1

Единственный глаз всевидящего Тиураола, лучась ровным золотым светом, склонялся к горизонту. Люди — любимцы всемогущего благодатного бога — вели себя достойно, и, похоже, день завтра выдастся погожим. Иначе и быть не могло — на всем архипелаге Путаюма, на каждом из Западных островов смуглокожие хираолы готовились к празднованию Ланиукалари, знаменовавшему наступление сезона дождей. Праздник должен был состояться через день, и за оставшееся время Ваниваки предстояло сделать многое. Но прежде всего ему необходимо было отыскать Тилорна.

Вытащив с товарищами каноэ на песок, так чтобы его не могла слизнуть приливная волна, Ваниваки оставил их выгружать улов и первым из рыбаков добрался до поселка, рассчитывая поговорить с Тилорном с глазу на глаз.

Прислонив весла к кокосовой пальме, росшей неподалеку от его родового дома, и поставив рядышком корзину со снастью, юноша обратился к нежащейся на вечернем солнце старухе:

— Мать Отима, не видала ли ты колдуна-чужеземца?

— Видала, видала! — тряся головой, зашамкала та. — Он пошел смотреть, как матери родов ловят змей для посвящения Тиураолу.

Заметив, что любопытная старуха открыла рот, собираясь спросить, зачем понадобился ему Тилорн, Ваниваки торопливо поблагодарил Отиму и, не желая попадаться на глаза соплеменникам, быстрым шагом направился прочь от родового дома — крайнего в поселке, растянувшемся вдоль северного берега неглубокого, кристально чистого озерка.

Чужак обещал подумать над его предложением, и весь день юноша изобретал всевозможные доводы, чтобы склонить колдуна принять участие в затеянном им деле — на случай, если тот решит отказаться. Не будь его мысли заняты этим, он, конечно, сообразил бы, где следует искать любознательного чужака в день ловли змей.

Обогнув вытянутое озерцо с торца, юноша миновал росшую на южном берегу кокосовую рощу и вышел на утоптанную тропинку, которая сквозь заросли колючего кустарника — пиролиска, «дырявой шкуры» — вела прямо к подножию Красной гряды, где в пещерах и трещинах нагретых солнцем скал откладывали яйца морские змеи.

Замедлив шаг, чтобы не напороться босой ногой на предательский побег выползшего на тропу пиролиска, Ваниваки, проклинавший себя за глупость — если бы он раньше догадался, где искать Тилорна, то не стал бы отпрашиваться у товарищей и пришел в поселок со всеми, не привлекая ничьего внимания, — неожиданно понял, что на этот раз ему хоть в чем-то повезло. Тофра-оук, несмотря на хорошее отношение к чужеземному колдуну, наверняка не допустит его к церемонии посвящения змей Тиураолу. Тилорну придется возвращаться в поселок одному, и тут-то они без помех продолжат начатый вчера разговор.

Ваниваки остановилса Ему пришло в голову, что можно, не показываясь на отмели, где матери родов уже заканчивают, верно, отлов змей, покараулить колдуна прямо тут или у Красной гряды; но, поразмыслив, отказался от этой идеи. Если бы ему надо было тайно поговорить с кем-нибудь из соплеменников, он, разумеется, дождался бы его на тропе, но Тилорн — дело особое. Оставив женщин у Змеиного храма, он вполне может отправиться назад берегом. Или затеет возню с детишками, увязавшимися за матерями родов, станет учить их кататься на волнах, а то и увлечет к Палец-скале — любоваться закатом, с него станется. Нет, Тилорна надо искать на отмели, дожидаться его здесь — напрасный труд. Он ведь обязательно что-нибудь учудит, что-нибудь такое удумает, чего ни одному из мекамбо никогда и в голову не придет. Потому-то Ваниваки и хотел, чтобы колдун отправился вместе с ним на Тин-Тонгру.

От подножия Красной гряды вызолоченное солнечными лучами море и вся юго-западная отмель Тулалаоки открывались как на ладони, и, окинув усыпанный разноцветной галькой пляж беглым взглядом, юноша убедился, что ожидания его оправдываются в полной мере. Матери родов уже закончили охоту и укрылись в Змеином храме — длинной, построенной из жердей хижине, обмазанной толстым слоем глины, а Тилорн, собрав вокруг себя ребятню, развлекает ее какими-то колдовскими штучками.

Лет восемь-десять назад Ваниваки, подобно этой до черноты загорелой мелюзге, тоже бегал смотреть, как матери родов, надев рукавицы из толстой кожи и прихватив плетеные корзины с плотно закрывающимися крышками, отлавливают самок морских змей.

Ритуальный смысл этой охоты заключался в том, что избранные женщины племени обезвреживают гадов, посланных в мир злобным Панакави, чтобы убивать рыбаков-мекамбо, ныряющих в морские глубины за кораллами, жемчугом и перламутровыми раковинами. Пойманные живыми, змеи умерщвлялись колдуном племени перед вырезанным из дерева изображением Тиураолы и, таким образом, считались принесенными ему в жертву. Завладевший душами морских гадов бог не нуждался в их бренных оболочках, и после обряда очищения из тушек змей готовили излюбленное блюдо мекамбо, являвшееся главным угощением на празднике Ланиукалари. Сварив змей в морской воде, их подвешивали коптиться в том же Змеином храме, а потом, до блеска начистив отливавшую металлом чешую священным пеплом, подавали к праздничному столу свернутыми в тугие спирали, от которых деликатесные ломтики отрезали и раздавали соплеменникам ловившие ядовитых гадов матери родов.

Будучи мальчишкой, Ваниваки сам шил женщинам рукавицы, толстую кожу которых не могли прокусить мелкие зубы смертельно опасных змей; собирал вместе со сверстниками ароматные листья аули, в дыму которых мясо морских гадов приобретало ни с чем не сравнимый вкус, и даже умудрился как-то подсмотреть церемонию посвящения ядовитых посланниц Панакави Дневному богу.

Воспоминания эти заставили Ваниваки призадуматься и внимательно оглядеться по сторонам Вне зависимости от того, чем окончится задуманное дело, он уже никогда не увидит ни Змеиного храма, ни этой отмели; и даже родной остров — Тулалаоки — станет для него чужим… Юноша тряхнул головой, отгоняя от себя невеселые мысли, и попытался освежить в памяти все доводы, которыми намеревался склонить Тилорна к поездке на Тин-Тонгру.

В толпе смуглой малышни чужак выделялся не только ростом и удивительными волосами пепельного цвета, но и белизной кожи. После того как мекамбо привезли его на свой остров, прошло чуть меньше года, и кожа Тилорна, прежде ослепительно белая, приобрела золотистый оттенок, но так же отличалась от кожи соплеменников Ваниваки, как день отличается от ночи. И вот теперь юноше вдруг показалось, будто светлокожее тело колдуна, словно покрытое чешуей, то тут, то там вспыхивает и посверкивает металлическим блеском в лучах закатного солнца. Потом правая рука стоявшего неподвижно чужака поднялась к лицу и странно изогнулась, точно была лишена костей. Ваниваки протер глаза, и тут до него дошло, что вовсе это не рука, а толстая и очень длинная змея обвилась вокруг Тилорна. Именно ее чешуйчатые кольца посверкивали на солнце, а за руку он принял похожую на наконечник копья змеиную голову, выписывавшую причудливые петли у самого лица колдуна.

Ваниваки не успел ни испугаться, ни сорвать с пояса нож, ни прибавить шагу. Сердце предательски ухнуло, ноги сами собой остановились, но, несмотря на охватившее его оцепенение, юноша по виду окружавших чужака малышей понял, что ни им, ни ему опасность не грозит — это очередные колдовские штучки, которыми Тилорн никогда не отказывался потешить своих малолетних приятелей.

Зеленовато-красная, словно выкованная из сверкающего, до зеркального блеска отполированного металла, змея тремя кольцами обвила золотистое тело колдуна. Чуть приплюснутая с боков, она, в отличие от своих обитавших на суше сородичей, имела плоский, похожий на узорчатую ленту хвост, а ноздри располагались не по бокам, а на верхушке морды. По удлиненным красным ромбам, отливающим изумрудной зеленью бокам и голубым пятнам на шее юноша безошибочно узнал в огромной гадине лонгаолу. От укуса подобной твари два года назад умер после трех дней мучительной агонии Отоба — старый рыбак из рода Ревейя, — хваставшийся, будто змеиный яд на него не действует, и в доказательство своих слов охотно показывавший следы от дюжины укусов различных морских гадов…

Обвившая обнаженное, прикрытое по обычаю мекамбо лишь узкой набедренной повязкой тело колдуна, лонгаола настроена была крайне агрессивно. Плавно отводя треугольную голову — в раскрытой пасти отчетливо были видны похожие на кривые иглы зубы и раздвоенный язык, — она раз за разом кидалась на свою жертву и раз за разом с пронзительным шипением замирала на расстоянии пяди от лица колдуна. Тело ее при этом вздрагивало и судорожно сокращалось, хвост яростно бил по ноге Тилорна, на губах которого играла обычная добродушная полуулыбка.

Не зная устали, лонгаола бросалась на чужака снова и снова, и Ваниваки казалось, что кошмар этот будет длиться вечно, но вот Тилорну, по-видимому, надоела опасная игра, он поднял правую руку, и змея, внезапно впав в апатию, покорно положила страшную голову на подставленную ладонь. Малышня, очнувшись от столбняка, восторженно заголосила, а Ваниваки, словно просыпаясь от дурного сна, расправил затекшие мышцы и подумал, что Тофра-оук, умерщвляя приготовленных в жертву Тиураолу змей, тоже брал их голыми руками. Он лишал их жизни взглядом, но делал это в Змеином храме, где ему помогал воплотившийся в деревянное изваяние Дневной бог, и стоило это колдуну племени немалых сил. По высохшему морщинистому лицу его ручьями стекал пот, руки дрожали, а ведь он всего-навсего убивал! Чужак же играл с лонгаолой, как малыш с песчаной ящеркой, и вид при этом имел столь же беспечный!

— Тилорн! Немедленно прекрати это! Ты святотатствуешь! — Ваниваки едва узнал собственный охрипший от волнения голос — Эта тварь послана в наш мир Ночным богом! Убей ее! Убей, ибо прикосновение к ней осквернило тебя, если и сам ты, конечно, не слуга Панакави!

Кое-кто из малышей начал оборачиваться, глядя на юношу сердито и непонимающе, однако большинство не отрывало глаз от лежащей на ладони колдуна змеиной головы.

— Зачем же мне ее убивать? — мягко возразил Тилорн. — Я никогда никого не убиваю даже ради еды. А уж лишать жизни для забавы или из-за предрассудков?.. Что может быть отвратительней убийства живого существа? Подумай сам, достойно ли разрушать то, что не нами создано и что создать мы при всем желании не способны?..

Колдун перевел взгляд своих странных, темно-фиолетовых, чуть светлевших к зрачку глаз с Ваниваки на окруживших его ребятишек, и те, не сговариваясь, расступились, открывая проход к Красной гряде.

— Почет и уважение будущей мамаше! — провозгласил чужак и опустился на одно колено. Лонгаола соскользнула с его руки на пеструю гальку и, плавно извиваясь, заструилась к гряде невысоких красных скал, не обращая внимания на стоящих вокруг малышей. Едва заметно изменив направление, она обогнула оказавшегося на пути Ваниваки и скрылась под ближайшим нагромождением камней.

— Колдун, колдун, покажи еще что-нибудь! Преврати камень в жемчуг! Вызови из моря черепаху! Преврати вечер в утро! — загалдели малыши, но Тилорн, скорчив страшную рожу, издал вдруг резкий, пронзительный свист, от которого даже у Ваниваки заложило уши. Ребятня присела от неожиданности и бросилась врассыпную, вереща то ли от страха, то ли от восхищения. Юноша тоже попятился. На миг ему показалось, будто изо лба колдуна растут рога, изо рта лезут клыки, а глаза разгораются ужасным красным огнем.

Он сделал охранительный знак скрещенными пальцами — и наваждение рассеялось. Перед ним снова стоял прежний Тилорн — светлокожий человек лет двадцати — двадцати двух с добрым и умным лицом; на губах — улыбка, а в глубине глаз — смешливые золотистые огоньки.

— О, богобоязненный юноша, что хочешь ты сказать чужаку, осквернившему себя прикосновением к ядовитой посланнице Панакави и не убившему ее? — спросил Тилорн, видя, что Ваниваки еще не вполне пришел в себя.

— Ты колдун, и тебе виднее, осквернило тебя прикосновение к лонгаоле или нет. Ты колдун и умеешь говорить с благодатным Тиураолом, тебе лучше знать, что угодно, а что не угодно Дневному богу, — промолвил юноша, собравшись с мыслями. — Я искал тебя не для того, чтобы спорить о скверне и благости. Меня интересует, готов ли ты отправиться со мной на Тин-Тонгру в канун праздника Ланиукалари?

— Я понял, зачем ты здесь, и помню, что обещал обдумать твое предложение и дать ответ, — кивнул колдун. Лицо его стало серьезным. Он подождал, не добавит ли Ваниваки еще что-нибудь, и нахмурил брови. — Уверен ли ты… Можешь ли ты поклясться, что если мы не придем на помощь Вихауви, его ждет смерть? Я слышал, негонеро, так же как и мекамбо, подвергают неудачливых похитителей невест испытаниям, пройдя которые те могут жениться на избранных девушках и стать полноправными членами их рода.

— Это так. Но праздничные испытания мало чем отличаются от жертвоприношений, и участник их заведомо обречен. — Ваниваки почувствовал колебания колдуна, но вместо заготовленной речи неожиданно для самого себя сказал, прижимая ладонь к сердцу: — Призываю в свидетели Тунарунга — Строителя миров, Вихауви не выдержит испытания, которому подвергнут его негонеро. Его ждет смерть, если мы не придем на помощь и не увезем его до начала праздника с Тин-Тонгры. Вспомни, он был твоим другом. Он учил тебя языку и обычаям мекамбо. Он поручился за тебя своей жизнью, когда ты в очередной раз нарушил наши обычаи.

Тилорн кивнул и, отвернувшись от Ваниваки, уставился на садящееся в море солнце, словно спрашивая у него совета.

— Ты знаешь, что вот уже полгода я живу в доме Маути. Что будет с ней, когда мы уплывем на Тин-Тонгру? — спросил он немного погодя потерявшим звучность голосом.

— Свадьбы не было. Маути тебе не жена. Ты можешь уйти без ее согласия или, если она захочет, взять ее с собой, — ответил юноша, чуть заметно пожав плечами. — Дом ее после твоего ухода не обеднеет, а женщине, жившей с колдуном, легче найти себе мужа, чем безродной девице.

— Хорошо, — согласился Тилорн, помолчав. — Я готов плыть с тобой на Тин-Тонгру и сделаю все, что в моих силах, чтобы спасти Вихауви.

 

2

Покопавшись полдня на огороде, Маути дождалась отлива и, прихватив с собой полную бамбуковую трубочку в три локтя длиной и плетеную корзинку, отправилась на южный берег острова. Здесь, за огородами, разбитыми позади поселка, было лучшее место для ловли спрутов, обитавших под обнажавшимися в отлив плоскими серыми валунами.

Скинув плетенный из травы передник, Маути, оставшись в чем мать родила, вошла в воду и побрела между камнями, поросшими длинными, похожими на спутанные космы водорослями, терпеливо тыкая трубочкой во все щели и пещерки, где, по ее мнению, могли ютиться спруты. В отличие от других женщин поселка, она нисколько не боялась этих пугливых тварей, блюда из которых считались изысканным лакомством на ее родном острове. В охоте на осьминогов девушка достигла большого мастерства, а сегодня ей еще и повезло — вскоре она ощутила, как конец трубочки вошел во что-то мягкое, словно прилип к чему-то. Маути подергала трубочку и, уверившись, что спрут легонько тянет на себя, достала из корзины флакончик из обожженной глины. Откупорила зубами и вылила треть содержимого в трубку — спруты не выносят, когда в глаза им попадает винный уксус.

Сначала осьминог отпустил трубочку, потом из расщелины показалось одно щупальце, за ним второе, третье… Маути склонилась к воде, и когда спрут вынырнул из расщелины, ухватила его за туловище. Хитроумная тварь выпустила в воду черное облако; длинные, сужающиеся к концам щупальца обвили левую руку девушки до самого плеча, вцепились в корзинку. Маути несколько мгновений пристально вглядывалась в бугристую извивающуюся массу, а затем прокусила хрящеватое темечко спрута. Оторвала от себя разом ослабевшие присоски, успевшие оставить на руке десятки красных кружочков, и, бросив обмякшего головоногого в корзину, двинулась к берегу.

Выйдя на сушу, она принялась шваркать со всего размаху осьминога о камни — лучший способ сделать его мясо мягким, и, надев передник, отправилась домой.

Хижина Маути, сплетенная пять лет назад ее отцом из вымоченных в морской воде прутьев чика-чика и крытая пальмовыми листьями, внешне напоминала остальные дома поселка. Разница была лишь в размерах: хижина предназначалась для одной семьи, в то время как в длинных домах мекамбо жило от пяти до пятнадцати семей, входивших в род.

Девушка разгребла в очаге золу, раздула уголья и поставила на огонь горшок с водой, с гордостью подумав, что ее посуда безусловно самая красивая в поселке. И самое поразительное, сделана эта посуда руками мужчины. Ее мужчины, мужчины, которого полгода назад она ввела в свой дом.

Впервые увидев Тилорна, Маути испытала что-то похожее на отвращение — мужчина с белым цветом кожи, с пепельными волосами — это же ни на что не похоже! Она и прежде слыхала о том, что существуют белокожие люди, но видеть их ей раньше не приходилось, и, как сказала тогда Маути своей подруге Баули — дочери вождя ра-Вауки, — она не много потеряла. Как и большинство женщин поселка, поначалу она сторонилась Тилорна, даром что тот был здесь таким же чужаком, как и сама Маути. Мужчина с мертвенным цветом кожи не интересовал девушку, однако вскоре до нее дошли слухи о том, что наложением рук он исцелил Вихауви, умиравшего от внутреннего жара, справиться с которым не смог сам Тофра-оук. Юноша всегда относился к Маути по-дружески, и в глубине души она испытала благодарность к белому колдуну.

Потом Тилорн вернул зрение матери вождя — старухе Кебаке, заговорил язвы Забулави и избавил, не прибегая ни к каким колдовским снадобьям, детвору острова от глистов — болезни, считавшейся здесь возрастной и почти неизлечимой. О белом колдуне заговорили со страхом и уважением, хотя находились злые языки, нашептывавшие всем, кто готов слушать, что Тилорн — слуга Панакави. Поскольку белый цвет — цвет смерти — не является любимым у мекамбо, перешептывания не стихали до тех пор, пока крикунья и скандалистка, драчливая Отайя не предупредила шептунов, что каждому, кто косо посмотрит на чужеземца или назовет его «белым колдуном», она «выцарапает бесстыжие глаза, вырвет вшивые волосы и гнилой язык». Тилорн не спал три дня и три ночи, колдуя возле ее умирающего сына, и сумел-таки вернуть его к жизни, хотя сам после этих бдений походил на труп. Связываться с сумасшедшей Отайей, потерявший пять лет назад трех старших сыновей и мужа во время того памятного урагана, что пригнал на Тулалаоки каноэ со стариком Нкакути и его дочерью Маути, опасался сам ра-Вауки, и прилипшее было к Тилорну прозвище «белый колдун» перестали употреблять даже те, кто почему-либо недолюбливал чужака.

Таких, впрочем, на Тулалаоки было немного. Тилорн не пытался стать «своим», понимая, видимо, что это ему не удастся, проживи он на острове хоть сто лет, но и оставаясь чужаком, сумел снискать если не любовь, то симпатию и уважение. Отчасти это объяснялось тем, что, едва научившись говорить на языке мекамбо, он с поразительным искусством избегал споров и ссор с кем бы то ни было. Отчасти же причина хорошего к нему отношения островитян заключалась в том, что, будучи мастером на все руки, секретов своих он не скрывал и охотно делился знаниями и умениями с каждым, кто хотел от него что-либо перенять.

Тофра-оук, например, проникся к Тилорну безмерным уважением, после того как тот научил его из меди и олова, вымениваемых у матуави, которые, в свою очередь, выменивали их у мореходов, приплывавших с расположенной на востоке Большой земли, выплавлять бронзу — металл, почти не уступавший прочностью железу. Секрет изготовления бронзы восточные мореходы хранили в тайне от матуави, а может, и сами его не ведали; Тилорн же открыл тайну походя, да еще и шутил, по словам Тофра-оука, что рискует при этом стать злодеем в глазах всего женского населения Тулалаоки. Злодеем его, понятно, никто не назвал, однако женщинам и правда пришлось расстаться со значительной частью ручных и ножных браслетов — из них торжествующий Тофра-оук изготовил множество рыболовных крючков, в которых на острове постоянно ощущался недостаток.

О, Маути прекрасно понимала, что за один этот секрет Тилорн, если бы это пришло ему в голову, мог требовать у ра-Вауки чего только пожелает и ни в чем не встретил бы отказа. На ее родном острове — Хаоху — рыболовные крючки, случалось, делали даже из яхахави — «дерева-камня». Для этого побег яхахави изгибали нужным образом и привязывали, а через несколько лет вырезали из причудливо изогнутого сучка крючок, что, принимая во внимание прочность древесины, было совсем не просто.

Маути вздохнула, вспоминая родной остров, находившийся далеко на юге, за материком черных людей — Мономатаной. Если бы их каноэ, унесенное от Хаоху чудовищным, невиданным даже стариками штормом, не подхватило теплое южное течение Путамао, омывающее берега Западных островов, они с отцом, верно, погибли бы без пищи и воды в поисках хоть какой-то суши, но Дневной бог положил конец их испытаниям, когда силы несчастных были на исходе…

Вздохнув еще раз и поклонившись востоку, откуда приходит в мир Дневной бог, Маути извлекла из корзины тушку спрута и бросила ее в кипящую воду. Понаблюдала, как битые, обмякшие щупальца скручиваются в спирали, а темно-коричневая окраска кожи приобретает красноватый оттенок. Порывшись в корзинах и горшках, добавила в потемневший бульон душистых трав и корешков и вновь вернулась мыслями к Тилорну, ставшему после появления на Тулалаоки постоянной темой женских пересудов.

Что бы ни говорили об удивительных деяниях чужеземного колдуна, чего бы достойного изумления ни совершил и ни изобрел он, Маути все же старалась держаться от него подальше: белизна тела навевала воспоминания об утопленниках, постоянная полуулыбка раздражала, руки казались слишком красивыми для мужчины, а глаза… Глаза, в общем, тоже были нехороши. Если бы Маути захотела понять истинную причину своей неприязни к Тилорну, то, вероятно, быстро сообразила бы, что дело тут вовсе не в цвете кожи, форме носа или разрезе глаз. Просто она хорошо помнила, с какой отчужденностью, если не сказать враждебностью, встретили на этом острове ее и Нкакути, и, сама того не сознавая, не могла простить Тилорну, что тот так быстро сумел завоевать расположение мекамбо.

Как бы то ни было, запретить женщинам говорить о новом колдуне девушка не имела возможности и вольно или невольно слушала, когда они вместе собирали ягоды чивири, потрошили и заготовляли рыбу на сезон дождей, во время которого частые штормы не позволяли рыбакам уходить в открытое море. Слушала и когда сверстницы ее по предложению Баули взялись пополнять запас кувшинов, горшков и корчаг, которых, сколько ни сделай, вечно в хозяйстве не хватает.

Красную глину мекамбо копали на восточной, лесистой оконечности Тулалаоки. Там же лепили горшки, выставляли их сушиться на солнце, а потом обжигали, благо сушняка под боком сколько угодно. Девушки уходили туда на несколько дней и жили в наскоро сооруженных шалашах, покуда не изготавливали необходимое количество посуды и не выговаривались друг перед дружкой всласть. Ибо где же, как не вдалеке от дома, и облегчить душу, поделиться накопившимися горестями, печалями и радостями. Вспомнили как-то и нового колдуна: кто хвалил, кто рассказывал о затеях его с опаской, кто со смехом. Не удержалась и Маути — сравнила его бледную кожу со вздувшимся брюхом дохлой рыбы, и надо же было случиться, чтобы в этот именно миг Тилорн вышел из кустов на берег ручья, возле которого девушки возились с глиной.

Чужак не подал виду, что слышал, как нелестно отзывалась о нем Маути. Ласково улыбаясь девушкам, он попросил позволения посмотреть на их изделия, если не нарушит своим присутствием среди них какого-нибудь табу или обычая мекамбо. К тому времени Тилорн уже складно говорил на языке островитян, освоив его в поразительно короткий срок, и так ловко задал вопрос и обратился с просьбой, что ни у одной из приятельниц Маути язык не повернулся прогнать чужака или хотя бы разъяснить ему, что неприлично мужчинам смотреть на женское рукомесло, так же как женщинам не пристало выходить с мужчинами на лов рыбы.

Что-то неладное Тилорн все же почувствовал. Быстренько осмотрел выставленные на солнцепек приземистые неуклюжие корчаги, толстостенные кривобокие горшки, кувшины и миски-развалюхи, покрытые расплывающимся веревочным узором, смазанными, расползающимися точками и черточками, казавшимися девушкам искусным орнаментом. Помял в руках жирную красную глину, понимающе поцокал языком, похвалил мастериц и исчез в лесу так же стремительно, как и появился.

Испытав чувство неловкости, Маути постаралась поскорее забыть неприятный этот случай и, вероятно, забыла бы, но дней двадцать спустя Тилорн неожиданно пожаловал на ее огород и вручил корзинку, в которой стоял неправдоподобно ровный тонкостенный горшок, покрытый изысканным, четко вытесненным узором.

— Неужели ты сам это сделал? — поразилась девушка, которой прежде подобной посуды видеть не доводилось.

— Я сделал две дюжины горшков и кувшинов. Высушил сначала в тени, а затем на солнце, но одному мне их не обжечь, и главное, я не знаю, как отнесутся мекамбо к тому, что я занялся женским делом. За время пребывания на этом острове я невольно нарушил столько всевозможных запретов, что хочешь не хочешь приходится осторожничать, — ответил Тилорн, доверительно улыбаясь, и Маути подумала, что кожа у него светло-золотистая, а вовсе не белая, глаза глубокие и выразительные, что же касается удлиненных изящных пальцев, то сила в них, похоже, таится немалая, и умелости их позавидует любой обитатель Тулалаоки.

Тилорн рассчитал верно: любопытство и желание научиться лепить редкостной красоты посуду, равно как и стремление загладить обиду, нанесенную чужаку заглазной хулой, привели к тому, что Маути отправилась смотреть на изготовленные им сосуды и приложила все силы, чтобы обжиг их прошел успешно. Две самых больших корчаги, правда, лопнули, но остальная посуда обожглась на славу, причем ровный красно-коричневый загар Тилорновых горшок не шел ни в какое сравнение с пятнистым цветом керамических изделий мекамбо. Воду они держали — лучше некуда, звенели — заслушаешься, да и разбить их было не так-то просто. Когда же чужак объяснил Маути, что никакого колдовства здесь нет, показал, какие добавки, кроме песка и золы от водорослей, использовал для приготовления глиняной массы, и научил работать на гончарном круге, девушка преисполнилась такого энтузиазма, что сама вызвалась поговорить с Баули и Тофра-оуком. По ее мнению, изготовленная по рецепту Тилорна посуда могла не только украсить любой родовой дом мекамбо, но и служить ходким товаром при обмене с негонеро и матуави.

Познакомившись с гончарными творениями Тилорна, женщины поселка пожелали иметь такую же посуду, и это нисколько не удивило Маути. Так же, как их, в свою очередь, нисколько не удивило, что чужеземный колдун, закончив создание нового гончарного круга, который, в отличие от первого, не скрипел и не качался, рискуя развалиться по частям, что в конце концов и произошло, перебрался жить из покосившегося от ветхости сарая для сушки рыбы в хижину Маути — чужак чужаку пара. А произошло переселение Тилорна следующим образом.

Часть изготовленных колдуном горшков и кувшинов стараниями Маути перекочевала в родовой дом ра-Вауки, часть — в хижину Тофра-оука, остальные же Тилорн во что бы то ни стало желал подарить своей помощнице, потратившей уйму времени и сил на их обжиг. Маути для вида отнекивалась, но чужак за два приема перенес к ее хижине все свои керамические изделия и сообщил девушке, что новый гончарный круг готов, а от учениц нет отбоя, о чем ей, разумеется, было известно лучше его, и все они ждут не дождутся, когда она даст им первый урок. Научив девушку изготовлять горшки на гончарном круге, устройство которого она поняла без долгих объяснений, Тилорн, как это часто с ним бывало, охладел к созданному детищу и всем желающим научиться лепить такую же ровную, прочную и красивую посуду, какая выходила из его рук, советовал обращаться к Маути. С одной стороны, это льстило девушке, с другой же — означало, что их совместной с чужеземным колдуном работе пришел конец. Сейчас он, ласково улыбнувшись на прощание, повернется и уйдет. Уйдет, чтобы заняться прилаживанием к каноэ мекамбо косого паруса или перенимать искусство метать гарпун. Уйдет и забудет о Маути. Она была хорошей помощницей, но ведь девушки ничего не понимают в парусах и не умеют метать гарпун…

И тогда Маути сделала то, чего не сделала бы на ее месте ни одна из девушек мекамбо, негонеро, матуави и ее родного острова Хаоху, — она пригласила мужчину чужого рода в свою хижину.

Он, вероятно, знал или хотя бы догадывался, что это значит, но, чтобы не мучиться: знает — не знает, догадывается — не догадывается, понимает — не понимает, чтобы избежать двусмысленностей и недомолвок, Маути, подождав, пока Тилорн переступит порог ее хижины, прильнула к нему всем телом, обхватила руками за шею, спрятала голову на груди. И замерла, не смея пошевелиться, не решаясь поднять глаза, в мучительном ожидании: оттолкнет, или… От чужака, да еще и колдуна в придачу, можно ждать чего угодно.

Ожидание было недолгим. По тому, как руки Тилорна обняли ее за плечи, ласково пробежали по спине, она поняла: не оттолкнет. Во всяком случае, не теперь. Может, когда-нибудь позже, когда она ему надоест. Но до этого еще надо дожить…

Маути знала, что говорили о ней в поселке, но это ее не беспокоило — поговорят и перестанут. Не смущало и то, что не было свадьбы. Какой в ней смысл, если непонятно, по чьему обычаю, по какому обряду ее справлять? Главного она добилась: он не ушел из ее жизни. Он остался с ней, этот странный человек с необыкновенными фиолетовыми глазами, в которых навсегда застыло удивление перед чудесами и тайнами окружающего мира, тайнами, которые он с одинаковой охотой постигал сам и открывал другим с таким видом, будто ради этого-то и стоило жить. Разумеется, как всякая женщина, Маути мечтала, чтобы глаза Тилорна смотрели только на нее, видели только ее. В ряби волн, в разлете облаков, в семицветном сиянии радуги. Но что толку мечтать о несбыточном? Она любит его таким как есть, и быть может, со временем он тоже не сможет жить без нее…

Тилорн вернулся домой, когда солнце уже скрылось за горизонтом. Маути спала, сидя подле погасшего очага, на котором остывал горшок с аппетитно пахнущим варевом. Глаза ее были закрыты, а на губах застыла счастливая улыбка. Некоторое время Тилорн стоял в нерешительности: ему жаль было прерывать сон девушки, и хотя, может статься, самым разумным было незаметно выскользнуть из хижины, он все же тронул ее за плечо.

Девушка проснулась легко, будто и не спала вовсе. Открыла глаза, увидела склонившегося над ней Тилорна и радостно засмеялась.

 

3

— Маути решила плыть с нами на Тин-Тонгру, — сказал Тилорн вместо приветствия и протянул девушке руку, чтобы помочь влезть в каноэ.

Широко раскрыв глаза от изумления, Ваниваки смотрел, как Маути, забравшись в каноэ, приняла у Тилорна одну корзину, вторую, затем уложила на дно связку копий и острог. Колдун оттолкнул лодку от берега и, вскочив в нее, стал отталкиваться шестом, уводя суденышко с мелководья.

Ваниваки, не говоря ни слова, вдел весла в ременные петли, несколькими сильными гребками вывел каноэ из-под нависающих над водой деревьев и развернул носом на север, то и дело искоса посматривая на Маути. Выражение лица у него при этом было такое, будто он ожидал, что девушка вот-вот исчезнет, растает, как утренний туман.

— Ты что, первый раз в жизни видишь мою жену? — с легким раздражением спросил Тилорн, продевая свою пару весел в ременные уключины.

Заметив выступивший на щеках девушки темный румянец, юноша подумал, что колдун, наверно, впервые назвал ее своей женой. Во всяком случае, в присутствии посторонних.

— Не всякая жена решится последовать за мужем на чужбину и навсегда покинуть родной остров… — начал он и осекся. Помоги ему всемогущий Тиураола, что он такое несет? Не иначе как Панакави дергает его за язык и путает мысли?

Обычно Ваниваки не позволял себе необдуманных высказываний. Юноше, прошедшему обряд посвящения в мужчины, не положено нести чушь и болтать первое, что придет в голову. Пусть он пока не столь рассудителен и мудр, как ра-Вауки, но уж казаться-то невозмутимым может? Или появление Маути совсем лишило его рассудка?

Ваниваки опустил глаза, стиснул зубы и изо всех сил заработал веслами.

Он ничего не имел против Маути, однако решение ее отправиться вместе с Тилорном на Тин-Тонгру явилось для него полной неожиданностью. Юноша допускал, что чужеземный колдун может передумать и не прийти в условленное место. В конце концов, один раз Тилорн уже спас Вихауви и совершенно не обязан был ломать свою жизнь ради самоуверенного юнца, возомнившего о себе невесть что и попавшего в беду из-за собственного безрассудства. Колдун мог не прийти, и это не особенно поразило бы Ваниваки, но то, что его надумает сопровождать и Маути, — такое и в голову не приходило.

Как и остальные его соплеменники, юноша полагал, что, пригласив Тилорна в свою хижину, Маути сделала блестящий ход. Добродушие, незлобивость и необъяснимое отвращение колдуна к насилию, доходившие до того, что в первые дни пребывания на Тулалаоки он отказывался есть пищу, приготовленную из мяса животных и рыб, были общеизвестны. Умение лечить болезни, заживлять раны, работать с металлами, деревом и глиной гарантировали безбедную жизнь, и безродная девица, конечно же, могла только мечтать залучить в свой дом обладающего всеми этими достоинствами мужчину. Никто из матуави и тем более негонеро, кроме разве что калек и стариков, не хотел брать в жены безродную сироту, невесть каким ветром занесенную на Тулалаоки. Юноши и вдовцы мекамбо с удовольствием поглядывали на ладную чужачку и не прочь были бы поваляться с ней на нагретой солнцем песчаной отмели, прояви девушка к тому хоть малейшую склонность, но и они предпочитали похищать или покупать себе невест с других островов по традиции, освященной веками. Таким образом, призедя в свою хижину чужеземного колдуна, Маути поступила куда как разумно, однако чего ради было ей отправляться с ним на Тин-Тонгру? Неужели она и правда любит этого светлокожего чужака?..

— Я вижу на горизонте паруса негонеро. Не пора ли нам укрыться среди островов?

Вопрос, заданный сидящей на носу каноэ девушкой, заставил Ваниваки вздрогнуть. Обернувшись, он поднял ладонь к глазам, чтобы защититься от слепящих солнечных лучей. Сине-зеленые воды Паниеллы — Внутреннего моря архипелага Путаюмы — были прозрачны и бездонны, как небеса, и там, где они граничили с настоящими небесами, действительно, подобно облакам, белели паруса рыбачьих лодок негонеро.

— Настроение у рыбаков праздничное, держатся лодки кучей, так что, пока мы идем на веслах, им нас с такого расстояния не разглядеть. Лучше, однако, держаться островов, не дай бог нам попасться на глаза каким-нибудь любителям одиночества, тишины и покоя, — пробормотал юноша и принялся выгребать на запад, к поросшим зеленью, чуть возвышавшимся над водой островкам. Тилорн последовал его примеру, припоминая все, что было ему известно об островах, лежащих на их пути, Внутреннем море и характере негонеро.

Архипелаг Путаюма, если верить картам, изготовленным из акульей кожи, которые показывал Тилорну Тофра-оук, состоял из трех больших и множества мелких образовывавших кольцо островов. На юго-западе этого кольца располагался Тулалаоки, на севере — Тин-Тонгра, а на северо-востоке — Манахаш, к востоку от которого находилась Большая земля, откуда время от времени приплывали большие торговые суда. Торговали восточные купцы исключительно с жившими на Манахаше матуави, а через их руки диковинные заморские товары попадали к негонеро и мекамбо. Все три обитавших на больших островах племени принадлежали к народу хираолов, говорили на одном языке, поклонялись одним и тем же богам, хотя верования их, обряды и образ жизни кое в чем отличались друг от друга.

Жители Тулалаоки занимались в основном рыболовством. Длинные многовесельные каноэ их уходили далеко в открытое море и возвращались обычно наполненными рыбой и тушами акул, которые, ввиду немалых размеров, приходилось порой привязывать к бортам сравнительно небольших суденышек или даже тащить за ними на буксире. Рыбу вялили, солили, коптили. Акул разделывали: мясо, печень и плавники использовали в пищу, а кожу, соответственным образом обработанную, отвозили на Манахаш, где ее охотно приобретали восточные купцы, высоко ценившие также зубы акул. Были среди мекамбо и ловцы жемчуга, но занимались этим все же большей частью юноши, которым необходимо было собрать выкуп за невесту. Жемчуг на Манахаше пользовался особым спросом, однако из-за обилия в прибрежных водах акул мекамбо до недавнего времени не считали добычу «морских слез» прибыльным делом.

Негонеро, в отличие от обитателей Тулалаоки, промышляли исключительно во Внутреннем море. Лодки их были несравнимо хуже тех, что изготовляли мекамбо, а воды, омывавшие Тин-Тонгру с севера, буквально кишели акулами, и, вероятно, в связи с этим плавание в них от веку считалось запретным. Негонеро ловили рыбу, черепах и омаров, а также считались искуснейшими ныряльщиками. Кораллы, добытые ими, были, по словам Тофра-оука, выше всяких похвал, и украшения из них они делали отменные, в то время как жемчужины Внутреннего моря ни размерами, ни красотой не могли сравниться с теми, которые вылавливали мекамбо.

Жители Манахаша слыли скверными рыбаками, зато лучше всех занимались земледелием — почва на острове была плодородной, и размерами он раза в три превышал Тулалаоки. Матуави разводили кокосовые пальмы и хлебное дерево, засеивали поля кайвой и папилавой, из которых пекли лепешки и варили каши, весьма вкусные по мнению Тилорна и совершенно несъедобные на взгляд остальных обитателей Тулалаоки. Мекамбо, впрочем, вообще отзывались о жителях Манахаша с большим неодобрением. На этом большом богатом острове напрочь забыли веру отцов, обрядов не отправляли, ели что попало, круглый год возились в земле, подобно червям, знались с чужаками, чуть ли не из одной посуды с ними пили и, что было уже совершенно возмутительно, давали прибежище всем, кому почему-либо невозможно было оставаться на Тулалаоки или Тин-Тонгре.

Последнее обстоятельство Тофра-оук, рассказывая Тилорну о Манахаше, подчеркивал, помнится, особенно. Причем еще до того, как Ваниваки с Вихауви отправились на Тин-Тонгру добывать невест. Неужели предчувствовал, предвидел, что рано или поздно придется чужаку бежать с Тулалаоки, да не куда-нибудь, а на восток?

Тилорн недоверчиво хмыкнул. Не верил он ни в какие предвидения, однако, припоминая сморщенное обезьянье лицо колдуна — единственного лысого человека на Тулалаоки, — хитро щурившего маленькие выцветшие глазки, не мог не признать, что было в рассказе старика что-то пророческое. Как ни крути, придется им спасаться на Манахаше, ибо похищение невест и освобождение захваченного в плен незадачливого жениха, считающиеся в обычное время деяниями достойными, во дни ритуальных торжеств расцениваются как тяжкие преступления и караются немедленной смертью.

В стародавние времена преступники укрывались на родном острове, и это приводило к стычкам между племенами, во избежание чего благоразумные предки нынешних вождей, собравшись на легендарный совет, постановили выдавать нарушителей табу заинтересованной стороне. С тех пор — воистину Золотой век — праздники перестали было омрачаться спасением чьей-нибудь жизни, но тут откуда ни возьмись приплыли на Манахаш восточные купцы, и вновь начались безобразия. Да и как им не начаться, если появилась у злодеев возможность укрыться у матуави, для которых с развитием торговли не стало на свете ничего святого.

Тилорн усмехнулся, вспоминая красочную речь старого колдуна, и с сожалением подумал, что оказывается, ничего сколько-нибудь полезного о малых островах архипелага, Внешнем море и племени, населяющем Тин-Тонгру, от Тофра-оука не узнал. А ведь мог бы: колдун, кажется, не на шутку привязался к нему и поговорить любил.

— Ваниваки, не расскажешь ли, какие, по-твоему, испытания ожидают Вихауви и как справляют негонеро Ланиукалари? — спросил Тилорн, мерно работая веслами.

— Я не буду говорить об испытаниях, чтобы не накликать беду. Ты же знаешь, о чем люди говорят, то обычно и случается. Что же касается Ланиукалари, то празднуют его на Тин-Тонгре почти так же, как и на Тулалаоки, — нехотя отозвался юноша. — Тофра-оук, верно, рассказывал тебе о том, как его справляют у нас, и ничего нового ты от меня не услышишь. Я ведь не был на Тин-Тонгре в канун Ланиукалари.

— Тофра-оук сказал мне, что Ланиукалари — день величания Панакави, праздник примирения со злом. Но что это значит, я не понял, а он отказался пояснить, сославшись на то, что я сам все увижу и во всем разберусь, когда придет время, — возразил Тилорн.

— Со временем, быть может, и я в этом разберусь, — буркнул Ваниваки. — Смысл Ланиукалари заключается в том, чтобы напомнить людям, что нету и не может быть в мире, созданном Мудрым Тунарунгом, абсолютного зла. Глупо, казалось бы, праздновать наступление сезона дождей — времени наименее любимого мекамбо, когда даже самые отважные рыбаки не рискуют выходить в море. Однако всем известно, что без дождей не будут расти травы, плодоносить деревья — земля пересохнет без живительной влаги, острова превратятся в мертвые кучи камней и песка. Глупо, казалось бы, славить ночь, чего в ней хорошего? И все же ночь прекрасна — это время отдыха, сна и любви. Мы ненавидим акул, посланных в наш мир Панакави, но охотно едим их мясо и выгодно обмениваем шкуры на необходимые нам изделия из металла. Кто станет отрицать, что морские змеи — отвратительные твари, но в копченом виде они превосходны. Глядя на их пестрые шкуры, ты посоветовал нашим юношам нанести на свои тела такие же узоры, перед тем как нырять за жемчугом, и они беспрепятственно набрали столько раковин жемчужниц, сколько могли поднять на поверхность, и ни одна акула не посмела напасть на них. Ланиукалари — день величания Панакави, в злых деяниях и творениях которого, по воле создавшего его Тунарунга, всегда содержатся крупицы добра, которые мудрый сумеет разглядеть и обратить во благо себе и своему народу.

Заметив протестующий жест Маути, Тилорн с любопытством спросил:

— Ты не согласна с тем, что говорит Ваниваки? На твоем родном острове в празднование Ланиукалари вкладывают иной смысл?

— На моей родине тоже существует день величания Панакави, и при этом мои соплеменники не считают его злым богом. В отличие от Тиураолы, бога — прародителя людей, зверей, птиц и рыб, Панакави — бог испытующий, но тоже благой. Разве мог Строитель миров — Мудрый Тунарунг — создать злого бога? Тиураолу на моем острове поклоняются как богу любящему, который, подобно матери, печется о всех своих чадах, вне зависимости от того, хороши они или плохи, красивы или уродливы, разумны или глупы, смелы или трусливы. Панакави же, как строгий, но справедливый отец, не только одаривает и поощряет, он еще и испытывает людей, карая тех, кто ведет себя недостойно. Только прошедший его искус может после смерти попасть в Светлый мир Тунарунга, все остальные рождаются заново, чтобы снова пройти череду уготованных Панакави испытаний.

— Ага! — живо заинтересовался неожиданным поворотом темы Тилорн, перестав поглядывать как на проплывавшие по правому борту безлюдные, похожие друг на друга как две капли воды островки, так и на маячившие слева квадратики парусов лодочной флотилии негонеро. — А если человек снова не проходит испытания?

— Если трижды он показывает себя недостойным Светлого мира Тунарунга, Панакави превращает его в своего прислужника — орудие, предназначенное для испытания других. Он может родиться заново шилохвостом, морским гадом, кем угодно. Может иметь и человеческую внешность, но сеять вокруг себя зло, быть ненавидимым всеми, наверно, и есть худшее наказание.

— И долго оно длится?

— Вечно, если обреченный творить зло не найдет в себе силы отказаться от предначертанного ему Панакави пути.

— Значит, все-таки Панакави — бог зла! — торжествующе заключил Ваниваки.

— Значит, даже у самого последнего негодяя есть шанс возродиться. Ну что ж, гуманно, — пробормотал Тилорн и громко произнес, возвращаясь к началу разговора: — Хотелось бы мне все же знать, как негонеро справляют день величания Панакави.

Вероятно, Ваниваки, из суеверного страха не желавший распространяться о празднике, посвященном Ночному богу, в конце концов удовлетворил бы законное любопытство чужеземного колдуна, если бы Маути, тревожно понижая голос, не предупредила:

— Одна из лодок негонеро движется в нашу сторону, а еще две направляются к ближайшим островам.

«Плохо дело», — подумал Тилорн. Мысль обойти Внутреннее море с запада, вдоль короткой дуги, образованной островами, была недурна — в случае нужды затеряться среди этих крохотных клочков суши ничего не стоит, однако драгоценное время будет упущено…

— Скорее всего это молодожены затеяли праздничное катание, — хмуро предположил Ваниваки. — Придется укрыться среди островов. Времени плутать среди них у нас нет, но и на глаза этим бездельникам лучше не попадаться.

Каноэ сделало плавный поворот и вошло в пролив между двумя островками. Две-три пальмы, чахлая трава, несколько невзрачных кустиков — вот все, чем могли похвалиться даже самые крупные из них, но на большинстве и того не было. Только песок, галька и полоса всевозможного сора, указывающая, докуда доходят волны во время прилива. Чтобы скрыть от посторонних взоров каноэ со снятой мачтой, этого было бы вполне достаточно, надумай сидящие в нем просто затаиться. Но если спасатели хотели добраться до Тин-Тонгра засветло или хотя бы в сумерках, им надо было продвигаться вперед со всей возможной скоростью, и, значит, сами они рисковали в любой момент натолкнуться на чужую лодку, поставленную любителями уединения у какого-нибудь ничем не примечательного островка.

Рыбакам мекамбо случалось, особенно в сезон дождей, заплывать в воды Внутреннего моря, хотя, по укоренившейся издавна традиции, рыбачили они здесь неохотно, почитая ниже своего достоинства плескаться в теплой мелководной луже. Отношения с негонеро у жителей Тулалаоки в последние годы тоже складывались неплохо, так что в принципе встреча с ними не грозила Ваниваки и его спутникам особыми неприятностями, если не считать того, что вид их мог внушить обитателям Тин-Тонгра вполне обоснованные подозрения, а это было бы равносильно провалу затеянного ими дела.

Лавируя между островками, Ваниваки сознавал, что шансов на успех у них прискорбно мало, и если бы не присутствие в каноэ колдуна, впору было бы вообще повернуть назад. После того как негонеро схватили Вихауви, а самому ему посчастливилось оторваться от погони и улизнуть с Тин-Тонгры, юноша постоянно ощущал нехватку времени. Раньше он почти не замечал его неспешного течения, теперь же оно неслось со стремительностью лодки, подхваченной внезапно налетевшим шквалом.

Среди ночи вернувшись с Тин-Тонгры на родной остров, он рано утром вынужден был уйти с мужчинами своего рода на рыбную ловлю. Товарищи, знавшие об их с Вихауви плане похищения невест, делали вид, будто не догадываются, где он провел двое суток, но по их виду Ваниваки понял: говорить с ними не о чем — они откажутся спасать неудачливого жениха и на Тин-Тонгру с ним не поплывут. Бесполезно было обращаться за помощью и к ра-Вауки, носившему на шее в кожаном мешочке пять крупных, безупречной формы жемчужин, каждой из которых хватило бы с лихвой, чтобы выкупить Вихауви. Вождь согласился бы скорее бросить их обратно в море, чем отдать хоть одну за жизнь невесть что возомнившего о себе юнца, оказавшегося на поверку неуклюжим пустозвоном, выставившим мекамбо на посмешище всех хираолов. Лучшим и единственным выходом Ваниваки представлялось склонить к участию в спасательной экспедиции Тилорна, и, вернувшись с моря, он тут же поспешил к колдуну, после чего, сломленный усталостью, едва добравшись до родового дома, заснул как убитый.

На следующее утро, избегая осуждающих взглядов родичей Вихауви, он снова ушел на лов рыбы. Бачаю — главе его рода — не было дела до переживаний и намерений самоуверенного юнца, бросившего к тому же друга на Тин-Тонгре: перед началом сезона дождей каждая пара рук на счету. Вернувшись с лова, Ваниваки, заручившись согласием колдуна принять участие в походе на Тин-Тонгру, прикорнул до первой звезды и отправился перегонять каноэ с южного берега Тулалаоки на северный. Винить себя в том, что имевшееся в его распоряжении время он потратил бездарно, юноша не мог — все от него зависящее было сделано с наивозможнейшей быстротой, и все же времени катастрофически не хватало…

— Где-то здесь должна была причалить первая лодка негонеро, — сообщила Маути, тревожно оглядываясь по сторонам. — Нехорошо будет, если они нас заметят — при виде Тилорна даже ребенок догадается, что заплыли мы сюда неспроста.

Ваниваки опустил весла и извлек из стоящей за спиной корзины маленький глиняный горшочек.

— Вот сок отилавы. Я взял его у старой Тупуали, и если ты уверен, что он тебе не повредит, самое время им воспользоваться.

Тилорн принял из рук юноши горшочек и, сделав Маути знак занять его место на веслах, стал перебираться на корму.

Дружно работая веслами, Ваниваки с девушкой затаив дыхание смотрели, как колдун окунул палец в загустевшую черную жидкость, понюхал, брезгливо морща нос, и решительно начал размазывать ее по светло-золотистому телу.

Отилава — драконье дерево — пользовалось у хираолов недоброй славой. Сок его скверно пах и не годился ни на что, кроме пропитки палочек для разжигания священного огня. Старухи, правда, мазали им стены родовых домов, уверяя, что драконья кровь отгоняет насекомых и уберегает от дурных снов, однако мало кто верил им. Зато никто не сомневался, что у выпившего сок отилавы кожа покрывается чешуей, а между пальцами вырастают перепонки, в связи с чем мекамбо опасались даже прикасаться к нему голыми руками.

Колдун, впрочем, мог позволить себе то, что заказано простым смертным, и Тилорн, разумеется, знал, что делает. Ни чешуя, ни перепонки тела его не обезобразили, хотя кожа на глазах завороженных зрителей окрасилась в коричневый с фиолетовым оттенком цвет, еще более темный, чем у Ваниваки. Сначала чужак потер драконьей кровью руки, потом грудь и плечи и, наконец, морщась и шипя, шепча под нос то ли заклинания, то ли проклятия на неизвестном никому языке, принялся покрывать соком лицо. Операция близилась к завершению, когда слева по борту раздался изумленный женский возглас.

Ваниваки стремительно обернулся — стоявшая на берегу украшенного единственной пальмой островка женщина, взволнованно жестикулируя, призывала молодого мужчину, выгружавшего из каноэ всевозможную снедь, потребную, чтобы весело провести время в уединении. Юноша потянулся за копьем и тут же отдернул руку. Даже если бы он решился убить этих двоих, чего Тилорн ни за что бы не позволил сделать, пользы бы это им не принесло: не вернувшаяся в канун праздника лодка — событие, способное встревожить негонеро не меньше, чем появление чужаков на Тин-Тонгре.

С удивившим его самого равнодушием Ваниваки, бросив весла, смотрел, как мужчина, оставив корзины, побежал к жене и, даже не подумав вооружиться (впрочем, в лодке у него скорее всего не было ни острога, ни копья), во все глаза вытаращился на незваных гостей. Черные блестящие волосы женщины были распущены и доходили до середины бедер, в руке она все еще сжимала черепаховый гребень. Появление незнакомцев застигло ее, когда она прихорашивалась для возлюбленного: губы и соски подкрашены алым, кожа натерта ароматным маслом и влажно поблескивает, за ухо заложен белый цветок кинияви — призыв к любви, ручные и ножные браслеты начищены, а на шее и бедрах — ниточки бус из мелких розовых ракушек, помогающих зачатию. По виду мужчины было ясно, что он тоже не рассчитывал встретить здесь кого бы то ни было. Наряд его составляли тяжелое ожерелье из бордовых кораллов, свидетельствовавшее, что он умелый и удачливый ныряльщик, и короткая юбочка из листьев мятитави, делавшая, как известно, носящего ее неутомимым в любви…

Неожиданно Ваниваки сообразил, что молодожены стоят совершенно неподвижно и больше напоминают деревянных истуканов, чем живых существ. Ни звука, ни жеста — негонеро замерли, глядя прямо перед собой невидящими глазами, и юноша понял, что объяснение этому могло быть только одно: Тилорн сумел заколдовать их. Но надолго ли хватит действия его чар и что будет, когда оно прекратится?

— Расколдуй их, все равно они расскажут о нас на Тин-Тонгре. А если не вернутся вовремя, начнется такой переполох, что нам там и вовсе будет нечего делать, — обратился Ваниваки к Тилорну.

— Мы можем плыть дальше. Они скоро очнутся, но вспомнить, что видели нас, будут не в состоянии, — сумрачно отозвался колдун, недовольный почему-то делом своих рук.

— Здорово! Тофра-оук не годится тебе даже в ученики! — восхищенно провозгласил юноша, — Ты великий колдун, не зря у тебя растут волосы на лице! Говорят, Тофра-оук тоже кое-что умел в молодости, но сила ушла от него вместе с последними волосами.

На лице Тилорна, наполовину окрашенном соком отилавы, мелькнула слабая улыбка, и он машинально потер тщательно выскобленный бронзовым ножом подбородок.

— Если сила колдовства зависит, по-твоему, от обилия волос, то ты еще больший чародей, чем я. Берись-ка за весла, не век же нам тут прохлаждаться.

Послушно сделав несколько гребков, юноша, украдкой наблюдавший за тем, как тщательно колдун втирает в кожу драконью кровь, не выдержал:

— Если ты в состоянии заставить человека окаменеть и забыть увиденное, тебе незачем красить тело, и мы можем не скрываться среди островов. Я и не подозревал, что ты способен на такое…

— Увы! — прервал его излияния Тилорн. — То, что я сделал сейчас, получается далеко не всегда и не со всеми. К тому же двух, вероятно, даже трех человек я смогу заморочить, но никак не больше. И то, если ничего подобного они не ожидают. Иначе северянам не удалось бы затащить меня в свою ладью.

— А вот как… — Ваниваки замолчал, обдумывая услышанное и глядя, как прилив медленно затопляет основания проплывающих мимо островов.

— Значит, если мы столкнемся с двумя другими лодками, ты не сумеешь их заворожить? — поинтересовалась молчавшая до сих пор Маути.

— Нет. И потому лучше с ними не встречаться.

— Нам придется рискнуть. Если мы возьмем еще западнее и попытаемся плыть по внешнему краю островного кольца, то будем двигаться навстречу северному течению и не доберемся до Тин-Тонгра и к рассвету.

— Тогда правильнее всего спрятать Тилорна на дно каноэ, а самим притвориться молодоженами, — сказала Маути, критически осматривая колдуна.

— Двое влюбленных вряд ли вызовут подозрения, — подтвердил Ваниваки. — А в тебе, даже крашеном, за сто шагов можно узнать чужака.

— Н-да? — Тилорн попытался осмотреть себя и выглядел при этом так потешно, что Маути тихонько захихикала.

Отличить чужака от мекамбо не смог бы только слепой. Для островитян были характерны мягкие очертания правильного овала лица, большие выразительные глаза, широко расставленные и имеющие несколько удлиненную, миндалевидную форму. Слегка приплюснутые носы и толстые, но красиво очерченные губы делали их лица столь же непохожими на лицо Тилорна, сколь непохоже теплое Путамао, ласкающее берега Путаюма с юга, на Такакови, холодные струи которого омывают архипелаг с севера. В довершение всего мужчины мекамбо отращивали свои мягкие вьющиеся волосы до плеч, стягивая их сзади ремешком во время работы, и, естественно, они, являясь гордостью островитян, ничуть не походили на шевелюру чужеземного колдуна, которая, будучи смазана соком драконьего дерева, приобрела поразительное сходство с вымоченной в дегте паклей.

— Делать нечего, раз вы оба считаете, что лучше мне при встрече с негонеро отлеживаться на дне каноэ, я готов. А пока занимай свое место, — обратился колдун к Маути, — и смотри в оба, чтобы я успел юркнуть под циновку, прежде чем меня обнаружат здешние любители пикников.

Несмотря на то, что девушка изо всех сил всматривалась в лабиринт островов, сильно уменьшившихся в размерах из-за прилива, о близости негонеро ее предупредили не глаза, а уши. Услышав дразнящий женский смех и шутливо-угрожающие крики мужчин, она не успела еще открыть рот, как Тилорн уже соскользнул со скамьи на дно каноэ, втиснулся между корзинами и натянул на себя прикрывавшую их циновку.

Маути, ловко вытащив весла из ременных петель, проворно перебралась на корму, а Ваниваки, бросив взгляд за спину, стал выгребать ко внешнему краю островного кольца. Он все еще рассчитывал проскочить незамеченным мимо резвящихся негонеро, однако надеждам его не суждено было сбыться.

— Вэй-хэй! А вот и мекамбо! Добро пожаловать на остров влюбленных! — раздался веселый призыв, от которого у юноши разом взмокли ладони.

Он вопросительно взглянул на Маути и едва сумел сдержать возглас изумления. За считанные мгновения девушка успела скинуть плетеный фартук-юбочку, распустить волосы и принять самую непринужденную, самую откровенно-вызывающую позу, какую юноша когда-либо в жизни видел. Откинувшись спиной на кормовое возвышение каноэ и подобрав под себя правую ногу, Маути, загадочно улыбаясь, поглаживала свои крепкие небольшие груди с темными крупными сосками. Рот у нее при этом чуть приоткрылся, обнажая ослепительно белую полоску ровных зубов и влажный розовый язычок, которым она призывно касалась губ.

Глаза у юноши полезли на лоб, жаркая волна желания, поднявшись от бедер, заставила сердце учащенно забиться, залила щеки румянцем, спутала мысли, из хоровода которых наиболее отчетливыми были: «Повезло Тилорну! Ничего удивительного, что колдун привязался к этой девушке и решил взять ее с собой!» Слепым дураком он, Ваниваки, был, раз не замечал прежде, какая Маути красавица. Лучшая из возможных невест все время под боком жила, а ему понадобилось для чего-то на Тин-Тонгру тащиться, удаль свою показывать. Как будто Кивави приворожила его чем, а ведь она рядом с Маути — что цветная галька рядом с жемчужиной! Да при виде такой девушки негонеро и жен своих забудут, не говоря уж о каких-то подозрениях!

В несколько гребков развернув каноэ, юноша погнал его к островку, на котором приветственно размахивали руками участники сай-коота, и снова взглянул на Маути.

На ней не было никаких украшений: ни бус, ни браслетов — ничего, если не считать огромной, словно светящейся изнутри матово-белой жемчужины, подвешенной на шнурке между грудями. Но одна эта жемчужина стоила не меньше трех связок лучших браслетов и ни в чем не уступала, а может быть, и превосходила «слезы моря», хранящиеся в мешочке ра-Вауки. Девушка сама отыскала ее на дне, доказав тем самым, что не только не боится акул — это давно уже всем известно, — но и является отличной ныряльщицей, удачливости которой могли позавидовать опытные ловцы жемчуга.

На миг у Ваниваки мелькнула мысль, что за такую жемчужину можно было бы выкупить двух, а то и трех пленников, и Маути, вероятно, не задумываясь, отдала бы ее Тилорну, если бы только между мекамбо и негонеро возможен был торг без участия вождей. Впрочем, глядя на манящее, будто притягивающее его взгляд тело девушки, начавшей поправлять волосы рассчитанным движением, от которого груди вызывающе поднялись, а высокая шея, казалось, еще больше удлинилась, он тут же забыл о жемчужине.

Пять лет назад, когда Маути появилась на острове, он был слишком мал, чтобы оценить ее, а потом как-то привык видеть в ней товарища по играм и, памятуя, что невеста она незавидная, обращал внимание еще меньше, чем на других девушек. Теперь же Ваниваки разглядывал ее с таким чувством, словно увидел впервые, поражаясь не только собственной слепоте, но и близорукости своих сверстников. Как могли они не замечать прелести этой бархатистой кожи с красноватым, а не как у всех хираолов — желтым оттенком; как могли оставаться равнодушными при виде этой соблазнительной наготы? Сколько раз он сам наблюдал, как она купалась, нагишом выходила из воды, и сердце его продолжало биться ровно! Помнится, в голову ему еще приходило, что Маути не сказать чтобы худая, скорее поджарая, будто состоящая из одних мускулов, двигалась слишком стремительно, слишком целеустремленно для женщин-мекамбо.

Соплеменницы Ваниваки, безусловно, имели более выразительные формы: тяжелые крутые бедра, налитые груди, но была в них при этом какая-то одомашненность, свойственная медлительным рыбам Внутреннего моря, пасшимся всю жизнь в теплом безопасном садке и даже не помышлявшим выйти на простор, за кольцо островов Путаюма. Юноша вспомнил плавные, неспешные движения Оглы — женщины, дарившей ему тайком от мужа, престарелого Каулаки, свои ласки. Ее губы были мягкими и упругими, тело — волнующим и отзывчивым, а стройные сильные ноги порой сжимали его с неподдельной страстью; однако она, несмотря на всю их близость, никогда не решилась бы сидеть перед ним вот так, не отважилась предстать перед ним столь откровенно зовущей, бесстыдной и в бесстыдстве своем восхитительной.

Да, теперь-то он видел: Маути была воспитана другим племенем, рождена, как говорили на Тулалаоки, в других водах. Казалось бы, все в этой девушке: выступающие скулы, маленький упрямый подбородок с очаровательной ямочкой, открытый взгляд, даже то, что волосы ее едва могли прикрыть грудь, то есть подрезала она их в два раза чаще, чем это принято у женщин мекамбо, — должно было привлечь его внимание, заставить приглядеться, оценить по достоинству; так нет же, прозевал, проморгал, прохлопал ушами…

Под веселые восклицания трех женщин и шутки такого же количества мужчин нос каноэ ткнулся в прибрежную отмель, и Ваниваки поднялся на ноги, чтобы оглядеться и в свой черед приветствовать шумную компанию.

— Да осыплет вас милостями своими Тиураол! Да будут чресла ваши неиссякаемы, чрева ваших жен плодоносны, а сами они жаркими и ласковыми, как светлое солнце! — провозгласил он, осматривая островок, на котором под тремя пальмами были раскиданы циновки, стояло несколько корзин и валялся опустошенный кувшин внушительных размеров.

— Да не сгоришь ты дотла в объятиях своей жены! Присоединяйтесь к нам, испробуйте кокосового вина Тин-Тонгра, познайте любовь в кругу друзей! — промолвил, делая приглашающий жест рукой, старший из мужчин, которому на вид можно было дать лет двадцать пять — двадцать шесть.

— Благодарю за приглашение, сегодня мы предпочитаем заниматься любовью одни. Потому-то нам и пришлось заплыть так далеко на юг, — ответствовал юноша, догадавшийся по горящим глазам мужчин, что Маути произвела на них должное впечатление и приглашение принять участие в сай-кооте — любовном круговороте друзей — сделано от всей души. — Ваши женщины восхитительны, и когда-нибудь мы разделим удовольствие совместной любви. Однако нынче нам нужен пустынный остров, ибо мы хотим видеть только друг друга.

Под горящим взглядом Ваниваки безмолвно стоявшая на корме девушка чуть развернула плечи и, не сходя с места, сделала несколько плавных телодвижений, при виде которых старший из мужчин-негонеро издал звук, похожий на рычание, двое других одобрительно зацокали языками, а на лица их подруг набежала легкая тень.

Юноша-мекамбо был хорош собой: высокий, широкоплечий, смелый, если судить по ожерелью из акульих зубов, и, надо думать, умелый в любви, но вот чужачка… Красавицей ее никто бы не назвал, и все же она слишком возбудила мужчин, слишком отличалась от них самих, и лучше ей было плыть своей дорогой, благо островов вокруг хватает.

Определившись в своем отношении к чужачке, женщины, мелодично позванивая ручными и ножными браслетами и грациозно покачивая обнаженными бедрами, одна за другой потянулись к пальмам, чтобы к приходу мужей разложить циновки и расставить на них содержимое корзин, в то время как мужчины продолжали обмениваться учтивыми фразами с Ваниваки, не спуская при этом глаз с девушки, из чего Маути заключила, что несколько переусердствовала в своем стремлении заставить их забыть обо всем на свете.

Скинув перед Ваниваки передник, она неожиданно для себя испытала чувство крайней неловкости; припомнив наставления Тупуали, обучавшей девушек искусству любви, она в точности последовала советам старухи и была поражена тем, в какое состояние это привело уравновешенного обычно юношу, не обращавшего на нее прежде ни малейшего внимания. Никто раньше не смотрел на нее с таким восхищением и вожделением, и она рада была, что Тилорн не мог видеть выражения лица своего товарища. Реакция негонеро была столь же бурной, но, будучи к этому готовой, Маути, кроме сознания хорошо выполненного дела, ощутила еще и странное, сладостное, незнакомое ей до сих пор чувство удовлетворения. Оказывается, старуха-то была права, она и вправду имеет власть над мужскими сердцами!

Ни разу еще ей не приходило в голову испробовать приемы, усвоенные со слов Тупуали, на Тилорне. Любые уловки в отношениях с ним казались ей делом недостойным: она не хотела лгать любимому ни словом, ни жестом, ни улыбкой — все это должно идти из глубины сердца, и никак иначе. Кроме того, виделось ей, подобно другим девушкам, внимавшим поучениям старухи с пренебрежительной ухмылкой, что-то унизительное в советах Тупуали: не такая уж она дурнушка, чтобы выламываться перед своим избранником. Если уж она любит его таким как есть, то вправе ожидать такого же отношения и к себе. О, глупая гордыня!

Прислушиваясь краем уха к затянувшемуся обмену любезностями, Маути с удивлением поймала себя на том, что искренне желает одного: чтобы Тилорн увидел ее в этот момент, почувствовал, как хотят обладать ею мужчины, взглянул, каким огнем горят их глаза. Никогда не замечала она такого огня в темно-фиолетовых очах Тилорна и сама в этом виновата! Что бы он ни сделал, едва ли она сумеет любить и желать его больше, но если в ее власти зажечь в сияющих ровным светом глазах колдуна опаляющее пламя страсти, то при первой же возможности она сделает это! Если, конечно, им удастся выбраться целыми и невредимыми с Тин-Тонгры…

Маути незаметно соединила пальцы в кольцо и мысленно поручила Тилорна заботам Тиураола. За себя она не боялась — с той поры как отец во время скитаний по безбрежному морю открыл ей последний путь к спасению, которым они тогда, к счастью, так и не воспользовались, Маути перестала бояться чего либо. Позабытое чувство страха вернулось к ней после того, как Тилорн переступил порог ее хижины, ибо страх за любимого — оборотная сторона любви, и с этим-то страхом уже ничего нельзя поделать…

— Не найдется ли у тебя нашего несравненного вина? — прервал размышления девушки Ваниваки. — Пусть наши друзья с острова влюбленных убедятся, что вино, сделанное из соцветий пальм, растущих на Тулалаоки, ничем не уступает напитку, приготовленному на Тин-Тонгре. Как жены мекамбо ни в чем не уступают женам негонеро.

— Приплывайте в назначенный день, и мы сравним не только вина, но и женщин! — отозвался старший из негонеро.

— Так же как и мужчин! — подхватила его жена, с вызывающей улыбкой вручая Ваниваки кувшин с вином.

Пока юноша, сделав изрядный глоток, хвалил вино, Маути, слегка отодвинув край циновки, под которой скрывался Тилорн, извлекла из корзины кувшин, сработанный на первом в Путаюме гончарном круге.

— Хорошее вино хранят в красивой посуде. Души наших женщин под стать их красоте, — многозначительно изрек Ваниваки, передавая взятый у Маути кувшин женщине и, воспользовавшись удивлением негонеро, восхищенных изяществом изготовленного Тилорном сосуда, оттолкнул каноэ от берега и сел на весла. Маути тоже опустилась на свое место, обещающе улыбаясь оставшейся на острове компании и радуясь про себя, что все завершилось к обоюдному удовольствию.

Добрые пожелания и соленые шутки еще долго неслись им вслед и стихли, лишь когда каноэ окончательно затерялось в лабиринте островов. Ваниваки сделал еще глоток из зажатого между ног кувшина и сказал, обращаясь к лежащему под циновкой Тилорну:

— Эй, колдун, вылезай! Теперь нам понадобятся все три пары весел. Придется обходить этих бездельников с запада, а это — клянусь Китом-прародителем! — будет работенка не из легких.

 

4

Укрывшись циновкой, Тилорн некоторое время прислушивался к журчанию воды за бортом, к мерным ударам весел, и в памяти его всплывали образы светлокожих бородачей, с которыми против собственного желания ему пришлось совершить многодневное морское путешествие, закончившееся — для него — на благословенном солнечном Тулалаоки. Для дюжины светловолосых северян оно закончилось — так же, как и началось, — значительно раньше. Впрочем, о том, где их родина и от каких берегов они пустились в плавание, Тилорн мог только догадываться. Местные викинги не пытались научить пленника своему языку, а то, что он сумел уловить из обрывков их разговоров, при его знании здешней географии, сводившемся к знакомству со схемой расположения материков и островом Спасения, мало что давало.

Название, данное им приютившему его островку, не отличалось оригинальностью, но это не беспокоило Тилорна. Во-первых, у наладчика магно-систем консервативность должна быть в крови, а во вторых, оценить его выдумку, или, точнее, отсутствие таковой, все равно было некому. Тилорн был единственным пассажиром и членом команды космотанкера, попавшего в блуждающую гравитационную флуктуацию, называемую в просторечии «облаком».

Ему чудовищно не повезло — вероятность попасть в «облако» равна нулю, однако он не только вошел, но и ухитрился выйти из гравитационной ловушки в районе звезды того же класса, что и Солнце. Улыбка судьбы в этом случае была ни при чем — сказались годы муштры в Школе Звездоплавания, а вот в том, что мезон-топливо маршевых двигателей не взорвалось при выходе из «облака» и ему удалось подогнать буквально разваливающийся на куски танкер к планете типа А, любой здравомыслящий человек разглядел бы перст провидения. Лишь его вмешательством можно объяснить, как у магно-инженера хватило времени скорректировать место падения танкера, направив смертоносное судно в бескрайний океан, подальше от материков, и, катапультировавшись в спасательном модуле, посадить аппарат на затерянный в студеном северном море островок.

Впоследствии, правда, оказалось, что остров этот расположен вовсе не столь уединенно, как бы того хотелось его единственному обитателю, но открытие это было сделано слишком поздно. Тилорн обнаружил это после того, как, умудрившись практически из ничего собрать КСИ-зонд, запустил его на орбиту и в ожидании, пока тот займет необходимое для связи с ближайшими населенными мирами положение, вышел пройтись по острову. Проработав почти не разгибаясь тридцать с лишним дней, он чувствовал настоятельную потребность развеяться и размять ноги и, естественно, не мог знать, что сутки назад на его острове высадились морские бродяги, которым необходимо было пополнить запасы пресной воды и подремонтировать свою многовесельную ладью.

Тилорн не взял с собой фульгуратор — единственное оружие, имевшееся на борту спасательного модуля, — да если бы даже и держал его в руках, не применил бы против незнакомцев, внезапно выскочивших перед ним из-за нагромождения валунов. Быстро окружив пребывавшего в приподнятом состоянии духа инженера, они набросились на него с такой стремительностью, что к тому моменту, когда тот осознал всю противоестественность происходящего, его руки и ноги были крепко притянуты ремнями к телу, а в рот засунута невыносимо смердящая тряпка.

Оставив беспомощного землянина под присмотром двух свирепых сторожей, северяне полдня обшаривали остров Спасения, но, как и следовало ожидать, присутствия на нем других людей не обнаружили. В автоматически захлопывающийся модуль им проникнуть не удалось, и, разжившись оставленными Тилорном на рабочей площадке инструментами, они, бросив своего чудного пленника на дно починенной ладьи, продолжили плавание.

Увы, на этот раз путешествие по бурному морю проходило под знаком беды. Северяне, как понял Тилорн, держали курс на юго-восток, где, он отчетливо помнил это, приборы зафиксировали наличие одного из трех больших материков, однако короткие, внезапно налетавшие штормы упорно гнали ладью на юго-запад. День за днем утлое суденышко жалобно скрипело и стонало, словно мячик перепрыгивая с гребня на гребень черных волн как минимум двухметровой высоты, и землянин поражался отваге и стойкости светловолосых моряков, воспринимавших эту нескончаемую пытку как должное и не думавших падать духом. Они держались молодцами, даже когда были съедены последние сухари и вяленая рыба, а горизонт продолжал оставаться по-прежнему пустынным. Потом кончилась пресная вода, и Тилорну, на которого одетые в грубые кожаные куртки мореходы едва обращали внимание, пришлось, последовав их примеру, утолять жажду горько-соленой забортной.

Это не могло длиться долго. Суша должна была вот-вот появиться, иначе всех их ждала неминуемая смерть, но как ни молились северяне своим суровым богам, им не суждено было увидеть землю.

Они умирали один за другим: кто с хриплыми, чуть слышными проклятиями на пересохших губах, кто молча, кто шепча молитвы или поминая близких. Трое последних оставшихся в живых, посовещавшись, выкинули за борт инструменты Тилорна, а затем попробовали отправить туда же и его самого, полагая, что чужеземец является причиной обрушившихся на них несчастий. Они были очень слабы, и землянину, родившемуся в двадцать пятом веке, не составило труда внушить им тягу ко сну. Двое из них не проснулись, но Тилорн не был виноват в их смерти, просто они были слишком истощены. Третий сошел с ума, и хотя Тилорн трижды мешал ему броситься за борт, несчастный в конце концов сумел осуществить задуманное.

Наблюдая за тем, как северяне управляются с прямым рейковым парусом, Тилорн без труда усвоил эту премудрость и, даже изрядно ослабев, — задействованные им скрытые резервы организма позволили ему пережить спутников, но были далеко не безграничны, — продолжал вести ладью на юго-восток. После того как он остался один-одинешенек, у него не было иного выхода, если, разумеется, ему была дорога жизнь.

Воспоминания о том, как он отправлял за борт начавшие разлагаться трупы северян, в которых еще совсем недавно вовсю бурлила жизнь, не доставили землянину удовольствия, а от встречи с мекамбо у него осталось лишь смутное ощущение льющейся в глотку воды. Смуглокожие рыбаки поглядывали на него с опаской и, доставив на Тулалаоки, первым делом потащили к Тофра-оуку — узнать, не является ли подобранный ими в море чужак посланцем Панакави. К тому времени Тилорн уже восстановил силы и на полную мощность излучал доброжелательность. По отношению к людям, спасшим его от смерти, делать это было легко, несравнимо легче, чем поддерживать силы в северянах, не считавших своего пленника за человека, а лысый колдун мекамбо совершенно очаровал землянина, и не было ничего удивительного в том, что тот в свою очередь произвел на Тофра-оука самое благоприятное впечатление.

Тилорн и сейчас с удовольствием вспоминал, как омывали его мозг теплые волны расположения, исходившие от обезьяноподобного старца, который, невзирая на установившийся между ними эмпатический контакт, все же исполнил предписываемые ритуалом «знакомства с чужаком» обряды. Сохраняя строгое и даже угрюмое выражение лица, Тофра-оук разжег свои священные, смрадно дымящиеся палочки, развел очистительный огонь, произнес три дюжины длиннющих заклинаний и распил с Тилорном Чашу видений, изготовленную из покрытой замысловатой резьбой скорлупы кокосового ореха. Что за зелье было налито в чашу, землянин не знал, однако видения, навеянные им, заставили заподозрить, что в действиях лысого старикана есть какой-то не поддающийся рациональному объяснению смысл.

В горьковатом, пахнущем дымом напитке, вероятно, содержался наркотик, потому что посетившие Тилорна видения были чрезвычайно яркими и едва ли не осязаемыми. К чему-то подобному землянин был готов, однако смысл обряда оказался не в том, что сам он как будто заново пережил ряд эпизодов из своей прежней жизни, а в том, что колдун каким-то образом увидел те же картины, которые возникли перед внутренним взором его гостя. Тофра-оук не владел техникой чтения мыслей — даже на Земле таких людей было не больше десятка, и потому контакт на информационном уровне осуществлялся обычно при помощи специальной аппаратуры. Он не был гипнотизером, поскольку по понятным причинам не мог знать ничего о прошлом Тилорна, а тот умел проецировать в мозг «собеседника» лишь самые простые образы. Но самым удивительным было то, что, кроме сцен из прошлой жизни, землянин увидел еще и картины будущего. Разумеется, он не рискнул бы высказать столь несообразное ни с чем утверждение вслух, и все же доподлинно знал — хотя, откуда пришло это знание, объяснить бы не сумел, — что посетившие его видения непостижимым образом рисуют перед ним картины грядущего.

В одной из них, особенно запомнившейся Тилорну, он увидел себя сидящим в железной клетке, стоящей в темном сыром подземелье. Он знал, что провел в ней много дней, а может быть, даже недель и месяцев, знал отвратительного толстяка в кожаном фартуке, завязки которого едва сходились на мясистой спине. С видом его были связаны ощущения нестерпимой боли и животного страха, которые почему-то отступили, когда из-за угла коридора, со стороны, противоположной той, откуда пришел усевшийся на стоящую рядом с клеткой деревянную скамью палач, появился огромный серый пес. Заметив его, палач в низко надвинутом на лицо капюшоне потянулся к огромному висящему на поясе тесаку, и тут пес — почему-то Тилорн понял, что это волкодав, — прыгнул. В прыжке волкодав обрел внешность мощного жилистого мужчины, пальцы которого, подобно челюстям капкана, сомкнулись на горле палача. Тот сделал отчаянную попытку вырваться, но железные пальцы человека-пса напряглись, и Тилорн с незнакомой ему прежде мстительной радостью увидел, как дернулось и обмякло жирное тело…

В следующем видении мужчина, убивший палача, появился снова, и землянину удалось рассмотреть его как следует. Это был высокий человек с худым обветренным лицом, на котором выделялись перебитый нос и шрам, тянущийся по левой щеке от века до челюсти. Русые, изрядно тронутые сединой волосы его были схвачены на лбу ремешком, серо-зеленые глаза яростно блестели. На руках человек этот, внезапно возникший в дверях маленькой, скудно и странно обставленной комнатки, держал обмякшее тело перепачканного кровью юноши с бессильно откинутой головой.

— Спаси его, если можешь! — потребовал вошедший хриплым, прерывающимся от быстрой ходьбы голосом и опустил умирающего на покрывало, торопливо расстеленное на полу гибкой черноволосой девушкой.

На этот раз мужчина-волкодав не превратился в серого пса, но что-то свирепое в его лице бесспорно было. «Внешность не располагающая: такого раз увидишь — не скоро забудешь», — подумал Тилорн-зритель, в то время как Тилорн-грядущий опустился на колени подле умирающего и ощупал пальцами его холодный, покрытый мелкими капельками пота лоб…

Третий раз он увидел себя на заполненной толпой площади древнего города. По правую руку от него стояла синеглазая девушка, на шее которой сверкали стеклянные, подобранные в цвет глаз бусы. Та самая, что стелила покрывало для умирающего. Сам же умирающий ныне был живее живого и стоял по левую руку от Тилорна, сумевшего узнать его лишь по шапке золотых волос, красиво обрамлявших загорелое, пышущее здоровьем лицо.

Оба спутника Тилорна были чем-то взволнованы и, вытягивая шеи, вглядывались в центр запруженной дивно одетым народом площади, где на крохотном пятачке двое обнаженных по пояс мужчин отплясывали замысловатый танец. В руках они держали сверкающие палки, причем у одного — даже издали нетрудно было узнать в нем убийцу палача — правая рука была плотно притянута к телу. «Раненый пляшет?» — удивился Тилорн и тут же понял, что никакая это не пляска, а смертный бой и в руках поединщиков вовсе не палки, а отточенные мечи. И еще он понял, что с этим дерущимся одной рукой человеком, в облике которого ему продолжало мерещиться что-то свирепое и неукротимое, каким-то образом связана и его судьба. Именно от него зависит, удастся ли ему когда-нибудь увидеть Землю, своих родных и близких…

Тофра-оук торжественно заверил ра-Вауки и всех жителей поселка, что подобранный ими чужак не представляет никакой опасности и не является посланцем Панакави. Из речи его Тилорн понял всего несколько слов, но смысл ее был очевиден. По решению вождя мекамбо, совершив необходимые обряды, приняли его в свое племя, хотя, как он узнал значительно позже, колдуну пришлось использовать весь свой авторитет, чтобы сломить упрямство ра-Вауки, настаивавшего, что взятого у моря чужака надо вернуть морю. Овладев языком островитян, землянин часто беседовал с Тофра-оуком и не раз заводил разговор о том, как удалось тому заглянуть не только в его прошлое, но и в будущее, однако колдун то ли не хотел, то ли действительно не мог ответить ничего вразумительного. «Каждый человек носит в себе зерна грядущего, и в том, что Тиураола показал тебе с моей помощью, нет ничего удивительного. Заглянуть в будущее легко, трудно при этом сохранить мужество. Быть может, поэтому Дневной бог, жалея людей, и не открывает им то, что ждет их завтра?» — вот и все, чего удалось ему добиться от хитро улыбающегося старика, который знал несравнимо больше того, что говорил, хотя и поговорить был очень даже не дурак.

Предсказания и предвидения были слишком сродни колдовству и чародейству, чтобы Тилорн мог в них поверить. Он сам умел и любил творить чудеса, которые облегчали жизнь мекамбо, но в основе его «чудес» лежали знания, накопленные землянами за двадцать с лишним веков, в то время как тут имело место что-то совершенно иное. Что-то, что разум настройщика магно-систем отказывался понимать…

Тилорн поморщился — не хватало ему еще в колдовство уверовать! — и почувствовал, что ноги у него основательно затекли. Занятый воспоминаниями, он не особенно прислушивался к разговору Ваниваки с негонеро, учтиво переливавших из пустого в порожнее. Уловив слова «сай-коот», он представил несколько пар занятых любовными играми подвыпивших туземцев, в детской своей непосредственности очень скоро забывающих, где чья жена и где чей муж, но возникшая в мозгу сцена протеста не вызвала Он пробыл среди мекамбо достаточно долго, чтобы понимать: жизнь в больших родовых домах, где нет места уединению и все происходит на виду у всех, приучила островитян не слишком стесняться друг друга и не считать что-либо, кроме, быть может, набедренной повязки или ожерелья на шее, своей собственностью. Где нет бедных и богатых и даже дети являются достоянием всего рода, сай-коот, так же как и охватывающее по временам жителей родовых домов стремление к уединению, — вещь более чем естественная.

За время, проведенное на Тулалаоки, Тилорн успел проникнуться уважением к приютившим его людям и на многое уже мог смотреть их глазами. Смущало и тревожило его лишь возникавшее иногда чувство, что, помимо законов, по которым живут все известные ему миры, в этом действуют еще и силы, происхождение и характер которых ему совершенно непонятны, необъяснимы и не укладываются в привычные, весьма широкие, кстати сказать, рамки. Порой чувство это пропадало, порой же становилось таким сильным, что казалось, еще немного — и он готов был уверовать в существование чего-то сверхъестественного, и это, разумеется, никак не могло способствовать душевному равновесию, в котором по мере сил и возможностей старался пребывать наладчик магно-систем.

 

5

Солнце уже клонилось к горизонту, а до Тин-Тонгры было еще плыть и плыть, когда сидящие в каноэ дружно вздрогнули от раздавшегося с левого берега оклика:

— Эй, на лодке! Никак вы к нам с Тулалаоки пожаловали?

«Девчонка здорово ныряет, если так долго была под водой», — подумал Ваниваки и выжидательно взглянул на Тилорна, но тот лишь отрицательно покачал головой:

— Если я сейчас зачарую ее, она попросту утонет.

— Хорошего лова! Много ли жемчужин посчастливилось отыскать? — приветствовала ныряльщицу Маути, внимательно осматриваясь по сторонам. Похоже, девица приплыла сюда одна: кроме легкого челнока из коры, столь крохотного, что заметить его между двумя наполовину скрытыми водой валунами почти невозможно, если не высматривать специально, других лодок поблизости не было.

— Мне не повезло, в моих раковинах не оказалось слез моря, — отвечала девушка, чуть заметно шевеля руками, чтобы удержаться на плаву, и перевела пытливый взгляд больших темных глаз с Маути на Тилорна. — Неужели вы и правда надеетесь выручить своего горе-жениха?

Ваниваки, которого нырялыцица едва удостоила взглядом, нахмурился и сжал кулаки:

— Почему бы и нет? Уж не ты ли нам помешаешь?

Вместо ответа девица ушла под воду, а Маути досадливо хлопнула ладонями по коленям:

— У тебя глупый язык! Если бы она хотела нам помешать, то верно не стала бы окликать и привлекать к себе внимание! Гребите к челну, но не пытайтесь догнать ее.

— Зачем все это? Пусть Тилорн заставит ее забыть…

— Она собиралась что-то сказать нам, о чем-то предупредить! Разве это не ясно? — прервала юношу Маути и, увидев, что девушка выбралась на отмель, прошептала: — Кладите весла!

Незнакомка в три стремительных прыжка достигла челнока и одним движением спихнула его в воду.

— Вот уж не подумала бы, что она такая трусиха! — громко заявила Маути.

— Я трусиха?! — готовая прыгнуть в челнок девушка замерла.

— Мало того что трусиха, так еще и умом не блещет. Другая бы сразу сообразила, что копье быстрее весла, — поддержал Маути Ваниваки.

Глаза девушки округлились, но она продолжала пребывать в нерешительности. Сетка с раковинами-жемчужницами у пояса и длинный нож, ножны которого были примотаны к голени, — вот и все, что было у нее под рукой. Челнок же, понимание этого отчетливо читалось на ее лице, никак не опередит пущенного ловкой рукой копья.

— Не бойся, мы не причиним тебе зла. Наши мужчины не воюют с детьми. — Смех Маути заставил девушку гордо выпрямиться.

— Я не ребенок! — Маленькая нырялыцица, копируя, по-видимому, чью-то позу, расправила узкие плечи, демонстрируя неразвитую грудь, положила ладони на худые бедра и независимо откинула назад голову. Тяжелая прическа, сделанная при помощи ремешков и палочек, чтобы волосы не мешали нырять, казалась слишком массивной для тонкой шеи, а хрупкому, угловатому телу подростка настолько не соответствовали жесты и вызывающее выражение лица, позаимствованные у зрелой женщины, что Ваниваки непроизвольно улыбнулся.

— Кто же ты тогда? — мягко спросил Тилорн.

— Я Патинаутаваруни из рода Таваруки, — высокомерно промолвила девушка.

— И чем же знаменит твой род? — поинтересовался Тилорн все так же серьезно.

— Мой род… Это не важно! Главное — я не ребенок!

— Очень хорошо. Тогда ты не будешь осуждать юношу, приплывшего на ваш остров по зову сердца. Девушки очень хорошо разбираются в таких вещах, как влечение сердца, — вкрадчиво сказала Маути.

— Никто его не осуждает. Но раз уж не умеешь, так нечего и браться похищать невесту…

— Пати из рода Таваруки! Разве сердце спрашивает: достаточно ли я красива, чтобы полюбить этого юношу? Оно говорит: люблю! Оно говорит: хочу! — и спорить с ним бесполезно. Разве не так? И если зовет сердце, мы, сильные и слабые, следуем его велениям, потому что не можем иначе. Руки негонеро оказались сильнее рук Ваниваки и схватили его, но неужели горячее сердце не стоит сильных рук? Разве оно не достойно любви и уважения?

Пати потупилась и, пошевелив ногой в воде, разогнала нахальных пестрых мальков.

— Каждая девушка-негонеро мечтает иметь жениха со смелым и любящим сердцем. Мы все завидуем Итиви, хотя дразним ее и притворяемся, будто презираем за неловкость жениха.

— Он мой друг, — сказал Ваниваки, — и я вытащу его с Тин-Тонгры. Он не слабый — в сеть Панакави может попасть любой.

— Я знаю, и… Я хотела сказать, что вам не спасти своего друга. Глаз Панакави широко открыт, а это значит — Синие Ямы надежно охраняют подходы к Тин-Тонгре с запада.

— О, змеи морские! Опять эти сказки для несмышленышей! — раздраженно отмахнулся Ваниваки. — Видел я ваши Синие Ямы, они могут остановить только трусливых негонеро или не умеющих плавать матуави.

— Они остановят и поглотят всех, даже Госпожу рыбу и ее слуг! — Пати окинула юношу пренебрежительным взглядом, ловко нацепила на себя плетеный фартук-юбочку и осторожно влезла в сильно накренившийся челнок. — Тебе достаточно будет только раз взглянуть на всеядные Синие Ямы, и ты, позабыв про друга, будешь грести всю ночь, лишь бы убраться от них подальше.

— Потому-то женщин и не берут на лов рыбы! Хвостоколку они принимают за акулу, а при виде акулы сходят с ума от страха!

— Твой приятель, кажется, сам потерял разум, — холодно обратилась девушка к Маути. — Плывите за мной, и вы увидите Синие Ямы. А я с удовольствием погляжу, какого цвета станет лицо у этого укушенного скаурогой парня, когда он посмотрит на них вблизи.

Ваниваки, проворчав что-то невразумительное, взялся за весла, Тилорн с Маути последовали его примеру, и вскоре длинное каноэ уже скользило рядом с маленьким челноком, хозяйка которого, умело работая одним веслом, заставляла его петлять между островками с таким расчетом, чтобы их не было видно со стороны Внутреннего моря. Юноша старался не подавать виду, и все же слова Пати не на шутку встревожили его. Подплывая с Вихауви к Тин-Тонгре, он действительно видел в протоке, отделявшей остров негонеро от кольца мелких островков, пресловутые Синие Ямы, о которых слышал еще в раннем детстве. О них говорили как о чем-то ужасном, величали даже бездонными глотками Панакави, но, как и большинство страшных историй, рассказы о Синих Ямах лишь в малой степени соответствовали тому, что он увидел собственными глазами.

На желто-коричневом дне мелкой протоки и правда синели, подобно огромным глазам, ямы локтей по тридцать в длину. Благодаря покатым краям они напоминали гигантские воронки, дна которых не было видно. Выглядели они жутковато, слов нет, однако вода вокруг них казалась совершенно спокойной, ленивые губари плавали над ними как ни в чем не бывало, а громадные зубастые полосаты неподвижно лежали на песке между ямами, подстерегая добычу точно так же, как и на других мелях Внутреннего моря. Несмотря на протесты Ваниваки, Вихауви бросил пучок водорослей в самый центр Ямы, и они с замиранием сердца стали следить за его погружением. Сначала водоросли опускались медленно, потом движение их ускорилось, словно синяя воронка жадно всасывала растрепанный ком вглубь. Смотреть на это было неприятно, а представлять себя на месте этих водорослей еще неприятнее, но рыбы-то без труда справлялись с глубинным течением, так что друзья, поколебавшись, налегли на весла и благополучно миновали легендарное место. И все же в словах Пати было что-то настораживающее. По всей видимости, она хорошо знала, о чем говорит, и если сила течения в этих Ямах как-то связана с постоянно меняющимися размерами сияющего в ночном небе глаза Панакави, то…

Ваниваки хотел было спросить Тилорна, может ли его колдовство помочь им укротить всепожирающие Синие Ямы, но в последний момент решил воздержаться от вопросов до тех пор, пока собственными глазами не убедится в справедливости слов Пати. Девушка между тем перестала дичиться и охотно рассказывала Маути о предстоящем празднике, по случаю которого негонеро собирались выйти этой ночью на традиционный лов креветок.

— Почему же ты отправилась за жемчугом, когда большинство ваших женщин и девушек заняты стряпней и подготовкой к празднику? Да еще одна, без подруг и сверстников? — улучив подходящий момент, задала Маути давно интересовавший ее вопрос.

— Надеялась, что мне посчастливится найти хотя бы одну жемчужину и принести ее в жертву Панакави. Знаешь, в канун Ланиукалари он склонен забывать гнев и, случается, исполняет просьбы людей.

— Чего же ты хотела просить у Ночного бога? Чего не мог дать тебе Тиураол, благость которого простерта над хираолами, а щедрость не имеет границ? — спросила Маути, чувствуя, что, может статься, встреча эта окажется счастливой для них и сыграет свою роль в спасении Вихауви. Ведь случайных встреч не бывает, в каждой есть какой-то смысл, надо только отыскать его и суметь воспользоваться шансом, посылаемым Дневным богом.

— Тиураол — великий бог, но вряд ли он в силах излечить мою мать от язв, насланных на нее Панакави. Да и не будет он вмешиваться в деяния ночного бога, так во всяком случае объяснил мне Мафан-оук.

— Почему же сам колдун не замолвил словечка за твою мать? — спросил Тилорн, не сумевший при всем старании разобраться в религиозных воззрениях мекамбо, не говоря уже о негонеро.

— Он сделал все, что мог, но без щедрого приношения Панакави не станет помогать ему творить исцелительное заклинание и оно не принесет пользы.

Ого! Это было что-то новенькое, с таким на Тулалаоки землянину сталкиваться не доводилось. Тофра-оук еще не додумался требовать подарков для своих богов, и все же они как умели помогали ему выхаживать больных и раненых. Похоже, негонеро уже коснулось дыхание цивилизации, даром что сами они с заморскими гостями не якшались.

— А что же твои родичи? Неужели им нечем одарить Панакави?

— От моего рода осталось всего восемь человек. Чтобы спасти трех рыбаков, умерших от язв после торгов на Манахаше, мы уже пожертвовали Тиураолу и Панакави все ценное, что у нас было, однако боги не услышали наши мольбы, и следующей должна уйти из этого мира моя мать.

— Ага. Расскажи-ка мне поподробнее о поразивших ее язвах, — попросил Тилорн, подумав, что, вероятно, купцы с восточного материка завезли на Манахаш не только изделия из металлов, цветные лоскуты материи, но и представления о том, что богам, как и людям, за совершение добрых дел положено давать мзду.

Закончив описание болезни, Пати подняла руку и предупредила:

— Мы почти у цели. Гребите медленнее, сейчас перед вами откроются берега Тин-Тонгры и пролив Синих Ям.

Ваниваки привстал, чтобы поглядеть в указанном направлении, но ничего, кроме привычного скопления островков, не увидел. Тем не менее что-то вокруг изменилось, и, пытаясь обнаружить это неопределимое нечто, юноша внезапно уловил чуть слышный, но явно усиливающийся по мере их продвижения вперед шорох. Он становился все громче и громче, пока не перерос в низкий, противно вибрирующий гул, от которого что-то вздрагивало в животе и судорожно поджимались пальцы ног.

— Вот мы и на месте. — Пати подогнала челнок к островку с одинокой, сильно покосившейся пальмой. — Дальше плыть опасно.

За расступившимися, словно по волшебству, островками, глазам Ваниваки и его спутников открылся пролив шириной в тысячу с лишним локтей, на противоположной стороне которого полого поднимались из воды берега Тин-Тонгры. Очертания острова негонеро были хорошо памятны юноше, однако сам пролив являл собой столь поразительное зрелище, что тот в замешательстве опустил весла.

— Ну же! Плывите ко мне! Отсюда вы можете, ничем не рискуя, полюбоваться Синими Ямами и с чистой совестью возвращаться на Тулалаоки.

Вытаскивая каноэ на песок, Ваниваки ощутил, как мелко подрагивает земля под его ногами, и, преодолевая внезапно накатившую слабость, направился к пальме, у которой, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, поджидала Пати. Особой нужды забираться на пальму не было — того, что они увидели с каменистой вершины островка, вполне хватило, чтобы удостовериться в справедливости слов маленькой ныряльщицы; но болезненное любопытство и стремление сохранить лицо заставили юношу обнять шершавый ствол руками и ногами и начать подъем.

Ничего подобного тому, что творилось сейчас в проливе, ему не приходилось видеть, и, несмотря на рассказы старых рыбаков, он не представлял, что такое вообще возможно. Некогда зеленовато-голубые, прозрачные воды пролива были черными, а от спокойствия их не осталось и следа. Тем не менее десятки громадных, беспорядочно разбросанных воронок без видимой причины крутились, подобно чудовищным колесам, издавая зловещий гул, разбрасывая лохмотья грязно-белой пены и увлекая в свои глубины скорлупу кокосовых орехов, стволы пальм, клочья водорослей и прочий сор. Диаметр ближайшей воронки превышал полсотни локтей, а наклонно уходящие в бездну стены казались отлитыми из черного стекла и в то же время производили впечатление чего-то живого, отвратительно пульсирующего, делающего судорожные глотательные движения. Причем самым, пожалуй, страшным во всем этом было то, что вечернее солнце светило по-прежнему, воды Внутреннего моря оставались спокойными, небо чистым, и лишь пролив походил на мерзкую черную похлебку, которую с яростью размешивает невидимыми палками дюжина незримых великанов.

Не в силах оторвать глаз от завораживающего бега черных вод, Ваниваки чувствовал, как к горлу подступает тошнота, руки слабеют, а по спине катится холодный пот…

— Ну что ж, в рассказах Тофра-оука не было ни слова лжи. — Рассудительный голос Тилорна заставил Ваниваки встряхнуться и отвести взгляд от ужасных воронок. — Я был уверен, что у мекамбо есть веские причины, чтобы говорить о бездонных глотках Панакави. Пати права — во время полнолуния нам этот пролив не пересечь, но, дождавшись темноты, мы можем причалить прямо в южной бухте Тин-Тонгры. Уж верно там найдется укромный уголок, чтобы спрятать каноэ?

Ваниваки спрыгнул наземь и, стараясь не смотреть в глаза девушки-негонеро, произнес:

— Жуткое место! Велика сила Панакави, если способен он так обезобразить море!

— Сегодня вы не сможете причалить в южной бухте, — пропустив восклицания юноши мимо ушей, обратилась Пати к Тилорну. — Я же говорила — наши рыбаки вот-вот выйдут на лов креветок.

— Негонеро, я слышала, так же не представляют себе празднования Ланиукалари без креветок, как мекамбо — без копченых морских змей, — вставила Маути.

Пати поморщилась, а Тилорн, пригладив слипшиеся от драконьей крови волосы, уточнил:

— Они будут ловить креветок ночью?

— Да. Золотисто-розовые креветки в течение дня лежат в иле, а ночью вылезают из своего убежища на поиски пищи. Лов начинается, когда глаз Тиураола опустится в море, и незамеченными вам мимо наших лодок не проскочить.

— Скверно. Тогда остается лишь одно — отплыв подальше, дождаться темноты и грести к восточному берегу Тин-Тонгры. Быть может, нам посчастливится попасть в поселок негонеро до рассвета, — заключил Ваниваки. — Но, как бы то ни было, я не собираюсь отказываться от попытки спасти Вихауви.

— Вижу, ты и правда одержимый! — Пати презрительно фыркнула. — Твой друг будет главным украшением праздника, и его охраняют так тщательно, что, даже если тебе удастся попасть на наш остров, помочь ты ему не сможешь. К тому же Мафан-оук наложил на вашего жениха заклятие, так что лучше и не пытаться выручить его.

— Что нам заклятья твоего колдуна, когда у нас есть свой! — Ваниваки гордо указал на Тилорна, слушавшего их с обычной доброжелательной улыбкой на устах. — Он может заставить тебя забыть о том, что ты нас видела, может заставить окаменеть, может…

— Это он-то?! — Пати ткнула пальцем в Тилорна. — Пусть-ка попробует! Видала я таких колдунов! А ну, давай!

— Давай, Тилорн! И пусть себе плывет, не мешается у нас под ногами!

— Тс-с-с! — Колдун поднес палец к губам. — После того, что ты ей сказал, мне не удастся зачаровать ее…

— Вот и не можешь, не можешь! Тоже мне, горе-колдун! Я так и знала, что все это вранье! Все мекамбо…

— Тс-с-с! — Тилорн плавно повел ладонями, и Пати, вздрогнув, во все глаза уставилась на свой нож, который, выскользнув из деревянного чехла, описал круг перед ее лицом и упал на песок.

— А… ва… э-э-э…

— Зачем заколдовывать эту славную девушку? Она поможет нам дельным советом, а я в благодарность за это попробую прогнать язвы с тела ее матушки. Надеюсь, с помощью Тиураола и Панакави это у меня получится.

— Раз он говорит, значит, получится! — заверила Маути испуганно хлопавшую длинными ресницами девушку. — Он многих излечил на Тулалаоки! Неужели у вас ничего не слышали о нашем светлокожем колдуне?

— Какой же он светлоко… Так ты же просто крашеный! — Пати опасливо протянула руку к темно-коричневому телу колдуна. — То-то я вижу, ты странный какой-то!.. Слушай, а это правда?.. Ты в самом деле можешь излечить мою мать?

— Я сделаю все возможное, чтобы помочь ей, — пообещал Тилорн.

 

6

Звезды бриллиантами сияли на черно-фиолетовом бархате неба, и если бы не складывались они в чужие, непривычные глазу землянина созвездия, Тилорну могло бы показаться, что он каким-то чудом вернулся на родную планету. Из-за этого-то чувства он и не любил здешние ночи, особенно когда на небо выплывала луна. На этот раз появление ее оказалось бы особенно не к месту — до лодок негонеро было рукой подать. Если бы рыбаки с Тин-Тонгры не занимались сетями, работа с которыми требовала полного сосредоточения, они даже в свете ярких звезд могли бы заметить скользящий по черной воде силуэт длинного, предназначенного для плавания в открытом море каноэ. Во всяком случае факелы их были отчетливо видны и служили для плывущих в каноэ превосходными ориентирами.

В отличие от Ваниваки, болезненно переживавшего изменение их первоначального плана, Тилорну представлялось, что пока все складывается на удивление удачно. До сих пор негонеро их не обнаружили, они же сумели заручиться поддержкой Пати, недооценивать которую было бы непростительной глупостью. Кроме того, каноэ их причалит к восточному берегу Тин-Тонгры, чему Тилорн был искренне рад. Он не разделял уверенности юноши в том, что им удастся легко ускользнуть от погони. Безусловно, каноэ было тяжелее лодок негонеро, одну из которых намеревался угнать Ваниваки, и все же Тилорн предпочитал лавировать между островками, отделявшими Тин-Тонгру от Манахаша, на нем, поскольку на практике убедился в превосходстве латинского паруса перед прямым. Поддавшись его убеждениям, Ваниваки и плававшие с ним рыбаки-мекамбо согласились вооружить это суденышко косым парусом, однако преимущества хождения под ним еще только начинали постигать.

Юноше было все равно, на чем добираться до Манахаша, еще и потому, что он обещал по прибытии туда уступить лодку Тилорну. За время, проведенное на Тулалаоки, землянин понял — если он хочет вернуться на остров Спасения, ему нужны две вещи: более или менее приличная карта и достаточно надежное суденышко, которым может управлять один человек. Каноэ мекамбо подходило для этого как нельзя лучше, а карту он надеялся раздобыть на Манахаше или, на худой конец, у восточных купцов. Разумеется, помимо карты, необходимы были провизия, запас пресной воды и кое-какие сведения о течениях и господствующих ветрах. Следовало также выбрать подходящее время года, то есть переждать сезон дождей, и решить, как поступить с Маути, но все это было делом будущего. Пока же случай в лице Ваниваки предоставил ему возможность покинуть Тулалаоки и обзавестись собственным плавсредством, да не каким-нибудь, а тем самым, которым он научился весьма искусно управлять и к оборудованию которого успел приложить руки.

— Поднажмем, луна вот-вот выглянет! — скомандовал Ваниваки, и все трое налегли на весла. Легкий челнок тенью скользил за каноэ — Пати, как и большинство островитянок, чувствовала себя на воде не менее уверенно, чем на суше, и можно было лишь благодарить судьбу за то, что та свела спасателей с этой сильной и смелой девушкой. Оставалась, правда, вероятность того, что ее хватятся в поселке, но, по мнению самой Пати, этого можно было не опасаться. Подруги скорее всего решат, что она сидит с больной матерью, а старухи из рода Таваруки будут думать, что девушка пошла на берег помогать сверстницам, готовящимся принять участие в разборе привезенного рыбаками улова креветок.

Вынырнувшая из-за туч луна произвела эффект зажженного в темной комнате фонаря. Внутреннее море, лодки негонеро и южный берег Тин-Тонгры залил серебристый свет, рельефно оттенивший мельчайшие детали, однако каноэ и следовавший за ним челнок уже вошли в чересполосицу теней, отбрасываемых высокими пальмами, растущими на островках восточной части Путаюма. Несколько сильных гребков трех пар весел направили каноэ в ближайшую протоку, надежно укрывшую его от чьих бы то ни было глаз, и Ваниваки, с облегчением вздохнув, предложил сбавить темп.

— Тучи, заслонившие глаз Панакави, сослужили нам добрую службу, позволив не удаляться слишком сильно от Тин-Тонгры, — продолжал он, вглядываясь в скопление островков, отделявших каноэ от желанной цели. — Теперь, Маути, тебе лучше оставить весла и смотреть, чтобы мы не уткнулись носом в сушу. Пати, ты знаешь эти места лучше нас, поэтому плыви-ка вперед, показывай дорогу.

Тилорн ожидал, что девушка ответит какой-нибудь колкостью, но та без возражений погрузила весло в воду и уверенно направила челнок между островами.

Ваниваки поступил разумно, предоставив Пати отыскивать путь в лабиринте проток. Утлый челнок, а за ним и длинное каноэ, вильнув раз, другой, очутились на своеобразной водной дороге, следуя по которой им лишь изредка приходилось огибать отдельные, вылезшие на нее островки. С нее не было видно ни Внутреннего, ни Внешнего моря, и так как сама водная дорога то и дело сворачивала то вправо, то влево, Тилорн вскоре почувствовал, что теряет ориентировку, и был несказанно удивлен, когда при очередном изменении курса Ваниваки тихонько позвал:

— Пати! Куда ты нас ведешь? Так мы влетим прямо в сети твоих соплеменников!

— Не бойся, сейчас мы выплывем на большую воду, которую отделяет от Паниеллы цепочка островов. Они скроют нас от моих сородичей. Взяв правее, мы заплутали бы в паутине проток, а за кольцом островов нам пришлось бы грести против течения, — ответила девушка, причем Тилорну почудилось, что голос ее слегка дрожит.

Ничего странного в этом не было. Если негонеро узнают о ее поступке, то, вероятнее всего, принесут Пати в жертву какому-нибудь божеству, дабы искупить совершенное кощунство. Впрочем, и само по себе плавание среди этих островов ночью хоть кого приведет в трепет.

От глаз Тилорна не укрылось, как съежилась и закусила губу сидящая на корме Маути. Обхватив плечи ладонями — к ночи заметно похолодало, — она нащупала босой ногой пучок копий с устрашающего вида бронзовыми наконечниками и придвинула к себе, чтобы можно было одним движением схватить его в случае опасности. Сидящего за спиной юношу Тилорн не видел, но бормотание его очень смахивало на охранительные молитвы.

Отмечая тревогу и подавленность спутников, землянин не думал упрекать их в малодушии. Ему самому то и дело мерещились в переплетении теней чьи-то клыкастые хари и кровожадно сверкающие глаза. Чудилось, будто кошмарные твари окружили их со всех сторон и ждут только сигнала, чтобы накинуться и растерзать неразумных людишек, вторгшихся в эту обитель ужаса. Зыбкий лунный свет и диковинные тени до неузнаваемости преобразили сонные и невзрачные в дневную пору островки, а странные шорохи, всхлипывания и поскрипывания, доносившиеся со всех сторон и отчетливо слышимые, несмотря на равномерный плеск волн, помогали воображению населить их чудовищами.

Разумеется, Тилорну не стоило труда подавить атавистические страхи, но само появление их в мозгу прошедшего хорошую подготовку, не верящего ни в какую чертовщину наладчика магно-систем помогло ему понять, почему у Пати дрожит голос, да и остальные чувствуют себя, мягко говоря, не в своей тарелке. И потому, сознавая, что опасаться на этом мелководье некого, он все же порадовался, если не за себя, то за товарищей, когда челнок, а следом за ним и каноэ, вышли на большую воду. Здесь-то уж им перестанут мерещиться лезущие из каждой затененной протоки клешни и когтистые лапы.

Тилорн повернулся, чтобы окинуть взором похожий на небольшое, очень спокойное озеро пролив, и тут слух его резанул девичий визг, смачный шлепок, хруст переламывающегося надвое челнока и громкий всплеск.

— Пати! — вскрикнул Ваниваки каким-то придушенным голосом, и тут же Тилорн почувствовал, как содрогнулось каноэ, и понял, что юноша прыгнул в воду. Маути схватила приготовленное копье и, вскочив на ноги, метнула его во что-то длинное, по-змеиному извивающееся на месте, где мгновение назад находился челнок Пати.

Тренированный мозг землянина нащупал чужое сознание и нанес шоковый удар — «три четверти ца». Астральное каратэ — широко распространенная игра, но ввдь и плазменный резак до поры до времени всего лишь инструмент.

Черная вода у борта вспучилась горбом, и тотчас нос каноэ рванулся вниз. Боковым зрением Тилорн зафиксировал, что это Ваниваки, ухитрившись сграбастать Пати за волосы, мертвой хваткой вцепился в нос суденышка и таращил на него остекленевшие глаза, видя в чужеземном колдуне последнюю надежду.

«Пятый тау» должен был заставить громадную склизкую тварь удирать со всех ног, но она об этом не догадывалась и ног, по-видимому, не имела. Семиметровое щупальце, подобно чудовищному хлысту, обрушилось на плечи Тилорна. Он качнулся и, словно в замедленной съемке, успел заметить два огромных неподвижных глаза, между которыми торчит копье с погнутым бронзовым наконечником.

«Дар-фай!»

Каноэ швырнуло в сторону, послышался оглушительный всплеск, и Тилорн ощутил на своем лице руки Маути.

— Жив?!

— Жив, жив. Помоги Ваниваки.

Оставив колдуна, Маути еще раз взглянула на спокойные воды пролива, дабы окончательно удостовериться, что чудовище не намерено возвратиться, и помогла забраться в каноэ сначала Пати, а потом и Ваниваки. Девушка-негонеро была насмерть перепугана, но невредима. Ноги юноши заливала кровь — щупальца кракена успели оставить на них свои страшные меты — глубокие раны с рваными краями. Пати била крупная дрожь, однако, взяв себя в руки, она перестала стучать зубами и попыталась наложить жгуты на ноги юноши, чтобы остановить кровь.

— Целебная мазь на дне корзины. В ореховой плошке, — сказала Маути, не слишком, впрочем, надеясь, что девушка обратит внимание на ее слова, и вновь склонилась над Тилорном, полагая, что ему тоже необходима помощь.

Обрушившееся на него щупальце должно было, казалось, переломать все кости, но, ощупав сидящего на дне каноэ колдуна, Маути с радостью убедилась, что этого не произошло.

— Не беспокойся. Скоро я буду в полном порядке, — прошептал Тилорн, открывая затуманенные глаза, и Маути с удивлением поняла, что он не пытается ее утешить, а говорит истинную правду. Не отличаясь мощным сложением, колдун обладал поразительной выносливостью и никогда прежде не лгал.

Успокоившись на этот счет, девушка взялась перетряхивать содержимое корзины, в которой находилась заживляющая раны мазь, то и дело с тревогой посматривая на Ваниваки, тихо постанывавшего сквозь зубы.

Отыскав плошку с желеобразной массой, Маути решила для начала попотчевать ею Тилорна, но тот, отстранив ее, влез на скамью и осторожно потряс головой, словно разгоняя застилавший глаза туман. Потом, сделав девушке знак оставаться на месте, бочком, опасаясь потревожить помятое тело, перебрался на нос и нагнулся над Ваниваки.

— Кракен. Только этого нам не хватало, — проворчал он и, потянувшись к Пати, положил ей ладонь на лоб. Девушка дернулась, тело ее напряглось и мгновением позже безвольно откинулось на носовое возвышение каноэ. Дрожь, бившая ее не переставая, унялась; лицо приобрело удивленно-радостное выражение, и хотя она силилась что-то сказать, с шевелящихся губ не слетало ни звука.

— Сиди тихо, — приказал Тилорн. Пальцы его быстро ощупали голову Ваниваки, коснулись плеч, и юноша со стоном облегчения начал заваливаться на бок. Пати подхватила его, обняла рукой за плечи и прижала к себе, как любящая мать, во все глаза уставившись на колдуна, который, шипя сквозь зубы, опустился на колени и занялся ногами юноши.

Маути не могла разглядеть, что он делает, и попыталась подобраться поближе, но колдун, почувствовав движение за спиной, недовольно рыкнул, заставив ее замереть, держа перед собой плошку с мазью.

Ей показалось, будто все произошло очень быстро, и лишь по тому, как затекли ноги, она догадалась, что с момента, как Тилорн присел у ног юноши, и до того, как он, оставив Ваниваки и устало прикрыв глаза, привалился к борту каноэ, прошло немало времени. Лицо юноши было совершенно спокойным, и, протиснувшись к нему, она едва сдержала возглас удивления. На месте кровоточащих ран, оставленных присосками кракена, вырвавшими из ног Ваниваки куски мяса и кожи, остались только глубокие шрамы! Такого просто не могло быть, и все же… Маути протянула руку, но, не решившись дотронуться до свежей тоненькой кожицы, затянувшей раны, отдернула ее и благоговейно заглянула в лицо колдуну. Всхлипнула и сунула пальцы в рот, стиснула зубами, чтобы подавить крик, удержать закипевшие на глазах слезы.

Тилорн осунулся так, словно неделю сидел без пищи и воды. Кожа обтянула выступившие скулы, морщины избороздили лоб, трещинами разбежались от крыльев носа и уголков рта. Щеки втянулись, а запавшие глаза напоминали глазницы черепа. «Вот вам и колдовство, вот вам и помощь богов!» — пронеслось в мозгу девушки, разом забывшей о затянувшихся ранах. Уронив ненужную плошку с мазью, она поспешно вытащила из корзины кувшин с вином и поднесла к губам Тилорна. Не поднимая век, тот сделал один глоток, второй…

У Маути еще достало сил аккуратно поставить кувшин на дно каноэ, а потом слезы брызнули из глаз, тело сотрясли безудержные рыдания.

Прошло некоторое время, прежде чем девушка затихла, успокоилась и, осмотревшись по сторонам, спросила, ни к кому в отдельности не обращаясь:

— Ну и что же мы теперь будем делать?

— Высадимся на Тин-Тонгре и постараемся разыскать Вихауви, — тут же отозвался Ваниваки, осторожно высвобождаясь из объятий девушки-негонеро. — Все мы остались живы, и ничто не мешает завершить начатое.

— Он и правда одержимый! — жалобно пискнула Пати. — Из вашей затеи не выйдет ничего хорошего! Зачем понапрасну себя губить? Разве ты не видишь, что боги против освобождения твоего друга?

— Не хочешь ли ты сказать, что это они наслали на нас кракена? — через силу улыбнулся юноша, разглядывая шрамы на ногах.

— Конечно, они! Давно уже никто из наших не видел кракенов во Внутреннем море. Боги или Мафан-оук призвали прародителя негонеро, чтобы тот защитил своих детей. Вы и так едва не погибли, и я вместе с вами, так не искушайте судьбу, возвращайтесь на Тулалаоки!

— А как ты без челнока попадешь на свой остров? — поинтересовалась Маути, подумав, что, наверное, эта девушка согласилась бы стать невестой Ваниваки и быть похищенной с Тин-Тонгры.

— О чем вы говорите?! Разве ты, Маути, не поразила кракена двумя копьями?! Или Тилорн не прогнал его обратно в морские глубины? — возмущенно воскликнул юноша, яростно сверкая глазами. Несмотря на раны и слабость, он чувствовал себя героем, и, в конце концов, они действительно вышли победителями из этой неравной схватки.

Ваниваки не раз доводилось слышать о том, как гигантские кальмары нападали на каноэ и топили их, утаскивая команду на дно морское, но никогда ни в одной легенде не рассказывалось, чтобы рыбакам-мекамбо удалось прогнать или убить владыку глубин. Говорят, правда, когда-то шторм выбросил полудохлого кракена на берег Тулалаоки, где тот и умер, вырвав щупальцами две или три росших поблизости пальмы и прорыв своим водометом канаву длиной в двадцать локтей. Нет, только кит — прародитель мекамбо мог тягаться с кракеном. Кит — и еще Тилорн, величайший из колдунов, живших когда-либо на островах хираолов.

— Кракена послали боги или Мафан-оук! Вам лучше возвратиться — я чувствую, живыми вы с Тин-Тонгры не выберетесь! — продолжала настаивать Пати.

— Посланец вашего колдуна плохо сделал свое дело! А сам Мафан-оук — слабак в сравнении с Тилорном! Мы уже у цели, и я не оставлю Вихауви умирать на потеху твоим соплеменникам!

— Тогда садись на весла, — посоветовал юноше Тилорн, не открывая глаз. — Пати, тебе нечего бояться гнева богов или ворожбы Мафан-оука. Этот кракен не столь велик и ужасен, как кажется, и едва ли его кто-нибудь на нас натравливал. Полагаю, именно факелы и сети твоих сородичей спугнули этого обосновавшегося в безопасном Внутреннем море труса и лентяя. Они вынудили его покинуть тихий уголок и искать убежища в этом слишком мелком для любителя глубин проливе. Не натолкнись мы на него, и без того до смерти перепуганного, он бы и не подумал нападать.

— Перепуганный кракен! О, всеблагой Тиураол, слыхал ли ты что-нибудь подобное? Вы все, все тут потеряли разум! И если бы не моя мать… — Пати закрыла лицо ладонями, но Маути видела, что из-за чуть раздвинутых пальцев она поглядывает на взявшегося за весла Ваниваки с явным восхищением. Юноша, впрочем, тоже слишком уж воинственно расправлял плечи и вздергивал подбородок. Да и на продолжении похода настаивал с излишней пылкостью — ведь, кроме Пати, спорить с ним никто не собирался.

Похоже, он вступил в возраст любви, когда каждая встреченная девушка кажется лучшей и единственной в мире. «Такая-то вспышка влюбленности, по-видимому, и погнала их с Вихауви на Тин-Тонгру», — подумала Маути и, переведя взгляд на неподвижно сгорбившегося на дне каноэ Тилорна, судорожно вздохнула.

Она так гордилась им, сумевшим прогнать кракена, и в то же время так боялась за него — странного, ни на кого не похожего, готового перелить свою силу в любого немощного; так любила его, что, опасаясь вновь разреветься от переполнявших чувств, подняла глаза и стала всматриваться в приближающийся берег острова негонеро.

 

7

— Ты уверена, что в хижине никого нет?

— Мафан-оук всегда приходит на берег, чтобы отобрать для приношения Панакави лучших креветок и освятить улов, — ответила Пати, с опаской поглядывая на хижину колдуна, силуэт которой был едва виден из-за кустов. — И, разумеется, никто не осмелится заходить в дом Мафан-оука, когда его там нет.

— Но твои соплеменники могли оставить кого-то внутри, чтобы сторожить Вихауви? — продолжал допытываться Тилорн.

— Зачем? Вашему другу и так не сбежать из дома колдуна. Кроме того, как я уже говорила, на него, помимо колодок, наложено заклятие.

— А-а-а… — понимающе протянул Тилорн. Волшебная хижина и колдовские чары, на его взгляд, не могли заменить сторожей и помешать здоровому парню вырваться на свободу, но деревянные колодки, в которые зажимаются одновременно руки и ноги узника, — дело иное. — Тогда я пошел. Ваниваки, крикни цикаруной, если кто-нибудь все же надумает заглянуть в хижину.

— Иди, и да поможет тебе Тиураол. Вспомни все свои заклинания и не опасайся, что кто-либо тебя потревожит. Кроме Мафан-оука, никому и в голову не придет соваться в дом колдуна, — напутствовал товарища Ваниваки.

Тилорн хмыкнул и, привстав, огляделся по сторонам. Хижина стояла на отшибе, чуть в стороне от поселка, подковой окружавшего площадь с колодцем и дюжиной горевших, несмотря на позднее время, костров. Подле костров суетились женщины-негонеро, однако заметить землянина они не могли, и тот подумал, что если прогнозы Ваниваки и дальше будут исполняться с такой же точностью, то вытащить Вихауви с острова окажется делом не столь уж трудным.

Обогнув кустарник, служивший укрытием для его спутников, Тилорн, пригибаясь к земле, побежал к хижине колдуна, чтобы исполнить то, ради чего, собственно, и был приглашен Ваниваки на Тин-Тонгру.

— Он и вправду великий колдун! — прошептала Пати, когда Тилорн скрылся за кустами.

— У него на лице растут волосы, которые он каждое утро соскабливает бронзовым ножом, — почтительно промолвил Ваниваки. — Если бы он этого не делал, я думаю, каждое его слово имело бы силу заклятия.

— Удивительно, как Маути не боится жить с ним? Я бы ни за что не согласилась делить ложе с колдуном!

Ваниваки вспомнил об оставшейся в каноэ девушке, которую Тилорн наотрез отказался брать с собой. Действительно ли она любит колдуна или тот просто приворожил ее к себе? Если это так, то он оказался самым прозорливым из мужчин Тулалаоки. Впрочем, Пати по-своему тоже очень хороша. Смелостью и ловкостью она не уступает Маути, и на Манахаше ему незачем будет заниматься поисками невесты.

— А со мной? Согласилась бы ты делить ложе со мной?

— Нет! На что мне юнец, позарившийся на толстуху Кивави? — Пати хихикнула и отодвинулась от Ваниваки.

«И это знает!» — с досадой подумал юноша. Хотя чему тут удивляться? Женский язык не умеет хранить тайн. Они с Вихауви успели обменяться с привезенными на Манахаш невестами всего несколькими фразами, и этого оказалось достаточно, чтобы всем негонеро стало известно о его выборе. Неудачном, надо признать, выборе…

— Она вовсе не толстуха! Ее бедра круты, как стенки кувшина, а талия узка, как его горло! Ее плечи покаты, а груди круглы, как половинки тыкв, что идут на изготовление маленьких тамтамов!

— Она и ныряет, как тыква: голова под водой, а зад на поверхности! У нее редкие зубы и бородавка между ног! На том месте, которое больше всего интересует мужчин, я сама видела!

— Зато глаза… — начал Ваниваки, тихонько посмеиваясь.

— Как будто тебе нужны глаза! Да если хочешь знать, у меня самые большие глаза на Тин-Тонгре! И самые длинные ресницы, мы сравнивали, у кого хочешь спроси!

— Тише, ты весь поселок на ноги поднимешь!

— А твоя Кивави… — громко зашептала Пати, придвигаясь к юноше.

— Успокойся! Ресницы у тебя в самом деле длинные, и я решил, что ты подходишь мне больше Кивави.

— Размечтался! — Пати почувствовала на своих плечах руку юноши, попыталась ее стряхнуть, но тот, будто не заметив этого, подгреб девушку под себя. — Пусти! Ты…

Губы Ваниваки накрыли ее рот, а горячее тяжелое тело навалилось и притиснуло к земле. Пати вцепилась в его волосы и дернула изо всех сил. Лягнула раз, другой и, вспомнив покрытые тоненькой кожицей рубцы на ноrax юноши, ойкнула так, словно неловкое прикосновение к ним должно было не его, а ее заставить вскрикнуть от боли.

— Я нарекаю тебя своей невестой. Будешь ли ты мне верной женой в радости и горе? Будешь ли чинить мои сети и растить моих сыновей? Будешь ли ждать меня с моря и молить богов о попутном ветре? — произнес Ваниваки ритуальную формулу вступающих в брак и ощутил, как разжимаются вцепившиеся в его волосы пальцы, расслабляется выгнувшееся дугой тело девушки, шире и шире раскрываются ее огромные глаза, в которых отражается звездное небо. — Согласна ли ты покинуть свой родовой дом и плыть со мной на Манахаш?

Губы Пати беззвучно шевельнулись, но пальцы, вновь погрузившись в густую шевелюру юноши, притянули его к себе и ответили: «Да!» И «да» ответили ставшие бездонными глаза и девичьи ноги, охватившие бедра Ваниваки.

— Да-а-а… — пробормотал Тилорн, — а хижина-то действительно с секретом.

Отвернув полог из жесткой акульей шкуры, он юркнул в дом Мафан-оука и ощутил, как мозг его сдавливают тиски боли и страха. В обступившей его темноте и тишине не было ничего, кроме ужаса, излучаемого громадными неподвижными глазами. Они сияли холодным зеленоватым огнем, готовые испепелить дерзкого пришельца, и первым побуждением Тилорна было выскочить отсюда вон. Следующим его порывом было броситься на владельца источавших ужас, мерцавших каким-то противоестественным фосфоресцирующим светом глаз, и пришлось сделать над собой титаническое усилие, чтобы остаться на месте и развести невидимые челюсти стремившегося пожрать его мозг безумия.

— Да, — повторил он с хриплым смехом, — теперь понятно, почему Ваниваки не хотел входить в жилище колдуна. Понятно, почему Пати была убеждена, что Вихауви отсюда не убежать.

Шквал темного, животного ужаса схлынул, будто спугнутый смехом землянина. Поставив ментальные блоки, он, начиная привыкать к темноте, сделал шаг вперед и с недоумением уставился на грубо раскрашенную циновку, с которой глядело на него диковинное чудище, отдаленно напоминавшее стилизованное изображение кракена с выложенными из кусочков перламутра глазами.

Угнетающее сознание излучение использовалось, помнится, в гигантских парках-заповедниках Земли автоматическими гидами, когда крупные хищники вроде львов или тигров начинали проявлять к посетителям гастрономический интерес. У Мафан-оука, по понятным причинам, подобной аппаратуры не было, и если сам он отсутствовал, то объяснить наличие в хижине подавляющего барьера можно было лишь уникальными способностями колдуна. Ни о чем подобном Тилорну слышать не доводилось, и он зябко поежился, представив, что, быть может, очень скоро ему придется столкнуться с Мафан-оуком лицом к лицу.

Дотронувшись пальцами до циновки с изображением кракена-прародителя, он удостоверился, что наведенное излучение исходит от нее, и, мельком оглядев каморку, по углам которой стояли древки копий, остроги, старые тамтамы, завешенные обрывками сетей весла, шагнул в глубину дома. Давление на мозг прекратилось и, разблокировав сознание, землянин с любопытством осмотрелся. Очаг из потрескавшихся камней, свешивающиеся с потолка пучки сухих трав и водорослей, лежанка, череп меч-рыбы, ярко раскрашенные бубны, тамтамы, гуделки, трещотки — Мафан-оук явно склонен был к использованию в своей ворожбе звуковых эффектов. Множество полок заполняли камни, раковины, куски кораллов и чучела рыб; на стенах были развешаны ожерелья из ягод, узорчатых косточек, вырезанных из дерева фигурок; тут же красовались диковинные фартуки, плащи, нагрудники и головные уборы из перьев, кожи и травы, расписанные пестрыми ритуальными знаками.

Бледный лунный свет, проникавший в хижину сквозь широкие горизонтальные щели, специально оставленные под потолком из пальмовых листьев, не позволял Тилорну как следует рассмотреть причудливое хозяйство колдуна. Бегло оглядев просторную комнату, землянин убедился, что пленника здесь нет и не было, и двинулся к следующему дверному проему, тоже занавешенному разрисованной циновкой.

Примыкавшее к жилищу колдуна помещение оказалось значительно меньше по размеру и служило, судя по обилию глиняных кувшинов и корчаг, мешков, связок рыбы и сосудов из кокосовых орехов и всевозможных форм и размеров сушеных тыкв, чем-то вроде кладовой или склада. Здесь же, по-видимому, некоторое время содержался и пленник, но сейчас его тут не было. На всякий случай Тилорн приподнял несколько циновок и прикрывавших стены старых акульих шкур и, обнаружив за одной из них второй вход, перекрытый, как и первый, подавляющим барьером, вышел из хижины.

Особого разочарования он не испытал, чего-то подобного следовало ожидать, уж слишком гладко все у них шло с момента высадки на Тин-Тонгре. Но если пленника нет в хижине колдуна, искать его следует в родовом доме вождя негонеро — ра-Сиуара. Можно было, конечно, предположить, что Вихауви удалось сбежать, но вероятность такой удачи ничтожна мала — поселок в этом случае давно бы уже гудел, как потревоженный улей. К тому же пустых колодок Тилорн не обнаружил, да и оба входа были защищены заклинаниями лишь от проникновения снаружи.

Землянин подошел к кустам, за которыми скрывались его спутники, и негромко защелкал языком, подражая крохотной ночной птичке — кауики.

Появившиеся из темноты Пати с Ваниваки взирали на Тилорна с трепетом и благоговением, которые в иное время изрядно повеселили бы его, но рассвет неумолимо приближался, вот-вот должны были вернуться участвовавшие в ночном лове мужчины, и каждая минута промедления уменьшала шансы спасателей покинуть Тин-Тонгру незамеченными. Ваниваки сознавал это не хуже землянина и сразу согласился, что искать Вихауви следует в доме ра-Сиуара. Родовой дом вождя находился в вершине подковы, образованной длинными хижинами, выходящими на площадь торцами с парадными входами, — этакими спицами в гигантском колесе, и если бы не плетни и грядки с овощами, дорога по задам поселка заняла бы совсем немного времени.

Огороды, однако, сильно замедляли движение. Следуя за Пати, преодолевавшей препятствия с неправдоподобной легкостью и быстротой, приятели, то и дело оступаясь и рискуя переломать ноги в ямах и канавах, возникавших, словно по волшебству, в самых неподходящих местах, в конце концов все же добрались до заднего торца родового дома вождя и тут, к своему разочарованию, услышали доносящийся изнутри шум женской перепалки.

— О, змеи морские! Ночь на исходе, солнце сейчас взойдет, Ланиукалари на носу, а эти неугомонные свары затевают! — возмутился Ваниваки, поспешно отходя от занавешенного входа, из-за полога которого неслись голоса по меньшей мере пяти женщин.

— Может быть, удастся проникнуть в дом в каком-нибудь другом месте? — предположил Тилорн. — Такую компанию мне не зачаровать. У меня сейчас и на двоих-то человек сил не хватит.

— Если Вихауви здесь и нам повезет отыскать незасыпанный ребячий лаз…

Пати, не тратя слов, двинулась вдоль сложенной из пальмовых отводов стены. Раз или два она останавливалась, прислушиваясь к доносившимся из дома звукам, прижималась лицом к щелям и наконец присела на корточки и махнула рукой, призывая товарищей присоединиться к ней.

— Там Вики, дочь ра-Сиуара. Ей лет тридцать с небольшим. Два года назад она овдовела и вернулась в дом отца, так как детей у нее не было. Она на что-то подбивает Вихауви, но что ей от него надо, я не поняла, — поведала Пати чуть слышным шепотом. Тилорн удивленно поднял бровь, а Ваниваки заглянул в щель между бревнами, силясь разглядеть, что же происходит в доме вождя негонеро, перегороженном циновками, подвешенными к поперечным балкам, на крохотные клетушки.

Внезапно он отшатнулся от стены, а из щелей, прямо напротив того места, где они сидели, хлынул теплый свет.

— Зажгла масляный светильник, — прошептала Пати. И через мгновение они услышали низкий женский голос:

— Посмотри на меня внимательно! Можешь жениться на мне и тем избежать смерти. Я не шучу. Соглашайся, и отец выкупит твою жизнь у Мафан-оука за две великолепные жемчужины.

— Уйди, женщина, — негромко произнес Вихауви безо всякого выражения.

— Если я уйду, тебе придется встретиться со служанкой Госпожи Рыбы. Мафан-оук уже приготовил Зовущие тамтамы и с первыми лучами солнца отправится к озеру Панакави, — продолжала женщина терпеливо. — Взгляни на меня, разве я хуже Итиви?

— Она довольно красива, и Вихауви ей по-настоящему нравится, — заметила Пати, не отрывая глаз от щели. — Если он согласится, его не от чего будет спасать, и все решится само собой.

— Он не согласится быть купленным даже самой лучшей женщиной! — сухо ответил Ваниваки.

На его вкус, Вики была совсем недурна собой: правильный овал лица, аккуратный носик, вот только рот несколько великоват и возраст… Но все это не имеет никакого значения. Кто возьмет в жены вдову, если можно выбирать из молоденьких девушек? Кто из мекамбо согласится выкупить свою жизнь, уступив домогательствам нелюбимой женщины?

Вики между тем не собиралась отступать. Сбросив фартук, она склонилась над Вихауви, руки и ноги которого были зажаты двумя связанными обрубками бревен со специально прорезанными отверстиями.

— Разве моя кожа не мягка и не ароматна? Груди не упруги, а бедра не тяжелы? Разве у меня смрадное дыхание или горькие губы? — Женщина нагнулась над юношей так низко, что распущенные черные волосы, подобно занавеси, закрыли ее и Вихауви от посторонних глаз.

— Без шума нам его отсюда не вытащить. — Пати легонько тронула Тилорна за плечо. — Сейчас самое время навестить мою мать, а когда Вики уйдет, мы вернемся и попробуем сделать подкоп. Пошли, мой дом совсем недалеко отсюда, через один от этого…

— Эй, кто там по земле ползает? — окликнул их мужчина, неожиданно появившийся между хижинами. Силуэт его был отчетливо виден на фоне горящих на площади костров, однако сам он едва ли мог что-нибудь толком рассмотреть.

— Идите к моему дому, я встречу вас там, — коротко бросила Пати и, поднявшись на ноги, неспешно направилась к обнаружившему их мужчине.

— Как улов? Остались ли еще креветки для Ланиукалари или Мафан-оук забрал все для своих приношений богам? — спросила она игривым голосом.

— Улов богатый, всем хватит набить брюхо. Но что тебе понадобилось возле дома вождя? — поинтересовался рыбак.

— Хотела взглянуть, как дрожит перед испытанием горе-жених. Ты слышал, что его перетащили из хижины колдуна в дом ра-Сиуара?

— Нет, даже не подозревал, что он может зачем-то понадобиться вождю. Ну и как, посмотрела? Дрожит?

— Я не решилась войти в дом. Алалалаки опять с невестками ругается. Увидит — хуже клеща прицепится…

— Да уж, ей на глаза лучше лишний раз не попадаться…

Голоса Пати и ее собеседника стихли, и Тилорн с Ваниваки бесшумно отползли к противоположному торцу хижины.

— Плохо, что рыбаки уже вернулись с лова. Как бы нам не столкнуться с кем-нибудь из них в доме Пати, — озабоченно пробормотал Тилорн, осторожно пробираясь между корчагами и грудами ореховой скорлупы. — А ты чего ждешь? Или у тебя появилась мысль, как нам вызволить Вихауви?

— Нет, но, надеюсь, еще появится. Иди-ка ты к матери Пати один, а я покручусь тут, осмотрюсь, может, что и придет в голову, — нехотя отозвался Ваниваки.

Тилорн пожал плечами, но спорить не стал. Теперь вся эта затея представилась ему делом почти безнадежным. Вытащить парня из пустой, стоящей на отшибе хижины колдуна — это одно, а извлечь из полного народу дома вождя, не подняв тревоги, — совсем другое. Интересно, как это Пати собирается незаметно провести его к своей матушке?..

Вопрос этот казался землянину неразрешимым лишь до тех пор, пока он не приблизился к торцу родового дома Таваруки. По тяжелому запаху он сразу понял, что эта часть хижины отведена для больных, и вряд ли ему здесь встретится кто-нибудь, кроме старух, ухаживающих за матушкой Пати в отсутствие дочери. А их она скорее всего отошлет спать сразу же, как вернется.

Тошнотворный запах сообщил ему и еще об одном пренеприятнейшем обстоятельстве — мать Пати гнила заживо, и едва ли он сможет чем-нибудь помочь. На Тулалаоки Тилорну не приходилось сталкиваться с серьезными инфекционными заболеваниями, и его нехитрые колдовские приемы сводились, как правило, к растормаживанию дремлющих защитных сил пациентов, что в общем-то не требовало особых медицинских знаний и навыков, каковых у наладчика магно-систем, естественно, не было. Захвати он из спасательного модуля мини-диагност с комплектом лекарственных препаратов, тогда, быть может… Но если уж мечтать, то почему бы не пожелать реанимационный центр с Земли, где специалисты способны оживить человека, умершего более суток назад?..

— Ты тут? — позвала Пати Тилорна, откидывая входной полог. — Пошли, я отослала Ратики спать. Опасаться нам некого, больше сюда никто не зайдет, чувствуешь запах? Это все язвы. И, сам понимаешь, она не встает уже много дней…

Землянин молча нырнул под прикрывающий вход полог, отметив царившую в доме тишину — ни шороха, ни всхрапа не слыхать; здесь и вправду осталось немного обитателей. Пройдя в отгороженную циновками каморку, он в тусклом свете разглядел неестественно скрючившуюся женщину. Исходивший от нее запах смерти перебивал вонь горящего в светильнике масла и аромат развешанных под потолком душистых трав. Подумав о том, что надо будет, когда выдастся свободная минута, осмотреть Пати, Тилорн бросил взгляд на лежавшие поверх плетеного покрывала руки больной, испещренные сочащимися гноем язвами, и опустился на корточки. Стараясь не глядеть на превратившееся в сплошной нарыв лицо женщины, протянул над ним раскрытую ладонь. Несколько мгновений прислушивался к своим ощущениям, пытаясь уловить биение жизни в этом потерявшем человеческий облик существе, и понял, что опоздал. К стыду своему, он должен был признать, что почувствовал нечто похожее на облегчение и, стараясь не встречаться с Пати глазами, произнес:

— Мне очень жаль, но она умерла. Я ничем не могу ей помочь. Даже колдуны не в состоянии вернуть сюда тех, кто отправился в Светлый мир Тунарунга.

Кажется, он сказал все именно так, как полагается говорить в подобных случаях, однако застывшее было лицо девушки неожиданно исказилось, она выкрикнула что-то невнятное и бросилась на землянина, норовя выцарапать глаза В первое мгновение Тилорн опешил, инстинктивно попятился, уходя от скрюченных пальцев истерически визжащей девицы, а потом, выкинув ладони вперед, приказал:

— Стой! Замри! Стань камнем! — И подхватил падающее, словно одеревеневшее тело потерявшей сознание Пати, и осторожно положил на одну из валявшихся поблизости циновок. — Спи. Спи спокойно. Спи долго и спокойно. Все плохое осталось позади.

Землянин слышал, как зашевелились, закашляли, заворчали в противоположном конце хижины. Он послал сильнейший импульс расслабления, надеясь, что временное оцепенение сменится чуть позже глубоким, навеянным усталостью сном. Больше в создавшемся положении Тилорн ничего не мог сделать и, прислушавшись к приближающимся шагам, выскочил из родового дома Таваруки.

 

8

С утеса, расположенного в северо-западной части Тин-Тонгры, Маути хорошо было видно озеро Панакави, поселок негонеро и южную бухту с вытащенными на песок лодками и развешанными на копьях сетями. Вихауви с Тилорном выбрали это место из-за хорошего обзора, но Маути очень скоро убедилась, что наблюдать ей особенно не за чем. После того как Мафан-оук и половина сопровождавших его мужчин вернулись с мыса Зовущих тамтамов, из поселка никто не выходил. Рыбаки отсыпались после лова креветок, с ними разбрелась по родовым домам и часть женщин, ночь напролет занимавшихся стряпней; однако остальные в окружении оравы ребятишек продолжали суетиться у костров. Приготовления к празднику должны были закончиться в полдень, после чего начнутся ритуальные величания Панакави, которые продлятся до полуночи.

Ловко сшивая бронзовой иглой раскрашенные перья с полосками кожи, Маути без особого интереса поглядывала то на поселок, то на солнце, медленно приближавшееся к зениту. К тому времени, как Тилорн с Ваниваки вернулись к каноэ, она успела выспаться и чувствовала себя свежей и бодрой. К тому же она, как это ни странно, была, в отличие от мужчин, уверена, что, несмотря на временные неудачи, им все же удастся совершить задуманное и выбраться с Тин-Тонгра целыми и невредимыми.

На Ваниваки посещение поселка негонеро произвело самое тягостное впечатление, а известие о смерти матери Пати вовсе лишило надежды на благополучный исход дела. Он воспринял ее смерть как дурное предзнаменование, как предупреждение о тщетности их попыток освободить Вихауви и прямо заявил, что Тилорну с Маути следует немедленно покинуть остров.

— Друг, ты совершил невозможное, обратив кракена в бегство, — обратился он к Тилорну, сделав несколько глотков вина и с отвращением пожевав ломтик вяленой дыни. — Теперь тебе лучше всего сесть вместе с Маути в каноэ и плыть на Манахаш. Мне совестно, что я вовлек тебя в это предприятие, ведь один раз ты уже спас Вихауви, и долг дружбы выплачен сполна. Мой план провалился, боги не хотят даровать нам удачу, и нет смысла испытывать их терпение.

Юноша говорил правду, и Маути подумала, что Тилорн может без ущерба для чести покинуть Тин-Тонгру. Между ним и Вихауви не был совершен обряд «дружбы на крови», а добрые отношения и взаимная симпатия — недостаточно веская причина, чтобы лезть в пекло и противиться воле богов. Иное дело Ваниваки — клятва обязывала юношу оставаться здесь до конца и, если понадобится, отдать за друга собственную жизнь, даже не имея особой надежды спасти его.

Выслушав предложение Ваниваки, колдун задумался, а Маути обрадовалась. Обрадовалась за Тилорна, потому что самой ей смерть ни при каких обстоятельствах не грозила. Женщина обязана подчиняться мужу, поэтому совершенный им проступок не может быть вменен ей в вину, и, разумеется, никто из негонеро не станет в случае чего разбираться, женаты они или нет, приказал он Маути плыть с ним или она сама вызвалась сопровождать его… И все же к радости по поводу того, что Тилорн избежит смертельной опасности, примешивалось зародавшееся где-то в глубине души ощущение, что колдуну не надо принимать великодушного предложения юноши.

Одолеваемая столь противоречивыми чувствами, Маути нахмурилась, выжидающе поглядывая на Тилорна. Он мужчина, притом колдун — ему виднее, что надобно делать; как скажет, так и будет. И тот, словно уловив ее мысли, произнес с обычной своей мягкой улыбкой, подобно лучу солнца озарившей его осунувшееся, вымазанное драконьей кровью и потому казавшееся чужим лицо:

— Долг дружбы не может быть выплачен никогда, тем он и отличается от любого другого долга. На моей родине не принято бросать в беде даже незнакомцев, и сейчас я меньше чем когда-либо склонен отказываться от этого обычая своей земли.

Ваниваки скорчил неодобрительную гримасу и потянулся за кувшином. Больше говорить было не о чем, мнение Маути его не волновало, да она и не собиралась оспаривать решение Тилорна. Девушка не знала обычаев его родины, и, по правде сказать, они не сильно ее интересовали. Для нее важно было другое — услышав ответ колдуна, она вдруг поняла: дальше все у них пойдет хорошо. Они освободят Вихауви и благополучно уплывут с Тин-Тонгры. Но теперь она отправится вместе с мужчинами, и пусть только Тилорн попробует ее отговаривать! Он еще не знает, какой упрямой может быть Маути…

Колдун, однако, не стал возражать. Пожав плечами, он сказал, что девушка вольна поступить, как считает нужным: плана у них нет, и особой разницы в том, где она будет прятаться — в каноэ или посреди острова, — он не видит. И тут Маути, просияв, поднесла им корзину, разглядев содержимое которой Ваниваки заметно приободрился, а в глазах Тилорна зажегся охотничий азарт. Три плотно свернутых куска кожи губарей, веревки из кокосового волокна и охапка разноцветных перьев — прекрасный материал для изготовления ритуальных одеяний, в которых хираолы по традиции встречают Ланиукалари. Все это вместе с обломками разноцветного мела и глины Маути давно уже приготовила для праздника, но лишь счастливым наитием можно было объяснить, что из множества значительно более ценных и необходимых предметов она выбрала и взяла с собой именно эти, совершенно бесполезные в повседневной жизни.

Надев праздничные одеяния, они могли рассчитывать остаться неузнанными среди негонеро и попробовать похитить Вихауви во время обрядов, предшествующих смертоносному испытанию. Замысел был чрезвычайно рискованным, но ничего лучшего ни Тилорн, ни Ваниваки придумать не сумели и после недолгих обсуждений решили подождать подходящего момента, наблюдая за негонеро с Золотого Рога. Название это облюбованный ими утес получил за то, что, возвышаясь над островом, оставался освещенным лучами заходящего солнца уже после того, как весь Тин-Тонгру окутывали сумерки, а по утрам, возвещая приход нового дня, он сиял подобно гигантскому золотому рогу, когда костер рассвета еще только начинал разгораться.

Прихватив несколько пальмовых листьев, отличавшихся исключительной прочностью, и собрав на берегу обрывки сетей, друзья отправились на утес, и здесь Маути настояла, чтобы мужчины доверили ей работу над праздничными одеяниями, а сами хоть немного поспали. Прекрасно понимая, что их жизнь будет зависеть от того, насколько они сумеют восстановить силы, Тилорн с Ваниваки не заставили себя долго упрашивать и, предоставив девушке возможность поупражняться в костюмерном искусстве, завалились спать среди росших на вершине Золотого Рога кустов.

Работая над праздничными одеяниями, которые должны были сделать их хозяев неузнаваемыми, Маути с любопытством рассматривала остров негонеро и особенно озеро Панакави, выбранное Мафан-оуком для испытания Вихауви.

Расположенное на восточном берегу Тин-Тонтры, озерцо это находилось в неглубокой котловине и соединялось с морем коротким узким каналом, едва не пересыхавшим во время отлива и достаточно глубоким, когда приливы, особенно высокие в полнолуние, набирали силу. Если бы даже Ваниваки не передал ей слова Вики о том, что Вихауви предстоит встретиться со служанкой Госпожи Рыбы, при виде этого странного озерка Маути вспомнила бы, конечно, зловещие рассказы старух-мекамбо о бытовавшем прежде у негонеро обычае приносить Панакави человеческие жертвы в канун Ланиукалари. Вспомнила хотя бы потому, что почти во всех этих рассказах, потрясших некогда ее до глубины души, жертвоприношения связывались с озером Панакави, а главным действующим лицом в них были акулы, служанки Госпожи Рыбы — Матери всех акул, которую жители островов Хаоху считали своей прародительницей.

Большинство женщин мекамбо родились на Тин-Тонгре или Манахаше и хорошо знали легенды своего племени. Они любили рассказывать их по вечерам или даже днем в сезон дождей, так что Маути, хотя и не часто засиживалась в родовых домах обитателей Тулалаоки, достаточно хорошо знала истории о жертвоприношениях. Отношения мекамбо и негонеро к акулам настолько разнились между собой, что это не могло не привлечь внимание девушки, чьи сородичи почитали стремительных морских хищниц своими сестрами.

Рыбаки с Тулалаоки не столько боялись, сколько ненавидели акул, считая их самыми отвратительными, свирепыми и коварными тварями, которых Тиураол не уничтожает лишь потому, что они являются желанной добычей для мекамбо. Акулы рвали сети, нападали на ныряльщиков и купающихся детей, и этого было более чем достаточно, чтобы не любить их. Однако причины старинной ненависти к ним коренились еще и в том, что акулы были извечными врагами китов и, не отваживаясь сражаться с ними открыто, не упускали случая растерзать старого или больного гиганта, глубоко чтимого мекамбо как носителя духа Кита-прародителя.

Негонеро смертельно боялись акул и никогда не охотились на них. Более того, видя в акулах посланцев Панакави, они всячески старались через них задобрить Ночного бога. Одним из вернейших способов снискать его расположение было принесение ему жертв, которые бросали в озеро Панакави, известив предварительно Госпожу Рыбу специальными зовущими тамтамами о том, что она может присылать служанок за приношениями.

Кровавый обычай кидать людей в озеро Панакави, куда во время прилива, случалось, и без призывов тамтамов заплывали акулы, с годами сменился приношением в жертву части улова, но Ночной бог, ясное дело, предпочитал человечину, и если появлялась такая возможность, колдуны негонеро охотно шли навстречу его желаниям. А чтобы показать Панакави, что посылают ему не каких-нибудь доходяг, и в то же время порадовать соплеменников любопытным зрелищем, жертву стали снабжать оружием — палкой с примотанным к ней вместо наконечника акульим зубом. Таким-то образом и сформировался самый жестокий из способов испытания незадачливых женихоа С одной стороны, он придал жертвоприношению характер справедливого воздаяния за проступок и избавил обитателей Тин-Тонгры от необходимости отдавать на съедение акулам людей своего племени, с другой — сократил количество похищений невест, повысив тем самым статус жениха-похитителя, превратив его в героя, желанного каждой девушке.

Размышляя над этим, Маути вынуждена был признать, что какой-то смысл во всем этом определенно есть, и все же принять столь страшный обычай она не могла. Точно так же, как не могла примириться с тем, что мекамбо ловят акул, потрошат их, вялят и варят, будто это самые обыкновенные рыбы. В поедании акульего мяса, продаже шкур и зубов она видела еще большее кощунство, чем в жертвоприношениях негонеро, и сама, конечно же, не принимала участия в разделке акул, привезенных рыбаками-мекамбо, не говоря уж об употреблении их в пищу…

Глядя на шестерых мужчин, оставленных Мафан-оуком у канала, соединявшего озерцо с морем, девушка думала, что акулы, безусловно, заслуживают поклонения, но не в такой дикой форме. У нее еще оставалась слабая надежда, что служанка Госпожи Рыбы не откликнется на призыв колдовских тамтамов и не приплывет в озеро Панакави, но почему-то в такую удачу не очень верилось.

* * *

Посасывая из большого кувшина вино и лениво переговариваясь, негонеро, казалось, забыли о данном им поручении, но вот один из них вскочил на ноги и вытянул руку, указывая на что-то в море. Остальные, последовав его примеру, тоже поднялись с земли и, ожесточенно жестикулируя, принялись о чем-то спорить. Защищаясь от слепящих солнечных лучей, Маути приставила ладонь ко лбу и, чувствуя, как учащенно забилось сердце, начала осматривать сине-зеленую поверхность прибрежных вод. В первый момент она ничего не увидела, но затем, вглядываясь в ту сторону, куда указывали негонеро, заметила косой черный плавник. «Ревейя», — без труда определила девушка. Рыба-оса — самая стремительная и кровожадная из акул, в характере которой прекрасно уживались трусость и беспримерная наглость.

То появляясь на поверхности, то вновь исчезая под водой, ревейя, двигаясь широкими зигзагами, приблизилась к устью канала и, проплыв пару раз вдоль берега, словно осматриваясь и оценивая обстановку, устремилась в озеро. С радостными воплями негонеро уцепились за веревку и дружными усилиями перегородили канал незамеченными ранее Маути решетчатыми воротами, связанными из толстых бамбуковых палок.

Эта ревейя достигает по меньшей мере семи локтей в длину, отметила девушка, глядя на описываемые черным плавником круги и испытывая облегчение от того, что на зов Мафан-оука откликнулась рыба-оса, а не какая-нибудь другая акула. Лишить приношения ревейю — наименее симпатичную, на взгляд соплеменников Маути, морскую сестру — было, пожалуй, не так уж и грешна Еще раз посмотрев на столпившихся у озерца мужчин, девушка перевела взгляд на солнце. Времени до начала Ланиукалари оставалось немного, а над праздничными нарядами еще трудиться и трудиться…

В поселке негонеро гнусаво запели гуделки, затарахтели трещотки, частой дробью рассыпались звуки тамтамов. Маути вскинула голову, прислушиваясь, и торопливо принялась делать последние стежки, сознавая, что по-хорошему работы осталось еще на полдня.

— Ого! Ты, я вижу, времени даром не теряла! — произнес Тилорн, появляясь из-за кустов. — Что происходит в поселке? Успешны ли были камлания Мафан-оука? Договорился ли он с Госпожой Рыбой? Эти призывы к празднику и мертвого разбудят!

Сон не только восстановил силы Тилорна, но и вернул ему хорошее настроение, чему Маути была от души рада.

— Ланиукалари начался. Служанка Госпожи Рыбы уже в озере Панакави, — сообщила она, прилаживая завязки к искусно раскроенному пальмовому листу, которому предстояло изображать плащ. — Сейчас негонеро будут пить молоко рождения и петь гимн Создателю миров — Тунарунгу. Потом отведают настоя жизни и восславят деяния Тулалаоки. Затем последуют чаша возрождения и песнь о строгом судье Панакави. Если Пати ничего не напутала, дальше должны идти танец священного огня, который исполняет все племя, и обязательно в праздничных одеяниях. — Завершив перечисление, Маути со значением посмотрела на Тилорна.

— Ясно, — пробормотал тот, принял из рук девушки плошку с сушеными ягодами и опустился на нагретый солнцем камень.

Подошедший Ваниваки, щурясь, посмотрел на сияющее, словно перламутровая внутренность раковины-жемчужницы, озерцо, окинул изучающим взглядом поселок и присел рядом с колдуном. Пошарил в корзине и, вынув связку вяленых рыбок, принялся аппетитно ими похрустывать.

Некоторое время они молча прислушивались к отдаленным крикам, звукам трещоток, тамтамов и гуделок, в которых уже можно было уловить некое подобие мелодии; наблюдали, как негонеро собираются на площади, окружают стоящих подле огромных дымящихся котлов ра-Сиуара и Мафан-оука. Зрелище это навеяло Маути воспоминания о том, как празднуют Ланиукалари на ее родном острове, а Ваниваки в который уже раз подумал, что, верно, сам Панакави внушил им с Вихауви мысль о похищении невест.

Собрать выкуп за девушек особого труда не составляло — не зря говорят: море прокормит, оденет и оженит. В случае нужды они могли обратиться к старейшинам своих родов, а те — к самому ра-Вауки, хотя ни Кивави, ни Итиви ничем особенно от прочих сверстниц не отличались, да и родные их разумом обделены не были, чтобы просить несообразный с товаром выкуп. Разумеется, прослыть героями — похвальное стремление, но ведь, если вдуматься, так и героизма-то особого в том, чтобы лезть на утес, когда значительно проще его обойти, нету… Охота же была двумя молодым недоумкам портить жизнь себе и близким! Юноша исподтишка взглянул на колдуна, но мысли того, судя по всему, были далеко-далеко.

Прислушиваясь к нестройному пению негонеро, обрывки которого временами долетали до Золотого Рога, Тилорн неспешно пережевывал сухие ягоды, пытаясь припомнить легенды хираолов о возникновении мира. Сначала, как водится, были тишина и темнота. Потом появился Творец — Тунарунг, которому в один прекрасный момент вздумалось сотворить из раковины, плававшей в речной пустоте, небо и море. Что это была за раковина, Тилорн не знал, Тофра-оук, кажется, тоже, — и бог с ней. Создав море, Тунарунг выловил из него волшебным крючком острова и материки — изобретение вообще-то не новое, что-то подобное и на Земле было.

Затем Тунарунг населил сушу и море зверями и рыбами, а в довершение всего сотворил двух одноглазых богов, которым велел присматривать за созданным им миром. Томимые, по-видимому, зудом созидания, младшие боги, воспользовавшись отсутствием Тунарунга, отлучившегося по каким-то своим вселенским делам, превратили кое-каких зверей и рыб в людей. Вернувшийся из отлучки патрон, взглянув на учиненное одноглазыми, остался очень недоволен и, дабы как-то подправить содеянное нерадивыми учениками, сотворил еще несколько миров. В один из них, грубо говоря, отправляются после смерти праведники, а во второй те же праведники могут попасть еще при жизни. Как — не столь важно. Что представляют собой другие созданные Тунарунгом миры — тоже. Значительно больше интересовал Тилорна следующий вопрос: если бы, скажем, мекамбо попали на Землю, восприняли бы они ее как Светлый мир для живых праведников или нет? Тот же Ваниваки… или Маути?

Самому себе землянин мог честно признаться, что не любит славную девушку так, как она того заслуживает, и в мире этом, если представится возможность покинуть его, ради нее не останется. В то же время, памятуя сказанные кем-то в далекой древности слова: «Мы в ответе за тех, кого приручаем», — Тилорн понимал: войдя в хижину Маути, а тем паче взяв ее на Тин-Тонгру, он принял на себя определенные обязательства. И вовсе не собирался выглядеть — хотя бы в собственных глазах — подонком, объясняя свои поступки тем, что дважды в моменты выбора поддавался минутной слабости.

Землянин прикусил губу и начал тихонько барабанить пальцами по корзине, машинально повторяя навязчивый ритм далеких тамтамов. Нет, раз он муж Маути, которая непонятно за что любит его так, как никогда не любила и, вероятно, не будет любить ни одна женщина, то мужем ей и останется. Брак по обоюдной страстной, безумной любви — это, быть может, и не сказка, но явление весьма редкое, а он, несмотря на чудовищное невезение, феноменом себя не считает. Того, что ему с Маути просто хорошо, более чем достаточно, чтобы «они жили долго и счастливо и умерли в один день», коль скоро это будет угодно судьбе. И раз уж он сам оставаться здесь не намерен, то возьмет Маути с собой на Землю. Вопрос лишь, сможет ли она там прижиться? Не уподобится он, приглашая Маути в свой «светлый мир», малышу, который, жалея красивую рыбку, вытащил ее на воздух подышать?..

Чтобы решить этот вопрос, Тилорн, собственно, и попросил у Ваниваки сутки на размышления — сутки, которые, похоже, станут для них роковыми, — после того как юноша пригласил его отправиться к негонеро. Положившись на высказывание древнего душеведа, утверждавшего, будто «зорко одно лишь сердце», он согласился отправиться на Тин-Тонгру, будучи твердо уверен, что Маути вызовется плыть вместе с ним. Он не хотел с ней расставаться и реакцию девушки предугадал верно; впрочем, ошибиться тут было невозможно. Фактически он не оставил ей выбора и прекрасно сознавал, что поступок этот его отнюдь не украшает. Зоркость сердца чисто теоретически — вещь прекрасная, но сердце любящее увидит одно, а сердце, «тронутое холодком» — именно такое, вероятно, и досталось ему при рождении, — совсем другое. Так не обернется ли зоркость его сердца горем для Маути? И может ли он сделать что-нибудь, дабы его «светлый мир» стал и для нее легендарным Светлым миром?..

Землянин взглянул было на девушку и, ощутив, как к горлу подкатывает ком, поспешно отвел глаза. Сейчас он чувствовал себя предателем, из-за того что так мало рассказывал ей о своей жизни, о своем мире, к которому она, не ведая о том, шла, всецело доверяя вести себя. Но не вел ли он человека с завязанными глазами к пропасти? И мог ли он рассказать о Земле такое, что не показалось бы странной заумной сказкой обитателю этих дремотных, плавающих в океане зноя островов?..

— Одеяния для праздника готовы, не хотите ли примерить? — предложила Маути, аккуратно пряча бронзовую иглу в недра корзины.

— Нет, наденем около поселка. Худо ли, хорошо ли мы будем в них выглядеть, менять что-либо уже поздно, — твердо сказал Ваниваки и поднялся с камней.

— Менять что-либо уже поздно… — эхом отозвался Тилорн, щурясь от нестерпимо яркого солнечного света.

 

9

Над озером Панакави разнесся протяжный вой — мужчины дунули в длинные деревянные трубы, до той поры не вплетавшие свой чудовищный, вызывающий мурашки голос в хор тамтамов, гуделок и трещоток. Завыванию труб ответили булькающие звуки раковин, вслед которым угрожающе забухал большой тамтам: та-ра-рум-рат-бум, та-ра-рут-рам-бум, — от которого в ушах засвербило, и Тилорн почувствовал, как волосы у него на голове встают дыбом.

Украдкой оглядевшись по сторонам, он заметил, что на негонеро, живописными группами расположившихся среди камней, которыми были усеяны склоны озера, эта дьявольская какофония производит еще более сильное впечатление. Словно придавленные невидимым грузом, мужчины и женщины притихли и, забыв о принесенных с собой кувшинах с вином и закусках, жались друг к другу, испуганно посверкивая сквозь прорези масок белками глаз. Даже неугомонная ребятня, сбившаяся при первых звуках труб в кучки, казалась растерянной и пришибленной.

— Аха-лал-ла-ла! — полоснул по нервам истошный вопль колдуна, прозвучавший в неожиданно наступившей после грома большого тамтама тишине неестественно громко. Взгляды собравшихся обратились к Мафан-оуку, стоявшему на самом крупном валуне с распростертыми руками так, что вздувшийся за его спиной алый плащ придавал ему сходство с гигантской летучей мышью-вампиром, сказками о которых хираолы пугали детвору.

— День торжества настал! — заревел колдун таким зычным голосом, будто глотка его была выкована из колокольной бронзы. — Настал день почтить Панакави! Примириться с ним и его детьми и воздать ему хвалу! — Голос Мафан-оука стал тише, но в абсолютном безмолвии каждое произнесенное слово было отчетливо слышно. — Сегодня мы жертвуем Ночному богу смелого и сильного юношу, достойного служить ему в любом мире! — Колдун величественным жестом указал на стоявшего у подножия валуна-трибуны Вихауви, окруженного четырьмя стражами. — Давно не видал Панакави такого удальца! Давно не посылали мы Испытующему богу человека, чье сердце не знает страха, а рука твердостью своей превосходит камень! Пусть Панакави испытает его и возьмем себе, если нуждается в верных слугах! Пусть вернет нам, если слуг у него хватает, и мы воздадим храбрецу высшие почести! Слава Ночному богу!

— Слава! Слава! — в едином порыве завопили негонеро, вскакивая на ноги и потрясая над головой сжатыми кулаками.

Тилорн и его спутники тоже повскакали с земли, вливая голоса в приветственный клич, обрекающий Вихауви на страшную смерть. Они сделали все, что могли, чтобы освободить его, но усилия их оказались тщетны. Что бы ни вытворяли негонеро во славу Панакави, почетный пленник всегда оставался в центре внимания, рядом с Мафан-оуком и ра-Сиуаром. Во время диких плясок с копьями, пения гимнов и причащения всевозможного рода напитками, которыми колдун с ритуальными словами собственноручно наполнял протянутые ему раковины, скорлупы кокосовых орехов и глиняные плошки, Вихауви находился в середине магического круга из священного огня, заклинаний Мафан-оука и полдюжины стражей, не сводящих с него горящих глаз. Трижды Тилорн с Ваниваки пытались, воспользовавшись всеобщей экзальтацией, подобраться к будущей жертве — и трижды им приходилось отступать за спины заходящихся в крике негонеро. Землянин напрягал все силы, чтобы блокировать сознание учуявших неладное стражей, и подлинным чудом можно было считать, что это ему до поры до времени удавалось.

Несколько раз Ваниваки, потеряв терпение и надежду, готов был выхватить из-под причудливых одеяний бронзовый нож и броситься на помощь другу, однако благодаря неусыпному надзору Маути юноша все же не совершил столь непоправимого, пагубного для всех поступка. Одно ритуальное действо сменялось другим, но Вихауви оставался по-прежнему недосягаем, и когда негонеро, совершив очередной головоломный танец, шумной толпой устремились к озеру Панакави, Тилорн подобно Ваниваки уже склонен был признать, что затея их провалилась или вот-вот провалится. Любая попытка освободить пленника привела бы к тому, что донельзя возбужденная толпа разорвала бы троицу вставших у нее на пути безумцев в клочья. Выхода не было, и тут Маути, узнать которую под фантастическим одеянием можно было исключительно по голосу, спросила:

— Ты сумел прогнать кракена — быть может, тебе удастся зачаровать и служанку Госпожи Рыбы?

— Придется попробовать, — ответил землянин без особого энтузиазма, поймал недоверчивый взгляд Ваниваки, натертое киноварью лицо которого производило поистине устрашающее впечатление, и, ничего не обещая, предложил последовать за толпой.

Высказанная Маути мысль уже приходила Тилорну в голову, но сознавая, что осуществление ее — дело весьма проблематичное, он рассматривал этот способ спасения Вихауви как последнее, вовсе не гарантирующее успеха средство. Нанести сильный ментальный удар на значительном расстоянии — задача сама по себе не из легких, а если учесть, что мозг акулы существенно отличается даже от мозга кракена, решить ее, может статься, будет попросту невозможно. Землянин отлично помнил прописную истину, гласившую, что воздействовать на примитивное сознание несравнимо труднее, чем на сложное, и понимал: пробиться сквозь инстинкты хищника, почуявшего добычу, которому к тому же некуда отступать, он скорее всего не сможет. Впрочем, если что-то и получится, едва ли Вихауви сумеет воспользоваться выпавшим ему шансом…

Говорить о своих сомнениях Тилорн не стал — надо думать, у Маути с Ваниваки и собственных хватает. Вместо этого он ускорил шаг, чтобы прийти к озерцу раньше основной части негонеро и оценить обстановку на месте.

Придирчиво оглядев похожие на амфитеатр древнего цирка берега котловины, он выбрал на южном ее склоне груду камней, расположенных в двух десятках метров от озера. Камни эти находились достаточно далеко от валунов, на которых у самой кромки воды разместился ра-Сиуар с многочисленными родственниками. Отсюда отлично просматривалась вся местность, а в случае необходимости друзья могли удалиться, не привлекая к себе излишнего внимания. Кроме того, солнце находилось бы у них за спиной, что, с одной стороны, не будет мешать землянину сосредоточиться на акуле, а с другой — хоть как-то укроет их от любопытных взглядов.

Выбранное место понравилось, как и следовало ожидать, не только ему, и Тилорн вынужден был изрядно надавить на психику главы рода, попытавшегося занять их камни, так что, когда пришло время войти в контакт с сознанием кружившей, словно свихнувшийся робот, акулы, землянин вовсе не ощутил необходимого для предстоящей работы подъема духа. А тут еще эти отвратительные трубы грянули подобно корабельным сиренам…

Маути не могла видеть скрытого маской лица колдуна, но ясно ощущала его тревогу и не только не задавала никаких вопросов, но и вообще старалась быть как можно незаметнее. Все шло не так, как задумывал и предсказывал Ваниваки, и все же девушку не покидала уверенность, что Тилорн и на этот раз сотворит чудо, которого она ждала и одновременно боялась.

Черный плавник описывал круг за кругом, оставляя на воде четкий расширяющийся след: ревейю не интересовало, что делалось на берегах, — она плыла так стремительно, словно преследовала свою, никому не ведомую цель. Вероятно, акула заметила, что отлив уже начался, но это ее нисколько не обеспокоило и не заставило, как рассчитывала Маути, прорываться сквозь решетчатые ворота, которые рыба-оса при желании разнесла бы в щепы одним ударом. Была ли она зачарована Мафан-оуком или в самом деле знала, что ее ждет подношение? Огромные светлокожие тану — существа, почитаемые на Хоаху более всех других, обладали почти человеческим разумом, но о ревейях Маути бы этого не сказала. Хотя если ее послала Госпожа Рыба или сам Панакави…

Акула была красива. Темно-синие поперечные полосы начинались от черного спинного плавника и, сбегая к серебристому брюху, светлели и утончались, отчего громадная рыбина казалась легкой и изящной. Кожа ее была гладкой и упругой, серповидный хвост придавал ей сходство с тану, но все портила приплюснутая голова с громадной пастью. Безобразно широкая и тупая, будто застывшая в вечной ухмылке, мощные челюсти плотно сжаты, но девушка знала, что за двойными губами находились косо посаженные зубы, формой и длиной похожие на скрюченные человеческие пальцы. Вот только остротой они могли сравниться с отточенными бронзовыми ножами и ничем не напоминали пирамидальных зубов других акул. Маути представила, что это не Вихауви, а ее сейчас кинут к этой кровожадной твари, и содрогнулась. Можно называть себя сестрой акул, можно любоваться их быстротой и ловкостью, но любить… Девушка передернула плечами от ужаса и отвращения, подумав, что сейчас-то совершенно точно испытывает к ревейе далеко не родственные чувства…

Мафан-оук между тем, закончив свою речь и дав соплеменникам выплеснуть в крике переполнявшее их восхищение Панакави, сделал знак музыкантам. Тамтамы раскатились тревожной дробью; возгласы постепенно стихли; зрители заняли места, и стражи начали подталкивать Вихауви к воде. Из всех собравшихся здесь только эти четверо с копьями и беспомощный пленник были в обычном наряде — узких набедренных повязках; остальные же, напялившие невообразимые одеяния, разрисовавшие лица и тела кричащими красками, были точь-в-точь как злые духи, о которых любят посудачить у костра хираолы. Пришедший в голову Маути образ: четверо людей толкают пятого в пасть ревейи на потеху собравшейся со всех концов земли нечисти, которая ждет не дождется, когда же наконец по зеркальной поверхности расплывутся кровавые пятна, — наполнил душу девушки отвращением, заставив до боли закусить губу.

Маути легонько толкнула в бок Тилорна, застывшего, как изваянная из дерева гигантская нахохлившаяся птица. Колдун поднял на нее невидящие глаза, пошевелил губами и нетерпеливо махнул рукой — отстань, мол. Девушка вздохнула и уставилась на подошедшую уже к самой воде процессию.

Дробь тамтамов резко оборвалась. Мелькнул наконечник копья, перерезая веревки, стягивающие руки Вихауви за спиной. Один из стражей протянул юноше дубинку длиной в неполных два локтя, к которой прикреплен был акулий зуб, размерами не превышавший человеческой ладони. Вихауви, на лбу которого мелом были нарисованы три желтых креста, потер онемевшие запястья, подкинул дубинку в воздух, повертел в руках, примериваясь к непривычному оружию. Стражи, отступив на пару шагов, выставили перед собой копья с ослепительно сияющими на солнце медными наконечниками.

— Иди и покажи свою удаль! — хриплым голосом скомандовал ра-Сиуар, восседавший на плоском камне неподалеку от пленника.

Не обращая внимания на вождя, Вихауви огляделся, будто высматривая кого-то, и Ваниваки подался вперед — только ладонь Маути, лежавшая на его руке, удерживала юношу от того, чтобы очертя голову ринуться на безмолвный призыв друга.

— Он высматривает не тебя. Он ищет Итиви, — прошептала девушка и, словно подтверждая ее слова, Вихауви издал негромкое восклицание. Ваниваки проследил за его взглядом и заметил, что одна из фигур в диковинном одеянии подняла маску.

— Итиви! — пробормотал он изумленно. Даже на расстоянии было видно, что на лице избранницы его друга нет и следа сочувствия или горя. Напротив, оно явно светилось торжеством и самодовольством. О Вихауви, которого можно было уже считать покойником, не стоило беспокоиться, ведь девушка почти не знала его. Зато имя Итиви теперь у всех на устах, и в следующую поездку на Манахаш у нее окажется богатый выбор женихов — каждому лестно взять в жены девушку, ради которой кто-то рискнул и даже поплатился головой. Теперь о Вихауви — а значит, и о ней — еще долгие годы будут рассказывать легенды на всех трех островах хираолов…

— Стерва! — процедила сквозь зубы Маути.

Вихауви несколько мгновений смотрел на Итиви, потом дернулся, словно от пощечины, и шагнул к воде. Стражи, сохраняя дистанцию, двинулись за ним, угрожающе выставив вперед копья, но юноша не нуждался в понуканиях. Шаг, другой — и он уже по щиколотку вошел в озеро. Еще шаг, и вода достигла его колен.

Со стороны зрителей послышался громкий вздох. Черный акулий плавник, находившийся на противоположной стороне озера, шириною не превышавшего ста шагов, начал замедлять движение.

— Учуяла! — громким шепотом произнес Ваниваки, обращаясь к Тилорну.

— Вижу, не мешай!

Войдя в воду по пояс, Вихауви остановился, напряженно всматриваясь в неторопливые, рыскающие движения приближающегося плавника. То ли принюхиваясь, то ли присматриваясь, ревейя со зловещей, завораживающей грацией выписывала плавные зигзаги, с каждым мгновением сокращая расстояние, отделявшее ее от жертвы.

— Не стой на месте! Двигайся! — неожиданно крикнул кто-то из негонеро.

Вихауви, будто очнувшись от столбняка, рванулся в сторону, и акула, чуть изменив курс, поплыла быстрее, словно неудержимой силой влекомая к юноше. Внезапно развернувшись, он метнулся вправо, потом снова влево. Ревейя приоткрыла пасть, приветствуя жертву улыбкой, обнажившей ряды смертоносных крючковатых зубов, и кинулась на Вихауви, норовя схватить его за ногу. Юноша шарахнулся к берегу, яростно колотя дубинкой по воде. Ревейя захлопнула пасть и ударила мощным хвостом, окатив жертву пенящейся водой, после чего стремительно ушла в глубину, начинавшуюся, судя по всему, шагах в пяти от берега.

— Брюхо ей пропори, брюхо! — вновь крикнул кто-то, его поддержали еще несколько человек, вразнобой советовавших: — Не топчись на месте! На мелководье ее не одолеть! Поднырни под нее! Войди в воду сам, пока она не схватила тебя за ноги и не уволокла на дно!..

Ревейя вынырнула на поверхность, словно желая поглядеть на этих невесть откуда взявшихся советчиков. Желтый вертикальный глаз ее, похожий на кусок янтаря, зловеще блеснул на солнце, и акула развернулась для новой атаки.

Вихауви бочком, по-крабьи, устремился вдоль берега, поднимая фонтаны брызг, и эта оплошка чуть не стоила ему жизни. Сделав молниеносный бросок, ревейя едва не вцепилась в ногу совершившего в последний момент длинный прыжок юноши. Громко клацнула зубами, и тут Вихауви, изловчившись, ткнул в похожую на таран голову акулы дубинкой.

Взметнувшийся столб воды помешал Ваниваки разглядеть, достиг ли цели удар его друга, да это было и не важно — вреда ревейе он все равно причинить не мог. Копьем или острогой нужно бить акуле в мозг, расположенный значительно выше глаз, а лишить ее жизни ножом или тем оружием, что было в руках Вихауви, можно только одним способом — вспоров брюхо. И юноша, конечно же, знал это, однако находился, видимо, в таком состоянии, когда человек просто не способен совершать разумные поступки.

Такого же мнения придерживалась и акула. Будто забавляясь и демонстрируя мощь, она описала полукруг и понеслась на юношу подобно пущенному твердой рукой копью. Не пытаясь увертываться, Вихауви бросился в глубину, то ли осознав наконец, что метание вдоль берега — худшая из возможных тактик, ибо акула на мелководье так же опасна, как и в открытом море, то ли бездумно доверившись долетевшим до его ушей советам. Зрителям показалось, будто юноше удалось избежать встречи с ревейей, но розовое облачко замутившей прозрачную воду крови убедило их, что жертва все же соприкоснулась с напоминающей наждак шкурой акулы.

Лицо Ваниваки исказила гримаса страдания. Мекамбо использовали полоски акульей кожи для шлифовки древок острог и копий, и он знал, что прикосновения к шершавому боку стремительной хищницы могут привести его друга к смерти от потери крови так же верно, как встреча с отточенными лезвиями зубов служанки Госпожи Рыбы.

— Ну сделай же что-нибудь! — Он бросил на колдуна ненавидящий взгляд и стряхнул со своей руки ладонь Маути. — Иначе я сам…

— Хэк! — Резко выдохнув воздух, Тилорн соединил ладони с растопыренными, напряженными пальцами, будто сплющивая что-то невидимое, находящееся между ними.

Ринувшаяся было вдогонку за Вихауви ревейя содрогнулась и, на локоть выпрыгнув из воды, с громким плеском рухнула обратно. Неуверенно шевельнула хвостом, выгнулась дугой и вновь, набирая скорость, рванулась за ускользающей добычей.

— Йо! — Колдун рубанул воздух перед собой ребрами ладоней.

— А-а-а!.. — сдавленно вскрикнула Маути, хватаясь руками за голову, в то время как ревейя, словно получив удар дубиной по чувствительному носу, ушла в глубину, вспенивая воду хлещущим из стороны в сторону хвостом.

Мельком глянув на нырнувшего вслед за акулой юношу, Ваниваки в недоумении перевел взгляд с лоснящихся от пота напружиненных плеч колдуна на корчащуюся в конвульсиях девушку:

— Что с тобой?!

— Останови Тилорна!.. Он убьет меня!.. — просипела Маути, неверным движением сдирая душившую ее маску.

— Са-а-ат! — процедил колдун, поворачивая ладони со скрюченными пальцами так, будто выжимал сок из невидимого куска мяса.

— О-о-о!.. — стонала девушка, изо всех сил стараясь подавить рвущийся из глотки крик. Сползшее на землю тело ее извивалось, как раздавленный червяк, из закушенной губы сочилась кровь, а ставшее пепельно-серым лицо дергалось и кривилось от нестерпимой боли.

— Тилорн! — Ваниваки мертвой хваткой вцепился в поглощенного своим чародейством колдуна и пяток раз что было мочи тряхнул его. — Ты не то делаешь! Взгляни на Маути! Ты так скорее ее угробишь, чем ревейю!

Сперва колдун взирал на него пустыми глазами, потом в них зажегся огонек разума, и он, отстранив Ваниваки, склонился над девушкой.

— Не понимаю. Она каким-то образом связана с акулой и разделяет предназначенные той удары, хотя я не касался ее сознания. Бедная ты моя…

Бормотание Тилорна было прервано дружным воплем негонеро. Вскинув головы, друзья увидели, что Вихауви, отшвырнув в сторону обломок дубинки, с непостижимой быстротой плывет к берегу. Черный плавник следует за ним в полутора десятках локтей, а повскакавшие с камней негонеро истошно орут, потрясая воздетыми вверх руками.

— Теперь ему точно конец — прошептал Ваниваки, нащупывая спрятанный под плащом нож и отчетливо сознавая, что помочь Вихауви ничем не может.

Тилорн выбросил руки вперед в отстраняющем, останавливающем жесте, и акула, вильнув в сторону, пронеслась мимо пловца. Оцепеневшая, обессилевшая от боли Маути с глухим стоном изогнулась, едва не касаясь затылком собственных пяток. Колдун, сжав зубы, опустился перед ней на колени, а Ваниваки, стискивая в бессильном гневе кулаки, продолжал наблюдать за другом.

Вихауви уже почти достиг берега. По крайней мере коснулся ногами дна неподалеку от места, где впервые вошел в воду. Рассчитывал ли юноша получить нож или копье взамен перекушенной акулой дубинки или стремился к берегу не рассуждая, гонимый всепоглощающим ужасом, охватившим его после потери своего символического оружия, сказать было трудно. Но даже если он и питал какие-то надежды, копья четырех стражей, направленные ему в грудь, недвусмысленно дали понять, что сбыться им не суждено; так или иначе, но жертву свою ревейя получит.

Сделав десяток шагов, юноша остановился. Фигура его выражала покорность судьбе: плечи поникли, руки бессильно повисли. Грудь тяжело вздымалась, с ободранного акульей шкурой бедра стекали капли крови.

— Пошел обратно! Пошел в воду, растяпа! — Один из стражей угрожающе потряс копьем, однако юноша, казалось, не заметил этого, и оружие опустилось.

Над озером повисла напряженная тишина, негонеро выжидающе поглядывали на Мафан-оука и ра Сиуара. Хираолы не любили проливать кровь соплеменников, да и вообще особой кровожадностью не отличались. На памяти поколения Ваниваки ритуальные жертвоприношения не устраивались ни на одном из трех островов; впечатление от завываний колдуна успело рассеяться, и в головы зрителей не могла не прийти мысль, что происходящее сильно смахивает на хладнокровное, хорошо организованное убийство.

Почувствовав, что дела идут не совсем по-задуманному и ход праздника вот-вот непоправимо нарушится, Мафан-оук издал протяжный вопль, привлекая внимание соплеменников, и поднял руки к небу, готовясь произнести речь. Однако не успел он раскрыть рта, как от группы родичей ра-Сиуара отделилась закутанная в плащ невысокая фигура. Подбежав к воде, женщина на мгновение замерла, в руке ее сверкнул длинный нож.

— Эй, чужак! Боги ждут честного поединка, а не убийства! Лови! — крикнула она низким грудным голосом и, прежде чем кто-либо успел ее остановить, бросила нож Вихауви.

— Иди на место, Вики! Или тоже хочешь поближе познакомиться со служанкой Госпожи Рыбы?! — рявкнул колдун, крайне раздосадованный столь несвоевременным вмешательством.

Склонив голову, Вики послушно отправилась к отцу, а Вихауви, поймавший нож прежде, чем тот успел опуститься на дно, издал воинственный клич и обернулся лицом к озеру, высматривая черный плавник.

— Тилорн, у него появился шанс! Помоги Вихауви в последний раз! Обездвижь ревейю, и он вспорет ей брюхо! — Ваниваки вкогтился пальцами в плечо стоящего на коленях колдуна. — Ему хватит одного удара! Помоги, пока силы и воля к жизни еще не покинули его!

Колдун поднял закрытое маской лицо, на котором, словно нарисованная, выделялась ослепительно-белая полоска оскаленных зубов.

— Видишь, что моя магия делает с Маути?! Я не собираюсь становиться убийцей и уж во всяком случае не намерен начинать с собственной жены! Бели Вихауви обречен, это еще не значит, что весь мир должен погибнуть вместе с ним!

Впервые за время знакомства с Тилорном Ваниваки видел его в ярости, но сейчас ему было не до того, чтобы удивляться и обращать внимание на подобные мелочи.

— Быстрее! Останови акулу, осади ее еще раз! Маути это переживет, а Вихауви ты спасешь жизнь! Твоя жена, очнувшись, не простит тебе промедления!

— Чтоб ты сдох в объятиях ядовитой медузы! — в сердцах бросил Тилорн, выпрямился, разыскивая глазами черный плавник, описывающий вокруг очутившегося едва ли не на середине озера юноши быстро сужающиеся круги. Простер руки вперед и замер, выжидая подходящего момента для нанесения колдовской затрещины.

С сильно бьющимся сердцем Ваниваки следил, как все уже и уже становятся описываемые хищницей круги, когда же она чуть изменила направление, готовясь к смертоносному броску, не выдержал:

— Бей! — проскрежетал он.

Колдун вздрогнул и подался назад, словно вытолкнул что-то из себя, выбросил из открытых ладоней. Придушенно пискнула истекавшая слезами Маути, а ревейя, словно с разгону налетев на невидимую скалу, дернулась и застыла, так и не совершив последнего рывка. Вихауви нырнул, а мгновением позже из глубины озера вырвалось на поверхность темно-красное облако. Вода забурлила, как в кипящем котле, разбрасывая во все стороны хлопья розовой пены; из нее подобно поплавку выскочила огромная рыбина. Полукружье жуткой пасти то распахивалось, то смыкалось с омерзительным лязгом, серповидный хвост яростно колотил воду, а из распоротого брюха лезли и лезли похожие на черно-алые лохмотья внутренности, которые она, обезумев от боли, норовила сожрать…

Тилорн сорвал маску, стряхнул с перекошенного отвращением лица пот и присел на корточки рядом с недвижимой Маути. Издав победное рычание, Ваниваки ударил себя кулаком в грудь, не умея иначе выразить переполнявшие его чувства. Вихауви, зажав нож в зубах, размашисто плыл к берегу, по которому, невнятно завывая, скакали потрясенные невиданным зрелищем негонеро. Ревейя же полежала некоторое время на поверхности, подставив вечернему солнцу распахнутое, точно створки раковины, брюхо, и начала медленно погружаться в глубины озера Панакави, где и обрела вечный покой.

 

10

Пока негонеро добирались до поселка, подкравшиеся незаметно сумерки опустились на Тин-Тонгру, залив остров таинственным фиолетовым светом. И в призрачном этом свете ослепительно яркими показались Ваниваки вспыхнувшие на площади костры. Неестественно громкими показались голоса притихших было негонеро, когда Мафан-оук торжественно объявил, что раз уж Панакави не принял предназначенного ему в жертву юношу, Вихауви надобно немедля оженить и принять в племя.

Ваниваки был уверен, что в словах колдуна кроется какой-то подвох, и с подозрением наблюдал, с каким рвением негонеро занялись приготовлениями к свадебной церемонии. Впрочем, вскоре он убедился, что подготовка эта свелась к тому, что на площадь были вытащены непочатые кувшины с кокосовым вином и всевозможная снедь: горшки с вареными креветками, жареное черепашье мясо, маринованная рыба, моллюски в пальмовом соусе и салаты из водорослей и крабов. Все эти яства были припасены к завершающей трапезе, которая должна была состояться при свете полной луны, однако Мафан-оук, ко всеобщему удовольствию, распорядился несколько изменить распорядок праздника, справедливо полагая, что если пошарить по кладовкам, то и на ночное пиршество припасов хватит, а место для всяких вкусностей в желудках соплеменников и подавно отыщется.

Тилорн и возрожденная им к жизни Маути не разделяли подозрений Ваниваки относительно коварных замыслов Мафан-оука. Колдун, на их взгляд, не был закоренелым злодеем, во что бы то ни стало стремящимся пролить кровь Вихауви. Вероятно, он просто хотел использовать пленника, чтобы сделать праздник более впечатляющим и запоминающимся, и свадьба с предшествующей ей процедурой выбора невесты вполне могла заменить несостоявшееся жертвоприношение. К тому же кровь — пусть даже кровь ревейи — уже пролита, и следующее зрелище должно вызвать у зрителей эмоции совсем иного рода…

Тем не менее ни Тилорн, ни Маути не стали возражать, когда Ваниваки предложил дождаться конца торжества и воочию убедиться, что никаких козней против Вихауви Мафан-оук не готовит. Расположившись в редком невысоком кустарнике на юго-восточной окраине поселка, они с любопытством наблюдали, как по приказу ри-Сиуара негонеро, успевшие изрядно накричаться и подкрепиться вином и закусками, очистили центр площади. Перевернули опорожненный совместными усилиями огромный медный котел с «напитком жизни», являвшийся едва ли не самым большим достоянием племени, и установили его посреди ровной площадки, окруженной множеством костров.

Весело застучали маленькие тамтамы, и в образованный кострами круг выскочило полдюжины девиц, обступивших взобравшегося на перевернутый котел Мафан-оука. Колдун гаркнул несколько прочувствованных слов по поводу высокой чести, которую племя негонеро оказывает храбрецу, одолевшему служанку Госпожи Рыбы, и ударил чуткими длинными пальцами по висящему на поясе пестро раскрашенному тамтаму. Устремив к небу, где только-только проступили первые звезды, узкое костистое лицо, Мафан-оук начал покачиваться в такт отбиваемому ритму, так что ожерелья из птичьих черепов принялись подпрыгивать и стукаться друг о друга, вплетая в гулкую песню тамтама глухой перестук зловещих костяных погремушек.

Заданный колдуном ритм подхватили затихшие на время тамтамы находящихся за кольцом костров музыкантов, и фигуры в диковинных плащах и масках посолонь двинулись вокруг стоящего на котле Мафан-оука, извиваясь в тягучем, завораживающем танце, состоящем из подпрыгиваний, притоптываний и каких-то ломаных, дергающихся движений рук и тел. Гулкий тамтам колдуна запел быстрее, и движения девушек в уродливых одеяниях, делавших их похожими не то на гигантских птиц, не то на громадных насекомых, ускорились, стали более слаженными и согласованными. Из-за круга костров к ним подбежали другие девушки, и с каждой новой танцовщицей хоровод невест, расширяясь, ускорял движение.

Тамтамы поддержали гуделки и трещотки, мелодия, выводимая ими, делалась все требовательней, все навязчивей, и вот Мафан-оук, оставив в покое свой поясной тамтам, вскинул руки над головой. Алый плащ колдуна затрепетал, подобно крыльям гигантской тропической бабочки, из-за костров донеслись ободряющие крики, и одна из танцовщиц, неуловимым движением расстегнув одеяние, бросила его к ногам Мафан-оука. Вопли зрителей стали громче, дружнее, и девушки, не замедляя пляски, начали освобождаться от безобразных нарядов. Вскоре у основания котла выросла груда плащей и фантастических головных уборов, а в оранжевых отблесках пламени замелькали гибкие фигуры девушек, красивых, как все вошедшие в возраст невест островитянки. Огненные блики скользили по натертым пальмовым маслом телам, вспыхивали на медных ожерельях, ручных и ножных браслетах, стекали по крутым бедрам и острым грудям, отражались в глазах, загадочно поблескивавших из-под причудливых масок. Заплетенные в высокие сложные прически белые цветы переливались всеми оттенками — от оранжевого и розового до красно-бордового.

Хотя на танцовщицах, кроме масок, не осталось решительно ничего, отличить их друг от друга было совершенно невозможно, и Ваниваки напрасно выискивал глазами Итиви и Кивави. Хоровод девушек казался единым многоруким и многоногим, чрезвычайно соблазнительным и недосягаемым существом, все части которого двигались в одном ритме подобно волнам, то приливая к стоящему посреди площадки колдуну, то откатываясь и продолжая при этом двигаться по кругу.

Юноша не заметил, когда тамтам Мафан-оука снова проснулся. Некоторое время колдун, виртуозно работая пальцами, еще и приплясывал на котле, отбивая такт босыми пятками, потом ведомая им мелодия начала замедляться, движения танцовщиц приобрели чарующую плавность, стали прямо-таки вкрадчивыми. Извиваясь в сладкой истоме, они с каждым изгибом тела вновь обретали индивидуальность; хоровод на глазах распадался на танцующих обнаженных девушек, рисунок пляски каждой из которых вполне соответствовал характеру.

Ваниваки покосился на Тилорна, не сводившего глаз с танцовщиц, потом на Маути. Глаза девушки лихорадочно блестели, а выражение лица было таким, словно она едва сдерживалась, чтобы тоже не пуститься в пляс. От былого недомогания не осталось и следа, и юноша подумал, что еще немного, и Тилорну придется применить колдовское искусство, дабы заставить девушку оставаться на месте.

На зрителей танец невест подействовал по-разному. Пять или шесть женщин, желая присоединиться к танцующим, попытались проскочить в кольцо костров, но были вовремя остановлены. Другие, не скрываясь, начали выбираться из толпы, со смехом и прибаутками отмечавшей, что все они тащат за собой мужей и, судя по всему, намерены заниматься с ними отнюдь не домашними делами. Отшучиваясь или огрызаясь, пары, покидавшие церемонию выбора невесты, одна за другой растворялись в обступившей поселок темноте, наводя Ваниваки, уже не раз вспоминавшего о жарких объятиях Пати, на мысль, что им тоже пора пробираться к каноэ. Он сознавал, что надо, оставив Маути с Тилорном, немедленно бежать за погруженной в колдовской сон женой, но танец невест приковал взгляд, заставляя вновь и вновь откладывать отбытие с Тин-Тонгры.

Между тем движения танцовщиц становились все более томными и волнующими, и наконец одна из них, подняв руки к голове, быстрым движением избавилась от маски. Ее примеру последовали другие, а затем по мановению руки колдуна музыка стихла. Танцовщицы замерли, демонстрируя стать: окружившие площадь негонеро хранили молчание, но все это лишь до тех пор, пока Мафан-оук вновь не тронул поясной тамтам. Толпа восторженно взвыла, девушки разом выхватили из высоких причесок удерживающие их узкие, длиной с локоть, гребни. Белые цветы дождем посыпались им под ноги, и они начали новый танец, которому аккомпанировал лишь тамтам колдуна и звонкий перестук костяных гребней. Густые шелковистые волосы девушек развевались, окутывая их черной прозрачной вуалью, бились, вились, как водоросли, как змеи, гипнотизируя, завораживая и без того потрясенных зрителей.

— Танец с гребнями — завершающая часть пляски невест. Я не слышал, чтобы ее когда-нибудь исполняли ради одного человека! Мафан-оук сдержал слово и оказывает Вихауви почести, которых не удостаиваются даже сыновья вождей, — поделился Ваниваки с Тилорном.

— Смотрите, как сияет Итиви! Можно подумать, она тут самая искусная и красивая! — возмущенно фыркнула Маути.

— Она и вправду красива, — возразил Тилорн и повернулся к Ваниваки. — Кто из этих девушек Кивави, которую ты избрал своей невестой?

— Девушки, которая стала моей женой прошлой ночью, здесь нет, — сухо ответил юноша. — А вот и жених!

Звуки тамтама Мафан-оука, становившиеся все резче и громче, внезапно оборвались, и девушки, повинуясь безмолвной команде колдуна, застыли, словно изваяния, не закончив начатых движений. Бывшие стражи, украшенные теперь ожерельями из раковин и цветами, вытолкнули из толпы Вихауви, и тот, войдя в кольцо костров, остановился напротив Мафан-оука.

— Ты видел наших прекрасных девушек! — торжественно провозгласил колдун. — Ради одной из них ты рисковал жизнью… — Итиви гордо вскинула голову, презрительно выпятив губы. — … и заслужил право выбрать невесту. Скажи, кого из них ты хочешь назвать женой? В чей род желаешь войти?

Юноша кивнул колдуну и начал медленно обходить застывших танцовщиц, скользя по их выставленным напоказ прелестям равнодушным взглядом. Итиви раздраженно морщила носик и нетерпеливо притоптывала ногой — Вихауви совершал обход противосолонь, так что она оказалась последней в кругу, остальные девушки делали вид, будто не замечают жениха, зрители затаили дыхание, хотя всем было доподлинно известно, за кем приплыл на остров юноша-мекамбо.

— Неужели выберет эту стерву?! — прошипела Маути. — Если он сделает это, я буду вечно скорбеть, что принимала участие в спасении столь безмозглого парня!

— Сердцу не прикажешь, — тихо промолвил Тилорн, и в тот же миг по рядам негонеро пробежал недоуменный ропот. Постояв около Итиви, Вихауви, сделав еще несколько шагов, остановился напротив Мафан-оука и звучным голосом спросил:

— Я правильно тебя понял и действительно могу выбрать себе в жены любую девушку?

— О, змеи морские! Пати, конечно, еще мала для танца невест, но если он думает о ней!.. — гневно проворчал Ваниваки и так сжал кулаки, что костяшки пальцев побелели, а мускулы на руках взбугрились и закаменели.

— Да при чем тут Пати! Ты что, еще не понял? — радостно хихикнула Маути.

— Ты можешь избрать себе в жены любую девушку или… незамужнюю женщину, живущую на нашем острове, — торжественно подтвердил Мафан-оук, сурово хмуря кустистые брови, однако Маути могла поклясться, что колдун едва сдерживал смех.

Юноша в последний раз окинул взором стоящих перед ним танцовщиц, которые, устав изображать изваяния, начали переминаться с ноги на ногу, и, не обращая внимания на недовольно гудящую за спиной толпу, заявил:

— Я выбираю Вики из рода Саргаки. Я не знаю девушки лучше и хочу, чтобы она стала моей женой.

— Пусть будет так. Позовите Вики из рода Саргаки, — Мафан-оук выбил короткую частую дробь на поясном тамтаме.

Крики, которыми отозвались негонеро на выбор юноши, и слова Мафан-оука еще не утихли, когда сквозь расступившуюся толпу в кольцо костров вошла дочь вождя. Как и на других женщинах, на ней были диковинные праздничные одеяния, а голову украшала замысловатая маска.

— Вики из рода Саргаки! Я желаю видеть твое лицо! — потребовал Вихауви и, когда женщина, помедлив, сняла маску, продолжал: — Я, Вихауви из рода Тилами, хочу войти в твой род. Будешь ли ты мне верной женой в радости и горе? Будешь ли чинить мои сети и растить моих сыновей? Будешь ли ждать меня с моря и молить богов о попутном ветре?

— Да, мой муж, — тихо ответила Вики, но слова ее благодаря воцарившейся тишине были слышны в самых дальних концах площади.

— Ра-Сиуар, глава рода Саргаки! Принимаешь ли ты в свой род Вихауви с Тулалаоки? — обратился колдун к вождю.

— Принимаю! — коротко бросил тот. — Пусть станет он Вихауви из рода Саргаки! Слава Панакави, пославшего моей дочери достойного мужа!

— Слава! Слава! — взревели негонеро и повалили в круг, чтобы поздравить молодых, хлопнуть по плечу нового соплеменника — победителя ревейи, коснуться — на счастье — одеяний Вики.

— Прекрасно! Свадебный обряд завершен как должно. Мафан-оук сдержал слово. Что бы теперь ни случилось, Вихауви в безопасности, и мы можем с чистой совестью покинуть Тин-Тонгру. Не такого, правда, я ожидал, но…

— Если только нам дадут уплыть с этого острова! — взволнованно прервала юношу Маути. — Глядите-ка, кто там разговаривает с Мафан-оуком.

— Пати?! Змеи морские, зачем же она…

— Этого-то я и боялся. Проснувшись, Пати решила, что Панакави умертвил ее мать за то, что девушка помогала нам, и надумала во всем признаться колдуну, — пробормотал Тилорн, устало улыбаясь. — Похоже, Ланиукалари все же завершится пролитием человеческой крови.

— Ерунда! Вихауви теперь их родич, и ему ничего не грозит, а нас им ни за что не схватить! — пылко запротестовал Ваниваки.

— А можешь ты заставить колдуна забыть о том, что говорит Пати? — с надеждой спросила девушка.

— Нет. На сегодня чудеса кончились. Сомневаюсь, чтобы мне вообще удалось воздействовать на Мафан-оука, а сейчас и пытаться не буду.

— Тогда бегите к каноэ, я скоро вас догоню, — распорядился Ваниваки решительно.

— У тебя тут еще остались дела? — спросила Маути, и юноша понял, что она догадывается о его плане.

— Разумеется. Не могу же я уплыть с Тин-Тонгры, оставив здесь жену.

— Но она считает нас виновными в смерти матери! Пати не пойдет с тобой! — предостерег юношу Тилорн, сообразив наконец, что задумал Ваниваки.

— По своей воле не пойдет, и все же мы уплывем вместе. А потом ты ей все объяснишь, — упрямо ответствовал юноша. — Бегите, время дорого. Негонеро вот-вот начнут охоту, чтобы достойно завершить празднование Ланиукалари.

 

11

Близился рассвет. Огромные яркие звезды побледнели, луна скрылась за тучами, пригнанными с севера холодным порывистым ветром. Этот же ветер — предвестник сезона дождей — надувал косой парус каноэ, пробиравшегося среди россыпи мелких островков. Длинное, предназначенное для плавания в открытом море судно, в котором сидело четыре человека, преследовали три узких лодки негонеро — в каждой усердно работали веслами по шесть гребцов. И лодки эти медленно, но верно нагоняли.

Поручив Тилорну управляться с парусом, Ваниваки изо всех сил налегал на весла, хотя ему давно уже стало ясно, что от погони не уйти. Из-за отлива протоки между островами обмелели, и скорость, которую могло развить в них каноэ, была явно недостаточной, чтобы оторваться от вертких лодок преследователей. Юноша рассчитал, что у них будет небольшой запас времени, но слишком долго пришлось охотиться за Пати. Как и предсказывал колдун, она видела в нем врага, виновника смерти матери, и он вынужден был связать ее и тащить к месту стоянки на плечах. Под воздействием чар Тилорна девушка мало-помалу успокоилась и поняла всю вздорность своих обвинений, однако драгоценное время было потеряно, и спасти их теперь могло лишь чудо…

— Тилорн, придумай что-нибудь, иначе нам не уйти! — воззвал он к колдуну, когда каноэ, едва не наскочив на песчаную отмель, проскользнуло в очередную протоку.

— Я не могу заставить наше суденышко взлететь, — мрачно ответил Тилорн. — И не умею метать молний, о чем ты прекрасно знаешь.

— Если дотянем до Лурри, нам, быть может, удастся ускользнуть от погони. На чистой воде негонеро потеряют скорость… — неуверенно начала Маути. Но Пати не дала ей договорить:

— Они поставят паруса и догонят, прежде чем мы успеем как следует разогнаться.

Каноэ, накренившись, совершило рискованный поворот, и Тилорн в который уже раз подумал, что напрасно послушался голоса сердца и взял с собой Маути. Разумеется, негонеро не причинят девушкам вреда, но лучше бы им было сидеть по домам. Он переоценил маневренность каноэ, не принял во внимание узости проток, и расплата не заставит себя ждать…

— Тилорн, ты действительно ничего не можешь сделать? — спросила Маути, и по голосу было понятно, что, подобно Ваниваки, она все еще ждет от него чуда.

Ясное дело, не о взлетающем над архипелагом каноэ речь — они, вероятно, уже заметили, что неодушевленные предметы весьма неохотно поддаются его чарам. Нет, о таком никто и не мечтает. Но они твердо верят, что, пожелай он, преследователи один за другим побросают весла за борт своих до отвращения шустрых лодок. К сожалению, он и впрямь не может сотворить подобного чуда, как не в состоянии высвистать ветер или выпить море. Сил у него, наверно, достало бы, чтобы концентрированным ментальным посылом остановить сердце одного из гребцов. Может, даже двух… Убить, как общеизвестно, значительно легче, чем навязать свою волю. Однако этого он никогда бы не сделал — даже ради спасения собственной жизни. Хотя сейчас речь как раз и идет о спасении их с Ваниваки жизней. О том, что лучше: убить или быть убитым…

Для него, впрочем, такого вопроса не существует. Обычный землянин не умеет, не способен убивать. Раньше, когда на Земле еще только осваивали приемы ментального воздействия, сенситивы, проходя посвящение, давали клятву не использовать своего дара во вред людям. Самым неуравновешенным из них даже ставили ментальные блоки, однако время подобных предосторожностей давно миновало. Человеческая жизнь повсеместно признана величайшей ценностью, и поскольку сенситивными способностями в той или иной степени обладают все, никому и в голову не приходит вводить формальные ограничения на их использование. Если человек с молоком матери впитывает мысль о недопустимости убийства живых существ, его не надо специально предупреждать, чтобы он не резал ближних ножом и не палил в них из деструктора.

Что же касается неписаного этического кодекса, запрещающего ментальное вмешательство, то он, Тилорн, уже неоднократно нарушал его в этом мире, но имел для этого веские причины. Когда на одной чаше весов лежит человеческая жизнь, а на другой — этические заповеди, последние кажутся удивительно легковесными. Если же на обеих чашах — жизни людей, выбор невозможен изначально — человеческая цивилизация только потому и уцелела, что принцип разделения на «своих» и «чужих» был вовремя признан порочным. А вот когда одна из этих жизней твоя… Тогда выбор очевиден и бесспорен. И как бы ни хотелось ему убедить себя, что преследователи, которым они не причинили ни малейшего вреда, вовсе не люди, а свора спущенных с цепи кровожадных псов, и потому заслуживают соответствующего отношения, поверить в это невозможно. Они, как это ни прискорбно, люди. Люди, живущие по своим законам, которые он нарушил и должен понести за это наказание…

— Тилорн, ты совсем ничего не можешь сделать? — настойчиво повторила Маути.

«Зачем она спрашивает, неужели и так не ясно?» — раздраженно подумал землянин, вводя каноэ в последнюю протоку, отделяющую их от Лурри — широкого пролива, за которым лежал в туманной дымке недосягаемый Манахаш.

— Мне очень жаль, но единственное, что я могу, — это спустить парус, — глухо промолвил Тилорн. — Впрочем, опасаясь попасть в тебя и в Пати, негонеро вряд ли станут метать копья. Им еще представится возможность прирезать нас без риска ранить хранительниц жизни.

— Не делай этого! Быть может, нам все же удастся оторваться. Во всяком случае у нас есть последнее средство, которое наверняка заставит их прекратить преследование, — убежденно сказала Маути и, сняв висевшую на шее жемчужину, кинула ее на колени безучастной ко всему происходящему Пати. — Это наш свадебный подарок тебе и Ваниваки.

— Если ты знаешь средство остановить их, сейчас самое время им воспользоваться, — без особой надежды произнес Тилорн.

Маути прикинула расстояние до ближайшей лодки негонеро — не более двухсот локтей по прямой.

— Это самое крайнее средство. Выжми из каноэ все что возможно. Пока они поставят парус…

Каноэ стрелой вылетело из протоки и вспенило воды Лурри — тяжелые, темно-серые в тусклом свете хмурого бессолнечного утра. В первые минуты у Тилорна возродилась надежда, что им и впрямь удастся оставить погоню далеко позади, уж очень ходко бежало по мелкой волне их суденышко. Негонеро, однако, действовали столь слаженно и быстро, паруса их лодок так легко взяли ветер, что полторы сотни метров, выигранных беглецами на чистой воде, оказались иллюзорным преимуществом. Быть может, Ваниваки рассуждал здраво, предлагая захватить одну из лодок негонеро? Но с другой стороны, едва ли они, не зная ее особенностей, смогли бы развить на ней такую же скорость, как преследователи. А уж о том, чтобы добраться на подобной скорлупке до острова Спасения, нечего было и мечтать. Тилорн криво усмехнулся: нашел о чем думать перед смертью!..

Бросив весла, Ваниваки поднял со дня каноэ копье. Расстояние, отделявшее их от преследователей, сокращалось с ужасающей быстротой, но пусть негонеро не думают, будто им удастся прирезать его, как глупую черепаху, которой акулы во сне откусывают лапы. Они еще пожалеют, что проявили излишнюю прыть, охотясь за далеко не безопасной дичью!..

— Ну, Маути, если ты не раздумала остановить погоню… — Тилорн вымученно улыбнулся. Ох как не хочется умирать — даже таким ненастным утром первого дня сезона дождей!

— Ты прав, пора, — Маути поглядела на колдуна долгим испытующим взглядом, тряхнула головой и, легко скинув плетеный из травы передник, прыгнула за борт.

Суденышко качнулось, и рванувшемуся было за девушкой Тилорну едва удалось выровнять его. Ваниваки перегнулся за борт, Пати вскочила со своего места на носу каноэ.

Они не были готовы к такому безрассудному, бессмысленному поступку и на мгновение оцепенели. Но еще меньше оказались они подготовленными к тому, что последовало за прыжком девушки. Темные тяжкие волны скрыли Маути, и почти тут же на том самом месте, где она погрузилась в воду, вынырнула громадная серебристо-белая рыбина, размерами не уступавшая каноэ. Всплыв на поверхность и продемонстрировав свою мощь и красу, она ушла под воду и, словно торпеда, устремилась к ближайшей лодке негонеро.

Увидев прямой высокий плавник несущегося прямо на них чудища, преследователи попытались свернуть в сторону, но гигантская акула, не сбавляя скорости, чуть изменила угол атаки и с размаху ударила носом в днище лодки. Послышался треск, гребцы, будто выброшенные из пращи, взлетели в воздух вместе со щепками, обломками весел и обрывками паруса.

— Тану! Тану! Госпожа Рыба! — в ужасе завопили негонеро с соседних лодок, которые с непостижимой быстротой начали разворачиваться, выбрасывая из-под носов покрытые белыми шапками пены буруны.

— О, могучий Тиураол! — в благоговейном трепете прошептал Ваниваки непослушными губами. — Велика сила твоя и непостижимы деяния твои! О, Панакави, Ночной бог! Слава тебе, Испытателю, если по твоей милости свершилось это чудо! О, Мудрый Тунарунг, Отец всего сущего, открой врата лучшего из сотворенных тобой миров для Маутитаранабаки! Отвори их для нее, ибо она достойна более чем кто либо!..

Слушая бормотание юноши, Тилорн тупо наблюдал за тем, как негонеро, забыв о погоне, вылавливают из воды полузахлебнувшихся гребцов с разбитой лодки. Потом, спохватившись, принялся обшаривать взглядом море, но ни Маути, ни акулы не увидел и, бросив парус, раненой птицей забившийся под порывами ветра, начал истово тереть лицо ладонями. В мозгу его вертелась непонятно откуда взявшаяся фраза: «После того, не значит вследствие того…» После чего?.. Вследствие чего?.. Он же собственными глазами видел, как Маути превратилась в акулу! Или не видел?.. Его жена превратилась… Маути из племени почитавших Мать всех акул своей прародительницей… Да пусть они хоть пальму своей праматерью величают! Ведь не значит же это… Всеблагой Тиураол, о чем это он?! Как могла она решиться ради них стать акулой?!

— Ма-у-ти! — закричал он, распрямившись во весь рост и приложив ко рту сложенные рупором ладони. — Мау-ти-и-и!

Он кричал снова и снова, а тем временем Ваниваки, поймав ветер, выровнял каноэ и устремил взгляд на уменьшавшиеся с каждым мгновением лодки негонеро. Путь на Манахаш был свободен, но осознание этого не принесло радости — очень уж высока оказалась цена победы. Слишком высока…

Ветер то стихал, то вновь начинал дуть с прежней силой. Из затянувших небо туч посыпал мелкий унылый дождь. Юноша накрыл плачущую Пати циновкой, мельком подумав, что этой зябко охватившей колени девчонке нечего так уж убиваться, она и знала-то Маути всего ничего. Взглянул на сгорбившегося на корме, закрывшего лицо руками колдуна и, вспомнив, что давно хочет пить, принялся шарить в корзине, разыскивая кувшин с водой.

Сделав пяток глотков, юноша задумался: надо ли сказать похвальное слово и совершить обряд прощания с Маути? Поразмыслив, решил, что нет, пожалуй, прощаться не надо, хотя окончательное решение, конечно же, должен принять Тилорн. Вот только что он может решить, если они даже женаты не были? А может, и правильно, что не были? Колдун он сильный, слов нет, человек хороший… Но разве такой муж нужен был Маутитаранабаки — девушке, чье имя означает «Жемчужина для вождя»? Нет, не такой. Не вождь он. Впрочем, не всем же быть вождями. Но даже не будучи вождем, не будучи ее мужем, как он мог, если, разумеется, любил, не догадаться, что она замыслила? Не почуять неладного? Как позволил ей превратиться в акулу? Да лучше бы он сам…

Ваниваки покосился на Пати и, закусив губу, стал вглядываться в медленно проступавший сквозь завесу дождя берег Манахаша.