Возможно, я неверно повел себя с этим господином Уитни, проявив непочтение и заносчивость, к чему он явно не привык. Тон и замашки у него были явно диктаторскими, и уж не знаю, как он обходился со своими подчиненными, но в своей семье спуску, чувствуется, не давал никому. Суровый дядя. Лет пятидесяти, но моложавый, крепкий, с жестким волевым лицом, чьи черты, однако не были грубы, а весьма аристократичны, и − проницательными, недружелюбными глазами. Их холодно изучающий взор давил, буквально пригвождая к месту. Вот я, наверное, и взъершился, интуитивно почувствовав себя, как жук под лупой.

После уничтожения мною коллекции клоунов, он просто кипел от негодования, и, дай ему волю, отправил бы меня на свалку вслед за ними, причем в таком же раздолбанном виде, однако мои неведомые покровители, вероятно, защищали меня своим авторитетом и всякого рода договоренностями.

Так или иначе, положение у меня было двусмысленным, я стеснялся не только Барбары и Нины, но даже прислуги, и сиднем сидел в комнате, отказавшись и от завтрака, и от обеда. Мысль о том, что мне придется усесться за один стол с мистером Уитни, отбивала всякий аппетит. Под его змеиным взором я бы подавился и собственным дыханием.

Создавшуюся патовую ситуацию разрешила великодушная Барбара. Явившись ко мне, она с обидой и недоумением спросила:

− Роланд, неужели тебе не нравится наша еда? Тогда скажи, что именно тебе приготовить…

В ее тоне было столько искреннего участия и заботы, что я безо всяких околичностей поведал ей обо всех своих переживаниях и, в частности, о страхе перед властительным дядей Генри.

Лицо ее просветлело.

− Глупости! – отрезала она. – Он отходчив, и вообще очень добр, не забивай себе голову всякими комплексами. К тому же он уехал в офис, а через час улетает по делам в Атланту. Так что марш на обед! А завтра утром Нина и Том везут тебя на рыбалку в Нью-Йорк.

Ах, Барбара, королева всех добрых фей!

После обеда она опять потащила меня по магазинам, затем мы навестили пару ее подруг, разглядывавших меня с тем интересом, с каким рассматривают экзотическую зверушку; я напился чаев всех сортов и отведал десяток пирожных; после настал вечер, проведенный мною у телевизора. А ранним утром приехал Том на широком, как корыто, кабриолете, сверкающим перламутровой краской, и мы покатили в Нью-Йорк.

Нина просила своего дружка проехать через Манхэттен, дабы показать мне его блистательные небоскребы, но тот ответил, что это лишний крюк, экскурсия туда – мои личные проблемы, а если в назначенный час мы не подоспеем к причалу, судно уйдет, и вот уж тогда нагуляться по Нью-Йорку с удочками наперевес сможем власть.

Кстати, с упомянутыми удочками, сачками, всякого рода ластами и подводными ружьями я жался на заднем сиденье, глядя на стриженый уверенный затылок Тома и схваченные в тугой пучок гладкие и чистые волосы украденной им моей возлюбленной, чья ладонь, кстати, лежала на его крепком, черт побери, колене!

− У тебя мало бензина, − сказала ему Нина еще в самом начале пути.

− До Нью-Джерси дотянем, а там он дешевле, − прозвучал ответ.

Бензин в Нью-Джерси обманул его ожидания, оказавшись, напротив, дороже, правда, в среднем на десять центов, но Тома данный факт нешуточно удручил, и, вставляя шланг обратно в колонку, он предварительно долбанул по ней заправочным пистолетом, нецензурно посетовав на жадность нефтяных спекулянтов.

Этот парень, похоже, крайне болезненно расставался с деньгами.

Накануне Барбара дала мне конверт с тысячей долларов, − как она пояснила, присланных мне моими шефами. С собой я взял пару сотен, и теперь, припомнив о них, одну сотню протянул Тому, сказав, что это, мол, мой взнос на общие расходы.

Сунув купюру в карман, он, перекатывая за щекой жвачку, удовлетворенно кивнул, и настроение его сразу же и ощутимо приподнялось.

Всю дорогу он оживленно комментировал проносящиеся мимо пейзажи, удивительным образом определяя их денежный эквивалент, касалось бы это земли, лесов, частных домишек и сооружений народно-хозяйственного назначения. Я понял, что он – прирожденный финансист.

Мы перевалили через громадный мост, словно висевший в поднебесье над широченным проливом. Вдалеке виднелись знакомые мне по фильмам из чужеземной жизни те самые нью-йоркские небоскребы. Далее последовали проклятия Тома по поводу оплаты за проезд по мосту на обратном пути, оплаты воистину грабительской! – после чего, поплутав улочками мимо каких-то заброшенных пустырей, мы подкатили к причалу. Там радостными криками нас встретила компания из двух девиц и двух парней, одетых в шорты, панамы и просторные майки.

После краткого представления меня публике, мы взобрались на бот, скрипевший обшивкой о резину автомобильных покрышек, прибитых к заплесневелым сваям; затарахтел двигатель, и суденышко на тихом ходу минуло заводь, запруженную своими собратьями, устремившись к свободной воде.

Солнце уже стояло высоко, синь океана густела, отдалялся берег, и лишь в далеком туманном мареве голубым айсбергом выделялся словно парящий над сушей мираж Манхэттена со стекляшками сверкающих, будто спаянных между собой, высоток.

Я был захвачен и очарован красотой развернувшихся передо мною пространств: высокого гулкого неба, отороченного золотой каймой океанского горизонта, белизны суденышек на васильковой глади воды, скалистых уступов близкого острова Стэйтен-Айленд, поросшего вековыми узловатыми деревьями с пышными кронами… А когда Нина стянула с себя майку и шорты, оставшись в одних плавках, больше похожих на нитку, и я посмотрел на ее тело, словно изваянное из золотистого мрамора, то по глазам мне словно резанула вспышка электросварки.

Впрочем, через минуту, поежившись от бодрящего бриза, майку она все-таки натянула. Чему, кстати, я был рад.

Разнузданные буржуазные нравы! Они вечно вгоняют в искус.

Мне сунули в руки удочку с нацепленным на крючок крабиком, я забросил ее в воду, и буквально через минуту леска дернулась, напряглась, и, к немалому своему удивлению, я вытянул на борт небольшую серенькую акулу, забившуюся на настиле палубы.

Моя рыбацкая удача была отмечена одобрительными возгласами и открытием пивных бутылок.

Далее пошел бесконечный клев. Рыбья чешуя заструилась по палубе. Акулы, скаты, местные разновидности всякого рода кефали и ставриды…

Как мне пояснила одна из девиц, после рыбалки нам предстоял обильный ужин на свежем воздухе, ибо возле причала имелась жаровня с необходимой утварью.

Между тем заметно посвежел ветерок. Вспенились кружева барашков. Волны зло и хлестко зашлепали о борта.

− Включай дизель! − крикнул Том товарищу, владельцу бота. – Пойдем к острову, постреляем рыбу на мелководье. – Перекинув с борта металлическую лесенку с крюками упоров, он, одетый в гидрокостюм, полез вниз, к водному мотоциклу, закрепленному на кронштейнах под леерами.

Я ослепленно и блаженно жмурился на окружавшую меня благодать, переполненный восторгом и отдохновением. Это был сон. Легкий и светлый, как поцелуй ангела, уносящий прочь все мысли и горести…

И совершенно не верилось, что считанные дни назад я отплевывался свинцом от свинца в залитом кровью распадке среди трупов и стреляных гильз.

Тут-то, словно кувалдой по голове, меня оглушил густой и гневный рев какого-то могучего судна.

Я обернулся. Прямо на наш бот двигалось исполненное из тысяч тонн железа чудовище. Размером с Нью-Йорк. Скулы его бортов, сходящиеся в несокрушимый нос, были грязно-багрового цвета. Взрезаемая им волна взметалась, казалось, в небо. А видневшееся на борту скопление морских контейнеров напоминало спичечные коробки на кухонной полке. Какого-либо человеческого присутствия не замечалось вовсе, что придавало этому исполину мистическую жуть.

Я с надеждой взглянул на открытый люк, ведущий в трюм. Там, в глубине бота, вот-вот должен был ожить спасительный дизель, дающий нам возможность необходимого маневра.

Морской великан, застилавший небо своей несокрушимой тушей, взревел еще раз – долго и люто. Из всего им высказанного я отчетливо понял, что отворачивать со своего пути он не склонен, и возмущен нашим недоверием к серьезности своих намерений продолжить свое движение насквозь любого препятствия.

Из-за борта появилось испуганное лицо Тома.

− Какого черта вы там копаетесь?! – выкрикнул он в мою сторону.

Тут же из люка вынырнула озабоченная физиономия владельца бота.

− Дизель не заводится, батарея села! – донеслось злобное объяснение.

В гуде надвигающегося монстра уже сквозило отчаяние.

Охватившая меня благость испарилась без следа.

Я видел, как устремленные на хлипкий ботик тонны металла пытаются неповоротливо обогнуть нас, видел, как слабеет их напор на воду, но остро и отчетливо понималось, что теперь нам не разминуться, и надо что-то делать, не мешкая.

Я поймал на себе взгляд Нины, исполненный беспомощного страха, затем покосился в сторону Тома, и вдруг увидел, как он, лихо вскарабкавшись на спущенный в воду мотоцикл, тут же дал газу и, буквально взметнувшись над водой, по красивой, что и говорить, дуге, стал уходить от надвигающейся на нас горы.

− В воду! – прозвучал голос выпроставшегося из люка судовладельца, и вся оставшаяся на борту компания мгновенно сиганула в океан.

− Я плохо плаваю, − безголосо шепнула мне Нина.

− Зато я хорошо, − успокоил я и, взяв ее за руку, шагнул вместе с ней через низкий леер в тревожно колышущуюся бездну.

Еще в полете, без энтузиазма предвкушая разницу в перемене стихий, я увидел мелькнувший за барашками мотоцикл с сосредоточенным седоком.

Опасаться за Тома не следовало. Он уже находился в далеких и категорически нейтральных водах.

После секундной оглушенности от падения и застившей зрение и слух воды, я сразу же подхватил Нину под плечи, рывком устремившись наверх. Мы глотнули воздуху и, разинув рты, уставились сначала на нависающую над нами махину, а после друг на друга. Лицо ее было искажено испугом, и я заставил себя подмигнуть ей с задором, сам же цепенея от мысли, что нас может затянуть под винты гиганта.

− На спину, и – плывем! – сказал я, ухватив ее за ворот майки. – И никакой паники, слушай меня!

Она покорно кивнула, и мы поплыли – на удивление скоро и слаженно. Я даже удивился, насколько быстро мы отдалялись от бота, и почувствовал себя просто-таки чемпионом по плаванию, совершавшим немыслимые ускорения в неспокойной океанской купели, причем, − подгребая всего-то одной рукой, и не отрывая вторую от утопающей любимой.

Головы остальных участников морского инцидента скрывали нещадно хлеставшие по щекам волны, шустрый мотоциклист тоже исчез за ними, но крупные водоплавающие предметы различались во всей красе, и я увидел, как борт высотой с многоэтажный дом боднул по касательной наш бот, отскочивший от него подобно пробке и закрутившийся волчком. Далее судна разминулись, и, укоризненно гудя, исполин отправился восвояси в дальнейшие океанские просторы.

Я перевел дух. Отирая воду с лица и, отбрасывая назад намокшие волосы, в сторону бота смотрела и Нина. Бот был цел! Рискованно раскачиваясь после полученного тычка, он, тем не менее, обретал необходимое равновесие.

Во взоре Нины блеснула лихорадочная радость. Мы были спасены! Какие-нибудь считанные минуты, и мы – на борту!

Правда, за довольно короткое время мы умудрились отмахать от бота на столь порядочное расстояние, что я невольно восхитился как человеческими возможностям в принципе, так и собственному поразительному рекорду. А после отпустил руку от ворота Нининой майки.

Тут-то открылся секрет свершившегося чуда: меня сразу же отнесло от Нины метра на два, и я, освободившись, так сказать, от балласта, почувствовал вокруг себя плотную, упрямо стремящуюся куда-то воду. Мы попали в течение! Это моментально осознала и Нина.

Глаза ее потемнели от ужаса, она судорожно забарахталась, что-то выкрикнула, но волна ударила ее по лицу, заставив поперхнуться хиной соленой воды. Очередной накат волны скрыл ее, и мне пришлось в несколько отчаянных рывков преодолеть разделявшее нас расстояние, вновь выдернув ее на поверхность.

− Тише, тише, − приговаривал я, сжимая ладонями ее лицо, мокрое и от воды, и от слез. – Не трать силы. Снова ляг на спину. Ожидай удара волны. С ударом − не дыши.

Она поспешно и затравленно кивнула, а я с сожалением посмотрел на белое отдаляющееся пятнышко уже недостижимого бота.

Течение, чей властный бестрепетный поток я ощущал всем своим существом, становилось все сильнее, унося нас в безжалостный бескрайний простор. Осенняя океанская вода скользила вдоль тела, как холодный шелк.

Мысли, тем не менее, были ясны и взвешены. Пусть слабенько, но вдохновлял тот факт, что нынешних возможностей выжить было куда больше, чем в передряге последнего похода в тыл боевиков. Нас могли заметить с других суденышек. Команда таранившего нас монстра обязательно сообщит о случившемся береговой охране. Значит, на наши поиски пошлют вертолет. День в разгаре, и с высоты нас заметят. Существовал еще Том со своим мотоциклом, болтавшийся где-то неподалеку, однако на этого проворного малого я отчего-то рассчитывал менее всего. Да и вряд ли он разглядит нас в набирающих силу барашках. И мотоцикл не выдержит троих…

− Какая же он сволочь, − внезапно произнесла Нина, словно читая мои мысли.

− Том? – на всякий случай спросил я.

В ответ она попыталась всплакнуть, но подобрала неудачное время и место: волна тут же шлепнула ей в открытый рот, она закашлялась, и снова пошла бы ко дну, если бы не мои усилия.

Прошло около часа. Тупая воля стихии уносила нас невесть куда, накапливалась усталость, но, что хуже, мы здорово замерзли, и я начал без юмора подумывать о скором завершении своей земной а, напоследок, и морской эпопеи.

И вновь, будто зная все, что творится в моей голове, она спросила:

− Мы ведь не спасемся, Роланд? Нет?

− Если раскиснем, то нет, − сказал я.

И в ту же секунду что-то увесисто и больно толкнуло меня в спину.

Я сразу же подумал об угрозе праведной мести со стороны родственников изловленных нами акул, но, к счастью, это оказалось черное осклизлое бревно, похожее на трухлявую причальную сваю. Более чем уверен, это она и была.

Для выражения какого-либо восторга у нас попросту не имелось эмоционального потенциала, однако, наша благодарность к милости Всевышнего не знала границ. Облепив бревно с двух сторон и, вцепившись в него, как Том, вероятно, в сундук с деньгами, мы блаженствовали, экономя остатки сил.

Нас болтало еще пару часов, пронося в обидном удалении от многочисленных катеров и яхт, плыть к которым было, конечно же, полной бессмыслицей. Течение держало нас цепкими злорадными силками. Вдалеке пару раз пролетали вертолеты. Виднелись с регулярной частотой и авиалайнеры, заходящие на посадку в близкий аэропорт.

Туда, в сторону аэропорта нас, видимо, и сносил бестрепетный поток.

И вдруг появилась земля. Ее тоненькая желтая полоска. Тут я великолепно уяснил торжество моряков всех времен и народов, после мук океанских тягот узревших вожделенную твердь, но разделил торжество умозрительно, а не всецело, поскольку обладал независимым от моей воли плавсредством, стремящимся как раз подальше от берега, где оно проторчало в унынии свой долгий деревянный век. Мои усилия развернуть неповоротливое бревно поперек течения успеха не принесли.

Берег вместе с тем отчетливо и явно приближался. Я уже различал высотные дома и стальной плетень, ограждающий вившуюся над откосом автостраду. И тут почувствовал, что течение, словно выписав капризную петлю, вновь устремляется в океан, и сейчас мы – на рубеже, и, не рискни, не оторвись от удобной, но уже гибельной подпорки, шанса выжить не будет.

Я оттолкнул от себя бревно, с которого сорвались руки Нины, рывком подобрался к ней, судорожно цеплявшейся за ускользающее дерево и, пытаясь преодолеть ее инстинктивное сопротивление, тягу к такому замечательному и надежному предмету, потянул прочь от него.

− К берегу, теперь − только к берегу! – выплевывая воду, призывал я.

И когда бревно начало стремительно удаляться, а тяга воды вокруг наших тел вдруг ослабла, и мы словно повисли в явно потеплевшей воде, она поняла, что называется, странности моего отважного поведения и несколько успокоилась.

Мы медленно поплыли в сторону заветной суши. Вернее, плыл я, волоча ее за собой, как мог. Что управляло моим телом, я не знал, практически не ощущая его. Перед глазами качалась чернота, в голове звенело, я совершенно оглох, а горло резало от горечи морской воды. Берег же приближался нехотя, а порой казалось, будто мы барахтаемся на месте, словно застопоренные тяжеленным якорем.

Пару раз, когда мои онемевшие пальцы срывались с майки Нины, комом зажатой в моем кулаке, она безвольно проваливалась ко дну, и лишь потусторонними усилиями воли и еле теплящихся во мне силенок, я погружался вслед за ней и вновь выдергивал ее к зыбко качавшейся поверхности.

И все-таки настал тот миг, когда ноги нащупали придонный песок, и мы в обнимку, шатаясь, как уцелевшие после артобстрела солдаты, вышли на берег. А океан, упустивший добычу, хватал нас за щиколотки отливной волной, напрасно завлекая обратно.

Некоторое время мы тупо и недвижимо сидели на песке. Над нашей головой высился обрыв, усеянный мусором из оберток и пластиковых бутылок, а за ним свистела машинами скоростная автотрасса.

Облепленные серым песком, мокрые и босые, мы выбрались на обочину, и долго плелись по ней до первого телефонного автомата. Будка его была разбита и размалевана непристойными надписями − творчеством местных уличных варваров, поэтому в исправности аппарата у меня возникли обоснованные сомнения. Однако Нина, сняв трубку и, прислушавшись, уверенно ткнула пальцем в «ноль».

− Оператор, − услышал я запыхавшийся женский голос.

− Я звоню «в коллект», − сказала Нина. – Мне нужна миссис Барбара Уитни. – И – продиктовала номер. – Это – за счет матери, − пояснила мне.

После состоялся долгий разговор, при этом на другом конце провода раздавались такие бурные словоизлияния, что я предпочел отойти в сторону, дабы не смущать ни себя, ни Нину своей причастностью к чужим приватностям.

Когда трубка улеглась на рычаги, она, повернувшись ко мне, довольно-таки весело сказала:

− Ну, вот и все, ждем машину. – И довольно простецки уселась на бетонную приступку у будки, проросшую радостными одуванчиками – точь в точь такими же, как в средней российской полосе.

Я последовал ее примеру. Мимо нас – чумазых и сирых, проносились холеные машины, и я прекрасно представляю, что думали о нас сидящие в них почтенные и состоятельные граждане США, и прочие люди с грин-картами. А то и всякие нелегалы. Так или иначе, в данный момент мы являли для них низший класс социального упадка и вообще диковатую парочку на загляденье.

Нина с досадой посматривала на ногти, обломанные о бревно.

Внезапно одинокий телефон на обочине требовательно затрезвонил.

Она с неохотой приподнялась, сняла трубку. И тут же, расхохотавшись, с силой грохнула ею по аппарату. Затем еще и еще раз. А потом выкрикнула в нее:

− Ублюдок, только попробуй позвонить мне еще раз!

Диалог, ясное дело, велся с красавчиком Томом, и мне невольно припомнилось, как он колотил бензозаправочным пистолетом в избытке нехороших чувств по колонке. Здесь налицо была общность нравов, видимо, до сей поры объединяющая дружную пару. Хотя и я сам, как телефонной трубкой, так и пистолетом, и даже голым кулаком с удовольствием и не раз съездил бы ему по самодовольной американской морде.

Как затем пояснила мне Нина, Том оправдывался обстоятельством, будто в ответственный момент его ослепила патологическая паника, и сейчас он, что называется, «вери сорри».

Я мрачно кивнул. Затем поднял на нее глаза и сказал:

− Я тебя люблю. Я полюбил тебя сразу, как только увидел.

− А я знаю, − просто ответила она.

Мы стояли друг напротив друга и снова, как в тот первый раз, глядели глаза в глаза, − напряженно и сокровенно, и уже потянулись навстречу, плюнув на всю эту мчащуюся мимо автомобильную свару, но тут заскрипели тормоза, повеяло жаром от капота сияющего хромом и черным лаком лимузина, из него выпрыгнул гибкий брюнет в дорогом костюме, и тут же потащил нас в роскошное кожаное убежище.

Его звали Ричард, и был он помощником мистера Уитни. Ричард сообщил, что вся наша рыбацкая компания цела и здорова: рябят сразу же после крушения подобрала какая-то яхта. Далее я отстраненно прислушивался к диалогу между ним и Ниной, повествующей о перипетиях нашего злоключения, и − глазом моргнуть не успел, как оказался в том самом ослепительном Манхэттене, но насладиться его видами не сумел: скоростной лифт вознес нас на вершину небоскреба, где уже поджидал вертолет.

А после мы взлетели над плоскими неказистыми крышами стеклянных великанов, перенеслись над мостом через пролив, в котором недавно бултыхались, и вскоре, прострекотав над долинами, лесами и автострадами, в преддверии вечерних сумерек, приземлились на лужайку возле заветного дома.

Ужин проходил под причитания Барбары и столпившейся возле стола прислуги. На сей раз я выступал в роли всеми обожаемого героя. Барбара зацеловала меня, как сына родного, вернувшегося с поля брани. И снова меня остро кольнула тоска и тревога по матери и досада оттого, что, будучи в шаге от телефона, я не могу набрать ее номер.

Своим вниманием меня удостоил и сам господин Уитни. Он позвонил откуда-то из дебрей США и выразил мне признательность с теплотой столь несомненной, что я просто диву дался диапазону его проявлений, − от ледяного высокомерия до безграничной благожелательности.

А вечером, когда я улегся в постель, входная дверь скрипнула и появилась она, Нина.

Бесцеремонно откинула одеяло. Я ощутил прикосновение ее губ, налитых желанием, щекотку рассыпавшихся у меня на лице шелковистых волос, тут же игриво откинутых ей в сторону…

− Ты думал так простенько отделаться от меня? – прошептала искусительница.

Ее нежная грудь скользнула по моему невольно отвердевшему животу.

У меня никогда не было такой женщины и такой ночи. Ради этого стоило, право, воевать в горах, лететь в Америку и тонуть в океане. И еще куда более стоило выкарабкаться из его пучины в эту постель.