«С моим везением мне бы сейчас прямиком в Монте-Карло», – размышлял я, мало что понимая в сути случившегося и глядя, как Тофика и компанию укладывают сноровистые ребята разбитыми мордами в снег.

Сторож, стягивающий с себя доху, поглядел на меня оценивающе, затем, усмехнувшись, процедил:

– Вылезти-то сам сможешь?

Я, отчаянно мыча через залепленные лентой губы, заерзал на сиденье, которое закончилось падением на смерзшийся грязный снег.

Сторож, не очень-то торопясь, оказал мне первую помощь, освободив от наручников неудобно сведенные за спиной руки и сдернув с немых уст моих проклятую липучку с частью суточной щетины.

После провел меня в вонючую теплую сторожку, где находился истинный сторож, пугливо воззрившийся на нас, и пегая замызганная дворняга, мирно спавшая под лавкой рядом с жирным, удовлетворенно жмурившимся котом.

– Ну, привет, – сказал мне, протянув руку, мой освободитель. – Пора знакомиться, Сергей меня зовут, значит…

– А…

– А тебя – Игорь, знаю. – Он взглянул в окно, где виднелась милицейская машина, куда без особых церемоний впихивали кавказских группировщиков. – Вот, – продолжил, обернувшись ко мне. – Значит, друзей твоих сейчас доставят по назначению, вменят им статейку за незаконное ношение оружия, если ты, конечно, не заявишь дополнительно о претензиях… – Качнул усмешливо головой. – Но ты не заявишь, тем более – понимаешь: сейчас другие проблемы надо решать, так?

Я кивнул.

– Ну, а эти орлы через месячишко, которого у тебя, кстати, нет, уже снова на свободе разгуливать будут…

– Если уже не сегодня, – вставил я.

– Абсолютно верно. – Собеседник стряхнул с себя валенки, потянувшись за стоявшими в углу подстоптанными ботиночками. – Поэтому, Игорь, так: заводи свой «мерседес», они его, кстати, вечером хотели забрать, полагая – справедливо, между прочим, полагая! – что тебе он больше не пригодится. И… поехали, пожалуй. По дороге объяснимся. Кстати, я не из милиции, а из ФСБ. Подробности – позже.

Пока машина разогревалась, я укомплектовал багажник необходимыми аксессуарами, понимая, что вряд ли в ближайшее время навещу свой металлический бокс на стоянке. После, уже в качестве вольного водителя, вновь оказался у шлагбаума, где меня дожидался спаситель-незнакомец.

– Ко мне домой? – спросил я.

– Давай к тебе… – безразлично согласился он.

Сторож в дохе приподнял над нами полосатую трубу.

Вскоре мы втроем – папа, Сергей и я, сидели на кухне, пили чай и обсуждали безрадостный текущий момент.

– Значит, по порядку, – говорил Сергей. – На органы вы не молитесь, тут имеет место лично моя инициатива. Продиктованная определенными соображениями, скажем так. Тебя, Игорек, подставили, конечно, а после сегодняшнего эпизода на стоянке могу твердо гарантировать, что ты в наиподлейшие стукачи определен, а посему – пора сдергивать… Надеяться тебе на мою помощь уже нельзя, я с сегодняшнего дня и часа – отставник. Более того, находящийся в бегах. – Добавил неохотно: – Свои заморочки…

– Хорошая у нас компашка! – крякнул папаня.

– Теперь вот что еще, – продолжил опальный чекист. – Денег я ни с кого никогда не брал, посему трудные и голодные мне бега предстоят и – вот вопрос: могу ли рассчитывать на материальное вознаграждение? За известный тебе эпизод?

– Да без… – сказал я.

– По-моему, я прав, – продолжил он. – Кстати. Знаешь, какое уведомление после исполнения смертного приговора ближайшим родственникам убиенного отсылают?

– Ну?

– «Убыл по назначению согласно приговора». Вот точно такое же сегодня насчет тебя пришло бы к заинтересованным лицам.

– А где бегать-то собираешься? – спросил папаня гостя.

– Да есть, в общем-то, места…

– А может, в нашем коллективе отсидишься?

– Это где? На вашей даче под Скопиным?

Отец рассмеялся, отмахнувшись.

– Дача! Дом деревенский, сдуру купленный! Уже три года там не показывались! У нас поближе норка есть.

– Натуральный замок, – сказал я. – Едем? А, всезнайка?

– А едем! – последовал ответ с ноткой бесшабашности. – Только домой загляну, соберу рюкзачок. Завтра ко мне уже арендаторы вселяются. Дай ключи от машины, кстати. Проверяться придется. А за рулем оно сподручнее. И вообще, – добавил глубокомысленно, – мне сегодня на «мерседесе» очень даже полезно будет прокатиться, дорогие товарищи. По несчастью.

– На рынок еще заглянуть требуется, – заметил папаня, одеваясь. – У Вовки в холодильнике если и есть что, так это четыре килограмма чистого холода, не поврежденного запахом пищи.

– Да и сухенького бы я сегодня выпил, – сказал я. – Стаканчик-другой.

– А я бы лучше чего-нибудь мокренького, – отозвался чекист, взирая задумчиво в глубины своего рваного, но явно не от изобилия денег, бумажника.

– Не беспокойтесь, – сказал я ему, – мы угощаем. А с иными меркантильными вопросами разберемся завтра. В банке. Кстати. Назовите сумму.

– Человеческая жизнь бесценна, – заметил чекист.

– Значит, я разорен?

– Не переживай, разберемся.

Забив машину жратвой и выпивкой, уже под вечер мы прибыли в студеную тишину подмосковных Люберец, остановив «мерседес» у высокого забора, обгораживающего землевладение брата Вовы.

Братец уже в течение десяти лет выстраивал и благоустраивал свое загородное поместье, в самом деле напоминавшее замок своей внешней облицовкой из природного камня, массивными входными дверьми, декоративными башенками по углам строения и бастионом, на который буквально напрашивался какой-нибудь горделивый стяг.

Это место мне было знакомо с детства. Я любил приезжать сюда – особенно летом, к прозрачной воде карьеров и обступавшему их лесу, ныне, правда, больше похожему на парк. Я же помнил его другим, еще настоящим – с грибами и земляникой, что только отодвинулся перед новостройками, но еще не утратил своего изначального естества, не превратился в оазис очерченного пятна «зеленой зоны» – поглотителя индустриальных дымов и усталого дыхания горожан.

Я нажал на кнопку звонка, прислушиваясь не без опаски, не раздастся ли за забором учащенное собачье дыхание – участок охранял мохнатый и здоровенный как медведь кавказец, который пуще сосисок и говядины предпочитал отведать человечьего мяса, проявляя в этом своем стремлении такое хитроумие и изобретательность, что Вова, горюя, как-то заметил, что вполне мог бы податься в товароведы, ибо, заимев пса, узнал все оптовые и розничные цены на плащи, куртки, дубленки и прочую верхнюю и нижнюю одежду, предназначенную для обоих полов.

– Кого принесло? – донесся голос грубого Вовы, и глухая калитка, предусмотрительно придерживаемая моими усилиями, растворилась на необходимую для общения щель, в которую я сообщил братцу о прибытии его, надеюсь, любимых родственников. Хотя в первую очередь я справился о местонахождении лютого пса.

– В клетке сидит, – успокоил меня Вова. – Вчера, сволочь, последнюю цепь порвал. Кованую.

Я загнал «мерседес» во двор, и мы принялись разгружать багажник, почтительно глядя на лохматого людоеда, грызшего, истекая пузырящейся на клыках слюной, мешавшую ему добраться до нас сетку вольера. В глазах собаки горели демонические голубые огоньки.

Когда я закрывал за собой дверь дома, пес, схватив в свою крокодилью пасть валявшийся на полу вольера рукав от телогрейки, ощерившись, замотал головой, утробно рыча, словно демонстрировал мне все прелести близкого с ним контакта.

Я тщательно запер внутренний засов двери, ведущей в дом. При всем своем сегодняшнем везении в неприятных приключениях, в дополнительных испытаниях судьбы я не нуждался.

– Ну молодцы, ну потрафили! – выговаривал тем временем Вова, взвешивая на широкой ладони тяжелый пакет с розовой шашлычной мякотью. – Ща заделаем деликатес! Прямо в камине!

Мы спустились в подвал, также облицованный камнем, где располагался бар со стойкой, кожаные кресла и камин, сработанный местными печниками-искусниками.

Вова чиркнул спичкой, осторожно прикрывая огонек согнутой ладонью другой руки, поднес его к сухим ломким ветвям, сложенным в закопченном кирпичном зеве.

Дерево потихоньку занялось, огонь разбегался в ворохе сучьев, сливаясь своими синими и золотистыми язычками и наконец затрещал победно, взвив частую россыпь искр.

Сухим и душистым теплом сгорающей ольхи потянуло по подвалу.

Я взглянул на Сергея, прочитав в его глазах ту же, наверное, мысль, что пришла и мне: сидеть бы, мол, тебе, парень, сейчас в ином подвале, а если бы и развели в нем огонь, то в роли шашлыка… Ну и так далее.

Над столом, отличавшимся обилием закуски, сошлись, звякнув гранеными боками, стаканчики.

После я поведал братцу историю злоключений.

– Просим, короче, политического убежища, – вывел резюме.

– Да по мне, хоть всю жизнь тут перебивайтесь, – сказал Владимир, поддевая вилкой сопливый маринованный гриб. – Я сейчас без работы, могу выполнять роль сторожа-кинолога…

– Опять уволили? – вздохнул папаня, хорошо знавший характер шалопута-племянничка – свободолюбивый, независимый, не сгибаемый ничьей начальственной волей, а потому редко позволяющий задерживаться сколь-нибудь ощутимо долго на той или иной службе.

– Да, освободили вот… от обязанностей.

– А ты их исполнял?

– Не надо, дядя, я старался…

– А кишка твоя как? Шипит, небось, ледащая?

Папаня, следующий вульгарному определению образа, «кишкой» именовал супругу Володьки – бывшую фото-модель, длинную и тощую блондинку, иначе, в великосветском понятии, высокую и изящную. Жена Вовы отличалась нравом капризным и непредсказуемым, взбалмошность ее и претенциозность не знали границ, однако пофигист и грубиян братец управлялся с ней запросто, воспринимая женские истерики и колкости на уровне ультразвуковых частот.

Одним из характерных диалогов в общении между супругами был, к примеру, таковой:

«Владимир, ты ведь уже пил…»

«Угу».

«Владимир, ты ведь уже курил…»

«Владимир, ты ведь уже жил!» – следовал равнодушный ответ от объекта нападок.

– Кишка шипит, это ее работа, – говорил Вова папе невозмутимо. – Часть супружеского долга. Но здесь она не возникает, боится пса.

В дверь поскреблись.

– О, прибыл мой друг! – сказал Володя, отодвигая запор. – Входи, располагайся.

В подвал вошел, деловито осматриваясь по сторонам, здоровенный рогатый козел.

Козла, вернее, козленка три года назад Вовке подарил по пьянке его приятель сириец Азиз, убедив, что это – особь женского пола, способная каждодневно давать целебное молоко, легко снимающее похмельные недомогания, и новый постоялец был прописан в вольере со свирепым кавказцем, любовно выпестовавшим псевдокозу, оказавшуюся при дальнейшем разочарованном рассмотрении гнусным рогатым самцом.

Козла Вова назвал Николаем Азизовичем, присвоив ему отчество дарителя, отчего приятель сильно на Вову надулся и не разговаривал с ним едва ли не полгода.

Николай Азизович считал дом своей собственностью, вел себя вызывающе, прекрасно понимая обращенные к нему ругательные слова, незамедлительно на них реагировал, принимаясь активно бодаться, а чуть что – прятался за защитника-пса, с кем с недавних пор имел какие-то отвратительные сексуальные отношения, глядя на которые, фотомодель плевалась, а циничный Вова, заходясь, ржал.

К изумлению чекиста, козел, осмотревшись в помещении, неторопливо уселся на стул, указав братцу вытянутым копытом на водку.

– Вот, черт! – крякнул папаня.

Козел, укоризненно на него посмотрев, потянулся к протянутому Вовой стакану с водкой и, лихо запрокинув назад рогатую башку, привычно поглотил поднесенный к его спутанной бороде алкоголь.

– Цирк! – заметил Сергей.

Козел снова выразительно поглядел на бутылку.

– Все, корефан, отвали, – сказал Вова, протягивая нашему косматому собутыльнику пару сигарет, которые тот в качестве закуски с удовольствием стрескал. Пояснил нам: – Много дашь, с утра изведет… Неси ему опохмел, и все тут!

– Опохмеляется?! – недоверчиво вопросил чекист.

– А как же! Пиво, ликерчик… Летом тут пляж, так он как порядочный – поплавает, потом обсушится и – пошел по компаниям выпрашивать… Вечером нажрется в умат, копыта подкосятся, я его на телегу, пса впрягу, и только так домой доставляем. А с пляжа его калачом не заманишь. Рога выставит – не подойди! Все понимает, зараза! «Сидеть», «рядом», «фас»… – Услышав последнее слово, козел обвел нас настороженным взором, в котором угадывалась отчетливая готовность к агрессии.

– Ты это… потише, – опасливо глянув на парнокопытного пьяницу, сказал папаня. – Осторожнее в выражениях.

– Чем заниматься-то собираешься? – спросил я Володю.

– «Челноком», – почесав волосатое пузо, ответил он. – А чего остается? С деньгами, правда, засада… Одолжишь?

– Ты ж говорил, что «челнок» – дело тухлое…

– Неблагородный труд, – согласился братец, насаживая на шампур постное свиное мясо. – Как вспомню… Приехал я в эти Арабские Эмираты, из аэропорта прямо в автобус, из автобуса – в отель, везде вроде кондиционеры, а может, спьяну с корешами окружающую среду правильно не восприняли… Ну, утром, значит, звонок: не желаете ли на пляж? Ну, давай! Влезли в автобус, погнали. Абрек за рулем спрашивает: вам какой пляж нужен? Платный, бесплатный? А платный у них – комплекс на берегу океана. Бар, бассейн, кондиционер, естественно… Но – платный же! Не, говорим, вези нас на халява-бич! Ну, привез. Все интеллигентно: грибки, соломой крытые, душ гнутой трубой торчит среди песка. Абрек спрашивает: когда за вами обратно? Мы подумали… Давай, говорим, часа через три. Он так плечами пожал, ну-ну, мол… И попилил себе. А я из автобуса вышел, чего-то не соображу, чего-то – не то… И вдруг уясняю: жара! Не, даже и не жара. Просто я – внутри домны. И сейчас сгорю. Стою, истекаю потом, силы как из проколотой шины выходят, а кореша тоже оплавляются на глазах… Чего делать? Пошли к грибку. Солнце лупит, как снайпер, без компромиссов! Думаю: надо обмыться. Скинул тапочки и – к душу! Но вернулся – по такому песку и йог не пройдет. Жаровня! Н-да. Ну, добираюсь до душа медленными движениями, встаю под сито, водичку врубаю… Кипяточком никогда не мылись? Я – попробовал. Впечатление сильное. Трубы-то подводящие в песке… Ну, ошпаренный, добираюсь обратно к грибку. Солнце звереет, пот течет, мокрый след за мной, как за улиткой. А кореша тоже в изумлении от местных погодных условий. То есть слова им даются как глухонемым… Но, мыча и жестикулируя, решили: к заливу! А до залива этого Персидского – пятьдесят метров! Но по времени и физическим затратам мы одолевали эти пятьдесят, как ту же дистанцию скалолазы на отвесном склоне. Одолели наконец. Бах в воду! И оказываемся в горячей ванне. Вода за сорок. Сидим в ней, прибалдеваем. Ноги парим. Солнце прицела не меняет, жалит осой, а я уясняю: вот почему абрек так сомневался насчет трех часов-то… Кореша в прострации друг на друга пялятся, а я из морской ванны снова на песочек выполз и – обратно к грибку. Вдруг вижу – автобус! Другой, но тоже к нашему отелю приписанный! С надписью на боку… Я к нему из последних сил. Вскочил в прохладу салона, кричу водиле: вези, куриная голова, взад!

– А кореша? – спросил папаня.

– В прострации же, говорю, в ванне. Не успевали они… В общем, водила в город меня завез, тут, говорит, сам найдешь, отель в двух шагах. Ага, как же! Два часа его искал.

Спрашиваю – где? Один одно объясняет, другой – другое. Да я и не очень по-английски к тому же… То есть читать я хорошо научился, а понимать еще не все… Но – нашел! Вваливаюсь в номер, врубаю кондиционер на всю катушку, под душ, а потом – на койку. Лежу, водичку хлебаю холодненькую – наслаждение! Тут – стучат в дверь. Заходит служитель. Мистер, вы опаздываете на обед. По-русски. Выучились. А после ежится так это… зябко и спрашивает: вы давно в такой, мол, атмосфере окружающей среды пребываете? Часа два, говорю. А он: вы на термометр смотрели? Нет. Посмотрите, в комнате, между прочим, плюс пять по Цельсию. А я в одних трусах. И жарко мне, жарко! Аж кишки горят!

– Ну а бизнес как? – спросил чекист.

– Да так, – покривился Вова. – Много пили… Потом пошли по лавкам за закупками. Черт знает, что закупать?.. Подхожу в итоге к одному арабу, ткнул пальцем в перчатки какие-то пластмассовые и говорю: «Вот это, но только много».

– Перчатки-то ты продал? – спросил папаня.

– Еще торгуются…

– Не, Вова, – сказал я, – вряд ли я тебе что одолжу…

– Да ты чего! – возмутился братец. – Я теперь уже все просек! Всю конъюнктуру! Я теперь…

Как бы подтверждая правоту хозяина, угрожающе заблеял козел, упершись в меня стальным взором нетрезвых глаз.

– Пшел! – отмахнулся я, случайно задев кистью руки козью морду.

Оскорбленный Николай Азизович внезапно приподнялся на задние ноги, нависнув надо мной. Огромный, косматый чертяка, он едва не доставал рогами до потолка.

Я заполошно подскочил со стула, но уйти из зоны атаки не успел, получив такой удар козлиным лобешником и рогами в грудь, что едва не улетел в камин.

Николай Азизович встал надо мною, свирепо блея.

– Место, паскуда! – заорал Володька, пиная козлищу ногой в бок. – Место, говорю!

Меня подняли с пола, козла, приманив стаканом с пивом, удалили из подвала, и трапеза продолжилась.

Застольные разговоры сводились к актуальной для всех присутствующих теме: чем-то предстояло заняться.

Но чем?

Отсиживаться в Володькином замке и хлестать водку ночами и днями желания не было, но нынешний российский озверелый капитализм, принесший нищенское существование работающим на нерегулярно выплачиваемую зарплату и жесточайшую конкуренцию в среде вольных предпринимателей, чьи дивиденды в основном от зарплаты трудового населения зависели, этот капитализм принуждал уже к изощренной деловой эквилибристике в обнаружении перспективных начинаний.

– Тебе-то чего плакаться? – говорил папаня Володь-ке. – Продай дом, вот и средства. Хоть на «челнок», хоть на что…

– Ты охренел, дед! Я его десять лет строил! Все, что зарабатывал, сюда вбухал!

– Ну и что? – возражал папаня. – Вбухал он! А теперь любуется на свою виллу! А у самого уже Красную площадь через носки видно!

– Пойду, подброшу псине жратвы, – поднялся из-за стола Вова. – Присоединяйся, Игорек, подышим природой…

Мы вышли на темный морозный двор.

– В самом деле, чего бы, твою мать, предпринять? – вздохнул братец.

– Не дергайся, – сказал я. – Надумаем. Главное – живы.

– Это – да! – внимательно на меня посмотрев, согласился Володя. – Это – с тобой не поспоришь!

Когда мы вернулись в подвал, то застали там папаню, повествовавшего нашему гостю о своих военно-морских приключениях.

– Glaube es, glaube es nicht, – говорил папа, под влиянием горячительного напитка уже перешедший на хорошо ему известный язык германцев. – Значит, разгромили конвой, бултыхаюсь я в водице один-одинешенек, от холода сознание утрачиваю, и тут прямо передо мной из пучины рубка появляется… Черная, как салом натертая… Очнулся уже на подлодке, весь – нежно-лилового цвета, в мазуте, вокруг немцы. И знаешь, чем отогревали меня? Бабой, понял? Эксперименты они такие ставили, из концлагерей ниточка им тянулась… Мол, женское тело – лучший способ отогрева моряков…

– И отогрели тебя? – усмехнулся Вова.

– Как видишь, обалдуй…

– А кроме отогрева еще чего-нибудь было?

– Там не до чего-нибудь… А ну тебя, ботало…

– Ну-ну, – кивнул Сергей заинтересованно.

– Вообще-то у них приказ Дёница был, – продолжил папаня. – Пленных не брать. Но то ли эксперимент – баба, кстати, полька, из низшей, по-ихнему, расы…

– А по-нашему – из очень даже высокой, – вставил неугомонный Вова. – Точно, дядя? Хорошенький попался экземпляр?

– У-у! – сказал папаня и выразительно выдвинул вперед руки, обозначая бюст своей спасительницы.

– На себе не показывай, – сказал Вова.

– Почему?

– Так мне один бывший зэк советовал…

– А ну тебя! – отмахнулся папаня. – Да, – продолжил сокрушенно, – у них выбор имелся. Вся Европа, любая попа – выбирай, не хочу… Ну, та, моя, может, и не леди Макбет какая-нибудь…

– Чего? – осклабился Вова. – Не путаешь с королевой Марго?

– Насчет королевы – не знаю, – запыхтел папа возмущенно, – но уж поинтереснее была, чем кишка твоя… Прямая, блин!

– Чего ты на моей бабе зациклился?! – посуровел Вова лицом. – Не доставай, дед!

– Погоди, – зыркнул на Вову чекист. – У человека действительно уникальное прошлое… Обалдеть просто! Не то, что твой пляж в Эмиратах…

– Ну, полно, полно, – сказал папа с той вальяжной застенчивостью, что бывает у генералов при вручении им орденов с комплиментами или же когда к ним уж очень явно подлизываются. – Н-да, – продолжил, – но что уж там никаких таких кондиционеров не имелось, точно. Северное море! На переборках иней, матрацы и простыни от конденсата мокрые… Вот. Ну да… Матрос у них, кроме того, погиб, и решили они меня на его место…

– Русского? – удивился Сергей.

– Объясняю почему. Тогда все сурово было, каждый член экипажа чуть ли не круглосуточно пахал, все расписывалось плотно, до деталей… И если два человека из экипажа гибли, гибла и лодка. Вот так. А Гиммлер еще послабление дал, сказал, что если один русский танкист будет находиться в команде с танкистами немецкими – это, мол, даже очень отлично и никакой угрозы тут нет. Главное, сказал, второго русского не брать, а то эти парни между собой снюхаются. Не, войдут в сговор! – вот как сказал. Да к тому же к концу войны уже такие потери немцы несли, что даже в С С славян брали. У них же целая казачья дивизия имелась. Наших, да, русаков, эсэсовцев. Вот и у меня интересное положеньице создалось. Не хочешь служить – пожалте за борт, это легко. Не хочешь за борт – упирайся. Выбора никакого. А с подводной лодки, как известно, не тиканешь…

– В общем, дед встал на путь предательства, – изрек Вова.

– Тебе, герою, просто судить, – смиренно отозвался папа. – Козлов дрессировщику. – И замолчал обиженно.

– Я вас прошу, продолжайте, – сказал Сергей.

– Ну вот… Приходим мы, значит, в город Киль, в порт. И дается нам пять дней на отдых. Это вместо положенных – то двадцати семи! В порту – мандраж, суета, конец войны близок – апрель сорок пятого на носу; немцы на нервах… Лодку – под железобетонный навес, от английских фугасов защищающий, к ней – шланги с водой, паром, электричеством и – пошли приборки-ремонт. После команда за город уехала с талонами на проституток в публичный дом для подводников, а меня, сирого, – в другой дом терпимости – в гестапо.

– Что за талоны? – спросил Сергей.

– Ну, обыкновенные талоны. Как хлебные карточки. Отоварился – привет! Но не про меня та песня. Второй сорт, раб. Ну, и, соответственно, гестапо. Отвечаю на вопросы, не выпендриваюсь… Как этот вот, – кивнул на племянника. – С таким бы там быстро разобрались… н-да. И, как понимаю, капитан за меня заступился, я обязанности четко выполнял, все на лету схватывал… В общем, в застенок меня не повели, а отправили обратно на борт. А там сюрприз: идем, говорят, в Латинскую Америку. Кстати, заправки хватало на четыре конца туда и обратно. А в Америке пустой солярочный бак пресной водой заправлялся, мы хотя бы вымыться могли…

– А до Америки что, никаких банных процедур? – спросил Сергей.

– Абсолютно, – кивнул папаня. – Гитлер приказал, правда, изобрести мыло, которое бы мылилось в морской воде, но это было такое мыло… Ну, в общем, мы предпочитали обходиться без мытья… Второй туалет, кстати, на пути в Америку заполнялся продуктами, так что очередь на оправку редела только на обратном маршруте. В общем, загрузились мы и – поплыли. А лодочку нашу приписали, как я понял, в распоряжение руководства СС. Слышал о канале «ОдеССа»?

– Das ist kein Geheimnis, – блеснул знанием иностранных языков чекист. – По нему эсэсовцы в Латинскую Америку перебирались…

– Du hast recht. Но не только черные мундиры. Документы переправлялись, золото Рейха… На нашу U-7C тоже ящики опечатанные загрузили. Тяжеленные, весь сортир заняли. Вместо продуктов. Что в ящиках было? Кто ведает… Я-то, простой матросик, и близко к ним не допускался.

– А может, золотишко везли? – встрял Володя.

– Может, и золотишко… Теперь как узнать? Ну, покрались мы воровски в Атлантику. Именно – воровски, хотя и встречали американские торговые суда, не топили их, на рожон не лезли. Мы не только две забортные штатные торпеды не взяли, но и в отсеки всего шесть штук загрузили вместо положенных двенадцати. Выполняли задание, думаю, по перевозке этих самых ящиков. Вы вообще-то представляете, что такое субмарина сороковых годов? Наверное, думаете, мы под водой плыли? Нет, в основном – по поверхности. Ну а когда локатор что-то подозрительное унюхивал, – да, под водой, а выхлоп дизельный наружу шел, через трубу специальную, с поплавком, – шнорхель называется. Как и дыхательная трубка ныряльщика, кстати. А возле Канарских островов, где передышка предполагалась, все-таки нарвались на эсминцы союзников. И насели они на нас, как оголодавшие петухи на курицу. Пришлось вступать в бой. Выпалили мы все торпеды, двумя – особо ценными, акустическими, на электроходу, «цаункениг» они назывались, эсминец продырявили, но и зря, думаю: озлобили верхних, и начали англичане долбить нас бомбами как заведенные. Грамотно их клали, два раза точную глубину поставили. Главное, до островов-то уже рукой подать было… Легли на грунт. Нас на банку загнали, они в тех местах редкие, вулканическая зона, пучины немереные… Ну, легли. Глубина – около пятидесяти метров. Лодка повреждена, «намокла», с перегородок течет; при кормовом дифференте масло из подшипников вылилось, электролитом из ям плеснуло; навигатор и инженер ранены… То есть шансов у субмарины выжить – никаких. Духотища… Дырявые отсеки задраили. Кто в них оказался, тому крышка. Хоть ори, хоть волком вой, тебя не раздраят. Закон. И под него я тоже попал. Сижу в кормовом торпедном отсеке, кукую. Жую сухую картошку с апельсинами и чувствую: лежим мы на грунте плотно, аккумуляторы сдыхают помаленьку, а всплыть – стараемся, но не можем. К дну присосало. То ли в ил-песок угодили, то ли еще что… Так что и рады бы сдаться, но не выходит. И уже подошвы в пол при подъеме не вожмутся, как на лифте скоростном… Тут бомбежка утихла. Шторм, как я понял, начался. И вот соображаю, что если кто с лодки и вынырнет, то только я со своей черноморской закалочкой… Те, кто у носовых торпедных аппаратов находились, тоже шансы имели, но, как выяснилось впоследствии, если и вынырнули, до суши не добрались. Так вот, прикидываю, значит, что не в худшем отсеке я тяжкую свою думу думаю…

– В удачном месте в неудачное время папа оказался, – подал я реплику.

– Вынырнуть с пятидесяти метров? – недоверчиво прищурился Сергей.

– Можно, – вдумчиво кивнул Володя. Он тоже отслужил на флоте и в состоянии был оценить морские критические ситуации.

– Можно, да сложно, – вздохнул папа. – Тем более оправдался штормовой прогноз. Да и вообще минусов многовато обнаруживалось: тут и баротравма маячила, и пуля с эсминца… Приплюсуй еще к минусам трудности ориентировки в ночном океане, акул, опять-таки баллы… А теперь о хорошем: до берега было около семи миль, температура воды составляла плюс девятнадцать – двадцать один. Так что шансы выжить имелись.

– Наливай! – сказал Сергей.

Мы выпили и закусили ароматным шашлычком.

– Ну, напустил я водички, – продолжил папаня, – поплавком к потолку она меня подняла, отдышался… И – в трубу! А она узкая, сволочь, и – бесконечная!.. Потом чувствую всем телом – свобода! Череп как обручем давит, вокруг чернота морозная в огоньках голубых – от тварей, значит, морских, но – кончилась труба, а значит, рано или поздно – всплыву! В каком только качестве? – вопрос. Я многих ведь мертвяков, волнами носимых, видел… Ну, как к воздуху добрался – не помню. Эсминцы ушли, вокруг только волны гуляли, я – полусдохший, пытался куда-то там выгребать, по звездам ориентируясь, ну и – выгреб… К утру. Хорошо, жилет спасательный в отсеке был – без него бы – кранты! Ткнулся башкой в золотой песочек и не верю, что жив. Океан успокоился, ласковый такой стал, сучара, бирюзовый… Вокруг – дюны. А за ними – сопки вулканические. Я через дюны пошел, вижу – дорожка вьется, в горы уходит. Двинулся по ней. Вокруг базальт искрошенный, ни травинки. Добрел до обрыва, присел. И такая, ребята, меня вдруг оторопь внезапно взяла… Небо надо мной удивительное какое-то – марсианское. Синее-синее, глубокое-глубокое. Как в стратосфере. Вдали – океан. И горы. Сплошной голый камень. Просто иная планета. И вдруг ворон прилетел. Сел рядом со мной, смотрит на меня. Как я ему, ворону, обрадовался! Нашел сухарь размокший в кармане, скормил… А он как ручной, прямо с руки брал… Вот так мы и сидели. А потом – здрасьте: два немецких солдата с автоматиками: «Зинд зи дойче?» «Да, – говорю, – свои.

Вроде как». «Ну, следуй за нами…» «Возражений не услышите», – говорю.

– А что за остров? – спросил Сергей.

– Фуэртевентура. «Сильный ветер» в переводе с испанского. Там военно-морская база располагалась. Ну, притопал я на нее под конвоем. И снова меня в гестапо: кто? чего? как? Рассказал. Где лодка, правда, не раскололся.

– А что, вы знали, где лодка?

– Ну, примерно…

– А почему…

– А я так рассудил, – сказал папаня. – Войне конец, я в Испании, а вот что мы в ящиках везли, может, мне и пригодится в итоге…

– И?..

– Не пригодилось, как видишь. Проверили меня, определили в подсобный персонал, а тут и войне конец. Союзнички на испанцев поднажали, те нацистов депортировали в Чили, базу немецкую обратно национализировали… Ну а меня пинком под зад во Францию, в лагерь. А там на меня америкашки поглядели, ага, говорят: это – транзит! И прямиком намылили к представителям Красной армии. А дальше я и очухаться не успел, как оказался в контрразведке…

– В какой еще контрразведке? – сощурился недоуменно профессионал Серега.

– Ну, в СМЕРШе этом…

– Какая же это контрразведка? Это гестапо! Допрос – расстрел.

– С гестапо у меня как раз легко обошлось, – возразил папа. – А вот со СМЕРШем этим – да!.. Били месяц. Двадцать четыре часа в сутки. Но не казнили. То ли война кончилась, то ли я интерес какой вызвал похождениями своими, но переправили меня прямиком в столицу. В самый ее центр. Не в Кремль, конечно, но рядышком – на Лубянку. Так что, Серега, не один ты бывал в этом заведении из нашей компании… Ну, следствие, то-се… А в итоге – четвертной срок. Отсидел десять. Такая вот Фуэртевентура получилась. Но в лагере, надо сказать, обитал я в компании любопытной. И весьма оживившейся при знакомстве нашем, когда узнали, что служил я у немцев на подлодке. Соседями моими по нарам были трое сибиряков-дезертиров. Скрылись они в начале войны в тайге на заимке у берега Енисея и жили отшельниками. Охота, рыбалка, грибы-ягоды. А немецкие лодки с севера входили в сибирские реки с разведывательными целями. И вот, представьте, всплыла такая лодочка посреди таежных просторов с целью пополнить продовольственные запасы дикорастущими фруктами, богатыми витамином «С», вернейшим средством от цинги. Ну, и поохотиться, коли на дурного лося наткнуться сподобится. И один морячок, представьте, сумел в тайге заплутать. Окончательно и безнадежно. Уплыла без него лодочка, и начались у него скитания по дебрям заповедным. И вот, через трое суток на заимку, где пили под дичь самогон дезертиры, уверенные, что война гремит где-то в далях дальних, вламывается с криком «Хэнде хох!» вооруженный автоматом очумелый фашист в униформе и с вещмешком на плече. Представляю себе рожи этих сачков от всеобщей народной мобилизации в тот момент… Ну, слово за слово, разобрались миром. Приютили немца, нашли ему место в своем общежитии. Так до конца войны и прокуковали все вместе в тайге. А после – по двадцаточке срока, и вновь – в ее хвойные объятия… Но – уже не по добровольным мотивам.

– А дальше? – спросил Одинцов.

– А чего дальше? – вклинился Вова, махнув рукой дурашливо. – Знаешь, что такое история планеты? Сначала были динозавры, потом они превратились в нефть, а после появились арабы, начали продавать нефть и покупать себе «мерседесы»… Вот и «дальше»…

– Хорошо. Вернемся к теме. А лодка? А ящики? – настаивал Сергей.

– Воз и поныне там, – ответил папа словами баснописца.

– А может, ее давно подняли, – сказал Володя. – Со всеми отлитыми в бруски короночками узников концлагерей.

– А чего тут гадать? – сказал я. – Все проще простого. Вышел по компьютерной сети в базу данных, и через час у тебя вся архивная информация. Надо знать только номер лодки.

– Во, – сказал Вова, в очередной раз наполняя стаканы. – Есть дело. Поехали искать лодку.

Я хохотнул.

– А что? – произнес Сергей, обращаясь к отцу. – Вы бы сподобились на такое предприятие?

– Хоть завтра! – последовал категоричный ответ. – Если бы мне предложили… Да! Хоть завтра! – повторил убежденно. – Тем более в мои годы не стоит терять время.

– А ведь вкусная тема… – зачарованно прищурился чекист. – Если, конечно, данный рассказ – правда…

– По крайней мере, так врать может лишь очевидец, – вставил Вова.

– Ну, так мы едем? – вопросил Одинцов. – За границу? Золото не найдем, так хоть погуляем, а?

– На что гулять-то? – буркнул Вова. – У меня сложный период отношений с финансами. То они начинают кончаться, то кончают начинаться. А я люблю приехать за границу так, чтобы твердая валюта оттопыривала карман… – Затем, подумав, добавил: – Причем не один, а все. М-да. Включая внутренние.

– Вот для этого и стоит поработать, – сказал папа. – Понырять. Как там, кстати, наши гидрокостюмы и акваланги?

Оборудование для подводной охоты мы хранили у Вовы в замке, не обременяя громоздкими тюками ограниченную площадь московской квартиры.

Володя не отвечал, впав во внезапную задумчивость.

– Климат там, как в Эмиратах? – спросил настороженно.

– Там выше тридцати не поднимается, а ниже двадцати не опускается, – сказал папа. – Устраивает?

– Все дело в спонсоре, – кивнул на меня братец.

– Свою долю я вношу, – молвил чекист, выразительно посмотрев на меня.

– Кто «за», поднимаем руки, – подытожил папаня, воздев кверху ладонь.

Подвыпившие Серега и Вова, охваченные благодаря алкогольным парам романтикой поиска сокровищ, последовали его дурному примеру.

– Единогласно, – высказался я, не поднимая руки.

Пора было укладываться спать. Чтобы завтра, на свежую голову, всерьез задуматься о реальности положения. Реальности тягостной. Весьма далекой от бредовых радужных идей подводных изысканий золотого запаса Третьего рейха в субтропических водах близ Африканского материка, находящихся под юрисдикцией цивилизованной Испании. Уверенности в завтрашнем дне не было никакой. Как и представления о том, каким оно будет, это дно…