Роланда, оказывается, звали Макс. Я слушал Нину, поражаясь причудам человеческих судеб и отчаянному везению этого солдата, случаем выбравшегося из колючего переплета своих похождений. Его выдержке приходилось отдать должное. Как и умению достигать цели, хотя мерзавец паркетчик все-таки провел нас, сунув вместо необходимых дисков загодя приготовленную фальшивку. Но, так или иначе, материалы вернулись ко мне, и теперь находились в надежном хранилище. За исключением одного носителя, − мало информативного, однако способного принести неприятности, воспользуйся им враг. С другой стороны, я помню содержание записи, она невразумительна и, если опираясь на нее, обвинить нас в событиях одиннадцатого, такую сенсацию оплюют со всех сторон! Невольно я вспоминаю про внедрение подсознательной идеологии.

С дочерью я говорил дружески, без резкостей, обходясь лишь мягкими нравоучениями. Сама того не ведая, она прошла по скользкой гибельной грани, и теперь я боялся ее потерять, впервые болезненно сознавая, что в ней − мой смысл, и не дай Бог его утратить.

Затем последовал доверительный разговор с Барбарой, в течение которого я сосредоточенно молчал, поскольку у меня отсох язык: Нина была беременна, и категорическим образом настроена сохранить ребенка. Данный факт преподносился, как нечто само собою разумеющееся и неоспоримое. Другой моей заботой, как утверждала жена, становилось обеспечение переезда в США отца моего внука. Барбара стелила робко и мягко, но мои возражения подразумевали раскол семьи с непредсказуемыми последствиями. Противопоставить что-либо этому утонченному шантажу я не мог.

Радости от подобного разворота событий мной не испытывалось. Я уповал на пышный брак Нины с какой-нибудь выдающейся персоной. Но приходилось удовлетвориться тем, что послал Господь. Так ему, видимо, было надо.

Я вышел из комнаты жены, ощущая ее благодарность к себе. За что? За то, что не ратовал за детоубийство?

О, Боже! Она не понимала, что спасает меня святой сутью своих устремлений. О, Барбара, светлый мой ангел! Я почувствовал раскаяние.

А потом с любопытством подумалось: а каким будет мой очередной потомок? В нем же будет течь азиатская кровь каких-нибудь скифов. Она, конечно, повлияет на его характер, но ведь душа его, ниспосланная свыше, может, обитала в некогда древнем Египте, кто знает?..

Впрочем, пора оставить мистику и приступить к текущим делам. Их как всегда хоть отбавляй. В моем офисе меня ждет неутешная вдова Алиса.

Наша встреча отличается сдержанной теплотой и некоторым официозом, к которому принуждает обстановка рабочего кабинета.

Мне сообщается неплохая новость: при вскрытии у Пратта обнаружен безнадежный рак. Так что, вероятно, я помог ему в освобождении от бездны грядущих мучений. Темное пятно, лежащее на моей измученной совести, заметно бледнеет. Определенно, во всем существует промысел Божий. И я его часть.

Алиса выглядит загоревшей и отдохнувшей. Время, проведенное в тропиках на вилле Тони Паллито, пошло ей на пользу.

Я справляюсь о ее здоровье, подразумевая, естественно, течение беременности.

− Позаботься о нашей встрече в другом месте, − смеется она. − Скоро я потеряю всякую привлекательность, и хотелось бы не тратить время попусту…

Свидание мы назначаем на завтрашний день, а после переходим к вопросам доставшегося ей наследства.

Я пытаюсь доказать ей, что отныне мы соратники, а не конкуренты, и должны выстраивать планы совместно, однако когда переходим в предметную сферу дележа рынка и цифр, она проявляет завидное упрямство в отстаивании своих позиций, и весьма глубокую осведомленность в бизнесе Пратта. Она столь виртуозно пытается вывернуть дело в свою пользу, что я впадаю в уныние. Она оперирует десятками цифр, анализирует сложнейшие схемы, мгновенно вычленяя узловую суть, и не попадается ни на одну мою удочку.

Судя по всему, у этой дамы большое будущее. Сейчас меня выручает лишь ее снисходительность ко мне, как к близкому человеку, но что будет завтра? Завтра, впрочем, будет отель с широкой постелью. Как ни смешно, но это способно повлиять на ее сговорчивость. Поэтому на постели мне придется потрудиться с перспективой заработать большие деньги.

− И вот еще что, − говорит она, испытующе на меня глядя. − Пратт умудрился вляпаться в нелепую историю. С ним подписали сфальсифицированный контракт в России.

Я, морща лоб, изображаю недоумение.

Следует рассказ, известный мне во всех подробностях. Мои реакции, я чувствую это кожей, тщательно отслеживаются.

− Ну и что? − в итоге говорю я. − Пратт решил в очередной раз зайти мне с тыла, но нарвался на мошенников.

− Если я узнаю, что за этим стоял ты… − задушевным голосом предупреждает она.

Я принимаю оскорбленный вид, и она сразу же поправляется:

− Извини, но моя служба безопасности думает именно в таком направлении.

Ах, у нее ведь теперь личная служба безопасности. Я невольно усмехаюсь.

− Все произошло на территории твоих интересов, − продолжает она. − Согласись, ты мог бы устроить подобное. И я тебе легко бы это простила. Но − вчера. А сегодня уже не Пратт, а я потеряла собственные деньги.

− Готов помочь тебе, − отзываюсь я. − У меня действительно есть связи в России. Могу, кстати, дать тебе хороших специалистов, действительно соображающих в вопросах безопасности.

− Это я решу сама… А что касается контракта, не успокоюсь, пока не выясню истины.

Данные фразы переводятся так: твоя агентура в рядах моих сотрудников мне не нужна, а за украденные деньги кому-то придется крепко ответить.

Настрой у нее боевой. И я прикидываю, что, коли ищейки выйдут на моего русского друга, осуществившего операцию, возможен скандал. Но и при самом неблагоприятном развитии расследования мне ничего не грозит. В конце концов, выставлю ей встречный счет за возведение ее на нынешний престол. И утешу ее обиды привычным образом.

− Я понимаю, насколько я тебе обязана, − со значением заявляет она, будто читая мои мысли. − И думаю, что те уступки, на которые иду сегодня в переговорах с тобой, компенсируют мои долги.

− Ты хочешь легко отделаться, − с милой улыбкой отзываюсь я.

− А что говорить про тебя? − лучится нежностью ее взор. − Кстати, где твой пес Ричард?

− Представь себе, − исчез, − сокрушаюсь я. − Вместе с семьей, сняв деньги со всех своих счетов. Ломаем головы.

− Он участвовал в этой афере, − сообщает она. − Он переметнулся к Пратту, но…

− Ах, вот в чем дело!

− Да, в этом и вся странность… И, не скрою, твое алиби.

− А может, он работал вместе с мошенниками? − предполагаю я.

− Или они его тонко использовали, − прозорливо отзывается Алиса.

Я восхищенно качаю головой, будто удивляясь замысловатостям жизненных несообразностей. Затем, прощаясь, целую ее ароматную ручку. А после, не удерживаясь, лезу к ней под юбку, проводя ладонью по ее естеству, запакованному в атласные трусики. Я превосходно знаю, что таится за ними.

− Ну, потерпи, потерпи, − отстраняет меня она.

Мои фантазии летят вскачь, и я не могу назвать их целомудренными, хотя греховность нашей с Алисой близости оправдывает одно: бесспорный и благостный итог, − божественный цветок, ребенок. Краткое и истинное воплощение души, кому с каждым последующим мгновением суждено покрываться коростой бренного бытия.

− В принципе, меня бы устроило пятьдесят процентов потерянного, − роняет она, уже направляясь к двери.

− Опять намеки? − недовольным голосом спрашиваю я.

− Я в том смысле, если твои люди соблаговолят мне помочь, − звучит двусмысленный ответ, и дверь закрывается.

С Праттом мне все-таки было попроще. А эта шкатулка полна неведомых сюрпризов. И от них никуда не деться.

Мне звонит Кнопп. С вопросом, что делать с русским паркетчиком, таким же бандитом, как и его дружки, славно, впрочем, прислуживающим мне. Паркетчик, оказывается, в очередной раз обманул нас, сказав неправду о якобы уничтоженном диске, но теперь одумался и признался в его утрате по оплошности. Теперь же этот отщепенец рвется в состав моей зондер-команды. По сути, он лезет в лифт, лишенный тормозов и обязанный рухнуть в бездну. По-моему, у этих русских нет ни малейшего чувства самосохранения. С другой стороны, на какой-то период времени он способен продлить свое физическое существование подобного рода инициативой.

− На твое усмотрение, − говорю я Кноппу, проявляя неслыханное великодушие, возможно, способное вернуться ко мне благодатью Божьей. − Но если потерянный носитель каким-то образом проявит себя… Тогда ты знаешь, что делать.

В ответ доносится зловещее торжествующее клекотание, от которого меня берет оторопь. После я растерянно понимаю: ах, да это всего лишь смех старины Кноппа.

Я справляюсь у него о Бетти. Она в Англии, принялась за работу и покуда жива. Думаю, ее не тронут. Резкий демарш я могу расценить, как воинственный вызов, а Большой Босс весьма расчетлив и труслив. Скорее он выждет время для нанесения удара по всем флангам, нежели пойдет на мелкие уколы в заботе о своем оскорбленном самолюбии. Кстати, последние дни он только и занят выражением мне своей безграничной лояльности.

Это беспокоит меня. Он боится моей осведомленности, подкрепленной убийственным компроматом, способным быть размноженным многократно. Мое устранение ничего не решит, оно, напротив, способно только усугубить проблему. Но, так или иначе, − я злейший враг. И, значит, нахожусь в постоянной опасности. Впрочем, не привыкать.

Стоит подумать и о другом: как занять место Большого Босса и таким образом снять проблему. Его добровольные предложения на сей счет − опасная провокация. И сейчас я отчетливо понимаю ее конечную цель: столкнуть меня с иными претендентами, уже подготовленными дать мне достойный отпор. Он хочет стравить нас, расправившись со мною чужими руками. У него заготовлена комбинация. Но я обойду западню. И постараюсь сделать это непринужденно, не дав ему понять о разоблачении его замысла. К чему лишний раз злить подраненного зверя?

Следующие посетители − двое ребят из ЦРУ. Самоуверенные лощеные сопляки. Держат себя в рамках, но из них так и лезут чванство и прыть. С небрежными извинениями мне сообщается, что они вынуждены задать вопросы, касающиеся судьбы Роланда Эверхарта. И, как бывший высокопоставленный сотрудник ведомства, я должен с пониманием отнестись к их служебным обязанностям.

− Его больше нет, − говорю я. − И в этом можете твердо увериться.

− Нам необходимо знать обстоятельства…

− Они связаны с моими личными счётами, − говорю я. − Какими именно − также мое личное дело. Что же касается государственных интересов, то мой добросовестный патриотизм, не подлежащий, надеюсь, сомнению, никогда не позволит мне совершить безответственные действия. В частности, способные нанести ущерб репутации нашего… учреждения. Скажу больше: за свои слова я готов ответить головой. И мне весьма странно, что подобный разговор со мной ведет не первое лицо, а…

− Мы несем персональную ответственность за этот вопрос, − торопливо уверяют меня.

− Вопрос закрыт, − буркаю я, листая бумаги. Лимит моего внимания к посетителям исчерпан.

Порученцы скраивают разобиженные физиономии и удаляются.

Я возвращаюсь домой поздним вечером, но домашние ожидают меня, не садясь за ужин.

Мы собираемся в гостиной за столом. У меня благодушное настроение, которое, как замечаю, с облегчением передается всем. Нина смешно, в лицах, рассказывает о своих похождениях в России.

Время от времени я останавливаю на ней укоризненный взгляд и скорбно вздыхаю, давая понять, что не всё, благодаря ее легкомыслию, так безоблачно и просто. Спускать ей с рук ее художества не следует, пусть чувствует себя виноватой и обязанной, но, с другой стороны, я воздерживаюсь от колкостей, способных разрушить паритет нашего взаимного расположения.

Марвин валяет дурака, опуская нос в сливочный торт и неся всяческую чепуху. Когда, блистая уличным самообразованием, он отпускает бранное словцо, я хлопаю ему ладонью по затылку, призывая зарвавшегося оболтуса к порядку. Он корчит испуганную рожу, втягивая щеки и плутовато моргая. Барбара вдумчиво грозит ему пальцем, изображая суровость.

В конце концов, я утомляюсь от этакой идиллии. Тем более начинаются разговоры о всякой суетной ерунде, в которые встревает Марвин, то и дело вставляя, распоясавшись, неуместные реплики.

Я ловлю себя на неутешительной мысли, что с моими домашними общего у меня, как ни крути, мало. Когда они заводят длинные беседы, я вспоминаю Кноппа с его монологами и стремлюсь поскорее оборвать разговор. Мне трудно заинтересоваться тем, о чем говорят они. Мне приятно побывать с ними несколько минут, не больше. Как когда-то с пожилыми, ныне покойными родителями, о чем сейчас жалею. Сейчас мне их болезненно и раскаянно не хватает. Хотя, воскреси их, радости моего общения с ними тоже хватило бы ненадолго.

Однако я терпеливо высиживаю за столом, и даже поддерживаю беседу вежливыми вопросами и междометиями. Я не хочу выказывать свою отстраненность, это обернется против меня.

Мы расстаемся в атмосфере успокоенности, любви и доверия.

Я прохожу в спальню.

− Надеюсь, сегодня ты в настроении? − приникает ко мне жена. Она признательна мне за сердечность застолья и трудолюбивое сопереживание.

Я вспоминаю об Алисе. Завтрашнее свидание потребует от меня немалой концентрации сил, распыляться не стоит. Но сегодняшняя оптимистическая симфония семейной консолидации требует заключительных аккордов. Иначе всем партиям грош цена.

− Жду, не дождусь, дорогая…

Наша близость оказывается на удивление нежной, захватывающей и утонченно-прекрасной.

− Какой же ты молодец! − говорит она, приподнимаясь на локте и отбрасывая назад тугие повлажневшие волосы. − Ты во всем молодец, Генри!

− Ты не всегда такого мнения… − Я целую ее в плечо, словно светящееся изнутри от падающего на него ровного, спокойного света ночника.

− Согласись, иногда ты бываешь невыносим.

Она встает с постели. На месте папилломы, столь шокировавшей меня своим отвратительным уродством, − едва различимый шрамик.

Барбара кажется мне привлекательной, как никогда. Вернее, последние лет пять. Изначальный предмет моих вожделений, создание, дышавшее красотой и свежестью юности, принадлежит прошлому. И моей неверной памяти. Миллиарды атомов, некогда составлявших мою любимую, распылились в пространстве, оставив лишь матрицу формы. То же произошло и со мной. Но другим атомам, воплощающим наши теперешние тела, перешла эстафета и знание о нас прежних. Деформированное, подточенное временем. И в этих деформациях, − суть нашего старения. А вот старость − это вовсе не возраст, не количество. Это − качество. Старость − это уже амплуа. Скоро мне придется его освоить.

Я беру Барбару за руку.

− Погоди. Не спеши уходить.

− Ты намерен вспомнить молодость?

− Угадала. Я ее только что вспоминал.