На следующий день тело Феофаны Ивановны не покоилось чинно в доме, ожидая последних проводов. Истерзанное прозектором, оно лежало, накрытое белой простыней, в уездной больнице.
Тайный советник, с согласия графа, просил доктора, чтобы тело тетушки перевезли из гостиной дома Краскова прямо в больницу, для сохранения. Студент-медик, приводивший с утра труп в порядок, будучи истово увлеченным медициной, заметил, как побагровели и отекли шея и лицо трупа. Он доложил доктору, что вид тела, по его мнению, вызывает сомнения в верности диагноза «мозговой удар». Студент открывал учебники, цитируя медицинских светил, горел глазами и в рьяном своем убеждении переполошил всю больницу. Никольский был вынужден дать разрешение на вскрытие. И вот теперь он сидел в своем кабинете, мрачно кивая головой, слушал, что говорит ему прозектор – маленький, знобливый человек с густыми бровями:
– Вы знаете, Семен Николаевич, странная картина получается. Отекшее, синюшное, как при удушье, лицо, все внутренние органы вишнево-красного цвета… Налицо признаки сильнейшего кислородного голодания тканей, что, собственно, и явилось причиной смерти. Но самое странное, – и прозектор приподнял значительно бровь, – запах! Весьма специфичный… Позволю себе предположить, что данная тканевая гипоксия есть следствие воздействия некой весьма сильной отравляющей субстанции. Однако в желудке умершей ничего похожего не обнаруживается. Значит, не через пищу сие в организм попало! А вот состояние носоглотки и легких говорит о том, что отравление могло произойти путем вдыхания некоего вещества. При вдохе оно тотчас поступило в кровеносную систему и мозг, вызвало поражение дыхательного центра, кислородное голодание тканей, остановку сердца и смерть, – прозектор выжидающе посмотрел на Никольского и добавил: – Судя по обстоятельствам, при которых наступила смерть, я бы, Семен Николаевич, рекомендовал оповестить полицию и проверить табачок.
– Да, Георгий Павлович, спасибо. Приведите тело в порядок, чтобы можно было отдать родственникам. Напишите мне подробный отчет о вскрытии. Я подожду, и… – Прозектор приподнял мохнатые брови. – Да, Георгий Павлович, все правильно – и в полицию. Ну надо же… – тяжело вздохнул Никольский, покачав головой.
* * *
Граф мерил шагами свою комнату.
«Вот как странно, 1001, – считал он свои шаги. – Тетушка мертва. Теперь у меня совсем никого нет, кроме этого Антона Ивановича. А кстати, где он?» – подумал граф и на 1050 решил спуститься вниз.
– 1051, 1052, 1053… Тьфу ты господи, Антон Иванович, вы как привидение прямо! – отшатнулся граф от невесть откуда возникшего родственника. И, вглядевшись в него, уже даже испугался. – Что это с вами, милейший?
Антон Иванович представлял собой зрелище действительно странное, если не сказать просто ненормальное. Лицо его дергал нервный тик, он суетливо потирал руки и глядел на графа с каким-то вопрошающим и одновременно плотоядным выражением.
– Да я вот тут вас поджидаю, – проговорил он дрожащим голоском.
– А отчего вы меня здесь поджидаете, поднялись бы в комнату, поговорили?
– Да я так, ничего, видите, дождался ведь…
Какая-то очень неприятная зависла пауза, и он, уже не на шутку раздраженный, грубо спросил:
– Ну?
– Так ведь Феофана Ивановна… умерла? – весь изогнувшись в вопросительную дугу, прошептал Антон Иванович.
«Да, явно нехорошо ему…»
– Антон Иванович, я же вам вчера все рассказал – умерла, при нас всех умерла, скончалась!
Антон Иванович немножко отпрянул от недоумевающего графа, слабо махая руками, потом опять приблизился, блестя глазами, и, криво улыбаясь, спросил:
– А от чего? – Лицо его опять передернул тик.
Граф, не поняв вопроса, посмотрел на родственника:
– От чего? Антон Иванович, я не знаю… Сердце, скорее всего, вы же понимаете, у тетушки уже два удара было, это, наверное, третий… – И тут он, вдруг осознав вопрос, воскликнул: – А ведь вы правы! Почему тело тетушки до сих пор не привезли в дом? Это вы хотели спросить? Почему его держат в больнице? От чего она умерла? На что вы намекаете? – Ему стало страшно, он схватил Антона Ивановича за рукав. – На что вы намекаете? Что вы знаете? Говорите же!
Антон Иванович от крика весь съежился, задрожал.
– Я ничего, вы же сами все сказали, не дают нам тетушку похоронить. Да и не должна она была умереть… так… рано…
Граф разжал пальцы и не менее минуты смотрел в бесцветные глаза старичка.
– Не волнуйтесь, Антон Иванович, – наконец медленно произнес он, – успокойтесь, все мы смертны. Это все формальные процедуры: констатация смерти и ее причины. Я думаю, что у Феофаны Ивановны действительно не выдержало сердце. Пойдемте, попьем лучше чаю и оба успокоимся.
Граф обхватил за плечи низенького родственника и повел его в столовую.
* * *
Два дня прошло с вечера Наташиных именин. Орлов не показывался. Серые ненастные облака висели над Маврюшино, накрапывал мелкий неприятный дождичек, никак не прекращающийся и не переходящий в настоящий ливень. Природа тоже оплакивала тетушку. Она была уже старушкой, сердцем совсем слабенькой… Наташа всхлипнула, и слезы опять потекли в уже совершенно мокрый носовой платок. Она сидела на подоконнике, смотрела в окно, плакала и думала, думала, думала… Первый раз она увидела смерть вот так близко, да и за всю свою жизнь никогда не видела, как умирают люди. Ей представлялось, что это все же должно быть неким таинством, и люди тихо и спокойно отходят в мир иной. За исключением всяких несчастных случаев, конечно же. А тут вот так страшно, да еще на ее именинах. Такой резкий контраст от веселья, вдохновения, любви, жизни в каждом мгновении, в каждом съеденном пирожном и в каждой улыбке с этими булькающими звуками… Наташа затрясла головой. Неубранные волосы упали на лицо. Вся сцена опять встала у нее перед глазами. Как жаль, что она не упала в обморок, как Ольга! Ей не пришлось бы видеть, как бросился к Феофане доктор, схватил ее руку, нащупывая пульс, и через мгновение опустил ее, перекрестившись. Как, тихо перешептываясь, гости торопливо стали расходиться из дома, в котором стало тяжело находиться. Как граф, стоя в углу гостиной, плакал, закрыв лицо. Как спустя некоторое время приехала больничная карета и увезла Феофану Ивановну…
Наташа слезла с подоконника. Прижалась лбом к стеклу, наблюдая за мелкими, брызгающими в стекло каплями. Что же теперь делать? И что же тогда произошло между графом и Зюм? Все Наташино честное сердечко говорило ей, что тут не может быть неправды, не может быть граф таким… таким… бесчестным… Все, пусть недолгое, но все же достаточное для узнавания время, проведенное с ним, говорило о том, что это чуткий, честный, хороший человек, которого она… – Наташа всхлипнула – любит! Но что же там произошло? Перед глазами всплыло оголенное белое Софьино плечо, ее улыбка, разрумянившиеся щеки и потерянный, растрепанный вид графа… Наташа поняла, что не может больше вот так стоять и думать, что мысли ее потеряли всякое разумное направление и только мучают ее. И только собралась выйти в сад, как в дверях комнаты возникла Ольга.
* * *
– Ох, слава Богу, застала! – сразу же затараторила, зачастила та. – Я все не ехала, боялась после случившегося. И не знаю, что у вас происходит. Сидим, все с маман гадаем… И так маетно, так непонятно… Слухи ползут нехорошие, и я уж не выдержала… Дождь еще…
Ольга мельком взглянула в окно и выражением лица стала совершенно неотличимой от пейзажа за ним: таким же тусклым и невыразительным. Не мигая глядя на капли дождя, Ольга отчего-то зашептала:
– Меня Лиза в гостиную пригласила тебя ждать, а я не могу – только к дверям подошла, так опять вспомнила, как Феофана… – И Ольга, обладавшая сегодня недюжинным талантом к перевоплощению, на секунду вдруг закатила глаза и слегка приоткрыла рот, видимо, для наглядной иллюстрации Феофаниной смерти. Да было это так похоже, что Наташа поежилась…
Через несколько секунд, вернувшись в свое естественное состояние, Ольга вздохнула, села в кресло и выжидающе посмотрела на Наталью. Та молчала… Помолчала и Ольга. И все же не выдержала молчания первой: переставляя безделушки на туалетном столике, спросила скучным голосом:
– Ты мне ничего не хочешь рассказать?
– О чем, Оля? – поморщилась Наташа. – О бедной Феофане Ивановне? Да ты сама все видела…
– Неет, – протянула Ольга, внимательно изучая фарфоровый колокольчик. – О том, что было в беседке…
– О, господи! – всплеснула руками Наташа. – Ну уже все знаешь! Да откуда? Или ты тоже там была? – догадалась она, тут же покраснев от мысли, что Ольга тоже могла видеть ту отвратительную сцену.
– Нееет, не былааа, – пропела Ольга.
Как же ей сейчас было обидно, что любимая подруга скрывает от нее такие важные события!
И от досады она почти закричала на Наташу:
– Ну что же ты за подруга! Ведь я знаю! Что-то произошло там. И очень, очень неприятное. А ты сидишь, не вытянешь из тебя ничего. Да и самой тебе, видимо, неинтересно… – и губы ее задрожали – Ольга явно собиралась расплакаться.
– Оленька… – Наташа почему-то действительно почувствовала себя виноватой. – Ну… Ну извини, ты же понимаешь, все, что случилось: и Феофана, и граф… – Она подергала конец пояса, нахмурилась, вздохнула… Подошла к Ольге и обняла ее. Девушки стояли, крепко прижавшись друг к другу, и шмыгали носами.
– Ну хорошо! – Ольга разжала руки и села обратно в кресло, аккуратно расправив оборки платья.
– Что бы там ни было в беседке, а, судя по твоему похудевшему лицу, было там что-то неприятное, все подстроила Зюмиха! – И увидев, как вздрогнула подруга, повторила значительно: – Все подстроила Софья!
И, верная своей привычке неожиданно отступать от главной темы, забормотала вполголоса:
– А я-то все голову ломала, ну как она мстить собралась, про что такое говорила, а она вон что! И тебя вовлекла!.. Граф Саша не виновен ни в чем, его тоже вовлекли! – Ольга торжественно и выразительно посмотрела на Наташу, как будто на этом, собственно, все объяснения и заканчивались.
– Я знаю, что он невиновен… – прошептала Наташа. Ее руки снова потянулись к поясу, и пальцы принялись перебирать нашитые на нем камешки.
Ольга продолжала, но уже понятным и связным русским языком:
– Уже после десерта вышла я в сад прогуляться. Душно в доме стало. Догуляла до аллеи, где мы с вашим садовником астры в начале весны высаживали. Вечером красиво на них смотреть – беленькие такие. А за астрами кипарис, если помнишь, а за кипарисом лавочка. Нюхаю я астры – вдруг шуршание и шипение со стороны дерева раздалось. Я даже не испугалась, потому что сразу узнала! – Ольга щелкнула пальцами. – Софья, когда в особо злом расположении духа пребывает, нормально говорить не может. Шипит как змея. И мне стало интересно: может, опять что эта злюка придумала. Видимо, теперь у меня судьба такая: ее намерения узнавать…
В этом месте так благополучно начавшая свой рассказ Ольга опять выпала в какое-то свое пространство и запричитала:
– Ой, ну мало ей, что хороша как ангел или дьявол, все равно кто, ну хороша же! И мужчины у ней разные, какого только захочет, и состояние у нее, ну что еще нужно! Давно ведь могла и замуж выйти, и деток нарожать, пухлых таких, розовых…
У Натальи не было сил трясти подругу или кричать на нее, вызволяя из причитаний, она лишь тихонько прошептала:
– Оленька!
Та мигнула, кашлянула и, как ни в чем не бывало, продолжала:
– Шипела Зюмиха кому-то там за кипарисом, следующее: «Сейчас, – говорит, – отнесешь эту записку графу, а через 10 минут, как он уйдет, приведешь в беседку княжну Краскову… Под любым, – шипит, – слышишь, ты? Под любым предлогом, хоть что корова в беседке рожает…»
Ты знаешь, Наташа, в этот момент я поняла, что беда какая-то грядет… Ее на твоем имени даже перекорежило, по-моему… Тот, кому она все это объясняла, начал что-то мычать, видимо отказываясь. Так она ему говорит: «Если ты, мерзавец, не можешь этой пустяковой просьбы выполнить, то забудь о Софьиных услугах тоже!» И платье зашуршало по дорожке. Развернулась и ушла, получается. Я тут же полетела к дому. Думаю, скорее, скорее тебя разыскать нужно, и нос к носу сталкиваюсь, ну там где две дорожки сходятся, знаешь с кем?
Наташа отрицательно покачала головой.
– С братом ее, только представленным нашему обществу! Тот на меня глянул исподлобья, весь в пятнах красных, и ухмыляется. Я, конечно, презрительно на него взглянула, обошла и опять побежала. Уже не до соблюдения приличий было, тем более перед таким…
Наташа, понимая, чего стоила подруге пробежка перед мужским взглядом, ласково погладила Ольгу по руке. Та же, грустно на нее посмотрев, продолжала:
– По всему дому тебя искала. Горничную поймала, та сказала, что ты вот только сей миг пошла кузину искать для фортепьянной партии. Мы, получается, с тобой разминулись. Я тогда подумала, что, может, и Софьин брат тебя не нашел? Пока я по аллее вышагивала туда и обратно, а потом в дом опять забежала, тут ты вернулась без лица… Ну а потом уже не до разговоров было…
И Ольга, преданная душа, виновато взглянула на Наташу и застыла в изумлении: такое счастье и облегчение было написано на лице подруги, как будто ей только что сообщили, что жить она будет вечно, и что жизнь эта будет прекрасна!
– Наташа, – тихим голосом, чтобы не нарушить это Наташино состояние, позвала Ольга. – А что все-таки произошло в беседке?
– Точно не знаю, Оленька, – вздохнула Наташа. – Софьин брат меня действительно не нашел, но я, в поисках кузины, все-таки забрела к беседке. Вот странное совпадение, да? Не знаю, так ли рассчитывала Софья или нет, но я видела только окончание спектакля. Думаю, она пыталась графа соблазнить, используя самое легкое из арсенала доступной женщины средство. Наверное, она очень хотела, чтобы я застала ее и графа в самый, так сказать, интересный момент. Но, когда я подошла, граф буквально выбегал из беседки, так что мне кажется, соблазнение или не состоялось, или пошло как-то не так. В любом случае, я просто сердцем чувствую, что с графом все в порядке, и он ни в чем не виновен и меня не предавал. А ты, моя хорошая, только укрепила эту уверенность. Спасибо, родная! – И Наташа крепко-крепко поцеловала свою верную подругу.