Прошлая жизнь казалась ему дурным затянувшимся сном, из чьей вязкой трясины он с трудом выбрался в реальность. В реальность, где все было настоящее: солнце, воздух, небо. То, в чем изначально нуждался человек. Солнце же из того сна позволяло лишь различать предметы без помощи электричества, воздух был тяжел и безвкусен, а неба и вовсе не помнилось – так, серенькая или же чернильная завесь над головой…
И не без горькой усмешки он задумывался над тем, что обозначалось мистиками как реинкарнация, сравнивая себя нынешнего с неохотно вспоминаемым недавним «я».
Тот, прежний человек был ему попросту неинтересен. Тот был замкнут в круге скучнейших обязанностей, гнусных интриг якобы государственной значимости, стремления выжить, найдя себе местечко в тепленьком навозе привилегий, а он, Сергей Одинцов дня настоящего, вдруг осознал неожиданную, но и естественную истину: есть неглупый, здоровый мужик – не молодой, но и не старый, счастливо избегнувший увечий, когда пробуксовавшее колесо российской истории выбросило его в простор мира, в иное бытие, которое, не страшась, надлежало начать с чистого листа.
Поутру они уходили в океан. Прежде Одинцов был знаком с ним, как курортный купальщик, даже не подозревая, какую слепую безбрежную мощь таит в себе открытое пространство дикой глубокой воды, равнодушно готовой поглотить чуждых ей человечков с их моторизованными скорлупками и водолазными приспособлениями.
Море не нуждалось в людях. Они были инородны ему. И человеческая любовь и восторг перед синими просторами извечно, как уяснял Одинцов, оставались неразделенными.
Про себя он восхищался стариком, спокойно и уверенно обходившимся с этой неукротимой стихией, некогда едва не погубившей его. Старик, успешно выдержавший атаку времени, несгибаемый, полный оптимизма и внутренней силы, знал повадки океана, как дрессировщик – натуру хищников. И когда у Одинцова, неизменно терявшего направление к берегу в бескрайности водной шири, захватывало дух от осознания всей жути простиравшейся под днищем суденышка бездны, он невольно переводил взгляд на бывалого моряка, равнодушно цедившего указания команде.
Остальная троица, усвоившая в свое время мореходные навыки, также не паниковала перед жестоким водным миром и противодействовала качке и ветрам на удивление слаженно.
Необходимую отмель удалось найти лишь на пятый день упорных поисков.
Когда капроновый трос с грузилом, заменявший эхолот, в очередной раз канув в глубину, внезапно остановил свое скольжение на колесике блока, и бурунчик волны взвихрился на бирке с отметкой «50 м», старик, удовлетворенно крякнув, произнес:
– Вроде она… На самый край вышли, давай лево руля…
– Может, нырнем? – спросил Одинцов.
– Куда? – удивился старик.
– Как куда?
Команда зашлась в хохоте. Старик, цыкнув на развеселившуюся молодежь, пояснил:
– Успеешь. Банку очертить надо. Границы нащупать. Иначе – проныряешься. Пока туда, пока сюда… Весь керосин на компрессор ухайдокаешь. Акваланг не жабры. Боезапас. Все понял? Или… понравилось?
Да, понравилось! Это был незабываемый миг, когда, впервые очутившись в солнечном пространстве воды, он воспарил в нем, обтекаемый роем пестрых рыбок, с каким-то изумлением соображая, что подобен им, что может дышать, наслаждаясь своим послушным невесомым телом, которому доступны любые невероятные кульбиты.
Это был миг блаженства и восторга. Быстренько, впрочем, прошедший. У размытой подводной скалы, гнилым зубом выпирающей из песка, он увидел акул, дерущихся за добычу: разодранную в ветхие клочья рыбину Две серебристые сабли, мельтешащие в поединке, быстротой и точностью своих агрессивных движений заставили его содрогнуться от невольного, первобытного страха. Ощущение полета и легкости движений тут же ушло, смененное объективным осознанием своей неповоротливой беспомощности перед хищными стремительными тварями, и он, вспотев в скованно обтянувшей тело резине гидрокостюма, поспешил, заполошно и неуклюже дергаясь всем туловищем, наверх, где колыхалось темным пятном спасительное днище катера.
Старик, выслушав его рассказ, бесстрастно пожал плечами. Сказал:
– Да разве это акулы? Мелюзга. По носу дашь – отвалят со свистом… Большая белая – согласен, вепрь! А эти… – Обернулся к Игорю. – Ты в глубину пойдешь, возьми ружьишко. Акула под маринадом, доложу, оч-чен-но даже… Мясо белое, плотное…
Банку очерчивали два дня, ставя притопленные буйки. Затем, определив ее условный центр, начали готовиться к погружениям.
Первым ушел в глубину Игорь.
Одинцов проводил взглядом черные плавники ласт, растаявшие в сумеречной придонной сини.
Жемчужную россыпь воздушных пузырьков смела в свой гребень легкая волна, качающая льдистый студень медуз. Шмыгнула мимо лица летающая рыбка, ударилась о колыхающуюся за бортом воду и, подобно брошенному крученому камню, заскользила вдаль стремительным слаломом, отталкиваясь от тугой бирюзовой толщи в туманце радужного трепета своих плавников-крылышек.
– Будем ждать результатов, – вздохнул моторист Василий, любовно протирая старым дырявым полотенцем лоснящуюся черным затертым пластиком защитную крышку мощного движка.
Потянулись минуты ожидания.
Страховочный трос чертил по воде, меняя углы наклона.
– Иголку он у себя из задницы, что ли, выковыривает? – недовольно бурчал старик. – Вот же елозит…
– Может, от акул отбивается, – невозмутимо высказал свою версию Вова, занятый прочисткой клапана и седла в запасном редукторе второго акваланга.
– Типун тебе, ботало…
Вода за бортом с шипением разверзлась. Показалась маска, на четверть заполненная затекшей водой, после на днище катера полетело подводное ружье и здоровенный, в светло-коричневых мраморных прожилках осьминог, грузно шлепнувшийся под ноги Одинцову, инстинктивно отпрыгнувшему в сторону от омерзительных, в белых болячках присосок щупалец.
Взобравшись на борт, Игорь беспечно заявил:
– Не слышу выражения благодарности за обеспеченный моими трудами ужин. Аплодисменты, пожалуйста…
– Ты зачем нырял, обормот?! – повысил голос старик. – Ты чего, на рыбалку сюда прикатил?! По турпутевке?!
– Докладываю, – ответил пловец дурашливо. – Я проникал в недра мирового во всех смыслах океана в нелегальных поисках немецкой подводной лодки. – Он неторопливо растирал кончиками пальцев округлый багровый рубец, оставленный врезавшейся в кожу маской. – Намордник менять надо, – добавил с досадой. – Течет, резина старая, еще советская…
– Сбиваетесь с курса в докладе… – недовольным голосом сказал старик.
– Да, я возвращаюсь к теме. Итак. На чем мы остановились? На поисках лодки. – Игорь обернулся на рассерженного отца. Затем обескураженно улыбнулся, мотнув коротко стриженной головой. – Какие поиски? Все найдено. Лежит наша «немка»! Под нами! – проорал восторженно, ткнув пальцем себе под ноги.
– Чего?! Сынок, правда?!
– Правда, папаня, правда! Твоя причем…
– Ну, рассказывай!
Одинцов переводил ошарашенный взгляд то на океан, то на небо.
Сбылось! Неужели – сбылось?!
И дело даже не в том, что находится в этом ржавом подводном крейсере, хотя, что называется, хотелось бы… чего-нибудь этакого… материально значимого. Но все-таки в данный миг главное заключалось в ином…
Тот уже бесконечно давний вечер в промозглых подмосковных Люберцах с нетрезвыми романтическими планами, та нудная и нервная дорога через всю Европу наконец-то реализовались в сегодняшнюю действительность, где был океан, затерянный в нем остров и всамделишная подводная лодка, находившаяся прямо под ними!
Сбылось!
И чтобы уже ни было после…
– Значит, так, – продолжил Игорь устало. – Радоваться, если честно, пока нечему. Лодочка не подарок. Затонула – во всех смыслах. Вся в наносах песка. Шнорхель сгнил, но рубка цела, как каменная, хоть бы что ей…
– Ну так железо-то какое! – вдумчиво и благожелательно поддержал старик. – А потом, кто его знает почему, но морская вода порой – консервант! Вроде все проесть должна, а – наоборот!
– Крен на левый борт, – докладывал Игорь. – Дифферент – на корму. Туда не подобраться, полностью улезла в дно. Прогулялся я вдоль правого борта, дошел до отсека, где сортир с ящиками…
– Ну? – выдохнул Вова.
– Дырища… Метр железа до палубы чистый, без грунта, потом песок, а поверх песка – дыра. С футбольный мяч. Начал копать, она все шире и шире… Вода так обшивку прогрызть не могла. Значит… – Он помедлил. – Или боевое ранение, или…
– Или кто-то на лодочке уже побывал, – вырвалось у Одинцова.
– Все свинчивают до моего заезда, – заметил Василий убежденно. – Золотое правило. Без перспективы исключений из него. Нахожу место под солнцем – солнце заходит!
– Погодите пыль пускать в свежий воздух! – покривился старик. – Заныли, русалки! «Дыра», «прореха»… Дай акваланг!
– Да ты чего, отец… Сорок три метра!
– Я с них всплывал! У меня есть носки, которые старше тебя, а ты меня учишь! И вообще мама родила тебя потому, что ты забодал ее изнутри!
– Ша! – бахнул кулаком в борт Вова. – Притихли, не на профсоюзном собрании! Ты, дед, себе бесплатной могилы не ищи. На сорока трех метрах пернешь – и дух из тебя вон… Я нырну! – Он закинул за спину баллоны, принял из рук Игоря ласты.
– А можно я? – вырвалось у Одинцова. – Прошу… Мне надо… А, ребята?
– Сорок три метра! – повторил Вова.
– Да замотал ты со своими метрами! – взревел дед.
– Ладно, пусть ныряет Чека… – с безразличной покладистостью согласился племянник. – Осваивает мирную специальность.
– А осьминога-то пошто замочил? – с укоризной спросил дед. – И так самое несчастное животное на свете…
– Это почему? – спросил Вова.
– Ноги у него от ушей, как у твоей модели, – поведал родитель. – Руки из жопы растут, жопа с ушами; ну и мозг, естественно, тоже в жопе. Как, впрочем, у многих, уточнять не буду.
– Папа, в прошлой жизни вы были полосатым африканским аспидом.
– Это почему?
– У него столько яда, что он им плюется во что попало.
Натягивая гидрокостюм, Одинцов выслушивал поспешные наставления Игоря:
– Будешь на глубине, дернешь фал один раз: прибыл! Два раза: значит, с давлением в баллонах порядок…
– Три раза, – торопливо перебил Одинцов, уже многократно прошедший экзаменовку, – значит – выхожу наверх. Сучу фалом – спасайте…
– А если потрясешь три раза?
– Запутался, нужен страхующий.
– Верно. Ну, давай! Не спеши, окуни головку, отдышись, маску проверь…
– Понял.
– Смотри, тут как в разведке: одну мелочь упустишь, много чего крупного приобретешь…
Маска сидела плотно, как медицинская банка, воздух подавался обильно, и Одинцов, поглядывая на наручный глубиномер, не торопясь устремился в беззвучную, податливую глубину, ощущая, как исподволь растет давящая боль в ушах.
Он выдохнул воздух через нос и сделал несколько глотательных движений. Боль ушла.
В фиолетовом придонном сумерке увиделся черный надолб рубки с пеньками отвалившихся антенн, поникшая труба палубной пушки, ровно затянутый бархатом грязно-зеленых водорослей корпус, увязший в длинных барханах блеклого, утратившего с глубиной цвет песка.
Подплыв к крейсеру, он не без волнения коснулся шершавой поверхности изъеденного солями металла – свидетеля иной эпохи, знавшего прикосновения давно ушедших в вечность людей – теперь безымянных…
От рубки проследовал к правому борту, высившемуся над ровным песчаным наносом, углядев отгнивший от корпуса шнорхель.
Следы пребывания Игоря увидел сразу: взрыхленный бархан и неглубокую лунку, вырытую у канта шва, указывающего на переборку между отсеками.
Вплотную приблизившись маской к черной прорехе, Одинцов ощупал пальцами края отверстия.
Металл ломко истончался на них, но определить происхождение пробоины было сложно; единственное, что вселяло подозрение, – ровная вертикаль правого края, словно прорезанная сваркой.
Из дыры пулей выскочила рыбка, ткнувшись в стекло маски, и Одинцов, едва не упустивший от неожиданности загубник, дернулся всем телом назад, на несколько секунд утратив ориентировку в пространстве.
Затем, вернувшись к пробоине, принялся углублять подкоп.
Плотный, словно прессованный, песок с трудом поддавался напрасно скребущим по нему пальцам, клубясь в воде и тут же оседая на прежнее место.
«Артель «Напрасный труд», – подумал он и в подтверждение такой мысли услышал сухой щелчок контрольного устройства минимального давления, призывающий к всплытию.
Призыву Одинцов с готовностью подчинился, тем более вдали мелькнул темной могучей торпедой силуэт неизвестной по породе, но явно «стремной» рыбины.
Взобравшись на катер, поведал компаньонам:
– Песок – как промерзший, не прокопать…
– А что насчет дыры? – поинтересовался Василий.
– О ней и речь… Не понять… Без землесосного снаряда уныряемся!
– Где ж его взять? – поскреб подбородок самый старший человек на судне. – Землесосный… Таким бы управиться…
– Тротил имеешь в виду? – спросил Вова со значением.
– На него, родимого, вся надежа… Как бы вот только заправить его туда половчей…
– Это не извольте беспокоиться, – сказал Одинцов. – Мое образование позволяет справиться с поставленной задачей. Тут три основных момента: герметизация взрывчатки, ее грамотная «оплетка» детонирующим шнуром и, главное, уплотнение…
– Что за уплотнение? – спросил Василий.
– Уплотнение, – ответил специалист, – есть метод регулирования и концентрации разрушительной силы взрыва. С подрывной работой не знакомы? Объясняю. Если положишь шашку динамита на асфальт и запалишь ее, вороночка будет так себе… А придави шашку мешком с песочком, первая же машина, попади в образовавшуюся колдобину, через крышу без колес в кювет слетит… Ну а песка тут… – Одинцов выразительно раскинул руки.
– Короче, твой фронт работы, – кивнул дед, – диверсионно-террористический. Ну, запрягай, – обернулся к Василию. – Поехали осьминога шинковать, чего на волне беса качать…
– Погодите, – сказал Одинцов. – Я вчера по шоссе ехал, видел рыбацкий поселок с пирсом… А потом на карту взглянул – он же отсюда практически по перпендикуляру приходится… Так чего мы горючку жжем, лишние мили нарезаем? Идем туда, договоримся с народом о парковке… А по шоссе на «мерседесе» – двадцать минут от дома…
– Мысль, – сказал Вова.
И резвые винты «ямах», взбив клокочущую пену, вздернули нос катера, устремив его в сторону неразличимого, застланного океанской ширью берега.
– А ты умел плавать, папа, – задумчиво молвил Игорь, ловя растопыренной ладонью секущие капли летящей из-под киля воды. – Тут на катере пока до кувыркаешься – чокнешься…
– Это был вопрос желания, – сказал старик.
– Какого? – попросил уточнить Игорь.
– Наверное, желания вернуться сюда на комфортном плавсредстве со своими потомками… Еще вопросы есть?
В рыбацкую деревеньку они прибыли как раз к окончанию сиесты.
Пообедать решили в кабачке, располагавшемся на втором этаже старинного двухэтажного строения, громоздко высившегося над однообразными беленькими домишками на круче мощенной булыжником улочки.
Василий, взяв на себя обязанности переводчика с испанского, разъяснил хозяину кабачка – пожилому усатому толстяку с лобастой плешивой головой, не понимавшему, как и все сельские жители, английский язык, необходимость устройства катера в здешней гавани. Толстяк на таковое намерение отреагировал положительно и весьма оживленно. Радушие кабатчика имело, впрочем, меркантильные корни.
Любезным жестом пригласив толмача к окну, владелец заведения указал на видневшуюся за дюнами водонапорную мельницу, пояснив, что данное сооружение – его бесполезно простаивающая собственность, вход в которую снабжен крепкой дверью, и за умеренную плату в пятьдесят долларов в месяц он готов сдать героям-подводникам бастион в качестве склада для оборудования.
К мельнице примыкала полуразрушенная пристройка, в которой, по словам кабатчика, в Средние века проживали монахи-францисканцы и конкистадоры.
За сохранность катера предлагалось не беспокоиться: искусственный заливчик, отделенный от океанских свирепых валов массивными, наваленными друг на друга бетонными тетраэдрами, перегораживался на ночь стальной трубой, фиксируемой на вмурованных в прибрежных валунах сваях.
Залив хорошо просматривался, и появление любого чужака было бы сразу замечено.
Однако, как пояснил кабатчик Василию, случаев воровства здесь и не помнили: остров есть остров, все на виду… Кроме того, испанские уложения о наказаниях, ведущие свою историю от времен инквизиции, особенной гуманностью порадовать жуликов не могли.
Помещение мельницы хозяин использовал как мастерскую: здесь был верстак с тисками, различные инструменты, лопаты и кирки, а подземный ход вел в подвал, где хранились бочки с домашним вином.
Компания осталась дегустировать местные напитки, а Одинцов, поймав такси, покатил в город.
Он хотел побыть один. Хотел разобраться в себе, в той новой жизни, что несла его в неведомое будущее, трепетно и смутно предполагаемое в каких-то неопределенных прогнозах, хотя в одном он уверился прочно: к прошлому уже не вернуться. Нельзя возвращаться. Нельзя, как бы ни было трудно, какие бы препятствия ни ожидали его. Он должен идти напролом или же карабкаться из последних сил, но двигаться только вперед; он еще сильный мужик, и как бы ни диктовало слабоволие вернуться на брошенные рубежи – в московскую обжитую квартирку, к старым друзьям и связям, – он обязан отринуть прежнее существование, чьей основой было усердное выживание, но никак не полноценная жизнь. А полноценная – значит, вольная.
Когда-то он подсчитал, что средняя жизнь человека равна всего лишь четыремстам тысячам часов. Всего-то…
Ныне у него оставалось менее половины первоначально отведенного лимита. А контрольное устройство, внятным сухим щелчком указывающее на минимальный жизнезапас в баллонах, в сухопутном плавании частенько не срабатывает.
А потому следует поднять все паруса!
Конечно, со временем – и весьма скорым – необходимость продолжать бега отпадет, полковник Одинцов сможет спокойно прийти в ту же контору за пенсионным удостоверением, но только подобное – успеется, и на родную землю он возвратится, чтобы лечь в нее…
Пройдясь по набережной, уселся на скамеечку, глядя на пляж, усеянный грибками солнцезащитных зонтов и бронзовыми телами купальщиков.
Над океаном дрожало золотистое марево. Косые паруса яхт, облитые солнцем, белели на синем горизонте глубокой воды.
Рядом с Одинцовым сидела какая-то женщина, читавшая газету.
Не без некоторого удивления он, присмотревшись, уяснил, что газета отечественная, датированная вчерашним числом.
– Простите, вы… из России? – спросил механически, но еще прежде, чем вырвались эти слова, лицо его словно обдало внезапным лихорадочным жаром, и, пристально и завороженно глядя в ее зеленоватые, растерянные от нежданного вопроса глаза, он, обмерев, понял: «Вот! Она!»
– Да, из России. – Интонация была отчужденной, но и парадоксально доброжелательной. Или так ему показалось?
«Она!»
Его захватило какое-то нутряное, безошибочное чувство обретения того, к чему подсознательно шел всю жизнь.
Впрочем, такое уже однажды случилось…
Когда-то, в другой жизни. Он ехал в автобусе и увидел женщину. И также пронзительно понял: вот, нашел! И надо немедля подойти, заговорить, ни в коем случае не дав ей затеряться в толпе за сомкнувшимися на остановке дверьми…
Но в руках Одинцова была какая-то дурацкая авоська, из которой выглядывал мороженый рыбий хвост, он был одет в старое неуклюжее пальто, специально предназначенное для автобусной толчеи, а дома его дожидалась законная супруга – с ужином и гостеприимно распахнутым халатиком.
Незнакомка же смотрела на него выжидающе и внимательно. Она тоже понимала: вот он…
А он… отвел глаза в сторону, и когда уже она выходила на остановке, воровато покосился ей вслед, поймав взгляд, в котором с удрученной насмешкой читалось: что же ты?..
И эта давняя немая встреча, ниспосланная конечно же свыше, долго и мучительно досадно грызла его пустотой своего исхода.
Вторично отвергать благосклонно предоставляемый судьбой шанс он не желал.
– Здесь продают русские газеты? – спросил с вымученной иронией, глядя на русую милую челку и нежную кожу щек, покрасневшую от настырно дующего бриза.
– Нет, заехал приятель мужа, привез… Хотите почитать?
– Захватывающие новости об очередных убийствах и о злодеяниях наших коррупционеров? Нет, наверное… – Он покачал головой. – Это чтиво вызывает у меня неизменно безответный вопрос: может ли наступить конец света в одной отдельно взятой стране?
Она усмехнулась. Спросила без интереса:
– Отдыхаете здесь?
– Живу… Вроде бы как.
– А вот это действительно новость… – Она изучающе посмотрела на него. – Думала, я здесь одна такая… Из России, имею в виду. Впрочем, я здесь с ребенком и с сестрой мужа… Так что – не одна…
– А что же муж?
– Муж… – Неопределенно качнула плечом. – Муж когда-нибудь тоже присоединится, надеюсь. А пока живет в Ленинграде, Питере то есть. Работает…
– Я понял, – сказал Одинцов. – Правильное решение.
– Что вы поняли?
– Что лучше и проще, – кивнул на газету, – заботиться лишь о собственной безопасности и не звонить каждые полчаса домой, справляясь, все ли живы, вернулся ли ребенок с улицы…
Она не ответила, напряженно вглядываясь в океанскую даль, словно пытаясь различить в ней лишь одной ей ведомое.
– Послушайте, – произнес он. – Я… безо всяких, поверьте…
– Вы хотите меня куда-нибудь пригласить, – подсказала она безучастно.
– Да, – подтвердил он. – С искренним уважением ко всем обязательствам вашего брака.
– Врете.
– Знаете… – Он улыбнулся смущенно. – Что, если я возражу вам такой вот фразой: «Я практически вас не обманываю»?
Она рассмеялась.
– Хорошо. Угостите даму мартини?
– Как вы думаете, каким будет ответ? Кстати: меня зовут Сергей.
– Вера… – Она протянула ему тонкую, нежную ладонь.
– А сестру зовут Надеждой? Или Любовью?
– Сестру зовут Леной. Вы… – Она с секунду помедлила. – Какая у вас профессия? Если не секрет, конечно…
– А угадайте, – сказал Одинцов.
– А вот не могу, потому и спрашиваю.
– Вообще-то родом мы из КГБ, – со вздохом произнес он и, уловив не то чтобы испуг, но явную обескураженность в ее глазах, добавил: – Да вы не бойтесь, это не заразно…
– И вы меня опять практически не обманываете, да?