В третьем издании Большой советской энциклопедии, вышедшем в 1970-е годы, Вячеслав Михайлович Молотов удостоился уникального определения «политический деятель СССР». БСЭ четко показывала, что «можно» и чего «нельзя». «Троцкизм» есть, а Троцкого нет. Репрессированных Сталиным Каменева и Зиновьева, Бухарина и Рыкова нет. Репрессированного Хрущевым и Маленковым Берия тоже нет. Нет и разгромленной Хрущевым и Жуковым «антипартийной группы» — за исключением Молотова. Попавшие в энциклопедию, включая «пострадавших» Булганина и Хрущева, имеют стандартную характеристику: «советский государственный и партийный деятель». Исключенный из КПСС (что в БСЭ не отражено) Молотов «партийным» быть не мог. Но и совсем выкинуть его из истории не получилось.

До сих пор нет ни одного исследования «дипломатии Молотова». Даже сама эта проблема всерьез не ставилась. Конечно, в разговорах с иностранными дипломатами он неизменно ссылался на правительство, Верховный Совет, политбюро как на высшую инстанцию, с которой обязан согласовывать все свои действия. Однако его помощник В.М. Бережков вспоминал: «Распространенное на Западе мнение о том, будто Молотов не проявлял никакой инициативы и действовал исключительно по подсказке Сталина, представляется неправомерным, так же как и версия о том, что Литвинов вел свою „самостоятельную“ политику, которая исчезла после его отстранения… Литвинов по самому малейшему поводу обращался за санкцией в ЦК ВКП(б), то есть фактически к Молотову, курировавшему внешнюю политику. Как нарком иностранных дел Молотов пользовался большей самостоятельностью, быть может, и потому, что постоянно общался со Сталиным, имея, таким образом, возможность как бы между делом согласовать с ним тот или иной вопрос… По моим наблюдениям, Молотов во многих случаях брал на себя ответственность» (1).

В сложившейся репутации Молотова как «голоса его хозяина» немало общего с Риббентропом. Вплоть до того, что у обоих, по словам мемуаристов, начисто отсутствовало чувство юмора. Схожим было и их положение при диктаторах — советника и чуть ли не друга, мнением которого дорожат, но которому часто не следуют. И Сталин, и Гитлер не любили дипломатов и не верили им (своим в том числе), а потому всегда оставляли последнее слово за собой. Но поскольку вожди никогда не встречались, важнейшие переговоры вели их министры.

В этой главе голос автора почти не слышен — будут говорить документы. Ноябрьский визит Молотова в Берлин 1940 г. — а речь пойдет именно о нем — обе стороны запротоколировали настолько тщательно, что мы как будто слышим прямую речь действующих лиц. А точнее не скажешь.

Тройственный пакт приобретал смысл лишь при участии СССР. Официально Москва была оповещена о нем только накануне подписания, 26 сентября 1940 г., когда поверенный в делах Типпельскирх (Шуленбург был в отъезде) от имени Риббентропа заявил Молотову:

«1. Происходящая в демократических странах кампания поджигания войны, ищущая в настоящей стадии окончательного покорения Англии, последний исход в расширении и удлинении войны, повела к переговорам между Германией и Италией, с одной стороны, и Японией — с другой. Эти переговоры, вероятно, в ближайшие дни приведут к подписанию военного союза между этими тремя державами.

2. Этот союз, соответственно с причиной своего происхождения, направлен исключительно против демократических поджигателей войны. Хотя это в договоре, согласно обычаю, не будет прямо сказано, однако это вытекает с полной ясностью из его формулировки.

3. Само собой разумеется, что этот договор не преследует никаких наступательных целей. Его исключительная цель направлена к тому, чтобы образумить элементы, стремящиеся к удлинению и расширению войны, доказав им воочию, что при вступлении в происходящую в настоящее время войну они автоматически будут иметь против себя прежде всего эти три великие державы.

4. Между договаривающимися державами с самого начала переговоров существовало полное единомыслие в том, что их союз никоим образом не затронет отношений, которые каждая из них имеет с Советским Союзом. Для того, чтобы на этот счет и вовсе устранить всякие сомнения, в договор включена особая статья, говорящая о том, что политический статус, существующий между каждой из трех договаривающихся держав и Советским Союзом, этим договором не затрагивается. Это постановление означает, что не только договоры, заключенные этими тремя державами с Советским Союзом, в частности германо-советские договоры, подписанные осенью 1939 года, в полном объеме сохраняют свою силу, но что это вообще относится и к совокупности их политических отношений с Советским Союзом.

5. Следует думать, что договор окажет укрощающее влияние на поджигателей войны в демократических странах, что он будет противодействовать дальнейшему расширению настоящей войны и в этом смысле, может быть, послужит восстановлению всеобщего мира».

Типпельскирх сообщил, что в ближайшее время Риббентроп обратится с письмом к Сталину, чтобы «откровенно и конфиденциально изложить германскую точку зрения на нынешнюю политическую ситуацию». Молотов «выслушал сообщение очень внимательно» и поблагодарил поверенного, однако советская запись беседы показывает, что нарком был недоволен. Он несколько раз настойчиво повторил, что «если бы Советский Союз заключил подобный договор, то Советское правительство проинформировало бы об этом Германское правительство», и «выразил пожелание ознакомиться с текстом самого договора и дополнительными секретными статьями его, если таковые имеются». «Желательно предварительно ознакомиться с текстом договора, — добавил он, — так как при этом возможно еще внести свои поправки». Последнее в планы Германии не входило, хотя причиной несвоевременного информирования московского союзника (Молотов четко выстраивал беседу с Типпельскирхом именно как с представителем союзной страны) был не злой умысел Германии, но проволочки, до самого конца ставившие под сомнение успех всего предприятия.

13 октября Риббентроп написал Сталину обещанное письмо, переданное вождю через Молотова. В своей важнейшей части оно гласило:

«Я убежден, что последовательное продолжение политики добрососедских отношений и дальнейшее укрепление политического и экономического сотрудничества будут способствовать в будущем все большим и большим выгодам двух великих народов. Германия, по крайней мере, готова и полна решимости работать в этом направлении…

Мне хотелось бы сказать сразу, что с самого начала обмена мнениями все Три Державы в одинаковой степени придерживались того мнения, что этот пакт ни в коем случае не нацелен против Советского Союза, что, напротив, дружеские отношения Трех Держав и их договоры с СССР ни в коем случае не должны быть этим соглашением затронуты… Заключение этого пакта является логическим результатом внешнеполитической линии, которой Имперское правительство придерживалось давно и согласно которой как дружеское германо-японское сотрудничество, так и дружеское германо-советское сотрудничество мирно сосуществуют. Дружеские отношения между Германией и Советской Россией, так же как и дружеские отношения между Советской Россией и Японией и дружеские отношения между державами Оси и Японией, являются логическими составными частями естественной политической коалиции, которая крайне выгодна всем заинтересованным державам. Как Вы помните, я во время моего первого визита в Москву совершенно откровенно обсуждал с Вами схожие идеи, и тогда же я предложил свои добрые услуги для урегулирования советско-японских расхождений. С тех пор я продолжаю работать в этом направлении, и я был бы рад, если бы обоюдное желание достичь взаимопонимания — а со стороны Японии оно все более очевидно — получило бы логическое завершение.

В заключение я хотел бы заявить, в полном соответствии с мнением Фюрера, что историческая задача Четырех Держав заключается в том, чтобы согласовать свои долгосрочные политические цели и, разграничив между собой сферы интересов в мировом масштабе, направить по правильному пути будущее своих народов (выделено в оригинале. — В.М.).

Мы были бы рады, если б господин Молотов нанес нам в Берлин визит для дальнейшего выяснения вопросов, имеющих решающее значение для будущего наших народов, и для обсуждения их в конкретной форме… Если затем, как я с уверенностью ожидаю, мне придется поработать над согласованием нашей общей политики, я буду счастлив снова лично прибыть в Москву, чтобы совместно с Вами, мой дорогой господин Сталин, подвести итог обмену мнениями и обсудить, возможно — вместе с представителями Японии и Италии, основы политики, которая сможет всем нам принести практические (выделено в оригинале. — В.М.) выгоды».

«Ни Риббентропу, ни министерству, — отмечает Г. Городецкий, — не было известно о шедших полным ходом военных приготовлениях Германии, не говоря уже о директивах по плану „Барбаросса“… Пакт с Россией, заключенный в августе 1939 г., стал для Риббентропа его наивысшим дипломатическим успехом. Теперь он надеялся вознестись на такую же высоту вновь, введя Россию в Тройственный пакт и переключив ее устремления к югу, против Британской империи. Этих взглядов Риббентроп придерживался вплоть до ранней весны 1941 г., то с возраставшим, то с уменьшавшимся упорством… Непрекращающиеся обращения Риббентропа, его вмешательство лишь усилили скрытность Гитлера, и он стал обманывать Риббентропа, заставив того поверить в возможность компромисса» (2).

Риббентроп уговаривал Молотова приехать в Берлин с ответным визитом еще осенью 1939 г. — для обмена ратификационными грамотами Договора о дружбе и границе. Вячеслав Михайлович отнекивался: самолетом не летает, путешествие по морю не переносит, а ехать поездом через только что оккупированную и разделенную Польшу, видимо, не хотелось. Уговоры и отговорки продолжались почти год. Слухи о предстоящем визите циркулировали в западной прессе и методично опровергались Москвой. После прямого обращения Риббентропа к Сталину отказываться было уже неудобно. 19 октября Молотов известил Шуленбурга, что приглашение принято, и 12 ноября отправился в Берлин. С собой он взял «Некоторые директивы к берлинской поездке», сделанные по указаниям Сталина, если не непосредственно под его диктовку (сокращения, расшифровка которых не вызывает сомнений, раскрываю без дополнительных обозначений; курсивом выделено подчеркнутое Молотовым):

«а) Разузнать действительные намерения Германии и всех участников Пакта 3-х (Германия, Италия, Япония) в осуществлении плана создания „Новой Европы“, а также „Великого Восточно-Азиатского Пространства“; границы „Новой Европы“ и „Восточно-Азиатского Пространства“; характер государственной структуры и отношения отдельных европейских государств в „Новой Европе“ и в „Восточной Азии“; этапы и сроки осуществления этих планов и, по крайней мере, ближайшие из них; перспективы присоединения других стран к Пакту 3-х; место СССР в этих планах в данный момент и в дальнейшем.

б) Подготовить первоначальную наметку сферы интересов СССР в Европе, а также в Ближней и Средней Азии, прощупав возможность соглашения об этом с Германией (а также с Италией), но не заключать какого-либо соглашения с Германией и Италией на данной стадии переговоров, имея в виду продолжение этих переговоров в Москве, куда должен приехать Риббентроп в ближайшее время».

Советской России предлагался политический, а возможно, и военный союз. При наличии изрядно обескровленной, но полностью сохранившей колониальную империю и лояльность доминионов Великобритании и совершенно не затронутых войной Соединенных Штатов это было рискованное предложение, принимать которое стоило лишь при наличии значительных выгод и гарантий собственной безопасности. Далее по пунктам шли конкретные требования и вопросы.

Финляндию, Дунай (в части Морского Дуная) и Болгарию предлагалось признать сферой влияния СССР; «вопросы» о Турции, Румынии, Венгрии и Иране решать с участием Москвы; обеспечить свободный проход советских судов через Балтику и работу угольной концессии на Шпицбергене. Сталина интересовали планы «оси» в Греции, Югославии и Швеции, границы «Великого Восточно-Азиатского Пространства» и судьба Польши — остаются ли в силе прежние соглашения. «Относительно Китая в секретном протоколе, в качестве одного из пунктов этого протокола; сказать о необходимости добываться почетного мира для Китая (Чан Кайши), в чем СССР, может быть, с участием Германии и Италии, готов взять на себя посредничество, причем мы не возражаем, чтобы Индонезия была признана сферой влияния Японии (Маньчжоу-го остается за Японией)». По некоторым позициям (отношения с Турцией, Англией и США) предлагалось говорить только «если спросят». Козырные карты: «Транзит Германия — Япония — наша могучая позиция, что надо иметь в виду»; «На возможный вопрос о наших отношениях с США ответить, что США также спрашивают нас: не можем ли мы оказать поддержку Турции и Ирану в случае возникновения опасности для них (т. е. поучаствовать в акции по предотвращению их оккупации странами „оси“. — В.М.)».

Предписывая не заключать никакого соглашения, Сталин, очевидно, решил еще раз сыграть в свою любимую игру на выжидание, но от перспектив союза не отказывался, поскольку о последующем, притом скором, визите Риббентропа в Москву говорится как о решенном деле. Первый публикатор «директив» Л.А. Безыменский заметил: «Этот ход значительно облегчал задачу Молотова, поскольку любые предварительные договоренности можно было бы уточнить (или отменить) на следующем этапе, участником и хозяином которого, естественно, должен был стать сам Сталин» (3).

Молотов ехал в Берлин подготовленным к серьезному деловому разговору. В противном случае его совершенно секретные записи, сделанные для себя и только для себя, а не «для истории», были бы совершенно иными. Запросы Сталина превышали степень компромисса, на который был готов Гитлер, но он мог сознательно завысить цену, чтобы красиво «уступить» в критический момент. Однако диалог оказался куда более сложным и напряженным, чем предполагали обе стороны. Сталин и Молотов думали, что Гитлер и Риббентроп хотят согласия и готовы «торговаться». Риббентроп был готов, Гитлер — нет. Он вообще не привык обсуждать какие-либо варианты, отличные от его собственных. Поэтому реальных результатов визит не дал. В сложившейся ситуации это было равносильно неудаче. Причем не личной неудаче наркома, а поражению всего «евразийского лобби».

Визит проходил в обстановке большой пышности, но график переговоров был насыщенным. После торжественной встречи и краткого отдыха Молотов встретился с Риббентропом. Готовя гостя к беседе с фюрером, хозяин обрисовал ему стратегическую ситуацию, какой ее видели в Берлине: «Германия уже выиграла войну… Англия разбита, и когда она признает поражение — это только вопрос времени… Вмешательство США и какие-либо новые действия Англии заранее обречены на провал… Мы думаем о том, как скорее кончить успешно выигранную войну. Желание Германии окончить возможно скорее войну привело нас к решению искать друзей, которые хотят препятствовать расширению войны и желают мира». Подводя итог, рейхсминистр поставил вопрос о «совместном рассмотрении того, каким образом державы Тройственного пакта могли достигнуть с Советским Союзом какого-либо соглашения, заявляющего о поддержке Советским Союзом целей Тройственного пакта, как-то: предотвращение эскалации войны и скорейшее установление всеобщего мира». Он также заявил, что окончательное решение всех вопросов остается за Гитлером.

Дав хозяину высказаться, Молотов задал интересующие его вопросы. «Пакт говорит о новом порядке в Европе и в Великом восточноазиатском пространстве. Желательно, прежде всего, знать границы этих сфер влияния… Что касается предположений о тех или иных акциях, в которых СССР мог бы участвовать вместе с другими державами, — то это заслуживает обсуждения и их следовало бы предварительно обсудить здесь, потом в Москве, о чем было в общей форме договорено при обмене письмами». На конкретные вопросы Риббентроп не ответил, ограничившись разъяснением, что «понятие „Великое восточноазиатское пространство“ не имеет ничего общего с жизненно важными сферами интересов СССР».

Затем нарком встретился с Гитлером, который, приветствовав гостя «на удивление дружелюбно» (свидетельства переводчиков Хильгера и Шмидта), тоже начал с пространного монолога. Молотов периодически выражал согласие и ждал, когда сможет вставить слово. Красноречие фюрера нас сейчас не интересует, поэтому перейдем к делу.

«Германия в настоящее время находится в войне, а Советский Союз — нет… После этой войны не только Германия будет иметь большие успехи, но и Россия. Если сейчас оба государства трезво проверят результаты совместной работы за этот год, то они придут к убеждению, что польза была в этом для обоих… Эти два народа, если будут действовать совместно, смогут достичь больших успехов. Если же они будут работать друг против друга, то от этого выиграет только кто-то третий. Тов. Молотов считает это заявление правильным и подчеркивает, что все это подтверждает история».

Наконец, гость задал главный вопрос: «Если говорить о взаимоотношениях на будущее, то нельзя не упомянуть о Тройственном пакте… Молотов хотел бы знать, что этот пакт собой представляет, что он означает для Советского Союза». Фюрер сразу же заявил, что «предлагает Советскому Союзу участвовать как четвертому партнеру в этом пакте». Это советская запись. Германская ограничивается экивоками: «Без содействия Советской России соглашение во всех случаях не может быть достигнуто». Но Молотов не ослышался, потому что повторил слова «приглашает участвовать СССР в Тройственном пакте в качестве четвертого партнера» в телеграмме, отправленной Сталину сразу же после встречи.

Приглашение было.

Был и ответ Молотова на него. Положительный:

«Советский Союз может принять участие в широком соглашении четырех держав, но только как партнер, а не как объект (а между тем только в качестве такого объекта СССР упоминается в тройственном пакте), и готов принять участие в некоторых акциях совместно с Германией, Италией и Японией, но для этого необходимо внести ясностью некоторые вопросы» (советская запись).

«Участие России в Тройственном пакте представляется ему (Молотову. — В.М.) в принципе абсолютно приемлемым при условии, что Россия является партнером, а не объектом. В этом случае он не видит никаких сложностей в деле участия Советского Союза в общих усилиях. Но сначала должны быть более точно определены цели и значение Пакта, особенно в связи с определением Великого восточно-азиатского пространства» (германская запись).

«Наше предварительное обсуждение в Москве, — телеграфировал Молотов Сталину, — правильно осветило вопросы, с которыми я здесь столкнулся. Пока я стараюсь получить информацию и прощупать партнеров. Их ответы в разговоре не всегда ясны и требуют дальнейшего выяснения. Большой интерес Гитлера к тому, чтобы договориться и укрепить дружбу с СССР о сферах влияния, налицо». Утром 13 ноября нарком встретился с Герингом, потом с Гессом. Тем временем Сталин направил ему серию телеграмм по конкретным вопросам, показывающим готовность к диалогу. «Исходи из известных тебе директив, и если результаты дальнейшей беседы покажут, что ты в основном можешь договориться с немцами, а для Москвы останутся окончание и оформление дела, — то тем лучше».

Следующая встреча Молотова с Гитлером состоялась 13 ноября. На этом основании автор готов поверить, что тринадцать — число несчастливое. По крайней мере, в Евразии и для Евразии.

Беседа продолжалась три с половиной часа, перескакивая от одного больного вопроса к другому: Финляндия, где Берлин имел значительные экономические интересы; Болгария, которой СССР хотел дать такие же «гарантии», как Германия — Румынии. Тупик был невыгоден обеим сторонам. «Я считаю, — говорил Гитлер, — что наши успехи будут больше, если мы будем стоять спиной к спине и бороться с внешними силами, чем если мы будем стоять друг против друга грудью и будем бороться друг против друга». «Но чтобы наши отношения были прочными, — парировал Молотов, — надо устранить недоразумения второстепенного характера, не имеющие большого значения, но осложняющие их дальнейшее развитие в положительном направлении».

Охоты торговаться у хозяина не было. «Фюрер… хочет создать всемирную коалицию заинтересованных держав, в которую войдут Испания, Франция, Италия, Германия, Советская Россия и Япония и которая охватит пространство от Северной Африки до Восточной Азии. Она объединит всех тех, кто хочет получить выгоду за счет обанкротившегося британского хозяйства». Но упрямый, похожий, по словам переводчика Шмидта, на «школьного учителя математики», Молотов не стеснялся спорить с диктатором, с которым уже давно никто не спорил. Он сбивался в конкретику и упорно гнул свое с четко расчисленной логикой (4). И, возможно, перегнул, поскольку тоже привык разговаривать с иностранцами с позиции силы.

Несмотря на исключительную корректность разговора, Молотов почувствовал, что дело идет негладко, хотя Гитлер заявил, что «в целом требования России относительно будущего ее положения в мире будут приняты во внимание». Стремясь подсластить пилюлю, нарком добавил: «Что касается советско-японских отношений, то они, хотя и медленно, но улучшаются в последнее время, теперь они, очевидно, должны развиваться быстрее. В этом Германия оказывает СССР свое содействие, и он за это признателен германскому правительству. Нужно найти компромиссный выход из того положения, которое создалось между Китаем и Японией, причем выход, почетный для Китая (т. е. для Чан Кайши. — В.М.); в этом отношении СССР и Германия могли бы сыграть важную роль. Все это нужно обсудить в дальнейшем, когда приедет в Москву Риббентроп».

При Гитлере Риббентроп только поддакивал, хотя собственные амбиции у него были. Чужая душа — потемки: не заглянешь, особенно если человек давно в могиле. Уверен, что он искренне хотел превратить Тройственный пакт в «пакт четырех», сделав из этого триумф германской дипломатии: часть лавров фюреру, но главные — ему. Заключение такого пакта было бы несомненным успехом для рейха, а Гитлер не менее Риббентропа был чувствителен к успехам, пусть даже дипломатическим, а не военным. И рейхсминистр во время последней беседы с Молотовым ринулся в бой. Происходила она в очень символичном месте — бомбоубежище МИД. Британия решила доказать, что она еще не погибла.

Рейхсминистр начал разговор со скромной ремарки, что «хотел бы сделать некоторые дополнения и уточнения к тому, что сказал фюрер», и сразу же заговорил о самом важном, о чем еще по-настоящему не говорилось, — о «сотрудничестве между государствами — участниками пакта трех и СССР. Риббентроп думает, что сначала надо найти путь, чтобы совместно в широких чертах установить сферы интересов четырех государств, а затем особо договориться о проблеме Турции (которую страны Оси хотели полностью включить в свою орбиту. — В.М.). Проблемы разграничения сфер интересов касаются четырех государств, в то время как проблема Турции затрагивает только Германию, Италию и СССР. После того как Молотов переговорит со Сталиным и после того как Германия и СССР договорятся по этому комплексу вопросов, министр думает, что Германия и СССР вступят в контакт с Японией и Италией с целью выяснения возможностей приведения их интересов к одной формуле… Если можно будет привести к одному знаменателю интересы этих стран, что Риббентроп считает не невозможным и выгодным для заинтересованных сторон, тогда можно было бы зафиксировать эти оба комплекса в доверительных документах между ними, если СССР разделяет взгляды Германии о воспрепятствовании расширению войны и стоит на точке зрения ее окончания… Я (Риббентроп. — В.М.) представляю себе, что конечной целью… должно быть заключение соглашения между участниками пакта трех с одной стороны и СССР — с другой стороны о сотрудничестве четырех держав в этом смысле. Чтобы рассмотреть эти дела более конкретно, он набросал несколько пунктов, из которых, по его мнению, должно состоять это соглашение. Он хотел бы подчеркнуть, что в такой конкретной форме он, Риббентроп, не говорил ни с Японией, ни с Италией. Он думал, что эти мысли должны быть в первую очередь выяснены между СССР и Германией. Разумеется, в общих чертах он обсудил эти мысли с Японией (когда и с кем? — В.М.) и с Италией… Он просит переговорить со Сталиным о возможности такого соглашения. Следующим этапом должны быть переговоры с Италией и Японией. Все это будет иметь смысл тогда, когда будет достигнута ясность в этих вопросах».

Но почему самоуверенный и честолюбивый Риббентроп скромно называет тщательно проработанные предложения «сырыми мыслями»? И почему их делает он, а не фюрер? Полагаю, логика была примерно такой. Если предложения будут приняты и соглашение достигнуто, то результатом станет дипломатический — и геополитический — триумф, который Гитлер примет, пусть хотя бы на время. Если же предложения будут отклонены, то исходили они не от Гитлера, который на эту тему ничего конкретного вообще не говорил. Сам же Риббентроп «спасал лицо» оговоркой, что это просто наброски, наметки…

Итак…

Проект.

Соглашение между государствами Тройственного пакта: Германией, Италией и Японией, с одной стороны, и Советским Союзом — с другой стороны.

Правительства государств Тройственного пакта: Германии, Италии и Японии, с одной стороны, и Правительство СССР— с другой стороны, руководствуясь желанием установить в своих естественных сферах интересов в Европе, Азии и Африке новый, содействующий благосостоянию всех заинтересованных народов порядок и создать твердую и прочную основу для их сотрудничества, направленного на достижение этой цели, согласились в следующем:

Статья 1. Согласно пакту трех держав, Германия, Япония и Италия пришли к соглашению, что нужно воспрепятствовать расширению войны в мировой конфликт и что необходимо совместно работать для установления мира. Они объявили о своем желании привлечь к сотрудничеству с ними другие народы в других частях мира, поскольку эти народы согласны дать своим стремлениям то же направление. СССР заявляет о своей солидарности с этими целеустремлениями и решил со своей стороны политически сотрудничать с участниками пакта трех.

Статья 2. Германия, Италия, Япония и Советский Союз обязуются уважать сферы своих взаимных интересов. Постольку, поскольку сферы этих интересов соприкасаются, они будут в дружественном духе договариваться по всем возникающим из этого факта вопросам. Германия, Италия и Япония со своей стороны заявляют, что они признают настоящие границы Советского Союза и что они будут их уважать.

Статья 3. Германия, Италия, Япония и Советский Союз обязуются не присоединяться ни к каким группировкам государств и не поддерживать группировок, направленных против одной из них. Четыре державы будут всячески поддерживать друг друга в экономическом отношении и будут дополнять и расширять существующие между ними соглашения.

Статья 4. Это Соглашение вступает в силу с момента подписания и действует в течение 10 лет. Правительства четырех держав заблаговременно, до истечения этого срока, договорятся по вопросу продления этого Соглашения.

Учинено в четырех оригиналах на немецком, итальянском, японском и русском языках.

Москва… 1940 г.

Секретный протокол № 1.

В связи с подписанием сегодня Соглашения, заключенного между ними, представители Германии, Италии, Японии и Советского Союза констатируют следующее:

1) Германия заявляет, что без учета тех территориальных ревизий, которые произойдут в Европе при заключении мира, центр тяжести ее территориальных аспираций лежит в Средней Африке.

2) Италия заявляет, что без учета тех территориальных ревизий, которые произойдут в Европе при заключении мира, центр тяжести ее территориальных аспираций лежит в Северной и Северо-Восточной Африке.

3) Япония заявляет, что центр тяжести ее территориальных аспираций лежит в восточно-азиатском пространстве к югу от Японских островов.

4) Советский Союз заявляет, что центр тяжести его территориальных аспираций лежит к югу от территории Советского Союза в направлении Индийского океана.

Четыре державы заявляют, что, сохраняя за собой право регулировать отдельные вопросы, они будут взаимно уважать территориальные аспирации друг друга и не будут создавать препятствий к их осуществлению.

Секретный протокол № 2 для подписания между Германией, Италией и Советским Союзом.

По случаю подписания сегодня Соглашения между Германией, Италией, Японией и Советским Союзом представители Германии, Италии и Советского Союза констатируют следующее:

1) Германия, Италия и Советский Союз согласились во взглядах, что в их общих интересах освободить Турцию от взятых ею ранее международных обязательств и постепенно привлечь ее к политическому сотрудничеству с ними. Они заявляют, что будут совместно преследовать эту цель путем тесных контактов в соответствии с общим планом действий, который будет определен в будущем.

2) Германия, Италия и Советский Союз заявляют о своем согласии совместно в надлежащее время заключить с Турцией соглашение, в котором три державы признают границы Турции.

3) Германия, Италия и Советский Союз будут совместно работать над заменой ныне действующего статута Монтре о проливах другим статутом. По этому статуту Советскому Союзу будут предоставлены права неограниченного прохода в любое время его военного флота через проливы, в то время как все другие державы, за исключением черноморских, Германии и Италии, должны в основном отказаться от права прохода своих военных судов через проливы. При этом само собой разумеется, что проход через проливы остается свободным для всех торговых судов (5).

Написанные тексты Риббентроп Молотову не передал, но продиктовал их переводчику, — вероятно, желая подчеркнуть их «неофициальность». Затем начался диалог, который с Гитлером так и не получился. Молотов посетовал на неуступчивость и медлительность Японии, исключительно от которой зависит прогресс советско-японских отношений. Перейдя к больному вопросу о Босфоре и Дарданеллах, он заметил, что «Германия не является черноморской державой» и что «для нее проливы имеют не второе (как сказал Риббентроп. — В.М.), а, пожалуй, десятое значение», добавив: «Для Италии, тоже нечерноморской державы, проливы имеют, может быть, пятое значение» (в германской записи это разъяснение отсутствует). Риббентроп возразил, что Италия как средиземноморская держава в проливах заинтересована. Молотов парировал: «Из Черного моря Италии никто и никогда не угрожал и никогда никто не будет угрожать». Положение России и Италии в этом отношении было несколько похожим: Гибралтар так же «запирал» выход из Средиземного моря в Атлантический океан, как Босфор и Дарданеллы «запирали» выход из Черного моря в Средиземное. Далее разговор перешел к Болгарии, которую Сталин хотел видеть исключительно советской сферой влияния. Основной узел противоречий обозначился именно здесь. Куда больше Финляндии и вопросов свободы судоходства в Балтийском море, о которых тоже шла речь, Гитлера насторожили посягательства на Болгарию и проливы, а значит, и на румынскую нефть.

Риббентроп не хотел углубляться в «мелочи», подвергая опасности красивый, но хрупкий «хрустальный дворец», над возведением которого столько трудился. «Он хотел бы свести сегодняшний разговор к более крупным вопросам, он хотел бы поставить вопрос, готов ли СССР сотрудничать с ними. „По другим вопросам мы можем всегда договориться, если мы на основе наших прошлогодних соглашений расширим наши отношения“, — говорит министр. Где лежат интересы Германии и СССР? — это подлежит решению. Нужно найти решение, чтобы наши государства не стояли грудью к груди друг друга, а совместно добивались осуществления своих интересов, чтобы они путем совместной работы реализовали свои стремления, не противореча друг другу. Риббентроп хотел бы получить ответ, готов ли СССР изучить этот вопрос и сотрудничать с тремя державами. Из писем Сталина он вынес впечатление, что СССР склонен к этому. Вопросы, которые касаются Германии и СССР, всегда можно решить, важно, чтобы и Германия, и СССР имели общие линии в крупных чертах». Поэтому вопрос о Финляндии он отнес к второстепенным, а о перспективе ориентации территориальных аспираций Москвы в сторону Индийского океана — к первоочередным.

От Молотова ждали конкретного ответа. И Молотов его дал с максимальной конкретностью, какую ему позволял «поводок» сталинской дипломатии: «Теперь к вопросу о совместной работе СССР, Японии, Германии и Италии. Он отвечает на этот вопрос положительно, но надо по этому вопросу договориться. Правильны ли предположения Германии по вопросу о разграничении сфер интересов? Трудно конкретно уже сегодня ответить на этот вопрос, ибо этот вопрос до сих пор Германия не ставила перед СССР, и он является для Советского правительства новым. Он пока не знает мнения И.В. Сталина и других советских руководителей на этот счет, но ответ СССР вытекает из того, что им уже говорилось. Эти большие вопросы завтрашнего дня, с его точки зрения, не следует отрывать от вопросов сегодняшнего дня. И если их правильно увязать, то будет найдено нужное решение. То, что ему пришлось иметь ряд бесед с министром и с рейхсканцлером, — это большой шаг вперед в деле выяснения важных вопросов. Как дальше пойти по этому пути, Молотов предоставляет решать Риббентропу. Риббентроп уже говорил, чтобы наши послы граф фон дер Шуленбург и т. Шкварцев продолжили в дипломатическом порядке обсуждение этих вопросов. Если сейчас нет необходимости в других методах, то это предложение приемлемо».

Молотов сразу же направил итоговую телеграмму Сталину о том, что «обе беседы не дали желательных результатов». В отношении Гитлера он был прав, в отношении Риббентропа — нет, очевидно, не осознав важности его предложений, суть которых изложил очень «смазанно». Утром Молотов со свитой отбыл в Москву. Из нотаблей на вокзале его провожал только Риббентроп, что само по себе уже говорило о многом.

Краткое коммюнике по итогам визита, предложенное Сталиным, было принято германской стороной дословно. В нем скупо, но выразительно говорилось: «Обмен мнений протекал в атмосфере взаимного доверия и установил взаимное понимание по всем важнейшим вопросам, интересующим СССР и Германию». О существующих разногласиях не должны были догадываться ни друзья, ни враги. В том же духе была выдержана циркулярная телеграмма Вайцзеккера во все германские дипломатические миссии за рубежом:

«Беседы между германским и советским правительствами по случаю нахождения в Берлине Молотова велись на базе договоров, заключенных в прошлом году, и завершились окончательным согласием обеих стран твердо и решительно продолжать в будущем политику, начало которой положили эти договоры. Кроме того, беседы послужили целям координации политики Советского Союза и стран Тройственного пакта. Как уже отмечалось в заключительном коммюнике о визите Молотова, обмен мнениями происходил в атмосфере взаимной доверительности и имел своим результатом согласование мнений обеих сторон по всем важнейшим вопросам, интересующим Германию и Советский Союз. Это ясно доказывает, что все предположения относительно мнимого германо-русского конфликта являются плодами фантазии и что все спекуляции врагов об ухудшении доверительных и дружественных германо-русских отношений основаны на самообмане. Дружественный визит Молотова в Берлин вновь продемонстрировал это». Последнюю фразу Риббентроп вписал собственноручно.

Пострадал от визита только полпред-текстильщик Шкварцев, работу которого Молотов предложил Сталину «обсудить особо». Однако печальную судьбу Астахова он не разделил. По воспоминаниям Бережкова, Молотов в Берлине потребовал от полпреда немедленного политического отчета. «Но его доклад оказался настолько беспомощным, что нарком после десятиминутного разговора предложил ему упаковать чемоданы и возвращаться домой». 20 ноября Молотов проинформировал Шуленбурга об отзыве Шкварцева и запросил агреман на Владимира Деканозова, заместителя наркома иностранных дел и бывшего чекиста, который тоже ездил в Берлин. «А Шкварцев, — продолжал Бережков, — вкусив соблазны заграничной жизни и тяготясь текстильной прозой, бомбардировал в годы войны Молотова записками, предлагая использовать „в трудное для Родины время“ его „дипломатический опыт“. Записки эти, разумеется, летели прямо в корзину» (5). Удивительно только, что нарком раньше не заметил уровня своего выдвиженца. Это сразу бросается в глаза, если сравнить отчеты Шкварцева и Астахова, что сейчас может сделать любой читатель «Документов внешней политики». Те самые отчеты, которые читал и Молотов.

Какова же была реакция Кремля? Вот что Молотов сообщил Шуленбургу вечером 25 ноября:

«СССР согласен принять в основном проект пакта четырех держав об их политическом сотрудничестве и экономической взаимопомощи, изложенный г. Риббентропом в его беседе с В.М. Молотовым в Берлине 13 ноября 1940 года и состоящий из 4-х пунктов при следующих условиях:

1. Если германские войска будут теперь же выведены из Финляндии, представляющей сферу влияния СССР, согласно советско-германскому соглашению 1939 года, причем СССР обязывается обеспечить мирные отношения с Финляндией, а также экономические интересы Германии в Финляндии (вывоз леса, никеля).

2. Если в ближайшие месяцы будет обеспечена безопасность СССР в Проливах путем заключения пакта взаимопомощи между СССР и Болгарией, находящейся по своему географическому положению в сфере безопасности черноморских границ СССР, и организации военной и военно-морской базы СССР в районе Босфора и Дарданелл на началах долгосрочной аренды.

3. Если центром тяжести аспираций СССР будет признан район к югу от Батума и Баку в общем направлении к Персидскому заливу.

4. Если Япония откажется от своих концессионных прав по углю и нефти на Северном Сахалине на условиях справедливой компенсации.

Сообразно с изложенным должен быть изменен проект протокола к Договору 4-х держав, представленный г-ном Риббентропом, о разграничении сфер влияния в духе определения центра тяжести аспираций СССР на юге от Батума и Баку в общем направлении к Персидскому заливу.

Точно так же должен быть изменен изложенный г. Риббентропом проект протокола — Соглашения между Германией, Италией и СССР о Турции в духе обеспечения военной и военно-морской базы СССР у Босфора и Дарданелл на началах долгосрочной аренды с гарантией 3-х держав независимости и территории Турции в случае, если Турция согласится присоединиться к четырем державам.

В этом протоколе должно быть предусмотрено, что в случае отказа Турции присоединиться к четырем державам Германия, Италия и СССР договариваются выработать и провести в жизнь необходимые военные и дипломатические меры, о чем должно быть заключено специальное соглашение.

Равным образом должны быть приняты: третий секретный протокол между СССР и Германией о Финляндии; четвертый секретный протокол между СССР и Японией об отказе Японии от угольной и нефтяной концессий на Северном Сахалине; пятый секретный протокол между СССР, Германией и Италией с признанием того, что Болгария, ввиду ее географического положения, находится в сфере безопасности черноморских границ СССР, в связи с чем считается политически необходимым заключение пакта о взаимопомощи между СССР и Болгарией, что ни в какой мере не должно затрагивать ни внутреннего режима Болгарии, ни ее суверенитета и независимости».

«Мы надеемся на скорый ответ германского правительства», — так запомнились заключительные слова Молотова переводившему беседу Бережкову (6). Советская сторона отреагировала конкретно и оперативно. Сталин действовал как настоящий представитель Realpolitik, который, предлагая непростые, но продуманные условия (впрочем, насчет баз в проливах он опять перестарался), если и не надеялся на их полное и немедленное принятие, то рассчитывал на продолжение диалога. Гитлер ответил утверждением плана «Барбаросса».