69

Празднование Дня святого Иоанна стало центральным событием юбилейного 1500 года. Погода была солнечной, небо ярким. Однако Жоан ощущал приближение бури. Вместе с матерью, сестрой, зятем и почти всеми работниками лавки он находился на площади, располагавшейся позади собора Святого Петра в Ватикане и вмещавшей десять тысяч человек. Сейчас она до отказа была забита людьми. На площади высились заграждения, выставленные в связи со зрелищем, которое Борджиа собирались предложить Риму. Жоан поискал взглядом свою супругу, находившуюся в ложе высшей ватиканской знати и, по его мнению, слишком далеко от него самого. Ее присутствие в том месте беспокоило Жоана.

В первом ряду ложи сидел Джоффре Борджиа, младший сын Папы, вместе со своей роскошной женой Санчей Арагонской, княгиней де Сквиллаче и своей сестрой Лукрецией Борджиа, рядом с которой находился ее новый муж, неаполитанец Альфонсо Арагонский, герцог де Бишелье, бывший, в свою очередь, братом Санчи. Альфонсо, высокий привлекательный девятнадцатилетний молодой человек, уже два года был женат на папской дочери, которая, будучи жертвой предыдущего неудачного брака, любила его до безумия. Между Лукрецией и Санчей сидела Анна Серра, единственным титулом которой, помимо звания вдовы никому не известного неаполитанского барона, был титул жены книготорговца, но чья тесная дружба с этими дамами поднимала ее до уровня одной из влиятельных дам двора.

Жоан наблюдал за ней с большого расстояния: она была прекрасна, элегантна и вся светилась. Люди говорили, что место, занимаемое Анной, делало огромную честь ее мужу, но он чувствовал, что ничем хорошим это не кончится. Подобные доверительные отношения с высшей аристократией вовлекали их самих в интриги и бушующие в этом кругу страсти, которыми был полон ватиканский двор, а Жоан слишком хорошо помнил жестокий опыт общения с покойным Хуаном Борджиа. Тем не менее его жена наслаждалась этой дружбой, а он уважал ее свободу и не препятствовал, несмотря на свое неудовольствие.

Анна, Лукреция и Санча были одеты в роскошные одежды в «испанском стиле», который Борджиа ввели в Риме. Их платья, привезенные из Валенсии, были сшиты из тонкого шелка черного и зеленого оттенков с широкими декольте, чем особо выделялось платье Санчи, с украшениями из чеканного золота и бусинок из цветного стекла. Эта мода была обязательной для изысканных дам, особенно на такого рода мероприятиях. Жоан подумал, что Анна просто блистательна, и ему радостно было видеть, как появлялись ямочки на ее щеках, когда она заразительно смеялась вместе со своими подругами.

Зазвучали фанфары и барабанная дробь, ворота на площади открылись, и под бурные аплодисменты и возгласы присутствующих, которые поднялись для приветствия, появился Цезарь Борджиа. Он ехал верхом на черной как смоль кобыле и был одет на мавританский манер, как испанский сарацин, – на нем была удобная длинная блуза из белого с красным бархата, расшитая золотом, тонкая накидка и шляпа такого же цвета, увенчанная плюмажем из белых перьев. С торжественным видом оглядев окружавшее его многолюдье, он поднял вверх пику, которую сжимал в правой руке. Народ вновь стал приветствовать его ликующими криками.

Перед ним стоял мощный бык коричневого окраса с огромными рогами, который, почувствовав его присутствие, громко сопел и задними ногами топтал землю, отбрасывая ее комки назад. Бык уже готов был с разбега налететь на него. Лошадь под Цезарем приплясывала, а он внимательно следил за быком. Это был пятый и последний из быков корриды того вечера, и только одна из кобыл Цезаря была поцарапана рогом третьего из них. Цезарь бросил быстрый взгляд на отца, который, считаясь главой празднества, восседал в церковной ложе в окружении своих кардиналов, одетых в пурпурные одежды. На понтифике была роскошная мантия, расшитая золотом и драгоценными камнями; голова его была увенчана тиарой – шапочкой в форме конуса с тремя коронами из золота и драгоценных камней, которые означали троевластие: папскую, епископскую и царскую власть.

Бык бросился на Цезаря Борджиа, но тот даже не пошевелился. Публика – в основном женская ее часть, увлеченная человеком, который считался самым видным мужчиной в Риме, – завизжала от избытка чувств. В последний момент кобыла отскочила в сторону, избежав прямого прыжка рогатого зверя, и стала элегантно передвигаться по площади, держась на небольшом расстоянии от преследовавшего ее животного. По мере того как кобыла удалялась от настигавшего ее быка, азарт и восторг присутствующих росли. Цезарь почти незаметно управлял своей кобылой, и казалось, что всадник ничего не делает, как вдруг он ударил пикой по рогам быка, не ранив его.

Александр VI восторженно зааплодировал, его кругленькие щечки надувались, а на пухлых губах появилась улыбка. Ему не нравилось, что его сын подвергал себя ненужному риску, но мужественное поведение и победный вид Цезаря вызывали гордость за него.

Бык замер в углу, уставившись на Цезаря, а тот, не обращая на него внимания, направился в противоположный конец и склонил свою пику перед ложей, где находилась светская знать. Он приблизился к своей невестке и бывшей любовнице Санче, которая благодарно улыбнулась ему, явно удивленная таким поступком. Но когда она уже собралась подняться, Цезарь медленно переместил кончик пики в направлении Анны, и неаполитанка закусила губу, обиженная. У Жоана, который не пропускал ни малейшей детали из того, что происходило в ложе, защемило сердце, когда папский сын остановил острие пики на его супруге, и он с волнением подумал, не собирается ли тот посвятить ей поверженного быка. Если бы так произошло, то это означало бы нечто ужасное: что между ними существовали определенные отношения или что Цезарь намекал на то, что заинтересован в них. Однако тот снова передвинул кончик пики и аккуратно положил его на сгиб локтя своей сестры Лукреции, которую нежно любил. Жоан, расслабившись, наблюдал за тем, каким взглядом папский знаменосец посмотрел на своего брата Джоффре, который улыбнулся ему, а потом на своего зятя Альфонсо, который выдержал его взгляд, демонстрируя твердость и агрессию. Они не нравились друг другу: молодой человек был слишком высокомерным, а его зять – слишком властолюбивым. Книготорговец подумал, что эти взгляды вполне могли заменить собой разряды молний приближающейся грозы.

Лукреция поднялась и, сделав реверанс, повязала свой платочек на древко рядом с металлическим наконечником оружия. Публика аплодировала рыцарскому поступку. Анна с удовольствием присоединилась к рукоплесканиям, одновременно выискивая взглядом своего супруга и семью, и, увидев, что Жоан наблюдает за ней, весело взмахнула веером, послав ему привет. Семья Серра располагалась позади Микеля Корельи, который присутствовал на выступлении своего господина, находясь в укрытии для тореро. Он держал в руках пику, накидку и шпагу, готовый в любой момент вступить в битву, если Цезарь окажется в опасности.

Папский сын поднял на дыбы свою кобылу и направил ее прямо на быка. Тот отреагировал на их приближение броском навстречу, и в какой-то момент показалось, что Цезарь вонзит копье прямо в лоб атакующему его животному. Публика затаила дыхание, потому что прекрасно знала, что в лобовом столкновении речь могла идти только о жизни или смерти. Бык был гораздо более мощным, чем лошадь, и если бы он настиг ее, то подбросил бы вверх вместе с всадником. Однако за мгновение до столкновения кобыла сделала неожиданное движение, отклонившись от траектории сближения с рогатой бестией. А сам бык, получив сильнейший удар пикой в бок, в ярости бросился в погоню за лошадью. Публика единодушно выдохнула. Этот стиль использования обманных движений был характерен для испанской легкой кавалерии, который христиане, в свою очередь, переняли у андалусских мусульман во время войн за завоевание Гранады.

После целого ряда удачных выпадов пикой, в результате которых кобыла Цезаря оказывалась настолько близко, что зрители взвизгивали время от времени, бык коричневого окраса оказался загнан в конец площади, где и находился, тяжело всхрапывая от усталости и истекая кровью. Цезарь приблизился к укрытию для тореро, где ждал Микель. За мгновение конюшие ослабили длинные стремена седла Цезаря и защитили нагрудником грудь лошади. Народ разразился овациями. Все знали, что наступал решающий момент битвы. Цезарь поиграл сбруей лошади, чтобы привлечь внимание быка, и, когда тот начал свой разбег, чтобы наброситься на него, взнуздал лошадь и схватил пику горизонтально, как сделал бы один всадник в бою с другим, с той лишь разницей, что Цезарь не был одет в доспехи: единственной его защитой был мавританский костюм. Он бросал вызов смерти.

На площади установилось гробовое молчание – люди снова затаили дыхание. Если папскому сыну не удастся вонзить пику в круп животного, то вероятность того, что он избежит удара рогом, была минимальной: в этом случае столкновение окажется фатальным для всадника и лошади. Цезарь прочно вставил ноги в стремена и, крепко ухватив пику, приготовился к столкновению. В следующее мгновение его пика с хрустом больше чем на пядь вонзилась в хребет быка, как раз в том месте, где он соединялся с костями передних ног. Прошло несколько секунд кажущегося оцепенения, и под натиском быка всадник и лошадь вынуждены были отступить, но в этот момент пика сломалась, и они отскочили вправо от быка, которому не удалось вонзить в них свои острые рога. Зрители бурно реагировали на происходящее. Цезарь отдалился от быка, но тут же направил свою кобылу в его сторону, чтобы снова вступить в схватку.

Бык, истекая кровью, стоял на том же самом месте. Тогда Цезарь спешился, передал поводья и пику одному из помощников, а другой принялся помогать ему освободиться от плаща. После этого Цезарь встал напротив быка – геральдического символа семьи Борджиа – и обнажил меч, лезвие которого блестело в лучах вечернего солнца. На стальном клинке было выгравировано: «Aut Caesar, aut nihil», что означало «Или Цезарь, или ничего». Эта фраза была девизом жизни папского сына. Он мечтал объединить Италию, низвергнуть мелких тиранов и коррумпированные республики и создать крепкую итальянскую нацию, которая изгнала бы французов, испанцев и немцев со своей территории, одновременно обеспечив ее защиту от турок. И он стал бы цезарем – императором, управляющим этими землями под протекцией Папы.

Держа меч в правой руке, а плащ в левой, Цезарь, гордо выпрямившись, храбро приближался к рогатому животному. Бык – весь в крови, смертельно раненный, но все еще очень опасный – ждал его на противоположном конце площади. Папский сын бросил молниеносный взгляд влево и увидел своего верного капитана Микеля Корелью, который с оружием в руке выглядывал из укрытия. Цезарь знал, что в случае необходимости Микель выскочит и встанет между ним и быком, чтобы своим телом защитить господина.

Бык двинулся с места всей своей огромной массой и неверным шагом направился в сторону человека.

– Цезарь или ничего. Слава или смерть, – прошептал папский сын эти слова, как молитву.

Не сходя с пути, он продолжал двигаться навстречу быку, держа перед собой яркий плащ, чтобы привлечь внимание животного. Многочисленные зрители со сжавшимся в комок сердцем, сдерживая дыхание, в полной тишине наблюдали за сценой. Бык уже был в прыжке, направленном на Цезаря, когда тот резко отклонился, взметнув плащ в воздух, и рогатый пролетел мимо него, не затронув. Площадь взвыла. Животное остановилось – за ним тянулась кровавая дорожка. Цезарь встал прямо перед ним на незначительном расстоянии, чтобы бык попробовал снова наброситься на него. Но этого не последовало, поскольку бык уже еле держался на ногах.

Тогда Борджиа отбросил плащ и, бешено вращая мечом над головой, стал приближаться к быку. Дойдя до места, где стояло животное, он быстро подошел еще на пару шагов, встал сбоку и, ухватив меч обеими руками, с огромной силой обрушил его на шею быка, голова которого отлетела в сторону, а тело еще несколько мгновений стояло на ногах, прежде чем свалилось на землю. Все присутствующие на площади в едином порыве поднялись, безумно крича: этот подвиг был из ряда вон выходящим. Не всякий хороший палач, орудуя остро заточенным топором, в состоянии одним ударом отсечь голову человеку. А шея быка в несколько раз толще человеческой. Подобный удар мог совершить только великолепный воин, привычный к сражениям на мечах. Все были потрясены тем, что этот мужчина, славящийся своей легкостью в танце, одновременно обладал недюжинной силой гиганта. Никто никогда ничего подобного не видел.

Папа, который все это время молился, поднялся и, воздев руки к небу, воскликнул:

– Хвала тебе, Господь! Хвала тебе, Бог мой! – И заплакал от избытка чувств.

Его сын, которому было всего двадцать пять лет, недавно завоевавший территории и крепости Форли, Фаэнца, Имола и Пизаро, помимо всего этого, являл собой образец беспримерной отваги и силы. И делал это перед лицом всех римских грандов, друзей, недругов и тысяч иностранцев, включая послов разных стран. Эта новость обойдет всю Европу, и слава клана Борджиа возрастет в несколько раз. Даже враги Цезаря восхищались им.

Цезарь, забыв о зрителях, приветствовавших его стоя, подобрал брошенный плащ и вытер им меч. Задумчиво прочитал выгравированную надпись.

– Что ж, сегодня это был Цезарь, – прошептал он одними губами.

После этого положил меч в ножны и, приветствуя собравшийся народ, направился к укрытию, где его поджидал Микель Корелья. Цезарь не собирался принимать участия в празднествах – ни этой ночью, ни во все последующие.

Со своей стороны, Жоан записал в дневнике: «Дай Бог, чтобы пролившаяся сегодня кровь быка стала последней, которая когда-либо будет пролита в Ватикане». Но ощущение надвигающейся грозы не уходило.

70

И гроза разразилась. Не та, которую ожидал Жоан, но она всколыхнула весь Рим пять дней спустя.

Тот день был праздничным. Церковь поминала мученичество своих покровителей – святого Петра и святого Павла. Кроме общего церковного праздника, семья Серра отмечала именины Педро Хуглара и Паоло Эрколе – римского бакалавра, который начал работать в лавке перед отъездом Никколо. Все обедали во внутреннем дворике, как и несколько дней назад в честь именин святого Иоанна, которые они отмечали с работниками и их семьями. Всего собралось около пятидесяти человек, поэтому застолье было шумным. Уже прошло больше двух лет со дня казни Савонаролы, место Джорджио в мастерских занимал Педро – после того как с блеском продемонстрировал свое мастерство переплетчика и печатника, а в книжной лавке заправлял Паоло. Находившиеся в изгнании флорентийцы вернулись на родину, и Жоан взял на работу испанцев, сицилийцев, неаполитанцев и множество римлян, преданных делу Папы. Дети Марии Андреу и Марти, которым было уже пятнадцать и тринадцать лет, стали подмастерьями и весело проводили время среди других подростков.

Обед проходил в непринужденной обстановке, все много смеялись, а во время десерта гости попросили Педро сыграть на гитаре. Сначала Педро аккомпанировал детям, а позже к ним присоединились и взрослые. У Педро был обширный репертуар песен на разных языках, и каждый из гостей с удовольствием слушал песни своей родины.

Жоан с удовольствием наблюдал за праздником; он положил руку на плечо Анне, которая тут же прижалась к нему, и оба посмотрели на детей: количество членов семьи увеличилось. Живой и веселый Томас, их маленький и такой долгожданный сын, которому уже было почти два года, радостно бегал, играя со своей двоюродной сестрой Исабель, первым общим ребенком Педро и Марии, всего на месяц моложе его. Эулалия была счастливой бабушкой, с умилением наблюдавшей за малышами и Рамоном, которому было уже четыре года и который тоже играл с другими детьми.

Мария поддерживала своего супруга, исполняя песни вместе с ним и прихлопывая руками, и Жоан, наклонившись к Анне, прошептал ей на ушко:

– Какая же они замечательная пара!

– Так же как и мы с вами! – смеясь, ответила она, а он посмотрел на нее полными счастья глазами.

После четырех яркое летнее небо вдруг потемнело и покрылось свинцово-серыми с синевой облаками. Они походили на неспокойное море с перекатывающимися по нему волнами. Подул очень сильный ветер, под резкими порывами которого стали раскачиваться росшие во дворе деревья.

– Все в дом! – крикнула Эулалия.

Они быстро собрали со столов посуду, а мебель перенесли в крытую галерею. Им едва хватило времени сделать это до начала грозы. Огромные капли дождя почти сразу же превратились в град. Градины размером с фасолину бешено стучали по полу и крышам; молнии освещали почти ночную темноту, а раскаты грома гремели один за другим. Это была гроза невиданной мощности, природный катаклизм, который поражает и пугает человека, навевая роковые предчувствия и мысли о Божьей каре. Почти все спрятались в доме, а Жоан, наблюдавший за этим явлением из галереи, вознес благодарность за то, что находится в этот момент на твердой земле, а не на галере.

Гроза продолжалась довольно долго, казалось, что небеса сейчас обрушатся на землю, но все закончилось так же неожиданно, как и началось, и снова яркое солнце озарило улицы Рима, полные бегущих по ним ручейков.

Но вскоре семья Серра испытала самый настоящий ужас.

– Папа умер! – кричали ребятишки на улице. – Папа умер!

– В него ударила молния! – голосила одна из женщин, которая вместе с прочими радовалась этому событию. – Его убила посланная Господом молния, и именно в день именин покровителя Церкви!

– Божья кара за его пороки! – вторила ей другая. – Дьявол уже забрал его душу в ад!

Жоан и Анна потрясенно переглянулись: они знали, что все это означало для них.

– Надо подготовиться к обороне, – сказал Жоан Педро и Паоло, которые изумленно наблюдали за царившей на улице неразберихой, и добавил: – Праздник закончился. Надо брать в руки оружие.

– Я стоял рядом с неаполитанским послом, ожидая, когда Папа примет нас, как вдруг мощный удар потряс все здание, а дверь, ведущая в помещение для приемов – зал Понтификов, где находился Папа, приоткрылась, – рассказывал Иннико д’Авалос, который тем вечером ужинал с семьей Серра. – Я бросился внутрь, вслед за мной вбежали гвардейцы, и мы все увидели огромное пыльное облако, медленно оседавшее под порывами ветра. Дождь лил через крышу, которая… исчезла. На месте, где до этого находился Папа, лежала куча обломков, а рядом с ней – двое мертвых слуг.

1500 год был особым, «священным» годом, и все посетители собора Святого Петра в Ватикане, купив индульгенцию, приобщались к великому событию: им отпускались все грехи. Предполагалось, что более двухсот тысяч паломников посетят Рим – эта цифра в пять раз превышала все население города, и Борджиа считали такое беспрецедентное количество гостей свидетельством славы и международного признания, достигнутого за время папства Александра VI.

Неаполитанцы были одной из самых многочисленных групп в этом море паломников, прибывших со всех концов Европы с намерением получить отпущение грехов. Они выделялись своей южной экспрессивностью и песнопениями, которые не прекращались, пока они следовали процессией по улицам с образами своих святых. Эти образы паломники привезли из Неаполя, утверждая, что они по своей чудотворной силе более действенные, чем римские. Губернатор острова Искья прибыл в Рим во главе многочисленной группы соотечественников, и семья Серра, узнав о приезде Иннико, пригласила его на ужин именно в этот день.

– Похоже, что, когда Александр VI занял свое место на позолоченном троне, на три ступени возвышающемся над полом, неистовый порыв ветра раскрыл окна и сорвал гардины. А громадный деревянный балдахин, украшенный золотом и серебром и убранный шелком, который висел над троном, опасно закачался, – рассказывал маркиз Жоану и Анне, которые в смятении слушали его. – Снаружи дождь лил как из ведра и было так темно, что, казалось, наступила ночь. Ночь, освещаемая сполохами молний и сопровождающаяся грохотом грома, который почти ни на мгновение не прекращался. Епископ Капуанский и слуги бросились закрывать окна, и, когда спокойствие вернулось в зал, Папа дал знак епископу, чтобы он впустил нас. В этот момент новый порыв ветра раскрыл настежь окна, свалив на пол слуг, пытавшихся их закрыть; тут же послышался страшный удар, и верхний этаж обрушился на понтифика. Думаю, что он не успел даже помолиться.

Вместе со стражниками мы бросились разгребать доски, камни и строительный мусор. И под огромным количеством обломков обнаружили тело Папы: похоже, что шелковые ткани и дерево балдахина смягчили удары. Он потерял сознание, его лицо было в крови, а на голове зияла рана. Но Папа был жив! И это казалось невероятным!

– Чудо! – воскликнула Анна.

– Ну да, отказавшись от мысли о Божьей каре, о которой все подумали, решив, что он мертв, – ответил Иннико, улыбаясь, – мы сразу же посчитали это чудом, когда обнаружили, что понтифик жив. А сейчас все твердят, что это было предупреждение Господне.

– Святой отец переживал смерть Хуана Борджиа, считая ее знаком Провидения, – пробормотал Жоан.

– О котором благополучно забыл, – уточнила Анна.

– Я не счел бы удивительным, если бы это было предупреждение, у меня нехорошее предчувствие. – Неожиданно тон маркиза приобрел оттенок конфиденциальности и таинственности.

Жоан судорожно сглотнул – у него тоже было предчувствие чего-то нехорошего. Анна смеялась, когда он говорил ей, что предчувствует опасность, и просил жену отдалиться от ее подруг Санчи и Лукреции. В эти моменты она спрашивала, не передали ли ему флорентийские монахи дар предвидения. Но книжная лавка была центром, где встречались разные политические группировки, люди обменивались новостями, имели место конфиденциальные разговоры, которые на самом деле были не настолько конфиденциальными, как думали сами их участники. Паоло, даже не будучи таким проворным, как Никколо, прекрасно знал, каким образом добыть информацию, которую впоследствии передавал Жоану. Со своей стороны, Иннико д’Авалос также обладал исключительной информацией о совершавшихся событиях даже раньше, чем они, собственно, и свершались, – не только в силу своего привилегированного положения в политических кругах Неаполя, но и по причине оказываемой им поддержки деятелям культуры и широкому кругу друзей, среди которых находились Жоан и Анна.

– Что вас беспокоит? – спросил Жоан, чтобы убедиться в том, что их опасения совпадают.

– Как я понимаю, у вас очень близкие отношения с племянниками моего короля – Санчей и Альфонсо Арагонскими.

– Да, это верно, – подтвердила Анна. – Лукреция Борджиа и Санча – мои подруги, а Альфонсо является частым гостем в книжной лавке.

– Боюсь, что скоро его убьют, – сообщил Иннико. – Я имел честь быть одним из его наставников, и он значительное время проводил на моем острове. Этому молодому человеку только девятнадцать лет, но он прекрасно обучен управляться с оружием, а рассказы о рыцарских подвигах настолько нравятся ему, что желание превратиться в безукоризненного рыцаря стало одним из главных в его жизни. Думаю, что все это не идет Альфонсо на пользу, и волнуюсь за его будущее, ибо неизвестно, что уготовано ему в полном интриг ватиканском дворе.

– Не тревожьтесь, – Анна улыбкой старалась успокоить его, – Альфонсо сделал счастливой Лукрецию – никогда раньше она такой не была. И все говорят о том, насколько счастлив Папа, играя с внуком, и как он внимателен к Альфонсо. И Папа, и Цезарь обожают Лукрецию и знают, что она без памяти любит герцога Бишелье. Ничего плохого с Альфонсо Арагонским не случится.

– Я совсем другого мнения, – сказал Жоан. – Думаю, что ему грозит опасность. Поскольку он ведет себя вызывающе с Цезарем, а также превратился в помеху для политиков Франции и Ватикана.

– Он под защитой Папы, – стояла на своем Анна.

– Возможно, но его положение очень уязвимо, – объяснил ей Иннико. – Стратегия Папы заключается в том, чтобы связать узами брака своих младших детей с самыми влиятельными и знатными неаполитанскими семьями, а Цезаря – с Шарлоттой, первенцем неаполитанского короля, сделав таким образом своего сына наследником неаполитанского трона. Неаполь и папский престол, совместно подчинив себе непокорную знать, завладели бы половиной полуострова и одновременно располагали бы необходимой военной силой, чтобы завоевать оставшуюся часть Италии. Но, как вы знаете, Шарлотта категорически отказалась выходить замуж за Цезаря, и злые языки поговаривают, будто король Неаполя заявил, что не отдаст свое первородное дитя за сына священника. Так это или нет, но подобные слухи оскорбляют как Папу, так и Цезаря.

– Кроме того, получив отказ, Цезарь женился на французской принцессе и сейчас является союзником Франции, – продолжил Жоан. – Альфонсо уже не нужен клану Борджиа и сильно мешает им. Он превратился во врага, внедренного в Ватикан.

– Боюсь, что время, отпущенное арагонской династии Неаполя, заканчивается, – заявил маркиз торжественно.

Фраза вызвала озноб у Жоана. Это были те же слова, которые д’Авалос произнес, предрекая конец Савонаролы.

– Почему? – спросил книготорговец.

– Потому что ходят слухи, что Испания и Франция тайно договариваются о разделе королевства, – сказал Иннико, понизив голос. – И если это произойдет, Папа уже не станет защищать Неаполь, как во время прошлого французского нашествия. Как раз наоборот, Цезарь окажет помощь французам.

– Вы ошибаетесь, недооценивая угрозу, Анна, – сказал Жоан, глядя на жену. – Положение Альфонсо Арагонского незавидно. Также в опасности его сестра Санча. И может быть, это коснется и вас, если вы по-прежнему будете поддерживать с ними слишком близкие отношения.

71

В ту среду утро выдалось очень жарким. Было очевидно, что наступает один из тех липких летних дней, когда над Тибром поднимаются миазмы и разносятся по всему Риму. Город по-прежнему был переполнен пилигримами, количество которых превышало количество спальных мест не только на постоялых дворах, но и в монастырях, больницах и даже в частных домах, которые были согласны принять их на постой. Теплое время года позволяло паломникам спать прямо на улицах, поэтому скопление огромного количества народа на небольшой площади и их испражнения были причиной зловония и создавали проблемы для здоровья. Все боялись чумы.

Микель Корелья появился в лавке, когда еще не наступила дикая дневная жара.

– Как идет борьба с бандитизмом? – спросил его Жоан.

– Это просто ужас. Похоже, что проходимцы из всей Европы собрались в Риме, чтобы Папа отпустил им грехи. А прежде чем получить индульгенцию, они решают обеспечить себе безбедное существование на целый год вперед и таким образом воздерживаться от греха в течение какого-то времени. Как будто нам своих воров в этом городе не хватает.

– Паломники представляют собой легкую жертву.

– И паломники, и те, кто ими не является, – ответил Микель раздраженно. – Прошлой ночью напали на посла Франции и тяжело ранили двух его спутников на территории клана Колонна. Насколько ты можешь себе представить, это последнее, чего бы хотел Цезарь. Каких только мошенников не встретишь! На днях мы арестовали врача госпиталя на Летране, который травил больных, чтобы завладеть их имуществом.

– Вид на входные ворота в Ватикан, расположенные за зубцами стены замка Сант-Анджело, на которых висят тела повешенных, вызывает дрожь, – сказал Жоан. – Это абсолютно ужасающее зрелище.

– Это предупреждение, которое мало помогает, – объяснил дон Микелетто. – И поверь мне, все те, что висят там, – это свежак, они не более нескольких часов как мертвы. При такой жаре трупы тут же разлагаются. Каждый день мы ловим как минимум двадцать прохиндеев. Самое обидное, что многие из них не были преступниками у себя на родине, а всего лишь несчастными верующими, которым вдруг взбрело в голову стать паломниками и которые добрались до Рима, веря в божественное Провидение. Большая часть тех, кто не погибает по пути, оказывается в Риме без гроша; они голодают и в конце концов начинают воровать.

– Вам, наверное, не хватает судей?

– Судей? – ухмыльнулся валенсиец. – Для чего мне судьи?

Жоан удивленно смотрел на своего друга.

– Преступников слишком много, а судьи существуют для того, чтобы вести процесс над богатыми. Эти же – голытьба. Я приказываю их немедленно вешать, – ответил Корелья.

– Немедленно? Без суда?

– Я предоставляю им священника, который исповедует их и отпускает грехи. И пусть Бог будет им судьей. – Видя, что книготорговец не согласился с его доводами, Микель добавил: – Да, я все понимаю. Это неблагодарная работа, но кто-то же должен ее делать.

Анна с неодобрением смотрела на валенсийца. Она услышала несколько фраз из разговора, и эти фразы еще больше упрочили мнение, которое давным‑давно сложилось у нее о доне Микелетто. Женщина всегда старалась избегать его и односложно отвечала на приветствия, когда не оставалось другого выхода. Она все еще не до конца преодолела эмоциональные последствия насилия, совершенного над ней три года назад, и считала дона Микелетто в значительной степени виновным в том, что с ней произошло. Он мог не допустить этого, но ничего не сделал и, возможно, даже подстрекал герцога, чтобы потом превратить Жоана в свое орудие, в наемного убийцу, который расправился с Хуаном Борджиа, дабы его брат Цезарь смог взять власть в свои руки. Анна не могла понять, почему ее муж продолжает считать капитана Корелью своим другом, несмотря на все это, а также на то, как тот использовал его, чтобы покончить с Савонаролой. Она любила Жоана и ценила его положительные качества, но в некоторых случаях, как, например, сейчас, он вел себя с детской наивностью, граничащей с глупостью.

Была почти полночь, когда Альфонсо Арагонский, отужинав с Папой, покинул Ватикан и направился в свой дворец в Санта Мария ин Портико, где его ожидала Лукреция. Легкая дымка накрыла город, но, несмотря на это, римское небо было покрыто звездами.

– Наконец-то стало чуть прохладнее, – сказал Альфонсо неаполитанскому придворному, сопровождавшему его вместе со слугой.

– Однако воздух все еще тяжелый, – ответил дворянин.

Паломники и нищие спали где придется – на площади Святого Петра, на ступеньках лестницы, и молодые люди, проходя мимо них, осторожно продвигались вперед, чтобы ни на кого не наступить.

– Они везде, – сказал Альфонсо. – Я восхищаюсь тем, насколько эти несчастные верят в Божий промысел. Далеко не все из тех, кто покинул свои дома, добрались до Рима, и немногие из тех, кто смог это сделать, вернутся домой.

– Тем не менее те, кому это удастся, освободятся здесь от своих грехов, – ответил с иронией его спутник.

– Да поможет им Бог, – заключил герцог.

По мере своего продвижения они слышали храп, бормотание во сне, а вдали – неясные обрывки разговора ватиканских гвардейцев. От распростертых на земле тел распространялся тошнотворный запах.

Они уже почти дошли до церкви Благословений, когда вдруг несколько человек, лежавших на земле, зашевелились и в их руках при слабом свете звезд блеснули кинжалы. Они оттеснили слугу и придворного и набросились на герцога.

– Измена! – крикнул Альфонсо.

Ему удалось вытащить меч и кинжал из ножен, и он стал защищаться. Его спутники старались помочь. Море тел, покрывавших площадь, всколыхнулось, как при буре: одни хотели бежать, другие, находившиеся дальше, приподнимались, чтобы понаблюдать за боем на ножах, а значительное количество присоединилось к атаковавшим. Их число увеличивалось, они появлялись отовсюду, и неаполитанцам ничего не оставалось, как отчаянно сопротивляться. Герцог сражался отважно, отвечая ударом на удар, и звук скрежета стали вместе с криками разнесся по Ватикану. Убийц было слишком много, и им удалось нанести герцогу многочисленные раны: сначала его ударили по голове, потом пронзили клинком ногу и изрезали ножами плечи. Юноша на удивление упорно защищался, но в конце концов потерял равновесие, и наемники набросились на него. Крики неаполитанцев и образовавшаяся толпа привлекли внимание солдат стражи у папского дворца, которые мгновенно кинулись им на помощь. Они оказались на месте как раз в тот момент, когда наемные убийцы готовились прикончить юношу, чтобы затем оттащить его тело к Тибру и сбросить в воду.

Нападавшие, уверенные в гибели арагонца, не оказали сопротивления солдатам и сбежали, воспользовавшись лестницами, заранее приставленными к стенам Ватикана. Вскоре с другой стороны стены послышался звук лошадиных копыт. Свидетели уверяли, что нападавших было более сорока, что их действия были слаженными и что они не бросили ни одного из своих на поле боя.

Весь Ватикан был поднят на ноги. Гвардейцы доставили Альфонсо во внутренние покои дворца, и Папа, который уже находился в постели, бегом бросился навстречу своему зятю. Молодой человек был при смерти, но в нем еще теплилась жизнь. Убедившись, что нет никакой возможности доставить его во дворец Санта Мария ин Портико, понтифик приказал разместить Альфонсо в так называемой новой башне сада Святого Петра, которая располагалась прямо над его собственными покоями. Были усилены дозоры у всех входов во дворец, и новость, несмотря на поздний час, уже распространилась по Риму. К герцогу была приставлена охрана из пятнадцати человек, а также вызваны лучшие врачи и хирурги. Лукреция и Санча в полном отчаянии, безудержно рыдая, прибежали, как только их известили о случившемся. Дочь Папы чувствовала, как от жуткой боли сжимается сердце: она страстно любила своего супруга.

Альфонсо Арагонский умирал. Медики сказали, что у него раздроблен череп, и старались остановить кровотечение из многочисленных ран. Юноша истекал кровью. Его одежда превратилась в лохмотья, на всем его теле были глубокие раны – на груди, на бедре и на правой руке.

Кардинал соборовал его. Несмотря на огромную потерю крови, арагонец был в сознании и сохранял спокойствие. В присутствии Папы, своих неаполитанских родственников, которые сразу же прибыли, узнав о трагедии, и многочисленных служителей Церкви он в подробностях рассказал о нападении, обвинив в этом Цезаря Борджиа. Услышав эти слова, Лукреция потеряла сознание и рухнула на пол. Папа, потрясенный и отчаявшийся, бросился на помощь своей дочери и стал шептать молитву.

72

Город проснулся в полном смятении. Вспоминали о смерти Хуана Борджиа, говорили, что заказчик – один и тот же человек. Все враги Папы указывали на его сына Цезаря.

Король Неаполя, извещенный своим послом, отправил собственного врача, который тут же взял под свой контроль лечение, питание и лекарства для юноши. Ходили слухи о том, что тот, кто хотел покончить с арагонцем, попытается завершить свое черное дело, и Лукреция и Санча по очереди дежурили у постели раненого, чтобы защитить его. Они боялись, что его могут отравить, и сами готовили для него в маленьком чугунке, который принесли с собой.

Цезарь, не обращая внимания на распространявшиеся обвинительные слухи, спокойно прохаживался под окнами Альфонсо, когда шел на встречу с отцом или возвращался после нее, и однажды, как только медики это разрешили, навестил зятя, как будто бы и не было никаких подозрений. Увидев брата, Лукреция схватила его за камзол и, невзирая на то что значительно уступала ему в силе и росте, с ненавистью накинулась на него. Затащив Цезаря в укромный угол, она спросила:

– Это ты пытался убить его?

Цезарь рассмеялся неприятным смехом.

– Да за кого ты меня принимаешь? Конечно, это не я! Если бы я захотел убить его, он бы давно был уже мертв.

Когда Микель Корелья появился в книжной лавке, Жоан завел разговор на эту тему и получил похожий ответ.

– Да за кого ты, черт возьми, меня принимаешь? – Валенсиец казался оскорбленным. – Посмотри на меня: мы ведь знакомы давным‑давно. Неужели ты думаешь, что мне нужно сорок человек, чтобы оставить полумертвым молодого человека, которого сопровождали два идиота? Сорок человек! Это надо же такое придумать… Наверняка их было не больше полудюжины. Да нас двоих с тобой вполне хватило бы, чтобы отправить этих неаполитанских шарлатанов удобрять собой почву.

Жоан отрицательно покачал головой: он не думал, что его другу понадобится чья-то помощь, чтобы справиться с тремя мужчинами.

– Кто же это мог быть?

– Понятия не имею, – спокойно ответил валенсиец. – Многие могли это сделать. Как французы, которые готовят нападение на Неаполь и не хотят, чтобы арагонец оказывал влияние на Папу, так и Орсини. Это могли быть даже обычные воры. Но не мы.

– Но весь Рим говорит обратное, – настаивал Жоан. – Люди думают, что вы хотите сделать Лукрецию вдовой, чтобы выдать ее замуж с целью заключения более выгодного союза.

– Да, так говорят. И первый, кто болтает на сей счет, – это неаполитанский молокосос, который разлегся там во дворце у Папы. – Микель возмущенно продолжил: – Так вот, пусть поостережется, иначе мы с успехом сумеем закончить то, что начали другие.

– Альфонсо Арагонскому уже не грозит опасность смерти, – сказала Анна Жоану на следующий день. – Мне бы очень хотелось, чтобы вы пошли вместе со мной навестить его.

– Вы и так туда уже достаточно часто ходите, – ответил он. – Слишком часто. И не прислушиваетесь к моему мнению. Так что вы в полной мере представляете и меня.

– Лукреция, Санча и их мужья – частые гости в книжной лавке, а не только мои друзья, настаивала Анна. – Я прошу вас сопроводить меня хотя бы один раз. Думаю, вы обязательно должны нанести этот визит вежливости.

В конце концов Жоан согласился пойти вместе с супругой в новую башню в саду Святого Петра, чтобы узнать о здоровье молодого Альфонсо. Небольшая группа неаполитанских придворных несла вахту у дверей, ведущих в комнаты герцога, а Лукреция и Санча, не ослаблявшие бдительности, очень обрадовались, увидев их.

– Он быстро поправляется, – грустно сказала Лукреция. – Он с нетерпением ожидает возможности покинуть Рим и отправиться в наши земли Бишелье в Неаполе. Надеюсь, что мой отец позволит мне уехать вместе с ним. Я не выдержу новой разлуки. Ведь я безумно люблю его.

– Да, будет лучше, если Альфонсо уедет отсюда как можно скорее, – добавила Санча. – Нет никакой возможности успокоить его. Ему не терпится схватиться за оружие, и я боюсь, что он совершит какую-нибудь глупость.

Когда они зашли в покои, чтобы поприветствовать герцога, то увидели, что он очень бледен и лежит на кровати, весь обмотанный бинтами. Было жарко, и окна комнаты оставались открытыми.

– Это был Цезарь Борджиа, которого сейчас зовут герцогом де Валентинуа из‑за союза с Францией, – сразу заговорил Альфонсо, не дав супругам Серра даже слова сказать. – Но клянусь, ему это так просто не сойдет с рук.

– Вы видели его среди нападавших? – спросил Жоан. – Смогли бы вы узнать кого-то из них?

– Нет. Но я прекрасно знаю, что глубоко ему антипатичен. Одного его взгляда на меня достаточно, чтобы убедиться в этом.

– Мне кажется, что Цезарь смотрит таким взглядом на огромное количество людей, – попытался смягчить ситуацию Жоан, видя, что Альфонсо явно сгущает краски. – И я думаю, было бы лучше, если бы вы рассмотрели другие версии. Вы прекрасно знаете, что политика – это очень сложное дело, и я уверен, что у вас есть враги, о которых вы даже не подозреваете.

Герцог смотрел на Жоана, не скрывая разочарования.

– Вы так говорите, потому что принадлежите к клану каталонцев.

Жоан больше не навещал Альфонсо Арагонского: небольшая группа окружавших герцога людей имела свои твердые убеждения относительно происшедшего, и он чувствовал, что его принимали без особого желания. В свою очередь Анна продолжала ходить туда каждое утро и каждый вечер, чтобы повидаться со своими подругами, которые не покидали Ватикан, охраняя выздоравливающего. Однажды вечером Анна вернулась в лавку бледная и бросилась искать мужа.

– Вы в курсе того, что произошло сегодня в саду Ватикана?

– Нет.

– Альфонсо Арагонский выстрелил через свое окно из арбалета в Цезаря, который прогуливался по саду, беседуя с группой дворян!

– Он его ранил?

– Нет. Не знаю, произошло ли это потому, что он плохо прицелился, или потому, что лишь хотел послать предупреждение своему шурину.

– Какая дурацкая выходка! – воскликнул Жоан. – Неужели он думает, что испугает Цезаря подобным образом? Он должен понимать, что арбалет не игрушка и что Цезарь не воспримет все это как игру.

18 августа, уже под вечер, когда Анна прощалась со своими подругами, снаружи послышались крики. Выйдя из комнаты, женщины увидели группу людей во главе с доном Микелетто: они только что вошли, силой разоружив охрану из пятнадцати солдат, которые несли перед Папой ответственность за жизнь герцога. Вооруженная группа вторглась в комнату выздоравливающего, вокруг постели которого находились неаполитанцы, а среди них врач и один из дядьев герцога. Лукреция и Санча, увидев Микеля Корелью, побледнели. Санча схватила Анну за руку и задрожала как осиновый лист. Лукреция, наоборот, шагнула вперед и преградила путь валенсийцу.

– Что вам здесь нужно? – спросила она властно и надменно. – Вы не имеете ни малейшего права заходить сюда с вооруженными людьми. Покиньте нас немедленно!

Взгляд Анны, которая стояла рядом с Санчей за спиной у дочери Папы, на мгновение встретился со взглядом Микеля, но оба сделали вид, будто не знают друг друга. Анна, наблюдая эту сцену, понимала, что все происходящее очень серьезно, и чувствовала, как сильно бьется сердце от обуявшего ее страха. В то же время, став свидетельницей столь наглого вторжения, она едва ли могла поверить своим глазам.

– У меня приказ задержать этих господ по обвинению в заговоре против Борджиа вместе с семьей Орсини.

Жена книготорговца посмотрела на Альфонсо Арагонского. Молодой человек, скривив лицо в болезненной гримасе, пошевелился и попытался встать с постели. Солдаты арестовали окружавших его неаполитанцев, а Микель, отстранив дочь Папы, толчком вернул его обратно в постель.

– Не смейте трогать моего супруга! – закричала Лукреция. – Он находится под защитой и под крышей моего отца – Папы Александра VI, и никто – ни вы, ни кто-либо другой – не имеет права даже касаться его! Под страхом смерти! Я поговорю со своим отцом, и он даст вам точные указания. Никто не смеет ставить себя выше понтифика! Вы рискуете своей жизнью!

Анна заметила, что Микель колеблется. Слова Лукреции прозвучали сурово и властно, а ее угроза произвела впечатление на валенсийца.

– Как вам будет угодно, госпожа, – после довольно продолжительной паузы произнес дон Микелетто, уступая. На этот раз тон его был учтивым. – Я арестовываю этих господ и откладываю дальнейшее исполнение своей миссии до того, как вы поговорите с вашим отцом – Его Святейшеством.

Лукреция облегченно улыбнулась Санче, и обе бросились этажом ниже – туда, где располагались покои Александра VI. Анна осталась в комнате, не зная, что ей делать, и наблюдая за тем, как солдаты, сломив сопротивление, уводят неаполитанских аристократов, толкая их в спину. Ее взгляд снова встретился со взглядом валенсийца, который, не поздоровавшись с ней и не сказав ни слова, взял ее за руку, вывел из комнаты, закрыл за ней дверь, а сам остался внутри.

Солдаты вели своих пленников вниз по лестнице, и Анна растерянно уставилась на дверь, за которой остались герцог Альфонсо и капитан ватиканской гвардии. Она боялась худшего. Три года назад дон Микелетто содействовал герцогу Хуану Борджиа в насилии над ней, а сейчас явно собирался совершить гнуснейшее из преступлений против раненого юноши. Верхом цинизма была его ложь Санче и Лукреции, когда он сделал вид, будто подчиняется им. Он сказал, что будет ждать указаний Папы, чтобы избавиться от женщин и таким образом без лишних препятствий убить герцога. Ярость оказалась сильнее страха, и она, глубоко вдохнув, толкнула дверь, которая не была заперта на ключ. Дверь распахнулась с легким скрипом, и Анна вошла в комнату.

В этот момент дон Микелетто приближался к Альфонсо Арагонскому, которому удалось встать и который угрожающе держал в руках кинжал.

– Не подходите, – сказал раненый.

Валенсиец остановился и, глядя на него в течение нескольких секунд, неожиданно набросился на юношу. Молодой человек попытался ударить его кинжалом, но его противник был, без сомнения, готов к этому, а потому с легкостью ускользнул от удара и, не давая ему возможности повторить выпад, с огромной силой ударил кулаком в лицо. Что-то хрустнуло, и Альфонсо Арагонский беззвучно упал на постель, выпустив кинжал из раскинутых рук. Не теряя ни секунды, дон Микелетто уселся на него сверху и начал душить подушкой. Юноша отчаянно сопротивлялся, но ватиканский капитан изо всех сил давил на подушку.

Анна мгновение колебалась, а потом, не обращая внимания на силищу этого убийцы, бросилась на него. Она не могла оставаться безмолвным свидетелем гибели молодого дворянина – любимого супруга и брата своих подруг, который был бессилен перед этим подлецом. Она должна была хоть что-то сделать, чтобы помочь ему! Через несколько минут они появятся с приказом от Папы и не позволят свершиться преступлению. Анна вспомнила, как ее золовка Мария спасла однажды ее самую, вонзив ногти в глаза мужчины, который напал на нее, и, приблизившись со спины дона Микелетто, попробовала сделать то же самое. Но смогла лишь коснуться его век. Валенсиец был начеку, и, как только она прикоснулась к нему, он, не выпуская из рук подушку, которой душил Альфонсо, ударил ее локтем и попал в грудь, сбив с ног и повалив на пол.

Жена книготорговца пришла в себя от боли и попыталась дотянуться до кинжала, выпавшего из рук Альфонсо Арагонского, но Микель Корелья, не выпускавший ее из виду, впервые оставил свою жертву, чтобы изо всех сил ударить Анну ногой в живот, после чего она упала на спину. Снова боль. Она видела, как он приближается, и попыталась защититься, но капитан схватил ее за лиф платья и с рычанием заставил подняться. Анна почувствовала, как его кулак врезался ей в лицо, и отлетела, ударившись о стену. Мир перестал существовать для нее на несколько мгновений. Когда она смогла приоткрыть глаза, то увидела, как дон Микелетто встает с постели. Неподвижное тело Альфонсо Арагонского, герцога де Бишелье и зятя Папы, лежало на постели. У Анны не оставалось ни малейшего сомнения, что он был мертв. Также у нее не было сомнений и в том, что сейчас наступит ее черед: дон Микелетто медленно приближался к ней с тонкой веревкой в руках. На мгновение она пожалела о своем безумном поступке, но уже ничего нельзя было исправить. Веревка сдавливала ее шею. Без сил, не в состоянии оказать сопротивление, Анна закрыла глаза. Образы дорогих ей людей ожили в ее сознании, и она попробовала помолиться.

73

Полные одновременно дурных предчувствий и надежды, Лукреция Борджиа и Санча скатились по лестницам в папские покои. Святой отец защитит молодого Альфонсо и спасет ему жизнь! Они поговорили с дворецким Его Святейшества, и тот, проконсультировавшись с понтификом, открыл перед ними дверь. Молодые женщины бросились к ногам Александра VI, сбивчиво рассказали о том, что происходит, и стали умолять о милосердии к Альфонсо Арагонскому.

– Передайте Микелотту, что герцог де Бишелье не только мой зять, но и одновременно является моим гостем и находится под моим покровительством, – решительно произнес Папа, выслушав рассказ. – Я приказываю ему не причинять вреда герцогу, независимо от того, какие указания он получил. И если у него останутся сомнения, пусть спустится сюда поговорить со мной.

– Спасибо! – ответили они с переполнявшей их радостью и бегом поднялись этажом выше.

Лукреция и Санча увидели дона Микелетто на страже у дверей вместе с четырьмя солдатами своего отряда.

– Мой отец приказывает вам, чтобы вы… – закричала дочь Папы. И умолкла на полуслове, потому что Микель Корелья, стоявший со скрещенными на груди руками, отрицательно качал своей бычьей головой, пронизывая ее взглядом холодных карих глаз.

– В чем дело?

– У меня плохие новости. Я на минутку зашел в комнату, чтобы поздороваться с герцогом, но он сильно занервничал, попытался сбежать, упал с постели и умер. Это был несчастный случай.

– Что?! – вскричала впавшая в шок Лукреция, уставившись на дона Корелью округлившимися от ужаса глазами.

– Убийца! – вырвался отчаянный крик из груди Санчи Арагонской.

Княгиня бросилась к дону Микелетто, чтобы вонзить свои ухоженные ногти ему в лицо. Но он отбросил Санчу одной рукой и дал знак солдатам схватить ее. Санча, визжа изо всех сил, брыкалась в попытке освободиться от сдерживавших ее мужчин.

– Я хочу видеть его! – крикнула Лукреция, бросаясь к закрытой двери.

Дон Микелетто остановил ее, не позволив войти.

– Это невозможно.

– Что значит невозможно? Убийца!

Солдаты схватили ее, а она плюнула в сторону валенсийца, попав прямо в лицо. И затем разразилась безутешными рыданиями, сопровождавшимися нервной икотой. Микель Корелья вытер лицо тыльной стороной ладони.

Два подмастерья, которые пришли за своей хозяйкой в Ватикан, вернулись в лавку без нее; они также ничего не знали о том, что могло произойти. Жоан уже ждал их, сходя с ума от беспокойства. Книготорговец оседлал лошадь и, сопровождаемый Педро Хугларом, направился к папскому городу в поисках своей супруги. Доступ в Ватикан был закрыт, но оба были знакомы со стражниками и сказали, что у них срочное послание для Микеля Корельи. Там же они узнали о смерти Альфонсо Арагонского при более чем странных обстоятельствах. У Жоана сжалось сердце. Что могло случиться с Анной?

– Я боюсь худшего, – сказал он своему зятю. – Вне всякого сомнения, Анна находилась вместе со своими подругами, а они – с Альфонсо Арагонским.

– Я уверен, что смерть молодого герцога была насильственной. В противном случае не было бы такой суматохи.

– И Анна замешана во всем этом, иначе она бы уже давно была дома.

Жоана охватило жуткое отчаяние, и он вместе с Педро поспешно направился в сады Ватикана. Доступ в папские покои охранялся усиленной стражей, которая ни под каким предлогом не позволила им продвинуться дальше, несмотря на то что Педро связывали узы дружбы с некоторыми из солдат. Просьбы позвать Микеля Корелью, Лукрецию Борджиа или Санчу Арагонскую не возымели никакого действия, как и уверения в том, что они привезли срочное послание для них.

Наступила уже глубокая ночь, когда они увидели, как из папского дворца выходила процессия из двадцати безмолвных монахов с опущенными на лицо капюшонами и с факелами в руках. Они несли на своих плечах гроб. Процессия, во главе которой был архиепископ Франсиско де Борджиа, направилась в сторону близлежащей часовни Мадонны, защитницы от лихорадки, и вошла в нее. На следующий день Педро и Жоан узнали, что, как они и подозревали, в гробу находилось тело Альфонсо Арагонского и Неаполитанского, герцога де Бишелье, племянника короля Неаполя и зятя Папы. Ни одному человеку не было позволено приблизиться к телу, а Лукреция и Санча, несмотря на мольбы, были заперты в своих комнатах. Им даже не разрешили прийти на церемонию прощания с усопшим. В часовне архиепископ незамедлительно и практически в одиночестве от имени Папы провел заупокойную службу, сопровождаемую лишь монотонными песнопениями монахов.

Книготорговцам не удалось повидаться с Микелем Корельей, а вскоре солдаты заставили их покинуть пределы Ватикана, не предоставив никаких сведений о местонахождении Анны.

После трех дней мучительного ожидания, не имея никаких вестей ни от жены, ни от валенсийца, Жоан получил записку от Микеля Корельи, извещавшую о том, что он будет ждать его в Ватикане вечером. Жоан тут же помчался на встречу. Душа его трепетала. Цезарь Борджиа приказал увеличить количество специально подготовленных гвардейцев до сотни под предлогом защиты папских покоев от заговора. Там же, в изоляции и одиночестве, находились Лукреция и Санча, бывшие в неведении даже относительно того, где был похоронен Альфонсо. Папский сын без угрызений совести признал за собой ответственность за убийство своего зятя, апеллируя к тому, что тот сам угрожал ему расправой.

– Где моя жена? – спросил Жоан, не успев переступить порог кабинета дона Микелетто и даже не поздоровавшись с ним.

– Сядь. У меня плохие новости.

– Говорите то, что у вас есть мне сказать, – подавленно произнес Жоан, продолжая стоять.

– Я ни слова тебе не скажу, пока ты не сядешь.

Жоану ничего другого не оставалось, как подчиниться. Его сердце бешено колотилось в груди, а рука сама тянулась к кинжалу.

– Твоя жена ввязалась в то, во что не должна была вмешиваться, и оказалась свидетелем того, чего не должна была видеть.

Жоан представил себе, что могло произойти: он слишком хорошо знал Анну. Он нервно сглотнул. Что хотел сказать Микель? Что он убил ее?

– Что с ней случилось? Где она? – Комок в горле практически не давал ему возможности говорить.

– Она все еще жива.

– Что вы хотите этим сказать?

– Что она сунула нос не в свое дело и что я чуть не убил ее, – спокойно ответил Микель. – И что она будет жить, если мы придем к соглашению.

– К какому соглашению?

– К счастью, Цезарь не собирается отрицать нашу причастность к убийству герцога. Если твоя супруга пообещает никому не рассказывать о том, что она видела, включая ее подруг Лукрецию и Санчу, ты можешь забрать ее.

– Она ничего никому не скажет.

– Надеюсь, – недобро произнес дон Микелетто. – В противном случае то, чего она избежит сегодня, со всей силой обрушится на нее завтра. Она жива только потому, что является твоей женой. И потому, что ты – один из наших, да к тому же мой друг. Если бы все было не так, я бы, не колеблясь ни секунды, убил ее.

– А я вас. – Жоан выдавил эти слова, с ненавистью глядя прямо в глаза капитану ватиканской гвардии.

– Ты мне угрожаешь?

– Ровно настолько, насколько вы угрожаете моей супруге.

Они с вызовом смотрели друг другу в глаза, и лицо Микеля приобрело выражение, которое внушало людям страх. Жоан сжал челюсти, выдержал его взгляд и почувствовал, что его рука просто дрожит от желания выхватить кинжал. Несмотря на это, на лице валенсийца вдруг нарисовалась улыбка.

– Да ладно тебе, перестань, – примирительно произнес он. – Лучше скажи, ты хочешь видеть свою жену или нет?

74

Шел уже третий день с тех пор, как Анна сидела в заключении в этой комнате с крошечным зарешеченным окошком и лишь молилась, тоскуя по близким и превозмогая боль от полученных ударов. Эта комната не была тюремной камерой, но, несмотря на хорошую обстановку и даже относительный уют, служила той же цели. Анна с неизбывной печалью и ужасом вспоминала тот момент, когда Микель Корелья затянул на ее шее удавку: она была уверена, что он убьет ее, тем не менее этого не произошло. Она не знала, закончит ли он начатое дело, и безумно страдала от того, что прекрасно понимала, как сильно беспокоятся за нее близкие. Анна мечтала о том, чтобы обнять мужа и детей, и боялась, что уже никогда больше не сможет сделать этого, – она понимала, что стала ненужным свидетелем государственного преступления.

Когда дверь открылась и она увидела улыбающегося Жоана, ее сердце всколыхнулось от радости. Она спасена! Но уже в следующее мгновение женщина заметила, что счастливое выражение на лице супруга сменилось тревогой, и поняла, что причина этого – ее собственное лицо: у нее заплыл глаз, распухла скула и была рассечена губа.

– Как вы себя чувствуете? – спросил он с беспокойством.

Рядом с Жоаном не было видно дона Микелетто, и Анна облегченно вздохнула.

– Сейчас, когда я вижу вас, то чувствую себя лучше некуда, – ответила она, бросившись ему навстречу, чтобы обнять.

Жоан ощутил ни с чем не сравнимое блаженство, прижав ее к груди и одновременно подумав о том, что, несмотря на раны, эти смешные ямочки по-прежнему появлялись на лице Анны, когда она улыбалась.

После их возвращения домой все домочадцы облегченно и радостно вздохнули, и было решено, что Анна не будет спускаться в торговый зал лавки до тех пор, пока следы от встречи с Микелем Корельей не сотрутся с ее лица.

– Я больше никогда не хочу видеть этого человека, – заявила она супругу. – Это худший из убийц.

– Пусть так, но он подарил вам жизнь, когда в подобной ситуации, не раздумывая ни секунды, расправился бы с любым другим. Мы под его защитой, Анна. Как и под защитой остальных каталонцев. Нравится нам это или нет, но они – одни из нас.

– Нет, я не принадлежу к их клану. Это настоящая банда преступников, которые не останавливаются ни перед чем с той лишь целью, чтобы Цезарь Борджиа удовлетворил свои амбиции.

– А кто относится к «вашим», Анна? С кем, по вашему мнению, вы находитесь в одном лагере? – спросил Жоан. – С Лукрецией Борджиа и Санчей Арагонской? Вы думаете, что одного круга с ними? Так сбросьте наконец пелену с глаз, ведь это не так! Вы жили в обманчивом мире княгинь и герцогинь. Я неоднократно предупреждал вас об этом. За всей этой мишурой, за кажущимся великолепием гранд-дам кроется полное бессердечие, которое составляет основу власти и питает показную роскошь. А то, на чем держится власть, – это вооруженные отряды каталонцев, сколько бы эти аристократы ни корчили недовольные мины и с гримасой отвращения ни надували губы при виде Микеля Корельи.

Анна в молчании смотрела на своего супруга, который набрал в легкие воздуха, чтобы продолжить речь:

– Вы слишком строги по отношению к клану, который защищает Папу. Он выживает во враждебном окружении и использует те же методы, что и его соперники, – ни больше, ни меньше.

– Мы заключили договор с дьяволом, Жоан, – сказала Анна после долгого молчания, во время которого каждый из них пытался проникнуть в сокровенные мысли другого, напряженно вглядываясь в глаза друг друга. – Неужели вы этого не понимаете? Микель Корелья купил вас с потрохами вместе с этой книжной лавкой. Капитан хочет превратить вас в такого же убийцу, как и он сам. Разве вы этого не видите?

Прошло несколько дней после возвращения Анны домой, а у Жоана все еще сжималось сердце, когда он смотрел на нее. Рассеченная губа все никак не заживала, а синяки под глазом и скулой из фиолетовых постепенно превращались в желто-зеленые.

Он спустился вниз, раздраженно бормоча что-то себе под нос, а через некоторое время увидел Микеля Корелью, который горделиво вошел в лавку и, улыбаясь, поздоровался с Паоло и подмастерьем. Радостный вид Микеля вызвал у Жоана еще большее раздражение.

– Как здоровье вашей супруги? – вежливо осведомился Микель.

– Могу я поговорить с вами наедине?

– Естественно.

Жоан пропустил его вперед в малый салон и закрыл за собой дверь.

– И о чем же пойдет речь? – поинтересовался валенсиец.

Не говоря ни слова, книготорговец ударил его в живот левой рукой, вложив в удар всю свою силу и ярость, и ватиканский капитан сложился пополам, судорожно выдохнув. Он попытался прикрыться, но Жоан сделал апперкот правой, ударил его в лицо и свалил на пол. Микель покатился по полу, а затем одним прыжком поднялся, но с уже обнаженным кинжалом в руке. С ним он и пошел на Жоана, который в свою очередь тоже достал кинжал. Валенсиец напоминал животное, которое застали врасплох, но уже готовое к броску.

– Что за муха тебя укусила на этот раз? – спросил Корелья, растягивая слова. Он провел языком по кровоточившей губе и, угрожая оружием, угрюмо произнес: – Что это все значит?

– Больше никогда не смейте притрагиваться к моей жене! – Жоан был готов отразить атаку Микеля.

– Ха! – выдохнул Микель. И улыбка на мгновение промелькнула на его лице. – Снова твоя жена! Вот в чем дело…

– Вам этого мало? – Жоан не ослаблял бдительности, продолжая сжимать кинжал. – Если вы еще хоть раз притронетесь к ней, я убью вас.

– А я убил бы любого другого за гораздо меньшее, чем то, что ты только что сделал, – спокойно ответил Микель. – Не надо переходить к угрозам так необдуманно, а то ведь с тобой может случиться то же самое, что и с этим глупцом Альфонсо Арагонским, да упокоится в мире его душа. И научи свою жену не вмешиваться в мужские дела. Неосмотрительные жены часто ввязывают своих мужей в передряги. Скажи своей Анне, что ей еще повезло, что она осталась жива! – И хладнокровно, медленным движением вставил в ножны кинжал.

– Вы не должны были бить ее… И никогда больше…

Дон Микелетто пожал плечами.

– Я не хотел этого делать, но она не оставила мне выбора. – Он продолжал вести себя спокойно, как если бы ничего не произошло. – Именно она набросилась на меня, чтобы помешать делать мою работу. Твоя жена – очень решительная женщина, и мне пришлось вывести ее из строя. Вот все, что произошло, я не издевался над ней. Мне жаль, что пришлось ударить ее, потому что я очень высоко ее ценю.

Жоан молча слушал его, все еще сжимая кинжал в руках. Он совершенно четко сформулировал свою мысль, у него не было аргументов, чтобы оспорить слова Микеля, и он доверял ему.

– Давай, прячь оружие, я не собираюсь драться с тобой, – продолжал Микель.

– Я еще раз повторю вам сказанное, – холодно произнес Жоан, пряча кинжал в ножны. – Никогда больше не трогайте Анну.

Дон Микелетто улыбнулся, протянул руку Жоану, и его дружеский жест притупил бдительность книготорговца. Он лишь удивился, с какой легкостью валенсиец согласился с его доводами. Жоан тоже улыбнулся Микелю, и когда в свою очередь протянул ему руку, то получил в лицо удар такой силы, что отлетел к книжным полкам.

– Я не буду трогать ее, если она не станет вмешиваться не в свое дело, – сказал Микель. – Иди и скажи ей это. А тебя я не боюсь.

С этими словами он совершенно спокойно вытер платком кровь и вышел из салона, закрыв за собой дверь. Затем, попрощавшись с Паоло и подмастерьем, капитан покинул книжную лавку. Жоан не стал ничего предпринимать. В какой-то степени боль от удара придала ему новых сил. Он понимал позицию Микеля Корельи, которого все еще продолжал считать своим другом, и в то же время чувствовал, что капитан прекрасно осознал, что ему хотели сказать. Тот факт, что Жоан ударил Микеля дважды, а он его – один, ничего не менял, учитывая зависимое положение, на которое жаловалась Анна, но ему все равно было приятно, что он выступил на защиту жены. Впрочем, как и то, что Микель не остался в долгу. Они были квиты.

– Что с вашим лицом? – спросила Анна вечером. Красный след от удара наливался фиолетовым.

– Ничего, просто споткнулся и упал.

Лукреция была безутешна и настаивала на своем до тех пор, пока ее отец, раздосадованный случившимся и страдая от невыносимой боли, испытываемой его дочерью, а также от того, что был не в состоянии утешить ее, позволил ей покинуть Ватикан. Через двенадцать дней после смерти мужа Лукреция Борджиа вместе с сыном и под охраной шестисот рыцарей направилась в Непи, где временно должна была стать губернатором крепости и поселения. Там, вдали от своей семьи, она будет пребывать в трауре, в то время как Санча по-прежнему находилась под надзором в Ватикане.

Анна получила письмо от папской дочери в самый день ее отъезда. Лукреция писала, что ее сердце разбито, что ей очень жаль, что им не удастся увидеться перед отъездом и что больше никогда в жизни она не позволит, чтобы семья не считалась с ее чувствами и использовала ее как разменную монету в политических играх.

– Я тоже хочу уехать из этого проклятого города, – сказала Анна Жоану. – Уехать и никогда больше не возвращаться сюда.

Жоан слушал жену в скорбном молчании: уже несколько дней он ощущал печаль, ярость и безутешное горе своей супруги. Он ничего не сказал в ответ, но той ночью записал в своем дневнике: «Да. Но куда?»

75

Когда Анна увидела незнакомого человека, заходившего в лавку, ее прошиб озноб. Он был тепло одет, а под его широким дорожным беретом бросалась в глаза черная маска, закрывавшая бо́льшую часть лица – именно ту, которую так или иначе скрывала его густая борода. Создавалось впечатление, что он прибыл издалека: запечатанный пакет в его руке свидетельствовал о том, что это был посыльный, а маска – что его присутствие в Риме не должно было стать достоянием общественности. Супруга книготорговца домыслила недостающее и невольно вздрогнула.

– Господин Жоан Серра де Льяфранк? – спросил незнакомец, даже не поздоровавшись. Было очевидно, что известия, которые он принес, не терпели отлагательства.

– Его сейчас нет, – соврала Анна, которая на тот момент находилась на нижнем этаже лавки лишь в компании с одним из подмастерьев.

Посыльный с досадой взмахнул рукой.

– Могу я вам чем-то помочь? – осведомилась Анна. – Я его жена.

– Да, я знаю, – ответил посыльный по-валенсийски. – У меня исключительно срочное послание от Микеля Корельи.

Опасения Анны подтвердились. Дон Микелетто! На дворе стоял декабрь, прошло почти два с половиной года с момента убийства Альфонсо Арагонского, но она ничего не забыла. В ночных кошмарах женщина время от времени видела труп супруга Лукреции и ватиканского капитана, ударом сбившего ее с ног, чтобы потом затянуть веревку на шее. К счастью, победы и завоевания новых земель Цезарем Борджиа, который, помимо титула герцога де Валентинуа, теперь носил и титул герцога Романьи, держали его вдали от Рима. В течение какого-то времени Микель даже исполнял обязанности губернатора одного из завоеванных городов; он был несколько раз ранен и в результате пушечного выстрела чуть не лишился руки. Но к разочарованию Анны, Корелья выжил.

Она догадывалась о содержании этого срочного сообщения, которое валенсиец посылал ее мужу. Положение каталонцев нельзя было назвать блестящим. Достигнув зенита своей славы после завоевания Романьи и подчинив Флоренцию и прочие небольшие государства, которые платили ему дань в обмен на защиту, Цезарь Борджиа столкнулся с восстанием своих кондотьеров – итальянских генералов, командовавших его войсками. К ним присоединились некоторые из каталонских изменников. Цезарь был обложен со всех сторон. В книжной лавке обсуждали возможность того, что Орсини снова стояли за этим заговором и что на этот раз у них были все шансы выиграть. Если Цезаря Борджиа убьют или возьмут в плен, следующее восстание произойдет уже в Риме. А вследствие этого падет власть Папы. И все развалится как карточный домик.

Анна смотрела на письмо в руках гонца. Вне всякого сомнения, Микель Корелья, рисковавший жизнью вместе со своим господином, обращается к ее мужу с просьбой прибыть ему на выручку. Оставалось совсем немного времени до Рождества, и Анна была уверена, что Жоан, как верный слуга, отправится хоть на край света, чтобы прийти на помощь этому убийце. Печальным станет это Рождество, потому что Жоан Серра – муж, отец, брат и сын – уже никогда, возможно, не вернется. Анна почувствовала, как от тоски у нее внутри все сжалось в твердый комок, но справилась с собой.

– Я передам ему сообщение, как только он вернется, – сказала она гонцу, протягивая руку.

Тот немного поколебался, но в конце концов отдал ей запечатанный сургучом пакет. Анна вздрогнула, почувствовав, как он обжег ей руки.

– Спасибо, – ответил мужчина, который, похоже, очень спешил. Наверняка он должен был вручить еще не одно послание. – Это очень срочно. Ответ необходим уже сегодня. Послезавтра я должен снова отправиться в путь.

– Куда мы можем доставить ответ?

– В гвардейский корпус Ватикана. На имя Висента Маулля.

Когда человек покинул лавку, Анна внимательно разглядела послание и узнала сургучную печать дона Микелетто. Она пошла в малый салон, спрятала письмо среди книг и после этого направилась в мастерскую, где находился ее супруг.

Там она его и нашла; Жоан держал в руках книгу, которую показывал своему зятю Педро и Паоло. Она медленно приближалась, чтобы не прерывать разговор мужчин, и в то же время разглядывала своего супруга, который в свои тридцать лет продолжал походить на крупное животное из семейства кошачьих. Она любила этого упрямого мужчину, и все последние годы, несмотря на возникавшие разногласия по поводу дона Микелетто и каталонцев, они были очень счастливы. Она боялась, что ее супруг может погибнуть, и меньше всего ей хотелось, чтобы он откликнулся на призыв о помощи, присланный убийцей.

– Поздравляю вас, Педро, – говорил Жоан. – Печать этого тиража библий просто великолепна, и то же самое я должен сказать относительно переплета.

– Мне очень приятно, что вы так считаете, Жоан, – ответил Педро с улыбкой. – Ребята стараются.

– Да, да, вы правы, – поддержал Паоло. – Весь тираж очень высокого качества. Однако у меня кровь стынет в жилах каждый раз, когда кто-то из кардиналов или епископов листает какую-либо из наших книг… Мне не страшно, что они могут обнаружить дефекты производства, но я боюсь, что они обнаружат, что книга, которую они держат в руках, запрещенная.

– Запрещенная или неразрешенная – это не одно и то же, – заметил Жоан, улыбнувшись.

– В данном случае это одно и то же, – возразил римлянин. – Вспомните буллу, изданную Александром VI. В ней говорится, что под угрозой предания анафеме запрещается печатать книги без предварительного разрешения епископа, который должен заранее ознакомиться с ней. Если выяснится, что мы не подчиняемся, то нас могут посадить в тюрьму или сделать что-нибудь похуже.

– Эта булла в точности повторяет ту, что издал его предшественник, – ответил Жоан. – Вне всякого сомнения, курия оказала давление на него. Папа либерален. В начале года он сказал послу Феррары, что Рим – свободный город и что каждый может говорить и писать о том, что ему хочется. И что он знает о том, что в его адрес говорят много нелицеприятного, но его это не волнует.

– Да, и защищает иудеев и крещеных евреев, бежавших из Испании, позволяет Копернику преподавать в университете Сапиенцы и утверждать, что земля и планеты вращаются вокруг Солнца, несмотря на то что в Библии говорится обратное, а также смеется над сатирическими поэмами и памфлетами, направленными против него, – добавил Педро.

– Он говорит о том, что можно думать и писать, но не печатать, – уточнил Паоло. – Кроме того, он, может быть, и терпимо относится ко всему этому, но его сын Цезарь – нет.

– Именно, – вступила в разговор Анна. – Цезарь приказал казнить в этом году одного венецианца за то, что тот перевел памфлет, направленный против него. А в прошлом году отрезал язык и руку другому по схожей причине. Папа оправдывает Цезаря, объясняя, что его сын еще слишком молод и не научился прощать оскорбления.

– Я говорю о том, что мы слишком рискуем, – продолжал Паоло. – Нам следует быть более осмотрительными.

– Вы знаете наш образ мыслей, Паоло, и находитесь здесь именно потому, что думаете так же, как и мы, – сказал ему Жоан. – Так что не волнуйтесь, я беру на себя весь риск. К счастью, здесь нет инквизиции, а те, кто мог бы выполнять ее функции, – наши друзья.

– Надеюсь, что вы отдаете себе отчет в том, что делаете, Жоан, – заключил Паоло и вернулся в лавку.

Анна знала, что эта дискуссия была не первой и заканчивалась всегда одинаково. Педро отошел, чтобы проследить за печатавшимися страницами, и супруги остались вдвоем. Жоан улыбнулся ей, и она задумалась о том, что же делать с посланием.

– Вы меня искали? – спросил он.

– Нет, я только хотела посмотреть, чем вы занимаетесь. – Внутри все похолодело, едва она представила, как Жоан отправляется на войну в эти холодные и неприятные дни.

Анна вернулась в малый салон, достала письмо и, не замеченная мужем, поднялась в спальню, где, закрывшись на ключ, дрожащими руками вскрыла сургуч, чтобы прочитать документ.

«Ты мне нужен в Фано не позднее 30 декабря», – говорилось в этом письме, подписанном Микелем Корельей.

Это краткое послание было на самом деле откровенным приказом. Приказом, который оторвал бы ее супруга от семьи и бросил перед самым Рождеством на разбитые дороги, по которым ему пришлось бы идти под дождем и снегом, а затем преодолеть Апеннины, чтобы добраться до берегов Адриатического моря, где, возможно, его ожидает смерть. Как смеет дон Микелетто подобным образом относиться к ее мужу? Анна, охваченная страхом и яростью, глубоко вдохнула и взяла бумагу.

«Мне очень жаль, дон Микель, – написала она. – Семейные дела, а также проблемы со здоровьем не позволяют мне прибыть к вам. Да благословит вас Господь».

Она подделала подпись Жоана, подождала, пока чернила высохнут, сложила листок вдвое, сунула его в тонкий пергамент, тоже сложенный вдвое, и залила сургучом, на котором выдавила фирменный знак своего мужа, изображавший раскрытую книгу. Сверху она написала имя посланца. После этого, постаравшись, чтобы Жоан ни о чем не узнал, отправила подмастерья в Ватикан с указанием передать письмо в гвардейский корпус.

Анна знала, что рано или поздно Жоан узнает о ее обмане. И когда это произойдет, он страшно рассердится, но будет уже слишком поздно. Она предпочитала видеть его раздосадованным рядом с собой, чем мертвым на далеком ледяном поле боя.

76

Тем самым вечером, когда Анна спустилась в лавку после обеда, обеспокоенная мыслями о возможных последствиях ее поступка в связи с отосланным накануне поддельным ответом, Жоан прервал разговор, который вел с Педро, чтобы сообщить ей новость:

– Похоже, ваша подруга Санча Арагонская решила продолжать скандал, даже будучи заключенной в замке Сант-Анджело.

– И что произошло на сей раз?

Обвиненная в разжигании скандала, княгиня де Сквиллаче уже долгое время находилась в заключении по приказу своего свекра Александра VI.

– Она выглядывает в окно замка, кокетничает и предлагает себя понравившимся солдатам, – продолжал Жоан. – Боюсь, что все это закончится для нее подземельем. Папа уже достаточное время закрывал глаза на ее постоянные измены, и не сегодня-завтра его терпение лопнет.

– Он закрыл Санчу в замке не из‑за ее поведения, – заявила Анна.

– А из‑за чего же? – спросил Педро.

– Потому что ее дядя уже не является королем Неаполя и Санча перестала иметь стратегическую ценность, – ответила Анна. – Прав был Иннико д’Авалос, когда предупреждал нас о том, что время Арагонской династии в Неаполе подходит к концу. Папа, потворствуя Франции и Испании, низложил дядю Санчи; французы поделили королевство с испанцами, и оба бросились на его завоевание огнем и кровью.

– Да, но все это произошло в прошлом году, а Папа и Джоффре Борджиа, ее муж, до недавнего времени терпели все выходки Санчи, – сказал Жоан. – Ее заключение в замок никак не связано с политикой, а только лишь с ее поведением.

– Таким образом она восстает против несправедливости ситуации, – с серьезным видом заявила Анна.

– Восстает? – повторил Педро.

– Да. Ее выдали замуж за человека, которого она не любила, убили ее брата, которого она обожала, а сейчас ее дядя был вынужден бежать из Неаполя вместе с семьей, потому что Папа лишил его королевства, и все это в силу политических соображений, – ответила Анна. – Думаю, что таким своим скандальным поведением она хочет унизить Папу.

– А может, она находит удовольствие в подобном способе неповиновения? – спросил Педро со смехом.

– Также свой протест выразила Лукреция Борджиа, – продолжала Анна, не обращая внимания на смешки своего родственника. – Хотя и совсем другим способом. Она вышла замуж за Альфонсо д’Эсте, наследника герцогства Феррара, привлекательного человека примерно своего возраста, которого она сама выбрала.

– Цезарь и Папа не принимали решения относительно свадьбы, – ответил Педро. – Но они не против этого брака.

– В любом случае тем или иным образом мои подруги решили взбунтоваться против уготованной им несправедливой судьбы, – заключила Анна, не ответив на слова свойственника.

– Несправедливой судьбы? – фыркнул он. – Бунт принцесс! Да они всю свою жизнь ходили в шелках! Несправедлива судьба бедной женщины, которой нечем кормить детей и которая работает от зари до зари или продает себя за деньги, если кто-то позарится на нее…

– Ну ладно, надеюсь, что вы не присоединитесь к этим бунтам, – сказал Жоан, ласково улыбаясь ей.

Анна с трудом смогла улыбнуться ему в ответ. Но в глубине ее души прозвучал ответ, который ей не хотелось озвучивать: «А что будет, когда вы узнаете, что я уже это сделала?» И снова стала думать о послании и о последствиях, которые, несомненно, наступят.

– Цезарь находится в очень сложном положении, – сказал Педро своему шурину тем же вечером, вернувшись из Ватикана, куда он отправился по срочному вызову, полученному днем. – Новости, приходящие с берегов Адриатики, очень тревожные. Восстание кондотьеров ставит Цезаря и немногих верных ему людей практически в безвыходное положение.

– Мне очень жаль…

– Вы станете жалеть об этом еще больше, когда узнаете, что он считает вас предателем.

– Предателем? Меня? – удивился Жоан. – Почему?

– Меня вызвали в Ватикан, потому что Микель Корелья нуждается в абсолютно верных людях. Многие предали его. И в Ватикане я встретился с гонцом, который сегодня прибыл с берегов Адриатики и который послезавтра должен вернуться назад. Это некто Висент. Я отправлюсь с ним. Он сказал, что первым, к кому его направил Микель, были вы и что вы отказались помочь ему.

Жоан с открытым ртом смотрел на своего зятя, не понимая, что происходит. Тот протянул ему записку, и книготорговец мгновенно узнал почерк Анны.

– Что это означает? – спросил Жоан у жены, показав ей письмо, которое она написала тем утром.

Они находились в спальне, и Анна, собиравшаяся отойти ко сну, побледнела. Она увидела грозно сдвинутые брови супруга, его потемневшие от гнева глаза. Она знала, что это неизбежно произойдет, но надеялась, что, когда Жоан узнает о подлоге, у него уже не останется времени, чтобы прийти на зов дона Микелетто. Она решила с достоинством выйти из положения и, гордо выпрямившись, выдержала взгляд супруга.

– Мой бунт, – ответила Анна.

– Ваш бунт?

– Да, мой бунт против того, чтобы эта банда убийц, возглавляемых Цезарем Борджиа и Микелем Корельей, располагала вами по своей прихоти. И против того, что вы им беспрекословно подчиняетесь. Сначала это был Хуан Борджиа, потом этот монах Савонарола, а сейчас неизвестно кого еще вам придется убить. Нет, Жоан, ваше место здесь, с вашей семьей…

– Вы знаете, что в Ватикане меня считают предателем? – перебил он ее.

– Предателем? Конечно, вы ведь не можете сказать «нет», так? Вы лишь простая пешка в их игре. Где же эта ваша свобода, о которой вы столько говорите?

– Я решил идти именно потому, что свободен.

– Нет, вы идете потому, что вам не дают выбора. – Анну переполнял гнев, смешанный со страхом, но она стояла на своем. – Вас считают предателем. И это – смертный приговор для подобных людей. Не правда ли? Не это ли худшая из угроз? А что они сделают потом? Изнасилуют меня, убьют наших детей, сожгут наш дом?..

– Послушайте, Анна. – Лицо Жоана все больше мрачнело, несмотря на то что тон его, в отличие от тона супруги, был спокойным. – Если я иду, то потому, что я свободный человек. Приехать в Рим было моим решением, так же как и решение открыть книжную лавку под покровительством Микеля Корельи и каталонцев, а за это надо платить. Они – со мной, и я должен быть с ними.

– Да, но, когда вы открыли лавку, вас не поставили в известность о цене, которую вам надлежало за это…

– Именно так, – снова перебил ее Жоан. – Да, я вынужден признаться, что, будучи слишком наивным, подумал, что это бесплатно. – Жоан помолчал. – Но в этой жизни ничего бесплатного нет, – глухо произнес он.

– Микель Корелья обманул вас.

– Нет, он не делал этого. Просто я очень мало знал об окружающем меня мире и о жизни вообще. Любой другой человек с большим жизненным опытом сразу бы понял это. А теперь посмотрите, каково положение дел. Уже давно мы понимаем, где находимся, с кем и какова цена за все это. Но мы приняли решение остаться в Риме.

– Я не принимала этого решения.

– Конечно, принимали. Поэтому вы здесь и со мной. Потому что вы, так же как и я, свободный человек.

– Нет, это неправда. Ни я, ни вы не свободны.

– Вы ошибаетесь, Анна, – сказал Жоан, повысив голос. Одновременно он поднял над головой поддельное письмо и схватил жену за руку. – Я свободен.

Она закрыла лицо руками, думая, что он ударит ее. Она видела слепую ярость в помутневшем взгляде мужа. Но он продолжал держать письмо в вытянутой руке, не предпринимая никаких действий.

– Вы мне делаете больно! – воскликнула Анна: его рука крепко сжимала ее локоть.

– А вы мне! – ответил Жоан, еще больше повышая голос. – Никогда! Слышите? Никогда больше не смейте ограничивать мою свободу выбора!

Он вынул из сундука несколько одеял и, хлопнув дверью, вышел из комнаты. Анна знала, что он пошел спать в мастерскую. Никогда раньше Жоан так не поступал. Маленький Томас, которому было всего четыре года и который все еще спал вместе с ними в комнате, молча наблюдал за ссорой, но после этого заплакал. Анна взяла малыша на руки, чтобы успокоить, хотя сама еле сдерживалась, чтобы не зарыдать.

– Нет, не надо себя обманывать, – пробормотала она в ярости. – Вы не свободны. Совсем наоборот.

Утром Жоан даже не заговорил с супругой. Он дал указания Паоло относительно ведения дел в книжной лавке, а служанкам велел собрать вещи в дорогу: на рассвете следующего дня он отправлялся в путь вместе со своим зятем Педро. Анна наблюдала за тем, как Жоан, нахмурившись, давал распоряжения относительно ведения дел в лавке на время своего длительного отсутствия, и чувствовала усиливающуюся боль в груди. Похоже, Жоан снова собирался спать в мастерской и уехать, не попрощавшись с ней. А ведь это вполне мог быть последний раз, когда они виделись друг с другом.

– Извините меня, Жоан, – сказала она, когда муж поднялся в спальню, чтобы подготовить оружие. – Я понимаю, что поступила неправильно.

Он на мгновение задержал на ней взгляд, ничего не сказал и продолжил сборы. Анна поняла, что муж до сих пор сердится на нее и ярость, охватившая его, не дает ему успокоиться и простить ее.

– Я прошу вас, давайте проведем эту ночь вместе, – как можно мягче произнесла Анна. – Не уезжайте с такой обидой на меня, пожалуйста.

Они вместе легли в постель, но Жоан не захотел даже обнять ее, когда она прижалась к нему, и на рассвете 24 декабря он ушел вместе с Педро, гонцом и еще несколькими людьми, практически не попрощавшись с ней.

Провожая его взглядом, она подумала, что это Рождество будет самым грустным в ее жизни.

77

Жоан почувствовал невыносимую боль, оставив Анну. Ему очень хотелось быть с ней более ласковым, любить ее той ночью, может быть, в последний раз, и проститься нежно. Но он не смог перебороть себя. Жоан чувствовал себя глубоко разочарованным: хотя он прекрасно знал мнение своей супруги относительно Цезаря, дона Микелетто и каталонцев, тем не менее никогда даже и подумать не мог, что она способна на такой поступок. Он не понимал, как Анна, которой он до этого момента безраздельно доверял, осмелилась подделать его почерк. Жоан все еще был полон ярости, но по мере того, как он отдалялся от лавки, от Рима, жуткая тоска стала заполнять место в его груди, которое освобождалось от гнева.

Они должны были преодолевать около пятидесяти миль в день – по льду, под снегом, под дождем, двигаясь по сложным тропам, чтобы перейти через Апеннины. Это было очень тяжело, но их проводник прекрасно знал дорогу, включая перевалы и постоялые дворы, где можно было поменять лошадей. Уже шесть дней они были в пути и во время остановок расспрашивали проводника о сложившейся ситуации.

– Цезарь и небольшое войско, практически полностью состоящее из испанцев, должно дойти до городка Сенигаллия, который откроет нам ворота, – объяснял он. – Но алкайд, начальник крепости, заявил, что не сдаст ее никому, кроме самого Цезаря лично. Там нас ожидают со своими войсками Паоло и Франческо Орсини, Вито Вителли и Оливер да Ферно. Все вместе мы войдем в город, и Цезарь примет капитуляцию крепости.

– Разве эти кондотьеры не входили в ряды бунтовщиков?

– Да, но они пришли к соглашению, и Цезарь их простил. Во время этой встречи будет подписан мир.

– Если все идет так хорошо, почему Микель Корелья почти с отчаянием просит нас о помощи? – спросил Жоан у своего зятя, когда Висент не слышал их.

– Думаю, что Висент не в курсе того, что происходит на самом деле, – ответил Педро. – Судя по всему, Цезарь находится в серьезной опасности.

30 декабря, к вечеру, уставшие, но довольные тем, что успели к сроку, они прибыли в лагерь у местечка Фано на берегу Адриатического моря. Жоан и Педро оставили свое боевое снаряжение и упряжь на попечение Висента и направились в палатку к Микелю Корелье, но по пути к ней их ждала неожиданная встреча. Увидев человека с тонкими чертами лица в тяжелом плаще, но без головного убора, который, вопреки царившей в Риме моде, был гладко выбрит и носил короткие волосы, Жоан немедленно его узнал.

– Никколо деи Макиавелли!

Мужчина на мгновение остановился, удивленно глядя на него, и вздрогнул. За более чем четыре года, прошедшие после их последней встречи, флорентиец не раз задавался вопросом, рассказала ли Анна мужу о его предложении. Письма, которыми они обменивались, свидетельствовали об обратном, но его все еще одолевали сомнения.

– Жоан Серра! – воскликнул он наконец. – Что вы делаете здесь, так далеко от ваших книг?

– Такой же вопрос возникает и у меня. – Они обнялись, похлопав друг друга по спине. Это явное проявление радости и доброго отношения успокоило Никколо. Потом он обнял также Педро.

– Я посол Флоренции.

– Да, я знаю об этом, – ответил Жоан. – Не думаю, чтобы это место было подходящим для посла.

– А для книготорговцев оно подходит еще меньше. – Никколо не стал повторять вопрос, и Жоан предположил, что его проницательный друг догадывался о том, каков будет ответ. – Хотя для посла Флоренции это место как раз подходящее, если вы знаете, что Цезарь собирается встречаться с главными кондотьерами, которые сформировали лигу против Папы. Флоренция в данный момент больше опасается их, чем самого Цезаря, потому что они хотят свергнуть нашу республику, чтобы снова поставить во главе клан Медичи и одновременно разграбить наши города.

– Может быть, вы расскажете нам о том, что происходит?

– Я и сам точно не знаю, но ваше присутствие здесь доказывает, что положение Цезаря незавидно. – Жоан молчал, и Никколо, взяв его за руку и понизив голос, продолжил: – Послушайте, тут у всех есть шпионы, и то, что произойдет завтра в Сенигаллии, изменит курс исторического развития Италии. Сторонники Цезаря потерпели несколько поражений, и кондотьеры думают, что он уже в их власти. Войска папского сына насчитывают не более трех тысяч человек, а у его противников их втрое больше. Если они сойдутся в бою, то раздавят Цезаря. Кроме того, видя, что поражение неминуемо, некоторые из ранее верных ему людей переметнулись к противнику. Достаточно упомянуть Рамиро де Лорку, хорошо всем известного каталонца, которому Цезарь доверил управление местностью Чесена, самого могущественного человека во всей Романье после папского сына. В день празднования Рождества Цезарь прибыл в Чесену со своими войсками, а на рассвете следующего голова Рамиро, нанизанная на пику, красовалась на главной площади, а его тело, все ещеоблаченное в роскошные одежды и перчатки, валялось четвертованным на земле.

– Предполагаю, что он предал своего господина, – сказал Педро, невольно вздрогнув.

– Или как минимум в этом его заподозрил дон Микелетто, – добавил Никколо.

– Думаю, что кондотьеры подготовили ему ловушку в Сенигаллии и что сказка о том, что командующий крепостью сдаст ее исключительно папскому сыну, должна послужить приманкой. Этот человек связан клятвой с кондотьерами, и, когда Цезарь войдет в город, его возьмут в плен, чтобы шантажировать Папу, или убьют. А если он раскроет обман раньше, то бросят против него свои войска и разобьют. В любом случае они не могут позволить ему скрыться. Папский сын и его сторонники находятся в очень тяжелом положении, и я бы очень хотел знать, удастся ли ему выйти из него невредимым. В любом случае прольется кровь. – Никколо улыбался, предвкушая захватывающее зрелище. – Я не знаю, чем все закончится, но ни за что на свете не хочу пропуститьэто событие.

– Мы будем там, – сказал Жоан мрачно.

– Мне жаль, Жоан, – ответил Никколо, вдруг посерьезнев. – Берегите себя, друзья. Я буду молиться о том, чтобы та кровь, которая прольется, будет не вашей.

Когда они добрались до палатки Микеля Корельи, он встретил их очень радостно и крепко обнял.

– Я знал, что могу рассчитывать на вас, спасибо. – И после непродолжительной паузы добавил, понизив голос: – Мне нужны храбрые воины, такие, как вы, и я могу полностью рассчитывать на вас.

Жоану не понравился внешний вид дона Микелетто: он неловко двигал левой рукой, поскольку все еще приходил в себя после раны от пушечного выстрела, полученной во время осады Фаэнцы. Врачи говорили, что им чудом удалось спасти руку.

– У вас целое войско испанцев, которым вы можете доверять, – сказал ему Педро.

Микель неопределенно махнул рукой.

– Это были единственные люди, которым я до сих пор мог доверять, – ответил он. – Но даже их подкупают, обещая титулы и владения. Мы были вынуждены казнить губернатора Чесены Рамиро де Лорку, на которого всегда могли рассчитывать, одного из наших, каталонца. Его подкупили, и он принял участие в заговоре.

Жоан и Педро молча переглянулись: ситуация была настолько критической, что Микель, похоже, не доверял никому.

– Послушайте, – положив им руки на плечи, сказал капитан и вновь понизил голос. – В Сенигаллии нас ждет смертельная ловушка. Если Цезарь войдет в крепость, чтобы вступить во владение ею, то никогда больше не выйдет оттуда. Кондотьеры хотят уверить Цезаря, что практически не превосходят нас числом. Но в паре миль к югу они спрятали войско, в три раза превосходящее то, что стоит в Сенигаллии. Как только они захватят Цезаря, то обрушатся на нас и уничтожат. Когда это произойдет, Орсини и их сторонники поднимутся в Риме, чтобы низложить Папу. Или даже убить его.

Жоан вздрогнул: если Орсини придут к власти в Риме, жизнь Анны и всей его семьи окажется в серьезной опасности.

– И тем не менее вы не откажетесь от завтрашнего продвижения в сторону Сенигаллии? – спросил Педро.

– Нет, – ответил Микель. – Цезарь пообещал, что город и его замок станут нашими до конца года. Завтра мы будем рисковать жизнью. Вы все еще со мной?

Педро и Жоан посмотрели друг на друга и утвердительно кивнули.

– Естественно, – ответил Жоан. – Для этого мы и прибыли сюда.

– Тогда постарайтесь хорошо отдохнуть этой ночью. Цезарь поговорит с вами до рассвета; после этого мы выдвинемся на Сенигаллию.

Микель разбудил их в предрассветную рань на следующий день, 31 декабря, и, освещая себе путь светильниками, они направились к палатке Цезаря. По дороге к ним присоединились еще шесть человек, среди которых находились и те, кто сопровождал их из Рима. Ночь была холодной и влажной, и туман показался Жоану саваном.

Борджиа принял всех очень сердечно, обняв каждого. Густой аромат парфюма скрывал все запахи человеческого тела, и Жоан ощутил при объятии крепкие мускулы под одеждой. Цезарь был одет в черный плащ поверх панталон и камзола того же цвета, застегнутого на все пуговицы; сверху выглядывала рубашка из белого шелка. Жоан увидел, что молодой человек с красивыми чертами лица, каким он запомнился ему при первых встречах, теперь выглядел несколько иначе. Этот двадцатисемилетний мужчина посуровел лицом, на верхней части которого, не прикрытой бородой, были отчетливо видны ужасные следы заболевания сифилисом. Именно поэтому он все чаще в последнее время надевал черную маску, скрывавшую его черты, и принимал посетителей в темноте ночи. На столе в его палатке угрожающе лежал знаменитый меч, на котором огнем был выгравирован девиз всей его жизни: «Или Цезарь, или ничего».

Жоан знал, что папский сын равнялся на Юлия Цезаря, который, перед тем как перейти реку Рубикон и напасть на Рим, чтобы завоевать его, изрек: «Жребий брошен». Жребий для Цезаря Борджиа также был брошен, только его Рубиконом была Сенигаллия. Он будет цезарем или никем.

– Слушайте меня внимательно, – сказал им папский сын. – Вы здесь со мной потому, что вам присущи отвага и верность. Для выполнения вашей задачи потребуются хладнокровие и решительность: если кто-то один подведет, погибнут все. – И, не раскрывая весь план полностью, он объяснил каждому, что от него требуется.

Жоан и Педро переглянулись: они не знали, в чем состоит план Цезаря. Но чувствовали, что это очень рискованная затея, и если не удастся воплотить ее, то они расстанутся с жизнью.

78

На рассвете войско Цезаря, заспанное и измученное влажностью и холодом, выступило в поход в сторону Сенигаллии. Когда около полудня туман начал рассеиваться, Педро произвел свои расчеты и сказал Жоану:

– Нас немногим более двух тысяч человек пехоты и конников.

– Дай Бог, чтобы нам не пришлось вступить в бой, – пробормотал Жоан. – Нас просто сомнут.

Через некоторое время они разглядели с высоты холма обнесенное стеной поселение на берегу реки. Над ним возвышалась крепость с четырьмя зубчатыми башнями, очень широкими, мощными и массивными, соединенными прочными стенами; во внутреннем дворе виднелась внушительная постройка. Цезарь приказал всем остановиться. Через некоторое время появилась конная группа, в которую входили Паоло и Франческо Орсини и Вито Вителли. Цезарь Борджиа и Микель Корелья поздоровались с ними, бурно проявляя свою радость и приветствуя их как старых боевых товарищей, которых встретили после долгой разлуки, чтобы снова принять участие в общем приключении. Жоан скептически наблюдал за объятиями и поцелуями в обе щеки и восклицаниями, которыми с удовлетворением обменивались обе стороны.

– А где Оливер да Ферно? – спросил Цезарь.

– За пределами города, проводит маневры со своим войском, чтобы запугать защитников крепости, – ответил Паоло Орсини.

– Ну что ж, очень хорошо, – ответил папский сын и бросил взгляд на Микеля Корелью, значение которого тот мгновенно понял.

Они продолжили путь в сторону крепости с кондотьерами, которые вели с Цезарем оживленную беседу, пока Борджиа им не сказал:

– На этом месте мы сформируем процессию, чтобы со всеми почестями, которые заслуживает этот город и его крепость, вступить во владение ими. Микель Корелья двинется вперед с частью моих людей, чтобы удостовериться, что жители города не подготовили нам засаду. Мы пройдем торжественным маршем с моей конницей во главе. После этого вы займете передовые позиции, сформировав почетный караул из представителей дворянства, а за вами последуют моя пехота и войска Оливера да Ферно.

Вито Вителли хотел было возразить, но Цезарь оставался непреклонен, заявив, что он главнокомандующий и протокольные мероприятия будут проводиться в соответствии с его представлениями.

Микель выдвинулся вперед, чтобы сообщить Оливеру да Ферно о месте, которое он должен будет занять в почетном карауле, и о том, что его войска вступят в город после каталонцев. Валенсиец поспешил освободить ворота города и расставить своих людей соответствующим образом.

В это время процессия продвигалась вперед со всей пышностью под звуки корнетов и звон литавр. Благородные всадники, служившие почетным караулом для кондотьеров, были не кто иные, как Педро, Жоан и другие шесть верных каталонцев, которые получили указания к действию в палатке Цезаря Борджиа. В обязанности Жоана входило вместе с Педро прикрывать Вито Вителли. Книготорговец много слышал об этом человеке, возможно лучшем артиллеристе Италии, и при других обстоятельствах завязал бы с ним разговор о последних достижениях в области баллистики, но в данный момент предпочел хранить молчание. Он отметил про себя, где находится у того оружие, поскольку они с Педро получили приказ не дать ему скрыться ни при каких обстоятельствах. Жоан должен был находиться все время начеку: его «подопечный» был бледен и постоянно бросал по сторонам недоверчивые взгляды – он явно что-то подозревал.

Дойдя до ворот Сенигаллии, Цезарь с такой же теплотой, объятиями и поцелуями, как и с прочими кондотьерами, встретился с Оливером да Ферно и, мило улыбаясь, попросил его занять свое место в процессии, где его будут эскортировать два дворянина. Также он напомнил ему, что его войска должны будут расположиться в конце строя. Барабаны и литавры громко били, корнеты звучали вовсю, и парадная процессия вошла в раскрытые настежь ворота города под приветственные возгласы толпы, которая в надежде избежать разграбления всячески демонстрировала свое доброжелательное отношение к войску.

Однако когда в город заходил последний из каталонцев, участвовавших в параде, в воротах возник Микель Корелья вместе с группой своих самых крепких людей и, задержав всех остальных, сказал, чтобы они подождали снаружи, поскольку надо распределить людей таким образом, чтобы они могли разместиться в городе. И прежде чем наемники Оливера да Ферно успели отреагировать, ворота были захлопнуты перед их носом и должным образом забаррикадированы. И тут же за зубцами стен появились арбалетчики и аркебузиры Микеля Корельи, которые наставили свое оружие на находившихся за стенами людей.

Когда кондотьеры поняли, что их заперли в городе без подчинявшихся им войск, то попробовали распроститься с Цезарем и покинуть город как можно скорее, но он сказал им:

– Мы еще не обсудили вопросы сдачи крепости, господа. Во дворце подготовлен стол для проведения переговоров.

И он указал им, куда идти. Кондотьеры, начав волноваться, спешились вместе со своим почетным эскортом, который охранял их, и последовали за Цезарем. Тот открыл дверь зала и вежливо пропустил их вперед. Как только они вошли, он сказал, что ему нужно отлучиться на минутку, и, попросив извинения, тут же вышел, хлопнув дверью.

Паоло Орсини, который вел переговоры с Борджиа, бросился к двери.

– Вы дали мне ваше слово!.. – обличая Цезаря, возопил он.

Его брат Франческо, голова и борода которого были абсолютно белыми, посмотрел на него с презрением и изрек:

– Он обманул тебя, глупец.

В этот момент открылась противоположная дверь зала и появился дон Микелетто. Его зловещая улыбка заставила кондотьеров вздрогнуть. В этот же момент на них набросились те, кто числился среди рыцарей эскорта. Вито Вителли оказался очень быстрым и мгновенно выхватил свой кинжал. Жоан лишь успел сжать его руку после того, как он вонзил клинок в грудь одного из сопровождавших их из Рима людей. После короткой борьбы Педро и Жоану удалось скрутить его, и через некоторое время Вито Вителли вместе со своими тремя товарищами был крепко связан. Кроме Паоло Орсини, который криками требовал от Цезаря выполнения уговора, остальные кондотьеры молчали. Они все еще не могли поверить, что та ловушка, которую они готовили для папского сына, захлопнулась за ними.

Микель подошел к распростертому телу своего земляка. Удар кинжалом Вителли был очень точным, и человек испустил дух. Удостоверившись в том, что он уже ничего не может сделать для своего товарища, дон Микелетто ударом ноги в лицо опрокинул связанного Вито, который сидел на полу.

– Следите за ними, – сказал он своим людям и вышел из зала.

Вито с трудом удалось подняться с пола; лицо его опухло, и он выплюнул вместе с кровью пару зубов.

Цезарь не терял времени, и его конница уже была готова к бою. Они выступили против людей Оливера да Ферно. За ними следовала пехота под командованием Микеля Корельи. Захваченные врасплох наемники, не имевшие представления о том, что произошло, бросились бежать, а каталонцы убивали всех тех, кто не сдавался. Что касается войска, ожидавшего в укрытии в двух милях, то оно, увидев бежавших, отступило, и уже вскоре алкайд крепости, получив обещание, что ему будет позволено покинуть город живым и невредимым, вручал ключи от нее Цезарю Борджиа.

Победа осталась за Цезарем, и до того, как погас последний луч солнца последнего дня 1502 года, он завоевал город и крепость Сенигаллия, одновременно возвратив уважение и восхищение всей Италии.

Утром 1 января Цезарь судил Вито Вителли и Оливера да Ферно в присутствии самых важных офицеров своего войска, включая Жоана и Педро, а также посла Флоренции Никколо деи Макиавелли. Он обвинил их, во-первых, в предательстве, во-вторых, в стремлении заставить его предоставить им неприемлемые привилегии и, наконец, в подготовке западни для него. Цезарь перечислил целый ряд доказательств, которые пленники даже не пытались опровергнуть. Казалось, что они подчинились неизбежности своей судьбы. Свирепый Вито Вителли попросил о выполнении последней воли.

– Дайте мне несколько дней, чтобы послать письмо Его Святейшеству с просьбой о полном отпущении грехов, – попросил он. – Убейте мое тело, но спасите мою душу.

– Как бывший кардинал, я от имени своего отца отпускаю вам и вашему товарищу грехи, – сказал им Цезарь. – Я поговорю с Папой по прибытии в Рим, и отпущение ваших грехов свершится, даже когда вы будете уже мертвы.

Вито Вителли перекрестился, Оливер да Ферно сделал то же самое.

– Мне жаль, что таков ваш финал, друзья мои, – продолжал Цезарь, – но когда человек становится предателем, он должен быть более умным, а не действовать так, как проявили себя вы. – И он с величественным видом покинул зал. Ему даже не надо было присутствовать на свершении заурядной казни – эта работа предназначалась для дона Микелетто.

Микель сделал свое дело очень старательно. Солдаты заставили преступников сесть на лавку в центре комнаты спиной к спине, и Микель накинул им на шеи одну веревку со скользящим узлом и деревянной ручкой с одной стороны, чтобы она выполняла роль рычага для жгута. Он неспешно закручивал ручку, а преступники, чувствуя, как веревка давит на них, постепенно задыхались. У них вылезли из орбит глаза и вывалились языки. И так, слыша предсмертные хрипы и чувствуя спиной конвульсии друг друга, они медленно испустили дух.

Закончив работу, Микель пошел в церковь городка, чтобы помолиться за души своих бывших товарищей, которых он собственноручно казнил.

Жоан, все еще находясь под впечатлением только что увиденной сцены, записал в своем дневнике: «Дон Микелетто непревзойден в своем искусстве. Для него худшим из преступлений – тем, которое простить невозможно, – является предательство его господина. Это верный пес Цезаря».

Вечером того же дня, 31 декабря, в Рим был послан гонец с сообщением для Папы о ловкой хитрости, благодаря которой его сын вышел победителем из схватки с намного превосходящими его силами. Путь, который Жоан и Педро проделали за шесть дней по труднопроходимым дорогам, посланец преодолел всего за два. Получив известие, Папа плакал от радости, после чего закрылся в своей личной часовне, чтобы помолиться и воздать хвалу Господу.

Через два дня глава заговора кардинал Орсини, которому до тех пор не были известны подробности происшедшего, прибыл в Ватикан, чтобы поздравить Папу с победой при Сенигаллии. Понтифик принял его в зале Попугаев, откуда, тщетно протестуя, кардинал был препровожден в замок Сант-Анджело, в котором и остался в заключении. Тут же объявили охоту на членов клана Орсини, среди которых были, помимо кардинала, архиепископ, епископ, главный нотариус курии и еще два кондотьера. Дворцы Орсини были захвачены и разграблены, а восьмидесятилетней матери заключенного в тюрьму кардинала пришлось бродить по улицам Рима в сопровождении одной лишь служанки, поскольку никто из друзей и знакомых не решался приютить ее.

Цезарь покинул Сенигаллию тем же вечером после экзекуции и, не теряя времени, вместе со своим войском бросился на захват восставших против него территорий, паля их огнем и потопляя в крови. Не сдавшиеся на его милость города были разграблены. Он находился на постоянной связи со своим отцом через гонцов и не стал лишать жизни Паоло и Франческо Орсини, держа их в заложниках, пока Александр VI не сообщил ему о том, что римские Орсини уже не представляли собой никакой опасности. Тогда дон Микелетто снова применил в отношении их свое искусство, выписав обоим паспорта в вечную жизнь.

Вся Италия рассыпалась в восхвалениях Цезаря и его подвига, и большая часть европейских монархов присоединились к этим поздравлениям. Цезарем восхищались и боялись его; он находился на вершине своей власти: никто из капитанов его войска уже не осмеливался бросать ему вызов.

Микель Корелья отпустил Педро и Жоана домой перед тем, как войско отправилось в путь, простившись с ними крепким объятием.

– Спасибо, – сказал он им. – Теперь мы избавились от предателей, во всяком случае на какое-то время. Возвращайтесь к вашим семьям.

Они остались еще на пару дней в Сенигаллии с Никколо, который должен был вернуться во Флоренцию, чтобы снова заняться делами государственной важности в своем кабинете в Палаццо Веккьо. Его миссия была завершена. Все вместе они отпраздновали встречу и триумф Цезаря прекрасным ужином и великолепным вином. Флорентиец был в эйфории. Он не только воочию увидел трупы двух своих злейших врагов во Флоренции, но и присутствовал при том, как Цезарь, которым он восхищался, преподал миру новый урок хитрости.

– Это настоящий властитель нашего времени, – говорил он. – Образованный, элегантный, покровитель искусства и художников, выдающийся военный деятель и хитроумный политик. Его враги оказываются в собственноручно расставленных ими сетях. Попадаются на свой же крючок.

Он не мог думать ни о чем, кроме как о Цезаре и его талантах. Разговор уже шел совсем о других вещах, когда Никколо вдруг в очередной раз поднимал бокал с вином, чтобы произнести тост, и со счастливой улыбкой на устах восклицал:

– Какая хитрость! Какая потрясающе разыгранная комбинация!

79

– Мне рассказали, что вы принимали участие в хитроумной операции при Сенигаллии.

Жоан, находившийся в торговом зале своей книжной лавки, вздрогнув, посмотрел на собеседника. Это был худощавый человек невысокого роста, лет шестидесяти, который во многом напоминал дона Микелетто. Будучи кастильцем из Толедо, он своими хитроумными умозаключениями и живым характером, хотя и сдерживаемым порой, с лихвой компенсировал недостатки внешности и возраста. Неудивительно, что именно этот человек являлся послом Испании в Риме.

– Да, ваше превосходительство, – ответил Жоан осторожно. – Меньше месяца прошло, как я вернулся. Я удивлен, что вы знаете об этом, потому что ни с кем, кроме своей семьи, не делился этими сведениями.

Франсиско де Рохас искоса посмотрел на него и улыбнулся, прежде чем снова перевести взгляд на книгу, которую он держал в руках. С момента своего назначения послом он в течение нескольких лет был постоянным посетителем книжной лавки. Жоан высоко ценил его, и их отношения были великолепными, очень близкими к дружеским. Тем не менее Жоан относился к нему с подчеркнутым уважением. Такое отношение было неслучайным, ведь этот человек был глазами, ушами и рупором изъявления воли королей Испании в Италии, в особенности короля Фернандо, в ведении которого находилась внешняя политика. Даже сам Гонсало Фернандес де Кордова, Великий Капитан, который ранее сражался в Неаполе против французских войск, подчинялся ему.

– Вы оказали помощь Цезарю Борджиа, но ничего не сделали для того, чтобы помочь вашим суверенам.

Жоан нервно сглотнул.

– Один хороший друг попросил меня сделать ему одолжение, – сказал Жоан в свое оправдание. – К тому же скажите, что могу сделать я, обычный книготорговец, для королей Испании?

Как только Жоан произнес эти слова, он понял, что именно их и ждал от него Франсиско де Рохас. Кастилец вернул книгу на полку, посмотрел Жоану в глаза и сделал ему знак следовать за ним.

– Пойдемте со мной.

Франсиско де Рохас провел Жоана в малый зал, удостоверился в том, что никого там нет, и предложил Жоану присесть, как будто бы он находился у себя дома.

– Великому Капитану сейчас очень нелегко, – сказал посол. – Он практически находится на осадном положении в Барлетте, окруженный значительно превосходящими его по численности французскими войсками и отрезанный от мира французским адмиралом Биду, который препятствует тому, чтобы его могли снабжать зерном и высылать денежное довольствие войскам с Сицилии. Солдаты голодают и не получают жалованья. Вот-вот они взбунтуются.

Жоан вспомнил слова Иннико д’Авалоса, когда тот предупреждал его, что время Арагонской династии в Неаполе близится к концу. Он оказался прав, впрочем, как и тогда, когда предсказал войну между Францией и Испанией.

Оба королевства поторопились занять территории, причитавшиеся им по договору о разделе, подавив сопротивление верных своему королю неаполитанцев. Зная, что французские войска превосходят по численности испанские, король Фернандо попросил Великого Капитана избежать столкновения, но оно, тем не менее, произошло, когда французский вице-король герцог де Немур потребовал от андалусца освободить приграничные города, занятые Испанией, что тот сделать отказался. Первые столкновения закончились в пользу французов, и теперь Великий Капитан находился в осаде в Барлетте, страдая от голода вместе со своими войсками.

– А что делает адмирал Виламари? – спросил Жоан. – В его обязанности входит обеспечивать доставку продовольствия.

– Виламари не хватает на всех, – со вздохом ответил посол. – Он находится на западном берегу, обеспечивая поступление продовольствия с Сицилии в Калабрию.

Жоан недовольно покачал головой: прогноз относительно военных действий для Испании был неутешительным.

– И чем же может помочь книготорговец вроде меня?

– Так вот, Жоан Серра де Льяфранк, – торжественно произнес посол, сверля его взглядом, – короли Испании хотят, чтобы вы сделали для них три вещи.

Жоан снова нервно сглотнул, когда Франсиско де Рохас упомянул испанских королей. Он был уверен в том, что суверены никогда не слышали о нем, но в данном случае это не имело значения: кастилец говорил и решал от их имени.

– Первое. Вы богатый человек. Одолжите королям двести дукатов, и они вернут их вам, когда Господь позволит им это сделать. Наш монарх хотел любой ценой избежать столкновения и обвиняет Великого Капитана в том, что тот ввязался в войну, которую короли не в состоянии оплатить.

Жоан сжал зубы, двести дукатов – это хоть и небольшое, но состояние. Другими словами, это был просто грабеж: никогда никто не возвратит ему эти деньги.

– Второе. Вы хороший артиллерист; поезжайте в Барлетту в составе следующего пополнения и сражайтесь за ваших королей.

– Солдаты получают жалованье за свою службу, – возразил Жоан. – Где это видано, чтобы они сами еще за себя платили?

Франсиско де Рохас рассмеялся смехом гиены, загнавшей в угол олененка.

– Дело в том, мой дорогой друг, что вы не будете обычным солдатом.

Посол помолчал, пристально глядя на Жоана, и тот вдруг почувствовал внутренний страх, обуявший его. Он весь сжался в ожидании, что старикан сейчас нанесет ему удар.

– Вы – каторжник с галеры, еще не отбывший положенный срок.

Жоан не ожидал такого: воспоминания о цепях, жутком смраде и ударах плетью заставили его вздрогнуть. Без сомнения, Франсиско де Рохас был хорошо информирован и успел поговорить с адмиралом Виламари.

– Два месяца, – заявил Жоан после паузы.

– Что?

– Если я одолжу вам двести дукатов и поеду в Барлетту, то останусь там только на два месяца, – пояснил Жоан и добавил: – Кроме того, вы подпишете мне от имени короля бумагу, в которой похвалите меня за службу и предоставите свободу. – Сейчас Жоан смотрел на посла с вызовом.

– Как минимум это продлится четыре месяца. По приговору вам оставалось отбыть больше.

– Да, но я уже отслужил в Остии вместе с Великим Капитаном.

– Эта служба длилась всего пару недель. И я напоминаю вам о том, что вы дали свое слово адмиралу Виламари.

– С тех пор прошло много времени, а здесь, в Риме, у вас не получится заставить меня делать то, что вам нужно.

– Хорошо, пусть будет минимум два месяца, хотя вы не сможете покинуть войско прежде, чем Великий Капитан даст ответственный бой герцогу де Немуру. Также вы должны будете выполнить третью мою просьбу.

– Какую же?

– Вы ведь хорошо знаете герцога де Немура, не правда ли?

Жоан утвердительно кивнул. С тех пор как связи между Францией и Ватиканом упрочились, он установил через Иннико д’Авалоса контакты с одной из парижских книжных лавок и с одной в Лионе с целью импортировать книги на французском языке. После этого за книгами на французском и на латыни к нему стали часто заходить французский посол и люди из его окружения; нередко они находились в лавке одновременно со сторонниками Папы – как итальянцами, так и испанцами. Когда отношения между Францией и Испанией испортились, книжная лавка превратилась в неформальное место для дипломатических встреч на уровне вторых лиц обеих стран, поскольку послы перестали разговаривать друг с другом. И первые, и вторые соперничали в получении благосклонности Папы.

Но еще до начала войны оба посла были приглашены на торжественное религиозное мероприятие, проводимое лично Папой. Рассказывали, что когда Франсиско де Рохас прибыл туда, то обнаружил французского посла сидящим на самом привилегированном месте среди выделенных для иностранных дипломатов. Кастилец посчитал, что тот факт, что француз занял исключительное место, был выражением неуважения к королям Испании, которых он представлял, однако ничего не сказал, потому что это было не совсем к месту.

Выдержав паузу, он сделал вид, будто сердечно здоровается с французским послом, а сам намеренно изо всех сил сжал ему руку, поранив кольцом, которое носил. Его оппонент, подавив крик боли, одним прыжком встал. Тогда Франсиско де Рохас уселся на его место, поблагодарив. Французский посол также не мог повысить голос, поэтому вынужден был довольствоваться другим местом. Натянутые отношения между ними перешли в откровенную вражду.

Французы не рассматривали Жоана как противника, но как одного из каталонцев Папы, поэтому, когда герцог де Немур оказывался в Риме, то заходил вместе со своим послом в книжную лавку. Жоан заранее узнал о предпочтениях герцога в отношении прозы и эпической поэзии и подготовился к длительным беседам в малом салоне, которые были очень приятны герцогу. Впрочем, они говорили не только о книгах: Жоан удостоился чести узнать мнение герцога о войне и о самом Фернандо Гонсалесе де Кордове. Именно это и имел в виду кастилец.

– Ну так вот, – заключил посол. – Великому Капитану будет очень интересно послушать ваши советы.

Жоан задумался, ему не нравилось ни одно из этих требований. Он не был солдатом, его профессия – книготорговля.

– Возможно, я смог бы принять ваш документ о предоставлении мне свободы, – ответил Жоан. – Но прежде я должен обсудить этот вопрос со своей семьей.

Франсиско де Рохас разочарованно взмахнул рукой и на некоторое время умолк. Жоан также не проронил ни слова.

– Да, подумайте об этом, – сказал наконец посол. – Знаете что? Думаю, вам неплохо было бы определиться со своими идеями. С кем вы: с вашими королями и Испанией или с каталонцами и Папой?

– Разве я не могу быть и с теми, и с другими?

– Нет, – ответил Франсиско де Рохас. – И, попрощавшись, вышел.

«Я не хочу, чтобы меня вынуждали делать выбор», – записал Жоан в своем дневнике.

80

– Посол, этот старый лис, лишает наше войско лучших испанских солдат, чтобы послать их Великому Капитану, – пожаловался Микель Корелья, когда Жоан рассказал ему о разговоре с Франсиско де Рохасом. – Под предлогом, что король нуждается в них, он обещает хорошие деньги, которые потом не платит.

– Я не хочу идти на войну, – признался ему Жоан. – Я не солдат, я занимаюсь торговлей книгами и всем сердцем хочу жить со своей семьей. Тем не менее у меня нет альтернативы и я не желаю, чтобы ни вы, ни Цезарь Борджиа восприняли это как предательство.

Он напомнил Микелю о своей судьбе на галерах, о том, что он не до конца еще выполнил свои обязательства по службе в войсках испанских королей. Микель Корелья задумался и сказал ему:

– Отношения Папы с Католическим королем напряженные, поскольку в данный момент мы являемся союзниками Франции. Цезарь даже поместил на свой герб рядом с изображением быка цветок лилии и добавил к своим титулам краткое дополнение «Франции». Ему не понравится, если ты присоединишься к Великому Капитану, который сражается против французов.

Жоану стало грустно: он не хотел терять своих друзей-каталонцев и, хотя посол потребовал от него выбрать сторону, к которой он должен будет присоединиться, все еще лелеял надежду на то, что удастся остаться верным обеим.

– Тебе ведь известно, что союзы, как правило, непрочны, – продолжал Микель. – Тот, кто выиграет войну в Неаполе, будет вынужден заключить договор с Папой, чтобы он пожаловал ему титул нового короля, и, если это будет Испания, Александр VI заключит пакт с королем Фернандо. – Микель сделал паузу и, пристально глядя в глаза Жоану, произнес: – Как друг, я скажу, что тебе следует быть в хороших отношениях с королями Испании. Сейчас посол и Великий Капитан нуждаются в тебе. Возможно, когда-нибудь придет день, когда и они понадобятся тебе. Иди с Богом, и, если Цезарь узнает об этом, я скажу ему, что дал тебе свое благословение.

– Спасибо, Микель! – И Жоан, облегченно вздохнув, обнял его.

Возвращение Педро и Жоана живыми и здоровыми из Сенигаллии, а также победа Цезаря были с ликованием отпразднованы в книжной лавке. Хотя Жоан по-прежнему чувствовал обиду на Анну.

– Я всегда относился к вам с уважением, – сказал он своей супруге, когда они снова вернулись к теме поддельного письма. – А то, что вы сделали, называется попыткой воспрепятствовать моему свободному выбору.

– Вы правы, я признаю это, но у меня также есть причины, и я считаю, что вы не свободны распоряжаться своей жизнью, когда столько человек зависят от вас. Вы говорите о ваших обязательствах перед доном Микелетто и каталонцами, но еще бо́льшие обязательства вы имеете перед вашей семьей, знайте это.

– Я всегда думаю о семье, поверьте мне.

– Ну так подумайте еще об одном члене семьи, – сказала она ему тогда. – У меня почти три месяца задержки. Думаю, что я беременна.

Эта новость наполнила Жоана радостью. Он мечтал о втором ребенке почти так же, как и о первом, и представлял себе недовольство жены, когда она узнает, что он ввязывается в это новое приключение. Однако досада на то, что произошло в Рождество, еще не улетучилась полностью, и он ограничился тем, что лишь сообщил Анне о том, что через неделю отправится в Барлетту, чтобы присоединиться к войскам Великого Капитана.

– Но ведь не прошло и месяца с тех пор, как вы рисковали жизнью в Сенигаллии! – не сдержавшись, воскликнула Анна. – А сейчас другие просят вас, чтобы вы рисковали ею в Барлетте?

– Да, это так. Если я отвергну просьбу посла, то превращусь в изгоя для Испании – такого же, как беглый каторжник с галер, – объяснил Жоан, вдруг почувствовав необходимость добиться от супруги понимания. – В мире все меняется, и я не могу поставить на карту мое и ваше будущее, когда над моей головой будет висеть неисполненный приговор.

– Будет гораздо хуже, если вас убьют, – ответила она со слезами на глазах.

– Послушайте, я не хочу никуда ехать, – сказал Жоан, – но есть силы, которые выше меня и которые заставляют меня сделать это помимо моей воли. То же самое произошло в истории с Микелем и с каталонцами. К сожалению, моя свобода ограничивается выбором меньшего из зол. Я очень прошу вас понять это.

Она утвердительно кивнула и отвела его туда, где играли дети, чтобы он посмотрел на них, а потом положила руку на живот, который уже немного увеличился из‑за беременности. Потом перевела на него взгляд своих влажных глаз и тихо произнесла:

– Идите, если считаете, что нет другого выхода. Но возвращайтесь живым и невредимым. Ради них и ради меня.

В начале февраля Жоан отбыл вместе с еще примерно сотней испанцев, которых Франсиско де Рохас завербовал в Риме. То были каталонцы, ранее служившие в папских войсках, и неаполитанские проводники – кабальеро, хорошо знавшие окрестности Пулии. Все рекруты, за исключением Жоана, были пехотинцами, привыкшими к изматывающим пешим переходам, поэтому должны были успешно преодолеть одиннадцатидневный поход до Барлетты.

Среди солдат оказался юноша, который, влившись в состав отряда перед выходом из Рима, сказал Жоану:

– Мне нравится ваша лошадь, она гораздо лучше лошадей неаполитанских кабальеро, которые нас сопровождают. Наймите меня в качестве конюшего. У меня есть опыт, и за весьма скромную плату вы будете избавлены от необходимости беспокоиться о ней. Кроме того, мой друг Сантьяго готов помогать мне, и мы гарантируем вам сохранность вашей поклажи на время перехода.

– И как же тебя зовут?

– Диего, синьор. Я из Бургоса.

Жоану понравился этот живой девятнадцатилетний парнишка, почти такой же высокий, как и он сам, худой, с карими глазами и часто улыбающийся. Также ему понравился его друг Сантьяго – галисиец, который был на год старше, не такой высокий, но более крупный; к тому же он был гораздо сдержаннее и рассудительнее, чем бургосец. И они ударили по рукам.

– Я сбежал из монастыря, когда мне было шестнадцать лет, – рассказал ему Диего. – Мои родители хотели, чтобы я стал священником, но я всегда предпочитал оружие и мечтал о приключениях. Я раздумывал о том, чтобы направиться в Севилью и оттуда отплыть в Индию, но мне рассказали, что женщины в Италии очень красивы, и я приехал в Валенсию. Там я познакомился с моим другом, и нам удалось записаться в ватиканское войско.

– А как ты оказался в Валенсии, Сантьяго? – спросил Жоан.

– Там, где я жил, был страшный голод, и мне пришлось искать что-то, чтобы выжить. После скитаний по разным местам я добрался до Валенсии и решил, что, может быть, в Италии мне удастся поднакопить деньжат.

– Сколько времени вы находились в войсках Цезаря Борджиа и дона Микелетто?

– Почти два года, – ответил галисиец. – С ними мы хлебнули всякого. Если бы мы вам рассказали…

– Да, могу себе представить. А почему вы оставили их?

– Похоже, что французский король попросил Цезаря Борджиа приостановить свои завоевательные походы, – ответил Диего. – Мы с Сантьяго боялись остаться без работы и, поскольку наши короли нуждаются в нас, решили служить здесь. Кроме того, – добавил он, подмигнув, – король Фернандо платит больше, чем папский сын.

– Кто вам такое сказал?

– Посол Франсиско де Рохас.

Жоан откровенно фыркнул. Ему нравились эти ребята.

Когда в конце концов они добрались до Барлетты, Жоан оставил лошадь и поклажу на попечение своих юных друзей и немедленно направился в резиденцию Великого Капитана. Он собирался вручить ему письмо, которое передал посол, и выразить ему свое почтение. Город был полон солдат, и совсем скоро Жоан заметил их недовольство. У людей были ввалившиеся глаза, плохое настроение, а их изможденный вид свидетельствовал о том, что рассказывали Жоану. Еда была строго нормирована, и случались дни, когда солдатам давали лишь кусок черствого хлеба. Он порадовался тому, что у него была припрятана провизия в поклаже и что он оставил ее под присмотром Диего и Сантьяго, которым полностью доверял.

Зайдя во внутренний двор дворца, Жоан увидел, что он заполнен офицерами, требовавшими еды и денег. Некоторые были вооружены, как в бою. Жоан смешался с ними и стал слушать. Больше всех возмущались представители Бискайи, а в центре, окруженные этой толпой, стояли Великий Капитан и пара его подчиненных. Тон, которым высказывались требования, периодически повышался, а Гонсало Фернандес де Кордова отвечал спокойно, без раздражения, обещая, что провизия и прочее скоро будут доставлены, что надо немного потерпеть. В этот момент капитан по имени Исиар, выйдя из себя, наставил острие пики прямо ему в грудь и крикнул:

– Если у тебя нет денег, отдай своих дочерей в бордель. Пусть зарабатывают себе на хлеб и нам платят.

Установилось гробовое молчание. Это оскорбление было абсолютно недопустимым в отношении генерала, и сопровождавшие его офицеры схватились за эфесы своих шпаг. Жоан понял, что сейчас зазвенит сталь, протест перейдет в мятеж, который превратится в бойню. Однако генерал спокойным жестом остановил их, посмотрел на Исиара и пожал плечами. После этого коротко хохотнул, нарушив напряженное молчание, воцарившееся во внутреннем дворе дворца.

– Мне жаль, друг мой, но это не самый лучший выход, – ответил он со своим ярко выраженным андалусским акцентом и насмешливо улыбнулся. – Вы же их не видели, правда? Они такие страшные, что мы вряд ли что-нибудь получим за них.

После небольшой паузы, вызванной ступором не веривших своим ушам людей, все расхохотались, мечи вернулись в ножны, а генерал ударом руки отвел острие пики, которой Исиар угрожал ему.

– Подождите еще немного, деньги будут, – заключил Великий Капитан. И, глядя на Исиара, сказал: – И вы получите то, что я вам должен.

Обескураженный капитан, видя, что его товарищи смеются, выдавил из себя смешок, а его лицо скривилось в гримасе, которая должна была изображать улыбку. А затем, не зная, что делать, пробормотал:

– Что ж, тогда подождем. – С этими словами, присоединившись к своим товарищам, он покинул внутренний двор.

На следующий день его тело нашли повешенным над городскими воротами.

С письмом посла в руках Жоан подождал, пока двор опустеет, но офицер из свиты генерала, решив, что это один из мятежных солдат, потребовал от него убраться восвояси.

– Ба! – воскликнул Великий Капитан, вглядываясь в него. – Не вы ли тот самый книготорговец из Рима?

– Да, ваше превосходительство, – ответил Жоан. – Я привез вам письмо от посла Франсиско де Рохаса.

Великий Капитан взял пакет и, сорвав сургучную печать, прочитал пергамент.

– Ну-ну, значит, вы снова прибыли мне на помощь, – сказал он, улыбаясь. – Посол пишет, что я должен передать вам бразды правления, поскольку вы заплатили двести дукатов. Лучше бы вы привезли мне их наличными, ведь вы только что видели, насколько остро мы нуждаемся в деньгах. Люди нервничают. Я подчинюсь послу, как почти всегда это делал. Но поставлю вас во главе не потому, что вы заплатили, а потому, что одержали победу при Остии. Я знаю, что вы хороший артиллерист, но скоро прибудет из Таренто Педро Наварро со своими людьми и возьмет на себя командование пушками. Вы же будете командовать взводом аркебузиров, и он станет вашим начальником.

– Для меня будет большой честью служить вместе с таким заслуженным офицером.

Жоан вступил в роту испанских аркебузиров, а Сантьяго и Диего были назначены во взвод из пятидесяти человек под его командованием. Город Барлетта превратился в огромный лагерь, в котором расположились в основном испанцы и итальянцы с Сицилии и из Неаполя, хотя там также были немцы и рекруты других национальностей. Все меланхолично смотрели в сторону Адриатического моря, ожидая появления на горизонте кораблей с продовольствием для них.

Жоан поделился спрятанной в поклаже провизией со своими новыми друзьями, хотя вскоре она закончилась и они узнали, что такое пустой желудок. На оставшиеся деньги ребята пытались добыть хоть что-то из пропитания. Кошки уже давно исчезли в Барлетте, собак тоже не было, а крысы – охотничья добыча не занятых делом солдат – продавались на вес золота. Книготорговец удивлялся, как войска выдержали почти два месяца, так сильно голодая. У них болели животы, они совершенно отчаялись, но в то же время были так агрессивны, что Жоан подумал: если бы не жуткая слабость, овладевшая их телами, они бы уже давно поубивали друг друга.

В это время во дворце Великий Капитан держал совет со своими генералами по поводу сложившейся ситуации.

– Мы покинем город и в открытом поле дадим бой, которого так долго добивается от нас герцог де Немур.

– Это будет самоубийством, мой генерал, – ответил Просперо Колонна, командовавший тяжелой кавалерией, так называемыми жандармами. – Их кавалерия значительно превосходит нашу по численности. Мои люди ничего не смогут против них сделать. То же самое происходит и в остальных подразделениях армии: Немур превосходит нас на несколько тысяч человек.

– Все верно, – ответил Фернандес де Кордова. – Но посмотрите на наших людей: с каждым днем они все слабее. Я предпочитаю, чтобы их убили французы, – это лучше, чем если они умрут от голода.

– Давайте подождем еще немного, генерал, – предложил другой офицер. – Возможно, чудо произойдет и появится корабль с продовольствием.

– Мы не можем больше ждать. У нас совсем нет времени. Если в течение двух дней не доставят провизию, мы дадим бой. В противном случае нас сожрут наши собственные солдаты.

81

– Расскажите мне о герцоге де Немуре, – попросил Жоана Великий Капитан.

Он пригласил его на ужин во дворец, и, несмотря на то что меню, состоявшее из хлеба, сыра, орехов и вина, было скудным, книготорговцу это показалось настоящим пиршеством. Жоан ерзал на стуле, ему было очень неудобно: он был обязан помочь своему генералу, но в то же время не хотел навредить французам. Герцог несколько раз посещал его книжную лавку, и, хотя им довелось вести обстоятельную беседу всего лишь два раза, Жоану очень нравился этот кабальеро со светлыми мечтательными глазами, который любил эпическую прозу и поэзию. Великий Капитан тщательно готовился к каждой предстоящей битве, на него работало множество шпионов, он изучал местность, оценивал противостоящие ему силы, а также замыслы своих соперников. Теперь он хотел знать все о герцоге де Немуре. Жоан подумал, что Гонсало Фернандес де Кордова и француз – очень разные люди.

– Как вы знаете, Луи де Арманьяк, герцог де Немур, а также граф де Пардиак и де Гиз, является одним из самых высокородных французских аристократов. Он хочет стать универсальным человеком – образцом нового времени, в котором мы живем, и обладать достоинством, то есть сущностью современного кабальеро. Тем не менее он восхищается «Песнью о Роланде», написанной в XI веке, и высоко ценит героическую смерть в бою. Он обожает рыцарскую поэзию, копья и огромные плюмажи на шлемах рыцарей, воодушевляется при виде блестящих белых миланских доспехов.

– Основываясь на вашем описании, можно сказать, что при наступлении он будет отдавать предпочтение тяжелой кавалерии, – пробормотал Великий Капитан, внимательно выслушав его и сформулировав целый ряд вопросов. – Я так и предполагал. И в самом деле, большую часть его войска составляют жандармы, которые несутся галопом, сметая на своем пути все и вся.

Жоан посмотрел на Гонсало Фернандеса де Кордову. Пригубив вина из своего бокала, андалусец словно отрешился от мира и впал в задумчивость, – видимо, он снова и снова воссоздавал детали будущей битвы. Гонсало был вторым сыном второстепенного дворянина; он был ниже ростом и крупнее француза, ему было около пятидесяти лет, и он обладал военным опытом, полным удачных сражений. Ему тоже нравилась поэзия, но только после выигранной битвы. Его сопернику было только тридцать, он командовал самой мощной конницей в Европе и алкал славы. «Они очень разные, – снова подумал Жоан. – Но как может генерал думать о сражениях, когда его солдаты, полумертвые от голода, скоро будут не в состоянии даже взмахнуть кинжалом?»

– Потрясающие новости! – Диего и Сантьяго с криками ворвались в барак, в котором Жоан вместе с другими офицерами от инфантерии дремал на убогом ложе. – Виламари наконец убрал с дороги этого чертова французского адмирала, который блокировал доставку продовольствия! Морской путь открыт, и только что к нам прибыли сицилийские корабли, груженные семью тысячами мешков с мукой!

Жоан рывком вскочил с кровати и присоединился к своим друзьям и толпе, направлявшейся в порт, чтобы радостными криками приветствовать только что пришвартовавшиеся корабли. Вести о доставленной провизии успокоили людей и позволили Великому Капитану разработать более разумную тактику. Вместо того чтобы дать бой французам на открытой местности, которую он проиграл бы еще до того, как начал, генерал осуществлял точечные нападения на менее значительные позиции, которые атаковал неожиданно. Его целью было завладеть продовольствием и лошадьми. В течение следующих недель он добился нескольких успехов, выводя из себя герцога де Немура, который всегда прибывал со своей кавалерией слишком поздно, когда уже нельзя было помочь атакованному гарнизону. Численное преимущество французов постепенно таяло, и вскоре войска Немура также познали, что такое голод.

Жоан записал в своем дневнике: «Пожилой провоцирует молодого. Он направляет его в ловушку. Попадет ли в нее французский рыцарь?»

В начале апреля прибыли две тысячи пятьсот ландскнехтов – немецких пехотинцев, вооруженных длинными пиками и посланных императором Максимилианом, сватом и союзником Католических королей. Тогда Великий Капитан перегруппировал свои силы в Барлетте, оставив лишь гарнизоны с минимальным числом людей в небольших крепостях, разбросанных по региону. Назревала великая битва.

27 апреля испанские войска вышли из Барлетты после того, как каждому из всадников было заплачено по два дуката, а пехотинцам – по полдуката. Великий Капитан таким образом добивался того, чтобы солдаты сражались, не думая о поднятии мятежа. Уже далеко не первый раз бойцы отказывались воевать, не получив обещанной платы. Войско провело ночь, встав лагерем на ночлег в пути, и на следующий день направилось к Сериньоле – населенному пункту, численность гарнизона которого составляла лишь сто пятьдесят французских солдат. Казалось, что Великий Капитан намерен занять это место, и герцог де Немур, узнав об этом, выдвинулся со своими войсками, чтобы догнать и сразиться с испанскими войсками до того, как они захватят городок.

Несмотря на полученные испанской армией подкрепления, французское войско по-прежнему было больше; к тому же оно в значительной степени превосходило его по численности кавалерии. В его состав входили тысяча пятьсот всадников легкой кавалерии, в то время как у испанцев их было лишь восемьсот пятьдесят, а тяжелая кавалерия – самая дорогая и мощная – насчитывала две тысячи голов против всего восьмисот у Великого Капитана. Французское войско имело двадцать шесть пушек против тринадцати у испанцев. И лишь в пехоте, имея семь тысяч пятьсот солдат, Гонсало Фернандес де Кордова превосходил герцога, у которого насчитывалось шесть тысяч пехотинцев. Жоан молился о том, чтобы план Великого Капитана, каким бы он ни был, сработал, потому что иначе копыта лошадей французской кавалерии сровняют с землей испанское войско.

Тот день был изматывающе жарким для этого времени года, и войско, которое тащило за собой все вооружение, с трудом передвигалось по неровной, иссушенной ветрами и зноем местности.

Жоан смотрел на своих людей, в особенности на Сантьяго и Диего. На них была надета нагрудная броня, защищавшая тело, и каждый нес по тяжелой аркебузе и по большой кожаной перевязи, с которой свисали пороховые заряды в двенадцати индивидуальных мешочках отдельно для каждого выстрела, пули, меч и кинжал, а кроме всего этого – еду, бурдюк с водой и инструменты для копания земли – кирку, лопату или мотыгу. Они шли по настоящей пустыне; к полудню вода закончилась, и некоторые испанские кавалеристы, буквально сварившиеся под нещадным солнцем в своих доспехах, как будто пораженные молнией, попадали с лошадей. Пехотинцы также валились с ног от усталости и жажды. Они еле тащились – движение вперед стоило им невероятных усилий. Голод, от которого войска страдали все последние месяцы, давал о себе знать.

– Я просто умираю от жажды, – пожаловался Диего и уселся на обочине дороги.

– И я, – сказал Сантьяго, пристроившись рядом с другом.

– Со мной происходит то же самое, – сказал им Жоан, который шел вместе с ними, ведя под уздцы своего коня, груженного поклажей. – Но нам нельзя останавливаться. Французская кавалерия идет за нами по пятам, и я не знаю, как долго наши люди смогут сдерживать их.

Они продолжили свое мучительное продвижение по этой желтой земле; пыль проникала не только внутрь вещей, но и забивалась в рот, глаза; язык, казалось, превратился в мочалку. Жоан подумал, что долго они так не протянут.

Тогда Великий Капитан приказал всадникам, в задачу которых не входило охранять войско с тыла, погрузить на крупы лошадей наиболее выбившихся из сил пехотинцев и, оставив их около источников недалеко от Сериньолы, вернуться с наполненными водой бурдюками, чтобы таким образом освежить тех, кто продолжал путь, умирая от жажды.

– Это из ряда вон выходящий приказ, генерал, – возразил один из конников. – Везти на себе падаль унижает достоинство кавалерии.

– Бесчестным станет тот, кто этого не сделает, – ответил андалусец. – А также повешенным.

И сам погрузил на круп своей лошади белобрысого немецкого ландскнехта, потерявшего сознание на палящем солнце и без сил лежавшего на обочине дороги. Жоан, так же как и прочие офицеры инфантерии и кавалерия, не участвовавшая в обеспечении охраны тылов, последовали примеру генерала.

С первого взгляда Жоан понял, что именно на этом месте Великий Капитан собрался дать бой герцогу де Немуру. Это был не очень крутой холм, на склонах которого росли виноградники и который заканчивался чем-то вроде естественного оврага.

– Копайте, копайте, – подгонял солдат Педро Наварро. – Вы должны расширить овраг, если хотите выжить. Совсем скоро тяжелая кавалерия французов обрушится на нас.

– Мы выбились из сил, – пожаловался Диего. – Я больше не могу.

– Ты должен продолжать работу, – приободрил его Жоан. – Наваррец прав: если французские жандармы смогут преодолеть этот ров, нам не помогут мушкеты и мечи, даже пики немецких ландскнехтов не остановят их. Нас просто сметут. Давай, за дело! И ты тоже, Сантьяго.

Парни стали копать изо всех сил, удлиняя небольшую канаву с обеих сторон и увеличивая высоту земляного вала, который они возвели на основе кольев, острия которых были направлены наружу, чтобы вонзиться во вражеских лошадей при атаке. Земля с противоположной стороны рва тоже была перекопана, чтобы кони завязли в ней. Колья были установлены также и там, чтобы еще сильнее ранить их.

Когда все войско достигло места назначения, Великий Капитан отдал приказ развернуть его в боевом порядке. Артиллерия установила свои орудия в верхней части холма, рядом с командным пунктом. Аркебузиры, среди которых находились Жоан, Диего и Сантьяго, заняли место за земляным заграждением и контролировали ров на всем его протяжении, а немецкие ландскнехты, вооруженные своими пиками, – прямо за ними. С обоих флангов расположились два пехотных подразделения, готовых вступить в бой в тех местах, где французам удастся преодолеть защитные сооружения. Кавалерия, находившаяся недалеко от командного пункта, была в боевой готовности, чтобы в любой момент направиться в то место, где в ней больше всего будут нуждаться войска. Уже практически наступил вечер, когда Великий Капитан вместе с Педро Наварро проинспектировал защитное сооружение и указал на те места, где надо было кое-что исправить.

– Скоро наступит ночь, – услышал Жоан слова Педро Наварро. – Не думаю, чтобы сегодня на нас напали.

– Французы проходят через местность, где нет воды, и у них практически не осталось припасов, впрочем, так же, как и у нас, – ответил Великий Капитан. – Они не будут ждать утра, чтобы атаковать нас, поскольку войска голодны и испытывают жажду. Кроме того, герцог считает, что закат – это самое хорошее время суток для победы или гибели. Я их жду сегодня.

Гонсало Фернандес де Кордова не ошибся, ибо вскоре они увидели вдали французское войско, разворачивавшееся для занятия боевых позиций. После этого они услышали звуки выстрелов вражеских пушек, а в том месте холма, где упали снаряды, поднялись клубы пыли. Люди сжались от страха. Великий Капитан приказал бить в барабаны и передать по кругу бурдюки с вином, чтобы воодушевить солдат. Жоан сделал глубокий глоток, подумав, что, возможно, он будет последним в его жизни, и передал бурдюк Диего, а тот – Сантьяго. После этого он спросил, готовы ли они к бою.

– Мы готовы, дон Жоан, – уверенно ответили парни.

Жоан еще раз осмотрел оружие и одиннадцать пороховых зарядов, свисавших с перевязи Диего, находившейся у него на груди, и ободряюще похлопал его по плечу. Потом проверил оружие Сантьяго и всех других солдат его взвода и приказал поджечь медленные запалы. Сам он занял боевую позицию между Диего и Сантьяго, за земляным валом и кольями. Сердце его сжалось. Жоан молился о том, чтобы Господь снова позволил ему увидеть Анну, детей и всю его семью.

Вдруг пушечный снаряд упал справа от Жоана – и двое из его людей взлетели в воздух. Он вздрогнул, увидев, как чье-то тело упало прямо на колья и застряло в них. Это был молодой солдат. Когда испанская артиллерия ответила огнем, французская тяжелая кавалерия двинулась на них.

Жоан видел, как на их рубежи понеслась первая линия из пятисот французских всадников, а за ними – вторая, тоже пятьсот боевых единиц, и еще, и еще. Они приближались мощным накатом, как четыре неумолимые волны. Несмотря на бой барабанов и звуки труб, стук копыт мчавшихся лошадей слышался все громче. Земля сотрясалась.

– Все будет хорошо, ребята! – сказал Жоан, не в состоянии совладать с собой и сжавшись в комок рядом со своим орудием.

Он слышал, как Диего и Сантьяго молились вслух. Подавляя страх, Жоан одновременно с восхищением наблюдал за приближением лавины вражеских всадников, под копытами коней которых дрожала земля. Плюмажи на их шлемах развевались, доспехи блестели в лучах заходящего солнца. Это было одновременно потрясающее и ужасающее зрелище. Жоан видел, как они прикрыли лица забралами и опустили пики, выстраиваясь в цепь, чтобы в следующий миг напасть на противника. Звук от копыт нарастал и стал громовым: столкновение было неизбежно. Через несколько мгновений смерть будет царить над полем битвы.

– Господи, помоги нам! – тихо воззвал Жоан.

82

Жоан наметил себе жертву среди массы надвигавшихся на них конников в доспехах, кричавших: «За святого Жака!» Испанцы отвечали: «За Сантьяго!», и Жоан подумал, что сейчас и те, и другие будут убивать и погибать, взывая к одному и тому же святому. Генерал отдал приказ стрелять во всех, кто находится впереди, но они надвигались такой плотной массой, что трудно было выбрать кого-то одного. Еще на расстоянии Жоан выбрал того, кто выделялся своей замечательной фигурой и качеством доспехов. Он подумал, что это может быть герцог де Немур. Жоан был уверен в том, что этот отважный рыцарь, восхищавшийся своими благородными предшественниками, окажется в первом ряду и не будет внешне выделять себя среди других, дабы его враги не сосредоточили все внимание на нем. Но даже без каких-либо отличительных знаков вид и манера передвижения всадника говорили о том, что перед Жоаном Луи д’Арманьяк.

Жоан колебался несколько мгновений. Он уважал этого человека, и сама мысль о том, что он сейчас уничтожит рыцаря в его потрясающих доспехах, освещаемых закатным солнцем, чем-то таким недостойным, как выстрел, угнетала его. Это означало уничтожить саму красоту. Но он заставил себя очнуться от грез: красота, надвигавшаяся на них, была смертоносной. Вывести из строя вражеского генерала означало сделать решающий шаг в сражении, и он обязан был совершить это во имя своих товарищей и своей супруги, которой пообещал вернуться живым.

Он тщательно прицелился – прямо в сердце. В этот момент бой барабанов прекратился, а стук копыт стал оглушительным. Прозвучал корнет. Этот сигнал означал приказ стрелять. Конники уже были совсем рядом. Жоан нажал на курок, и от фитиля зашипел, загораясь, порох. Он ничего не мог с собой поделать и слегка отклонил аркебузу от цели. Он был не способен убить его. Звук выстрела от его аркебузы прозвучал одновременно с другими пятьюстами, и от отдачи Жоан получил толчок в плечо. В воздухе сильно запахло порохом. Многие всадники упали на землю, а остальные бросились на изгородь из кольев, стараясь преодолеть ее. Жоан видел, как его жертва покачнулась, – он был уверен в том, что поразил цель, – и заметил, что на великолепных доспехах всадника в области ключицы, с правой стороны груди, появился след от пули. Именно туда он и целился, в последний момент изменив траекторию выстрела, чтобы не попасть в сердце. Но даже сейчас, уже раненный противником, рыцарь не собирался отступаться от намерения преодолеть частокол.

Первый ряд аркебузиров отступил назад, чтобы дать возможность выстрелить второму. Одному из всадников удалось преодолеть заграждение примерно в тридцати шагах от того места, где находился Жоан. Он проткнул копьем находившегося напротив него солдата, выхватил меч и рысью понесся в сторону Жоана, размахивая им направо и налево. Это была стальная масса, рвавшаяся вперед и калечившая аркебузиров, которым не хватало времени, чтобы перезарядить свои аркебузы. И он мчался прямо на них! Несмотря на ужас, который вызывал в нем этот всадник, Жоан на мгновение восхитился мощью его руки, блеском доспехов и самоубийственной храбростью человека, который знал, что умрет, но при этом нанесет как можно больше вреда врагу. Ландскнехты бросились ему навстречу со своими длинными пиками, но Жоан со сжавшимся сердцем понял, что, прежде чем они схватятся с противником, тот убьет его самого и его друзей. Диего отбросил аркебузу и выхватил меч, чтобы защищаться. Однако Жоан знал, что тот ничего не сможет сделать: этот покрытый грудой металла неукротимый монстр убьет его!

От удара всадника оружие Диего взлетело в воздух, и, не дав юноше опомниться, кабальеро примерился мечом к его шее. Жоан предугадал это, он знал, что Диего не сможет остановить эту движущуюся стальную махину. Но он также не мог позволить, чтобы юноша погиб. Он схватил свою тяжеленную аркебузу за ствол и вскрикнул от боли. Ствол был таким горячим, что обжигал руки. Но Жоан не выпустил его и, прилагая неимоверные усилия, поднял и использовал аркебузу как огромную палицу, изо всех сил ударив ею всадника. Послышался жуткий металлический звук, когда приклад аркебузы ударил о забрало шлема, укрывавшего лицо конника, но тот так прочно сидел в седле и стременах, что Жоану не удалось свалить его с лошади. Однако всадник с поднятым в руке мечом на секунду покачнулся от сотрясения, и этого времени Диего хватило, чтобы откатиться по земле в сторону от этой машины смерти.

Тем временем Сантьяго воспользовался замешательством, нашел место, где доспехи не защищали ноги лошади, и ударил ей в брюхо мечом. Раненое животное заржало, но устояло на ногах, и француз успел нанести еще один смертельный удар одному из аркебузиров. Именно в этот момент подоспели германцы и стали наносить удары пиками в неприкрытые броней места на теле лошади и всадника. Он пытался обороняться с помощью щита и меча, но его доспехи не выдержали. Ландскнехты мгновенно набросились на упавшего воина и своими топориками с острием на вершине покончили с ним. Прочие ландскнехты напали на французов, застрявших в частоколе, чтобы не дать им возможности преодолеть это препятствие. Всадникам удалось свалить нескольких немецких ландскнехтов, но те сорвали вражескую атаку и не дали им проникнуть в ряды защитников.

– Спасибо, дон Жоан, – сказал ему Диего, когда восстановил дыхание и смог говорить. – Он чуть не убил меня.

– Нам безумно повезло, что только один всадник смог преодолеть частокол с нашей стороны, – ответил книготорговец. – Если бы их была дюжина, они бы уже давно уничтожили весь взвод.

Он отдал приказ перезарядить аркебузы и, пока солдаты занимались этим, поискал взглядом рыцаря, которого ранил. Тот проводил перестроение на линии атаки со своими товарищами, чтобы восстановить строй. Вдруг послышался страшный грохот, а за ним еще и еще, на солдат посыпались обломки, а над вершиной холма поднялся густой дым. Французская артиллерия разворотила пороховые запасы испанцев и взорвала их. Пушки Великого Капитана уже не смогут выстрелить.

– Все в порядке! – услышал Жоан, узнав голос Фернандеса де Кордовы, который верхом объезжал войска. – Это предвестие нашей победы! Салют в честь триумфа! Для того чтобы победить, нам не нужны пушки!

Жоан поздравил себя с той славой и авторитетом, которыми пользовался генерал среди своих людей. Никому другому не поверили бы, а ему – да. Они сами нуждались в том, чтобы поверить ему. Никто не сдвинулся с места. Воодушевленные успехом, французы бросились в атаку с новыми силами, но аркебузы были уже заряжены. Ландскнехты расступились, и люди Жоана снова выстрелили. В этот раз французские кавалеристы, которым было оказано сопротивление, поскакали вправо, параллельно линии защиты, в поисках слабого места, через которое можно было бы проникнуть внутрь позиции испанцев. Тем временем аркебузы продолжали метко стрелять, и французы падали один за другим, не сумев обнаружить проход в защитных сооружениях.

Им на помощь подоспели три тысячи швейцарских ландскнехтов из французского войска, которые наступали под бой барабанов, резкие звуки флейт-пикколо с развевающимися на ветру знаменами. За ними шла пехота – еще три тысячи человек. Они расступались, чтобы дать возможность проскакать отступавшим всадникам, и снова сдвигались, формируя прочную стену. Они подняли свои пики в ряд и мужественно переносили выстрелы из аркебуз. Если кто-то падал, то на его место вставал его товарищ из следующего ряда, а когда они достигли необходимого расстояния, с громкими криками бросились бегом в атаку. Пехотинцы могли пробежать между остриями кольев из частокола, и Жоан приказал своим людям, чтобы сразу после выстрела из аркебузы они отходили за спины немецких ландскнехтов. Немцы и швейцарцы столкнулись над баррикадой, приняв вид громадного ежа, состоявшего из оконечностей пик, который конвульсивно двигался. Взвод Жоана воспользовался этим, чтобы снова зарядить аркебузы, зайти с левого фланга и выстрелить в швейцарцев сбоку и с тыла, объединившись с другой частью испанской пехоты, которая с копьями и мечами уже обрушилась на них.

В бой вступили все силы, как только тяжелая испанская и итальянская кавалерия бросилась на остатки французской, а когда она была обращена в бегство – на пехоту. Швейцарский капитан погиб, и вскоре его люди, находившиеся в меньшинстве относительно немецких и испанских пехотинцев, толпой обратились в бегство, внося еще больший хаос в ряды французских пехотинцев и легкой кавалерии, которые пытались вступить в бой, но вскоре были разбиты. Теперь бегство французов стало тотальным, а победители бросились в погоню за побежденными, убивая всех, кто не сдавался. Многим удалось убежать благодаря опустившейся на землю ночной темноте, и только восемьсот человек были взяты в плен.

Жоан пересчитал своих: погибли восемь человек и были ранены трое. Надо было бы радоваться тому, что удалось остаться в живых, но, несмотря на это, Жоан не мог подавить в себе грусть, видя перед собой в свете угасающего дня безотрадную картину тысяч распростертых безжизненных тел.

«Сколько попусту растраченной воинской доблести, сколько потерянных жизней! – думал он, качая головой. Жоан не верил своим глазам. – И это называется победой?»

83

– Пошли, заберем с поля боя все, что удастся унести, – сказал Сантьяго, как только они расположились на ночь. В руках у него был зажженный смоляной факел. – Вы идете?

– Вы собираетесь обокрасть мертвых? – спросил Жоан.

– Ну да, конечно, – ответил Диего. – А по пути покончим с ранеными, чтобы не страдали. Разве вы никогда не принимали участия в сражении? Кроме того, король мне должен кучу денег. Так посмотрим, есть ли тут что-нибудь стоящее.

– Нет, спасибо, Диего, что-то не хочется.

– Надеюсь, что Господь поможет вам выспаться.

И молодые люди вышли, присоединившись к ожидающей их группе, освещавшей себе дорогу факелами.

Ночь, которую провел Жоан, не была такой доброй, как пожелал ему Диего. Несмотря на усталость, он не мог не думать о бойне, и все его мысли были о герцоге де Немуре. Он видел, как тот приближался вместе со своими кавалеристами, как земля дрожала от копыт их лошадей, плюмаж его шлема развевался на ветру, а доспехи блестели, освещаемые закатным солнцем. Был ли он тем всадником, которого Жоан ранил? Он беспокойно ворочался с боку на бок на земле, где прилег, и в конце концов поднялся, взял факел и пошел в сторону поля битвы.

Жоан встал на том месте, где находился во время боя, и осторожно, чтобы не пораниться о колья, с которыми не смогли справиться столько всадников, преодолел заграждение. Зрелище, которое при свете факела предстало перед его глазами, было ужасающим. Почти все тела – как людей, так и лошадей – беспорядочно валялись вдоль длинной траншеи, хотя все поле тоже покрывали лежавшие там и тут трупы. В большинстве своем абсолютно нагие. Повсюду был виден свет от факелов, которые держали солдаты, обиравшие трупы. Кто-то тащил какие-товещи. Время от времени слышались крики и перебранка солдатни. Должно быть, они находили что-то ценное.

– Нелюди, – пробормотал Жоан, стиснув челюсти.

Он подумал, что герцог де Немур, скорее всего, погиб недалеко от частокола в попытке преодолеть его, и продолжил этот жуткий путь, усыпанный телами людей и лошадей, часто лежавших друг на друге.

Видя все это, Жоан думал, что лучше бы он никогда не попал в Сериньолу и не стал свидетелем столь мрачного зрелища. Все эти люди наверняка пообещали своим женам вернуться, как он пообещал Анне. Жоан стал молиться за тех, кто уже никогда не сможет обнять своих любимых.

Над полем витал жуткий запах крови, смешанный с вонью от нечистот, от которого желудок выворачивало наизнанку. Когда Жоан видел стройное, высокорослое тело воина, он останавливался, чтобы вглядеться в его черты, и, если погибший лежал лицом вниз, переворачивал его. Для этого ему приходилось дотрагиваться до трупов, некоторые из которых были еще теплыми, а другие уже начинали застывать, но в любом случае он пачкал руки свернувшейся кровью. От этого его тошнило: Жоан думал о том, что одно из этих тел могло было быть его собственным. Но он заставлял себя идти дальше, ибо был одержим желанием найти де Немура и узнать, была ли его пуля первой, пробившей доспехи герцога.

Наконец он нашел труп, который привлек его внимание: это могло быть тело герцога. Погибший воин лежал недалеко от того места, где Жоан видел его в последний раз. Он всмотрелся в его черты и сказал себе, что если это не Луи д’Арманьяк, то очень похожий на него человек. С него сняли абсолютно все, и он лежал на спине – полностью обнаженный, хотя грабители в порыве жалости прикрыли его гениталии камнем. Жоан убедился в том, что у этого человека была рана, пересекавшая грудь под правой ключицей: именно туда он и попал. Хотя позже, когда раненый бросился во вторую атаку, то получил еще две пули – в живот и в шею.

– Вы были отважным рыцарем, наверное, слишком отважным, герцог, – прошептал Жоан. – Вы погибли достойно, как те эпические герои из поэм, которых вы так любили.

Жоан помолился за упокой его души: он очень жалел о смерти того, кто хотел быть образцовым рыцарем. И вспомнил слова счастливого после победы Педро Наварро, который сказал ему несколько часов назад:

– Впервые в истории огнестрельное оружие – неважно, крупное или мелкое, – побеждает в бою тяжелую кавалерию. Всего тысячей аркебуз мы разметали две тысячи всадников! Самые мощные подразделения французской армии, ее сливки!

Жоан еще не закончил молиться, когда увидел большую группу людей, приближавшихся к нему с факелами, и узнал Великого Капитана и нескольких его офицеров. Их вел слуга по имени Варгас, на которого один из французских офицеров, рыцарским жестом приглашенных генералом на ужин, обратил внимание, поскольку тот вырядился в шикарные одежды герцога. Варгас, не знавший, что за человека он ограбил, не чувствовал ни угрызений совести, ни сожаления и не воспротивился тому, чтобы провести группу офицеров к тому месту, где лежал труп.

Жоан не стал отходить в сторону, увидев приближение группы.

Слуга герцога перевернул тело в поисках родинки на его спине и, увидев ее, сказал со слезами:

– Это он. Мой господин.

Гонсало Фернандес де Кордова некоторое время смотрел на тело Луи д’Арманьяка – герцога де Немура, графа де Пардиака и де Гиза, который в таком непотребном виде лежал посреди поля, покрытого трупами, и сокрушенно опустил голову. Возможно, он молился. Некоторые из французских офицеров плакали, а Жоан смотрел на Великого Капитана, и ему казалось, что тот опечален. Он столько времени посвятил изучению своего противника, стараясь думать так, как он, чувствовать так, как он, что стал понимать и по-своему любить его. И сейчас его смерть вызывала в нем искреннее сострадание.

– Я отобрал у вас победу и не могу вернуть жизнь. Но в моих силах отдать вам последние почести.

Великий Капитан приказал, чтобы телу придали достойный вид, одели в лучшие одежды и подготовили внушительную похоронную процессию. Гроб с телом герцога французские офицеры и швейцарские пленные отнесли на плечах в Барлетту. К ним добровольно присоединились многие испанские офицеры. Почетный эскорт составляли сто рыцарей, освещавших темноту ночи зажженными восковыми свечами, а также внушительное число воинов и барабанщиков, дробью отбивавших ритм похоронного марша. Тело герцога со всеми почестями было похоронено в монастыре Святого Франциска в Барлетте.

Жоан записал в своем дневнике: «Время славной тяжелой кавалерии подходит к концу, а с ней и эпоха доблестных рыцарей. Нечто такое низменное, как немного пороха и свинцовая пуля, покончат с ними». И добавил: «Сын бедного рыбака вроде меня, лишь нажав на курок, может уничтожить самого титулованного аристократа, долгие дни потратившего на разработку сражения, прочитавшего тысячи стихотворных строк, седлавшего самого красивого коня, облаченного в доспехи, сделанные на заказ, и вооруженного мечом, выкованным из лучшей стали и изготовленным самыми лучшими ремесленниками, у которых на эту работу ушли многие часы. И все это золото оказалось бессильным против одной-единственной свинцовой пули».

84

На следующий день после того, как городок Сериньола сдался на милость победителей, были подсчитаны потери. Четыре тысячи французов и швейцарцев, испанцев – меньше ста. Гораздо больше испанцев, немцев и итальянцев погибли от жажды, жары и невыносимой усталости во время мучительного перехода накануне, чем в бою.

– У меня новости! – крикнул Диего на бегу.

Жоан складывал одеяла, на которых провел остаток предыдущей ночи. После жуткого зрелища поля боя, покрытого трупами, и увиденного им тела герцога он вернулся к своему тюфяку и молился большую часть ночи. До этого он никогда не думал, что захотел бы вернуться к тем временам, когда был монахом, но сейчас этот момент настал. Жоан страстно желал поститься, молиться, наложить на себя епитимью, даже надеть власяницу. Он чувствовал острую необходимость просить Господа принять души стольких несчастных и благодарить его за то, что он не стал одним из них. Жоан просил о том, чтобы он смог вернуться к своей семье и увидеть сына, которого носила Анна. Ему уже исполнился тридцать один год, и он подумал, что возраст, вместо того чтобы закалять его, наоборот, делал более мягким. За время своей беспокойной жизни он видел немало смертей, но никогда перед его глазами не было поля, на котором лежало более четырех тысяч трупов – обнаженных, искалеченных и окровавленных.

– В чем дело, Диего?

– Девять дней назад произошла еще одна битва – при Семинаре, в Калабрии! – Юноша задыхался от бега. – И мы победили. Французы отходят к северу.

– Если французы покинут Калабрию, весь юг королевства станет нашим и дорога на Неаполь будет свободна, – ответил Жоан с удовлетворением.

Мечтая, он представлял, как прибудет в Неаполь и попросит освобождения от военной службы у Великого Капитана. К тому времени период его службы в войсках превысит три месяца, а важная битва, о которой они договаривались с послом де Рохасом, уже состоялась. Там он найдет направляющееся в Рим судно и, таким образом, избежит пребывания на севере, где проводят перегруппировку французы.

– Но это еще не все! – сообщил Диего.

– И что же еще случилось?

– Перед тем как вступить в бой, испанские солдаты взбунтовались. – Парнишка счастливо улыбался. – Они отказались воевать, пока им не заплатят все, что должны за прошлые сражения.

– Ну и?..

– Им заплатили хорошие деньги – часть того, что были должны. И после этого они сражались и победили. Вот что надо нам сделать. Отказаться биться.

– Мятеж – очень опасное предприятие, – задумчиво произнес Жоан, положа руку на плечо юноше. – Подобное очень редко заканчивается благоприятным образом. Послушай меня, не ввязывайся в это дело.

Этот молодой человек напоминал ему его самого в таком же возрасте, и он подумал, что очень привязался к нему. Диего был смышленым и общительным, и многие прислушивались к нему: он вполне мог стать хорошим унтер-офицером. Но в то же время он был упрямым и импульсивным, что приносило ему немало серьезных проблем.

– Да неужели вы не видите, что нас обманули? – возмущенно воскликнул Диего. – Сантьяго и мне пообещали заплатить больше, чем мы зарабатывали на службе у папского сына, а уже прошло два с половиной месяца – и ничего. Цезарь Борджиа платил вовремя.

– Несмотря на это, ты что-то получил, прежде чем выйти из Барлетты, а еще у тебя есть то, что ты нашел на поле боя…

– Золота там не было, а за то, что мы нашли, нам едва дадут несколько сольдо.

Войска стояли в ожидании прибытия колымаг, которые обычно появлялись после сражений и скупали трофеи. Солдаты за минимальную цену продавали то, что не могли унести с собой.

– Не жалуйся, ты не один такой, многим должны еще больше, чем тебе, – успокоил его Жоан. – Имей терпение.

Великий Капитан не остановился на отдых, а тут же отправил свое войско в поход на Неаполь, посылая одновременно эмиссаров в близлежащие населенные пункты, которые безоговорочно сдавались. За́мок за за́мком, деревня за деревней, область за областью поднимали испанские флаги. И только через четыре дня Великий Капитан предоставил войску пару дней отдыха, чтобы самому тем временем организовать управление завоеванными землями.

Жоан находился на лугу около небольшой речки, где они разбили лагерь, когда неожиданно явился запыхавшийся Диего.

– Мы восстали!

– Кто мы?

– Испанская пехота, – ответил парнишка с улыбкой. – Нас больше четырех тысяч!

– Опять деньги?

– Да. Мы хотим получить нашу плату, а если денег не будет, то требуем позволить разграбить близлежащую деревню, вроде она богатая. Таков обычай.

– Генерал не может позволить этого. Деревня сдалась без боя, и надо относиться к селянам хорошо. Если начнутся грабежи, насилие и уничтожение сдавшихся, все станут оказывать сопротивление.

– Нам плевать, если денег не будет, мы направимся туда, – ответил Диего возбужденно. – Нас много. Они не смогут нас остановить.

– Будьте разумны. Генерал поступает правильно, и он не виноват, что у него нет денег. Я знаю, что он продал все, что имел, и что наши союзники из Колонны сделали то же самое, чтобы заплатить вам перед битвой при Сериньоле. Они не виноваты, это король не высылает денег.

– Так, значит, король не должен ввязываться в войны, которые не может оплатить. – Взгляд юноши был суров. – Все уже решено: если денег нет, мы добудем их грабежом.

– Диего, не ввязывайся в переделки. – Жоан положил руку ему на плечо, стараясь успокоить. – По крайней мере, сейчас мы не голодны. И рано или поздно ты получишь свои деньги.

– Когда? Когда французы убьют меня?

– Не присоединяйся к подстрекателям, останься в лагере. И даже в мыслях не держи того, чтобы обратиться к генералу или к его офицерам с оружием в руке.

– Больше нас не обманут, – заявил юноша, уходя.

Жоан в волнении бросился на поиски Сантьяго. Он хотел объяснить тому грозящую им опасность и попросить о помощи, чтобы успокоить Диего.

– Он рассержен и чувствует себя обманутым, – объяснил ему галисиец. – Я постараюсь утихомирить его, но это будет сложно.

В ту ночь Жоан записал в своем дневнике: «Ужасы войны заставляют взрослеть слишком рано. Или, скорее, вместо взросления – развращают».

Через Педро Наварро и других офицеров Жоан узнавал о посещениях Великим Капитаном лагеря бунтовщиков. Он понимал, что все это может закончиться рукопашной между соотечественниками, и с грустью думал, насколько же будет цинично умереть от рук своих, выжив после французских копий и пушек.

– Некоторые из них открыто грубят генералу, – рассказывал наваррец. – Солдаты больше не хотят слушать его «сладкие речи», как они говорят. Они отмахиваются от его объяснений, и сейчас роль переговорщика взял на себя Диего Гарсия де Паредес. Суть в том, что эти мерзавцы задерживают нас. Они дают французам время основательно реорганизоваться.

После нескольких дней переговоров самые разумные, включая Сантьяго, условились прекратить мятеж, а наиболее радикально настроенные, оставшись в меньшинстве, согласились с обещанием Великого Капитана заплатить им по прибытии в Неаполь. Наконец войско двинулось в путь.

– Как вас удалось убедить? – спросил Жоан.

– Нам пообещали деньги по прибытии в Неаполь и пригрозили объявить нас предателями, что навеки запятнает честь наших семей в Испании, – ответил Диего раздраженно. – Самые трусливые уступили, и в результате те немногие, кто продолжал упорствовать, вынуждены были подчиниться, в том числе и я.

– Надеюсь, что ты не слишком сильно выступал, – заметил Жоан встревоженно.

Через несколько дней, когда Жоан спал под открытым небом во время остановки по дороге в Неаполь, Сантьяго разбудил его чуть свет.

– Только что арестовали Диего из Бургоса! Его накажут за организацию бунта!

Жоан быстро оделся и, добежав до места, где располагались офицеры, столкнулся с Педро Наварро.

– Ваш человек произносил оскорбительные слова в адрес королей и Великого Капитана, – объяснил он. – Он должен ответить за то, что он сказал тогда. Его будут судить.

– Им же пообещали, что карательных мер не будет.

– Здесь военные, Жоан, – ответил тот, пожав плечами и погладив бороду. – Есть вещи, которые прощаются, но и те, которым прощения нет.

– Диего недавно исполнилось девятнадцать лет. Он очень молод.

– Разве он не мужчина, который взялся за оружие и мог убить? Разве он не угрожал и не оскорблял? Пусть же умрет как мужчина.

– Я хочу поговорить с Великим Капитаном, – заявил Жоан, чувствуя, как все внутри у него сжимается.

– С ним можно поговорить только после…

– После чего?

– После суда. – Наварро сделал недовольный жест.

– Не надо лгать, Педро, – произнес книготорговец с твердостью в голосе. – Вы же знаете, что суда не будет. Это решение было принято несколько дней назад.

– Сегодня генерал никого не примет. Даже не пытайтесь.

– Где парнишка?

– Вам не позволят подойти к нему.

– Неважно. Где он?

– На выезде из деревни, – уступил наконец Педро Наварро, опустив голову. – В направлении Неаполя. Когда войска пойдут маршем, они в любом случае увидят их.

Жоан повернулся, чтобы уйти, но наваррец удержал его за руку. Повернувшись, Жоан наткнулся на его мрачный взгляд. Наварро смотрел ему прямо в глаза.

– Мне очень жаль, Жоан, – почти тепло произнес он. – Мне тоже нравился этот мальчишка. Я попытался смягчить приговор, но слова парня были слишком обидными.

85

Жоан бросился туда, где стоял его конь, и с помощью Сантьяго, стараясь как можно быстрее, навьючил на него свою поклажу. Лагерь, укрытый погребальной дымкой, постепенно пробуждался, и вместо выкриков и острот, с которыми обычно просыпались солдаты, в тот день был слышен лишь шепот: новость быстро распространялась среди испанского войска. Книготорговец направил своего коня в сторону дороги на Неаполь и вскоре разглядел сквозь туман росшие вдоль дороги дубы, подсвеченные утренними лучами. С них свисали жуткие плоды: вздернутые солдаты группами по четыре и пять человек. Приблизившись, он увидел нечто, что не различил на расстоянии. У Жоана волосы встали дыбом от охватившего его ужаса. Между двумя дубами находился человек, проткнутый копьем, основание которого было прочно закреплено на земле. Людей расположили таким образом, чтобы их лица были обращены на дорогу, и солдаты войска, проходя мимо, смогли распознать их. Повешенные уже были мертвы, а многие из посаженных на кол еще переживали мучительную агонию.

Он ускорил шаг, надеясь, что Диего был одним из повешенных, но понял, что ошибался: как ему уже поведал Педро Наварро, юноша, приговоренный к высшей мере наказания, был одним из тех, кого насадили на пику. Конец пики должен был войти в анус, проткнув все внутренности, и через шею достать до головы. Однако это было сложно сделать, поэтому, как и в случае с Диего, конец пики торчал из другой части тела. Нижняя часть пики была надежно закреплена в земле, а сама она по вертикали прошла через все тело, так что другой ее конец торчал из верхней части груди на уровне левой лопатки. Тело Диего соскользнуло с древка, ноги подкосились, и он стоял на коленях в луже крови.

Жоан прыжком соскочил с коня и подошел к юноше, но один из солдат остановил его.

– Если вы дотронетесь до него, вас повесят, – предупредил он.

Жоан резко оттолкнул солдата и, подойдя к своему другу, увидел, что тот тяжело дышит через полуоткрытый рот. Услышав голос караульного, Диего приоткрыл остекленевшие глаза, увидел своего покровителя и, сделав усилие, прошептал:

– Дон Жоан.

– Да, мальчик мой, – сказал Жоан, стараясь справиться с комком в горле.

– Не оставляйте меня.

– Я здесь, я буду с тобой.

– Пить.

Жоан пошел за бурдюком и свинтил с него крышку, чтобы дать Диего воды, но солдат снова остановил его.

– Я сказал вам, что если вы дотронетесь до него, то будете повешены.

Жоан толкнул его и свирепо предупредил:

– Ну так смотри в другую сторону. Потому что если меня повесят, то прежде я убью тебя.

Солдат посмотрел на него. В правой руке Жоан держал бурдюк, а левой сжимал кинжал. Караульный несколько секунд смотрел на Диего, потом тяжело вздохнул и сказал:

– Поторопитесь. Вас не должны увидеть.

Он отошел на несколько шагов к дубам за своей спиной и уставился на повешенных так, как будто раньше не видел их. Осторожно, чтобы Диего не подавился, Жоан стал лить воду ему в рот до тех пор, пока несчастный не напился. Он убрал бурдюк. Наступило молчание. Время от времени Диего пробивала дрожь и он стонал, а кровь стекала по его ногам на землю. Жоан искренне желал, чтобы он поскорее умер и перестал страдать.

– Дон Жоан, – прошептал Диего, не открывая глаз.

– Да, Диего.

– У меня к вам просьба.

– Сделаю все, что смогу.

– Напишите моим родителям и скажите им… – Юноша замолчал, обессиленный, его снова пробила дрожь, и он застонал. – Скажите им, что я умер на поле боя…

– Я скажу им, что ты отважно сражался и с честью носил их имя.

Диего неслышно пошевелил губами, пытаясь произнести слово «спасибо», и на его лице на мгновение появилась тень улыбки. Может быть, в тот момент он вспомнил материнские объятия или девушку из своей деревни, в которую был влюблен.

Вскоре те слабые силы, которые еще оставались, покинули его и он с тихим стоном повис на пике, не позволявшей ему упасть на землю. Кровь продолжала струиться по его ногам. Жоан понадеялся, что юноша умер, но тот вдруг с шумом вдохнул, чтобы потом тяжело выдохнуть воздух.

В этот момент послышалась барабанная дробь, которая неумолимо приближалась, – это шли войска, держащие курс на Неаполь. Этот звук раздражал, он был неприятным и напоминал о смерти и казни. Услышав его, Диего, похоже, собрался с последними силами, приоткрыл глаза и снова заговорил.

– Дон Жоан… – позвал он слабым голосом.

– Да, Диего.

– Пожалейте меня.

Жоан молчал. Юноша просил убить его, покончить с его невыносимыми страданиями. Жоан потянулся к кинжалу, подумав о том, что за свою бурную жизнь убил нескольких человек по причинам гораздо менее достойным, чем эта. Если он убьет Диего, то избавит его от боли, хотя потом совершенно однозначно будет обвинен в этом и повешен. Караульные именно потому и были поставлены рядом с казненными, чтобы товарищи не ускорили их агонию. Жестокие мучения этих несчастных должны были послужить уроком всем остальным. Но не страх заставил Жоана убрать руку от оружия: он вдруг понял, что не в состоянии покончить с жизнью молодого человека.

– Потерпи еще чуть-чуть, сынок. Скоро все закончится, а я тебя не оставлю.

– Лучше бы тот француз убил меня в Сериньоле, – пробормотал Диего.

Юноша закрыл глаза, выдохнул, и его тело покинули те остатки сил, которые еще каким-то образом удерживали его. Он повис на безжалостной пике, поддерживающей его тело в вертикальном положении. Жоан теперь чувствовал себя виноватым в том, что спас ему жизнь в том бою.

В авангарде шли подразделения легкой испанской кавалерии и итальянская кавалерия под командованием семьи Колонна, за ними – немецкие ландскнехты; на значительном удалении от всех испанцев ехал верхом Великий Капитан. Жоан подумал, что, скорее всего, таким образом он хотел защитить себя от гнева своих соотечественников. В отличие от обычных маршей, войска шли в молчании, в такт со зловещими звуками барабанной дроби.

Гонсало Фернандес де Кордова ехал на своем коне, гордо выпрямившись, и если многие солдаты предпочитали смотреть прямо перед собой, то он, нахмурившись, гневным взглядом провожал каждого из казненных. Солдат, который охранял Диего, встал в приветственной позе, а Жоан постарался поймать взгляд генерала. Когда они встретились, он выдержал его взгляд, одновременно прошептав, так чтобы можно было прочесть по его губам:

– Будь ты проклят.

Этот обмен взглядами был тяжелейшим, в него Жоан вложил всю свою ярость и презрение, одновременно чувствуя силу Великого Капитана и его твердое намерение добиться победы любой ценой. Всегда, даже в самые критические моменты, он видел генерала Фернандеса де Кордову в хорошем настроении, даже улыбающимся, но эти его черты – упрямство и мстительность – раскрывали истинную суть этого человека.

За немецкой пехотой маршировала испанская, и лица солдат тоже были мрачными. Это жуткое зрелище предназначалось именно им. Там – уже мертвые или агонизирующие – были те, кто громче всех выступал за их общие права: более ясно выраженного и жестокого предупреждения, а также угрозы быть не могло. Жоан увидел среди солдат своего взвода Сантьяго, в глазах которого, расширившихся от ужаса, блестели слезы.

Некоторые старались не смотреть на своих товарищей, но по большей части солдаты не отводили глаз и, в отличие от проходивших в молчании остальных частей, громко выражали свои чувства.

– Их убили тайно! Если бы мы узнали об этом, то такого не случилось бы! – говорил один солдат в ярости.

– Мученики они! – кричал другой. – И приняли смерть, потому что требовали то, что причитается нам по закону!

– Мы будем чтить вашу память! – заявлял еще один. – Вас убили за то, что вы добивались выполнения законов, как славные солдаты в ушедшие времена!

Жоан не смог подавить слабую улыбку. Он испытывал удовлетворение, оттого что бойцовский дух этих людей, привыкших рисковать жизнью, не смогли сломить даже казни, какими бы варварскими они ни были.

Тяжелая испанская кавалерия, не принимавшая участия в бунте, шла в арьергарде. Во время прохода войск Жоан, стоявший рядом с Диего, не заметил никаких движений юноши и после того, как войска прошли, позвал вполголоса его. У ног Диего разлилась огромная лужа крови. Не получив ответа, Жоан предположил, что он мертв. Не касаясь юноши, Жоан, стоя напротив него, начал молиться.

Через некоторое время появились несколько солдат в сопровождении итальянских крестьян. Они начали рыть могилы, в то время как военные принялись снимать повешенных, а один из солдат, убедившись в смерти посаженных на кол, отрубал им головы. Так же он поступил и с Диего, не подававшим признаков жизни.

– Мне очень жаль вашего друга, – сказал Жоану солдат, охранявший Диего. – Он был так молод.

Жоан не смог сдержаться и поблагодарил солдата, которому ранее угрожал своим кинжалом, и обнял его так, как хотел бы обнять Диего. Человек не возражал и дал возможность книготорговцу держать его в объятиях столько, сколько тому было нужно. Затем Жоан дождался, пока Диего Гарсия де Бургос окажется под землей, в последний раз помолился и, сев на коня, поскакал догонять войско. Был весенний день, серый и хмурый. Никогда он его не забудет.

86

Через два дня, когда Жоан возвращался после офицерского обеда, состоявшего из похлебки и бобов и почти не отличавшегося от еды, которой он питался на галерах, ему повстречался Сантьяго.

– Вы слышали новость? – спросил солдат.

– Ты имеешь в виду весть о том, что Неаполь сдается без сопротивления, ведь так? – уточнил Жоан, испытывая внутреннее удовлетворение. – Не будет смертей и лишений.

– Но и мародерства не будет, – ответил Сантьяго, явно расстроенный.

Жоан подумал, что в свои двадцать лет его друг уже рассуждал как матерый солдат удачи.

– По крайней мере, ты увидишь Неаполь живым и твое тело останется в целости.

– Великий Капитан не хочет, чтобы мы насладились городом ни живые, ни мертвые. Он принял решение, что только небольшая часть войска войдет в Неаполь. А всем остальным он приказывает направиться на север, чтобы воспрепятствовать перегруппировке французов.

– Это разумно. Если город сдастся, то французы засядут в замках Кастель Нуово и Кастель делль Ово и понадобится совсем немного солдат, чтобы держать осаду.

– Нет. Для нас это совсем не имеет смысла, – проворчал Сантьяго, нахмурившись. – Великий Капитан сказал, что заплатит долги, когда мы прибудем в Неаполь, а сейчас хочет прогнать нас без оплаты. Но мы войдем в столицу королевства, хочет он этого или нет.

– Снова мятеж?

– Да, и так будет до тех пор, пока он нам не заплатит. В честь тех, кто, как Диего, погиб, защищая честь испанского войска.

– Что ж, я рад, – прошептал Жоан.

На следующий день Педро Наварро сообщил ему, что Великий Капитан был вынужден согласиться с большей частью требований, выдвинутых его людьми.

С чувством исполненного долга Жоан записал в своем дневнике: «Победитель в тысяче битв вынужден был сдаться самым низшим чинам своего войска. Как опытный генерал, он прекрасно понимает, насколько ценно отступление в нужный момент».

16 мая 1503 года Неаполь поднял флаги Испании, и Великий Капитан со своим войском и испанской пехотой в полном составе вошел в город под звуки барабанов, флейт-пикколо и труб. Город был украшен по-праздничному: ковры и флаги свешивались с балконов, гирлянды и триумфальные арки украшали улицы, а девушки бросали цветы проходящим парадным строем войскам. Гонсало Фернандес де Кордова с победным видом горделиво восседал на своем коне: получив обещание, что не будет мародерства и грабежа, город выдал ему значительные суммы, благодаря которым он смог выплатить большую часть долгов своему войску.

Как только закончился парад, Жоан отправился навестить своих тестя и тещу – золотых дел мастеров Роч и своего шурина, которые были счастливы принять его. Уже три месяца книготорговец не имел никаких известий о своей супруге и хотел узнать новости о ней и о своей семье в Риме. Последнее письмо от Анны родители получили больше месяца назад, в нем она писала, что чувствует себя хорошо, и просила тут же сообщить ей, если они хоть что-то узнают о ее муже. Жоан понял, что ни одно из посланных им жене за последние месяцы писем не дошло до адресата, и сразу же сел писать ей.

В тот вечер он пошел на виа дель Дуомо, где его друг Антонелло и его супруга Мария держали свою книжную лавку. Именно там Жоан научился мастерству печатника и познакомился с Иннико д’Авалосом. Книготорговцы встретили его, как и всегда, с радостью и пригласили поужинать с ними.

– Король Неаполя укрылся на острове Искья, когда нас оккупировали французы, – рассказывал Антонелло. – Но в конце концов заключил с ними пакт и отбыл во Францию, оставив маркизу приказ сдаться галлам без сопротивления. Однако д’Авалос провел переговоры со своим другом адмиралом Виламари и в Пасхальное воскресенье поднял испанские флаги на своих островах.

– Это означает, что маркиз думает, что «время пребывания французов в Неаполе вот-вот закончится», – сказал Жоан шутливо, имитируя голос и позу губернатора острова Искья.

Антонелло рассмеялся, но тут же его лицо посерьезнело, что совсем было ему несвойственно.

– Он еще кое-что думает, – сказал он, пристально глядя на Жоана.

– Что же именно? – спросил Жоан с любопытством.

– Что время каталонцев близко к завершению.

Жоан с удивлением посмотрел на своего друга и вздрогнул, не сдержавшись. Его близкие были в опасности!

– Не много ли берет на себя этот человек! – взорвался он, стараясь не выказывать своего страха. – Он думает, что провидец? Я уже достаточно наслушался всяких пророчеств во Флоренции.

– Он не пророк, – ответил Антонелло, – но обладает интуицией, а также имеет исключительно эффективную сеть информаторов, к которым принадлежим и мы. И попадает в яблочко. Он получил письмо, которое ты послал ему, прежде чем вступить в войско, и написал мне с просьбой предупредить тебя, если ты появишься здесь. В первую очередь тебе надо позаботиться о своей семье.

– Я отправлюсь, как только получу увольнение, – ответил Жоан. Он был сильно озабочен.

– Мне жаль, что вы покидаете нас, – сказал Великий Капитан насмешливо, когда Жоан обратился к нему с просьбой о полном освобождении от военной службы. – Вы хорошо поработали во время сражения во главе вашего взвода аркебузиров. Но главное, о чем я истинно сожалею, так это то, что вы единственный, кто не может требовать от меня задержанных выплат.

Жоан сделал приличествующий обстоятельствам жест, в то время как Гонсало Фернандес де Кордова, улыбаясь, подписывал документ, в котором подтверждал доблестную службу книготорговца в испанском войске.

– Мне бы хотелось, чтобы в моих войсках было больше таких, как вы, кто, вместо того чтобы получать деньги, сами платят за то, чтобы сражаться, – шуткой заключил он свою речь.

– Спасибо, генерал, – ответил Жоан, когда документ оказался в его руках. – Но я также вынужден просить вас о выплате задолженности.

– Задолженности вам? – спросил Гонсало с улыбкой, которая все еще играла на его губах. Он подумал, что Жоан шутит.

– Не мне. Речь идет о задолженности, которая причитается Диего Гарсия де Бургосу.

– Кому?

– Диего Гарсия де Бургосу – парнишке, которому едва исполнилось девятнадцать и которого вы посадили на кол за то, что он требовал свои деньги. – Жоан увидел, как улыбка генерала превратилась в болезненную гримасу, и продолжил: – Я пошлю эти деньги его родителям. Вместе с письмом, в котором напишу, что их сын отважно сражался и достойно погиб в бою.

Двое мужчин молча смотрели друг на друга, и Жоан вспомнил тот момент, когда их взгляды встретились во время марша, а Диего умирал на колу, воткнутом около дороги.

– Некоторые меры, к которым я вынужден прибегать на королевской службе, мне не нравятся и не делают мне чести, – пробормотал генерал.

– Прошу вас дать мне записку к вашему казначею с указанием о выплате, – настаивал Жоан, не собираясь оправдывать действия Великого Капитана.

– Вы не знаете, что это такое – противостоять четырем с половиной тысячам взбунтовавшихся людей. Солдатам-ветеранам, участвовавшим в разных бойнях, вооруженным, голодным и разъяренным. – Голос Гонсало был таким же твердым, как и его взгляд. – Показательная смерть нескольких человек помогает предотвратить смерть тысяч.

Жоан, стоя напротив Великого Капитана, смотрел на него бесстрастно.

– Вы ничего не знаете об этом, господин книготорговец, – продолжил генерал, поскольку Жоан молчал. – И не вам судить меня.

– Я не сужу вас, для этого есть Господь. Я только прошу выдать причитающиеся юноше деньги.

Они больше не смотрели друг на друга до тех пор, пока Фернандес де Кордова не открыл маленький ящичек своего стола, достал бумагу и, окунув перо в чернильницу, написал несколько слов твердым почерком.

– Держите, Жоан Серра де Льяфранк, – сурово сказал он и с присущей ему решительностью протянул записку. – Мой казначей все рассчитает. Идите с Богом.

– Спасибо, генерал. – И, смягчив тон, Жоан добавил: – Должен сказать, что для меня было честью служить под вашим началом.

– Это чувство взаимно, – ответил Великий Капитан.

Напряжение спало с его лица, и он протянул Жоану руку. Он пожал ее, и их взгляды снова встретились, на этот раз они не избегали друг друга. Жоан почувствовал твердость пожатия руки человека, которого, несмотря ни что, высоко ценил. После этого он развернулся, направился к дверям и вышел, не обернувшись.

Книготорговец почувствовал огромное облегчение, покинув Капуанский замок, и с удовольствием наполнил свои легкие весенним неапольским воздухом. Тщательно сложенный документ, дававший ему свободу, был спрятан между рубашкой и камзолом. Смерть и нищета остались позади.

День был солнечным и прозрачным. Неаполь, несмотря на голод, вызванный войной, вновь стал живым и колоритным, и люди сновали тут и там по своим ежедневным делам, не обращая внимания на пушечные выстрелы испанских войск, осаждавших замки Кастель Нуово и Кастель делль Ово, где им оказывали сопротивление французы, окруженные окопами Великого Капитана. Котельных дел мастера и кузнецы стучали молотками по металлу, производя такой же шум, как и солдаты, сражающиеся на поле боя. К этому жители Неаполя уже привыкли – так происходило каждый раз, когда менялась форма правления.

Оставалось еще нечто не позволявшее Жоану чувствовать себя полностью свободным. Он направился в книжную лавку к Антонелло и написал письмо, которое должен был отослать несколько дней назад. В нем он сообщал, что Диего погиб, отважно сражаясь за королей Испании, и подписался: «Жоан Серра, командующий взводом аркебузиров». После этого договорился с Антонелло, что письмо вместе с кровными войсковыми деньгами и некоторыми вещами Диего, собранными Сантьяго, будет отправлено родителям юноши с ближайшим кораблем, направляющимся в Испанию.

Поскольку порт простреливался артиллерией из замка Кастель Нуово, он пошел на берег в поисках судна, которое могло бы доставить его в Рим. Однако ни один из кораблей не собирался совершать подобное путешествие. Все боялись французских судов, которые расположились в порту Гаэты, как раз на полпути к Риму.

Все это наводило тоску на Жоана. Зачем ему свобода, если он не может вернуться домой? Прав ли маркиз де Васто? А если его семья действительно могла подвергнуться опасности? Неаполь был очень приятным городом, но Анне оставалась всего лишь пара месяцев до родов, и он хотел оказаться рядом с ней как можно раньше. Французы и испанцы сражались на севере королевства, и не было никакой возможности добраться до Рима по земле. Он словно попал в ловушку, а потому был в полном смятении.

Прошла неделя с момента триумфального шествия испанских войск по Неаполю, когда наконец паруса флота Виламари появились на горизонте. Флот состоял из восьми галер и почти тридцати парусников различного размера; прежде чем пришвартоваться на пляже, они прошли вдоль порта, бомбардируя Кастель Нуово. Звуки от пушечных выстрелов разносились по всему городу, а неаполитанцы приветствовали зрелище одобрительными криками и всячески проявляли свою радость. Они были счастливы не потому, что артиллерия успешно обстреливала противника, а потому, что стало известно о том, что некоторые суда были доверху забиты пшеницей с Сицилии. В городе царил голод.

Жоан пришел, чтобы поприветствовать своих бывших флотских товарищей сразу же после того, как они ступили на землю. Он узнал лишь нескольких моряков и своего друга капитана Гениса Солсону, который очень обрадовался встрече с ним. Прошло уже около шести лет с тех пор, как они распрощались в Пизе.

– Поговори с Виламари, – сказал он, когда Жоан рассказал о своем положении. – Он может помочь тебе с поездкой в Рим.

Прошедшие годы и сражения, в которых участвовал Виламари, не слишком отразились на его внешнем облике, и веселый взгляд, с которым старый моряк встретил Жоана, удивил последнего.

– Ну надо же, знаменитый римский книготорговец! – воскликнул Виламари. – Какими судьбами в Неаполе?

Жоан коротко рассказал ему о своих приключениях с Великим Капитаном и гордо показал подписанный им пергамент, в котором подтверждалась его окончательная демобилизация. Адмирал внимательно изучил документ.

– Я помню о том, что ты был великолепным писарем, – сказал наконец Виламари, нахмурив брови. – Ты случайно не подделал его?

Адмирал впервые шутил с ним, и Жоан не смог подавить улыбку, несмотря на то что этот человек все еще вызывал в нем противоречивые чувства. Потом он рассказал ему о своих проблемах с поисками транспорта в Рим.

– Неудивительно, – сказал Виламари. – Французы готовят огромное войско, чтобы пройти с ним по Италии, воссоединиться со своими соотечественниками в Гаэте и вернуть себе Неаполь. А в Генуе у них стоит флот, намного превосходящий мой. Вскоре они нападут на нас, поэтому мне надо будет укрыть свои корабли в надежном порту.

Жоан расстроился и безнадежно махнул рукой. Конца войны не было видно.

– Впрочем, мы сможем помочь тебе. – И добавил с тем же смешливым выражением: – Хотя тебе, конечно же, придется заплатить за билет. До того, как французский флот прибудет сюда, прямо завтра я посылаю пару галер в Рим, где посол Франсиско де Рохас рекрутирует солдат. Кроме того, человек, которому надлежит выполнить это задание, твой друг – капитан Генис Солсона.

Жоан чуть не подпрыгнул от радости. Французские суда в Гаэте не решатся перехватить пару галер. Это путешествие было относительно безопасным. Наконец он вернется домой! Жоан не мог дождаться момента, когда он наконец увидит своих близких и удостоверится, что с ними все в порядке, что Иннико д’Авалос ошибается и что Цезарь крепко держит власть в своих руках.

87

В Риме все цвело пышным весенним цветом, когда Жоан добрался до города, но он ни на минуту не задержался, чтобы насладиться прекрасными пейзажами. Он пытался найти в словах и внешнем виде людей признаки опасности, которую предчувствовал Иннико д’Авалос. Когда выяснилось, что Папа здоров и все, казалось бы, было в полном порядке, Жоан немного успокоился. Он издалека смотрел на книжную лавку и с гордостью отмечал, что она, без всякого сомнения, лучшая в Риме. Он вошел, жестом попросив Паоло и Педро не выдавать его, потому что увидел, что Анна стоит к нему спиной, занимаясь с дамой, а он хотел ее удивить. Подойдя, Жоан закрыл ей глаза руками и сказал:

– Догадайтесь, кто пришел.

– Жоан! – закричала жена, поворачиваясь, чтобы обнять его.

Ее большой живот разделял их, и Жоан с радостью отметил, что выглядит она замечательно. Тем не менее он не мог не обратить внимания на книгу, которую держала в руках покупательница.

На следующий день, спустившись в лавку, Жоан спросил у Анны, что это была за книга.

– «Книга о Граде женском» на итальянском! – воскликнул он удивленно, прочитав название.

– Да, книга Кристины де Пизан, – ответила его супруга с гордостью. – Эта дама, овдовев и разорившись, смогла выжить и вырастить детей благодаря своему перу. Она защищает женщин от мужских предрассудков.

– Я знаком с Кристиной де Пизан, она писала по-французски, но я не знал, что книга переведена на итальянский язык.

– Я заказала перевод в ваше отсутствие, и по моему указанию отпечатали двести экземпляров, – сообщила Анна с улыбкой. – Дамы с удовольствием покупают ее, и я хочу напечатать еще две сотни.

– Что ж, хорошо, очень хорошо! – промямлил Жоан.

Решение о заказах на перевод книг и о количестве отпечатанных экземпляров всегда было исключительно его прерогативой, однако оказалось, что Анна с легкостью справилась с этим сама.

– Надеюсь, что вы не расцените это как посягательство на вашу свободу. – Жена смотрела на него с хитрой улыбкой: она не забыла их давнюю дискуссию.

– Конечно же нет! – ответил Жоан. – Совсем наоборот, я горжусь вами. И уверен, что Кристина де Пизан искренне одобрила бы ваши действия.

Жоан пригласил Гениса Солсону в гости и после семейного обеда с гордостью показал ему переплетную мастерскую, типографию и книжную лавку.

– Это дело всей моей жизни, – заявил он со счастливой улыбкой.

Его друг посмотрел на него со странным выражением и отрицательно покачал головой.

– Нет, ты ошибаешься, – задумчиво произнес Генис. – Делом твоей жизни является не книжная лавка, а твоя семья.

Жоан молча уставился на Гениса, пытаясь осознать столь категоричное и решительное утверждение. Капитан сказал то, что Жоан и сам уже знал. Жизнь Гениса на корабле не позволяла ему создать собственную семью. Его история жизни очень походила на ту, которой жил погибший штурмовой офицер со «Святой Эулалии».

– Я завидую тебе, Жоан, – заключил его друг. – Но не потому, что у тебя есть книжная лавка, а потому, что у тебя есть семья.

В ту ночь Жоан записал в своем дневнике: «Генис попал в точку».

Несмотря на неблагоприятные предсказания Иннико д’Авалоса, несколько месяцев прошли счастливо, пока не наступил август, принесший с собой обычную в это время изнурительную жару. Днем было невозможно находиться под солнцем, стоячие воды распространяли миазмы – зловонные испарения, которые служили причиной наводящих ужас эпидемий. Malaaria – дурной воздух, убивавший живое.

Но, даже несмотря на страх заболеть, на постоянный зуд от москитов, пот и жару, практически не дававшую спать, Жоан был счастлив. В доме супругов Серра слышался плач Катерины – чудной девочки, которой вот-вот должен был исполниться месяц. Анна с нежностью кормила ее грудью и ласково улыбалась. Книготорговец предпочел бы иметь еще одного сына, но прошло всего несколько дней, и он понял, что безумно любит малышку. Он не уставал повторять, что она будет такой же красавицей, как и ее мать.

Нескончаемые колонны французских войск, маршировавшие через Рим в направлении Неаполя, вызывали у Жоана слишком много воспоминаний. Он не мог выкинуть из памяти покрытое трупами поле в Сериньоле, посаженное на кол тело бедного Диего – эти ужасные картины преследовали его в виде ночных кошмаров. Но именно эти воспоминания позволяли ему с еще большим чувством наслаждаться моментами спокойствия и счастья рядом с женой и всеми остальными членами семьи. Жоан понимал: ему очень везло в жизни.

– Августовская жара отпугивает многих из наших клиентов, – сказала Анна. – Хотя в этом году книжная лавка пользуется даже бо́льшим успехом, чем в прошлые летние месяцы. И мой салон никогда не был так популярен, несмотря на отсутствие Лукреции Борджиа и Санчи Арагонской.

– Да, верно, наше дело процветает, но есть нечто гораздо более важное. Мне не хватает слов, чтобы выразить свои чувства, сказать, как я счастлив рядом с вами, нашими детьми и всеми остальными членами нашей семьи. А также еще с одной семьей – с той, которой стали работники нашей лавки, – произнес Жоан, с нежностью глядя на жену. Он взял ее за руку, и тон его изменился, став серьезным: – Я молюсь о том, чтобы мы могли наслаждаться этим миром и спокойствием много-много лет. Через несколько недель основные силы французских войск пройдут через Рим в сторону Неаполя, и судьба королевства решится после кровавых массовых убийств. К счастью, какая бы сторона ни победила, она должна будет заключать договор с Папой, так что здесь мы в безопасности. Кроме того, Цезарь закрепился в своих завоеваниях северных земель. Никогда раньше он не обладал таким могуществом, а кланы Орсини и Колонна находятся под его неусыпным контролем. Поэтому я надеюсь, что Рим еще долго будет мирным городом, а мы, будучи здоровыми и счастливыми, сможем наслаждаться жизнью.

– Завтра одиннадцатая годовщина восхождения Александра VI на папский престол, – сказала Анна. – Как вы думаете, долго он еще проживет?

– Ему семьдесят два года, но он выглядит здоровым и полным сил, – ответил Жоан с некоторой тревогой, вспомнив предупреждения Иннико д’Авалоса. – Пожелаем, чтобы Господь отпустил ему много лет жизни. Пока он жив, все будет в порядке.

Услышав его последние слова, одна из служанок обеспокоенно покачала головой: на рыночной площади ходили слухи, что Папу не ждет ничего хорошего. Говорили, что во время прогулки по саду Бельведер к ногам понтифика упал мертвый филин и что призрак черной собаки постоянно бродит вокруг Ватикана. Это был посланник смерти, и за несколько дней один за другим скоропостижно умерли несколько близких Папе людей – от капитана его гвардии до епископа. А собака продолжала бродить вокруг Ватикана, словно ожидая более серьезной добычи.

На следующий после годовщины день Папа, Цезарь и один из епископов, сопровождавший их во время званого ужина несколькими днями ранее, свалились с сильнейшим приступом лихорадки, и по Риму разнеслись слухи, что все трое были отравлены.

Микель Корелья немедленно усилил охрану в папских покоях и окружил Ватикан кольцом безопасности. Любое проявление слабости придало бы смелости врагу, и валенсиец привел войска в боевую готовность. Он хотел, чтобы люди думали, что Папа и его сын находятся на важном тайном совещании. Однако в городе говорили, что Цезарь лежит в бреду и что его врачу не удается сбить высочайшую температуру.

– Это предрассудки, россказни, которые распространяют наши враги, чтобы повлиять на чернь, всегда готовую верить им, – сказал Жоан, когда Анна и его мать поведали ему о черной собаке.

– Может, это и предрассудки, но вы сами прекрасно знаете, какое значение придают им люди, – ответила ему жена. – Было бы хорошо, если бы только простой народ верил в эти домыслы, но ведь в них верят и люди благородные, и кардиналы, и епископы.

– Это единственное средство, которое остается Орсини и прочим группировкам, неоднократно терпевшим поражение, – ответил Жоан, явно расстроенный. – Клевета, слухи, происки, недобрые предзнаменования, сглаз – все это используется, чтобы подорвать власть Цезаря и Папы. Эти люди употребляют глагол «говорят», чтобы их не могли привлечь к ответу за их буллы. Они швыряют камень и тут же прячут руку, бросившую его.

– Не надо, не огорчайтесь, – сказала Анна и улыбнулась ему. – Я вам говорю об этом только потому, что нам надо быть бдительными.

И поцеловала мужа в губы, которые тут же счастливо приоткрылись, чтобы поцеловать ее в ответ.

– Вы правы, – произнес Жоан в раздумье. Он с нетерпением ждал новых известий от Иннико д’Авалоса.

Вскоре стало известно, что по примеру Ватикана кардиналы стали заставлять доверенных слуг тщательно обследовать пищу, которую им подавали, и забаррикадировались в своих дворцах под защитой верных им вооруженных людей: одни боялись каталонцев, другие – своих противников. Известие о тяжелом недуге Папы и его сына Цезаря никого в Риме не оставило равнодушным. Для одних оно ассоциировалось с надеждой, для других – с угрозой.

Драчуны и убийцы из разных группировок выползли из своих укрытий; они с вызовом прогуливались по районам, находившимся под их контролем, и кричали, требуя смерти Папы.

Жоан провел совещание с Педро и Паоло и, обсудив с ними стратегию, собрал остальных работников.

– Если Папа умрет, начнутся беспорядки и наша лавка подвергнется нападению, – уверенно сказал он им, но при этом выглядел совершенно спокойным. – Они придут не только грабить, но и постараются уничтожить все то, что она воплощает в себе. А лавка – это прежде всего свобода мысли, культура без границ, свет в потемках. Каждый из нас разделяет это представление и, если станет его защищать, подвергнет опасности свою жизнь. – Жоан помолчал, пристально глядя в глаза своих работников, как будто хотел прочесть их мысли. – Я буду бороться за книжную лавку. Не позволю, чтобы ее сожгли. Если вы хотите остаться, я буду защищать ее вместе с вами, если нет, найму профессионалов. Я никого не заставляю быть героем, а только хочу знать, на кого могу рассчитывать, и с уважением отнесусь к мнению тех, кто не захочет быть со мной.

Почти все работники изъявили желание защищать лавку, и Жоан немедленно принял к этому меры.

Итальянцы все реже посещали лавку, но она оставалась местом встреч для испанцев. Они приходили обмениваться новостями и старались в общении приглушить тревогу. Одни говорили, что и Папа, и его сын были отравлены, другие – что они заболели чумой. Кроме того, в беседах касались вопросов войны, и все совпадали во мнении, что окончательная судьба Неаполитанского королевства решится в битве, которая состоится в районе Гаэты.

Именно таким образом обстояли дела, когда в лавке появился Микель Корелья с отрядом кавалеристов. Похоже было на то, что оба Борджиа выздоравливали, и Микель с Джоффре Борджиа, находясь во главе своих войск, наводили порядок в городе. Младшему сыну Папы было двадцать два года, и он уже не был тем стеснительным мальчиком, женатым на страстной неаполитанской княгине, которая наставляла ему рога; и хотя ему еще было далеко до своего отважного и решительного брата, он принимал участие в защите семьи.

– Я давно не видел вас, Микель, – поприветствовал его Жоан.

– Слишком много работы, – ответил капитан. – У нас все было готово на тот случай, если Папа умрет, но мы никак не могли представить себе, что Цезарь тоже заболеет.

– Как они?

Дон Микелетто покачал головой.

– Никому ничего не говори, но они все еще в горячке. Цезарь практически не в состоянии даже говорить, но думаю, что он выкарабкается. Тем не менее сомневаюсь, что его отец выдержит.

– Что будет, когда Папа умрет? – спросил Жоан, уже зная ответ, прежде чем услышал его.

– Надо будет сражаться, – лаконично ответил валенсиец.

88

На следующий день доставили долгожданное письмо от губернатора Искьи. В нем говорилось: «Время каталонцев закончилось. Вывозите свою семью из Рима как можно скорее. Бросайте книжную лавку и возвращайтесь в Неаполь».

Ошеломленный, Жоан не мог отвести глаз от письма, которое держал в руках, и снова перечел его. Эти заключения Иннико д’Авалоса звучали для него как смертный приговор. Тем не менее он подумал, что маркиз не может быть всегда правым, и всей душой желал, чтобы на этот раз он ошибся. Прошло всего четыре дня с тех пор, как Папа и его сын заболели. Это было как раз то время, которого хватило, чтобы гонец со срочным посланием добрался до Неаполя и вернулся назад. Иннико, по всей вероятности, знал больше, чем прочие, и его письмо было предупреждением о надвигающейся опасности на него и на его семью. Но это письмо говорило еще об одном: Александр VI находился на смертном одре – вне всякого сомнения, его отравили.

– Вы должны немедленно отбыть в Неаполь с моей матерью, сестрой и детьми, – сказал он Анне, сообщив ей о письме. – Когда Папа умрет, этот город превратится в место побоища.

– А вы?

– Я останусь в лавке. Не могу позволить, чтобы ее разорили.

– Оставьте лавку, – ответила она. – Мы откроем новую в другом месте. Ваша мать и сестра, а также Педро будут счастливы, если мы поселимся в Барселоне. Мы об этом неоднократно говорили.

– А оттуда мы также сбежим при первых же трудностях? – спросил он, нахмурившись. – Нет, Анна. Книжная лавка – это наша мечта. Она является символом нашей свободы. Свободы, за которую я боролся всю свою жизнь. Я не могу вот так просто уехать, бросив ее без борьбы. Я останусь здесь и буду следить за развитием событий. Возможно, Папа выздоровеет и все вернется на круги своя. Или, может быть, Цезарь и Микель Корелья смогут сохранить власть при новом понтифике, если Александр VI умрет.

– Книжная лавка не является символом нашей свободы, Жоан, – с твердостью ответила Анна. – Мне очень жаль, что это время заканчивается. Абсолютно верно, что мы были счастливы здесь, но наше счастье целиком зависело от нашей лояльности к интересам каталонцев. Их время заканчивается, но не наше, мы продолжим нашу жизнь в другом месте. Я нисколько не пожалею, если они исчезнут. Вы прекрасно знаете мое мнение о них. Пусть наконец заплатят за свои преступления, а мы уедем. Паоло останется за главного в лавке – он очень способный, он римлянин и сумеет выжить в эти смутные времена. А мы всегда сможем вернуться, если все наладится…

– За свои преступления? – воскликнул Жоан рассерженно. – Они не более преступники, чем все остальные, власть предержащие. Я видел, как забивали людей хлыстами до смерти, как их сажали на кол, как их сжигали живыми на костре. И эти убийцы звались не дон Микелетто, у них были другие имена. Сильный удерживает свою власть, запугивая слабого.

– Так вот, власть каталонцев заканчивается, и они уже не внушают страх. Поезжайте с нами и оставьте их на милость судьбе.

– Я этого не сделаю, Анна. Поезжайте вы, пусть наши дети будут в безопасности, а я последую за вами, если ситуация усложнится.

– Нет, Жоан. – Она взяла его за руку. Теперь ее голос был полон нежности: – Я никуда не поеду, если вы останетесь здесь.

Жоан рассказал обо всем Педро Хуглару и попросил его взять на себя ответственность за переезд семьи в Неаполь. Арагонец согласился со своим шурином в том, что семью необходимо было вывозить из Рима, и взял на себя обеспечение их безопасности.

– Мы будем не одни, – добавил Педро. – Некоторые из каталонцев и имеющих вес итальянцев, поддерживавших Цезаря, хотят вывезти свои семьи и свое имущество в безопасное место. Кто-то из них даже будет сопровождать конвой лично.

Испанский посол Франсиско де Рохас взамен на внушительную сумму согласился выделить военное сопровождение и охранное свидетельство для защиты конвоя, который будет возглавлять Педро. Этим сопровождением стали солдаты, нанятые им по обыкновению в войсках Цезаря, – именно они должны были довести конвой до Неаполя. Там они присоединятся к Великому Капитану в Гаэте, опередив прибытие основных сил французского войска.

Жоан также получил охранное свидетельство от Ватикана, которое ему выправил Микель Корелья. Он вручил его скрепя сердце, только лишь в силу связывавшей их дружбы, хотя и был очень недоволен постоянным дезертирством солдат, которые, как и те, что должны были сопровождать караван, собирались сражаться в рядах войска Великого Капитана. Он прекрасно знал, что речь шла о наемниках, которые в любой момент имели право покинуть войско, и, несмотря на свое к ним отношение, дон Микелетто выплачивал им солдатское жалованье до последнего дня службы. Таков был стиль Цезаря Борджиа.

– Крысы первыми бегут с тонущего корабля, – пробормотал капитан, когда вручал Жоану документ. – Но мы, каталонцы, еще не сказали своего последнего слова.

– Я остаюсь, – ответил Жоан. – Я всего лишь хочу, чтобы моя семья находилась вне опасности.

Микель смотрел на него несколько мгновений, а потом сказал:

– Спасибо, Жоан. – И обнял его. Выражение его лица смягчилось, и он добавил, понизив голос: – Так если ты решил остаться, я попрошу тебя о помощи. Возможно, тебе придется сделать нечто очень важное для человека, который пользуется моим полным доверием.

– Надеюсь, что речь не идет об убийстве кого бы то ни было.

– Нет. Только если дело пойдет совсем уж плохо.

– Это приказ? – Жоан вспомнил об упреках Анны.

– Нет. – Взгляд Микеля был открытым. – Это просьба, с которой я обращаюсь к другу.

– Я в вашем распоряжении, – ответил Жоан. И, выдержав паузу, спросил: – А ваша семья уже в безопасном месте?

– Какая семья?

– Ваша супруга.

– У меня уже нет супруги. – В голосе Микеля слышалась ярость. – После одиннадцати лет, на протяжении которых ее семья вовсю использовала преимущества, которые давал ей наш брак, эти крысы перебежали на другую сторону, как только почувствовали опасность. И она ушла вместе с ними.

– Мне очень жаль, Микель.

– Моя семья – это Борджиа, – продолжал дон Микелетто, и книготорговцу показалось, что слезы вот-вот готовы выступить у него на глазах. – Для них я не бастард, каковым был в доме моего отца, графа Кочентайна. Папа – мой истинный отец, а Цезарь – мой брат, как и все остальные каталонцы. У тебя есть семья, и ты абсолютно прав, думая об их безопасности, а если дела пойдут совсем уж плохо, ты присоединишься к ним. Мне же некуда идти. У меня есть только они, и я буду с ними до самой смерти.

– Конвой выступит завтра на рассвете, – сказал Жоан тем вечером своей супруге. – Я прошу вас присоединиться к ним.

– Пожалуйста, поезжайте с нами, – умоляла Анна.

Жоан посмотрел на нее с нежностью: у него сердце разрывалось при мысли, что он должен расстаться с женой и детьми. В нем еще была жива память о том, как он страдал, не получая от нее известий во время их прошлого расставания. Однако после утреннего разговора с Микелем Корельей он вдруг четко понял, что хранил несколько странную верность – ему, Папе и его каталонцам. Он не обманывал себя, ему хорошо были известны методы, которые применяли валенсиец и Цезарь, его господин. Жоан прекрасно знал, что они далеки от святости, но не мог избежать главного – ощущения причастности к клану. Он был одним из них. И все еще чувствовал себя в долгу перед Микелем, который сделал реальностью его радужные мечты о собственной книжной лавке и благодаря которому он счастливо прожил все эти годы.

– Мне очень жаль, Анна, но я остаюсь.

– Вы всегда подчинялись его приказам! – воскликнула она в отчаянии. – Да скажите же ему наконец ваше «нет», докажите, что вы свободный человек.

– Нет, я остаюсь не потому, что подчиняюсь его приказам. Я остаюсь из‑за моей книжной лавки, как я вам уже говорил, а также из‑за верности клану. И из‑за дружеских чувств. Мы, человеческие существа, иногда принимаем смерть из‑за вещей, которые называются достоинством. Это мой свободный выбор. Если я сбегу сейчас, то не смогу смотреть на себя в зеркало без стыда. Я никогда бы не покинул вас, если бы вы находились в опасности. И я никогда не покину друга, но при этом всегда постараюсь предварительно убедиться в том, что моя семья вне опасности.

Анна знала, что не сможет переубедить своего супруга и что ее настойчивость приведет к ненужной ссоре. Она совсем не хотела, чтобы их расставание превратилось в поток замечаний и упреков. Возможно, эти мгновения станут последними в их совместной жизни, и у нее не было желания тратить их впустую. Она больше ничего не сказала и, выдавив из себя улыбку, обняла его. Анна почувствовала, как тело Жоана искало в ней убежища и как одновременно его отпускало напряжение. Анна сказала мужу, как сильно любит его, и после того, как они с трудом оторвались друг от друга, пошла помогать Эулалии и Марии собирать вещи, которые они должны были взять с собой в Неаполь.

В ночь на 16 августа в лавке спали лишь дети, и все было готово к моменту выхода каравана на рассвете следующего дня. Анна была безумно занята, упаковывая вещи, и у нее практически не оставалось времени, чтобы поговорить с Жоаном, хотя, когда они сталкивались, она улыбалась ему и всячески показывала свою любовь и нежность. Жоан с жаром возвращал ей эти знаки внимания.

– Берегите себя, во имя наших детей и меня, – попросила она его с глазами, полными слез, когда они обнялись на прощание.

Караван выступил вовремя, не дожидаясь опоздавших, которые должны были нагнать их по дороге, поскольку путь ожидался тяжелейший. Они хотели пройти двадцать миль за первый день – это было вполне реально, поскольку дни все еще были длинными, и, останавливаясь для коротких передышек, путники могли двигаться вперед вплоть до захода солнца.

Той ночью Жоан почувствовал себя в собственном доме страшно одиноким. Дом, который до этого был полон жизни, опустел и затих. Он с трудом смог смежить веки, ибо постоянно думал о том, как там его близкие, и о том, что ему самому готовит судьба в Риме. Только в одном Жоан был уверен: он должен бороться, и не только за книжную лавку, но и – главное – за свою жизнь.

89

Кровопускания, которые делали Александру VI и которые поначалу помогали ему, перестали оказывать положительный эффект; жар поднялся до тревожных отметок, впрочем вскоре снизившись. Тем временем домыслы и слухи распространялись по Риму с еще большей скоростью, чем раньше. Черный пес продолжал кружить вокруг Папы, а пожилая женщина, которая с самого начала болезни Папы не отходила от стен Ватикана и молилась за понтифика, прекратила свое бдение и ушла домой. Когда ее спросили, почему она так поступила, та ответила, что надежд на выздоровление Александра VI уже не осталось.

Ночью 17‑го числа Папа не смог произнести и слова, и утром 18‑го один из епископов в присутствии пяти кардиналов отслужил мессу в покоях понтифика и причастил его. По завершении службы кардиналы бегом бросились по своим дворцам, чтобы укрыться там: они боялись заражения, а также насилия, которое вот-вот должно было быть развязано.

– Солдаты ватиканской гвардии ждут вас в лавке, – сообщил Паоло.

Жоан поднял голову от книги, которую читал. Чтение было его единственной отрадой с момента отъезда семьи, в которое он погружался, когда, как и сейчас, в книжной лавке не было посетителей.

– Спасибо, Паоло, – ответил он, аккуратно поставив книгу на полку в маленьком салоне, где находился.

Двое солдат в одеянии желто-красных цветов ожидали его у входа в лавку. Одним из них был Висент, который с искренней радостью поздоровался с ним.

– Микель Корелья просит вас прибыть к нему, – сообщил валенсиец.

Жоан колебался лишь мгновение.

– Я оставляю на вас дом, Паоло, – сказал Жоан, глядя тому прямо в глаза. – Вы сами знаете, что делать в случае нападения. Два предупредительных выстрела в воздух. Следующие – на поражение.

Паоло кивнул. Выражение его лица было суровым, – без всякого сомнения, ему совсем не нравилось то, что он должен будет сделать, но Жоан был уверен, что он готов защищать книжную лавку даже ценой собственной жизни.

Все трое поскакали в сторону Ватикана. Несколько мальчишек выкрикнули оскорбления в их адрес, а один даже осмелился бросить в них камень, но они не остановились. Рим замер в напряженном ожидании. Мост Сант-Анджело был забит ватиканским войском, которое тут же расступилось перед ними. Солдаты провели Жоана в покои понтифика, где он и встретился с Микелем Корельей, который взял его под локоть и отвел в укромное место для разговора.

– Папа агонизирует, – сообщил он. – Когда он умрет, там, снаружи, начнется что-то невообразимое. И Цезарь тоже на пороге смерти. Я позвал тебя по одному делу, о котором говорил раньше, но чтобы совершить это, надо дождаться, когда понтифик скончается.

– Я в вашем распоряжении.

– Пойдем со мной, – продолжил валенсиец. – Медики собираются прибегнуть к крайнему средству в отношении Цезаря.

Когда они вошли в комнату папского сына, то увидели душераздирающую сцену. Бледный как полотно Цезарь, совершенно обнаженный, лежал на кровати; его тело, несмотря на худобу, все еще было мускулистым. Его трясло в горячке. В углу комнаты находился огромный бык, даже больше тех, которых Жоан видел на площади. Это был символ династии Борджиа. Он лежал на боку, рога его были закреплены в деревянном каркасе, не позволявшем ему двигаться, и несколько слуг удерживали его ноги и хвост с помощью веревок. В противоположном углу зала другие слуги наливали в корыто воду и утрамбованный снег из того, что хранился зимой в естественных горных холодильниках для охлаждения напитков летом.

По сигналу Гаспара Торрельи, лейб-медика Цезаря, слуги одновременно дернули за ноги быка. Один из людей подлез под животного и добрался до брюха, острым ножом вспоров его от полового органа до грудины. Бык оглушительно замычал и забил ногами, увлекая за собой слуг, которые по двое удерживали каждую из его ног. На мгновение мясник вынужден был приостановиться, и, когда слугам удалось совладать с животным, он запустил руки вместе с ножом внутрь быка и в потоках хлещущей крови стал вытаскивать его внутренности. Помещение наполнилось отвратительным запахом крови и экскрементов, а когда мясник добрался до сердца быка, животное перестало биться. Тушу быка быстро обмыли, внутренности вынесли, и наполнивший комнату смрад уменьшился. Жоан наконец смог вздохнуть полной грудью. После этого скручиваемое судорогами тело Цезаря поместили внутрь все еще теплой туши быка, буквально обернув его мясом так, что только голова папского сына оставалась снаружи.

– Тело быка, покровителя клана Борджиа, поглотит в себя все дурные выделения, – торжественно произнес врач.

Цезарь находился в туше достаточно длительное время, а потом по знаку медика его вытащили из тела животного и, всего в крови, тут же поместили в ледяную ванну. Цезарь страшно закричал, – казалось, что все оставшиеся у него силы ушли на этот крик, и безжизненно поник.

– Он убил его! – прошептал Жоан в ужасе.

– Лучше бы этого не произошло, – процедил дон Микелетто.

– Свежий горный снег очистит плохую ауру земли, – заявил эскулап, который, хотя и не слышал слов Микеля, в страхе отвел глаза, встретившись с ним взглядом.

Через некоторое время Цезаря вытащили из воды, обсушили и положили в постель, укрыв простыней. Врач коснулся рукой его лба и сообщил:

– Он снова в горячке.

«А как же иначе?» – подумал Жоан.

После этого Жоан вместе с Микелем направился в покои Папы. Наступал вечер, и после вечерни умирающего Папу, который прерывисто дышал, соборовали. Жоану всего лишь пару раз пришлось поговорить с Папой, но личные качества этого человека покорили его, и ему было очень грустно присутствовать при его агонии. Он подумал, что еще больше страдает Микель Корелья, видя, как человек, которого он считал своим отцом, задыхается. Микель смотрел на понтифика с искаженным от боли лицом и влажными от слез глазами. Его правая рука сжимала эфес шпаги. Вскоре Папа Александр VI испустил дух.

Слухи, которые ходили по Риму, удивительным образом приумножились вскоре сразу после его смерти. Рассказывали, будто он вдруг поднялся с ложа и воскликнул: «Да, все правильно, и я иду, я уже иду! Но подождите хоть еще немного…» Это были намеки на его разговор с сатаной, которому он якобы продал душу, чтобы получить папскую тиару, и что теперь тот пришел получить долг за истекшие одиннадцать лет договора. Также шепотом передавали друг другу, будто во время агонии семь дьяволят ворвались в спальню вприпрыжку, и, когда кардинал пытался поймать одного из них, принявшего облик обезьяны, Папа не позволил ему этого сделать, крикнув: «Отпустите его! Отпустите его!»

Но Жоан только и видел, как обрюзгший человек с раздутыми губами вздохнул в последний раз. Только у Джоффре Борджиа, стоявшего на коленях у края постели, вырвалось рыдание. Кардиналы продолжали молиться вслух, созерцая умершего и высчитывая свои дальнейшие действия. Однако первым пришел в себя дон Микелетто и опередил всех, приказав своим войскам перекрыть все входы и выходы из Ватикана и занять все лестницы и подходы во избежание любых перемещений. Этот приказ касался и кардиналов, которые оказались запертыми в одной комнате с трупом. Микель покинул комнату, чтобы вернуться вместе с Висентом и еще несколькими людьми, которым полностью доверял. Прелаты, начавшие было жаркую дискуссию, замолчали при виде его, посмотрели со страхом и отступили на несколько шагов к стене, в то время как валенсиец, сопровождаемый Жоаном и прочими, угрожающе наступал на них.

Дон Микелетто направился к кардиналу Казанове, который, занимая пост камерлинга, воплощал собою церковную власть с момента смерти Папы до выборов его преемника, и протянул руку.

– Дайте мне ключи.

– Какие ключи? – спросил тот, поперхнувшись.

– От папской сокровищницы.

– Казна принадлежит не понтифику, а Церкви. – Он нервно сглотнул под пристальным взглядом валенсийца. – Поэтому я не могу отдать вам ключи: они принадлежат следующему Папе.

– Дайте мне ключи. – И дон Микелетто хладнокровно вытащил свой кинжал, наслаждаясь выражением ужаса на лице человека, вспотевшего от отчаяния.

– Я не могу…

– Делайте то, что вам говорят. Если же нет, я выкину вас из этого окна, предварительно перерезав горло.

Весь дрожа, кардинал отдал ему ключи. Повинуясь жесту Микеля, Жоан и все остальные последовали за ним в помещение, находившееся за спальней Папы, и забрали ларцы, полные драгоценностей и золотых монет на сумму больше ста тысяч флоринов.

– Подготовьте Его Святейшество для похорон и дайте указание бить в колокола, – сказал Микель кардиналам после того, как перенес все эти сокровища в комнату Цезаря Борджиа.

В ту же ночь женщины и дети клана Борджиа по секретному переходу, связывавшему Ватикан с крепостью Сант-Анджело, перебрались туда вместе с казной. Там же Джоффре Борджиа приказал выставить жерла пушек через бойницы стен крепости в качестве предупреждения любых возможных попыток нападения. Тем временем колокола римских церквей по мере того, как распространялась новость, одна за другой зазвонили погребальным звоном.

Микель Корелья вместе с надежной охраной остался рядом с Цезарем в Ватикане. Сын покойного Папы оставался папским знаменосцем, и ему надлежало быть здесь. Кроме того, он был еще очень слаб, и, хотя температура спадала, медик не рекомендовал его трогать.

– Если вам больше не нужна моя помощь, я хотел бы вернуться в лавку, – сказал Жоан Микелю. – Я боюсь, что она подвергнется нападению.

– Миссия благополучно завершена, – ответил валенсиец, положив руку ему на плечо. – Ты должен хранить молчание о том, что видел, и о том, что мы сделали.

– Именно так я и поступлю.

– Спасибо тебе, Жоан. И береги себя. Ближайшие дни будут беспокойными.

Пустив коня галопом по улицам бодрствующего города, Жоан в полночь вернулся в лавку. Вновь погрузившись в тревожные раздумья, он пытался рассчитать, где разбил на ночь стоянку караван, в котором находилась его семья и который был в пути уже два дня. Когда новость дойдет до них, они должны будут уже пересекать границу Неапольского королевства и окажутся под покровительством испанского войска. Он облегченно вздохнул – там их никто не остановит.

На улицу вышли люди с факелами, отмечая услышанную новость, другие же в страхе запирались в своих домах. Колокола по-прежнему звучали, продолжая свою печальную песнь, прерываемую лишь взрывами. Жоан не смог определить, были ли это выстрелы или грохот от фейерверка.

Добравшись до книжной лавки, он с удовлетворением отметил, что двое подмастерьев стояли на страже у окон, направив в сторону улицы дула своих аркебуз. Паоло обрадовался, увидев его живым и здоровым.

– Папа умер, – сказал ему римлянин. – Я привел защиту книжной лавки в боевую готовность на случай, если на нас нападут.

– Да, я знаю. Я был в Ватикане.

– Что произошло?

– Даже если бы я вам это рассказал, вы все равно бы не поверили.

90

Беспорядки, предсказанные Микелем, вспыхнули сначала в Риме, а потом – по мере распространения новости – в церковных областях, завоеванных Цезарем. Говорили, что умерли оба – и отец, и сын. Многочисленные семейства, за последние годы лишенные Ватиканом своей собственности, поспешили вернуться в свои бывшие поместья, чтобы снова вступить во владение ими. В Риме опять появились представители крупных кланов, которых покарали Цезарь и его отец, страстно желая власти и мести. Орсини выползли из своих убежищ в полной готовности взять контроль над городом, Колонна сформировали небольшое войско во главе с Просперо, сражавшимся в испанских войсках под командованием Великого Капитана; это войско маршем направлялось в Рим, а Савелли возникли из ниоткуда и забаррикадировались в своем бывшем дворце после того, как напали на городскую тюрьму и освободили всех заключенных. Все эти семьи на протяжении столетий были заклятыми врагами и ненавидели друг друга, но, казалось, готовы были позабыть о своих разногласиях, лишь бы покончить с властью, которая еще оставалась у каталонцев.

Клан Орсини, алкая мести, особо выделялся, совершая всевозможные зверства: грабежи, похищения, убийства и изнасилования с особой жестокостью. Фабио Орсини, сын Паоло Орсини, одного из казненных доном Микелетто во время событий в Сенигаллии, дошел до того, что вымазал лицо и руки в крови одного из дальних родственников семьи Борджиа, которого зарезал кинжалом во время нападения на испанский квартал около виа Бьянки.

Репрессии со стороны дона Микелетто не заставили себя ждать. На следующую ночь, вместо того чтобы перейти мост Сант-Анджело и таким образом насторожить Орсини, он со своими людьми незаметно переплыл Тибр на лодках, воспользовавшись темнотой. Они неожиданно напали на часовых и подожгли район Монте Джиордано – владения Орсини. Пламя распространилось по всей территории. Орсини совершили ответный удар, напав на пару дворцов каталонцев и похитив находившихся там женщин. Дон Микелетто, в свою очередь, ответил новой атакой и новыми поджогами.

Слухам не было конца. Борджиа превратились не только в жестоких отравителей, прелюбодеев, кровосмесителей и воров, похитивших имущество Церкви, но и в чернокнижников. Снова и снова повторялись истории про семь дьяволят, прибывших в Ватикан, чтобы забрать душу Папы, и про колдовство, примененное для излечения Цезаря с помощью быка – геральдического символа семьи Борджиа. Тот факт, что тело Папы, само по себе будучи объемным, быстро разлагалось из‑за поразившей его болезни и августовской жары, распространяя тошнотворный запах, раздуваясь все больше и больше и приобретая черный оттенок, давал еще большую почву для этих слухов. Никто не хотел приближаться к телу, а слугам с трудом удалось втиснуть его в гроб, поскольку его очень сильно разнесло. Гроб стоял по другую сторону решетки, отделявшей его от людей, и вскоре понтифик был похоронен после соблюдения лишь самых основных протокольных церемоний. Подобные истории способствовали резкому ухудшению отношения черни к каталонцам, и группы людей, жадных до крови и грабежей, высыпали на улицы охотиться на них.

Жоан держал книжную лавку открытой, несмотря на столбы дыма от пожаров, поднимавшиеся по всему городу. Один из подмастерьев нес вахту на верхнем этаже, аркебузы были заряжены: Жоан знал, что его лавка пользовалась известностью в городе и что она обязательно подвергнется нападению. Первая атака случилась в полдень следующего дня, но она была плохо организована, и нападавшие обратились в бегство после первых же предупредительных выстрелов. Несмотря на это, никто не строил иллюзий, понимая, что рано или поздно они вернутся.

Когда обстановка на улице нормализовалась, баррикады преобразились в столы, на которых были разложены книги и письменные принадлежности, и лавка по-прежнему оставалась открытой в обычное время. Жоан удивился, когда появились несколько посетителей; правда, они только жаждали новостей и пришли с охраной. Они поговорили о погибших от нападений знакомых и сообщили о том, что дворцы, как и книжная лавка, были защищены баррикадами и вооруженными людьми. Орды преступных элементов наводнили город с криками «Смерть каталонцам!»; они нападали на всех и все, что хоть чем-то напоминало иностранное, и грабили имущество при малейшей возможности. Жоан решил приютить у себя пару семей, которые были не в состоянии сами защитить свои дома.

Однажды утром явился Микель Корелья, возглавлявший мощное войско.

– Порядок в городе восстанавливается! – во весь голос, так чтобы его было хорошо слышно, возвестил он. – Скоро Рим снова станет безопасным городом.

Жоан пригласил его наверх выпить по стаканчику вина и перекусить. Он был рад видеть Микеля и хотел узнать правду о том, что же на самом деле происходит.

– Цезарь все еще болен, – сообщил тот. – Он едва может говорить и по-прежнему страдает от лихорадки. Но когда температура понижается, он вполне адекватен.

– Вам удастся восстановить порядок?

– Нет, до тех пор пока Цезарь не восстановится и не будет избран новый Папа. Мы полностью контролируем Ватикан и эль Борго на другом берегу реки, а на этом – только отдельные территории. Ко всему прочему кардиналы просят нас покинуть замок Сант-Анджело, что мы отказываемся сделать. Однако в качестве превентивной меры мы отправим наших женщин и детей в надежный замок за пределами Рима.

– Когда состоятся выборы?

– Скоро, держись как можешь.

Жоан утвердительно кивнул. Он был готов к этому.

Через несколько дней, в начале сентября, Микель Корелья снова появился в книжной лавке.

– Я пришел попрощаться, – сказал он Жоану. – Скоро состоятся выборы нового Папы, и коллегия кардиналов, в соответствии с традицией, приказывает всем вооруженным формированиям покинуть город, чтобы избежать возможности повлиять на голосование.

– А что будет с нами, каталонцами, остающимися в городе?

– То же самое, что и сейчас: вы должны будете сами защищать себя. Я забираю с собой Цезаря, который по-прежнему болен, и всю семью, – сказал Микель и добавил с улыбкой: – И казну, которая служит нам доброй гарантией. Она поможет содержать войско.

– А что будет с Санчей Арагонской? – спросил Жоан. – Она все еще находится в заключении в замке?

Дон Микелетто фыркнул, прежде чем ответить.

– Черт, а не женщина! Бедный же ее муж! Поэтесса, образованная, красавица, чувственная, но с дьявольским характером. Мы освободили ее, и она решила вернуться в Неаполь, где по-прежнему сохранит титул княгини де Сквиллаче, поскольку король Фернандо Испанский не стал лишать титулов родственников Папы.

– Анна будет счастлива снова увидеть ее.

– Она в хорошей компании. Только вышла на свободу и уже заимела нового любовника.

– Кого?

– Ни больше ни меньше, как Просперо Колонну.

– Да он же вдвое старше княгини!

Микель сложил губы трубочкой и пожал плечами, не посчитав достойной внимания подобную деталь.

– Но он обладает большой властью. Он стоит во главе значительного войска, которое посылает Великий Капитан под предлогом поддержания порядка в Риме. На самом деле целью является давление на кардиналов, чтобы они выбрали Папу, благосклонно настроенного к Испании. – Валенсиец поднес указательный палец к губам, прося Жоана сохранить секрет: – Несмотря на болезнь, Цезарь по-прежнему держит под контролем одиннадцать кардиналов и ведет переговоры одновременно с французами и испанцами, чтобы добиться избрания нужного нам Папы.

– Надеюсь, что нам повезет.

– Вполне может быть, что пройдет много времени, прежде чем мы увидимся вновь, – сказал Микель. – Если все будет так, как мы планируем, Цезарь вернется в Рим в качестве знаменосца вновь избранного понтифика, а я буду сражаться на периферии. Венецианцы оккупировали Романью, а кондотьеры, которых мы изгнали, хотят вернуть свои владения. И я не знаю, когда смогу вернуться.

Жоан понял, что хотел сказать Микель. «Скорее всего, я не вернусь уже никогда».

– Берегите себя, друг мой, – с чувством произнес книготорговец, крепко обнимая капитана, чтобы тот не увидел его увлажнившихся глаз. – И спасибо за все.

Валенсиец с силой сжал свои объятия, и Жоан понял, что капитан был так же взволнован, как и он сам.

На следующее утро впечатляющий кортеж при музыкальном сопровождении тамбуринов и труб выехал из ворот замка Сант-Анджело. Это были последние отряды войск, покидавших город перед тем, как кардиналы должны были собраться на конклав, чтобы выбрать нового Папу. Жоан отправился посмотреть на парад. Двенадцать солдат с алебардами, одетых в красно-желтые одеяния, несли роскошный закрытый паланкин со шторками из тонкого темно-красного сукна, где находился все еще не оправившийся от болезни Цезарь, а за ними шел одетый в черное конюший, который вел под уздцы боевого коня Цезаря, покрытого черным бархатом с вышитыми на нем гербами Борджиа и Франции. Далее следовал дон Микелетто во главе отряда кавалерии, а рядом с ним – всадник со скрытым лицом, привязанный к упряжи. Жоан подумал, что это, должно быть, какой-нибудь важный заложник, который служил защитным щитом от атак клана Орсини. Дальше тянулись всадники, пехота и множество повозок.

Жоан, сидя верхом, был целиком поглощен зрелищем кортежа, когда вдруг почувствовал, что кто-то касается его спины. Он обернулся, одновременно ухватившись за рукоятку оружия, и увидел улыбающееся лицо своего зятя Педро Хуглара. Он также был верхом на лошади, а вид его свидетельствовал о том, что ему пришлось проделать неблизкий путь.

– В лавке мне сказали, что вы здесь, – вместо приветствия произнес он.

И Жоан, даже не спешившись, обнял его. Он был счастлив видеть Педро.

– Мы благополучно добрались и уже в Неаполе узнали о смерти Папы, – рассказывал Педро за едой. – Первое время мы расположились в доме ваших тестя и тещи и в доме Антонелло. А затем сами сняли дом, и все чувствуют себя там хорошо.

– Как же я рад, – ответил Жоан. – А на нас пытались напасть, но мы отбились и до сих пор ничего больше не произошло. Я надеюсь, что Папой будет провозглашен человек, хорошо относящийся к Борджиа, и что мы снова сможем зажить нормальной жизнью. Тогда семья вернется и мы снова будем счастливы, как и раньше.

– Меня прислали с миссией убедить вас вернуться вместе со мной, – сказал Педро. – Оставьте лавку на Паоло – он сможет защитить ее – и поедем завтра вместе в Неаполь.

– Если я уеду, оставив без борьбы все наши достижения, то мы все потеряем. Кроме того, я чувствую, что по-прежнему связан долгом верности с каталонцами.

– Мы же только что видели, как они покидали Рим.

– Они вернутся, когда будет провозглашен новый понтифик.

Педро озабоченно покачал головой, и они продолжили есть в молчании.

– Если вы останетесь, я буду рядом с вами, – произнес арагонец через некоторое время. – Я не брошу вас, и, если понадобится, мой меч займет свое место рядом с вашим.

– Спасибо, Педро, – прошептал Жоан взволнованно.

Тем вечером Жоан с нежностью читал и перечитывал присланные Анной письма. А также письма сестры, матери и Антонелло. Все настаивали на том, чтобы он приехал в Неаполь, по крайней мере на то время, пока будет существовать опасность. Большую часть ночи Жоан провел за написанием ответных посланий.

«Иннико д’Авалос, возможно, ошибается, – писал он жене, предварительно сказав о своей любви к ней. – Пожалуйста, поймите меня. Если я брошу без борьбы все то, что нами было создано, если сбегу, не оказав помощи нуждающимся в ней друзьям, то окажусь трусом. Я не смогу больше смотреть вам в глаза и считать себя честным человеком».

91

Через несколько дней новый понтифик был возведен на папский престол под именем Пия XIII. Он благосклонно относился к сыну своего предшественника и тут же утвердил его ватиканским знаменосцем. Тогда Цезарь, который все еще не пришел в себя после болезни, вернулся в Рим с небольшим войском в пятьсот пехотинцев и сто пятьдесят кавалеристов, в большинстве своем испанцев. Основные силы его войска под командованием Микеля Корельи тем временем сражались против мятежников в Романье.

Но Великий Капитан, готовившийся к решающей битве против французов, приказал опубликовать в Риме указ от имени Католических королей, запрещавший всем испанцам продолжать службу под знаменами Цезаря и содержавший угрозы нежелательных для них последствий, если они ослушаются. По этой причине сотни каталонцев покинули герцога Романьи и влились в испанское войско, тем самым значительно ослабив ватиканские войска в Риме. Таким образом, Гонсало Фернандес де Кордова, укрепляя свое войско, намеренно ослаблял позиции Цезаря, который все еще сохранял свою принадлежность к французской знати, и препятствовал его присоединению к врагам Испании.

– Цезарь практически заперт в замке Сант-Анджело, – сообщил встревоженно Паоло. – Похоже, с ним осталось лишь около шестидесяти человек, и Орсини держат его в осаде. Он попытался ускользнуть вместе со своими людьми, но понес большие потери и вынужден был вернуться и засесть в замке. Позже он попытался покинуть его в одежде монаха, но был узнан и чуть не попал в плен.

– Город снова оказался в руках вооруженных формирований, хозяйничавших в нем практически всегда, – подтвердил Педро. – Новый Папа – старый и больной человек. Он не имеет власти.

– Если Микель Корелья не придет на помощь, с Цезарем будет покончено, – сказал Жоан. – И когда это произойдет, как бы хорошо мы ни защищали книжную лавку, это не будет иметь никакого значения: нас всех зарежут. Надо предупредить дона Микелетто. Я уверен, что он не в курсе того отчаянного положения, в котором находится Цезарь.

– Орсини контролируют все выезды из города. Они задержат любого гонца.

– А мы и не будем посылать гонца, – ответил Жоан. – Это будет Жулиано, племянник Паоло. Он самый смышленый из наших подмастерьев. Он работает в мастерской, в лавке его никто не видел, и Орсини не сочтут его одним из наших. Пусть он покинет город под тем предлогом, что хочет навестить своих родителей в деревне, потом купит коня за пределами Рима и сообщит обо всем дону Микелетто.

– Замечательная мысль! – воскликнул Паоло. – Я на сто процентов уверен в нем. У него обязательно все получится.

– Мы будем молиться, чтобы ему удалось это сделать, – сказал Педро. – Мы в такой же опасности, как Цезарь, а может, и в большей.

– Дон Жоан! – служанка с криком вбежала в лавку. Ее щеки полыхали румянцем, а головной платок упал на плечи. – Дон Жоан!

Прошло всего четыре дня с тех пор, как Жулиано отбыл из Рима, а Цезарь по-прежнему оставался в плену в замке Сант-Анджело.

– Что случилось?

– Там, на Кампо деи Фиори, собираются люди, – ответила она, задыхаясь. – Их больше сотни, они вооружены, некоторые защищены шлемами, нагрудниками и доспехами, закрывающими верхнюю часть тела. Это Орсини. Они выкрикивают лозунги против вас и книжной лавки. Они направляются сюда!

– К оружию! – вскричал Жоан. Он знал, что никто не придет ему на помощь.

Паоло приказал немедленно убрать столы с улицы и соорудить из них и мешков с песком баррикады, а Педро тем временем начал раздавать аркебузы. Жоан удостоверился в том, что все делается в соответствии с планом, и поднялся на самый верх вместе с двумя подмастерьями и переписчиком, которые несли ящики. Там находился скрипториум, зал для переписывания рукописей; в этом помещении были большие окна, дававшие много света. Жоан подошел к одному из ящиков и достал фальконет, маленькую бортовую пушку, спешно установил ее в окне, а затем тщательно и осторожно зарядил.

На улице уже слышались крики «Смерть каталонцам!», и, высунувшись из окна, Жоан увидел приближающуюся толпу, от рыка которой сжималось сердце. Людей было гораздо больше сотни, вопреки уверениям служанки, и Жоан подумал, что Орсини привлекли тех, кто не был занят на рынке, наверняка пообещав им возможность поживиться награбленным. Толпа подошла на безопасное расстояние и замедлила шаг, увидев, что в лавке их ожидали вооруженные люди. Жоан отметил, что за толпой двигались три повозки, которые толкали вперед несколько мужчин. Они собирались поджечь книжную лавку.

– На этот раз они лучше подготовились, – пробормотал он. – Впрочем, мы тоже не подкачали. – И приказал поджечь медленный фитиль.

Послышалась барабанная дробь, и шумная толпа вновь двинулась вперед. Мальчишки из первых рядов начали швырять камни. Они ударялись в баррикады и окна первого этажа, которые, кроме решеток, были защищены еще тяжелыми деревянными ставнями, обитыми железом. Камни не обманули Жоана, которому сверху было видно, что в задних рядах заряжали аркебузы и арбалеты. Однако он первым выстрелил в воздух. На мгновение показалось, что людская масса сжалась и отступила на шаг. Он воспользовался этим, чтобы крикнуть:

– Убирайтесь отсюда, если хотите остаться в живых!

В ответ послышались еще более громкие вопли, барабаны забили с большей силой и послышался звук рожка. Выстрелы из аркебуз и арбалетов раздались в направлении фасада, и Жоан спрятался, чтобы не служить мишенью: он понял, что штурм неминуем. Тогда он достал из второго ящика необычные приспособления и раздал их.

Как опытный артиллерист, он хорошо разбирался в гранатах – предметах, которые с недавнего времени использовались при штурме и защите судов и которые были новинкой в Риме. У него имелись гранаты двух типов. Первые представляли из себя деревянные цилиндры, набитые порохом. Они были менее смертоносными; Жоан планировал использовать только другие – с картечью внутри, да и то в самом крайнем случае. Он поджег первую, дождался того момента, когда искра практически достигла внутреннего заряда, и бросил ее через окно на середину улицы. Он подождал, когда раздастся взрыв, и высунулся в окно, чтобы бросить беглый взгляд на улицу до того, как нападавшие смогут в него прицелиться.

Подмастерья под командованием Педро защищались на баррикаде копьями и мечами, и Жоан увидел, что от его гранаты образовался целый круг сраженных. Он тут же бросил еще две, и нападавшие мгновенно отступили – одни бегом, другие на четвереньках, оставив пару тел лежать на улице. Запах гари от пороха заполнил улицу. Эффект неожиданности был полным: эти люди представления не имели о том, что же упало на них сверху, и прятались за повозками.

Тогда произошло то, что Жоан предвидел. Главари, подстрекавшие толпу и имевшие военный опыт, не испугались взрывов. Они подожгли одну из повозок и подтолкнули ее в сторону книжной лавки. Вопли толпы усилились, выстрелы из арбалетов и аркебуз возобновились, на фасад опять посыпались снаряды. Жоан понимал, что, если огонь из повозки перекинется на баррикаду, Педро и его люди буду вынуждены покинуть ее. И хотя баррикада на первых порах остановит огонь и не позволит ему перекинуться на здание, в конце концов сгорит сама и уже не будет служить препятствием для следующих повозок. Жоан быстрым движением навел фальконет, укрепленный на подставке и орудийном деревянном лафете, поджег фитиль, и через несколько мгновений прогремел пушечный выстрел, заставивший толпу умолкнуть. Отдача была сильнейшей, выстрел оказался точным: железный снаряд попал прямо в горевшую повозку, сломал ось передних колес и взметнул в воздух горящие обломки дерева, которые упали на нападавших. В книжной лавке раздался победный крик, в то время как толпа нападавших стала беспорядочно отступать, уклоняясь от еще нескольких брошенных в нее гранат.

– Огонь! – крикнул Жоан.

И снизу послышались выстрелы из аркебуз. Защитники лавки стреляли не вслепую. Паоло и его люди, ожидавшие приказа с заряженными аркебузами, постарались выделить главарей, и именно в их сторону были направлены выстрелы. Жоан выглянул и увидел, что пять человек, стоявших рядом с повозками, упали, тем самым вызвав замешательство у тех, кто находился рядом. Воинственные крики и бой барабанов прекратились, сменившись стонами.

– Идите себе с Богом! – крикнул Жоан. – Если вы сделаете это сейчас, больше никто не будет убит.

– Можете забрать раненых! – добавил Паоло.

Первыми побежали любопытные, приставшие к войску случайно, затем – наименее решительные, а потом и все остальные, прихватив с собой подстреленных. Улица опустела. На ней осталась лишь догоравшая повозка.

В лавке подсчитали потери: было всего двое раненых, к счастью легко, и одним из них оказался Педро. Стрела из арбалета попала ему в плечо, пробила одну из металлических пластин его нагрудника и только на полтора пальца вонзилась в тело. Педро повезло: стрелу легко извлекли.

– Что будет, если в следующий раз они придут с артиллерией? – спросил Педро.

– Не думаю, что они это сделают, – ответил Жоан спокойно. – На улице недостаточно пространства для маневра. Орудия в этом случае будут небольшими, и я уничтожу их с помощью своего фальконета раньше, чем они смогут ими воспользоваться.

Когда пламя горящей повозки стало затихать, Жоан приказал разобрать баррикады и вернуться к обычным делам. Однако все было не так, как раньше. Лавка пустовала, уже несколько дней никто не заходил в нее, царившая обстановка была тревожной.

– Сколько еще времени вы думаете держать оборону? – спросил Педро Жоана.

– До тех пор, пока Цезарь снова не возьмет власть в свои руки.

– Возможно, этого не произойдет никогда, – предостерег Жоана зять.

В ту ночь Жоан не смог заснуть, задаваясь вопросом, смог бы он утешить свою сестру, если бы рана Педро оказалась смертельной.

Через несколько дней дон Микелетто и его войска вступили в Рим, освободили Цезаря и снова взяли в свои руки контроль над Ватиканом и большей частью города.

На следующий день Жоан записал в своем дневнике: «Сегодня, 18 октября, новый Папа умер, не пробыв понтификом и месяца. Надо все начинать заново. Хотя и более ослабленными, чем раньше».

92

Эти октябрьские дни в Неаполе были ясными и спокойными – настоящий подарок природы, когда бухта предстала во всей своей красе. Анне очень нравилось приходить на причал у замка Кастель Нуово, откуда войска Великого Капитана несколько месяцев назад выбили французов, и идти пешком до самого его конца, созерцая ярко-синее море и очертания окружающих его гор, среди которых выделялся Везувий на востоке и возвышенности острова Капри на юге. Иногда она выходила на прогулку с семьей, а иногда со своей подругой Санчей Арагонской, которая нашла ее сразу же, как только появилась в Неаполе. Обе женщины с радостью обнялись, как сестры, не видевшиеся долгое время. У княгини оставались ее владения в Сквиллаче, и она наслаждалась жизнью вдали от Борджиа, пользуясь своей свободой, как и обычно.

Анне очень нравилось смотреть на горизонт и погружаться в свои мысли, в которых чаще всего присутствовал Жоан. Она любила этого упрямого человека, упорно цеплявшегося за свою мечту – книжную лавку в Риме. Она была счастлива рядом с ним, несмотря на его постоянные отлучки, вызванные нелепыми обязательствами. Как же она боялась за его жизнь! Каждый раз при мысли, что она, возможно, никогда больше не увидит его, Анну охватывал страх. Она знала, что присутствие ее мужа в Риме объяснялось не только необходимостью сохранить книжную лавку, но и его необъяснимой верностью Микелю Корелье и Цезарю Борджиа. Она считала, что любые обязательства, связывавшие его когда-то с этими людьми, были с лихвой выполнены Жоаном, что он отслужил сполна, и от всей души желала, чтобы власти каталонцев раз и навсегда пришел конец. Анна мечтала о том, чтобы Жоан был рядом с ней, с их детьми; книжная лавка в Риме уже не имела никакого значения, она осталась в прошлом, а ей хотелось смотреть в будущее. Будущее вместе с Жоаном.

Анна с нетерпением ждала писем от своего супруга и часто задавалась вопросом, что она может сказать или сделать, чтобы он наконец вернулся к ней.

«Оставьте лавку, Жоан, – писала она ему. – Приезжайте к нам в Неаполь, Вы нам нужны. Ваша жизнь подвергается опасности в Риме. Иннико д’Авалос и Антонелло настаивают на том, чтобы я убедила Вас, а мое сердце говорит, что так будет лучше для Вас и для Вашей семьи. Мы – Вы и я – всегда жили общими мечтами, у нас всегда были общие желания и устремления. И мои глаза наполняются слезами, когда я говорю Вам, что сейчас все уже не так. Забудьте о книжной лавке, мы откроем новую в другом месте; Вы должны быть со своей семьей. Это моя истинная мечта. Если французы одержат верх над Великим Капитаном, они войдут в Неаполь и мы окажемся в опасности. Вы нужны нам сейчас как никогда. Вы бросите нас на произвол судьбы из‑за этой лавки?»

Прочитав это письмо, Жоан, поставив локти на стол, закрыл лицо ладонями. Он всей душой хотел быть рядом с Анной, но по-прежнему чувствовал себя в долгу перед Микелем и хранил слабую надежду на то, что все еще может быть, как раньше.

Он записал в своем дневнике: «Может ли человек, как бы он ни старался, избежать своей судьбы?»

Жоан решил поговорить со своим коллегой и другом Паоло Эрколе. Римлянин оставался ему верным, разделял все превратности судьбы, и Жоан уважал его мнение, потому что он всегда руководствовался здравым смыслом.

– Вы и в самом деле хотите знать, что я думаю? Я могу вам ответить со всей искренностью?

– Естественно. – Жоан сразу понял, что то, что он услышит, не понравится ему.

– Книжную лавку можно спасти, однако ваше присутствие в ней подвергает ее серьезной опаcности, – решительно сказал Паоло. – Вы и Педро являетесь единственными каталонцами, которые остаются в книжной лавке, и, кроме того, вы ее владелец. Книжная лавка была местом встреч сторонников Александра VI, и это представление о ней не изменится, пока вы не уедете из Рима.

– Но ведь вы тоже сражались вместе с Цезарем Борджиа и являетесь одним из наших; я познакомился с вами благодаря дону Микелетто.

– Я римлянин, и мне это простят. Многие сражались с Цезарем Борджиа, а потом перешли на другую сторону, – ответил он твердо. – Но вы всегда будете здесь иностранцем и каталонцем.

Накануне избрания нового Папы враги Цезаря, уже почти окончательно оправившегося от болезни, вновь принялись плести интриги, хотя его войско поддерживало в Риме практически полный порядок благодаря французскому влиянию. Военное давление на Ватикан поменяло полюс. Через несколько дней после выборов только что почившего Папы испанские войска, расквартированные под Римом, отступили перед превосходящими их французскими войсками, направлявшимися в Неаполь, чтобы вернуть себе контроль над королевством.

При подобных обстоятельствах Жоана навестил Никколо, возвратившийся в Рим в ранге посла Флоренции. Несколькими неделями ранее Жоан получил письмо от флорентийца, в котором тот сообщал о своем прибытии и просил оставить для него книги Плутарха «Параллельные жизни», чтобы подарить их Цезарю, с которым он поддерживал дружеские отношения. Увидев Никколо, Жоан, который, несмотря на присутствие Педро, с каждым днем ощущал себя все более одиноким и изолированным от общества, испытал настоящую радость от встречи со старым другом. Жоан пригласил Никколо пообедать, и они несколько часов беседовали о событиях прошлого и настоящего.

– Моя республика хочет, как и все остальные, оказать влияние на выборы Папы и выбрать того, кто будет к нам благосклонен, – сообщил Никколо с той присущей ему ироничной улыбкой, которую Жоан прекрасно помнил. – Цезарь Борджиа все еще контролирует голоса одиннадцати кардиналов, и его позиция является ключевой при выборах Папы.

– Я надеюсь, что вновь избранный Папа подтвердит его статус папского знаменосца и что наша жизнь вновь вернется на круги своя.

– Возможен и такой вариант: договоренность будет иной и Цезарь удалится в свое герцогство в Романье, оставив Рим, – ответил флорентиец. – Если это произойдет, вы и ваша книжная лавка окажетесь не у дел. В ближайшие дни я планирую переговорить со многими людьми. И первым в этом списке будет Цезарь Борджиа, с которым у меня уже назначена аудиенция в замке Сант-Анджело.

– Я очень прошу вас, друг мой, держать меня в курсе событий.

– Кардинал делла Ровере будет избран следующим Папой, – сообщил Никколо Жоану несколько дней спустя, снова появившись в книжной лавке.

– Делла Ровере? – переспросил Жоан удивленно. – Это плохая новость!

– К кардиналу Делла Ровере благосклонно относятся французы, и он пришел к соглашению с Цезарем, которого величает «мой любимый сын». Испанские кардиналы поддержат его, и он вновь утвердит Цезаря в качестве папского знаменосца и главнокомандующего ватиканскими войсками.

– Это великолепно, я очень рад, – сказал Жоан с облегчением. – Я надеюсь, что старые добрые времена вернутся и что моя семья вновь сможет радоваться жизни в Риме и быть счастливой в нашей книжной лавке.

Никколо посмотрел на него с грустной улыбкой.

– Боюсь, что этому не суждено случиться, друг мой Жоан.

– Но почему?

– Потому что кардинал Делла Ровере обманывает Цезаря и, когда он станет Папой, предаст его.

– Откуда у вас такие сведения?

– Кардинал Делла Ровере всегда был злейшим врагом Цезаря и его отца. Борджиа несколько раз одерживали верх над ним и унижали его публично.

– Но они же простили его. Для него не было никаких последствий.

– Именно поэтому, – ответил Никколо со своей столь характерной улыбкой. – Тот, кто думает, что значительные исторические личности забудут старые обиды, получив сиюминутную выгоду, очень сильно ошибаются. Это прощение станет роковым для Цезаря.

– И вы ничего не сказали ему? Он же ваш друг.

Флорентиец снова улыбнулся.

– Я восхищаюсь Цезарем Борджиа, это очень способный человек, великий князь, и я наблюдаю за ним и изучаю его в течение длительного времени. И это первая большая ошибка, которую я за ним замечаю. Он мой друг, но, к сожалению, не друг моей родины. Он угрожал Флорентийской республике, был готов оккупировать ее, и нам очень повезло, что король Франции остановил его. Я не могу ничем помочь ему, мне очень жаль.

– Я предупрежу Микеля Корелью, – заявил Жоан, нахмурившись.

– Пожалуйста, но это ничего не изменит. Вы не сможете предотвратить конец эпохи каталонцев. – И Никколо положил ему руку на плечо. – Я останусь здесь, чтобы стать свидетелем этого. Но вам я не советую оставаться в Риме, когда это произойдет. Поезжайте в Неаполь. Вам нужно воссоединиться с вашей прекрасной супругой как можно скорее.

Никколо скрыл от Жоана, что он договорился с новым Папой о выгодных для Флоренции условиях в обмен на участие в заговоре против Цезаря и ловушке, в которую он сам его и заманит.

Жоан все более утверждался в своем решении покинуть Рим и записал в дневнике: «Дело моей жизни – это не книжная лавка, а моя семья. Иннико, Антонелло, Педро, моя супруга, даже Паоло и Никколо постоянно говорят мне об этом. Мое упрямство и упорство ничего не изменят, а мое нежелание принять очевидное может послужить причиной трагедии. Анна и вся моя семья не смогут вернуться в Рим, я нужен им в Неаполе. Что ж, так приходит конец мечте».

93

Тем же вечером Жоан поспешил в Ватикан и потребовал от караульного немедленно известить Микеля Корелью о своем визите.

– Микель, – сказал он, как только тот принял его, – я знаю, что существует договоренность между Делла Ровере, испанцами и Цезарем.

– Да, так и есть. – Валенсиец окинул его суровым взглядом, который делал его похожим на разъяренного быка, готового напасть. – Хотя это и тайна. Откуда тебе об этом известно?

– Это сейчас не имеет никакого значения. Так знайте же, что, как только Делла Ровере станет Папой, он предаст вас.

Дон Микелетто несколько мгновений смотрел на него в задумчивости, а потом пожал плечами.

– Вполне возможно, – ответил он меланхолично. – Тем не менее все уже решено. Мы отдаем себе отчет в том риске, который заключает в себе данный пакт, но дороги назад нет, завтра мы с войском должны будем покинуть Рим, чтобы конклав смог состояться.

– Я решил уехать, Микель, – сказал Жоан с грустью. – Я покидаю Рим. Оставляю книжную лавку. Моя семья нуждается во мне в Неаполе.

Валенсиец пристально посмотрел на него.

– Мне совсем не нравится, что ты уезжаешь.

– Я помогал вам как мог, и моя книжная лавка пережила несколько нападений, – ответил Жоан. – Если Делла Ровере выполнит условия договора, я вам не буду нужен, а если он вас предаст, я ничем не смогу помочь.

– И предашь свою мечту?

– Моя мечта теперь – быть рядом с моей супругой и видеть, как растут мои дети.

Микель Корелья в раздражении покачал головой.

– Удивительная глупость! – воскликнул он, фыркнув. – Ты уже не тот мальчишка, с которым я познакомился. Ты перестал быть солдатом и превратился в гнусного книготорговца.

– Я никогда не хотел быть солдатом: жизнь меня заставила, – ответил Жоан, гордо вздернув подбородок. – А сейчас я тот, кем всегда хотел быть. Я – книготорговец. Профессия такая же достойная, а может, даже более достойная, чем быть солдатом.

– Хорошо, договорились. – Валенсиец провел рукой по воздуху, как если бы хотел перечеркнуть все сказанное ранее. – Ты не солдат, ты – мой друг, и я благодарен тебе за все то, что ты сделал. Тем не менее я прошу тебя подождать выборов следующего Папы и моего возвращения. На этот раз конклав вынесет решение очень быстро. Возможно, тогда ты изменишь свое решение.

– Это я должен благодарить вас за все, что вы для меня сделали, – мягко ответил Жоан. Признание друга тронуло его сердце. – Моя книжная лавка – это ваша заслуга. Я подожду избрания нового Папы только для того, чтобы узнать, кто он. Я исполнил свой долг и сейчас хочу начать жизнь с чистого листа, заняться делами своей семьи.

– Как тебе будет угодно, – сказал Микель и крепко обнял его. – Возможно, мы никогда больше не увидимся. И если это наша последняя встреча, я не хочу расстаться с тобой, не сказав, насколько высоко я ценил нашу дружбу. Мне очень повезло.

– То же самое могу сказать и я, дон Микелетто.

Микель улыбнулся, услышав свое итальянское прозвище из уст Жоана.

– Я всегда буду помнить тебя, – добавил валенсиец взволнованно. – Иди к своей семье, а я останусь со своей. До конца.

На следующее утро Жоан в сопровождении Паоло и своего зятя Педро прибыл во дворец Франсиско де Рохаса. Послу с помощью Великого Капитана удалось добиться того, чтобы семья Колонна, сражавшаяся на стороне Испании, заключила перемирие с семьей Орсини, самой могущественной в Риме и во всей местности Лацио. Благодаря этому и различным льготам и синекурам, пожалованным от имени королей Испании, глава клана Орсини Бартоломео д’Альвиано, злейший враг Цезаря, переметнулся на другую сторону и встал в ряды войск Великого Капитана, чтобы бороться с французами.

Посол, в обмен на еще одну немалую сумму в пользу испанского войска, добился для Жоана встречи с главой клана Орсини. Книготорговец знал, что этот человек приказал атаковать его лавку, и, когда они остались одни в помещении, предоставленном послом, сказал ему:

– Я продал мою лавку Паоло Эрколе, гражданину Рима, которого вы, вне всякого сомнения, прекрасно знаете. Я уезжаю в Неаполь с моим зятем Педро и никогда больше не вернусь. Все работники лавки – итальянцы. Я прошу вас оказать им покровительство и помочь избежать новых нападений.

Бартоломео д’Альвиано, прищурив глаза, внимательно посмотрел на него.

– Я рад, что эта книжная лавка – лучшая в Риме – наконец станет итальянской, – взвешивая каждое слово, сказал он после паузы. – Но ее прошлое позорно. Если вы хотите, чтобы она оказалась под нашей защитой и избежала участи быть сожженной, вы должны заплатить пятьсот дукатов.

Это было целое состояние, но Жоану удалось провести переговоры, в результате которых д’Альвиано согласился снизить сумму до трехсот дукатов.

– Паоло Эрколе заплатит вам пятьдесят прямо сейчас, пятьдесят в начале года и по сто в последующие два.

Д’Альвиано улыбнулся.

– Согласен, но первые сто дукатов должны быть заплачены немедленно. Разбивая оплату на несколько частей, вы хотите обеспечить гарантию защиты нами книжной лавки, не так ли?

– Если лавка закроется, деньги тоже пропадут, – ответил Жоан. – Через несколько дней я покину Рим, а с сегодняшнего дня вы будете вести дела непосредственно с Паоло. Я уже никто в книжной лавке.

После этого Паоло, который вместе с Педро ожидал в соседней комнате, вручил деньги Орсини, и они подписали договорной документ в присутствии испанского посла, выступившего свидетелем. Жоан смотрел на бумагу со смешанным чувством грусти и облегчения.

Когда они остались наедине с Франсиско де Рохасом, посол подписал ему еще один помпезный документ, в котором особо подчеркивал его героические заслуги на службе у королей Испании в войне за Неаполь под командованием Великого Капитана. Взамен Жоан вручил ему оговоренные двести дукатов на расходы, связанные с ведением войны.

– Книжная лавка спасена, – сказал он Паоло, когда, уже находясь дома, подписал бумаги о продаже. – И она ваша. Дайте мне пару дней, чтобы собрать вещи, и мы отправимся в Неаполь.

– Оставайтесь столько, сколько вам нужно, Жоан, – ответил римлянин, пожимая ему руку.

Тем вечером Жоан покинул лавку, чтобы вместе с Педро проехаться верхом по улицам Рима. Оба были вооружены. Войска Цезаря уже оставили город, прочие формирования сделали то же самое, и в городе чувствовалась напряженность, хотя внешне все было спокойно. На следующий день кардиналы должны были запереться и провести консисторию, в результате которой будет избран новый Папа.

– Признаться, я чувствую и облегчение, и огромную пустоту, Педро, – сказал Жоан своему зятю. – Я перестал страдать по книжной лавке, но все же тоскую по времени, счастливо проведенному в ней.

– Все в этом мире имеет свое начало и свой конец, Жоан. Признайте это.

– Эта лавка была нашей мечтой – Анны и моей. Она стала символом нашей свободы, и мы были очень счастливы в ней. Мне очень жаль, что я отправляюсь в мучительное изгнание.

Арагонец рассмеялся.

– Свобода? Неужели вы не понимаете, что эта ваша лавка превратилась в цепи, которые сковывали вас, превращая в раба? На самом деле вы только сейчас освободились. Теперь вы свободно можете ехать в Неаполь и прижать к груди вашу семью.

– Наверное, вы правы, Педро.

– Наши желания часто превращаются в оковы, Жоан, – ответил зять. – Вопрос свободы очень непрост. Мы свободны желать чего-то и бороться за исполнение этих желаний, но именно последствия исполненных желаний налагают на нас обязательства.

Все остальное время прогулки Жоан провел в молчании. Ему было о чем подумать.

В ту ночь, сидя над своим дневником, он смотрел через открытую дверь на столовую дома, который уже не был его домом. Раньше в столовой раздавались веселые голоса женщин и щебетание детей, а сейчас там царили грусть и пустота. Он сказал себе, что вскоре дом снова заполнится весельем и детскими криками, когда через несколько дней семья Паоло переедет в него. Жоан написал: «Я уезжаю со спокойной душой, потому что моя мечта будет жить даже в мое отсутствие. Она станет мечтой Паоло».

94

31 октября 1503 года утром тридцать восемь кардиналов зашли в Ватикан, чтобы провести конклав, и вышли на следующий день в полночь, предварительно обнародовав документ со своим решением. Делла Ровере был избран Папой тридцатью семью голосами и стал Юлием II.

Услышав звон колоколов, Жоан и Педро покинули книжную лавку и узнали о новости по дороге в Ватикан. Делла Ровере стал Папой: первый прогноз Никколо сбылся, и Жоан с грустью подумал, что и другие его прогнозы тоже, скорее всего, станут реальностью.

– Педро, я уже видел и слышал достаточно, пора нам отправляться в путь.

– Давно пора, – ответил зять, улыбаясь.

Когда он вернулся к своему бывшему дому, то увидел, что вывеска «Книжная лавка» была заменена на другую: «Итальянская книжная лавка». Жоан некоторое время смотрел на нее и, как никогда ранее, ощущал себя иностранцем в Риме. Когда он вошел, Паоло и работники вежливо поздоровались с ним, хотя он почувствовал, что что-то изменилось: даже те немногие находившиеся в лавке клиенты были незнакомы ему. Этот дом уже не был его домом, а сам Жоан стал тут лишним. Он поднялся наверх, туда, где были комнаты его семьи, и ощущение отчужденности сделалось еще более острым. Он окинул взглядом стены, мебель, пол – и все это показалось ему пустым, чужим, далеким от тех счастливых воспоминаний, которые он хранил об Анне и членах своей семьи.

Жоан осмотрел узлы с одеждой и разными вещами, которые он брал с собой в Неаполь и которые служанки помогли ему собрать. Войдя в свою комнату, он увидел около двери прислоненное к стене короткое копье своего отца, присланное его братом из Барселоны, когда Жоан снова стал свободным после службы на галерах. Как старший брат в семье, Жоан пользовался правом владения им. С этим копьем в руках погиб его отец Рамон, защищая свою семью и свою свободу. И оно стало символом обещания, данного Жоаном отцу во время его агонии. Обещания стать свободным человеком.

Свобода – какое странное слово! В тот момент он даже сомневался в его правильной интерпретации. Когда он дал обещание своему отцу, то прекрасно знал, что оно означало: освободить семью из рабства и не подчиняться никакому хозяину, который связал бы его цепями. Иметь возможность идти куда захочешь, самому решать, что делать в жизни. Именно это означало быть свободным. Тем не менее значение слова свобода постоянно менялось, а то и вовсе исчезало, уходя, словно песок сквозь пальцы. В течение длительного времени владение книжной лавкой представляло для него свободу, а сейчас он должен был отказаться от нее, чтобы стать свободным. Значение слова свобода было не только физическим, оно имело гораздо более глубокий смысл. На самом деле это чувство, неопределенное и изменчивое.

Он в последний раз сел за стол, раскрыл свой дневник и записал: «Я стараюсь делать все как можно лучше, все, что в моих силах, отец». Он отнял перо от бумаги, и его взгляд обратился на улицу, часть которой он видел из окна своей спальни. Жоан вздохнул, прежде чем написать: «Прощай, моя книжная лавка. Прощай, Рим». И озаглавил следующую страницу: «Неаполь».

На следующий день Жоан и Педро нагрузили повозку своими вещами и книгами для Антонелло, попрощались с подмастерьями, мастерами и управляющими, пожелав им удачи и счастья. Потом Жоан бросил меланхоличный взгляд на то место, где он был так счастлив, и, обуреваемый чувствами, обнял Паоло.

– Я знаю, что оставляю мою книжную лавку в хороших руках, – сказал он ему.

Они присоединились к группе путешественников, направлявшейся в Неаполь и организованной испанским послом. Группу сопровождали солдаты, которых де Рохас рекрутировал, чтобы укрепить войско Великого Капитана.

– Я не еду в Неаполь, – сказал Педро Жоану на второй день путешествия, в тот момент, когда дорога позволила им скакать друг рядом с другом.

Жоан с удивлением посмотрел на своего зятя. Тот ответил ему спокойным и решительным взглядом.

– В Неаполе вас ждет ваша семья. Разве вы не хотите воссоединиться с ней?

– Конечно, хочу. Но вы же видите этих парнишек, которые едут, чтобы влиться в испанское войско?

– Да.

– Я должен идти вместе с ними и выполнить приказ короля.

– Этот приказ действителен только для испанцев, находившихся в рядах ватиканского войска. Вы не принадлежите к нему уже достаточно давно. Ко мне, например, это не относится.

– К вам не относится, потому, что вы сами не хотите принимать в этом участия, и потому, что у вас в кармане лежат документы, удостоверяющие, что вы достойно и честно отслужили королю Испании. Ваша совесть чиста. У меня же нет ничего подобного, я всего лишь служил в ватиканском войске, а сейчас должен отдать долг своему монарху.

– Эту обязанность вы вменяете себе самолично. Поезжайте со мной в Неаполь, никто не посмеет упрекнуть вас.

Педро Хуглар рассмеялся.

– Именно это говорила вам Анна и все остальные члены семьи, когда вы рисковали жизнью, защищая книжную лавку.

– Но ваша рана?..

– Она очень быстро затягивается. И уже совсем не болит.

Жоан молчал в задумчивости. И понял, что Педро не обладал свободой, чтобы иметь возможность вернуться в Неаполь, как и он сам всего лишь несколько дней назад не был свободен и не мог оставить книжную лавку на произвол судьбы. Что заставляет человека добровольно лишать себя свободы, чтобы выполнять лежащие на нем обязательства? На этот вопрос можно было ответить, обращаясь к таким понятиям, как честь, достоинство, страх, любовь, тщеславие…

– Я желаю вам удачи, Педро, – сказал Жоан после довольно продолжительной паузы. – Я возьму на себя ответственность за семью. – И, произнеся эти слова, он понял, что его обязательства увеличивались, а свобода ограничивалась.

Тем не менее, посмотрев на дорогу, которая в тот солнечный ноябрьский вечер вела к Неаполю, оглядев поля, оливковые рощи, пожелтевшие листья виноградников и голубое небо, по которому рассыпались белые облака, он глубоко вздохнул и почувствовал себя свободным.

«Наверное, свобода – это всего лишь ощущение», – написал он в своем дневнике, когда конвой остановился на ночь.

95

Жоан прибыл в Неаполь в середине ноября и сразу же направился к дому родителей Анны – семьи Роч. Совсем рядом с ними располагался дом, который снимали его мать, сестра и племянники. Неаполь был таким же полным радости и многоцветья городом, каким он запечатлелся в памяти Жоана. Заполненные народом улицы, процветающая торговля, оживленные толпы людей, которые смеялись и плакали, рождались и умирали, не обращая особого внимания на войну и на великое сражение за обладание королевством, которое готовилось на севере.

– Ну, наконец-то! – радостно воскликнула Анна, увидев его, и глаза ее затуманились от счастья.

Потом они, возбужденные долгожданной встречей, обнимались и целовались. Жоан понимал, что являлся вестником плохой новости: Педро отправлялся на театр военных действий.

– Я не смог отговорить его, Мария, – извинился он перед сестрой. – Есть вещи, которые, какими бы абсурдными они ни казались, мы, человеческие существа, считаем себя обязанными совершить. Это те решения, которые превращают нас в свободных людей и рабов одновременно.

Мария не смогла подавить рыдание.

– Мы послали его, чтобы он вытащил тебя из опасности, а сейчас выходит так, что именно он, возможно, никогда не вернется. – Она смотрела на брата с укоризной. – Почему ты не отговорил его от этого решения?

– Мне очень жаль, но я не сумел переубедить Педро, – пытался оправдаться Жоан, чувствуя себя виноватым. – Скорее всего, потому, что, к несчастью, я понимаю его. Не волнуйся, он вернется целым и невредимым. Он прекрасно позаботится о себе.

Рамон и Томас росли здоровыми детишками, а Катерине было уже четыре месяца. С каждым днем Жоан все больше восхищался малышкой и считал ее копией Анны. Жоан и Анна уединились в одной из комнат дома семьи Роч, чтобы дать волю своим чувствам. На ночном столике лежал его дневник, который всегда находился в их спальне в Риме. То была книга, которую Жоан создал собственными руками и посвятил Анне: Книга любви.

– Мне очень жаль, что вам пришлось беспокоиться за меня, – сказал он, обняв ее на ложе любви. – Но я был обязан сражаться за то, что мы вместе создали, и отдать долг своим друзьям, которым я, с моей точки зрения, был должен.

– Вы сделали больше, чем могли. Теперь вы довольны? Можете смотреть на себя в зеркало без стыда?

– Да.

– Так вот, я думаю, что, оставив Рим и книжную лавку, вы выиграли. Вы ужасно упрямы, но, наверное, именно за это я вас и люблю. Я горжусь вами.

Жоан еще сильнее обнял ее и закрыл глаза, полностью погружаясь в теплую сущность Анны.

На следующий день он пришел к своему другу Антонелло, чтобы поприветствовать его. Антонелло принял Жоана так же восторженно, как обычно, и тут же предложил ему организовать совместное празднество, в котором примут участие члены обеих семей. Упитанный книготорговец и его супруга выглядели довольными и счастливыми и, как всегда, оказались исключительными хозяевами дома. После великолепного обеда с хорошим вином Антонелло сказал Жоану:

– В четверг на этой неделе Иннико д’Авалос будет нашим гостем в Неаполе. Думаю, что вы с удовольствием повидаетесь с ним.

Жоан принял приглашение, несмотря на то что его отношение к губернатору Искьи было противоречивым. Он знал, что многим был обязан ему, но его предупреждение относительно судьбы книжной лавки в Риме было ему в тягость, хотя оно и оказалось верным. Возможно, из‑за слишком категоричного тона послания. Жоан воспринял его как приказ, и это было неприятно. Тем не менее он ценил свои отношения с маркизом и глубоко уважал его знания.

Когда Жоан сообщил об этом Анне, она, в отличие от него, с радостью восприняла возможность снова увидеться со старым губернатором, и Жоану показалось, что она знала что-то такое, что ускользнуло от него. Когда он спросил ее об этом, Анна ответила со счастливой улыбкой:

– Именно эти люди – Иннико д’Авалос и его сестра – помогут нам принять решение относительно нашего будущего.

– Вы говорили с маркизом, когда я находился в Риме?

– Нет, с ним я не говорила, но с его сестрой Констанцей – да. – Анна продолжала улыбаться.

– Решение о том, что нам делать в будущем, принимаем только мы сами, – твердо заявил Жоан.

– Немного помощи нам никогда не помешает.

– Восемь лет назад вы были мальчишкой, полным иллюзий, который полностью разделял наши представления относительно свободы и распространения книг, – сказал Иннико д’Авалос. – Я предоставил вам свои гарантии и денежные средства для того, чтобы вы открыли книжную лавку в Риме. Долг вы вернули с лихвой. И я говорю не только о материальном. Я говорю о доставленной мне радости видеть, как свобода – через чтение книг – становилась достоянием граждан Рима и даже Флоренции. Я хочу искренне поздравить вас и вашу супругу с великолепно выполненной задачей.

– Это мы благодарим вас, маркиз, – ответил Жоан. – Вы оказали нам честь, предоставив свою помощь.

– Речь идет о той помощи, которую мы оказываем деятелям искусства, ищущим убежища от войны на Искье, – ответила Констанца д’Авалос с улыбкой.

Маркиз пришел вместе со своей сестрой, женщиной примерно сорока лет, темные волосы которой были спрятаны под шапочкой. У нее был такой же, как и у Иннико, проникающий взгляд светло-карих глаз и с легкостью появлявшаяся улыбка. Они ужинали в доме неаполитанских книготорговцев вместе с Анной, Антонелло и его супругой.

– Вы уже решили, чем будете теперь заниматься? – осведомился Иннико.

– Я буквально на днях прибыл из Рима, маркиз, – ответил Жоан. – Мне хотелось бы отдохнуть некоторое время и обсудить с супругой наши дальнейшие планы.

Жоан заметил, как Анна и Констанца обменялись заговорщическим взглядом.

– Я предлагаю вам перебраться в Барселону. Для нас очень важно, если вы сможете продолжить там вашу блестящую деятельность, начатую в Риме.

– Испания – это не Рим, который мы хорошо знаем.

– Неаполь вскоре станет испанским городом, а владения Католических королей превратятся в огромную империю, границы которой будут простираться далеко за пределы Атлантики, – продолжил маркиз де Васто. – Несмотря на это, инквизиция и ее нетерпимость к другому мнению, отсутствие личной свободы человека бросают тень на блеск Испании.

Жоан вздрогнул, услышав слово инквизиция, перевел взгляд на Анну, но она лишь утвердительно кивнула, улыбнувшись. Он ничего не сказал и продолжал молча слушать.

– Когда супруги Корро погибли в пламени костра, пришел конец и последней свободной книжной лавке, которая была в Испании, и, хотя там продолжает работать ваш друг Бартомеу, он занимается лишь скупкой книг, не имея ни книжной лавки, ни типографии. На самом деле все свое время он посвящает доходной торговле тканями и мало занимается книгами, хотя и испытывает к ним интерес.

– Но он ведь не один, ему помогает Абдулла, мой старый учитель.

– Да. Вы верно сказали – старый, – ответил маркиз. – Мусульманину уже много лет, и вам хорошо известно, что у него, к сожалению, нет коммерческой жилки. И даже если бы он захотел заняться торговлей, его положение раба не позволит ему открыть книжную лавку.

– А Жоан Рамон Корро, сын моих прежних хозяев? Я знаю, что он активно занимается торговлей книгами и что его клиентами являются ни больше ни меньше как городской Совет Ста и Морское консульство – две самые главные городские структуры.

– Думаю, вас не удивит тот факт, что молодой Корро, который видел смерть своих родителей на костре и провел целый год в застенках инквизиции, не испытывает ни малейшего желания иметь дело с запрещенными книгами, – с улыбкой вступил в разговор Антонелло. Жоан подумал, что ничего приятного в этом деле не было. – Он происходит из семьи новообращенных и находится под постоянным наблюдением.

– Предки Анны тоже были обращены в христианство, и я никоим образом не хочу подвергать ее опасности оказаться под недремлющим оком инквизиции.

– В Испании очень много людей, обращенных в христианство. Однако инквизиция не трогает их, – вставила Анна.

– Но она держит их под неусыпным контролем, – сказал Жоан, с беспокойством глядя на нее.

Похоже, его супруга была полна решимости вернуться в Испанию, а он вдруг вспомнил о том страшном сне, в котором они оба были осуждены на смерть в огне. Когда этот ужас посещал его в очередной раз, он успокаивал себя тем, что находится в Риме, вдали от инквизиции, и что это просто бессмысленный сон. Но сейчас неожиданно появилась вероятность того, что кошмарный сон сбудется. Жоан почувствовал сковавший его ужас.

– Меня не волнует, что я могу оказаться под наблюдением, – ответила Анна. – Как и любой другой католик, я четко исполняю все свои религиозные обязанности.

– Тем не менее ваши родители небеспричинно бежали из Барселоны, – продолжал настаивать Жоан. – И не по доброй воле они сделали это.

– С того момента прошло уже много времени, – вступил Иннико. – Тогда инквизиция насаждала свои законы самым жестоким образом, чтобы продемонстрировать свое влияние и власть в городе. Сейчас уже не те времена, и, кроме того, мы выяснили, что родители Анны никогда не привлекались ни к какой ответственности и не разыскивались инквизицией. Как вы знаете, инквизиция судит и назначает наказание людям даже в их отсутствие. Ничего подобного в отношении семьи Роч не было.

– Помимо всего прочего, ты христианин с рождения и, вне всякого сомнения, сможешь доказать это, – напомнил ему Антонелло. – Я знаю, что монахи монастыря Святой Анны выступили в твою защиту, когда тебя допрашивала инквизиция. Я не думаю, что вы подвергнетесь какой-либо опасности.

Жоана не интересовало, что могут сказать Иннико и Антонелло; на самом деле его волновало лишь то, что думала его супруга, поэтому именно к ней он обратился, не ответив прочим:

– Не думайте, что Барселона – это Рим, Анна. Там мы делали все, что хотели. Мы не только переписывали запрещенные книги, но и печатали, не представив их для предварительной цензуры. Мы были под защитой. Мы знали, что наши ватиканские друзья не будут нас преследовать за это. И все было именно так: они никогда ни в чем нас не упрекнули. Если в Испании у нас обнаружат запрещенные книги, то нам не поздоровится, каким бы старым христианином я ни был.

– Вы забываете, что нам пришлось также и страдать, Жоан, – ответила Анна, не вдаваясь в подробности перед неаполитанцами. – Не весь наш путь был усыпан розами.

– Вам не нужно будет сильно рисковать в Барселоне, Жоан, – не отступался от своего Иннико. – Все, что будет нужно, – это поддерживать пламя свободы чтения. Привлекайте других людей к нашему делу, как в случае с Джорджио во Флоренции или Паоло в Риме. Переписывать книги от руки – дело относительно надежное, и вы не должны будете печатать запрещенные книги, если почувствуете опасность. Также вы можете заниматься просветительством за счет чтения книг, которые, не будучи запрещенными, способствуют распространению знаний, взаимопониманию и терпимости.

– Мы очень хорошо знаем, насколько важна для вас свобода, – вступила Констанца д’Авалос. – И хотим, чтобы вы и дальше работали на ниве просветительства, дабы чтение книг и знания делали мужчин и женщин все более свободными.

Жоан молча посмотрел на своих собеседников, а потом остановил взгляд на Анне. Судя по всему, они с Констанцей уже обсуждали этот вопрос и пришли к единому мнению. Анна потянулась к Жоану, взяла его руку в свои и воскликнула:

– Если бы вы знали, как ваша мать и сестра мечтают вернуться в Испанию!

– Им известно что-то, чего не знаю я?

– Нет-нет, они ничего не знают, – ответила Анна с мягкой и спокойной улыбкой. От ее руки исходило приятное тепло. – Хотя после нашего отъезда из Рима мы не раз обсуждали возможность возвращения. Они будут счастливы вернуться в Барселону. Таким образом семья Серра наконец-то воссоединится.

Жоан шумно вздохнул: он тоже был бы счастлив вновь воссоединиться со своим братом Габриэлем и встретиться с Бартомеу, Абдуллой и всеми своими друзьями, которых он не видел уже почти десять лет. Но одновременно он подумал о том, что не должен давать волю чувствам, которые могут одержать верх над здравой оценкой реально существующей опасности. Он не хотел подвергать риску свою семью.

– Я горжусь тем, что мы сделали в Риме, – прошептала Анна. – А в Испании есть еще более неотложная необходимость в нашей работе.

– В Испании сжигают людей на кострах!

– Здесь тоже, хотя и в меньшей степени, но мы никогда ничего не боялись.

– Это не одно и то же… – возразил Жоан, разговаривая практически сам с собой.

Они молча смотрели друг на друга, и Жоан понял, что в решении этого вопроса ни Иннико, ни Констанца, ни Антонелло не играли уже никакой роли; решение оставалось за ним и Анной. Он хорошо знал свою жену: если он был упрям, то она еще в большей степени. Он нервно кашлянул и обратился к неаполитанцам.

– Спасибо, дамы и господа, – торжественно произнес Жоан, стараясь взять себя в руки. – Мы с супругой продолжим обсуждение этого вопроса наедине и сообщим вам наше решение.

– Спасибо вам обоим за то, что согласились обсудить его, – учтиво ответил губернатор Искьи, сделав легкий почтительный поклон сначала в сторону Анны, а потом в сторону Жоана. – Вы делаете огромное дело на ниве достижения свободы.

«Барселона – вызов и угроза, – написал Жоан тем вечером в своем дневнике. – Она искушает и одновременно беспокоит меня».

Подняв глаза от дневника, он поймал взгляд прекрасных зеленых глаз Анны, кормившей грудью Катерину. Жоан с нежностью улыбнулся ей, подумав, что любит ее с той же силой, как и тогда, когда впервые осознал это, и вздохнул, понимая, что будет рад угодить ей даже в этом. Он попытался обуздать свои чувства, но не смог. «Что бы сделал на моем месте мой отец?» – написал он. Жоан закрыл глаза, и перед его внутренним взором возникли яркое голубое море и небо над его деревней двадцать лет назад. И он вновь увидел и услышал Рамона за несколько мгновений до его гибели.