К восьми часам вездесущее общество потянулось в Феофанин дом.

Часть расселась в гостиной и столовой при распахнутых смежных дверях, ну а тем, кому не хватило места, пришлось чинно прогуливаться у окон. Все подходили и здоровались с Аркадием Арсеньевичем, выжидающе и понимающе на него поглядывая, что приводило того в крайне смущенное состояние, так как он, среди всех присутствующих, похоже, был самым незнающим, о чем, собственно, пойдет речь.

Когда выжидание в глазах переросло в недоумение и даже требование, он вскочил и резво пошел к дверям, в которые, к его спасению, в этот момент входили граф, Наташа и Василий.

Тройка прошла к тому же столику, за которым не так давно ораторствовал следователь. Граф, как хозяин дома, первым взял слово:

– Дамы и господа! Честно говоря, я не ожидал, что сегодня в этом доме соберется столько уважаемых людей. Собственно, присутствовать должен был один Аркадий Арсеньевич, так как заявление наше, безусловно, требует наличия официального лица. Однако события, произошедшие в последние недели, их необычность, странность и трагичность вызвали безусловный интерес наших жителей. Поэтому я считаю вполне уместным, чтобы мы все, наконец, перестали питаться слухами и тревожиться за то, что непонятные и не желающие раскрываться тайны сосуществуют рядом с нами. Поскольку волею судьбы таинственные события эти коснулись меня самого, то я, мне кажется, имею право объявить вам, что тайны раскрыты, те, кто явился их причиной, изобличены, а причины и следствия с Божьей помощью соединились. Все это стало возможным благодаря любопытству, уму и действиям Натальи Николаевны Красковой. – Саша обернулся к Наташе и поклонился.

Странно, но она даже не покраснела и едва заметила Сашин поклон. Она смотрела на свою ромашку, где накануне в оставшиеся лепестки вписала шаг за шагом логику произошедших событий так, как она ее видела. И, как правильно только что сказал граф, причины и следствия наконец соединились. Правда, немного смущало, что последовательность заканчивалась на восьмом лепестке… То ли она чего-то недосмотрела, то ли еще что-то должно обнаружиться, хотя куда уже больше…

У дальней стены гостиной, так сказать на галерке, пристроился юный рыжий господин, держащий на коленях страшно мятый и перепачканный блокнот. Как оказалось впоследствии, это был г-н Жмурецкий, штатный журналист газеты «Псковские губернские ведомости», днем спустя опубликовавший Наташину речь в своем издании.

– И именно Наталья Николаевна расскажет официальным властям и вам, господа, что же на самом деле у нас здесь произошло, – так окончил свое вступительное слово граф.

Подняв глаза на затихшую в ожидании публику, Наташа вышла вперед…

* * *

– Я бы хотела провести вас по пути, по которому я шла сама, мне кажется, так будет проще разобраться. Но, чтобы сделать это, мне придется, – Наташа слегка замешкалась, взглянув на следователя. – Мне придется пересмотреть выводы по поводу всего произошедшего, которые ранее сделал Аркадий Арсеньевич.

Тот удивленно приподнял брови и на всякий случай подобрался…

Наташа почувствовала его напряжение и поспешила продолжать:

– Если вы помните, резюме его изысканий заключалось в том, что это Антон Иванович убил Феофану Ивановну, убил из-за денег. Основные доказательства: суммы его долгов, подслушанный Дуняшей разговор о лишении Антона Ивановича наследства и украденный у доктора накануне убийства пузырек с цианистым калием. У Аркадия Арсеньевича выходило, что преждевременная кончина тетушки защищала Антона Ивановича от потери своей доли наследства и давала ему шанс быстрее расплатиться с долгами. По этой же причине, то есть скорейшее получение денег, Антон Иванович совершал покушения на графа.

Сначала я приняла эту версию как действительно все объясняющую, но потом, уже после официального расследования, стали известны некоторые вещи… Да и мои собственные соображения заставили меня в ней усомниться.

Аркадий Арсеньевич при этих словах насмешливо приподнял угол рта, а Наташа продолжала:

– Интересную историю нам с графом поведал Иннокентий Саввич Заницкий, управляющий имением Антона Ивановича. Оказалось, что самый крупный и срочный карточный долг на две тысячи рублей был погашен Антоном Ивановичем еще до отъезда к тетушке, а оставшиеся долги не требовали срочного погашения и были расписаны на выплату до двух лет. С таким сроком небольшого дохода от имения вполне бы хватило на постепенную их выплату. Антон Иванович даже вел вполне серьезные разговоры с Иннокентием Саввичем о скорейшем возрождении заброшенного из-за пристрастия к картам хозяйства. Аркадий Арсеньевич, узнавая о состоянии дел Антона Ивановича, видимо, основывался только на официальных о нем сведениях, и не имел времени поговорить с Иннокентием Саввичем, и не узнал об этом факте. Это раз.

Разговор Феофаны Ивановны и Антона Ивановича, подслушанный Дуняшей. Разговор произошел накануне убийства тетушки. Она предупреждает Антона Ивановича, что ежели тот не исправится, то она лишит его наследства, ну или оставит копейки, как она тогда выразилась. Эта угроза и есть основной повод для убийства, объяснял Аркадий Арсеньевич. Умирает тетушка – и завещание с крупной оставленной Антону Ивановичу суммой остается в силе, что позволит ему спокойно расплатиться с как бы его срочными долгами. Но! – И Наташа непроизвольно сделала первую в своем повествовании паузу. Пауза получилась вполне впечатляющей, и она продолжала: – Вспомните! Часть долга, самая крупная часть, на две тысячи рублей, ведь уже погашена!

Наташа посмотрела на следователя.

– Я тоже поговорила с Дуняшей, которая пересказала мне дословно то же самое, что и вам, Аркадий Арсеньевич, и вот что получается. Дуняша действительно слышит слова тетушки, в которых она грозится лишить Антона Ивановича наследства, но потом, боясь подслушивать дальше, убегает, затем за какой-то надобностью возвращается к гостиной минут через 10, прокрадывается к двери и даже удивляется: Антон Иванович все еще у тетушки, все еще беседует! И Дуняша слышит следующие слова, произнесенные Феофаной Ивановной, – Наташа процитировала с взятого листочка: – «Не верю я тебе, конечно, батенька, но если правда твоя, то и я по правде, по родственной, поступлю». Аркадий Арсеньевич, строя обвинение, решил не обращать внимания на эту фразу, а я обратила. Как вы думаете, разве не будет обвиняемый в неправедных поступках человек под угрозой лишения наследства пытаться оправдаться всеми возможными способами? В данном случае рассказав о том, что долги уже начали погашаться? Судя по последней тетушкиной фразе, все так и произошло. И тетушка дает Антону Ивановичу шанс на исправление ситуации. Это два.

Аркадий Арсеньевич хотел что-то сказать, но Наташа заторопилась продолжать. Ей и так было непросто вести логическую цепочку рассказа, она то и дело посматривала на спасительную ромашку. Будет еще время Аркадию Арсеньевичу повозмущаться. «И вообще, раньше надо было возмущаться!» – пискнул саркастический голосок, и Наташа, полностью с этим согласная, продолжала:

– Как вы думаете, при такой высокой ставке, как угроза потери наследства, мог ли человек, решившийся ни много ни мало, а на убийство, в самый ответственный момент, в момент подготовки этого убийства, спутать табакерку Феофаны Ивановны, в которой та последние десять лет всегда хранила свой табак и которая всегда лежала в гостиной, с кисетом графа, который тот накануне убийства со всех сторон дал рассмотреть Антону Ивановичу и который хранился у него в комнате? При этом надо отметить, что граф всегда пользовался только кисетами и никогда табакерками, а Феофана Ивановна всегда табакерками и никогда кисетами.

И Наташа для наглядной демонстрации взяла какой-то мешочек и подошла к тайному советнику…

– Сергей Мстиславович, пожалуйста, закройте глаза и засуньте руку в мешочек. Что вы там чувствуете? Похожи эти два предмета в мешке?

– Никак нет! – ответил советник, тщательно выполняя задание.

– Конечно нет! – улыбнулась Наташа. – Как можно перепутать дерево с шелком? Даже на ощупь, если Антон Иванович действовал в темноте, это невозможно. Да, Аркадий Арсеньевич был прав, говоря что Антон Иванович был немного не в себе. Но я не думаю, что его посещали настолько изобретательные галлюцинации, которые заставляли предметы принимать несоответствующие им формы и так меняли осязательные способности самого Антона Ивановича.

Однако Аркадий Арсеньевич, в том числе и на этом, построил свои доказательства. Что Антон Иванович просто перепутал, куда подсыпать яд. Но это практически невозможно сделать, подготавливая такое убийство. Ничего Антон Иванович не перепутал. Это три.

И, может, самый интересный факт, который важен не только для этой части моего рассказа, но и для понимания всего произошедшего в целом. Аркадий Арсеньевич демонстрировал нам пузырек из-под цианистого калия, найденный в комнате Антона Ивановича, который тот украл у доктора. Пузырек плотного стекла, темно-коричневого цвета, в котором были найдены остатки цианистого калия. Так вот, ни в лаборатории доктора, ни в его приемной, ни в аптеке подобных пузырьков такого цвета и формы нет. И не было. Это четыре.

Таким образом, если опираться на эти четыре факта, получается, что первое: денежная причина – очищение себе дороги для получения наследства – к преступлению Антона Ивановича никак не подходит. А значит, и в качестве причины для покушений на графа тоже. Зачем Антону Ивановичу было идти на страшное двойное убийство из-за денег, которые у него у самого уже появились, из-за долгов, которые уже не требовали немедленного погашения? Второе: если бы не случайная любезность графа на моих именинах, когда он подал тетушке свой кисет, то умерла бы не Феофана Ивановна, а граф. А из этого следует, что это было на самом деле не покушение на тетушку, а четвертая попытка убийства графа!

Повысив голос и одновременно даже чуть привстав на цыпочки, чтобы привлечь отвлекшееся ошарашенной этими сообщениями внимание публики, Наташа почти прокричала:

– После этих размышлений у меня возник вопрос. Что же было убийце дороже денег?

Публика, немедля заинтересовавшись, стихла.

– Зачем ему понадобилось таким изощренным способом – сначала смертью графа, а потом, как следствие, смертью от горя его тетушки очищать себе дорогу? И, наверное, самый интересный вопрос: кто же все-таки этот человек? Кто убийца?

Все присутствующие при озвучивании этого вопроса замерли.

Наташа замолчала. На секунду ей стало даже приятно, что вот она, не обремененная никаким особо солидным жизненным опытом барышня, держит эту уважаемую публику в определенном напряжении. Однако, подавив легкий приступ вполне оправданного тщеславия и выдержав паузу, продолжала:

– Феофану Ивановну действительно убил Антон Иванович, это так. А вот все предыдущие попытки уничтожить графа делал тот, кто, в свою очередь, убил Антона Ивановича.

– Как? – взвизгнула Ольга. – Его тоже убили? – и потащила из кармана розовый шелковый платок, собираясь упасть в красивый обморок на руки интересного пожилого господина, сидевшего рядом.

– Да, Оленька, – грустно ответила Наташа. – Антон Иванович не скончался от стыда за содеянное преступление, его тоже убили.

* * *

Дав публике немного пошуметь, а следователю привести свое лицо в нормальное состояние, Наташа продолжала:

– Теперь о том, кто на самом деле рубил в лесу чайный столик. С него все, собственно, и началось, поэтому я не согласилась с выводами следователя. Аркадий Арсеньевич, вы были совершенно правы, когда говорили о чрезвычайной психологичности и странности этого дела. Но сводится это не только к тому, что несчастный Лука оказался в лесу в точности тогда, когда там совершались подозрительные действия. В это же самое время там оказался и мой друг Василий!

Наташа чуть пихнула в бок Васю, который смущенно и неохотно поклонился.

– Оба они наблюдали эту сцену со стороны. Оба взяли с собой красные щепки. Василий – чтобы на следующий день все рассказать мне, Лука – по своей склонности собирать ненужные вещи. В голове у него от увиденного прочно засела ассоциация: красная щепка – столик, да столик не простой, а чай пить. Он может отличать простой стол от дорогого, чайного, так как был когда-то дворовым, и у барина своего этих столиков навидался. А для меня было полной неожиданностью услышать про арестованного Луку. Он был явно лишним действующим лицом во всей этой истории. Более того, когда Аркадий Арсеньевич объяснял про то, как они нашли рубщика чайного столика, я уже совершенно точно знала, кто им являлся на самом деле. И это был не Лука. Поэтому, чтобы внести ясность и оправдать несчастного, я, опять же уже после вашего, Аркадий Арсеньевич, быстрого отъезда, выяснила с помощью графа некоторые дополнительные детали. А именно: с топором Лука ходит всегда, потому как при слабом и детском разуме обладает силой и сноровкой дрова рубить. Все в окрестных селах его эту способность ценят и оплачивают, на что он, собственно, и живет. В клинике психиатрической ему делать вовсе нечего, так как он не помешанный, а слабоумный, а это разные вещи. Приютом ему служит сторожка на дальнем от нас конце леса. В сторожке находится куча всяких странных и ненужных вещей, потому что Лука имеет привычку собирать все, что ему понравится, и тащить домой. Жалко, Аркадий Арсеньевич, что вы не захотели выяснять, кто на самом деле был старьевщиком, а сразу обвинили Луку. Только на основании того, что его нашли с топором и щепкой, делать вывод о том, что он крал столик, а затем рубил его, было, как мне кажется, никак нельзя.

– А что можно? – стараясь не выдавать кипевшую в груди досаду, высокомерно и насмешливо спросил Аркадий Арсеньевич.

Наташа слегка покраснела. Она совсем еще не имела опыта разговора с людьми, которые смотрят на нее с такой открытой неприязнью.

– А можно, – зло поблескивая глазами, вмешался граф, – основываясь на действительно реальных фактах, сделать действительно правдивые выводы.

Аркадий Арсеньевич начал было наливаться кровью, но тайный советник аккуратно взял его за локоть и кашлянул. Следователь вздохнул, покоряясь.

Наташа, приставив пальчик к носу, на секунду зажмурилась. Вот перед глазами всплыла картина, и девушка, коротко вздохнув, широко распахнула глаза и начала ее описывать…

– Антон Иванович все время наталкивается в тетушкиной гостиной на чайный столик и делает это нарочно, чтобы, в конце концов, Феофана Ивановна дала согласие на его просьбу выставить злополучный предмет мебели в другую комнату. После того как он собственноручно переносит столик, но не в соседнюю комнату, а на веранду, где уже стоит приготовленная кое-какая рухлядь на выброс, Антон Иванович с небольшой сумочкой идет за беседку в саду. Переодевается. После чего выходит на дорогу, добирается до постоялого двора, нанимает телегу и возвращается под видом старьевщика к Феофане Ивановне. Благодаря ботинкам, он становится на два с половиной дюйма выше, благодаря парику, обретает густую, с челкой, седую шевелюру, челка сверху прикрывает лицо, снизу его не дает рассмотреть шарф. Очки же окончательно меняют его внешность. К тому же одетое поверх основной одежды пальто делает Антона Ивановича толще обычного. В этом обличье он уже несколько дней колесит по округе, скупая и вывозя старую мебель, с одной-единственной целью: получить заказ на вывоз старья от Феофаны Ивановны, что и свершается за день до описываемых событий. Итак, он возвращается, прекрасно зная, что тетушка как раз почивать легла, а Дуняше отдан приказ, что как только появится старьевщик, позволить ему вывезти все ненужное, сваленное на веранде. Дуняша в точности выполняет приказ, и Антон Иванович увозит столик вместе с остальной рухлядью в лес, где и рубит его на мелкие щепки. Это и наблюдали Вася и Лука. Затем, по-видимому, сильно расстроенный результатами рубки, он уезжает, бросает телегу, опять переодевается за беседкой и возвращается к уже проснувшейся и горюющей тетушке. Перед ней изображает отчаянность от собственной рассеянности – надо же, он, вместо соседней комнаты, вынес столик на веранду!

Внимательно наблюдавший за цветом лица следователя граф заметил, предвосхищая его вопрос:

– В комнате Антона Ивановича, среди его собственных вещей, я обнаружил сумку с одеждой, которую никогда на нем не видел. Ваши господа на эту сумку внимания не обратили. За беседкой найдены: пуговица, истоптанная трава и зажим для галстука. В садовом домике, под мешками, висело пальто. Все передам вам в абсолютно сохранном виде, дабы вы смогли сравнить имеющееся с показаниями людей, встречавшихся со старьевщиком.

И Саша чеканно поклонился. Аркадий Арсеньевич с тоской во взоре закрыл приоткрывшийся для вопросов рот.

Наташа кивком поблагодарила графа и продолжала:

– Это о том, кто на самом деле изрубил тетушкин столик. Что, Оленька? – улыбнулась она, видя как подруга ерзает на диване, то и дело задевая бедром пожилого господина, сидевшего рядом. Лицо господина выражало чрезвычайную целомудренность, а взволнованные от Ольгиных манипуляций руки возбужденно дрожали на часовой цепочке…

– А зачем? – закраснелась от обратившегося на нее всеобщего внимания Ольга. – Зачем нужны были все эти сложности, переодевания, зачем было рубить столик, что в нем, собственно, Антон Иванович хотел найти?

* * *

– Это, – пробормотала Наташа, – четвертый лепесток. Да! – вскинула она голову. Чтобы ответить на этот, на самом деле один из самых основных вопросов, нужно вернуться немного назад и даже в другое место. Но сначала маленькое предисловие.

Она опять зажмурилась. Как-то легче было вот так сосредоточиться. Буквально за несколько секунд перед глазами проносились очень ясные, живые картины. Для того чтобы продолжать рассказ, ей нужно их было только описывать. Сейчас картинка показывала потухшее, жалкое лицо Антона Ивановича. Наташа вздохнула:

– Однажды все еще горюющий по своей умершей жене и страдающий частыми сменами настроения Антон Иванович Копылов получает письмо от господина, с которым познакомился не так давно у общих друзей. Господин был из мест, где проживала сестра его покойной жены. Он очень тепло в ту встречу отнесся к неизбалованному вниманием Антону Ивановичу. Получить письмо от такого господина было приятно. Еще более приятным оказалось предложение, которое это письмо содержало. Обрадованный, воспрянувший духом Антон Иванович отвечает о своей полнейшей готовности к предлагаемому партнерству и, уладив насущные дела, прибывает, как и просил приятный господин, в тетушкино имение, чтобы навестить родственницу. Перед отъездом от приятного господина Антону Ивановичу предоставляется еще один сюрприз, а именно: перевод денег на погашение одного из самых крупных карточных долгов Антона Ивановича на две тысячи рублей. Иннокентий Саввич передал графу соответствующую расписку за подписью этого господина. Запомните это, потому что сейчас мы прервемся и совершим небольшой экскурс в историю.

Наташа взяла со стола очередные листочки. Граф по чуть изменившейся Наташиной осанке понял, что она устала стоять, и тихонько придвинул ей стул. Наташа улыбкой поблагодарила его и присела. Разложила листочки на коленях и принялась рассказывать дальше:

– В последней четверти прошлого века во Франции жила, – и Наташа чуть было не добавила «была», но сдержалась. – Королева Мария Антуанетта, бывшая австрийская принцесса, жена короля Людовика XVI. Она тратила много денег на украшение Версальского дворца, на наряды и балы, на подарки и поддержку своих приближенных. И очень любила драгоценности. Королевские ювелиры, надеясь на эту склонность королевы, однажды предложили ей купить одно из самых дорогих и красивейших своих изделий – ожерелье из 647 бриллиантов в золотой оправе. В этом предложении, правда, крылся маленький нюанс: первоначально ожерелье изготавливалось для мадам Дюбарри, фаворитки предыдущего короля, Людовика XV. По этой ли причине или по какой-либо другой, но Мария Антуанетта наотрез отказывается покупать эту драгоценность. Далее наступают очень странные события, достоверно объяснить которые пока никто не в силах, но известно, что ювелирам за ожерелье пообещал заплатить французский кардинал Луи де Роган, который якобы собирался приобрести его для королевы. Ювелиры, получив подобное обещание, отдали ожерелье некой посреднице. С этого момента ожерелье, по крайней мере в его первозданном виде, больше никто не видел. Оно исчезло, но спустя какое-то время в Париже и в Лондоне появляются необычно красивые бриллианты по очень низкой цене. Разразился скандал с далеко идущими для Марии Антуанетты последствиями. В результате расследования всей этой истории проявилось еще два имени: одно, той самой посредницы – Жанны Ляммотт-Валуа, другое… – Наташа сделала паузу, – Джузеппе Бальзамо, иначе Алессандро, граф Калиостро!

Публика зашумела. Мистический дар мага, чудеса, которые Калиостро демонстрировал, в том числе и в России, до сих пор служили темой для многих споров и размышлений, а теперь вдруг княжна произносит его имя, да так торжественно! Жадные глаза подбадривали ее, давайте, княжна, продолжайте скорее! И Наташа продолжала:

– Я хочу здесь оговориться, что то, что я вам сейчас рассказываю, это не есть труд моих изысканий. Все эти сведения долго собирал по крохам путем переписок, путешествий и изучения документов один человек, живущий рядом с нами, для вполне определенных своих целей. Так вот, возвращаясь к Калиостро. Тогда во Франции никто не смог доказать прямое участие графа в загадочном «деле об ожерелье», но, на всякий случай, король Людовик изгнал его из страны, и Джузеппе Бальзамо спустя несколько месяцев появляется в России, при дворе Екатерины Второй. Это знают многие. Однако мало кто знает, что побывал он и в наших местах…

Наташа подняла руку, прося зашумевшую публику успокоиться и дать ей продолжать.

– Появился он здесь не под именем Калиостро, а под совершенно простым итальянским Фабуло Скотче. Приехавши, снял дом, как будто хотел обосноваться надолго. Возможно, это действительно входило в его планы – графу понадобилась передышка после французского скандала. В любом случае, на несколько месяцев он поселяется здесь, выписывает из-за границы мебель, заводит знакомства. Был приятен, скромен, чудесных своих способностей не проявлял. Особливо, как оказалось, он сдружился с одним дворянином по фамилии Ровчинский.

– Ну, Наталья, хватит нас предисловиями кормить! – не выдержал тайный советник. – Так и говори: своровал Калиостро бриллианты и у нас их схоронил!

– Сергей Мстиславович, нельзя тут без предисловий, предисловие разгадку тоже в себе содержит, но вы абсолютно правы. Бриллианты Калиостро действительно своровал. Но в Россию их не привез. Ему их доставили. Граф, может, вы теперь продолжите?

– Ровчинские – это, собственно, мы! – с улыбкой поклонился граф, выступая вперед.

В отличие от Наташиной сосредоточенной серьезности, он был весел и совершенно раскован. Для него, собственно, все уже было закончено, и мыслями граф уносился вперед, когда эта суматошная толпа разъедется, вокруг наступит тишина и они с Наташей наконец останутся вдвоем. Но помочь Наташе в ее миссии было необходимо, поэтому он продолжал…

– Я Орлов, потому что мать моя, сестра Феофаны Ивановны, вышедши замуж, взяла фамилию мужа, а тетушка менять фамилию не пожелала и при замужестве оставила девичью – Ровчинская.

Тот самый дворянин, понравившийся Калиостро, – тетушкин дедушка. Мебель, которую Калиостро заказал во Франции, вскорости была ему доставлена. Она была чрезвычайно красива – уменьшенная копия королевской, редкого красного дерева, состоящая из нескольких предметов. Когда граф собрался покидать город, чтобы ехать в Петербург, Ровчинский умолил его продать эту красоту ему. Граф согласился отдать ее просто так, однако с условием, что Ровчинский не будет ее никогда никому продавать и по первому требованию отдаст обратно графу любой из предметов гарнитура. Конечно, при таких условиях сделка состоялась. История пребывания Калиостро в России была странна, как и вся его жизнь. При дворе Екатерины графа приняли вначале весьма ласково и с любопытством, позволяя путешествовать по державе и творить чудеса, однако затем за какие-то действия он был скоренько попрошен из России. Причем в весьма суровой форме, чуть ли не под конвоем. Граф сбежал на родину, в Италию, где кудесника арестовали и посадили в тюрьму, из которой он так и не вышел, найдя там свой последний покой… Таким образом, любезный и расточительный сосед никогда больше в Россию не вернулся и мебель обратно не потребовал.

Но однажды ночью в дом тетушкиного деда постучался человек. Вида страшного, больного и безумного. Он сказал, что Ровчинский может стать очень счастливым, и передал ему записку. Естественно, все это звучало как некая цыганщина, записка носила тоже абсолютно непонятный характер, поэтому слова человека восприняли как бред и почти забыли.

Правда, раз, к слову, дед, смеясь, поведал эту историю своему сыну, а тот уже как некую притчу мужу своей старшей дочери, то есть тетушкиному мужу. Это даже стало какой-то прибауткой: когда речь заходила о гарнитуре, в семье стали называть его «счастливым», совершенно, впрочем, уже не помня первопричину такого названия. Дальше следует провал, потому как следующее яркое известие про тетушкин гарнитур наступает, когда муж Феофаны Ивановны, мой дядюшка, уже был при смерти. Болезнь настигла его неожиданно. Почти полная потеря речи, движения… Он просто не успевает сказать и передать своим родным или кому-то еще то, что хотел. Умирая, он глядит на тетушку, знаками показывая, что нужно разобрать мебель. Естественно, просьба была более чем странная, но тетушка добросовестно откручивала ручки и ножки и показывала все это мужу. Но, видимо, делалось все совершенно не то, что нужно было. А он уже не в силах был объяснить. Так и умер… И, наверное, вся эта история на этом бы и закончилась, если бы не один человек… Интересовавшийся в свете определенных причин личностью Джузеппе Бальзамо. Он узнал о странных просьбах умирающего… Принял к сведению этот факт и стал искать новые…

– И в конечном счете выяснил, – подхватила Наташа, – что в «деле об ожерелье» существовала одна на тот момент малоубедительная версия, которая гласила, что часть бриллиантов от разобранного ожерелья была спрятана графом Калиостро в мебели красного дерева, изготовленной по его личному заказу и доставленной по его просьбе в Россию! Так что, Сергей Мстиславович, вы абсолютно правы. Граф Калиостро действительно своровал бриллианты и схоронил их в России… Вот, Оленька, зачем Антон Иванович рубил в лесу чайный столик. Кстати, я думаю, что всем, как и мне в свое время, будет интересно узнать, почему именного его? В тех документах, откуда мы с графом взяли все, о чем рассказываем, также содержались сведения о том, что Калиостро, делая запрос о доставке мебели в Россию, особые распоряжения отдавал именно насчет чайного столика. Он упирал на то, что это самая красивая и тонко сделанная вещь в гарнитуре, и при перевозке с ней надлежало обращаться особо тщательно. Сопоставив эту предусмотрительность с просьбой Бальзамо: если что, вернуть ему один какой-то предмет гарнитура, – мы и получаем в результате этот несчастный столик, как место, в котором могут быть спрятаны бриллианты.

* * *

– Так нашлись бриллианты в столике или нет? И почему все-таки совершались эти страшные покушения на графа или он что-то знал о сокровищах? – подала голос Князева.

Наташа улыбнулась. Как приятно все-таки иметь дело с умными людьми! Она боялась, что придется долго толковать, откуда взялось это, откуда то, соединяя концы с концами. На самом же деле оказалось, что ей нужно только отвечать на вопросы, умело и точно задаваемые ее внимательными слушателями.

– Знаете, милая Нина Петровна, вы чрезвычайно точно задали ваши вопросы. Сейчас объясню почему. Дело в том, что в чайном столике бриллианты не нашлись, и именно поэтому на графа начали буквально в тот же день сыпаться неприятности.

Наташа вытащила из лежащей на столе папки желтоватый маленький листочек, на котором проступали зеленые чернила.

– Если помните, граф говорил о некой записке, которую страшный незнакомец передал деду Феофаны Ивановны. Вот это и есть та самая записка. Как она смогла сохраниться, честно скажу – не знаю, но точно знаю, что она попала в руки того самого человека, заинтересовавшегося просьбами умирающего дядюшки насчет мебели. Могу лишь предположить, что, умирая, г-н Ровчинский сам передал записку этому человеку. Мы нашли ее, господа, все в тех же бумагах. Вот что в ней написано, кстати, на французском языке, но на оборотной стороне имеется русский перевод:

«Чтобы очень просто, но без догадливости – будет мало и без продолжения внизу самом. Что посложнее, для ума пытливого – будет посередке в дереве французском. Ну а там наверх можно выскочить, значит, заслужил».

Здесь рядом есть карандашная приписка. Она гласит: «Подвал, Мебель, Крыша».

Я думаю, вы догадываетесь, что сама записка и дальнейшая ее расшифровка есть не что иное, как указание, где могут находиться бриллианты. Понятно, почему Джузеппе Бальзамо не написал прямо, что там-то и там-то ищите. Наверное, он и так сильно рисковал, прося передать записку подобного содержания Ровчинскому. Тот действительно воспринял сие как бред, но спустя много лет человеку, уже знавшему достаточно обо всей этой истории, она сказала многое, а именно, что сокровища могут содержаться в доме: или в подвале, или в мебели, или на чердаке, – что он и приписал к оригиналу. По-видимому, на мебели красного дерева круг поисков не должен был ограничиться, она являлась лишь или указующим, или связующим, или одним из мест, где могли находиться сокровища. Представляете, как усложняется задача! Ведь, судя по записке, получается, что Джузеппе Бальзамо изыскал возможность запрятать сокровища в доме господина Ровчинского, а ныне в доме Феофаны Ивановны!

Теперь попробуем пойти путем возможных рассуждений человека, обнаружившего подобную задачу. Крышу у тетушки перекрывали два года назад, весь чердак переворошили, в бывшем состоянии и дюйма не оставили: мы с графом вчера туда слазили на всякий случай, проверили. Значит, что? На чердаке или в любом месте вверху дома бриллиантов нет. Очень соблазнительно, конечно, выглядит подвал – тем более тетушкин: каменный, большой, старый, но, чтобы весь его исследовать, нужны определенные условия, которых нет. Значит, на первом месте Мебель. А именно – как подсказывает Калиостро в своей переписке – чайный столик. Вот почему это красивейшее произведение искусства стало первой жертвой! Это, Нина Петровна, отвечая на ваш первый вопрос. Отвечая на второй, я подхожу и к причинам начавшихся покушений на графа.

Опять же, как мог рассуждать ищущий сокровища человек: на чердаке их точно нет, и в столике их тоже не оказалось, значит, в соответствии с запиской, остается только подвал с его стенами, потолками и другими местами, где можно спрятать сокровища. Подвал в лес не вывезешь, и, чтобы хотя бы осмотреться там, а тем более ежели придется вскрывать полы или стены, долбить камень и делать это естественно тайно, нужно что?

– Что? – вскинулась Князева, чувствуя себя очень гордо от таких правильных заданных ею ранее вопросов.

– А нужно, чтобы в доме, как минимум, никого не было в течение довольно-таки продолжительного времени. И тут в действие вступает план, ради которого и был в наши места приглашен Антон Иванович Копылов. Давайте попробуем рассуждать как, – и Наташа отчего-то споткнувшись на этом слове, произнесла: – Преступник, и вы все поймете. Итак, Феофана Ивановна практически безвылазно присутствует в доме, раз-два в неделю навещает соседей, и все! В гости к тетушке аж до зимы явился племянник.

И, естественно, всегдашняя прислуга. Что делать? А вот что. Нужен человек, который будет постоянно, на законных основаниях находиться в доме. Короче говоря, если бы в доме безраздельно властвовал Антон Иванович Копылов, тут, хоть вверх ногами все поставь, никто и слова не скажет. А властвовать он сможет только в том случае, ежели милая тетушка умрет и также скончается ее племянник. Ведь тогда все тетушкино наследство, включая дом, достается Антону Ивановичу! Нужно только заинтересовать последнего. Кстати, здесь Аркадий Арсеньевич точно угадал саму схему преступлений. А именно: подстраивается несчастный случай, в результате которого погибает граф. Тетушка не выдерживает его смерти, у нее следует третий удар, она умирает, и да здравствует подвал! Кстати, смею утверждать, что Антону Ивановичу вначале не было известно полностью об этом плане: по слабости характера он мог бы и не вынести такой планомерной охоты за человеком. Ему до поры до времени отводилась роль мелкого исполнителя, охотника за мебелью и свидетеля, а с определенного момента и жертвы…

* * *

– Но позвольте! – Аркадий Арсеньевич претерпевал последние полчаса страшные муки унижения от развенчивания его выводов, что, казалось, так легко совершала эта провинциальная девчонка. – Приведите мне хоть одно доказательство, что это не Копылов совершал покушения на графа. Вы нам тут сказки все рассказываете да листочки демонстрируете, извольте факты изложить!

– Во-первых, – выступил в защиту Наташи очень сердитый тайный советник. – Ежели вы внимательно Наталью Николаевну слушаете, то любое ее утверждение с доказательностью идет. Во-вторых, Аркадий Арсеньевич, ежели это возможно, не перебивайте, пожалуйста. Вас, – подчеркнул он это слово, – мы уже слушали.

Наташа слегка покраснела и поспешила продолжать:

– Спасибо, Сергей Мстиславович, но я готова ответить на любые вопросы, и этот, конечно же, тоже очень важен. Аркадий Арсеньевич. Одно доказательство, как вы и просите, можно привести прямо сейчас.

– Иннокентий Саввич! – позвала она.

Из дальних рядов выдвинулась чья-то серая, очень ухоженная шляпа, а затем усиленно пытавшийся за ней скрыться господин Заницкий.

– Не бойтесь, Иннокентий Саввич! Как хорошо, что вы пришли, а то мне пришлось бы своими словами пересказывать то, что вы мне вчера рассказали.

Заницкий пробрался к Наташе и неловко поклонился, причем как-то по-русски, на все три стороны. Его совершенно, видимо, не смутило, что третьей стороной была пустая стена.

– Пожалуйста, расскажите нам про Антона Ивановича и… лошадей, – попросила Наташа.

Заницкий выставил веред шляпу и от ее имени, глядя куда-то в потолок, ответствовал:

– В детстве с Антон Ивановичем история была, его малого на конюшне лошадь ногой задела, по темечку. Он сам сказывал, как испугался. Поэтому лошадей он близко не любил. Нет, вот так издали, как они скачут, очень даже красоту мог оценить, в колясках, конечно, тоже ездил, но сколько раз он на конюшне надобен был для советов – нет, это никак не хотел, просил все так, в отдалении, говорить. Даже когда запрягали, все старался подальше отойти.

– Иннокентий Саввич, вы столько лет вместе с Антоном Ивановичем хозяйство вели, как вы думаете, смог бы он в случае чего, скажем, подправить у лошади подкову?

Сначала засмеялась шляпа, а за ней Заницкий. Весело, в голос, потом оба спохватились.

– Ну что вы, княжна! Никак не мог. Знаете, ведь лошади человеческий страх ой как чувствуют, они на Антона Ивановича тоже всегда подозрительно косились, так что никак, Наталья Николаевна, нет!

– Спасибо большое! Аркадий Арсеньевич – вот доказательство того, что никак Антон Иванович не мог у Рады подковы расшатать. Я с Митрофаном, кузнецом, еще раз поговорила. Он мне сказал примерно то же, что и вам: вроде Антон Иванович был тогда в конюшне, а может, и не он… Вообще же, в конюшне в тот вечер мог побывать кто угодно – и Антон Иванович, и граф, и тайный советник – лошади у тетушки красивые, в любое время можно было зайти и полюбоваться на них.

О втором же происшествии, с пистолетом, – и Наталья обернулась:

– Вася!

Юноша выступил вперед.

Наташа потянула его за рукав ближе к публике:

– Я, господа, хочу восстановить справедливость. Именно Василию обязано официальное следствие разгадкой тайны взорвавшегося пистолета. Именно он догадался, что в дуло был залит свинец, а эта догадка потянула за собой уже все остальное. Аркадий Арсеньевич об этом как-то умолчал…

Вася неловко поклонился, сердито косясь на Наталью – ну надо было ей спектакль устраивать! Публика, однако, охотно и уважительно пошумела.

– После неудачной первой попытки, – продолжала Наташа, – преступник действительно стал нуждаться в своем помощнике. С другой стороны, зачем же он его вызвал, если не для использования? Но не Антон Иванович был мозговым центром в этом союзе. Уж позвольте мне это утверждать. Схему второго покушения также придумывает не он. Его хозяин придумывает, дает подручные материалы и объясняет, как все сделать. Задание довольно-таки простое, если отвлечься от мысли, что в результате успешного его выполнения умрет человек. И Антон Иванович блестяще с ним справляется. Свинец в дуло залит точно и аккуратно. Только опять, как в этом случае уместно будет выразиться, происходит осечка. Граф остается жив!

– Почему вы так уверены, что не Антон Иванович это придумал? – все еще пытался отвоевать свои позиции следователь.

Граф подошел к нему и сунул в руки лист с газетной вырезкой, шепнув на ухо:

– Откуда это, вы поймете позже.

К слову, свинцовых солдатиков Наталья отдавать наотрез отказалась. Даже просила не упоминать о них Аркадию Арсеньевичу. «Вырезки будет достаточно», – фыркнула она и запрятала солдатиков где-то у себя в комнате.

– Простите, княжна, что перебью, – поднялся от следовательского уха Саша. – Но мне сейчас пришла в голову мысль. Специально для Аркадия Арсеньевича! – Саша сделал полупоклон. – Хочу заметить, что, следуя так полюбившимися Аркадию Арсеньевичу психологичными доказательствами того или иного события, можно проследить очень интересный момент, косвенно доказывающий неповинность Антона Ивановича в изобретении покушений. И плохо подкованная лошадь, и взорвавшийся пистолет, и отравленные грибы – продумано все было до мельчайших деталей, и, что самое важное в любом из трех случаев, ежели бы они удались, вряд ли кто признал бы злой умысел, так как выглядело все действительно как случайность, несчастливое для меня стечение обстоятельств. А что происходит с тетушкой? Вы помните отчет ваших экспертов? Какая-то нелепо большая доза яда. У прозектора возникли явные сомнения. О несчастном случае здесь и речи идти не могло! Чего не скажешь о трех предыдущих случаях. И получается, как это у вас на профессиональном языке называется, различные подчерки преступлений? Я считаю, что это весьма весомый и интересный момент… – Саша сел.

– Да, граф, спасибо, на самом деле во всей этой истории может быть даже гораздо больше психологичности, чем мы смогли увидеть…

Она помолчала. Уже не для эффектной паузы, а от ужаса момента, когда ей придется назвать этим жадно слушающим людям имя человека, ставшего причиной их сбора здесь.

– Предпоследняя попытка избавиться от графа – грибы. Здесь доказательства невиновности Антона Ивановича в придумывании способа покушения следуют как исключение его виновности в первых двух. А вот насчет исполнения я, честно говоря, сама до конца не уверена. Видите ли, для того чтобы графу подали отравленное блюдо, его должны были отравить перед самой подачей на стол, а для этого преступник должен был или приготовить эти грибы, или быть во время обеда в доме. Антон Иванович, конечно же, был. Я бы не сомневалась в том, кто полил грибы отравой, если бы не узнала от графа, что за их обеденным столом присутствовал еще один человек: он зашел посреди трапезы, перед подачей вторых блюд, буквально на несколько минут – попил чаю и ушел… Потом, правда, опять вернулся, когда его вызвали…

– И кто это был? – одновременно злобно и покорно спросил следователь.

Наташа опустила голову и произнесла, с трудом проглатывая комок в горле:

– Доктор Никольский…

* * *

Наташа ожидала какой угодно реакции присутствующих. И криков негодования, и возмущенного шепота, аханья и причитания. Но, как и всегда, когда мы твердо знаем чего ждать, все происходит с точностию до наоборот: сейчас в тетушкиной гостиной повисла гробовая, если уместна такая аналогия, тишина. Николай Никитич сидел, глядя на Наташу с недоверчивой полуулыбкой. Нина Петровна Князева вся покраснела, надулась, смотрела зло и со страхом. Ольга пыталась на лицах окружающих понять, как следует на сие известие реагировать, а тайный советник сгорбился, закрыв руками глаза жестом искреннего отчаяния. Было тихо, недобро и недоверчиво.

Наташа вытащила из кармана небольшой пузырек, на котором виднелась наклейка с надписью «Успокаивающее».

– Вот пузырек из-под лекарства, прописанного доктором Никольским Антону Ивановичу. Покойный был так любезен, что оставил и мне несколько капель. У меня тоже случилось небольшое волнение, когда я на днях побывала в доме Феофаны Ивановны, и было большим облегчением найти этот пузырек вот в этой комнате в тетушкином буфете. Но я, в отличие от Антона Ивановича, выпив только несколько капель этого лекарства, осталась жива, а перенесенный приступ дурноты позволил мне понять… Кто и как убил Антона Ивановича и совершал покушения на графа, а затем и почему.

И только после этих слов гостиную накрыл вполне уместный, в отличие от недоброй тишины, шум. И негодования, и оханья, и причитания. Вспотевший журналист принялся истово точить карандаш прямо на пол гостиной.

Момент был чрезвычайно волнительный, и повествовать дальше сидя уже было немыслимо. Наташа поймала себя на мысли, что она не отказалась бы сейчас даже через скакалочку попрыгать, желательно в гордом одиночестве, где-нибудь посреди аравийской пустыни. Уж очень утомительно было ощущать на себе эмоции стольких людей, эмоции вовсе не добрые и положительные, да и роль всезнающей девицы ей порядком надоела. Но «взялся за гуж, не говори, что не дюж». Она встала и продолжала говорить. Публика, как водится, немедля стихла.

– Кто совершал покушения, почему он их совершал и как он их совершал?

Кто? – Семен Николаевич Никольский, тот самый человек, который, пользуя умирающего мужа Феофаны Ивановны, слышит странные его просьбы и наблюдает разборку мебели. Он единственный не почел эти просьбы за бред и в течение нескольких лет собирает мельчайшие подробности о жизни и деяниях загадочного Джузеппе Бальзамо. Он же, удостоверившись, в конце концов, в реальности существующих бриллиантов, разрабатывает схему их нахождения, где вспомогательную роль отводит родственнику Ровчинских – Антону Ивановичу, с которым познакомился, будучи проездом в его уезде. Доктор Никольский, который пишет письмо Антону Ивановичу в столь соблазнительной форме, что тот не в силах отказаться. Тот, кто оплачивает долги Антона Ивановича, чтобы убедить того в серьезности своих намерений. Тот, кто использует его для выполнения всей, так скажем, подсобной работы. И наконец, тот, который начинает охоту на графа, а заканчивает ее убийством своего помощника.

Почему? – Ну про бриллианты я уже рассказала, теперь про Антона Ивановича. Почему Никольский его убил. Потому что, во-первых, Антон Иванович поставил под угрозу краха весь тонко выверенный и рассчитанный доктором ход событий, во-вторых, выполнил основную свою миссию – нашел место, где находятся сокровища. Или наоборот.

Весьма уже покорившийся следователь только вопросительно поднял брови. Про себя Аркадий Арсеньевич решил доверить им выражение всех испытываемых сейчас чувств. Внимательно следивший за следовательскими бровями граф решил вмешаться:

– То, что нам удалось узнать, позволяет это утверждать. В комнате Антона Ивановича я нашел копию чертежа дома Феофаны Ивановны с нарисованным в определенном месте крестиком. Не правда ли, прямое указание? Последовав ему, мы убедились, что место, отмеченное крестиком, уже было обследовано. Копылов уже пытался разломать балку, в которой, как он думал, находятся сокровища. Но без специальных инструментов да без шума этакий массив никак не разобрать… К такому выводу приходит Антон Иванович.

Мы все видели Антона Ивановича, все замечали его странное поведение и какое-то постоянное напряжение. Ему нужно было что-то решать. Как и в случае с доктором, мы можем только фантазировать о том, что происходило в его душе, когда он принимал страшное решение. Однако рациональную, действенную часть его рассуждений мы восстановить можем. Итак, представьте себе. Копылов единолично становится обладателем сведений об истинном местонахождении сокровищ. Он получает тому бесспорнейшее доказательство: в балке находится бриллиант. Совершенно, можно сказать, неожиданно, потому как сведения о том, где в огромном подвале нужно искать сокровища, он получил совершенно случайно. И Копылов решается скрыть от своего «руководителя» то, что ему удалось найти и самому завладеть остальными бриллиантами. Но как это сделать? Ведь он не может добыть сокровища, не разобрав балку, а значит, не поставив тем самым в известность всех проживающих в доме о своих изысканиях. Перед ним встала та же проблема, о которой думал и доктор: ему мешают люди, живущие в доме! И Антон Иванович не разрабатывает сложных схем, а идет по уже проторенному даже не им пути. Моя смерть, далее как результат – смерть тетушки, и здравствуй, пустой дом! Он решается продолжить славные начинания доктора Никольского и подсыпает в мой кисет смертельный яд. Казалось, все было продумано. Почти все… Кроме того, что Феофана Ивановна захочет попробовать табак из моего кисета.

Он прикусил нижнюю губу: на несколько секунд стало невозможным от нахлынувшей печали говорить. Многие сидевшие перекрестились и опустили голову. Саша, вздохнув, продолжал:

– Можно попробовать представить себе состояние Антона Ивановича! Мало того что он пошел на убийство человека, так еще скончался не тот, кто нужно! Все встает с ног на голову! Он буквально сходит с ума! А тут из Пскова приезжает следователь и разводит бурную деятельность, причем практически изначально подозрительно за ним наблюдает.

На этом все планы о самостоятельности у Копылова заканчиваются. Нервы Антона Ивановича не выдерживают, он идет к доктору, помните, Аркадий Арсеньевич, сразу после нотариуса, в день накануне похорон? Кается в содеянном, передает доктору оригинал схемы, где крестиком отмечено местонахождение сокровищ. Впрочем, перед этим на всякий случай он сделал копию от руки (именно ее я нашел у него в комнате). Он даже отдает найденный бриллиант как подтверждение их наличия в месте, отмеченном крестиком.

Саша в доказательство своих слов вытащил из кармашка сюртука маленький мешочек синего бархата, при виде которого перед Наташей немедля возникли страшные, безнадежные глаза доктора.

– Этим покаянным визитом Копылов, как говорится, подписывает себе приговор. Дело в том, что Антон Иванович убийством Феофаны Ивановны начисто разрушил так тщательно продуманную доктором схему, где никоим образом не существовало никаких прямых доказательств и подозрений. Теперь же Антон Иванович в любой момент мог раскиснуть под давлением следствия и рассказать всю правду о нем, Никольском. Это было бы слишком обидно, тем более имея уже практически выстраданное сокровище в руках… Это к вопросу, почему доктор Никольский убил своего помощника. Теперь к вопросу «как»? Но, я думаю, княжна об этом расскажет гораздо лучше меня.

Отдохнувшая за эти несколько минут Наташа кивнула.

Как? – Представьте себе, в каком состоянии находится Копылов. Ему действительно плохо и физически, и душевно. Ему страшно. Никольский успокаивает его, и даже как доктор прописывает лекарство, чтобы он так уж сильно на похоронах не боялся и себя не выдавал. Я думаю, что он так и рекомендовал Копылову выпить жидкость из пузырька перед отправкой на кладбище. Антон Иванович накануне был не просто обеспокоен, он был в ужасе. Как же тут не воспользоваться средством, прописанным доктором? Он выпивает спасительное «Успокаивающее», а спустя час умирает. Доктор торжественно констатирует заранее продуманный диагноз: разрыв сердца.

– Но как вы-то смогли узнать, что Копылов был отравлен? – уже не зло, а совершенно покорно поинтересовался Аркадий Арсеньевич. – Тело, что ли, вскрывали?

– Почти! – содрогнулась от воспоминаний Наташа. – Знаете, мне кажется, тут без вмешательства свыше никак не обошлось. Зачем-то нужно было, чтобы вот так все замкнулось. Поэтому даже не очень-то страшно и на кладбище было идти…

Девушка на секунду задумалась, не замечая, как вытаращил глаза Аркадий Арсеньевич, как крякнул тайный советник и перекрестилась Князева. Наташа вышла из задумчивости и, подняв глаза, увидела жадные и какие-то опасающиеся глаза публики. Журналист чуть ли не рыдал – от скоростного стенографирования у него уже болела рука, а таинственная история развивалась все интереснее.

– Когда Антона Ивановича вытащили из могилы, эта картина, живая картина все время стояла у меня перед глазами. Вечером дня похорон я долго не могла уснуть. Взялась листать книжку про всякие яды и ядовитые растения, есть у меня такая, и наткнулась на картинку очень знакомого цветка, у меня в голове даже всплыл образ горшочка с синими кружочками…

Помещица Князева замерла со сложенными щепоткой пальцами.

– И мне стало очень страшно. Страшно оттого, что прочитанное было очень похоже на то, что я видела утром на кладбище. Ужаснувшись и моля Бога об ошибке, я вызвала Василия. Ночью мы пошли в церковь и осмотрели тело Антона Ивановича. Даже беглый осмотр убедил нас в том, что признаки отравления, описанные в книжке, полностью совпали с тем, что, как я наблюдала, произошло с Антоном Ивановичем.

Наташа обернулась, и Вася передал ей слегка помятые книжные листочки.

– Вы уж простите, может, я вас сильно утомляю, но мне кажется, что нужно рассказать все, что мы знаем, поэтому опять небольшой экскурс, на сей раз в ботанику.

Наташа аккуратно разгладила листочки.

– Знакомьтесь, растение аконит! По-латински Aconitum vulgare, по-русски иначе: борец, волкобой, царь-зелье.

В Средние века его называли «Монашеский капюшон» за необычную форму цветов.

Удивительная история у этого растения, вот послушайте:

«Когда Геракл совершал свой последний подвиг и сражался с чудовищным Цербером, тот в ярости лаял и грыз землю, и из его ядовитой слюны вырастал аконит».

Или вот это: «Богиня загробного мира Геката обучала колхидскую царевну Медею различным свойствам трав и цветов, один из важнейших ее уроков был про использование яда цветка аконита».

– Представляете, в Индии до сих пор аконитом смазывают наконечники стрел! А еще существует версия, что смерть Александра Македонского – это не что иное, как убийство, и средством убийства послужил настой из аконита. А Аристотель, его учитель, покончил жизнь самоубийством, приняв чрезмерную дозу своего лекарства от желудочных болей, также содержащее аконит. Представляете, какова история! От Греции до Индии…

– А вот теперь и до наших мест, – пробурчал тайный советник.

Наташа продолжала читать:

– «Аконит – одно из самых ядовитых растений, его употребление даже в незначительных дозах практически смертельно. Особо ядовит корень. Аконит тем не менее часто выращивают и дома из-за красоты в пору цветения. При должной обработке, а тем более в стократно разведенных дозах становится целебным при простудах, болезнях сердца, живота. Является болеутоляющим и успокаивающим средством. Однако достаточно всего 1/10 доли корня, чтобы убить человека. Яд действует на нервную систему человека, вызывает судороги, паралич сердца и дыхательных путей. Смерть, если не принять меры по спасению, может наступить через 1–2 часа после приема. Смерть от отравления аконитом очень характерна тем, что уже после потери сознания тело человека подвергается мелким спазмическим судорогам, из-за чего человек часто умирает в весьма удивительных позах. Сама же картина развития отравления такова: сначала появляется ощущение жжения, онемения и ползанья мурашек во рту, в языке, затем в горле, в лице и конечностях. Одновременно возникает нечеткость зрения. Затем развивается тревога, головокружение, мышечная слабость, озноб. В последней стадии присоединяются судороги, нечленораздельная речь, паралич дыхания и смерть».

– Вот, собственно, что испытывал Антон Иванович в последний час своей жизни… Тут дальше еще есть описание, как выглядит тело после смерти, что мы, собственно, с Василием и проверяли. Но я думаю, что это сейчас можно опустить, признаки полностью совпали. Аркадий Арсеньевич, возьмите… – Наташа протянула следователю листочки. Тот тихо и покорно их взял.

Рассказывая, Наташа волновалась, повторно испытывая все те же ощущения. Она уже не стояла, а ходила по периметру гостиной, блестя глазами и жестикулируя.

– Когда меня «осенило пузырьком», то открылось сразу многое. Так бывает, знаете, кажется, что сам Господь Бог тыкает тебя как кутенка в уже написанные строчки… Поняв, осознав в какие-то секунды, что пузырек с «Успокаивающим» был докторский, а значит, именно от его руки, приготовившей лекарство, умер Антон Иванович, я в следующую секунду поняла, почему вторые фиалки выглядели засохшими и нигде не оказалось аконита!

Николаю Никитичу показалось, что его дочка от обширности повествования свалилась в какой-то бред, и с вопросительной тревожностью он посмотрел на разрумянившуюся Наталью.

А та говорила, улыбаясь:

– Потому что смертельно ядовитой частью у растения является корень! Я поняла, что тот горшочек с синими кружочками с аконитом вовсе не привиделся мне в страшном сне. И видела я его именно у доктора! Только растение он вырыл, чтобы использовать корень, а потом выкинул, в пустой же горшочек пересадил часть фиалок из соседнего.

Публика все еще в большинстве своем ничего не понимала, только отдельная, особенно сообразительная ее часть догадалась, что им хочет сказать Наташа. А та, наконец увидев почти всеобщее недоумение, спохватилась.

Быстрым шагом она подошла к подоконнику и достала из-за занавески два горшка. С синими кружочками. В одном цвели и пахли розовые фиалки. В другом на публику тускло смотрели умирающие голубые.

– Вот! Помните, я говорила, что, когда читала про описание растения, перед глазами четко вырисовался некий горшок. Я была уверена, что видела это растение именно в таком. И принялась искать по округе, где он есть. Я рассуждала так, что если найду этот горшок с цветком, то тот, у кого он растет, и должен был быть преступником. Но ни у одних ближайших знакомых растения не оказалось. Правда, получалось, что благодаря Нине Петровне горшков было даже слишком много. Кстати, Нина Петровна, почему у всех было только по одному горшку, а у доктора два?

Князева немного растерялась:

– Да Семен Николаевич сам попросил, сказал, что для его лекарственного садика нужно…

– Все правильно! – воскликнула Наташа. – Именно для лекарственного садика! Когда мы с Ольгой объезжали соседей, мы видели этот садик у доктора. Видели и горшки, однако аконита в них не было, одни фиалки. И только во время приступа дурноты я вспомнила эти два горшка и поняла, почему его там не было. Уже не было. То, что я вам сейчас и пытаюсь объяснить. Потому что для создания «Успокаивающего» для Антона Ивановича нужен был корень цветка, как самая ядовитая его часть. Посмотрите на эти две фиалки! Любой мало-мальски разбирающийся в цветах человек вам скажет, что этот засыхающий цветок недавно неудачно пересадили. Доктор вырыл аконит, использовал часть корня и выкинул, в осиротевший же горшок пересадил фиалки, которые не прижились, и вот, посмотрите, умирают!

– Ну а прямое доказательство, что меня не посетили горшочно-аконитовые галлюцинации, я нашла в журнале регистрации лекарственных средств у доктора.

Вася с лицом наипослушнейшего дворецкого подал ей докторский журнал. Наташа открыла его и протянула следователю:

– Вот на этой странице идет перечень растений в «лекарственном садике», а вот на этой строчке, смотрите, запись: Aconitum vulgare!

* * *

Наташа вдруг почувствовала, что ужасно устала. Ей уже ничего не было нужно: ни рассказывать и объяснять правду, ни гордиться собственной смекалкой. Хотелось только прижаться к Сашиному плечу и закрыть глаза. Он угадал. Нежные и сильные руки обхватили ее за плечи и повлекли к креслу, усадили… Наташа и не сопротивлялась, когда граф взял дальнейшие объяснения на себя.

– Семен Николаевич Никольский, как уже сказала княжна, констатирует естественную смерть Копылова. Аркадий Арсеньевич думает о крайней «психологичности» данного преступления и доволен, что дело можно завершать. Для официального следствия все предельно ясно. Преступник налицо. Простите, Аркадий Арсеньевич, но «налицо» почти исключительно с подсказки доктора… Он ведь посетил вас накануне похорон, после тайного советника, не так ли? Так вот: Никольский лгал, когда рассказал вам, что накануне тетушкиного убийства у него украли склянку с цианистым калием. Потому что все склянки и пузырьки в его лаборатории имеют исключительно прозрачный цвет и сделаны из тончайшего стекла, как и пузырек с «Успокаивающим». В этом легко убедиться, побывав в его лаборатории, приемном кабинете и аптеке. И расспросив помощников. Пузырек же из-под яда, который нашли у Антона Ивановича, как и говорила в самом начале княжна и как нам демонстрировал сам Аркадий Арсеньевич, был грубого коричневого стекла и являлся собственностью Антона Ивановича.

– Этим объясняется и странная фраза доктора! – не удержавшись, вмешалась Наташа. – Сергей Мстиславович, вы помните, как доктор стоял в задумчивости и шахматные фигурки переставлял? Я тогда услышала его бормотание, последней фразой было: «…а цианистого-то нет». Понимаете, в ту минуту он выстраивал схему, при которой вина за все странные происшествия с графом в случае каких-либо насчет них подозрений ляжет на Антона Ивановича! И вроде все в этом построении получалось очень стройно, кроме того, что у доктора в лаборатории не было цианистого калия, и он не понимал, откуда он мог взяться у Антона Ивановича. Однако стройную систему доказательств надо было заканчивать обязательно, и он рискнул.

– Милая моя девочка, – покачал головой тайный советник. – Неужели тебе, в твою светлую головку не пришла такая мысль, что рисковать ему пришлось не только чтобы убрать со своей дороги ставшего непредсказуемым Антона Ивановича, но также и для того, чтобы, Господи помилуй, не убивать тебя!

– А? – Наташа открыла рот.

– Господи, да ты представь, что у него в голове творилось, когда ты с графом к нам прискакала и из мешочка сюрпризы всякие начала тягать. Да ты для него большую опасность, чем Копылов, представляла! Ему надо было тебя больше, чем следователя, убедить и показать, что вот он преступник, мол, хватит, девочка, тут расследованиями заниматься, вот он и рискнул!

Мурашки величиной с божью коровку запоздало кинулись Наташе на спину. И почему-то в голове пронеслась фраза, когда-то сказанная ей доктором: «Знаешь, Наташенька, бывают люди, такие светлые, такие счастливые уже сами по себе, этак изнутри, что вот таких-то и надобно беречь прежде всего, как фонариком стеклянным от бед и непогоды загораживать. А станет на душе муторно, так вечерком откроешь стеклышко, и засветит, засияет тебе светлостию человечек такой…»

– Таким образом, продолжал граф. – Сообщение Никольского об украденном яде, вкупе с найденным после преступления пустым пузырьком с частицами этого самого яда в комнате Антона Ивановича, явилось основным прямым доказательством вины Копылова в убийстве тетушки.

– А где Антон Иванович взял яд, если не крал его у доктора? – спросил князь Красков у дочери.

– Я не знаю… – смутилась Наташа. – Может, привез с собой для каких надобностей…

– Я пофинен! – взревело вдруг нечто бледнолицее, рыжеватое и худое в задних рядах.

Взгляды одномоментно вздрогнувшего общества обратились на Ганса Ульриховича – управляющего имением генерала Збруева.

– Готоф отдаться ф руки полиции! – кося голубым глазом на волосатые руки Аркадия Арсеньевича, фэкал тот.

Следователь, почувствовавший, что он может хоть частично вернуть себе ощущение власти, встал, распрямился и грозно рыкнул:

– Извольте объясниться!

Ульрихович, высоко задирая подбородок, начал пробираться к представителю полиции через ряды зрителей, одновременно говоря:

– Грязь в ампарах, пастройках, мыши, крисы, насюкомые. Паутина везте, мухи, вретно! – Выкарабкавшись из тесноты стульев, длинный и худой, он, задрав палец, как некий мессия, взревел опять: – Знаете ли вы, что крисы могут стать источником непреотолимих полезней лютей, а клавное скота? Коровок, теленок, циплят и кусей? В отин прикрасний тень ви проснетесь без яитс и молока!

Генерал Збруев, также здесь присутствовавший, застонал и ударил себя кулаком по лбу. Весьма сильно.

– Любезнейший, – ласково произнес Аркадий Арсеньевич. – Вы ближе к делу!

– К телу так к телу! Ампары надо чистить от крис и насюкомых. Насовсем, чтоби никогда не возврашались. Надо травит сильно. Ядами. У нас в Кермании делают хорошие яды для крис. Кушают, умирают, остается толька тушку упрать. Мне присилают по виписке специально. Синильный кислота. Разводишь, хлебушок пропитавываешь и в амбар. Потом тушки. – Немец сглотнул. Слюна очень долго проходила по его горлу, вздымая по ходу худой и длинный кадык. – Я ему рассказывал, очень интересовался, я ему дал, очень блакодарил. Много, говорил инсектов, крис в хозяйстфе.

– Ганс Ульрихович, правильно ли я понял, что вы по просьбе Антона Ивановича Копылова снабдили его ядом для уничтожения насекомых и крыс, содержащим в своем составе синильную кислоту? То же самое, – обратился к публике с разъяснением Аркадий Арсеньевич, – что и цианид калия?

– Та! – с достоинством ответил немец. – Я не зналь, что он пудет травить не крис, а тетушек! Но котов отдаться!

– Он, похоже, и сам этого не знал, – пробормотал себе под нос Василий.

Наташа только развела руками, а граф спросил у управляющего:

– Чего же вы раньше-то молчали?

– Поялся! – гордо ответствовал Ульрихович.

Аркадий Арсеньевич же хмыкнул на офицера Збруева:

– Да… Опасно, наверное, у вас в доме обедать, – и кивнул немцу. – Можете пока сесть, со степенью вашей виновности я разберусь позже. – И с чуть попрямившей от значительности исполняемого долга спиной сел.

Ганс же Ульрихович достал носовой платок, с достоинством высморкался от переживаний и понес свой подбородок на место.

– Вы знаете, – задумчиво продолжал граф, после того как смятение от сообщения немца немного улеглось. – Я склоняюсь к мысли о том, что доктор задолго и независимо от тетушкиной смерти подготавливал почву для последующего обвинения Антона Ивановича и отведения подозрений от себя. Я начинаю думать, что подобное было даже предусмотрено в его изначальном плане.

– Это так и есть! – воскликнула неугомонная Наташа. – А я-то думала, зачем он со мной об этом говорит! У нас с Никольским после того, граф, как вы… как вас… ну, в общем, после грибов «разговор по душам» состоялся. Он так искренне беспокоился об этом происшествии. Я вот только сейчас поняла почему. Он просто почву прощупывал, не закралось ли каких конкретных подозрений насчет странной серии происшествий с графом у общества. Мягко намекнул, что ему некоторые вещи странными кажутся, также вскользь упомянул, что Антон Иванович, возможно, притворялся, что тоже отравился…

– Да, да – кивнул Саша. – Аркадий Арсеньевич, а неужели вас не насторожили вездесущность и всезнание доктора? – спросил у следователя граф. – Даже ваша речь… вы так часто говорили: «доктор Никольский сказал это, освидетельствование доктора Никольского, как заметил доктор Никольский»? Понимаете, он просто подсказывал вам, в какую сторону должны идти ваши выводы, даже более того, фактически назвал преступника, совершенные им преступления и способы их осуществления. Назвал так, как это было удобно ему! Он предусмотрел практически все и заручился полным вашим пониманием.

Саша выдержал короткую, мстительную паузу.

– Так что, когда Антон Иванович падает в могилу, уже в принципе никаких больше доказательств и не надо.

Общество мысленно и дружно выказало презрение неудачливому следователю. Тот явственно почувствовал это в загустевшей вокруг него атмосфере, но Саша был справедлив и следующими словами разрядил обстановку:

– Впрочем, Аркадий Арсеньевич, не вы один попали под мягкую убеждающую волю доктора. Так же, как ему удалось направить следователя, он направил и меня. Очень сочувствующе и мягко. Он предложил мне все формальности с телом Антона Ивановича исполнить в кладбищенских службах, упирая на то, что так будет проще и быстрее. И я, конечно же, согласился. Я тогда порядком устал заниматься трупами и хлопотами. Вроде бы очень дружеское предложение, если не знать одно но, которое в свете новых знаний о докторе выглядит вовсе не невинно. В кладбищенских службах дела нет, как умер человек. Их задача обмыть, одеть – положить в гроб, отпеть в кладбищенской церкви и похоронить. Право же, очень удобно… И никакие студенты-медики не полезут со своей ученостью, вопросами и требованиями на вскрытие подозрительного тела… Таким образом, как говорится, все концы в воду. Преступник найден, изобличен и казнен собственной совестью. Дело считается закрытым.

Граф внимательно посмотрел на притихшую публику, почувствовавшую, что повествование близится к концу.

– Оно бы таким и осталось, если бы Василий не узнал на похоронах в Антоне Ивановиче рубщика столика, а княжна по Божьей воле не наткнулась в книжке на описание аконита. Убеждение в том, что Антон Иванович умер не своей смертью, вещи, в которые переодевался Антон Иванович, сообщение г-на Заницкого, рисунок с крестиком позволили княжне, Василию и мне сделать совершенно определенные выводы. Оставалось их как-то проверить. Поэтому после похорон Антона Ивановича я объявил, что на некоторое время собираюсь покинуть дом, в котором произошли такие страшные события, более того, отпускаю на отдых слуг и что по приезде хотел бы кое-что в доме переделать. И истинный преступник, присутствовавший при моем сообщении, одновременно и настораживается, и радуется. Бывает ли такая удача? Неужели ему повезло и в результате стольких манипуляций и трудностей его цель все-таки достигнута! Дом остается пустой, а в кармане лежит карта с указанием места сокровищ! Он сможет беспрепятственно к ним пробираться!

Так мы рассуждали и поэтому в месте предполагаемого посещения устроили небольшую засаду. И в первую же ночь, господа, туда пришел доктор Никольский…

Установившуюся в гостиной тишину тревожило только потрясенное дыхание…

– В месте, отмеченном крестиком, а именно в массивной потолочной балке обнаружилось вот это… – Граф, наконец, открыл небольшой бархатный мешочек, который до этого крутил в руках, и высыпал на стол кучку яростно засверкавших от света ламп красивейших бриллиантов. – Двадцать восемь штук, – объяснил граф. – С тем, который Антон Иванович нашел ранее, – двадцать девять. Не правда ли, господа, изумительные камни! Аркадий Арсеньевич! – Граф торжественно поклонился. – С удовольствием представляю вам наследие таинственного графа Калиостро!

У представителя казначейства и члена археологической комиссии хищно и не хуже бриллиантов засверкали глаза, оживившие их абсолютно постные до этого момента физиономии… Граф мельком взглянул на них.

– Я думаю, нам с вами, господа, еще предстоит обсудить права собственности на все это, но для сохранности прошу…

Сверкающее волшебство с огорчением скрылось в мешочке, который граф опять же с поклоном передал Аркадию Арсеньевичу.

Все, включая следователя, стали как-то рассеянно озираться, потом вопросительно посмотрели на Наташу, графа и Василия. Общий вопрос выразил Николай Никитич:

– А что же доктор, его уже арестовали?

Граф устало потер лоб и произнес:

– Семен Николаевич Никольский, господа, не выдержал самим собой придуманную жизнь, он сошел с ума и сейчас содержится в уездной лечебнице… На этом все, господа! Возможно, где-то что-то в нашем объяснении могло быть нами немного художественно описано, это для того, чтобы картина стала яснее. Но все основные факты соответствуют действительности, и ежели вам, Аркадий Арсеньевич, недостаточно тех доказательств, которые мы уже вам представили, то остальные необходимые сможете найти сами, теперь это сделать будет очень просто…

Однако его последние слова почти никто не услышал в шуме принявшегося обсуждать страшную новость о судьбе доктора общества. Однако, когда Наташа встала с кресла, все замолчали, с некоторым даже страхом глядя на девушку, думая, что еще?

– Я просто хотела сказать… – поежилась от таких взглядов Наташа. – Вы знаете, наверное, Семену Николаевичу на самом деле не повезло, если так можно выразиться, один, первый раз… В его подчинении оказался очень смышленый студент. Если бы не он, возможно, Феофану Ивановну спокойно бы похоронили, как скончавшуюся от удара, и все пошло бы по совершенно другому пути развития… А потом уже присоединилось и все остальное: он решил рискнуть, обвиняя Антона Ивановича в краже пузырька с цианистым калием, не обратил внимания на то, что в комнате Антона Ивановича может храниться одежда, в которую тот переодевался… Но в конечном счете, я думаю, что самая большая и непредусмотренная им неудача оказалась в том, что, при потрясающей изворотливости и хитрости ума, у него оказалась такая нестойкая душа… Нестойкая к самой главной заповеди, которую он преступил, покусившись на человеческие жизни. Нестойкая к соблазну и искушению богатством и нестойкая, в конечном счете, и к способности вынести собственные эти душевные изъяны…

* * *

Расходились молча. Но не так, как в прошлый раз. Молчание было от того, что слишком переполненные эмоциями и переживаниями души не находили в себе сил излиться в словах и несли тела своих хозяев тихо и потрясенно.

И только журналист Жмурецкий пел тихую счастливую песню, сидя на скамеечке в Феофанином саду.