К границе с Грузией мы продвигались двое суток. Первый десяток километров я ковылял, поскуливая под нос, как побитая собака, но затем, что называется, расходился, боль притупилась, ее заусенцы как напильник сгладил ритм движения, и все неприятные ощущения, выраженные в междометиях, приходились на очередной вечерний привал, когда рыжебородый садист всаживал мне чугунной рукой укол антибиотика и ловко перевязывал раны. Эти его манипуляции не отличал и микроскопический налет сопереживания; обычно с такой же бестрепетной сноровкой ветеринар прививает корову в стаде.

То и дело я оценивал обстановку и собственные силенки, примеряясь к отчаянному шагу – ликвидации боевиков и побегу, но каждый раз убеждался, что шансы мои мизерны и надежды на свободу тщетны: моему профессионализму, выпестованному в военной разведке, противостояла численность противника, его природная жилистая сила, выстраданные практикой навыки и – звериная, ежесекундная настороженность. К тому же, будто почуяв исходящие от меня волны опасности, головорезы даже на привалах кучковались определенным образом, не оставляя никаких возможностей для перспективной атаки, а в глазах их начала проявляться столь недвусмысленная подозрительность, что я поневоле урезонил свои агрессивные мыслишки, чутко воспринимаемые моим опасным окружением.

В чистом воздухе гор, не замутненным всякого рода вибрациями, отчетливо сквозила наша взаимная неприязнь, и, кто знает, чем бы кончилось дело, продлись наш поход еще пару дней, однако, успешно пройдя тайными тропами мимо пограничных постов и десантных засад, к ночи мы спустились в обитаемое ущелье.

Около получаса провели в темени какого-то сада, скрывавшего беленый домик с узкими оконцами, за которыми тускло и красно мерцал свет. К домику пошел рыжебородый, оставив меня под присмотром своих псов. Вернулся быстро, в великолепном расположении духа. Коротко приказал:

− За мной!

Пройдя неосвещенную прихожую, вонявшую то ли псиной, то ли овечьими шкурами, мы оказались в просторной, освещенной керосиновой лампой комнате, чью обстановку составлял скособоченный дощатый стол, застеленный куском полиэтилена, кривые стулья и громоздкий темно-вишневый комод с бронзовыми ручками, тронутыми бирюзовой окисью.

Какие-то небритые парни в обвислых кожанках выставляли на стол жратву, при виде которой у меня потекли слюни. Дымящиеся чебуреки, отварная баранина, лаваш, огромное блюдо с сочными помидорами и всевозможной зеленью.

− Давай ешь, − подтолкнул меня к столу рыжебородый. – Времени у тебя мало…

− Почему? – спросил я со всей возможной невозмутимостью.

− Поедешь сейчас, куда надо… − расплывчато пояснил он.

Оптимизма такой ответ во мне не поселил, но, здорово натренировавшись не вдаваться в пустые расспросы, я равнодушно передернул плечами и приступил к еде.

Горячее мясо обдирало саднящую глотку, но я не придавал этому значения, разрывая зубами плотные дымящиеся куски.

Затем хлопнула дверь, и в комнате появился человек лет сорока, в черных джинсах, модных кроссовках, тонком шерстяном свитере и легкой замшевой куртке.

Он был идеально выбрит, столь же идеально причесан, в карих глазах его сквозил порочный живой ум, а плотно сдвинутые тонкие губы были брезгливо поджаты.

Он небрежно кивнул обернувшейся на него компании едоков, затем столь же небрежно пожал руку почтительно привставшему со стула рыжебородому и, остро покосившись на меня, спросил:

− Как дошли?

− Без происшествий, − ответил рыжебородый и, указав на меня рукой, вдумчиво добавил: − Вот. Доставлен, как положено.

− А где другой? – спросил гость, имея в виду, наверное, убитого негра.

− Был ранен, умер в пути, − скорбно поведал рыжебородый.

− Очень плохо! − нахмурился незнакомец.

− Слушай, мы же не госпиталь, да? – с мягкой укоризной произнес убийца негра, запихивая в рот лаваш. – Я сутки его на спине нес, как верблюд стал совсем…

Компания мрачно закивала, подтверждая слова негодяя. Кивнул и я, отметив во взорах бандитов, обращенных ко мне, подобие благодарности за проявленную солидарность.

− Жаль, − проронил аккуратный незнакомец. После, рассеянно поглядев на меня, сказал: − Мы вас заждались. Отдохнете на базе, сейчас собирайтесь, выезжаем.

Я доел баранину, запив ее мутноватым домашним вином. Рыжебородый, дружески хлопнув меня по плечу, произнес задушевно:

− Пора прощаться, шпион.

− Возможно, до встречи, − выдавил я из себя.

− Что про негра говорить, ты понял? – с тенью угрозы спросил он.

− Давно понял, − невозмутимо ответил я.

− А вот я не понял, − недобро прищурившись, молвил рыжебородый. – Тебя не понял… И если бы не приказ…

− Что не нравится? – равнодушно спросил я.

− Ничего не нравится. Какой-то ты… мутный.

− На русак ты похож, − прямолинейно брякнул убийца негра и, ощерясь, как шакал, принялся глодать баранью кость, сдирая с нее ошметки мяса.

− Так это и хорошо! – назидательно сказал я, вставая из-за стола.

Рыжебородый раздумчиво почесал темя. Затем хмыкнул. Сказал с некоторым удивлением:

− А ведь ты прав… Наверное, так и надо, извини, друг.

Не пожав никому руки, я вышел из дома. На темном дворе смутно толклись какие-то личности; выступивший из тьмы молодой парень провел меня за калитку, открыл дверь стоявшего возле дома джипа.

Я устроился на комфортабельном заднем сиденье, и уже принялся размышлять, каким образом, выбравшись из логова бандитов, свинтить в бега, но мысли мои были прерваны вторжением в салон троих громил, от которых пыточно разило потом и чесночным перегаром. Двое из них уселись рядом со мной, третий – впереди, а вскоре за руль уселся четвертый – тот самый таинственный гладко выбритый тип.

Заверещал стартер, рыкнул движок, свет фар выхватил из тьмы ухабистую сухую дорогу, разномастные заборы вдоль нее, юркнувшую в лопухи кошку… И я снова двинулся в неизвестность.

По горам и долам ехали неспешно, в боковых оконцах мерцало отмытыми звездами горное небо, чернели вдалеке горбы пологих холмов, затем кремнистый проселок сменил растрескавшийся асфальт, и водитель прибавил газку. Дорога потянулась через горы, их каменистые отроги то и дело выступали из черноты, а слева неуютно зазияли пропасти, ничуть, впрочем, не смущавшие водителя, уверенно гнавшего машину по опасной ночной трассе.

Впереди люминесцентно сверкнула краска на борту перегородившей дорогу полицейской машины, мелькнул подсвеченный изнутри жезл патрульного, и я подобрался в ожидании какой-либо несообразности, но водитель непринужденно принял вправо, тормознул и, приспустив стекло, протянул в оконце какой-то документик сутуло склонившемуся над ним стражу порядка.

Осклабившись, тот отдал честь и так остался в плебейском полупоклоне, покуда наш джип, обогнув полицейский автомобиль, не тронулся дальше.

Сидящий возле меня громила лениво и насмешливо произнес какую-то фразу на местном наречии, явно определяя ей наше надстояние над здешней правоохранительной шушерой.

Водитель, хохотнув, поддакнул ему.

Слов я не понял, но смысл диалога уяснил: рядом со мной – полномочные представители власти, таиться им не перед кем, и я, что называется, нахожусь в надежных руках.

Уже начинало светать, когда машина, свернув с трассы, остановилась у какого-то заброшенного кирпичного строения, проросшего молодыми деревцами и сорной травой.

Рядом со строением стоял микроавтобус с глухим, без окон, кузовом, выкрашенным в пятнистые защитные цвета.

Из автобуса навстречу нам вышли двое подтянутых парней в камуфляже, и на секунду я обомлел, увидев нашивки и знаки различия армии США.

− Приехали, − смерив меня доброжелательным взором, сказал водитель. На скулах его, как я заметил, после прошедшей ночи начала пробиваться упрямая и плотная щетина.

Я вылез из джипа, двинувшись, как сомнамбула, к встречающим меня военным. Механически пожал протянутые мне руки.

− Едем на базу, там отдохнете, − сказал один из американцев.

Далее потекли события весьма благоприятного свойства: микроавтобус привез меня на военную базу, я успел различить пятнистые транспортные самолеты, приземистые казарменные здания, в одно из которых меня привели; после был горячий душ, бритье, чистое белье и − отглаженный камуфляж без опознавательных знаков. Затем меня отвели в санчасть, где пожилой врач долго манипулировал над моими ранами, комментируя их состояние, впрочем, довольно оптимистически. Говорил врач на столь сложном для меня английском и с таким местечковым американским акцентом, что понимал я его едва ли на треть. Кивая и улыбаясь доктору − якобы в полном согласии с его словами, одновременно я с ужасом сознавал, что при первом же плотном общении с носителями языка буду расколот, как гнилой орех, и дальнейшая моя участь ничем от участи расколотого гнилого ореха не отличается.

Однако с доктором – обошлось, и вскоре я оказался в светлой комнате с солдатской узкой кроваткой и − провалился в долгий и освежающий сон.

Разбудили меня к ужину. Молодой черный солдатик принес поднос с едой и пластиковую бутыль с фруктовым напитком; я буквально в один присест, как удав, проглотил высококачественное питание армии США, и уже собрался под душ, но тут в комнату вошел пожилой офицер с грузной фигурой и, радостно улыбаясь, протянул мне руку, представившись:

− Майк.

В ответ я тоже расплылся в улыбке, но никаких имен решил не упоминать. Одновременно я напряг все свои извилины и слух, дабы воспринять все, что сейчас будет говориться на чужом языке.

Бесцеремонно присев на кровати, Майк, все также радостно улыбаясь, проговорил:

− Относительно вас нам пришли указания… Возвращаться в Германию вам нельзя. Как понимаю – нежелательно. Почему – вы, думаю, знаете.

Я многозначительно кашлянул и состроил умную физиономию. Одновременно с некоторым облегчением дошло, что речь Майка, в отличие от тарабарщины доктора, отчетлива и проста, слова он произносил, как бы намеренно отделяя их друг от друга, и это немало способствовало пониманию его речи.

− Завтра утром летите в Америку, − продолжил Майк. – Через Франкфурт. Документы вам сделают на месте. А ваш паспорт прошу отдать мне.

Я послушно вручил ему паспорт покойного британца.

Изучив паспорт и, соответственно, фотографию, что вызвало у меня некоторые неприятные эмоции, Майк произнес загадочное:

− Вы же немец, насколько понимаю…

Я неопределенно улыбнулся. В голове же лихорадочно пронеслось: неужели спасен? Неужели мой русский акцент проскочит за акцент немца? Ведь, как ни удивительно, а они практически аналогичны…

− Ну, впрочем, неважно, да и не мое это дело, − сказал он, убирая паспорт в нагрудный карман. – Я что-то разговорился, простите. Короче, уже завтра будете в Штатах. Дальше – как распорядится руководство. Теперь – о вашем здоровье. Врач сказал, что вы в полном порядке. Перед вылетом он еще раз вас осмотрит. Швы вам снимут в Америке. Вот и все. Отдыхайте. Из комнаты не выходите. Можете смотреть телевизор, спать… Утром вас разбужу. Есть вопросы?

− Ноу, − кратко ответил я.

− Отдыхайте! − И, горячо пожав мне руку, Майк исчез.

Завтра в Штатах?! Вот так фортель судьбы! Без документов и без единого доллара, зато – будто по волшебству! И безо всякой визы, за которую убиваются граждане слаборазвитых стран. Эту визу, по-моему, в России вскоре не получишь и с фамилией Колумб…

Улегшись на чистенькие казенные простынки, я глубоко призадумался. В частности, над тем, роль кого отныне играю?

Итак. Существует некий иностранный инструктор или же наемник, направленный на какой-то период времени в Чечню. Кем направленный? С какой целью направленный? Судя по всему, за этим парнем – силы, обладающие официальным статусом. И если сейчас его перекидывают на военном самолете в Америку, то он представляет собой некоторую ценность. Как специалист? Возможно. Он немец, значит, его британский паспорт – ширма, подделка, дабы в случае чего ввести в заблуждение, полагаю, российскую контрразведку. Но почему он не может вернуться в Германию? Накуролесил там? Скорее всего. Дальше. Вероятность моего провала в Америке абсолютно очевидна. Но что я могу сделать, когда из одних тисков плавно перемещаюсь в другие? Бежать с базы? Куда? К грузинским милиционерам? Или в чистое поле, где меня будут ловить грузинские милиционеры, чтобы передать в иные компетентные органы, патронируемые теми же спецслужбами США? Короче, побег – еще большая авантюра, нежели послушный перелет через Атлантику, хотя… чего тут угадаешь?

В дверь постучали.

− Входите, − буркнул я по-английски.

В комнате вновь появился Майк. На этот раз – с увесистой трубкой спутникового телефона. Рог антенны был отогнут от корпуса, видимо, кто-то находился на связи.

− Тебя, − сказал он.

− Да? – кратко вопросил я, прижав трубу к уху.

− Рад слышать тебя, Роланд, − раздался мягкий, даже вкрадчивый голос. – Мне сказали, ты выбрался из колоссальной заварухи!

− О да! – согласился я.

− Слушай меня внимательно, − уже суховато продолжил собеседник. – Те парни, что были у тебя в Германии, установлены, как участники известных тебе событий. К тебе могут возникнуть вопросы. Вернее, они уже возникли. Поэтому тебе надо сменить место проживания. Ты понял?

− Да…

− Сейчас я далеко, но, думаю, через месяц увидимся в Штатах, я навещу тебя. Жить будешь у своего двоюродного дяди. Я имею в виду мистера Уитни. Надеюсь, твой покойный отец рассказывал тебе о твоих родственниках в Америке?

− Конечно.

− Он очень богатый и очень серьезный человек. Уверен, вы найдете общий язык. И еще. – Собеседник помедлил. – Я же предупреждал тебя: держись подальше от этих смуглых ребят, а то их загар прилипнет к тебе… Мне было очень трудно тебя отстоять… Очень!

− Я понимаю…

− Ну, все. До встречи в Штатах!

Я передал Майку трубку, тот нажал пискнувшую кнопку отбоя и − вновь исчез за дверью.

Затаив дыхание, я сознавал, что перескочил еще один смертельный капкан. Так о каких парнях говорил мой неизвестный покровитель? И от кого меня отстоял?

Как следовало из подтекста, смуглые парни могли быть исполнителями какой-то громкой террористической акции. Знать бы, какой?.. А этот Роланд, чувствуется, из категории тех, кто слишком много знал. И теперь я, как подкидной дурак, оказался на его освободившемся в подлунном мире месте… И, подозреваю, место это окажется для меня весьма горяченьким! В общем, я думал, что у меня черная полоса, а она была белой.

Спал я, однако, глубоко и кошмарами не мучился. А утром, после сытного завтрака, в сопровождении любезного Майка, навестил доктора, после чего доехал на открытом джипе до транспортного угрюмого самолета непривлекательной серо-бурой расцветки, уселся вместе с толпой иностранных военнослужащих в просторном салоне и мысленно троекратно перекрестился.

Гигантская туша авиаперевозчика взмыла ввысь легко и стремительно, как подхваченная ветром чайка. Мелькнули в оконце вершины кавказских гор. При всей опасной неопределенности своего будущего, тоски от расставания с ними я не испытывал.

Теперь мой путь лежал из протектората в империю.