Детство кончилось со смертью матери. Вернее, не детство – та удивительная атмосфера любви и тепла, которую только она одна умела создавать. Толстой был уверен – прежде всего для него, ее, он не сомневался, единственного любимца.
Отец остался с пятью детьми на руках – четырьмя сыновьями и дочерью, расстроенным состоянием и без особых надежд на будущее. Переезд в Москву для устройства дел, где к тому же детьми могли заняться бесчисленные одинокие родственницы, был неизбежен. Шел 1837 год.
О своей первой московской квартире Л. Н. Толстой впоследствии вспоминал: «В Москве мы жили на Плющихе в доме Щербачева. Дом и теперь еще стоит под косым углом к улице» (№ 11).
Жизнь здесь во многом напоминала деревенскую. К дому примыкал просторный, окруженный хозяйственными постройками двор. В полуподвале скромного особнячка размещалось больше тридцати человек дворни. Детям был отведен мезонин, из окна которого как-то спрыгнул вниз девятилетний Левушка, хотевший поразить храбростью своих сверстников. По счастью, все обошлось легким сотрясением мозга, и после восемнадцатичасового сна мальчик проснулся здоровым. Дом на Плющихе описан в «Детстве». Особенно запомнился Толстому вид на улицу: «При шуме каждого мимо ехавшего экипажа я подбегал к окну, приставлял ладони к вискам и стеклу и с нетерпеливым любопытством смотрел на улицу. Из мрака, который сперва скрывал все предметы в окне, показывались понемногу: напротив – давно знакомая лавочка с фонарем, наискось – большой дом с двумя внизу освещенными окнами, посредине улицы какой-нибудь Ванька с двумя седоками, или пустая коляска, шагом возвращающаяся домой…»
Самым большим удовольствием были прогулки с тетушками по бульварам. Прогулки достаточно долгие, зато какие же содержательные. Чаще всего они начинались с Пречистенского бульвара, где можно было себе позволить и маленькие шалости, и вольности, на которые занятые разговорами и рассматриванием встречных старшие не обращали внимания. Достаточно того, что разговор велся на русском и сестру тетушки называли просто Машенькой.
Зато после Арбатской площади все менялось. В одном из вариантов «Детства» осталось описание: «…На Никитском бульваре было довольно народа, т. е. хорошо одетых господ и барынь. Я заметил, что Валахина на Никитском бульваре шла тише и стала говорить по-французски; когда же мы перешли площадь и взошли на Тверской, она стала грасировать и называть свою дочь не „Машенька“, как она называла ее на Пречистенском, не Мари, как она называла на Никитском, а „Мани“. Это меня поразило. Заметив по этим ее поступкам всю важность Тверского бульвара, я старался тоже и походкой, и осанкой быть похожим не на Николеньку, а на Никса, или что-нибудь в этом роде».
Но на той же Арбатской площади нельзя было не заметить явного оживления тетушек, вполголоса обсуждавших тему «бедной
Мари», покойной матушки. Они непременно обращали внимание на большой белый особняк в пролете Воздвиженки, который, как можно догадаться, в свое время принадлежал деду, отцу «бедной Мари». Но самый большой интерес вызывал огромный дворец с восьмиколонным портиком на Никитском бульваре, «по правой руке». «Голицынский», как многозначительно шептали за детскими спинами голоса. Голицынский… В конце концов стало известным, что Голицыным из этого дворца был первый жених «бедной Мари», венчания с которым она в свои шестнадцать лет так и не дождалась: он скоропостижно скончался от «простудной горячки» в канун их свадьбы.
Легенда поразила детское воображение. Позже Толстой скажет, что его мать жила одной любовью – к своему первому жениху и к нему, своему сыну, которому дала имя любимого. Вот только найти этого князя Голицына Толстому не удавалось, хотя он искал его в архивах вплоть до преклонных своих лет.
Но легенда не исчерпывалась чувством юной княжны Волконской. Это была достаточно сложная история, характерная для екатерининских лет. Дед Толстого по матери привлек к себе внимание особого рода Г. А. Потемкина. Молодой красавец, входивший в непосредственное окружение императрицы, он испытывал серьезные материальные трудности, чем и решил воспользоваться светлейший. Потемкин был известен своими необычными отношениями с красавицами племянницами, которых по окончании пылкого романа заботливо пристраивал за знатных царедворцев, обеспечивая богатейшим приданым. На этот раз наступила очередь Вареньки Энгельгардт, к которой дядюшка был особенно привязан, но которая со своей стороны не дарила его никакими чувствами, зато умела получать наибольшую выгоду.
Наметив в качестве кандидата в мужья Вареньки именно князя Волконского, Потемкин предложил разоренному молодому человеку ее руку и приданое. В отличие от других куда более состоятельных и знатных кандидатов, Волконский вскипел, по словам современников, наговорил светлейшему много лишнего, в результате чего испортил себе придворную карьеру и вынужден был навсегда переехать в Москву.
Между тем Варенька спокойно обошлась без помощи дядюшки. В то время, как светлейший находился в южных степях, занятый военными действиями, она вскружила голову молодому князю Сергею Федоровичу Голицыну, получила согласие на брак с ним от императрицы и поторопилась со свадьбой. Ее муж был известен двумя слабостями: отлично играл в любительских спектаклях, кстати сказать, вместе с отцом и дядей А. С. Пушкина, и пропадал на охоте. К этому теперь прибавилось обожание жены, оказавшейся ловкой и рачительной хозяйкой, к тому же заботливой матерью многочисленного семейства. За одиннадцать лет супружеской жизни Голицыны приобрели десятерых сыновей, которым Варвара Васильевна обеспечила превосходное воспитание. И все это в доме № 8 по Никитскому бульвару, сохранившемуся, хотя и в переделанном виде, до наших дней.
С дядюшкой Варвара Васильевна, теперь уже княгиня Голицына, легко сумела помириться, получить самые большие по сравнению с другими сестрами земельные владения в качестве «отступного» и в дальнейшем пользоваться влиянием светлейшего для устройства дел своих и своих друзей. В ее доме образуется литературный салон, где среди других читает свои «Оды» К. Ф. Рылеев. Варвара Васильевна издает вполне грамотные переводы с французского литературных произведений. У нее в доме на Никитском бульваре живет в качестве секретаря князя, но и учителя многочисленных сыновей сам И. А. Крылов. Она дает надежное убежище Г. Р. Державину, когда против него начинается сенатское расследование, и добивается назначения поэта статс-секретарем императрицы. «Златовласая Пленира», «Улыбочка», как с нежностью отзывается о княгине в своих стихах Державин, становится одной из наиболее уважаемых дам московского общества и… встречается с претендентом на свою руку в собственном церковном приходе.
Между тем уехавший в Москву разгневанный, но и лишившийся всяких служебных перспектив князь Волконский через много лет решается на брак с немолодой и не блещущей красотой княжной Трубецкой. Супруги поселятся в доме № 9 по Воздвиженке. У них родится единственная дочь Машенька. Ее станут прочить за одного из сыновей Голицыных, с которыми успеют близко познакомиться и подружиться. Обе семьи были счастливы: шестнадцатилетняя Машенька приняла предложение одного из молодых князей. Его неожиданная смерть действительно стала для нее трагедией. Только через шестнадцать лет княжна по настоянию родных согласилась стать женой графа Н. И. Толстого. Прожила она с мужем недолго, не очень, как казалось любимому сыну, счастливо и рано ушла из жизни.
У Льва Николаевича было достаточно оснований доверять семейной легенде. Начать с того, что дом Волконских существовал. Мать писателя вышла замуж сравнительно поздно – тридцати двух лет. Ее шестнадцатая весна совпала со смертью двадцатидвухлетнего князя Михаила Сергеевича Голицына. Не совпадали имена? Но от Л. Н. Толстого осталось скрытым, что этот четвертый сын Голицыных носил двойное имя Михаил-Лев. Обычно такие двойные имена появлялись вследствие каких-то обетов родителей или оберегов. Так или иначе, таинственный Лев существовал, и Марии Николаевне было тем легче назвать его потаенным именем собственного сына.
Характер строптивого деда послужил прообразом старого князя Болконского в «Войне и мире», а его дом стали называть в Москве домом Болконских. Правда, Л. Н. Толстой увидел это здание уже переделанным. Первоначальный дворец XVIII века с тремя выступами-ризалитами со стороны двора был перестроен в 1830-х годах в духе позднего ампира, а свой нынешний вид он приобрел еще позже – в конце XIX века, при владелице Карзинкиной, заказавшей его проект очень популярному в то время в Москве архитектору К. В. Терскому. Недалеко от Арбатской площади, на углу Большой Никитской и Малого Кисловского переулка, К. В. Терским вместе с начинающим зодчим Ф. О. Шехтелем был построен нынешний Театр имени Маяковского. Но и на этом переделки дома не завершились. Фасад его получил новую отделку в 1897 году, а десятью годами позже была пристроена полукруглая угловая часть. Последней владелицей дома стала числившаяся купчихой Мария Петровна Ассадуллаева. К этому времени от первоначального дворца сохранился в более или менее нетронутом виде парадный зал с колоннами, где происходили балы.
И все же Л. Н. Толстому удалось побывать в дедовском доме, который он назовет в «Войне и мире» «старым, мрачным домом на Воздвиженке». Шел 1858 год. Памятью об этом посещении стал образ Кити Щербацкой в «Анне Карениной» – такой увидел в бальном зале писатель юную княжну Прасковью Щербатову. Быть приглашенным к камергеру Николаю Гавриловичу и его супруге Елене Федоровне считалось в Москве большой честью.
После Октябрьского переворота дом Болконских сначала занимает Народный комиссариат по морским делам, затем Агитпроп ЦК РКП(б). Начиная с 1920-х годов здесь располагаются издательство «Красная новь», «Крестьянская газета», редакции журналов «Крестьянка», «Колхозник», исторические издания Академии наук, «Истории гражданской войны». В 1950-х годах былой дворец передается Госкомитету по культурным связям с зарубежными странами. От былой отделки интерьеров, тем более былой обстановки, не остается и следа.
Сегодня, не обращаясь к документальным источникам (не путеводителям!), стало принято называть былой голицынский дворец типичным доходным домом конца XIX века. Внимание скорее привлекает здание Дома журналиста, в котором так хочется увидеть старый особняк. Между тем в действительности это единое домовладение, в котором в 1782 году было закончено строительство главного, ориентированного на Калашный переулок дома в окружении обычных флигелей и хозяйственных построек. Обязательный внутренний двор, иначе курдонер, предполагал въезд и наличие парадного подъезда со стороны переулка, так как, несмотря на обсуждаемый план реконструкции центра Москвы, на котором настаивала Екатерина II, кирпичная стена Белого города продолжала существовать, а вместе с ней и весь неприглядный вид городских, как выражались современники, «позадков». Варвара Васильевна Голицына переориентирует дом на распланированный бульвар, причем он получает могучий восьмиколонный портик, сохранившийся в современных чертежах. Превращается в жилой флигель и пристройка, соответствующая современному Дому журналиста и ранее служившая сараем для скотины.
Одновременно В. В. Голицына приобретает прилегающие к ее владениям участки домов № 6 и № 10. Пожар 1812 года не слишком затронул голицынские владения. Во всяком случае, былое хозяйство князей Шаховских (№ 6) оказывается возможным сравнительно быстро привести в порядок настолько, чтобы начать сдавать квартиры. Потребность в жилье была огромной. Город представлял собой сплошное пепелище, и автор знаменитых записок бабушка Хитрово, жалуясь на сырость в неустроенных голицынских покоях, все же радуется, что в них удается въехать хоть и за «несусветную цену».
Но заняться восстановлением своей собственности княгиня Варвара Васильевна уже не смогла. Она всего на несколько лет пережила мужа, и в 1816 году ее не стало. Многочисленные наследники тут же приступили к распродаже домовладений, которые стараниями их матери растянулись на половину Никитского бульвара.
Первым находит нового владельца голицынский дворец. Купчая на него оформляется в Пензенской Гражданской палате на имя коллежского асессора И. П. Фролова, который ни к каким ремонтным работам не приступает и через три года продает все голицынское хозяйство графине Н. П. Головкиной, урожденной Измайловой, дочери любимца Павла I, пожалованного сразу после вступления императора на престол генерал-лейтенантом. Наталья Петровна (1769–1849) считалась уже тогда дамой в летах. Москва благосклонно относилась к ее литературным занятиям, которые явно мешали графине стать рачительной хозяйкой. К концу 1820-х годов ее дом еще не считался полностью отстроенным, тем более многочисленные хозяйственные постройки. Дома журналиста, как предполагают некоторые краеведы, в виде особняка вообще еще не существовало. Поэтому даже трудно строить предположения, где именно находилась снятая полковником С. Д. Киселевым квартира «у Головкиной», тем более считать, что именно в ней А. С. Пушкин читал свою поэму «Полтава». Если о пребывании С. Д. Киселева в домовладении № 8 по Никитскому бульвару свидетельствует адрес-календарь 1826 года, то в отношении зимы 1828/ 29 года никаких свидетельств и прежде всего в церковных исповедных книгах этого прихода нет.
Об этой дружеской встрече есть упоминание в письме П. А. Вяземского: «В первый раз Пушкин читал нам „Полтаву“ в Москве у Сергея Киселева при „американце“ Толстом и сыне Башилова (чиновника, состоявшего в распоряжении московского генерал-губернатора), который за обедом нарезался и которого во время чтения вырвало чуть ли не на Толстого».
В 1838 году дом переходит во владение семьи Моллеров. Выходцы из Лифляндии, где их предку было пожаловано магистром Вальтером Плеттенбергом поместье Кондо, Моллеры занимали значительные государственные должности. Два брата Фридрих-Рейнгольд (Федор Васильевич) и Беренд-Отто (Антон Васильевич) состояли первый военным губернатором Кронштадта, второй – морским министром. Сын Антона Васильевича, офицер лейб-гвардии Семеновского полка Федор Антонович увлекся живописью, занимался в Академии художеств и перед отъездом в Рим в самом конце 1830-х годов, согласно семейным преданиям, посетил московских родственников. Знаменитый портрет Н. В. Гоголя он напишет уже в Италии. Среди его работ были выполненные для храма Христа Спасителя картины: «Видение Александра Невского перед сражением на Неве» и «Посольство папы к Александру Невскому». В 1857 году Ф. А. Моллер получил звание профессора императорской Академии художеств.
Двадцать лет владения Моллерами домом на Никитском бульваре заставляют москвичей забыть имя первой его хозяйки, появляется расхожее понятие «дом Моллеров», который в 1858 году переходит к графине Комаровской, урожденной Галан, правнучке Алексея и Кирилы Разумовских. Комаровские были семьей, пользовавшейся неизменной благосклонностью императоров. Начало этому отношению было положено еще во времена Екатерины II, когда сын чиновника Дворцовой канцелярии, выпускник известного в Петербурге пансиона Масона, Евграф Федотович Комаровский был назначен к графу Безбородко чиновником для заграничных поручений. Он участвовал в таврическом путешествии императрицы и получил поручение привезти из-за границы портрет будущей императрицы Елизаветы Алексеевны, супруги Александра I, который всю жизнь благодетельствовал Комаровскому. С 1794 года он начал службу в Измайловском полку, оставил любопытный «Журнал военных действий российско-австрийских войск в Италии», участвовал в Отечественной войне 1812 года и в подавлении выступления на Сенатской площади. Графиня М. П. Комаровская-Галаган в 1876 году завещает дом на Никитском бульваре своей дочери Екатерине, по мужу графине Ламздорф (1846–1916).
Комаровские в том же году избавляются от московской собственности. Граф Константин Ламздорф с 1865 года состоял флигель-адъютантом императора и именно в 1876 году был назначен командиром гвардейского конного гренадерского полка, а с марта 1877 года сопровождал кронпринца Вильгельма в его поездке по России. Супруги зимой постоянно жили в Петербурге, а летом в своих колоссальных поместьях на Полтавщине.
Но действительно примечательной была фигура покупателя дома. После всех живших здесь аристократических семей на бульваре появляется купец всего-навсего 2-й гильдии А. Н. Прибылов, живший «собственным домом в Рогожской слободе» и так и не сменивший места жительства. Зато он деятельно принимается за переделку всего домовладения, причем достаточно необычным способом. Прибылов приглашает для этой цели еще никому не известного Александра Фелициановича Мейснера, который закончил в 1883 году Московское училище живописи, ваяния и зодчества по отделению архитектуры с Большой серебряной медалью. Начать профессиональную работу Мейснеру удается только в качестве помощника других архитекторов. Так, до 1887 года он остается помощником А. П. Попова на строительстве Исторического музея в Москве, последующие четыре года – К. М. Быковского, преимущественно на строительстве университетского комплекса зданий.
Прибылов поручает Мейснеру перестройку сначала флигеля – нынешнего Дома журналиста, который должен превратиться в дорогой особняк, и только спустя двенадцать лет – основного голицынского дома. При этом архитектор все время пользуется квартирой в доме Прибылова, которую использует и как собственную мастерскую. В 1889 году голицынский дворец приобретает современную декоративную обработку фасада и общую надстройку четвертого этажа. Прибыловский дом начинают называть «профессорским», поскольку его выбирают для жизни профессора Московского университета и артисты императорской казенной сцены. Здесь живет на протяжении почти десяти лет Антонина Васильевна Нежданова, снимает квартиру главный режиссер Большого театра Василий Петрович Шкафер, перешедший на казенную сцену из Частной русской оперы С. И. Мамонтова. Это о нем Ф. И. Шаляпин отзывался как «об одном из артистов наиболее интеллигентных и понимавших важность задачи». Речь шла о постановке «Бориса Годунова», где Шкафер исполнял роль Шуйского. Василий Петрович был очень удачным партнером Шаляпина и по «Моцарту и Сальери», где пел партию Моцарта.
Переделки домовладения А. Н. Прибылова совпадают со значительными изменениями в характере заказов архитектора. В 1893 году он становится участковым архитектором, в 1897-м – членом Строительного совета управы. Среди многочисленных доходных домов, которые начинает проектировать А. Ф. Мейснер, особняком стояла перестройка им популярной московской церкви в Брюсовском переулке – Воскресения на Успенском Вражке (1897). За это время архитектор приобретает и собственный дом в Ремизовском переулке (№ 3).
У Прибылова же Мейснер жил во вспомогательном здании, выходившем на Калашный переулок. Его квартиру после Октябрьского переворота занял известный историк Москвы Петр Васильевич Сытин. В ней же кончила свои дни и его вдова.
После Октябрьского переворота в бывший прибыловский дом переезжает издательство Сабашниковых, занявшее одну из жилых квартир. Созданное в 1891 году двумя выходцами из купеческой сибирской семьи, братьями Михаилом и Василием, оно стало символом самого высокого научного и художественного содержания, безо всяких скидок на рыночный успех. По словам известного переводчика и критика А. М. Эфроса, «у нас есть какой-то молчаливый общий уговор относительно литературной табели о рангах. Есть степени и отличия. Среди них одна из самых высоких – издательская марка Сабашниковых. Когда у кого-нибудь на книге она появляется впервые, мы испытываем особое чувство. Мы говорим, что он получил академическое кресло, – в кругу „бессмертных“ этой своеобразной Сабашниковской академии».
К числу «сабашниковских бессмертных» относились академики К. А. Тимирязев, М. А. Мензбир, П. Б. Ганнушкин, Ф. Ф. Зелинский, А. Е. Ферсман, М. А. Цявловский и многие другие. Издательство стремилось к популяризации ценнейших произведений науки всех времен и народов. Здесь выходит серия «Памятники мировой литературы», первоначально носившая название «Вечные книги»: баллады-послания Овидия, комедии Аристофана, сочинения Лукиана, Фукидида, Саллюстия, исповедь и сонеты Петрарки, русские былины, произведения скандинавского и сербского эпоса.
Исключительной популярностью пользовалась серия «Страны, века и народы», предлагавшая, по словам издателя, «книги по географии, истории, культуре, искусству для чтения дома и в путешествии». В этой серии вышли «Византийские портреты» и «По Греции» Ш. Диля, «Во времена фараонов» А. Морэ, «Боги и люди» П. Сан-Виктора (в переводе Максимилиана Волошина). Целое поколение выросло на «Русских Пропилеях» – сборниках материалов по истории русской мысли и литературы, где были опубликованы письма М. Н. Волконской, воспоминания А. Б. Гольденвейзера, материалы из архива Н. П. Огарева, неизданные стихотворения А. С. Пушкина, Т. Г. Шевченко и т. д.
В доме на Никитском бульваре выходит последняя сабашниковская серия «Записи прошлого» (1926–1934), в которую вошли воспоминания и письма, дававшие «картину жизни и быта разных слоев русского народа в показаниях свидетелей и деятелей нашего прошлого». Это дневники и воспоминания В. Я. Брюсова, воспоминания А. П. Сусловой «Годы близости с Достоевским», «Дневники С. А. Толстой» и др. Треть изданий Сабашниковых вышла в 14 сериях. Всего же за 44 года деятельности было выпущено около полутора миллионов экземпляров 540 изданий.
Несмотря на все переделки, квартира, в которой размещалось издательство, сохранилась почти в ненарушенном виде. Она находится на втором этаже центрального подъезда и по-прежнему имеет выход во двор, где находились склады издательства.
В том же подъезде этажом выше находилась редакция журнала «Леф», иначе «Левого фронта искусства», ответственным редактором которого был Владимир Маяковский (1923–1925). После двухлетнего перерыва журнал начал снова выходить под названием «Новый Леф» (1927–1928). С момента своего возникновения «Леф» стал предметом ожесточенных гонений со стороны партийной идеологии. Согласно характеристике, которую дает первое издание Большой Советской Энциклопедии, «творческие установки Лефа связаны с футуризмом. Литературные теории Лефа в большинстве случаев являются антимарксистскими, смыкаясь со взглядами других антипартийных течений в литературе. Так, от формалистов Леф заимствовал идеалистическое понимание искусства как голой формы». Не менее категоричными были оценки и со стороны партийных органов, которые считали, что «Леф» проводит идеи и взгляды «контрреволюционного праволевацкого блока».
Уничтожение «Лефа» как самостоятельного творческого объединения непосредственно предшествовало гибели Маяковского при невыясненных до настоящего времени обстоятельствах. В тех же 1930-х годах голицынский дом надстраивается еще двумя этажами. В одну из первых бомбежек Москвы в июле 1941 года именно в центральный его подъезд попадает фугасная бомба, погибает несколько взрослых жильцов и школьников, дежуривших на крыше. Воронка достигла только третьего этажа. Сооружение казаковских времен оказалось настолько прочным, что старый дом тут же получает путевку на восстановление.
Сегодня мало кто знает, что в этот период ежедневных жестоких вражеских налетов фундаментальные здания сразу же начинали восстанавливаться. Так было, например, с доходным домом напротив старого здания Государственной Российской библиотеки, с домом № 13/3 по Ермолаевскому переулку, непосредственно напротив Патриарших прудов. Так стало и с былым голицынским дворцом. Ко времени победы под Москвой он был полностью восстановлен и… надстроен еще одним этажом, в котором поселились работники оборонных, не подлежавших эвакуации предприятий.
А в центральном подъезде, теперь уже на пятом этаже, с 60-х годов обосновывается в квартире известного живописца, профессора, лауреата многих международных премий и в том числе единственной в России Большой золотой медали «За творческие достижения и деятельность, имеющую международное значение», Элия Белютина «штаб-квартира» единственного в Советском Союзе массового художественного профессионального движения, противостоявшего догматизму коммунистической идеологии и принципам социалистического реализма, «Новая реальность». Здесь бывали руководители стран народной демократии, видевшие в «Новой реальности» залог раскрепощения идеологической жизни своих народов, от Владислава Гомулки и Зенона Клишки до Фиделя Кастро, итальянские, французские, польские, американские художники, а также Павел Кузнецов, Сарра Лебедева, архитектор Леонид Павлов, строитель Останкинской телебашни Никитин, искусствоведы М. В. Алпатов, В. Н. Лазарев, А. Г. Габричевский, А. А. Сидоров, актеры Е. Н. Гоголева, М. И. Царев и многие другие. Все это стало почвой для снимавшихся здесь же, отмеченных международными премиями фильмов «Элий Белютин и Абрамцевское братство» (режиссер А. С. Миронов – «Центрнаучфильм», 1992), «Пять моделей Элия Бе-лютина» (режиссер и сценарист Н. М. Бонди – «Лад», 1994), «В поисках новых галактик» (режиссер и сценарист А. Вердильоне, Ассоциация «Второе Возрождение», 1994 – I премия на вернисаже интеллектуальных фильмов, Лозанна), в настоящее время квартира готовится к музеефикации.
В отстроенном купцом А. Н. Прибыловым флигеле – особняке, получившем самостоятельный номер – 8а, в 1920 году открывается Дом печати, иначе Клуб московских журналистов. 7 мая 1921 года, в последний свой приезд в Москву, здесь выступает с чтением своих стихов Александр Блок. Аудитория остается равнодушной к поэту, и он, подавленный и уже тяжело больной, с трудом доходит до места следующего выступления – «Итальянского общества» на Поварской, где с невероятным успехом читает свои «Итальянские стихи». Созданное художниками, искусствоведами, литераторами, в том числе П. П. Муратовым, Б. К. Зайцевым, общество, носившее имя Данте Алигьери, относилось к Блоку восторженно. После вечера до дома № 51 на Арбате, где он остановился, за ним шла целая процессия провожающих с цветами в руках. «Как за гробом», – грустно и пророчески пошутил кто-то из близких. А. А. Блок больше Москвы не увидел.
В Доме печати выступают В. Маяковский и С. Есенин. Есенин читает здесь свой цикл «Персидские мотивы», а в сентябре 1925-го приходит на последний свой концерт, где звучат строки «Цветы мне говорят – прощай…» 23 декабря того же года он уехал из Москвы, полный самых недобрых предчувствий. Поэт понимал, что охота за ним началась. Ленинград спасения не принес: 28 декабря поэта не стало.
Но вернуться в Москву С. Есенину предстояло. Вечером 28 декабря в кинотеатре «Художественный» шел общественный просмотр кинофильма «Броненосец Потемкин». Сеанс прервали, чтобы сообщить залу трагическую весть. Позже гроб с телом поэта для прощания был установлен в Доме печати. Воспоминания очевидцев расходятся. Одни утверждают, что на фасаде здания был укреплен плакат со словами: «Умер великий русский поэт». Другие – что полотнище было растянуто на кованой ограде и несло надпись: «Здесь Москва прощается с Сергеем Есениным». Так или иначе, проститься с поэтом пришла вся Москва. На руках гроб с телом был вынесен на Никитский бульвар. Отсюда начался долгий путь к памятнику Пушкину, вокруг которого его трижды обнесли, прежде чем направиться на Ваганьковское кладбище. Как записал Юрий Олеша: «Мы знали, что мы делаем, мы хоронили величайшего поэта России».
В мае 1938 года Дом печати превратился в Дом журналиста, а с 1942 по 1948-й его занимал Краснопресненский райком партии, в мае 1948-го флигель голицынского дворца получил статус Центрального дома журналиста.
«Дом не был ни мрачным – из-за своих непонятно могучих стен, ни легкомысленным – из-за своей замысловатой лепнины и светлой окраски. Он был значительным – из-за того множества человеческих судеб, которые оказались связанными с ним. Утробно выли волнами налетавшие бомбардировщики. Призрачно метались где-то высоко бледные прожектора. Вместе со срезанными ветками падали дождем осколки зенитных снарядов – рядом на крыше била батарея. А дом Державина, Рылеева, Неждановой стоял. Я попробовал его рукой: он был теплый…» (Из записок поэта Николая Кромина, погибшего на фронте в 1943 году).