Витёк вернулся к себе домой, преисполненный черной и липкой, как печная сажа, ненавистью к изощренно-вероломному бандюге.
Не зажигая свет, уселся на веранде, механически поглаживая лобастую голову сенбернара, сочувственно уткнувшуюся ему в колени и, глядя на ночную темень за оконным стеклом, призадумался.
Со всей очевидностью вырисовывался тот факт, что, навесив на него, дурака, долг в пять тысяч зеленых, Чума от своих намерений хапнуть деньги на ровном месте, не откажется. Придется продать все, и сирым бродягой отправляться в гибельную неизвестность жестокого мира.
А мразь пропьет-прогуляет эти денежки, нисколько судьбой какого-то там деревенского Витька — тупого и корыстного барана, возомнившего себя волком, не удручаясь…
Далее. Следообразующие детали оружия, похищенного из ЭКО, криминальные оружейники изменят; номера выкорчуют, однако это не изменит главного — работы следствия по факту громкого, надо полагать, преступления. И он каким-то нутряным, безошибочным чувством угадывает неотвратимость появления в своем доме тех, кто сумеет раскрутить эту историю со всеми участвующими в ней персонажами…
Это не было опасением, это была уверенность — ясная и жуткая.
И тут созрел план… Рискованный донельзя, но, как представлялось, единственно верный в своей спасительной перспективе.
Выждав два дня, когда улеглась милицейская суматоха, связаннная с исчезновением Лехи, он, дав участковому показания, что уже давно не общался с арендатором своей машины, и о причинах его таинственного исчезновения ничего, даже приблизительно, не ведает, начал собираться в дорогу.
Уложил в багажник все ценные вещи и инструмент, запер дом и отвел сенбернара к соседке, оставив ей деньги на прокорм собаки. Пояснил, что отъезжает на заработки в Питер.
С тоской посмотрев на дом, оставляемый, видимо, навсегда, уселся в машину и — тронулся в Москву.
А вот и знакомая дверь логова, за которой ему довелось посидеть в качестве изнемогающего от страха пленника…
Открыл дверь Весло — явно опешивший от его внезапного появления.
— Ну, зайти-то можно? — Витёк бесцеремонно протиснулся в коридор, поставил на пол сумку с вещами.
И тут же наткнулся на опустошенно-изучающий взор Чумы, сидевшего за пустым обеденным столом в комнате.
— Прибыл для разговора, — скучным голосом доложил Витек.
— Ну, умещай зад… — Чума, скрестив на груди руки, кивнул гостю на стул.
— Значит, подумал я хорошенько, — начал Витёк, — и решил так: приговор ты мне вынес серьезный, противоречить ему не стану, но без хаты и без тачки мне хоть в петлю, терять нечего…
— Не мои проблемы, — разлепил свои бледные губы Чума.
— Верно, — кивнул Витёк. — Но хочу спросить: что лучше — получить пять штук, от которых ты ни беднее, ни богаче не станешь, и сгубить верного человека, или — дать ему возможность должок отработать, и — как запасную опору для дальнейшей жизни оставить? Ведь жизнь-то — она по-всякому обернуться способна… Вон, я винт ржавый лет десять назад на дороге подобрал, в ящик кинул, а тут начал глушак на тачке менять, крепеж хомута — чпок, и лопни, сгнил, падла; я туда-сюда, нет замены, а потом спохватился, в ящик полез, а винтик-то тот оказался, родной… Затянул им хомут и — покатил куда надо. А?
— Грамотно гонишь, — согласился Чума. — Только ведь поджилочки у тебя того… тряские, для наших дел негодные… Нам народ с твердой поступью нужен… Коли через мертвяков шагаешь, споткнуться нельзя!
— А я в те дела, где негоден, нос совать не стану, — сказал Витёк. — Но одну работенку для себя вижу: водилой в бардаке твоем… Девок-то тьма, а клиенты по всему городу горохом рассыпаны. Только и успевай задницы развозить.
— А чего… — подал голос Весло. — В точку!
— Да? Тогда бери его к себе в квартиранты. — Чума поднялся из-за стола. Посмотрел на часы. Буркнул рассеянно: — Пора… Надо к Крученому лететь, вызывал папа… Кстати! — Тревожно зыркнул на Витька. — Как там насчет этого… Лехи?
— Подергались менты чуток, да затихли…
— У тебя были?
— У всех были. А мне-то чего? Я ему не сторож и не приятель.
— Понятно. В общем, кантоваться у Весла будешь, он — старший. Телкам мы как раз сегодня хату снимаем. Вроде как… диспетчерский пункт, во. Телефончик с определителем, то-се… И завтра, думаю, начнешь развозы. Насчет бабок решим.
— Хотя бы на бензин, а то ж я голый… — жалостливо вымолвил Витёк.
Чума брезгливо покривился.
— Весло отстегнет. Все! Я уехал. — И, сутулясь, направился к двери.
Когда за шефом хлопнула дверь, Весло, качнув головой, вдумчиво произнес:
— А ты, Витюха, умник. И с бабками не расстался, и у кормушки пристроился.
— Кстати, пожрать-то чего есть? — спросил находчивый сельский житель.
— Ну ты хорек! В холодильнике бациллы… И наш цирроз там. Наливай за свиданьице…
— Это — момент!
На свою новую работу развозчика проституток Витёк не жаловался: к полдню он подъезжал в диспетчерскую — огромную неухоженную квартиру, арендованную у хозяина-пропойцы, ютившегося в одной из комнат; выслушивал указания миловидной “мамочки” Аллы — ухоженной, налитой зрелой чувственной красотой украинки, развозил безнравственных девчонок по указанным адресам, взымая с клиентов плату и предупреждая их об ответственности за всякого рода силовые извращения; получал деньги на карманные расходы и ремонт машины, бесплатные сексуальные утехи в любое время дня и ночи, и — усердно вынашивал дальнейший рискованный план, составлявший суть его будущего…
Постепенно в голове его накапливалась полезная информация: Чума и Весло подчинялись вору в законе Крученому, одурившему богатую коммерсантку, ныне пребывавшую в психбольнице, и с удобством расположившемуся в ее квартире. Малолетняя дочь коммерсантки стала сожительницей старого гангстера, а сын — порученцем-шестеркой.
Вор, судя по всему, контролировал несколько хлебных точек, а кроме того, крутил с Чумой откровенно уголовные делишки.
Обо всем этом по пьянке Витьку проболтался Весло — надзирающий за нелегальной фирмой досуга, доходы от которой также шли в распоряжение криминального авторитета. Кроме того, через проституток поступали наводки на перспективные для совершения налетов частные квартиры. Аналитическо-информационное препарирование наводок осуществлялось все той же ушлой “мамочкой” Аллой.
С некоторой обескураженностью Витек уяснил и тот факт, что группировка, о которой не раз хвастливо упоминал Чума, не принимает никакого прямого участия в деятельности его шефов, лишь косвенно примыкающих к иерархии глав того криминального сообщества, что ныне неотвратимо вступало на путь вполне легального бизнеса.
Демаркационные пограничные линии между мафиозными организациями и откровенно уголовными бандами с каждым днем приобретали все более четкий и отчуждающий характер.
И, как понимал Витёк, случись что с Крученым или с Чумой, особо усердствовать в помощи им новая поросль беловоротничковых бандитов не станет.
“Новые” вынужденно считались с “синими”, во-первых, из-за их отмороженной непредсказуемости, а во-вторых, из-за традиционного главенства блатных над миллионной массой зековского покорного быдла.
Данный факт сугубо практического и формального симбиоза также поселял в смекалистом Витьке некоторые надежды…
Вскоре в бардаке разгорелся скандал: попавшая в поле зрения “мамочки” Аллы тридцатилетняя Надежда, также провинциальная украинка, работавшая продавцом на рынке, который курировал Крученый, наотрез отказалась работать в качестве шлюхи, хотя поначалу дала на это согласие.
Согласие было вынужденным, ибо у Надежды украли выручку за неделю торговли, и вербовку привлекательной одинокой женщины, кормившей своими московскими заработками престарелую мать и малолетнего сына, живших в селе под Харьковом, осуществлял лично Крученый — бестрепетный и грозный, как демон.
Витёк, привезжий Чуму в квартиру, где ныне обитал вор, топтался в просторной прихожей, прислушивась к глухо доносившимся из-за остекленной цветным витражом двери кухни, рассуждениям высшего руководителя:
— Отказывается, сука? Ну и хорошо! Алка тоже хвостом крутит, самостоятельная больно стала… Вот и научим ее нашим выводам… Девка к батарее прикована? Так… Вечером собираетесь в хате втроем: ты, Антон и — Алла. Девке кляп в рот, и режьте ее на лоскуты. А Алка пусть смотрит, запоминает. Мясо в пакет упакуете и — на свалку. Подальше от дома только… Водилу своего этого… Пусть в стороне будет, чего-то не нравится мне колхозник твой… Или смотри — пусть тоже вымажется…
Витек с силой сцепил в замок хрустнувшие пальцы. Вот, жизнь… Ведь когда впервые увидел он эту Надежду, трепыхнулось у него возбужденно и гулко сердце: какая баба! Вот бы с такой жить-поживать… Не из этих ведь шкур липких…
А потом враждебная отчужденность нахлынула: коли здесь, то — такая же, и нечего в лазоревые хламиды ее наряжать… Да завтра же ее окучит! В любом варианте. А оно — вон как… Конец бабе! Да и еще его в мясники припашут… Вот, погань!
Выйдя в прихожую, Чума внушительным тоном произнес:
— Лети в диспетчерскую, Алке скажешь, что буду в семь вечера. Телка там к батарее наручниками приклепанная сидит — можешь попользоваться. Легко. Противиться станет — пасть заклей и бей, как кузнец оковалок… Но — чтобы не сдохла, у нас воспитальное мероприятие с ней намечается. Что еще? Путан по ночным страдальцам развезешь, греби к Веслу. И жди меня у него на хате завтра утром, дело есть.
Витёк услужливо наклонил голову, выражая полнейшее согласие с полученными указаниями. Относительно рекомендации пользования пленницей глумливо проронил:
— Благодарствую… Отметимся. Оторвемся, вернее! Баба — шик!
— Ну, давай-давай, — гадливо покривился Чума, подталкивая его к выходу.
Сев в машину, Витёк в сердцах ударил себя кулаком в ладонь. Произнес потерянно:
— Ну, уроды без привязи!
Пройдя тюрьмы и зоны, став наблюдателем бесчисленного множества измывательств, подлости, кровавой жестокости, он, удачливо избегнув многих пронесшихся над самой макушкой напастей, однако закаленно приемля насилие, как неизбежную данность, сейчас, пребывая в тесноте колючих бандитских пут, вдруг отчетливо осознал весь мрак того ада, в котором вынужденно оказался. Но ведь — вынужденно, с расчетом… А Надежда? Незадачливая несчастная дуреха…
Приехал в диспетчерскую.
Алла сидела на кухне, попивая сухой мартини и смотрела телевизор. Хозяин квартиры, мертвецки пьяный, спал в своей комнате.
— Чума сказал, — развязно начал Витёк, обращаясь к хозяйке проституток, — что Надя в отказ пошла, сегодня воспитывать ее будут…
— Когда он приедет? — не отрываяясь от экрана, спросила “мамочка”.
— Велел, чтобы ты тут в семь часов вечера присутствовала.
— Что с ней делать будем? — Алла коротко указала рукой себе за спину. Ее целиком занимала эротическая сцена мыльной оперы.
— Чума сказал, для начала я могу попользоваться…
— И то верно… — Порывшись в кармане халата, она достала ключи от наручников.
— Да я с ней и так слажу, — хмыкнул Витёк. — Даже интереснее…
— О, тогда и я посмотрю! — оторвалась старая развратница от телевизора. — Страсть люблю акробатов…
— Зенки вывалятся! — угрюмо молвил Витёк. — Обойдешься! Дай нож!
— Зачем тебе?
— К глотке приставлю, чтоб не дергалась, гнида…
— Возьми вон… На мойке…
Войдя в комнату, наткнулся на затравленный, исполненный ненависти взгляд женщины, сидевшей на полу возле батареи.
Смущенно приблизившись к ней, Витёк поднес палец к губам в предостерегающем жесте, затем, наклонившись, зашептал на ухо:
— Сиди тихо, поняла?.. У Чумы приказ: порезать тебя сегодня на куски. В назидание… Короче — труба! Прямая, без изгибов. — Перегнувшись, он рассмотрел наручники. Усмехнулся: — Китайское железо… — И, вытащив из кармана щипчики для ногтей с вмонтированным в них кривым дугообразным лезвием, вставил его острие в паз замка, сноровисто провернул приученными слесарить пальцами. Замок открылся. — Делаем так, — продолжил Витёк. — Я отвлекаю Алку, закрываю дверь на кухню, а ты — в коридор. Запор — на защелке… Дверью не хлопай. Вот… — Он судорожно порылся в карманах, достал сто долларов: — На, большего нет… Я тут сам в рабах… — И добавил виновато, глядя в ее серые, настороженно распахнутые глаза: — Нравишься ты мне, Надежда… Как увидел тебя, так сразу и… Такая история. — И — внезапно для самого себя, осторожно поцеловал ее в висок.
— Так, может, вместе?.. — прошептала она.
— Не время… Адрес мне свой скажи…
Она произнесла название поселка под Харьковым.
— А улица?
— Октябрьская, два…
— Ну, бывай! — Он стиснул ее плечо. — И учти — приеду. Скоро.
Вышел из комнаты, вернувшись на кухню. Закрыл за собой дверь.
— Больно ты скоро…. — произнесла бандерша, истомленно потянувшись всем телом.
— А ну ее, тварь!.. — отмахнулся виновато Витёк. — Дергается, как на пружинах… Неинтересно!
— А чего интересно? — с озорством посмотрела на него Алла.
— Вот с такой бы женщиной, как ты… — Витёк, присев рядом, обнял многоопытную жрицу плотской любви.
На него пахнуло бабьим потом и дорогой парфюмерией.
— Да иди ты! — отодвинула она его руку.
— Это почему?
— Не в моем вкусе, понял?! — В глазах ее блеснула отчужденная злость.
— А если за пятьдесят баксов?
Взгляд Аллы тут же кокетливо залучился.
— Это предложение можно рассмотреть…
Витёк, усердно прислушивающийся к долгожданному осторожному скрипу ведущей в квартиру двери, наконец расслышал его — боязливый, краткий… И, небрежно взбивая кончиками пальцев локоны повелительницы чаровниц, громогласно продекламировал:
— Кудри вьются, кудри вьются, кудри вьются у блядей… Почему они не вьются у порядочных людей? Потому что у людей, — объяснил с горестным нажимом, — нету средств для бигудей… Ведь порядочные люди тратят деньги на… Эх! — прибавил. — Были бы сейчас эти пятьдесят! Может, в долг, а?
Взор бандерши снова посуровел:
— Ага, монгольскими тугриками по перечислению…
— Ну, как знаешь, главпункт проката…
Попили кофе, покалякали о тяготах жизни и о проблемах эпидемии охвативших столицу венерических заболеваний, чья профилактика концентрированным раствором марганцовки искушенная Алла считала самым действенным средством.
Наконец, зевнув, Витёк сказал, что пора ему начинать объезд точек — девчонки свое отработали…
Выходя из квартиры, он даже не обернулся на дверь комнаты, за которой, по идее, томилась предназначенная для кровавого заклания жертва бандитских амбиций.
Однако вечером, выпивая в компании Весла, был потревожен истерическим телефонным звонком.
Звонил пышущий негодованием Чума:
— Ты зачем телку от магистрали отковал?!!
— Да ты чего?.. — возмущенно произнес Витёк. — Ну, лепишь! Извини, конечно… С какого еще хрена я бы ее…
— Ко мне! Срочно! На полусогнутых!
— Чума, да ты совсем… Тачка на стоянке, мы с Веслом киряем… О чем базар? В бега она, что ли, подалась?
— Ладно, утром приеду, объясню, — внезапно сбавив обороты, промолвил Чума. — Упорхнула, канарейка…
— Как?!
— Хрен знает… Браслеты распрягла… До завтра, в общем!
— Надька сбежала! — с изумлением доложил Витёк неторопливо раскуривающему косячок Веслу.
— А… Ну… Алке — финалис вагиналис! — вынес тот невозмутимое резюме.
— Чего?
— Это так по латыни наше «п…ц»!
Приехавший утром Чума выглядел удрученным и озлобленно-задумчивым, однако никаких претензий по поводу побега строптивой пленницы Витьку не высказал, приняв, вероятно, версию о некачественных кандалах. Усевшись за стол, повелительно объявил:
— Собираемся скоренько и — шлепаем на дело. Будем брать хату. Всё под прицелом, Антон пасет выход, Ольга уже в машине. Наводка ее, кстати. Ты, — небрежно кивнул Витьку, — идешь с нами, ствол получишь… — И выжидательно замолчал, ковыряя ногтем заусенец на пальце.
Витёк также молчал, понимая, что, начни он сейчас противоречить, ссылаясь на былые благостные договоренности, дело может обернуться самыми плачевными для него выводами.
Вчерашние слова Крученого о недоверии новому водиле, а также его, Витька, вероятное, хотя и недоказанное соучастие побегу Надежды, скорее всего вынудили бандитов привлечь новичка к тем акциям, после которых о роли стороннего свидетеля ему уже не следовало и мечтать.
— Ну, что молчим? — задал вопрос Чума, не поднимая глаз на собеседника. — Или, думаешь, покручусь, должок отобью, и — в сторону? Ошибочка, Витя! От нас не уйдешь, ты не в аптеке работаешь.
— Я отвечу, — твердым голосом начал Витёк. — На воровское дело батраков не берут, так понимаю. И, значит, коли подписываюсь, то должен быть в честной доле. Чтоб знать, за что грустить в неволе…
— Ты мне чего, условия ставить будешь? — откинувшись на спинку стула, надменно молвил Чума.
— Ладно, Чума, хорош разводить парня, — неожиданно подал голос Весло. — Коли уж он с нами канат тянуть ухватился, другой конец не отвязывай! Мне лично Витюха по душе.
Чума удивленно поиграл бровями. Сказал:
— Ишь, как спелись… Кто бы знал! Но да ладно. — Строго взглянул на Витька. — Коли Весло по такому течению погреб, я сворачиваю паруса. Но ты, Весло, и в ответе за него будешь… — Вытащив из-за пояса два пистолета, положил их на стол — потертый “Макаров” с треснутой щечкой рукоятки и знакомый элегантный “Маузер”-мелкашку.
Корявая лапа Весла накрыла некогда милый сердцу Витька пистолетик.
Пришлось довольствоваться расхожим армейским оружием.
— Ну, полетели! — Чума сладко потянулся. — Расклад такой: меняем номера, и едем к хате. Ольга, как всегда, звонит в дверь. Лох, вроде, один… Ее узнает, откроет. Тут чисто психологически… У фраера женушка, он Ольгу с тротуара свинтил, попользовался, а теперь — нате — явилась… Вопрос: зачем? Забыла что? Колечко, к примеру, потерялось… А вдруг, претензия какая? Или блажь? Вдруг, пришлепает вновь, когда супружница в доме?.. Тут Крученый все точняком прикинул… Мы с тобой, — подмигнул Веслу, — за Ольгиной попкой хоронимся. Как обычно. Влетаем и — понеслось. Антоша и Витюха — следом. Прессуем фраера, начинаем шмон. Ольга с рацией отваливает на “атас”. Такая азбука.
Витёк хотел задать вопрос о возможности крайне нежелательной для него “мокрухи”, но — прикусил язык… В любом случае отступать было некуда. Добиться от лживого насквозь Чумы правды о его истинных замыслах, не смог бы и дьявол, а попытка торга означала бы потерю лица… И, соответственно, головы.
Расчет Крученого оказался точен: увидев в дверном “глазке” безобидную девчонку, с которой он провел незабвенное времечко, хозяин квартиры, ошалев от десятка спутанных версий, касающихся сути такого визита, однако, опасного подвоха не заподозрив, отодвинул задвижку замка, и в следующую секунду банда ворвалась в коридор.
Чума — привычно, без промаха, ударил жертву кулаком в кончик носа, использовав таким образом свой любимый прием: кровь, невольные слезы, растерянность и ослепленность…
Не теряя зря времени, Весло коротко и пружинисто толкнул незадачливого кавалера ладонями в грудь, отчего тот, потеряв равновесие, отлетел к стене и сверзился на пол.
— А теперь — тихо! — зловеще молвил Чума, уперев ствол пистолета ему в лоб. — Коротко обернувшись на входящих в квартиру Витька и Антона, распорядился: — Оба: шмон по сусекам; один — на рации… — Затем, вновь обратившись к поверженному человеку — молодому, симпатичному крепышу лет тридцати, до сей поры лучившемуся уверенностью и благополучием, с угрозой продолжил: — Значит, так. Буду задавать вопросы. Один неверный ответ — пуля у тебя в башке, обещаю твердо. Вопрос первый: где бабки?!
— Спокойно, ребята, все понимаю… — утерев кровь с подбородка ладонью и с досадой на ладонь посмотрев, отозвался хозяин. — Деньги и драгоценности в сейфе, сейчас открою, бить не надо, все отдам… — Держась неверной рукой за край антикварного, в искусной резьбе, комода, приподнялся, подошел, покачнувшись, к сейфу, вмонтированному в стену над письменным столом. Растерянно чертыхнувшись, произнес:
— Ключ в столе… — И потянулся уже открыть ящик, но был остановлен бдительным выкриком Чумы:
— Я сам! Не дергаться, гнида!
Хозяин квартиры послушно замер на месте.
Чума выдернул на пол ящик стола, рассыпавшегося разной всячиной: бумаги, скрепки, компьютерные дискеты, зажигалки, авторучки, ключи…
— Который? — указав глазами на ключи, спросил Чума.
— Вот этот… — ответил хозяин, ткнув пальцем в лежащий поодаль от вываленной россыпи мелочевки, — плоский, с хитрыми, извилистыми бородками…
Чума механически наклонился, поднимая указанный предмет.
Витёк и Весло, зазевавшиеся на украшавшую стену коллекцию старинных мечей, даже не заметили, как покорная до сей поры жертва, вдруг молниеносно и жестко ударила наклонившегося к ключу Чуму умело вывернутой стопой в лоб.
Чума отлетел под ноги подельников; мгновенно, впрочем, поднялся, однако коварный хозяин времени зря не терял: сунув руку за боковую стенку стола, извлек — наверняка с давним расчетом спрятанный за ней никелированный “ТТ”, незамедлительно грохнувший оглушительными выстрелами…
Дернулся, потерянно схватившись за грудь, Весло; завыл, вращая глазами, Чума, кому пуля угодила в руку; почувствовал, как упруго обожгло висок, Витёк, — в следующее мгновение, пригнувшись, выскользнувший в прихожую…
Далее все происходило, как тумане…
Едва не сбив с ног выскочившего из соседней комнаты Антона, они скопом выбежали из квартиры; понеслись под ногами ступеньки лестницы, ведущей к выходу из подъезда, где прохаживалась, блаженно щурясь под солнышком в темным очках и чаруя прохожих стройными, загорелыми ножками, едва прикрытыми легким платьицем, стоящая на “атасе” Ольга.
Не сговариваясь, попрыгали в машины: Антон и его ничего не понимающая сестрица уехали на своей; Витёк, Чума и Весло покатили, куда глаза глядят, в прежнем составе.
Ехали, матерясь и исходя исспупленной злобой.
Витёк, впрочем, помалкивал, косясь на сидящего на переднем сиденье Весло, чье смуглое лицо на глазах приобретало мучнистый оттенок, а лоб покрылся крупными каплями пота.
Пуля, выпущенная из “ТТ”, прошила его грудь навылет, он терял кровь, уже обильно расползающуюся на чехле сиденья, а поскуливающий на заднем сиденье Чума, обнажившийся до пояса и свирепо разглядывающий сине-багровые округлые раны входных и выходных отверстий на бицепсе левой руки, чувствовалось, обретал способность вновь принять на себя командование.
— Рули в Люблино! — скозь стиснутые от боли зубы, приказал он Витьку. — Лепила там у меня… Аптекарь, мать его так…
— Быстрее… — прохрипел Весло, и в следующее мгновение, уронив голову на грудь, замолчал.
Перегнувшись через сиденье, Чума охватил ладонью его шею. Скривившись, молвил на выдохе:
— Кончился, дуралей…
Остановившись возле пустыря, выволокли из машины убитого соратника, обыскали; забрав ключи и бумажник, отволокли тело в кусты.
Для верности Чума перерезал покойнику горло. Свое действие прокомментировал так:
— Тяжело расставаться со старыми товарищами, но уж коли такая судьба — надо гуманно, чтоб, если очнется ненароком, не мучился… Мы же люди…
Подъехав по указанному адресу в Люблино, Витёк выключил движок, глядя, как Чума, бережно прижимая к туловищу простреленную конечность, покачиваясь, бредет к подъезду, где жил известный ему врач.
Вернулся через час — взвинченно веселый, явно под действием наркотика. Приказал:
— Домой меня вези, на Красносельскую…
По пути отрывисто наставлял:
— Теперь ты — на месте Весла, понял? Сиди в хате, нос не высовывай, обмозгуем с Крученым, как и чего, тебе сообщу… Салон отмой, чехлы — в помойку. Но не у дома, хотя бы за квартал отъедь… Пистолет давай…
Витёк протянул бандиту так и не пригодившийся, слава Богу, “Макаров”.
— Э-э! — крякнул Чума изумленно. — А мелкашка где?
— В смысле?
— Ну та, что у Весла была?..
— Откуда мне знать?
— Там оставили… — Чума досадливо закусил губу. — Весло выронил! Точняк — выронил!
— И чего? — испуганно обернулся к нему Витёк.
— Там номер не запилили… Ладно. Авось, пронесет!
Витек почувствовал холодок в груди. Это “авось” означало одно: если пистолет идентифицирует приехавшая на место неудачного преступления милиция, то в тлеющие угли ведущегося следствия полетит новое сухое поленце, взвив россыпь искр прибавившегося у сыщиков энтузиазма…
На Красносельской Чума жил в основательном, послевоенной постройки, доме.
Квартира, куда он пригласил подняться Витька, оказалась снабженной двумя входными дверьми из толстенной стали, а в металлической раме проема тускло горела контрольная красненькая лампочка сигнализации: Чума тоже боялся разбойников.
— Вот тут и обитаю, — говорил Чума, подталкивая компаньона в гостиную, заставленную дорогой, но разномастной пыльной мебелью, напрочь лишенной какого-либо ухода.
На зеркальной полировке обеденного стола в пивных лужах валялись порожние бутылки и селедочные головы; из переполненных окурками хрустальных пепельниц несло прогорклым табачным смрадом. Смятые серые простыни и скрученное винтом одеяло свисали с пухлого кожаного дивана на затоптанный грязными каблуками ковер.
Обнаженные дамы, населявшие многочисленные живописные полотна, теснившиеся на обтянутых гобеленами стенах, недоуменно взирали на неряшливое убожество бандитского быта.
— Ну, пить будем? — доставая из секретера коньяк, спросил Чума. — Помянем Весло, полагается…
— Стремный сегодня день, — отрицательно покачал головой Витёк. — Вдруг, менты зацепят… А на тачке номера шальные… Не, поеду к себе на хату, там нервы уйму.
— Ну, твое право… — Чума глотнул коньяк из горлышка. Сморщившись, ощупал простреленный бицепс руки, просунутой в петлю надетой на шею подвязки. Подытожил: — Завтра едем к Крученому. Про то, что пушку посеяли — молчи! И без того лютовать станет… Долю твою всерьез обсудим, коли вместо Весла впрягаешься… — Он вытащил из-за пояса пистолеты, положил их на стол. Прибавил сокрушенно: — Вот тебе и наводочка… Напоролись, как овцы в загоне на вилы… Верткий фраерок попался, удалой. А ты, Витюха, того… — Сузил презрительно глаза. — Сразу в бега… Как таракан ошпаренный.
Витёк указал на красный рубец, оставленный пулей на виске. Произнес запальчиво:
— Меня, как хлыстом… Сразу в сторону повело… Думал, в черепушку свинец ввинтился!
— Все еще впереди! — многозначительно пообещал Чума, вновь отхлебнув коньяк. — В сторону его повело… А в какую? На срочный свал, к калитке…
Витёк, уже собиравшийся покинуть компанию бандита, передумал. Присел за стол, отрешенно воспринимая язвительные нарекания, склонность к которым с новой силой вспыхнула в оправляющимся от потрясений тяжкого дня шефе.
Взял со стола “Макаров”. Механически передернул затвор.
— Э-э! — Заполошно вскинулся на взведенный курок Чума. — Не шали, лапоть!
Тупая пуля “Макарова”, обладающая при выстреле с близкого расстояния таранной ударной силой, попав ему в лоб, повалила на пол вместе со стулом.
Витёк, нагнувшись, с брезгливым и зачарованным вниманием смотрел, как медленно и удивленно гаснут, застывая в беспомощном негодовании, желтые, подергивающиееся остекленелой поволокой, беспощадные глаза упыря.
Смутный план завладеть сколь-нибудь значительной суммой воровских денег, подобравшись к ним поближе, ничуть не противоречил, как ныне казалось Витьку, его заветному желанию одновременного избавления от диктатуры кровавого изверга, будущего своего погубителя, которого с недавней поры он ненавидел беззаветно и люто.
Он убил нелюдя, перед кем поневоле юлил и пресмыкался, выгадывая подходящий момент исполнения этого тайного желания, потому что внезапно и озаренно уяснил: лучшего момента, возможно, не будет, и в путаной логике такого поступка присутствовал и издевательский тон считавшего его за придурка бандита, и протухшее роскошество его логова, и доступный пистолет, и уверенность в неотвратимом конце банды, и сторожевой огонек сигнализации, указывающий, что в квартире есть ценности, и, конечно же, устремление к вожделенной свободе захваченного в плен и униженного раба….
Он стер с пистолета отпечатки пальцев и — приступил к планомерному обыску квартиры, нещадно куроча мебель, отдирая плинтусы, выстукивая паркет и снимая облицовки входных дверей, под одной из которых обнаружился первый ожидаемый сверток с долларами.
После многочасового труда, завершившегося лишь под утро следующего дня, он нашел три тайника, и, вывалив на столик стоящего в прихожей трюмо — высоченного, в кружевах завитушек красного дерева, пачки валюты и россыпи украшений, замер, устало и опустошенно сознавая, что, вот, наконец, и все…
Теперь — свободен!
Вернее, он завоевал свободу, но ее еще предстояло многотрудно и бдительно отстоять.