Она сидела на ступеньках своего особняка и смотрела, как желтые, оранжевые, красные листочки тихо падают с деревьев ее сада и блестят в огнях подсветки. Справа от нее лежал журнал, открытый на странице с фотографией скульптуры женщины без лица. Она стояла на высоком пьедестале из сердец, в одной чуть приподнятой руке держала зеркало, на расставленных в стороны пальцах: другой были намотаны нитки, а на них висели марионетки — обнаженные мужчины с эрегированными членами.

На плечах скульптуры стояли два человечка тоже без лиц. Один — на левом плече — рассматривал собственные ногти, и в груди у него был вставлен обычный кусок гранита в виде сердца. А у второго, что стоял на правом плече, в груди зияла дыра, и руки тот тянул к девушке, протягивая ей на ладонях прозрачный как слезу бриллиант.

Статья над фотографией называлась «У искушения нет лица, но оно все-таки каждому знакомо?!». Подзаголовок гласил: «Свое новое творение Морган Нориш нарек "Мечта марионетки"».

Анжелика услышала позади шорох и обернулась. Даймонд с откупоренной бутылкой крови и двумя бокалами присел рядом, отодвинув журнал. Тот свалился на нижнюю ступеньку и раскрылся на предыдущей странице, где на весь разворот находился их портрет, сделанный в замке Аделины Суворовой в первый же день их появления.

Турнир длился три дня, они уехали на второй, а журнал Важко уже успел выпустить экстренный выпуск «Vamp», где сообщал сенсационную новость: «Анжелика Тьеполо явилась на турнир с новым любовником!»

— Тебя это беспокоит? — осторожно спросил юноша, указывая взглядом на журнал.

Анжелика взяла у него бокал и, нетерпеливо постучав по нему ногтем, требуя, чтобы Даймонд его наполнил, обронила:

— Если не обо мне, то о ком? О ком им писать?!

Он улыбнулся, а потом, посерьезнев, отставил бутылку с бокалом и, взяв журнал, открыл на странице с фотографией скульптуры. Там же был помещен портрет Моргана.

— Вспоминаешь его?

Девушка искоса посмотрела на благородное лицо скульптора с яркими васильковыми глазами. Она солгала бы, сказав, что вспоминает. Нориш, конечно, зацепил ее как мужчина, но у нее и без него было о чем подумать последнее время.

— Ты из ревности интересуешься?

— Нет, — быстро ответил Даймонд, затем смущенно потупился под ее пристальным взглядом, прошептав: — Да.

Анжелика закинула голову назад и, глядя в бархатистое черное небо с редкими звездами, самодовольно заявила:

— Если бы захотела, я бы вернула его.

Размышляя над своими отношениями с Морганом, она пришла к выводу: он ждал, чтобы она поехала за ним. Но не сразу, а успев как следует взвесить свои желания. Его скульптура тому доказательство. И назвать ее стояло «Разочарование». Ведь именно его испытал Нориш, так и не дождавшись ответа на свои чувства.

— Я не вспоминаю о нем, он всего лишь один из тысячи! — Анжелика отставила пустой бокал и вложила свои холодные пальцы в ладонь Даймонду. Он сжал их, придвинулся ближе и обнял за плечи, касаясь губами ее щеки.

Девушка взглянула из-под ресниц в синие сияющие глаза. Давно ей не было так спокойно и тепло. На миг вдруг показалось, что она снова дома — в Испании, сидит у пруда в саду, всматриваясь в темно-синюю воду, поблескивающую на солнце. И слышит голос матери, доносящийся из-за розовых кустов: «Милая, побереги кожу, не сиди на солнце!»

Если бы только мать могла видеть, какой белоснежной навеки стала ее кожа, белее накрахмаленных простыней, если бы только могла видеть…

Анжелика порывисто сжала ладонь юноши и выдохнула:

— Мне хотелось бы вернуться домой. — Видя, каким испуганным сделалось красивое бледное лицо, она тихо прибавила: — Когда-нибудь.

Даймонд отвел взгляд. Девушка коснулась его подбородка, заставляя смотреть на себя.

— Ты больше не скучаешь по своей семье?

Он с легкой грустью улыбнулся:

— Ты моя семья, Лилу, ты.

* * *

Они поочередно запускали руку в огромную стеклянную миску с соленым попкорном и между приступами хохота пили из бутылок пиво. В комнате было дымно, с огромного плазменного экрана невинными голубыми глазами хлопала Анна Фэрис в комедии «Очень страшное кино-4».

На придвинутой к дивану низкой тумбочке стояла пепельница — в ней самокрутки и пакетик с травкой, на фольге лежал шоколад, повсюду валялись скорлупки от фисташек.

— Максим! — послышался женский голос из-за дверей. — Откройте окно!

Максан пошарил рядом с собой, нашел пульт и, нажав на паузу, нехотя поднялся и двинулся к окну, занавешенному синими портьерами. Возвращаясь к дивану, он зацепился за что-то ногой и с громкими ругательствами запрыгал на месте. К ноге за лямку прицепился женский розовый бюстгальтер.

Бесс усмехнулась:

— Таки вдул ей?

Друг потер лысую макушку.

— Ага, отблагодарила за то, что выкопал могилу ее рыбе. — Он плюхнулся рядом, отобрал миску с попкорном и, прежде чем снять фильм с паузы, самодовольно обронил: — На клыка сразу взяла без базара.

Они отхлебнули пива и уставились в экран. Бесс потянула руку за попкорном, Максан чуть отодвинул миску. Девушке пришлось наклониться к нему, он, смеясь, заявил:

— Хватит жрать! — Но неожиданно его смех резко оборвался, парень схватил ее за запястье, потрясенно воскликнув: — Что это у тебя?

Бесс отдернула руку и опустила задравшийся рукав кофты, прикрывая след укуса.

— Кто-то берет на клыка, а кто-то дает, — глубокомысленно изрекла она, прикуривая.

Девушка видела, что друг продолжает пристально смотреть на нее, а не в экран, но сделала вид, что не замечает. Максан задумчиво покусал нижнюю губу и стянул с шеи девушки черный тонкий шарф, открыв еще один след укуса. Выругался и швырнул шарф ей в лицо. Бесс уставилась на друга:

— Да в чем дело?

— Кто, кто это сделал? — как ошалелый закричал друг, мутные глаза просветлели. — Я тебя спрашиваю, кто?

Она отпрянула от него и, намотав шарф на шею, ответила:

— Встречаюсь с вампиром. Не парься.

Максан сморщился.

— За идиота меня держишь? Во что ты ввязалась, Лизо, черт возьми?! Ты свой кочерыжкой вообще не думаешь? — Лицо его покраснело, пальцы сжались в кулаки. — Это какая-то сраная секта, я же вижу! Что они с тобой делали?

Бесс прикрыла глаза, глубоко затянулась и спокойно сказала:

— Нет, Максим, это всего лишь секс. Немного острый.

Друг недоверчиво смотрел на нее, она чувствовала его взгляд на себе, и от него раны на ее теле как будто засаднили все одновременно.

Максан отнял у нее «Беломор» с травкой, бросил в пепельницу и тряхнул девушку за плечи.

— Этот мажор, да? Это он?

Пред глазами мелькнуло бледное лицо с изумрудными глазами, и сердце сжалось в панике от необъяснимого чувства, что она в западне. Бесс скинула с себя руки друга, хотела подняться, но он удержал.

— Мне он не нравится! Лизо, я никогда ничего не говорил тебе о твоих похождениях, но с этим ты зря связалась! Зря!

Девушка вздохнула. Она и сама уже так думала и скорее даже для себя, чем для Максана, проговорила:

— Я с ним больше не собираюсь видеться.

Парень удовлетворенно кивнул и, с облегчением откинувшись на спинку дивана, проворчал:

— У тебя пацанов полно, не обязательно прыгать на самого ненормального!

— «То, что прежде называлось ненормальным, скоро будет для нас просто необычным».

Максан сморщился, покосился на ее руку.

— Можешь сколько угодно сыпать тут заумными фразочками, но если я увижу еще того хмыря, мало ему не покажется!

Девушка вспомнила незнакомца с поразительно светлыми глазами убийцы. В них, казалось, не существовало жизни, лишь бескрайная ледяная пустошь.

— У него большие связи, — тихо сказала Бесс. — Не вздумай трогать его.

— Да мне плевать на его связи, — ударил себя в живот Максан, — я с пацанами…

Девушка поднялась и резко оборвала:

— Не лезь. Никогда не лезь к моим любовникам.

Друг растерянно примолк, а потом попытался возразить:

— Но он причинил тебе боль.

— «Если бы боль не следовала за удовольствием, кто бы терпел ее?» — Она кивнула ему на прощение и вышла из комнаты.

В этот самый момент в дверь зазвонили, и мать Максана, женщина с усталым, рано постаревшим лицом, открыла. В коридор впорхнула Светочка, наполнив помещение сладким ароматом духов. Девушка широко улыбнулась, но улыбка исчезла, как только она увидела Бесс.

— Привет, — недружелюбно уставилась Светочка. Ее слова больше походили на «А она что тут делает?».

Из комнаты, выпустив дым, выполз Максан.

— Опять накурились! — всплеснула руками Света.

Бесс надела сапоги, накинула куртку и хотела пройти мимо девицы, но та неожиданно заорала:

— Это все ты! Ты его портишь, шлюха!

Мать Максана ретировалась, а он сам гаркнул:

— Закрой рот, Света!

У девушки задрожали губы, из глаз хлынули слезы, и вся она затряслась в безудержных рыданиях, бормоча:

— Ненавижу ее, ненавижу-у!

Максан посоветовал подруге:

— Не бери в голову.

Бесс приподняла и опустила брови.

— «Ненависть — это гнев людей слабых». «Ненависть слабых менее опасна, нежели их дружба». — Она поиграла языком за щекой и, сладко шепнув: «Увидимся, Макс», под горестный всхлип Светы покинула квартиру.

Друг жил неподалеку, на пересечении Балтийской улицы и Молодежного переулка, в четырехэтажке.

Девушка вышла из парадной. На улице было темно, фонари не горели, свет отбрасывали лишь окна домов. Тени деревьев покачивались на неровном асфальте и облупившихся желтых стенах. В темном небе не виднелось ни одной звезды.

Бесс прошла по переулку и вышла на родную улицу. С одной стороны асфальт поблескивал от череды фонарей, а с другой дорогу с заброшенными домами под снос тьма точно поглотила.

С той части улицы не доносилось ни звука, а из кафе на углу ее дома по обыкновению едва различимо лилась музыка.

Девушка постояла и уже хотела идти на ее звуки, но увидела, как из тьмы вылетела крупная летучая мышь, а за ней вышел невысокий обнаженный темнокожий мальчик. Он бесшумно ступал босыми ногами по тротуару, при этом глядя куда-то в сторону, как будто смотрел на невидимого собеседника.

Бесс отступила за угол дома, а мальчик произнес:

— Ты делаешь ошибку.

Она хотела выйти из укрытия, уверенная, что тот обратился к ней, но неожиданно ему ответил другой голос, уже знакомый ей:

— У всех ошибок горький вкус, но как же они сладко пахнут. Я только немножко понюхаю.

— Я все расскажу Кате, — предупредил мальчик.

Его собеседник холодно рассмеялся.

— А я сделаю так, что Киру оставят на второй год.

— Подлец!

— Ябеда!

Голоса стихли. Бесс осторожно выглянула из-за угла и успела лишь увидеть, как огромный черный пес и летучая мышь скрылись во тьме. Улица была пуста, а в воздухе среди сыроватого, но еще теплого конца сентября стойко пахло первыми морозами.

Девушка огляделась, но чувство, будто на нее кто-то смотрит, только усилилось. Тогда она быстро пошла в сторону своего дома. Ледяной аромат зимы последовал за ней. Бесс задыхалась от него, щеки горели, а раны от укусов саднили.

До дома оставалось несколько метров, она остановилась и, шумно выдыхая, произнесла:

— Я чувствую твое присутствие.

В ответ не раздалось ни звука.

Бесс усмехнулась.

— «Молчание — добродетель дураков».

— Или же «самое совершенное выражение презрения», — парировал холодный голос.

— Что тебе нужно от меня?

— Ничего. Чтобы ты разделась.

Бесс недоуменно хмыкнула.

— Просто разделась, и все? Ты импотент?

— Н-н-да… — Невидимый собеседник помолчал. — Думаю, мое положение можно так назвать.

Девушка неспешно двинулась к дому, поинтересовавшись:

— Значит, я разденусь, ты посмотришь и отвяжешься?

— Примерно так.

Она подошла к железной калитке со стороны Майкова переулка и вставила в скважину ключ.

— Ладно, бедолага, хрен с тобой. Можешь зайти, посмотреть, как я буду раздеваться.

Ледяной аромат последовал за ней в парадную, затем проник в квартиру. Отец смотрел в гостиной телевизор, девушка крикнула ему: «Я не одна», — и распахнула дверь своей комнаты, жестом приглашая невидимого гостя.

Зашла сама, щелкнула выключателем и резко вздрогнула. На кровати сидел Вильям. Но изумрудные глаза смотрели не на нее, они были устремлены в сторону, а на губах блуждала странная улыбка.

— Проклятие, — пробормотал молодой человек, — я знал, Лайонел, знал, что ты придешь к ней.

— Прекрасно, — спокойно ответил тот, — значит, выяснений в духе «Как ты мог?» мы благополучно минуем.

Бесс закрыла дверь и, опускаясь на диван, вытягивая ноги на низком столике, поинтересовалась:

— Мне уже начинать раздеваться? Оба смотреть будете?

Вильям метнул на нее сердитый взгляд, а Лайонел расхохотался.

Тогда молодой человек поднялся, прошелся по комнате и задумчиво сказал:

— Любопытно, будешь ли так же весел, если узнаешь, кто приехал к тебе с визитом и кто был счастлив не застать тебя дома… — Он остановился. — Дай-ка подумать, как же его зовут? — Вильям улыбнулся. — А давай поиграем? Я называю первую букву его фамилии, а ты пробуешь отгадать слово целиком! Или…

— Довольно! Моя роль тебе не идет, — оборвал его брат и вкрадчиво прибавил: — Если вдруг одна маленькая рыжая девочка узнает то, что ее может огорчить, ответит за это не бессмертный ангел, а его смертная подружка. Все как всегда, ты меня знаешь…

Голос смолк, балконная дверь с грохотом распахнулась, занавеска как от сильнейшего порыва ветра всколыхнулась. И все затихало.

Бесс с Вильямом переглянулись. Она зевнула, заметив:

— Твой брат большой оригинал.

Молодой человек приблизился к ней и, наклоняясь к ее губам, сказал:

— О да-а… и говорят, непревзойденный любовник.

От нежности его поцелуя ее, как и прежде, охватил необъяснимый страх. Как будто она падает во тьму и ей не за что ухватиться, а впереди страшная неизвестность.

— Неужели так хорош? — чуть отстранилась девушка.

Изумрудные глаза сверкнули. Вильям присел рядом и обронил:

— Но ты его, конечно, не интересуешь.

Девушка пожала плечами.

— А надо?

Молодой человек пристально посмотрел на нее.

— Да.

И Бесс показалось, что перед ней кто-то другой, совсем другой, столько уверенности и силы прозвучало в одном этом слове. Глаза сияли, точно драгоценные камни, а пальцы сильно сжали ее ногу чуть выше колена.

— Секс втроем? — уточнила Бесс, ощущая, как страх перед неизвестностью отступает и она вновь обретает почву под ногами, уверенность.

— Не совсем… — Вильям надолго замолчал, глядя на след от укуса на ее запястье. А потом резко поднялся и, бросив через плечо: «Забудь. Я просто пошутил!» — исчез за балконной дверью.

С минуту девушка сидела, наблюдая, как легонько колышется занавеска. Потом поднялась и закрыла балконную дверь. Бесс приложила ладонь к груди, где неистово билось сердце, и нервно облизнула вдруг пересохшие губы. Новый знакомый приводил ее в замешательство. Ей бы следовало оборвать с ним всякие отношения. Да только оборвать их было не так-то просто. Вампир приглашения не дожидался, а являлся к ней сам когда ему вздумается. Стандартный номер в духе «Я тебе сама позвоню» не прошел. И она засомневалась в себе — а в самом ли деле она планировала больше никогда ему не звонить? Или только какая-то часть ее этого хотела, другая же задумала нечто иное?

Повинуясь внутреннему порыву, она обернулась на чучело волка, стоящее перед камином.

Желтые глаза смотрели на нее по-голодному беспощадно и сердито, но как ни странно, этот звериный взгляд одновременно отрезвлял и успокаивал. В следующее мгновение она даже вспомнить не могла, что ее так сильно обеспокоило.

Девушка сходила на кухню за бутылкой пива и куском пиццы, устроилась на кровати и включила телик.

* * *

В голове звучала Токката до-минор Балакирева — мелодия подъемов и звонких переливов. Под нее мысли, точно солнечные зайчики в саду, скакали с листочка на листок, не позволяя сосредоточиться на одном.

Катя покосилась на Йоро, лежащего подле ее кресла в обличье волка, и в который раз за последние пятнадцать минут подумала: «Как хорошо, что он рядом!» На спинке кресла восседала Орми, злорадно поблескивая черными глазками. Толку от нее было мало, она только отпускала язвительные замечания и намывала язычком свои коготки.

А пальцы Фарнезе, сидящего в соседнем кресле, все ближе и ближе подвигались к руке девушки.

Правитель Венеции заявился с визитом и, не застав Лайонела, испросил позволения его подождать, заявив, будто у него дело чрезвычайной важности. И теперь Катя была вынуждена сидеть с ним в гостиной, выслушивая комплименты и предложения сомнительного характера. Такие, как: «А что, если нам сейчас же совершить маленькое путешествие на теплоходе в пригород?» или «У Натальи Важко сегодня прием! Не хотите пойти со мной?».

После каждого отказа неутомимый ухажер тут же выдумывал что-нибудь новенькое, блистая поистине неиссякаемым запасом идей.

Наконец после очередного комплимента «мимо» Парфирио напрямик спросил:

— Что у него есть такого, чего нет у меня? — С зачесанными назад черными волосами, одетый в коричневый костюм и бежевую рубашку, сегодня он выглядел особенно хорошо. В карих глазах плясали золотинки, против воли вызывающие улыбку.

— «Лучше спросил бы, чего у вас обоих нет, — прокомментировала Орми и злорадно пояснила: — Вкуса нет. Иначе нашли бы себе объект для любви получше!»

Катя обернулась на нее, предупредив: «Я сварю из тебя суп для бездомных!» — и, стараясь сохранить серьезность, сказала:

— Вы зря теряете со мной время.

— Никогда ничего не бывает зря, — заверил Фарнезе, — особенно когда дело касается женщин. Мне интересно, что вас так покорило в нем?

— Интереснее другое, — усмехнулась Катя, — что его покорило во мне.

Орми, не сильно напуганная перспективой оказаться в супе, любовно обвила себя крыльями: «Вопрос века!»

Порфирио покачал головой, не соглашаясь.

— Вы очаровательная девушка.

— И только лишь, — сухо резюмировала Катя, повторив: — Вы теряете время. Я не отвечу вам взаимностью.

— Ответите, — на полном серьезе заявил тот.

В животе возник огненный шарик и яростно закрутился. Стараясь не демонстрировать раздражение, девушка поинтересовалась:

— Что позволяет вам быть столь уверенным?

— Я знаю Лайонела, этого достаточно.

Объяснять было не нужно, чтобы понять, на что тот намекал. Все кому не лень намекали или говорили ей открытым текстом: «Это ненадолго!»

— Планируете подождать, когда он меня бросит, чтобы подобрать? — вызывающе произнесла Катя, откидывая за плечо кудри, щекочущие обнаженную кожу в вырезе платья. На ней был свободный шелковый наряд стального оттенка с широким черным поясом. При неожиданном появлении Фарнезе пришлось очень спешно выбирать из своего гардероба что-нибудь простое, но подходящее случаю. И как теперь подозревала, платье стоило найти подлиннее. Уж слишком оголенными оставались ноги.

Порфирио не спускал с них взгляда, скользил по ним туда-сюда, словно гладил. На ее бестактную откровенность он лишь заметил:

— Я тут, чтобы не позволить ему вас бросить. Екатерина, сделайте шаг первой, прежде чем узнаете из какой-нибудь газетенки, что Лайонел влачится за привлекательной юбкой.

Ревность больно кольнула прямо в сердце, а Фарнезе с поистине дьявольским обаянием искусителя продолжил:

— Вам интересно, где он сейчас?

Катя беспомощно посмотрела на Йоро, но тот опустил глаза. Конечно, ей хотелось знать, где прохлаждается ее возлюбленный, но сказать об этом его врагу она не посмела и пробормотала:

— Лайонел сейчас там, где ему хочется быть.

Не с вами, — подытожил Порфирио.

Девушка заставила себя улыбнуться.

— Боюсь, если бы он находился со мной, вас бы тут не было.

Вампир засмеялся, протянул к ней руку, желая коснуться ее пальцев, но неожиданно голос хозяина дома, предостерег:

— Злоупотребление моим гостеприимством начинается там, где заканчивается дистанция между гостем и моей женщиной.

Затем дверь гостиной распахнулась, и вошел он сам — в сером костюме, рубашке цвета морской волны с расстегнутым воротничком. Лайонел выглядел изумительно, даже без своей обыкновенной идеальности, где на его голове волосок существовал лишь к волоску, на обшлагах рубашек сверкали бриллианты, а шейные платки украшали жемчужные булавки. Складывалось впечатление, что в его золотистых волосах хорошенько прогулялся ветер.

— Да ты никак бежал? — поддел Фарнезе.

Лайонел холодно посмотрел на него.

— Надо полагать, должна быть веская причина твоего тут нахождения?

— Несомненно, — криво усмехнулся гость. — Как тебе такая: непреодолимое влечение к Екатерине?

— Катя, не принесешь ли нашему другу выпить? — указал ей взглядом на дверь Лайонел и, видя, что она мешкает, ледяным тоном приказал: — Сейчас.

Девушка выбежала из гостиной. Еще никогда ей не приходилось с такой быстротой спускаться в погреб. После смерти Ксаны у них не было постоянной прислуги, поэтому обслуживать себя приходилось самим. Для уборки, глажки, стрижки каждый день приходили новые девушки. Но ни одну из них хозяин дома не пожелал оставить.

Она вернулась меньше чем через минуту, но в комнате кроме Лайонела, развалившегося в кресле, уже никого не было: ни Фарнезе, ни Орми, ни Йоро.

Молодой человек принял у нее бутылку с кровью и, притянув девушку к себе, усадил на колено.

— Ты его убил? — осторожно спросила Катя.

— Нет, — мрачно известил тот. — Смерть — это то единственное, что способно заставить навсегда замолчать. А мне нужно, чтобы он заговорил! Фарнезе здесь не просто так, то не сведение счетов со мной — что-то другое. Замешаны старейшины, ты и Вильям. Я должен понять, как со всей этой историей связан Порфирио.

Катя положила голову ему на плечо.

— А где ты был?

Он поцеловал ее в висок.

— Ходил к одной девице, просил показать мне стриптиз, но нам помешали.

Девушка несильно шлепнула его по груди.

— Хватит обманывать!

Лайонел задумчиво устремил на нее взгляд.

— Я постараюсь… не обманывать тебя.

Так серьезно он редко о чем-либо говорил, и внутри как будто потеплело от его слов.

Она обвила рукой его шею, прошептав:

— Нас ведь хотят разлучить, да?

— Ты только что заметила или какое-то время уже подозревала об этом? — с легким сарказмом поинтересовался молодой человек. Но прежде чем она успела возмутиться, поднялся вместе с ней, держа ее на руках, и, покружив, известил:

— Возьму тебя в своем кабинете на столе, потом на крыше.

Катя запрокинула голову назад и пробормотала:

— На люстре не забудь.

Так кстати звучал знаменитый Полонез ля-минор Огинского, известный своим печальным названием «Прощание с Родиной». Планировал ли Лайонел попрощаться? Или слова о том, что их хотят разлучить, вызвали столь странную ассоциацию?..

* * *

Вильям сидел на скамейке в парке напротив пруда, обхватив голову руками и уперев локти в колени. Глаза его были закрыты, а перед мысленным взором стояло лицо Бесс. Он не мог поверить в то, что полчаса назад сказал ей. Не понимал, как столь омерзительная мысль родилась у него в мозгу. Да, девчонка не слыла монашкой, но он никакого права не имел склонять ее к близости с Лайонелом. И самое ужасное — даже представить не мог, зачем ему самому это нужно. Так сильно хотел рассорить брата с Катей? Но ведь чувства к ней пропали, превратились в безразличие, пугающее и ровное. Она перестала иметь для него значение, он не испытывал желания увидеть ее, не мечтал находиться рядом. И лишь видя ее с Лайонелом, снова смотрел на нее прежними влюбленными глазами, и сердце его жило — жило — жило. Говорил ли в нем в такие моменты ангел, жаждущий соединиться с бесом? Возможно. Только отчего же ангел молчал, находясь с девушкой наедине? Почему внутри все кричало, просто вопило и точно с цепи срывалось, когда брат приближался к Кате, а теперь вот и к его новой знакомой?..

Толкал ли он Бесс в объятия Лайонела из-за неуверенности в себе, из-за осознания, что неспособен соперничать с ним и не может уберечь девушку от рокового влечения? Или же стоило искать совсем другое объяснение?

Молодой человек открыл глаза и вновь зажмурился, прижав ладонь к губам. Их жгло, адски жгло от воспоминания, как пил кровь Бесс, ощущая на языке морозный привкус того, кто вонзил в нее свои клыки первым. Это воспоминание сводило с ума, словно от сильнейшей боли разламывало мозг и крошило его.

Вильям резко вскочил и зашагал по дорожке вдоль пруда. Казалось, если еще хотя бы минуту будет думать обо всем этом, просто взорвется. По какой-то необъяснимой причине он хотел Бесс и особенно хотел ее после брата. Подобная истина била наотмашь. Ведь он — не Лайонел, который воплощает все свои грязные фантазии в жизнь, ничуть не считая их аморальными. Мальчик, девочка, двое, трое за раз — для него не существовало границ.

Молодой человек перешел деревянный мостик и устремился по главной аллее к выходу из парка. Под ногами шелестел ковер из листьев — огненный в свете фонарей. В лужах застыло черное беззвездное небо. Ветер, играя в пышной листве, словно нашептывал слова какой- то известной песни.

Вильям за считаные минуты добрался по длинной улице до дома. Поднялся на второй этаж и, проходя мимо кабинета брата, на миг остановился, услышав тихий, едва различимый стон. Затем постучался в одну из дверей дальше по коридору и вошел в темную комнату.

Кира, одетая в белую ночную рубашку до пят, сидела на кровати, укрывшись одеялом.

— Я хочу поговорить с тобой, — сказал он, приближаясь.

— Хорошо, — смиренно кивнула девочка.

— Помнишь тот мяч, что ты дала мне?

— Его передала слепая Дарима.

Вильям присел рядом с девочкой.

— Но зачем?

— Я не знаю. Почему ты не спросишь у нее?

Он вздохнул.

— Два дня хожу в ее лавку, но она закрыта.

Кира крепче сжала одеяло, подтягивая его выше. Вильям усмехнулся ее стыдливости. А потом до него вдруг дошло, что она боится его, боится, как Павла Холодного.

Молодой человек, пораженный своей догадкой, встал и отошел на несколько шагов, пробормотав:

— Извини.

— Все нормально, — вымученно улыбнулась девочка. — Включи, пожалуйста, свет.

Он выполнил ее просьбу и, умоляюще глядя в огромные фиалковые глаза, сказал:

— Помоги мне. Я чувствую, что запутываюсь все больше и больше.

— Как помочь? — осторожно спросила Кира, не спуская с него настороженного взгляда.

Вильям, не двигаясь с места, протянул к ней руку.

— Мне необходимо узнать о той девушке, изображенной на мяче.

Кира закусила губу и, отвернувшись, долго молчала. Но наконец обреченно кивнула и попросила:

— Сядь рядом.

Когда он оказался возле нее, та приложила ладонь к его груди слева и велела:

— Думай о девушке.

Он представил Бесс, образы ее менялись с огромной скоростью и, в конце концов, вызвали прилив желания.

А Кира отняла от его груди ладонь, и у нее на лбу прорезалась морщинка.

— Что ты видела? — нетерпеливо спросил Вильям.

— Ничего, — растерянно пожала плечами девочка.

— Как это?

— Совсем ничего, — пробормотала Кира.

— Ты ведь понимаешь, о ком речь, так? — уточнил молодой человек.

— Да, мы с Йоро видели вас вместе. — Она замолкла, отрешенно глядя на свои руки. — Ее будущее для меня черный лист, Вильям. Этой девушки как будто не существует.

— Но она есть!

Кира озадаченно кивнула.

— Вроде бы есть, а вроде и нет. И вот что я тебе скажу: с тех пор как ты видишься с ней, ко мне больше почти не приходят образы из будущего. Как если бы его стерли и осталась лишь бесконечная чернота.