Сегодня трудно себе представить, что именно к этому дому с колонным портиком почти на вылете Знаменки на Арбатскую площадь были обращены слова великого зодчего В. И. Баженова: «Прекрасны еще в Москве дома… на Знаменке графа Воронцова». Слишком много перестроек пережило здание, а теперь еще лишилось и великолепного липового сада, затенявшего, но и украшавшего его фасад.

История дошедшего до нас, как его называли когда-то, воронцовского дворца уходит ко временам правления императрицы Елизаветы Петровны. Двухэтажный, на белокаменных подвалах, он по чертежам 1750 года числился главным домом огромной усадьбы П. М. Апраксина. В июле 1761-го «граф Федор Алексеев сын Апраксин продал свой двор в Белом городе, на Знаменской улице, в приходе церкви Знамения Богородицы на белой земле» графу Роману Илларионовичу Воронцову, отцу княгини Екатерины Романовны Дашковой, президента Российской Академии наук. Почти сразу новый владелец приступил к строительству нового дворца с использованием частей старого, причем в первоначальном виде основное здание имело боковые флигеля. Существует предположение, что имелся и проезд во внутренний двор, а со стороны Крестовоздвиженского переулка – пристройка в виде большой театральной залы. Именно этот «Знаменский оперный дом» и положил начало Арбату как Театральной площади.

Москва испытывала острую потребность в театральных зрелищах. Временные антрепризы не решали дела, и в 1769 году антрепренеры Бельмонти и Чинти (иначе – Чути) получили право на постановку «публичных маскерадов, комедиев и опер комических» с условием соорудить для этого специальное здание «между Мясницкими и Покровскими воротами, где была стена Белого города и лесной ряд», то есть на месте Чистых прудов. Выбор места ввиду его крайней заболоченности оказался неудачным, приходилось подыскивать другое. Пока же, «чтобы актеры без платы, а общество без удовольствия не остались», компаньоны добились разрешения давать представления при воронцовском доме. Именно «при», потому что небольшое помещение представляло собой «три деревянных стены, прирубленные к каменной». Отделка зала очень не нравилась москвичам. По их отзывам, «непрочное строение оного, без всякого порядка и украшения внутри, без всякой удобности и важности, приличной публичному зданию снаружи».

Собственно, антрепренеров оказалось несколько. Первыми арендаторами воронцовского помещения выступают князь П. В. Урусов вместе с английским театральным механиком Михаилом Егоровичем, как его станут называть в Москве, Медоксом. Одновременно с ними здесь же подвизаются итальянцы Бельмонти и Чути, которых газетчики определяют как «содержателей русского театра» и «маскарадных представлений». Когда в Москве в 1771 году началась эпидемия чумы, Бельмонти умер. Его права перешли к некоему Мельхиору Гроти, который в 1776 году передал их князю П. В. Урусову. Многочисленные антрепризы слились в одну. Почти сразу, в марте 1776-го, Московская Полицейместерская канцелярия выдает князю привилегию на театральные представления. Кто бы мог отказать московскому губернскому прокурору – должность, которую П. В. Урусов занимал.

Театральная площадь. 1880-е гг.

Газеты могли сетовать на неудобство и недостаточную пышность театрального помещения «у Воронцова», тем не менее успех спектаклей был огромным. И что было совершенно необычным в театральной практике – антрепренеры вводят правило советоваться о предполагаемых постановках с завсегдатаями театра и наиболее горячими его поклонниками. В результате на сцене появляются «Недоросль» и «Бригадир» Д. И. Фонвизина, крестьянские комедии П. А. Плавильщикова, опера «Мельник, колдун, обманщик и сват» А. О. Аблесимова на музыку Е. И. Фомина.

Тщательно подбираемый репертуар позволил особенно ярко проявить свои таланты таким звездам русской сцены, как С. Ф. Мочалов, отец великого трагика, супруги Сандуновы, Я. Е. Шушерин, П. А. Плавильщиков. О супругах Сандуновых, оставивших ради Москвы петербургскую казенную сцену, критики писали особенно много. Сам Сила Сандунов «почитался первым комиком на русских сценах… Молиер расцеловал бы нашего Скапена, если б даже не понимал по-русски». Елизавета Сандунова была выдающейся оперной певицей: «с голосом чистым, как хрусталь, и звонким, как золото, она соединяла удивительное мастерство пения, прелесть и грацию игры… Это был один из тех народных талантов, которыми Россия гордится». Кстати сказать, популярные в Москве и поныне Сандуновские бани носят именно их фамилию: Сила был их устроителем и владельцем.

В целом же, как утверждали современники, в Знаменском оперном театре «каждый артист являлся в своем характере, в роли, которая соответствовала его средствам и нравилась ему… Каждый отдельно был превосходен, совокупность целой пьесы удивительна». Тем не менее именно в этом театре разыгрывается жизненная трагедия выдающегося драматурга и поэта своих дней Александра Петровича Сумарокова. Сумароков предоставляет свои пьесы для постановки в театре на Знаменке с единственным, но категорическим условием, чтобы каждый спектакль согласовывался с ним. Но именно это условие оказывается нарушенным. Бельмонти и Чути спешно готовят к постановке новый вариант трагедии «Синав и Трувор», на чем настаивает московский главнокомандующий П. С. Салтыков. Недоработанная драматургом и наспех поставленная пьеса провалилась. Бельмонти отказался от сотрудничества с Сумароковым.

Драматург попытался найти управу на главнокомандующего у императрицы, написав ей в письме: «…Ему поручена Москва, а не Музы… начальник Москвы дует на меня геенною».

Иронический ответ Екатерины II, угодливо размноженный и распространенный П. С. Салтыковым, поставил крест на драматурге в глазах московской знати. И тем не менее Сумароков берется за следующее сочинение – пьесу «Дмитрий Самозванец», которая станет считаться первой русской политической пьесой. Дмитрий – это «Москвы, России враг и подданных мучитель». По мысли автора, свергнуть его должен сам народ:

Пьеса все же была поставлена и имела в Москве оглушительный успех. Шли на сцене того же театра и другие пьесы Сумарокова, написанные в московские годы: трагедия «Мстислав», связанные по действию с Москвой и Подмосковьем комедии «Рогоносец по воображению», «Мать – совместница дочери», «Вздорница». Тем не менее князь Урусов лишил Сумарокова его постоянной ложи. Билеты на собственные пьесы ему пришлось покупать на свои деньги, которых попросту не хватало на жизнь. Единственным, и притом грошовым, источником дохода оставалась публикация его сочинений в изданиях замечательного нашего просветителя Н. И. Новикова.

«Я человек, – писал А. П. Сумароков в письме Г. А. Потемкину-Таврическому. – У меня пылали и пылают страсти. А у гонителей моих ледяные перья приказные: им любо будет, если я умру с голода или с холода». Драматург оказался прав. Его сумели лишить всякого имущества. Родные отказались от него, потому что он осмелился жениться на «дворовой девке». 1 октября 1777 года «северного Расина», как называли его современники, «славы своего Отечества» – слова Вольтера – не стало. Денег на погребение не было. Актеры Знаменского оперного театра отнесли гроб с его телом на руках – от Новинского до Донского монастыря. Даже здесь не поступился ни копейкой вымышленного сумароковского долга описавший все его имущество и дом сказочный богач Прокофий Акинфиевич Демидов.

Судьба Оперного дома на Знаменке складывается непросто. Пожар 1770 года уничтожает крылья дворца, которые так и не будут восстановлены. Огонь начался в театре и охватил весь дом. Следующий пожар, в конце февраля 1780 года, случившийся, по словам «Московских ведомостей», «от неосторожности нижних служителей, живших в оном, пред окончанием театрального представления». И дворец и дом театральный были быстро отстроены, но уже для другой труппы. В Москве наступает необычайно важная для театралов перемена. Заканчивается строительство специального великолепного театрального здания в начале Петровки – так называемого Петровского театра. 30 декабря 1780 года труппа Медокса начала здесь свои выступления, продолжавшиеся в общей сложности четверть века.

В свою очередь новый владелец дворца на Знаменке, брат Екатерины Дашковой, известный государственный деятель Александр Романович Воронцов устраивает в обновленном помещении свой крепостной театр. Труппу составляли десять артисток, тридцать артистов, женский хор из двенадцати певиц. Оркестр из тридцати восьми музыкантов имел в репертуаре «симфонии, концерты, сонаты, дуэты, трио и квартеты». При оркестре состояло шестнадцать учеников – своеобразная и очень серьезно поставленная музыкальная школа. Была при театре и актерская школа, в которой кроме сценического мастерства преподавался достаточно широкий круг общеобразовательных предметов. Все спектакли имели второй состав исполнителей – «дабы остановки не было в театре» – и шли с непременным участием суфлера.

Сходство с профессиональным театром дополнял богатейший гардероб и бутафорский цех. Современные описи позволяют составить представление о том, как выглядели актеры на сцене. Здесь широко использовались сукно, шерсть, «мишурная парча», камлот, кумач, холст, полубархат, пестрядь, плис. Все сотрудники театра получали денежное и вещевое жалованье, причем жалованье актеров колебалось от 50 копеек до 15 рублей. Никаких телесных наказаний или физических средств принуждения у Воронцова не использовали. По его завещанию часть дворовых, к которым причислялись и актеры, была отпущена на волю, все остальные получили пожизненные пенсионы.

Просуществовал воронцовский крепостной театр на Знаменке в общей сложности четырнадцать лет (1791–1805), показав за это время 92 пьесы в основном комедийно-бытового характера. Исключение составила трагедия Сумарокова «Дмитрий Самозванец», но это уже стало выражением жизненных принципов хозяина, «человека мизантропического свойства», по утверждению друзей.

Нельзя обойти вниманием личность самого Воронцова. В юности он окончил Страсбургское военное училище, хлопотами дяди, близкого к императрице Елизавете Петровне, побывал в Париже и Мадриде, где составил описание испанского управления. По возвращении в Россию в 1761 году был назначен поверенным в делах в Вене, затем полномочным министром в Англию, но при Екатерине II отозван с дипломатической службы и, будучи сенатором и президентом Коммерц-коллегии, тем не менее находился вдали от двора. Его полная отставка последовала после заключения в 1791 году Ясского мира, что и позволило графу все свое внимание обратить на домашний театр.

Зато при Александре I он немедленно назначается государственным канцлером. Разрыв России с Францией в лице правительства Наполеона восстанавливал ту политику союза с Англией и Австрией, на которой постоянно настаивали и сам Александр Романович, и его брат, известный дипломат и англоман, Семен Романович. В своих докладах императору Александр Романович особенно настаивает на том вреде, который приносят европейским государствам «перековеркивания» Наполеона, и в немалой степени оказывается причастным к тому полному разрыву с Францией, который наступает в 1803 году. Его отставка в 1804 году была вызвана резко ухудшимся состоянием здоровья. Уходя из жизни, Александр Романович предсказывал, какие неисчислимые беды еще принесет России наполеоновская Франция.

Предсказание канцлера полностью оправдалось и в отношении его собственного дома. Усадьбу приобретает генерал-майор Арсентьев, а затем «статс-дама и кавалер-графиня» П. В. Мусина-Пушкина. В пожаре 1812 года дом по существу полностью погиб. Отстроил его лишь спустя шесть лет очередной владелец, статский советник Н. П. Римский-Корсаков. В 1820-х годах дом приобретает дошедший до наших дней вид ампирного особняка. Его характеризует горизонтальная композиция, подчеркиваемая поэтажным членением стен, и поднятый на высокий цоколь 8-колонный портик ионического ордера. В интерьере сохранились элементы парадной анфилады, вестибюль с торжественной трехмаршевой лестницей и дорическими колоннами, поддерживающими верхнюю площадку. Оформление вестибюля было восстановлено в 1960-х годах. Тогда же деревянный мезонин заменили каменным.

С 1860-х годов усадьба Воронцовых перешла во владение графов Бутурлиных. Предположительно именно ее как дом Стивы Облонского описал Толстой в «Анне Карениной». «На Знаменку, к Облонским» ее везет извозчик незадолго до самоубийства. Писателю доводилось здесь бывать у Александра Сергеевича Бутурлина, выпускника естественного факультета Московского университета, который провел в тюрьмах и ссылке около десяти лет. Лев Николаевич приезжал, чтобы выразить хозяину свое сочувствие в связи с очередным его арестом.

Последним владельцем усадьбы в канун Октябрьского переворота становится Бутурлин Сергей Сергеевич, генерал от инфантерии, управляющий Российского общества Красного Креста, председатель воинского благотворительного общества «Белого креста». Семья состояла в то время из супруги генерала Екатерины Петровны, возглавлявшей Местный дамский комитет Общества Красного Креста, и двух его дочерей – фрейлины двора Марфы Сергеевны и Варвары.

Часть владения сдавалась хозяевами под гимназию Поликсены Ниловны Поповой, преподавательницы географии. Гимназию содержало Общество самих же учителей, в ней преподававших. Плата за обучение составляла двести рублей в год, значительно выше, чем в других частных гимназиях, пользовавшихся правами казенных учебных заведений. Преподавались в ней, наряду с русским языком, математикой, физикой, географией, естественными науками, латинским, французским, немецким языками, законоведение, философская пропедевтика, в большом объеме история, рисование, ручной труд, для которого имелась хорошо оборудованная мастерская, и так называемые подвижные игры – род занятий спортивной гимнастикой. Особенностью гимназии было и то, что в ней велось одновременное обучение девочек и мальчиков.

Так сложились обстоятельства, что в год закрытия воронцовского театра, а именно 29 декабря 1805 года, был утвержден доклад главного директора императорских театров А. Л. Нарышкина об учреждении в Москве казенной сцены – оперной и драматической. В труппу вошли лучшие актеры театра Медокса и приобретенная дирекцией крепостная труппа А. Е. Столыпина. За отсутствием собственного помещения казенный театр начал свои спектакли 11 апреля 1806 года в помещении театра Пашкова на Большой Никитской, которое сейчас занимает университетская Татьянинская церковь. Одновременно срочно строится великолепное театральное здание на Арбатской площади – на вылете Пречистенского бульвара. Иначе говоря, точно на месте нынешнего памятника Гоголю. Проект был заказан петербургскому зодчему Росси.

Москвичи не уставали восхищаться «совершенством сего храма муз», по выражению тогдашней газеты. Окруженный со всех сторон колоннами, он походил на греческий Парфенон. Внутрь здания вели расположенные со всех сторон подъезды, а расстояние между стенами и колоннами оставляло удобное место для проезда.

Внутренняя организация пространства зрительного зала отвечала всем требованиям зрителей.

Наряду с П. А. Плавильщиковым, супругами Сандуновыми, сюда поступает балетмейстером «славный» Лефевр, из Петербурга переводятся танцовщики Демиль, Ламираль, Плетен. Полный восторг вызвало появление в Арбатском театре знаменитого танцовщика Дюпора, отличавшегося, по утверждению современников, совершенно необычной грацией, пластичностью и длиной прыжков.

Открылся Арбатский театр 13 апреля 1808 года пьесой С. Н. Глинки «Баян» с участием полного состава хора и балета. А год спустя здесь начинается соревнование двух великих актрис, разделившее московских театралов на два по-настоящему враждующих лагеря. На подмостки, и притом в одних и тех же ролях, выходят Екатерина Семенова и прославленная француженка Мадемуазель Жорж, как звучал сценический псевдоним дочери капельмейстера из Амьена Маргариты Жозефины Веммер. Мадемуазель Жорж уехала в Россию в 1808 году вместе с Дюпором, имея за плечами не только сценическую славу. Высокая стройная красавица, с великолепно поставленным мелодичным голосом, словно созданная для трагедий Расина, она не только произвела впечатление на самого Наполеона, но и некоторое время поддерживала с ним достаточно близкие отношения. Отъезд в Россию положил им конец по воле актрисы.

Свою карьеру в России Мадемуазель Жорж начала выступлениями в Петербурге в «Федре» Расина, играла также в роматических драмах, таких, как «Лукреция Борджиа», «Мария Стюарт». В Арбатском театре она появилась в 1809 году. Ее квартира на Тверской сразу же превратилась в модный салон. Как писал балетмейстер А. П. Глушковский, «во время ее пребывания в Москве литераторы и артисты беспрестанно посещали ее». Но и поклонники Екатерины Семеновой не могли не отметить редкой одаренности французской актрисы. По словам поэта В. А. Жуковского, «в голосе ее, звонком и чистом, нет довольно мягкости, нет звуков, трогающих душу… Жорж может производить удивление, поражать, а не трогать». Споры на эту тему ежевечерне велись в большинстве московских связанных с театром домов.

При этом французская дива приехала со своей сестрой, по сцене «Жорж меньшой», хорошей танцовщицей, сумевшей к тому же овладеть особенностями русской пляски, что приносило ей шумный и неизменный успех в Петербурге и в Москве в балетах и дивертисментах. Забыть о своих московских – «арбатских» поклонниках Мадемуазель Жорж не смогла. Уже в 1840-х годах она предприняла новую поездку в Россию, правда, теперь уже только в южные ее области, и постоянно вспоминала роскошные декорации Арбатского театра, которые писал театральный живописец Скотти.

Пожар 1812 года не оставил и следа от «Арбатского чуда». Попыток его восстановления не предпринималось. Роль театрального центра на привычной для москвичей Театральной площади перешла к театру Апраксиных – нынешнему зданию Министерства обороны, на углу Пречистенского бульвара и Арбатской площади.

Историки театра почти никогда не упоминают о том, что составившая значительную часть казенной императорской труппы – «столыпинская» своими корнями была связана также с Арбатской площадью. Большой Знаменский переулок, 8. По предположению некоторых исследователей, по проекту знаменитого архитектора Кампорези здесь в середине XVIII века был возведен дом, уже существовавший на плане Москвы 1752 года. Очередной московский дворец составлял собственность ротмистра князя Николая Шаховского, от которого перешел к прадеду М. Ю. Лермонтова – А. Е. Столыпину, известному своим крепостным театром. Как писал А. И. Тургенев, «приехал в Москву симбирский дворянин Алексей Емельянович Столыпин… У дворянина был из доморощенных парней и девок домовой театр – знатная потеха… Каждую субботу доморощенная труппа крепостных актеров ломала, потехи ради Алексея Емельяновича и всей почтеннейшей ассамблеи – трагедию, оперу, комедию, и, сказать правду, без ласкательства, комедь ломали превосходно». Состояла труппа из 74 актеров и музыкантов, из них 36 «балетных фигурантов и фигуранток». То ли успех представлений, то ли семейные обстоятельства побудили А. Е. Столыпина подумать о продаже всего своего театра, к тому же стоял вопрос о формировании московской казенной сцены, и владелец мог рассчитывать на достаточно выгодную сделку с государством. Практически конкурентов у «столыпинцев» не было.

Мысль А. Е. Столыпина приводит в отчаяние его крепостных, и они решаются подать прошение о выкупе самому императору Александру I: «Слезы несчастных никогда не отвергались милосерднейшим отцом, неужель божественная его душа не внемлет стону нашему. Узнав, что господин наш, Алексей Емельянович Столыпин, нас продает, осмелились пасть к стопам милосерднейшего государя и молить, да щедротами его искупит нас и даст новую жизнь тем, кои имеют уже счастие находиться в императорской службе при Московском театре. Благодарность будет услышана Создателем Вселенной, и он воздаст Спасителю их».

Москвичи в меру своих возможностей и положения постарались поддержать просьбу. Лишиться уже сложившегося театра театральная Москва никак не хотела. К тому же были известны порядки столыпинского театра и редкая жестокость, которая допускалась в отношении актеров. В условиях нового царствования – «дней Александровых прекрасное начало», по выражению современников, к акту милосердия в отношении достаточно известных мастеров сцены присоединяется и московское начальство, и обер-камергер А. А. Нарышкин, дополнивший прошение соответствующим разъяснением: «Г. Столыпин находящуюся при Московском Вашего императорского Величества труппу актеров и оркестр музыкантов, состоящий с детьми их из 74 человек, продает за сорок две тысячи рублей. Умеренность цены за людей, образованных в своем искусстве, польза и самая необходимость театра, в случае отобрания оных, могущего затрудниться в подыскании и долженствующего за великое жалованье собирать таковое количество нужных для него людей, кольми паче актрис, никогда со стороны не поступающих, требуют непременной покупки оных. Всемилостивейший Государь! По долгу звания моего, с одной стороны, наблюдая выгоды казны и предотвращая не малые убытки театра, от приема за несравненно большое жалованье произойти имеющее, а с другой стороны, убеждаясь человеколюбием и просьбою всей труппы, обещающей всеми силами жертвовать в пользу службы, осмеливаюсь всеподданнейше представить милосердию Вашего императорского Величества жребий столь немалого числа нужных для театра людей, которым со свободою от руки монаршей даруется новая жизнь и способы усовершенствовать свои таланты, и испрашивать как соизволения на покупку оных, так и отпуска означенного количества денег, которого ежели не благоволено будет принять за счет казны, то хотя бы на счет Московского театра, с вычетом суммы, каждогодно на оный отпускаемого».

Доводы обер-камергера возымели действие, но не вполне. Император нашел сумму выплаты завышенной и предложил ее снизить на 10 тысяч рублей, на что расчетливый и очень прижимистый А. Е. Столыпин, составивший себе огромное состояние на винных откупах, вынужден был после долгих колебаний согласиться. Так получили гражданские права вошедшие в историю русского театра семейства Лисициных, Лобановых, актрис Буденброк, Шепелевой, Баранчеевой, Пановой, актеров Венедикта Баранова, Репина, Кураева. Решение о выкупе состоялось осенью 1806 года. И почти одновременно А. Е. Столыпин расстается со своим московским домом, который переходит к князю В. А. Хованскому, затем к князьям Трубецким и, наконец, в 1882 году к купцу-мануфактурщику из города Боровска И. В. Щукину. Щукин же дарит особняк своему сыну Сергею Ивановичу по случаю рождения внука. Именно здесь Сергей Иванович Щукин и создает свое всемирно известное собрание нового западного искусства. 21 полотно Матисса создало в доме, по выражению современников, «апофеоз матиссовской живописи». Картины художник развешивал сам. Таким же апофеозом можно назвать и собрание произведений Пикассо – их С. И. Щукин объединил у себя пятьдесят одно. В советские годы старый особняк занял Музей К. Маркса и Ф. Энгельса.

Но настоящей и дорогой заменой сгоревшего Арбатского театра стал, к великому удовольствию московских театралов, театр Апраксиных, здание которого, хотя и в достроенном виде, продолжает украшать вылет Знаменки на Арбатскую площадь как здание Министерства обороны.

Все началось с того, что в 1792 году архитектор Ф. И. Кампорези возводит для Степана Степановича Апраксина огромный дворец, в который включает и старый дом этой семьи. К старому домовладению прикупается соседнее, со стороны Арбатской площади, и участок в целом доходит до Антипьевского переулка. В рассказах о пяти поколениях москвички Е. П. Яньковой есть строки: «Не знаю, был ли дом, подобный их [Апраксиных] дому, до их переселения в Москву, но что после них не было подобного, это я могу сказать по всей справедливости… Дом их в Москве, на углу Знаменки, рядом с церковью через переулок, был в свое время совершенным дворцом и по обширности одним из самых больших домов в Москве». Современники нашли для него особое название: «Храм чувственных наслаждений» – из-за широчайшего хлебосольства хозяина, владевшего четырнадцатью тысячами душ крепостных, бесконечных устраиваемых им празднеств и редкого по уровню мастерства крепостного театра. Здесь же происходили литературные чтения, концерты и любительские спектакли. Большой зрительный зал имел три яруса лож и несколько рядов кресел. Зал всегда был переполнен любителями сценических представлений. Число кресел росло от сезона к сезону, что служило лучшим свидетельством успеха труппы: в 1822 году их имелось 138, в 1823-м – 150, годом позже – 174. Театр имел два подъезда, и полиции приходилось помещать специальные объявления в «Московских ведомостях» о порядке приезда и отъезда зрителей. Например, указывалось, что «приезд назначается с одной Арбатской площади, а разъезды с обоих подъездов, как с Арбатского и так и со Знаменки…».

Кстати, само название улицы – Знаменка происходило от церкви Знамения Богородицы, отделенной от апраксинских владений Большим Знаменским переулком. Построенная в XVII веке, церковь была связана с легендой, будто бы Лжедмитрий II, иначе – Тушинский вор, являлся сыном местного священника: «И тот де вор с Москвы… от Знамения Пречистыя из-за конюшен попов сын Митка». Тушинский вор действительно отличался определенной образованностью, хотя степень его образованности превосходила тот уровень, которым мог обладать рядовой поповский сын, в частности, это касалось владения несколькими иностранными языками. Знаменский храм был для Апраксиных приходским, и они соединили его со своим дворцом крытым переходом на арке, запечатленном на планах строений Москвы.

Всего в апраксинском театре числилось десять актеров и восемь актрис, а также семнадцать музыкантов. Это не мешало необычайному разнообразию репертуара. В него входили как патриотические пьесы, вроде «Освобождения Смоленска», «Всеобщего ополчения», «Храбрых кирилловцев при нашествии врагов», популярных опер «Старинные святки», «Счастливая тоня» с музыкой Стабингера, так и бытовые комедии, например, «Прасковья Правдухина» Б. Федорова. Среди страстных театралов был молодой А. И. Герцен, которому отец разрешал ездить на спектакли только вместе с дядей, сенатором Львом Алексеевичем Яковлевым. В «Былом и думах» этим минутам посвящены строки: «…Это было для меня высшее наслаждение, я страстно любил представления, но и это удовольствие приносило мне столько же горя, сколько радости. Сенатор приезжал со мною в полпиесы и, вечно куда-нибудь званный, увозил меня прежде конца. Театр был у Арбатских ворот, в доме Апраксина, мы жили в Старой Конюшенной, то есть очень близко, но отец мой строго запретил возвращаться без сенатора».

В отношении Степана Степановича Апраксина к своему театру присутствовали и очень личные моменты – многолетняя привязанность к талантливой актрисе Аграфене Ивановне Архаровой, которой он приобрел большой каменный дом на Арбате. Известный балетмейстер Адам Павлович Глушковский писал по этому поводу: «Я был вхож еще в один знатный дом; расскажу об обстоятельствах, которые открыли мне доступ в него и даже, можно сказать, приблизили меня к нему. Степан Степанович Апраксин как по своему богатству, знатности рода, так и по заслугам перед Отечеством и государем занимал не последнее место в ряду наших вельмож. Он был генералом от кавалерии и жил сообразно со своим положением и знатностию – роскошно и открыто. Подобно другим вельможам, он также имел у себя домовый театр и труппу актеров из крепостных людей. Но когда мода на них прошла, когда мало-помалу театры эти стали уничтожаться, когда многие из вельмож стали распродавать своих домашних артистов или определять их к казенному театру, Степан Степанович также распустил свою труппу, наградив и обеспечив каждого по заслугам… У Аграфены Ивановны была воспитанница, а может быть, и дочь, которую Степан Степанович из расположения к Аграфене Ивановне также не забывал и о воспитании которой он сильно заботился. В самом деле, Мария Степановна, эта воспитанница, получила отличное образование и впоследствии времени сделала отличную партию… Я по поручению Степана Степановича учил ее одно время танцевать; случалось нередко, что Степан Степанович приезжал в мой танцевальный класс».

На подмостках апраксинского театра перебывали все заезжавшие в Москву знаменитости. С 1814 до 1818 года на ней выступал императорский казенный театр, а в 1821–1827 годах приводившая в восторг театралов итальянская опера. В течение декабря 1826 года – мая 1827 года в опере бывает А. С. Пушкин, первый раз оказавшийся в Москве вольным человеком после возвращения из ссылки. А. Я. Булгаков вспоминает об этом времени: «Вчера граф Потемкин до того кричал „да капо“ после арии большой примадонны Анти, что обратил на себя внимание целой публики, и все начали шикать. Он заупрямился, стал кричать еще громче „да капо, фьора“; стали шикать еще громчее и он принужден был спасовать и замолчать».

Когда Пушкин слушал оперу Россини «Сорока-воровка», его увидел автор известных «Записок» Ф. Ф. Вигель: «Все вместе было прекрасно, все было гораздо выше одесской посредственности, хотя далеко от совершенства, которым гораздо позже восхищались мы в Петербурге. Там было ужасно дорого и превосходно, а тут дешево и мило; последнее, мне кажется, лучше, ибо большому числу людей доставляет средства часто наслаждаться». А тут еще встреча с Пушкиным, когда Вигель «чуть не вскрикнул от радости», отметив для себя, что поэт «весь еще исполнен молодой живости». Это было время знакомства Пушкина с красавицами сестрами Урусовыми – из-за одной из них он едва не вышел на дуэль с ее двоюродным братом В. Д. Саломирским. И с сестрами Ушаковыми, ради которых он зачастил чуть не каждый день на Пресню, сделал предложение Екатерине, но был отвергнут.

В апраксинской труппе начал свою блистательную певческую карьеру Петр Александрович Булахов, отец композитора. Критик «Московских ведомостей» писал о нем: «…Чтобы в полной мере насладиться его гармоническим голосом, надобно было его слушать в комнате у фортепьяно: тут слушатель, не теряя ни одной ноты, ни одной оттенки, пользовался всею очаровательностью его пения… Удивлять слух и в то же время трогать сердца есть верх искусства и дар весьма редкий». Булахов был первым исполнителем романса «Черная шаль» на слова А. С. Пушкина, написанного А. Н. Верстовским, и еще не изданного «Соловья» А. А. Алябьева, находившегося в то время в московской подземной тюрьме.

На сцене П. А. Булахов пробыл всего десять с небольшим лет. Он участвовал во всех операх-водевилях Алябьева, но с особенным успехом пел в произведениях Бойельдье, а в театральных дивертисментах исполнял русские песни и романсы, пел в первой опере А. Н. Верстовского «Пан Твардовский». Впоследствии Ф. А. Кони писал о знаменитом теноре: «Это был искуснейший и образованнейший певец, когда-либо являвшийся на русской сцене, певец, о котором итальянцы говорили, что если б он родился в Италии и выступил на сцене в Милане или Венеции, то убил бы все известные до него знаменитости». П. А. Булахов умер в Москве на сорок третьем году жизни. «Он слишком беззаветно отдавался исполнению», – слова, сказанные на его погребении.

Судьба апраксинского дворца переломилась после эпидемии холеры 1831 года, когда все домовладение перешло в казну и было приспособлено для нужд Сиротского института, который в 1850 году преобразуется в Кадетский корпус, а спустя еще тринадцать лет в Александровское военное училище. Это было среднее военное учебное заведение с двухлетним курсом для подготовки офицеров пехоты.

Училище отличала жесточайшая дисциплина, которую так тяжело переживал окончивший его писатель А. И. Куприн, но и блистательным составом преподавателей. Это историки В. О. Ключевский, И. М. Снегирев, К. Д. Кавелин, критик А. А. Григорьев, геолог Г. Е. Щуровский, юрист П. Г. Редкин. Начальником училища был одно время отец академика минералога А. Е. Ферсмана, который здесь же и жил. В стенах училища А. И. Куприн обращается к первым литературным опытам. В 1889 году в газете «Русский сатирический листок» печатается его первый рассказ – «Последний дебют» о трагической судьбе молодой актрисы. На радостях молодой автор взлетает по училищной лестнице, перепрыгивая по несколько ступенек. Подобная считавшаяся недопустимой выходка стала известна ротному командиру. «Ступайте в карцер… – говорит он. – И если это повторится в следующий раз, вы будете исключены из училища». Исключение не состоялось. В августе 1890 года Куприн окончил училище, был произведен в подпоручики, чтобы вскоре выйти в отставку. И спустя годы вместе с тяжелыми минутами своей училищной юности он будет вспоминать «белое длинное здание Александровского училища на Знаменке, с золотым малым куполом над крышей, знак домашней церкви».

С началом Первой мировой войны Александровское училище перешло на четырехмесячный срок обучения. Число занимающихся здесь юнкеров приближалось к двум тысячам. В результате мобилизации 1916 года юнкером оказался студент механического факультета Московского Высшего технического училища, будущий известный актер Борис Иванович Щукин, сын официанта московского ресторана «Эрмитаж». Его имя пополнило список знаменитостей, выпущенных училищем, среди которых были М. Н. Тухачевский, Н. А. Руднев, С. С. Каменев, историк П. К. Миллер.

В дни Октябрьского переворота Александровское училище становится основной базой белой гвардии в Москве под руководством Комитета общественной безопасности при Городской думе. Цель Комитета – поддержка Временного правительства и борьба с советской властью в Москве. Стоит вспомнить, что в состав Комитета входили представители эсеро-меньшевистских исполкома и президиума Совета солдатских депутатов 1917 года, исполкома губернского Совета крестьянских депутатов Московского совета Всероссийского почтово-телеграфного союза, Московского бюро Викжеля и штаба Московского военного округа. Председателем Комитета общественной безопасности был городской голова В. В. Руднев.

Юнкерам удалось захватить Манеж, Кремль, улицу Арбат и Брянский – Киевский вокзал. На подступах к училищу были вырыты окопы, построены баррикады и пулеметные гнезда, установлены два орудия. После отступления из Кремля, с Арбата, Большой и Малой Никитских улиц Александровское училище осталось последним оплотом белой гвардии, и только массированный артиллерийский обстрел вынудил юнкеров сдаться. 3 ноября 1917 года они были разоружены.

Впоследствии здесь размещались Реввоенсовет, Народный комиссариат по военным и морским делам, Наркомат обороны, работал М. В. Фрунзе, по имени которого в 1925 году улица получила новое название, ныне отмененное.

Но, возвращаясь к апраксинскому театру, нельзя не упомянуть увлекавших театральную Москву шедших здесь любительских спектаклей. Как это ни удивительно, но пушкинистами до сих пор не установлено, бывал ли А. С. Пушкин в долицейские московские годы в театрах. Совершенно очевидно, не мог не бывать. Знаменитая актриса А. М. Колосова-Каратыгина пишет в своих воспоминаниях об отце поэта: «В одну из моих с ним встреч он рассказывал мне о своем участии в любительских спектаклях в Москве. Он отличался во французских пьесах, а Федор Федорович Кокошкин (по его словам) был его несчастным соперником в русской».

Собиравший материалы для биографии А. С. Пушкина П. Бартенев свидетельствовал о ранних московских годах поэта: «В доме Пушкиных чтение и декламация не умолкали… беспрестанные домашние спектакли, до которых отец и дядя были страстные охотники, должны были развить и воспламенить воображение гениального мальчика». Считался превосходным актером-любителем Василий Львович Пушкин, в свое время даже бравший уроки декламации в Париже у великого Тальма. Москва отдавала должное и таланту дальнего родственника поэта, о котором Василий Львович писал:

С. Т. Аксаков и вовсе называет А. М. Пушкина и Ф. Ф. Кокошкина «знаменитыми благородными актерами-соперниками» и вспоминает мольеровского «Тартюфа»: «Этот спектакль была дуэль на смерть между двумя признанными талантами. Любители театрального искусства долго вспоминали этот „бой артистов“. Дуэль происходила на подмостках апраксинского театра. Впрочем, у Федора Федоровича Кокошкина здесь же, почти на Арбатской площади, была собственная сцена и знаменитый Соловьиный дом (Никитский бульвар, 6) со своей удивительной и долгой историей.