Кирьян всегда был равнодушен к роскоши, но сейчас, сидя за рулем новенького «мерседеса» с ластящейся к телу кожей сидений, ощущая медвежью мощь тяжелой, но послушной, как игрушка, машины, он все-таки испытывал нечто, похожее на гордость. И вовсе не потому, что мальчишка из сибирской глухомани, не способный даже помыслить об обладании такой колесницей, ныне относится к ней, как некогда к деревенским саням либо к телеге. Нет, он был горд собою потому, что сейчас рядом с ним находился отец, старый человек, дряхлый телом, но удивительно сохранивший живой и цепкий ум, и глаза отца пристально всматривались в проплывающий за оконцем городской пейзаж и тоже наполнялись светом гордости за себя и за сына, ибо чистые ровные мостовые, ухоженные частные домики, пышные сады, приветливые новостройки – все это искрилось чистотой, уютом и довольством под голубым небом безмятежного солнечного дня. Этот город они выстроили сообща, вложив в него все силы, сметку и труд, и сейчас обоюдно понимали личную кровную причастность к созданному ими миру, окружавшему их своей благодатью.

Он был богат. Богат землей, ибо владел многими гектарами здесь, неподалеку от теплого моря, угодьями в Сибири, где стараниями Федора вырастала другая община, богат домами, конюшнями, городской недвижимостью, особняком, чьи окна выходили на зеленые поля и темно-синие зубцы гор, придавленных кипами белого хлопка под хрустально-прозрачным голубым небом. Он был богат женой, ибо Даша, несмотря на возраст, была красива и грациозна, как прежде оставаясь спокойной, отважной и бесконечно верной ему. Но главным его богатством были три дочери и двое сыновей.

Он вновь покосился на отца. По лицу старика медленно катились слезы.

– Сынок, – с тяжелым, но облегченным выдохом произнес тот. – Я всегда знал, что ты верно распорядишься нашим богатством. Но не знал, что случится именно так… Ты не захотел стать богачом среди бедных. Ты создал вокруг себя огромную семью… В ней нет убогих и угнетенных. Смотри, сколько у нас молодежи и ребятни… Ведь все они – твои крестные. Они родились здесь лишь потому, что ты дал кров и дело их родителям…

– Мы сделали это вместе, отец, – сказал Кирьян. – Зеленые алмазы были твоими и только твоими, но ты никогда не трясся над ними и никогда не говорил мне «нет», даже если и сомневался в моих начинаниях…И мы приумножили это богатство. Да еще как! Теперь мы богаты всей своей прожитой жизнью. А какой бы нам сейчас был толк от мешка с мертвыми камнями? Ты дал счастье многим, а потому сейчас счастлив сам.

– Знать бы нам в ту далекую пору, что это не изумруды, а куда как большая ценность, – вздохнул отец. – А барыги – те сразу смекнули, в чем дело…

– Да не жалей!

– Домов бы здесь стало куда больше, – отозвался отец. – Вот о чем досадую!

Они ехали на кладбище, навестить могилу матери в годовщину смерти. Посидели у гранитного надгробия, вспоминая и думая – уже каждый о своем, помянули светлую память родного человека, каждодневно и незримо пребывающего с ними, затем тронулись обратно, домой.

– Многое бы я сейчас дал за минутку очутиться у нас там, в деревне, – оглянувшись на ворота кладбища, произнес отец. – Вот идем мы из тайги с ружьишками, а дома хлопочет с обедом мать, а на столе – только из печи пирожки твои любимые с капусткой да с грибами… Эх, мать! Веселая, любящая, в заботах своих нескончаемых… Может, навестим деревню, а, сын?

– Там остались только ее приметы, отец, – сказал Кирьян. – И там течет иное время. А возвращение к приметам прошлого не станет возвращением в прошлое. Твоя память вернет тебя в ту деревню куда лучше, нежели поезда и попутные машины. Впрочем, твоя воля: коли хочешь, так съездим. Только вот разберусь с текучкой…

– С текучкой ты разберешься, когда рядом со мной и с матерью ляжешь, – хмуро отозвался старик. – Ладно, вздор это, чего душу бередить, где счастье было, полынь-трава… Ею не утешишься. То место свято навсегда, но и навсегда пусто.

Кирьян улыбнулся рассеянно, со щемящей тоской вспомнив бревенчатый сруб, оплот своего детства. Остался он или осел, подгнив, в бурьяне, тоже храня в себе былое и радостное, некогда наполнявшее его жизнью и смыслом?

И дом этот – тоже богатство. Одно из богатств памяти.

– Одно меня тяготит, – сказал отец. – В этом сегодняшнем времени нет ни цели, ни мечты. Это время потребления.

– А ты вспомни время приспособленчества, всеобщего угодничества вождям, нищеты, поисков дефицита, – возразил Кирьян. – Оно что, лучше?

Коммунизм – это засуха, пострадавшая от наводнения. И мы с тобой знаем, чем он начинается и чем заканчивается. Не хочу туда! И даже пример израильских кибуц не вдохновляет. С их сытостью, равенством, но где ни у кого ничего своего нет. Хотя это тоже форпосты, охранители границ, и государство их лелеет. А арабы боятся.

– А у нас в роли арабов на границе – все государство российское! – крякнул отец. – Только от него отбиваться и успевай! Каждодневно.

– Пока получается…

В гостиной Кирьяна ожидал Федор. Перекусили, помянули покойницу. Далее волей-неволей разговор обратился к неустройствам дня сегодняшнего.

– Скоро выборы мэра, – говорил Федор. – Приехали партейцы агитировать народ. От трех основных новообразований: мутировавшие коммунисты, либералы деловые и подпевалы от президентской епархии. Демократический выбор…

– Когда мы выберем лидером страны негра, я, пожалуй, поверю в демократию, – сказал Кирьян. – А пока проведи все, как обычно… – Пожал плечами. – Всем почет и уважение, всем обещания на ушко… Ну, а мы ориентируемся, как всегда, на реальную власть. Мэр у нас, сам знаешь, как президент в Америке… Кто бы ни был, что изменится? Все равно твоего прихода паства и моего кармана иждивенец… Лучше скажи, как тот парень… – Тут на лицо Кирьяна легла озабоченная тень.

– Скоро будет, отъехал дело готовить…

– А справится?

– Бога молю…

– И Арсений не без участия?

– Без него никак. Хоть и грешник заклейменный, но в стараниях праведных наших – помощник…

– Рискует Арсений…

– Так ведь по убеждению, – сказал Федор. – Зачтется ему… И, как ни крути, а спасал-то он нас неисчислимо от всякого лиха.

– В парня того я не верю, – хмуро обронил Кирьян. – Перекати-поле. Пустышка.

– Только не корысть им движет, а любовь и раскаяние, – сказал Федор. – В деньгах-то себе он отказал и перед делом не трусит. Его душа не потеряна для Господа. И мое сердце – с ним. Другое тут меня озаботило… Начальник наш полицейский ко мне заявился.

– Не с обыском, надеюсь? – хмыкнул Кирьян.

Начальник полиции был одним из вернейших агентов его преподобия, и, если представлял в своем лице официальные кадры внутренних дел, то Федор, властвовавший над всем и вся, кроме Кирьяна, олицетворял собой куда как высшую иерархию местного значения: тайную полицию, то бишь госбезопасность.

– С докладом, – с терпеливым вздохом отозвался Федор. – Взвинченный и злой, как ошпаренный волк. Подрезали тут на дороге его машину. Нагло, чуть до аварии не дошло. Ну, тормознул он хулиганов. Подошел к ним. В салоне троица «урюков» уголовного вида. Из оконца дым от анаши просто клубится. Едут явно в гости к дагестанцу. Впились в него взорами, дымят ему в лицо травкой. Стою, говорит, перед ними и понимаю: начну качать права, мне конец. Они того и ждут. А на коленях у них – помповики и самый настоящий «калашников». На погоны мои им плевать. Как и на мой жалкий «макаров» в кобуре. Плюнул и пошел обратно к машине. Ну да в другом дело. Приехал к нему тут полковник из министерства. Аж целый начальник отдела. Прибыл в край и вот, значит, решил нас навестить. То, сё, рыбалка и выпивка, никаких подвохов, а под занавес показывает нашему правоохранителю фото этого самого Олега… Не появлялся ли, дескать, тут таковой? Нет? Ну, возьмите фотографии, оповестите личный состав. Если возникнет – срочно мне сообщите, в долгу не останусь. И денег отсыпал – дескать, патрульным и гаишникам для поддержания бдительности. И премию пообещал, коли дело сладится. Гляди… – Федор положил перед Кирьяном фотографии.

Тот сразу узнал знакомое лицо: независимое, мужественное, с чертами крупными и грубоватыми, с глазами, в которых отсвечивал ум и затаенное страдание. Округлый, но твердый подбородок, упрямый лоб, крепкая шея… Это было лицо солдата, способного стать полководцем.

– Ну, вот, – продолжил его преподобие. – Наш-то мусорок – мужичок сметливый и артист – поди ж ты его переиграй! Деньги принял, в содействии заверил клятвенно, а сам выспросил ненароком: что ж это за тип такой? Ответ: бандит, но в розыск не объявлен, улик мало, но, коли попадется, расколем его сразу, больших людей он обидел. А почему он должен быть здесь? А по телефону вычислили. Все бы и ничего, объяснение подходящее, но только закавыка: с ним, с полковником, еще парочка внушительных мужчин к нам прибыла. И вроде как незнакомы они, вроде – по отдельности, однако общаются в тихих углах – быстро и тайно. Полковник уехал, а эти остались, в гостинице прописались. Пробили мы их быстро – паспорта «левые». Тогда – по отпечаткам пальчиков. И вышел сюрприз: один – бывший десантник, офицер. Задерживался за разбой пару лет назад, но за недоказанностью отпущен. Второй, похоже, его собрат. Чем пробавляются ныне – неизвестно. Но шерстят по всему городу. Зачем – понятно.

– Вот еще история… – произнес Кирьян в сердцах.

– Далее, – продолжил Федор. – Провели мы тут одну комбинацию: в гостинице, дескать, акция: сауна для проживающих более трех дней – бесплатно. Десантники воспользовались… И вот: в сейфе, что у них в номере, пистолеты с глушителями и спутниковый телефон. А представляются оптовиками по сельхозпродуктам, встречаются с людьми, отрабатывают легенду.

– Значит, у нашего нового друга тяжбы с криминалом, – сказал Кирьян.

– Он сказал мне, что уехал из Америки из-за больших неприятностей, – помедлив, произнес Федор. – Причем подчеркнул: очень больших неприятностей! В Москве его два раза пытались убить. Первый раз – неизвестные, второй раз – люди Агабека. В обоих случаях он схватку выиграл. Десантники – фигуры технические. Полковник, полагаю, тоже. А вот кто стоит за ними?

– Пусть разберется сам, – сказал Кирьян. – Он должен знать природу своих проблем.

– Боюсь другого, – ответил Федор. – Они шляются невесть где и вскоре попадутся на глаза людям Агабека. А он очень озабочен своей безопасностью после появления здесь нашего подопечного. И если прикрутит этих двоих – возможно, вся свора снюхается.

– Тогда не теряй время, – кивнул Кирьян.

– И не собирался этого делать, – сказал Федор. – Напротив…

Тут затрезвонил его телефон.

Некоторое время его преподобие с отрешенным лицом выслушивал собеседника, затем проронил:

– Я же предупреждал, вот раззявы… Все приберите! – И, нажав кнопку отбоя, обернулся в сторону Кирьяна:

– Их взяли. Но один мой парень ранен, а один из этих… убит. У них были при себе вторые стволы.

– Господи! – от души воскликнул Кирьян. – Ну, почему в этой стране, для того чтобы достойно жить, надо совершать преступления!