Сухогруз должен был прийти около одиннадцати вечера, но из-за тумана задержался где-то в восточной части залива. Уже далеко за полночь на горизонте показалось светлое пятно, затем оно превратилось в огни большого судна, которое медленно и осторожно подходило к порту.
Все свободные от вахты моряки столпились на борту сухогруза, напряженно вглядываясь в освещенный ярким светом пирс, на котором стояли встречающие их родные и близкие… Вот уже некоторые узнали друг друга и радостно замахали руками. Сухогруз швартовался у двадцать второго причала.
Теперь моряков отделяли от их родных буквально десятки метров, однако и те и другие прекрасно понимали, что пройдет по крайней мере еще часа три, прежде чем можно будет обнять любимого человека и расцеловаться с ним. Ничего не поделаешь — сухогруз вернулся из загранплавания, а существуют строгие таможенные правила, согласно которым все каюты, трюмы, машинное отделение и прочие нежилые помещения каждого судна, приходящего из заграничного рейса, должны быть предъявлены для таможенного досмотра.
…По трапу на борт судна поднимаются члены комиссии по оформлению прихода судна из заграничного рейса: пограничники — представители контрольно-пропускного пункта «Ленинград», двое сотрудников таможни, врачи санитарной службы, представители службы по карантину растений, агент службы Трансфлота. Каждая служба занимается своим делом. Мы последуем за работниками таможни, которые, после того как пограничники закончили проверку, приступили к таможенному досмотру, взяв с собой двух назначенных капитаном представителей команды: второго механика и боцмана.
Даже досмотр чемоданов, сумок, другого багажа и носильных вещей представляет определенные трудности, ведь «находчивые» люди порой весьма хитроумно прячут ценности: часы, золотые и серебряные цепочки, монеты, денежные купюры — среди стопок с бельем или даже в специально приспособленных тайниках, дополнительно пришитых карманах и т. д. А что тогда можно сказать о большом океанском судне с его палубами, переборками, трюмами, кладовыми, машинным отделением, каютами и т. д. и т. п.? Ведь это настоящий плавучий дом, в закоулках которого можно запрятать не несколько монет и часов или цепочек, а десятки импортных джинсов, скупленных по дешевке где-нибудь в портовых магазинах, японские или западногерманские суперсистемы, начиненные электроникой, за которые дома можно выручить кругленькую сумму.
Инспектор таможенной службы Перфильев хорошо разбирался во всем этом лабиринте трапов, надстроек, палуб и трюмов — за плечами восемь лет службы в таможне. Сегодня вместе с ним работал контролер Келейников, стаж работы которого не превышал года. Таможенники проверили жилые каюты членов экипажа и нескольких пассажиров. Кое-где осматривали вещи, чемоданы, сумки, интересовались подволоками (потолками кают). У некоторых членов экипажа проверили с помощью металлодетектора карманы. Все в порядке — никакого металла.
— Теперь в машинное отделение! — сказал Перфильев.
На лифте спустились в центральный пульт управления машинного отделения. Из застекленного помещения хорошо были видны дизеля, один из которых продолжал работать, снабжая судно электроэнергией. Перфильев стал обследовать центральный пульт, а Келейникова направил в машинные кладовые.
Осматривая стеллажи второй машинной кладовой, Келейников обратил внимание на четыре довольно больших деревянных ящика, стоявших на верхней полке. Судя по маркировке, ящики были иностранного производства. Помня наставление Перфильева, которое он выражал в довольно своеобразной форме: «Смотри в оба!», Келейников обратился ко второму механику:
— А что это у вас в ящиках?
— Судовое имущество. Видимо, запчасти для дизелей.
— А почему в импортных ящиках?
— Так поставлены фирмой. Мы же у них ремонтировались.
Удовлетворенный ответом Келейников вернулся на центральный пульт. Перфильев уже ждал его. Выслушав доклад, спросил:
— Ну хоть один ящик-то посмотрел?
— Нет.
Перфильев недовольно поморщился:
— Пойдем посмотрим.
Ящики оказались не такие уж тяжелые. Спустили один. Он легко открывался после поворота никелированной ручки. Келейников увидел что-то завернутое в упаковочную бумагу. Развернул. К дизелям это не имело никакого отношения: фаянсовая раковина нежно-голубого цвета. Тут же аккуратно упакованные пластмассовые трубки. Пришлось посмотреть и другие ящики…
Второй механик наблюдал происходящее с безразличным видом.
— Ничего пояснить не могу.
Вызвали старшего механика. В объяснении, написанном по предложению Перфильева, он указал, что ящики погружены по указанию капитана, о содержимом ящиков ему известно не было.
Перфильев, Келейников и старший механик направились к капитану. Келейников первый раз в жизни был в капитанской каюте, и на него произвела впечатление та обстановка, которую он увидел: и комфорт и вместе с тем ничего лишнего. От взгляда Келейникова не скрылся стоящий в углу небольшой столик, на котором лежали конфеты в нарядных коробках и стояли бутылки с яркими заграничными наклейками.
Капитан — совсем молодой сухощавый человек невысокого роста — гостеприимно распахнул дверь.
— Добро пожаловать! — сказал он, улыбаясь. — Надеюсь, все в порядке?
— К сожалению, нет, — ответил Перфильев. — На стеллаже во второй машинной кладовой обнаружены два комплекта сантехники фирмы «Орас», сварочный аппарат фирмы «АГА» марки «ТИГ-10» и два комплекта инструментов фирмы «Блэк энд Деккер». По письменному объяснению старшего механика эти предметы погружены туда по вашему личному указанию. Нас интересует: является ли это судовым имуществом или это груз, предназначенный для кого-либо. В таком случае неясно: почему об этом грузе нет указаний в грузовой декларации?
Улыбка исчезла с лица капитана, после небольшой паузы он предложил сесть за стол и дал необходимые пояснения.
По словам капитана, обнаруженный таможенниками груз не является судовым имуществом и предназначен для судового отдела пароходства. Принял он это имущество на борт на верфи «Гунарсен», где сухогруз стоял на ремонте.
— Ну что ж! — вздохнул Перфильев. — Будем составлять протокол о контрабанде. — И он вынул из портфеля бланки.
— Ну что же вы, товарищи, делаете? — с упреком обратился капитан к таможенникам. — Ведь надо же разбираться все-таки! Ну если бы валюта, тряпки, магнитофон… А то сварочный аппарат да инструменты… Тоже мне — нашли контрабанду!
— А как это все попало к вам на борт? — спросил Перфильев, не обращая внимания на сентенции капитана.
— Как, как… — Капитан суетливо развел руками, помолчал несколько секунд и вдруг решился: — На верфи в Гунарсене работают наши ребята по приемке судов. Вот один из приемщиков и попросил передать в судовой отдел.
— Фамилия? — спросил Перфильев.
— Сейчас вспомню. — Капитан изобразил на лице напряженную работу ума. — Так-так… Су… Сухачев его фамилия. А имени-отчества, извините, не знаю. Ну а что касается судового отдела, то сами понимаете, что это значит и для капитана и для судна…
Тут же в каюте были оформлены необходимые документы, капитан дал письменное объяснение. Таможенники попрощались с моряками.
— Я вынужден сообщить о случившемся в пароходство, — сказал Перфильев.
— Как вам будет угодно, — сухо ответил капитан, даже не взглянув на приготовленный столик с конфетами и прохладительными напитками…
* * *
Сухачев проснулся ночью — наверное, неудобно лежал, и затекла рука. Несколько секунд не мог понять, где он, но тут же все стало предельно ясным, и случившееся навалилось на него всей своей ужасной, непереносимой тяжестью.
Он повернулся на спину, стараясь не смотреть на зарешеченное окно, через которое слабо пробивался свет: то ли это был отблеск фонаря, то ли забрезжил рассвет.
Он подумал о жене, которая всегда не любила, когда он уходил в плавание или уезжал в командировки. «Эта «командировка» будет подлиннее», — невесело подумал он.
Сосед по камере безмятежно спал, и его равномерное дыхание раздражало Сухачева. Теперь он вспомнил, как его задержали прямо у трапа парохода, на котором он прибыл из Гунарсена. Он подумал, что как-то глупо вел себя в этот момент, все время говорил «пожалуйста», «пожалуйста» и даже сказал неизвестно за что «спасибо», в то время как надо было возмущаться, требовать прокурора и говорить, что все это явное недоразумение. «Ну что ж, — вздохнул Сухачев, — как говорят, умная мысля всегда приходит опосля».
Сосед продолжал равномерно посапывать…
Мысль о дочери была настолько мучительной, что Сухачев насильно гнал ее от себя, но она возвращалась вновь и вновь, неотвратимо впиваясь в сознание. Мелькали отдельные мысли о работе, какие-то воспоминания, как в калейдоскопе, шли друг за другом без какой-то связи между собой.
С соседней койки доносился равномерный легкий храп соседа.
«Дрыхнет, будто святой», — с неожиданной злостью подумал Сухачев, рывком повернувшись к стене. — А что ему? Привычное дело, третий раз садится. Семьи нет, жалеть не о ком. Ему что на свободе, что в тюрьме — один черт».
Светало. Сухачев понял, что все равно уже не заснет, и стал думать о своем деле и о том, что его ждет. Злость на соседа прошла. Да и на что сердиться? Ничего плохого Сухачеву он не сделал. Наоборот…
И Сухачев вспомнил, как вчера после обеда Иван Иванович (так звали соседа) объяснял ему, как нужно вести себя на допросе у следователя.
— Главное, дорогуша ты моя, не торопись, думай, хорошо думай, перед тем как говорить, а особенно перед тем как подписывать. Знаешь, что написано пером… Теперь раскинь-ка мозгами: что следователь от тебя хочет? Чтобы ты раскололся до пупа и даже ниже и все ему выложил. А для чего это ему нужно, следователю твоему? Для того, дорогуша, чтобы побыстрее дело размотать и тебя под суд отдать. А самое главное, чтобы тебе там срок соответствующий отвесили: чем больше, тем ему, следователю, лучше. Ведь сколько лет, дорогуша ты моя, суд тебе отвалит, столько следователь и премий имеет. Как за перевыполнение плана…
И хотя Сухачев, грамотный человек с дипломом инженера-механика, отлично понимал, что Иван Иванович городит чепуху об оплате труда следователя, он не вступал в спор с соседом и не пытался его переубедить. Более того, чем больше Иван Иванович говорил плохого о следователе, тем приятней это было Сухачеву, хотя, честно говоря, следователь, который допрашивал его, показался ему очень культурным человеком, вел себя безукоризненно корректно. Но Сухачеву хотелось думать о следователе плохо, видеть в нем средоточиё всех отрицательных качеств, которые только могут быть у человека.
— Вот послушай, дорогуша ты моя, — продолжал Иван Иванович. — Я этих следователей повидал на своем веку много. И вот что я тебе скажу. Ты небось думаешь, что следователь начинает допрос с деловых вопросов? Черта с два! Он сначала будет разводить разные антимонии, говорить о том о сем, о семье, о детях, может, даже о книге или о кино…
— А зачем это? — не удержался Сухачев.
— А вот зачем, дорогуша. Чтобы ты расслабился, потерял бдительность, распустил себя… А как следователь увидел, что ты раскиселился, он тебе — бах! — и деловой вопрос. А ты с мыслями не успел собраться и влип. Вот тебе и конец, дорогуша ты моя. Так что заруби на носу: следователь тебе злейший враг, который только и думает, как бы впиться в тебя мертвой хваткой. Запомни раз и навсегда — чувствам не должно быть места на допросе. И еще запомни. Бывает, что следователь при допросе дает тебе протокольчик допроса кого-нибудь, ну твоего подельника или свидетеля какого. Так вот, документики эти — фальшивка. Настоящий протокол он тебе никогда не даст. А туфту дать может — это точно…
В этот день следователь не вызывал Сухачева на допрос. И хотя время тянулось долго, все же днем можно было прочитать газету от корки до корки, обед, завтрак и ужин тоже отнимали время, да и болтовня Ивана Ивановича как-то сокращала томительные часы ожидания.
Но, когда наступала ночь и Сухачев оставался один на один с собой, снова подступали черные мысли, от которых не было спасения.
«Надо взять себя в руки, — решил он. — Завтра меня обязательно вызовут на допрос, а я совершенно к нему не готов. Итак, о чем меня может спросить следователь, к чему я должен быть готов?..»
* * *
Дело по обвинению Сухачева было поручено старшему следователю следственного отдела Управления КГБ СССР по Ленинградской области Виталию Николаевичу Волкову. За плечами служба в армии, юридический факультет университета, пять лет следственной работы —.срок достаточный, для того чтобы обрести определенную уверенность в себе, в раскрытии преступления, каким бы трудным оно ни было. Конечно, путь молодого следователя не увенчан одними розами, на нелегком этом пути шипов очень и очень много. Ведь даже небольшая ошибка следователя может иметь весьма тяжелые последствия: следователю нередко противостоит человек, который всеми путями хочет избежать ответственности и немедленно использует любую его ошибку в своих интересах.
Предвосхищая возможный вопрос читателя, сразу скажу о том, почему дело Сухачева, подозреваемого в организации контрабанды, ведет следователь Комитета государственной безопасности. Как известно, следственные отделы органов КГБ расследуют дела о государственных преступлениях: прежде всего особо опасных, таких» как измена Родине, шпионаж, диверсия, террористический акт, а также дела и об иных государственных преступлениях, к их числу относится и контрабанда, ответственность за которую предусмотрена статьей 78 Уголовного кодекса РСФСР.
Согласно этой статье «контрабанда, то есть незаконное перемещение товаров или иных ценностей через государственную границу СССР, совершенная с сокрытием предметов в специальных хранилищах, либо с обманным использованием таможенных или иных документов, либо в крупных размерах, либо группой лиц, организовавшихся для занятий контрабандой, либо должностным лицом с использованием служебного положения, а равно контрабанда взрывчатых, наркотических и ядовитых веществ, оружия, боеприпасов и воинского снаряжения — наказывается лишением свободы на срок от трех до десяти лет с конфискацией имущества и со ссылкой на срок от двух до пяти лет или без ссылки».
К сказанному можно добавить, что действия контрабандистов, посягающие на монополию советской внешней торговли, причиняют большой ущерб экономическим интересам нашей страны, эти действия часто связаны с другими тяжкими преступлениями: спекуляцией, взяточничеством, хищением государственного и общественного имущества.
…Следователь Волков еще раз медленно прочитал протокол допроса Сухачева. Итак, Сухачев Владимир Иванович, сорок четыре года, уроженец города Калинина, русский, имеет высшее техническое образование, ранее не судим, работал инженером-приемщиком, женат, имеет дочь, проживает в Ленинграде по проспекту Гагарина.
Протокол допроса Сухачева начинался с изложения его служебных обязанностей как приемщика пароходства. Далее речь шла о его взаимоотношениях с сотрудниками судостроительной верфи «Гунарсен», которая занималась постройкой судов для советского морского флота, а также их ремонтом.
Волков сразу отметил для себя признание Сухачева в том, что именно по его указанию работники верфи погрузили на борт сухогруза четыре ящика, в которых находились два комплекта сантехники фирмы «Орас», сварочный аппарат ТИГ-10 и два комплекта инструмента фирмы «Блэк энд Деккер».
«Я признаю, — читал он показания Сухачева, — что поступил неправильно, не оформив, как полагается, эту поставку товаросопроводительными документами. Но дело в том, что пароходство, точнее, судовой отдел остро нуждался во всех этих вещах. Мне неоднократно звонили по этому вопросу и просили ускорить отгрузку. Сухогруз отходил в рейс в воскресенье, когда дирекция верфи не работала. Хочу также отметить, что с дирекцией верфи «Гунарсен» вопрос был полностью согласован — иначе оборудование не было бы допущено на борт сухогруза. Никаких претензий фирма к нам не предъявляла и безусловно не предъявит. Записано с моих слов правильно и мной прочитано. В. И. Сухачев».
Следователь откинулся в кресло. Конечно, первый допрос Сухачева был проведен его предшественником довольно поверхностно. Чувствуется, что коллега был, по всей видимости, ограничен во времени.
«…Судовой отдел остро нуждался во всех этих вещах. Мне неоднократно звонили по этому вопросу и просили ускорить отгрузку». Кто звонил, когда, какие были указания об оформлении груза? Существуют же определенные правила поставки товаров из-за рубежа.
Их надо изучить. И наверное, в пароходстве существует учет международных телефонных переговоров. Надо выяснить, осмотреть соответствующие журналы…
«…Сухогруз отходил в рейс в воскресенье, когда дирекция верфи не работала». Но ведь инструменты, сантехнику и сварочный аппарат погрузили на судно в будний день. Кто-то ведь это делал и кто-то давал распоряжения?
Ну а если при таможенном досмотре все эти вещи не были бы найдены, тогда кто бы за ними явился на борт сухогруза? Ведь должна же была быть на этот счет какая-то договоренность?
И еще один вопрос неминуемо возникает. Если инструмент, сантехника и сварочный аппарат попали на судно без документов, то они и приняты будут кем-то так же без документального оформления… И если предметы потом попадут в частные руки, то это ведь никак не отразится на учете. Никакой недостачи. Все, как говорится, «в ажуре».
А судостроительная верфь «Гунарсен»? Откуда такой альтруизм? Зачем сделаны подарки? Что они с этого имели?
На все вопросы надо было получить ответы.
Примерно такие же вопросы, только под другим углом зрения, беспокоили и Сухачева:
«Иван Иванович абсолютно прав. Надо взять себя в руки и все хорошо продумать.
Итак, что есть у следователя? Нашли на сухогрузе сварочный аппарат и какую-то мелочь: сантехнику, инструменты. Ну и что? Нет документов. Согласен, виноват. Но ведь не для себя старался — для нужд пароходства. И в этом признаваться надо сразу, ведь если начнут все ворошить, то могут докопаться и до валютного фонда, и тогда все будет выглядеть гораздо хуже.
Но как быть с Ваулиным? Как плохо, что меня задержали прямо у трапа и я не успел ему позвонить. Знает ли он о моем аресте? Конечно, знает — все-таки начальник судового отдела. Ему должны были сообщить об этом. А мне, наверное, о нем говорить не нужно. У Ваулина большие связи, и если он захочет, то он может многое для меня сделать. Он должен захотеть! Ведь я столько для него сделал! Он не может оставить меня в беде. Пусть он не сумеет меня освободить, но облегчить-то мое положение наверняка может.
А если дома сделали обыск? Что тогда? А ничего! Я три года жил за границей. Работал, как вол, питался кое-как, ходил в одном костюмчике, носил одно пальто. Не пью, не курю, за женщинами не волочусь. Конечно, кое-что привез, так сказать, для дома, для семьи. Вот и весь разговор!»
* * *
Следователь Волков, ожидая появления арестованного Сухачева, не положил на стол ни уголовного дела, ни бланка протокола допроса. Демонстрировать Сухачеву тонюсенькое дело было просто неразумно, а отсутствие каких-либо бумаг на столе в определенной степени снимало налет официальности и могло способствовать контакту между следователем и допрашиваемым.
Ждать пришлось недолго. В кабинет вошел среднего роста мужчина с гладко причесанными волосами, одетый в обычный темно-синий однобортный костюм. Голубая рубашка без галстука была застегнута на, все пуговицы. Подойдя к столу, он остановился.
— Здравствуйте, Сухачев! — сказал следователь. — Садитесь, пожалуйста. Моя фамилия Волков, я старший следователь следственного отдела УКГБ. Мне поручено расследование по вашему делу.
Сухачев сел, слегка подтянув брюки на коленях, и внимательно посмотрел на следователя. Волков не заметил на его лице каких-либо признаков волнения, он вел себя так, будто не первый раз находится на допросе в кабинете следователя.
— На предыдущем допросе вам было разъяснено, в чем вы подозреваетесь?
— Так точно, — почему-то по-военному ответил Сухачев.
— Вам, конечно, известно, что речь идет о незаконной перевозке на сухогрузе двух комплектов сантехники фирмы «Орас», сварочного аппарата ТИГ-10 и двух наборов инструментов «Блэк энд Дэккер».
— Известно.
— Знаете ли вы стоимость этого имущества?
— Точно не знаю, но думаю, что тысяч около пяти.
— Дешево цените. Товароведческая экспертиза пришла к выводу, что все эти вещи стоят более двенадцати тысяч рублей.
— Может быть и так. Цены ведь меняются, так же как и курсы валют. Да еще торговые скидки…
— Скажите, пожалуйста, вы понимали, что, передавая на борт сухогруза предметы без надлежащего оформления, вы совершали уголовное преступление, — контрабанду?
— Конечно понимал — двадцатый год на флоте.
— Зачем же вы это сделали?
— Потому что просили из судового отдела.
— Кто просил?
— Сейчас я не помню. Только звонили мне несколько раз в мой кабинет на верфь «Гунарсен». Так, мол, и так, необходим компактный сварочный аппарат. Чтобы можно было где нужно на судне заварить. Хоть в каюте, хоть в трюме. И пару комплектов инструмента. Сами знаете, без хорошего инструмента как без рук. А о сантехнике еще раньше разговор был… Вот и решил товарищам помочь… Помог… — И Сухачев развел руками и слегка наклонил голову.
— Еще вопрос, — продолжал следователь. — Мне непонятно одно обстоятельство. Ведь товары, которые вы пытались перевезти в Советский Союз, стоят немалых денег. Каким образом вам удалось получить их от работников верфи и погрузить на сухогруз без какой-либо уплаты их стоимости?
— Тут вот какое дело… — Сухачев провел рукой по и без того гладкому пробору русых волос. — …Понимаете… объяснить кратко я не могу.
— Мы никуда не торопимся, можете объяснять подробно.
— Хорошо. Верфь, принадлежащая фирме «Гунарсен», так же как и другие фирмы, крайне заинтересована в получении советских заказов. Заказы — это прибыль, это деньги. Поэтому и стараются строить для нас суда и производить ремонт так, чтобы, как говорится, ни сучка ни задоринки. Поэтому и предупредительны до предела, и если могут, то во всем идут навстречу. Вот и в этом случае… Говорю начальнику отдела верфи Ванклифену: «Так, мол, и так, сухогруз уходит в воскресенье, очень нужно для пароходства». А он отвечает: «Не волнуйся, все будет в порядке, а документы после оформим». Там же частная собственность. Сами решают. Да и без доверия работать нельзя. И потом сумма-то — смешно сказать — двенадцать тысяч. Конечно, это большая сумма, если смотреть с позиций человека, который получает в месяц двести рублей. А когда идут заказы на полтора, два, а то и больше миллионов рублей, то, ей-богу, двенадцать тысяч это так, мелочь. Естественно, с капитаном сухогруза договорился — в Ленинграде приедут из судового отдела, передашь, скажешь, что от Сухачева. А тут в таможне подняли хай — нет данных в грузовой декларации! Контрабанда! Вот и оказался я здесь. — Сухачев грустно улыбнулся и продолжил: — Да и к тому же знаете, сколько времени нужно затратить, чтобы оформить через органы Внешторга эту сварку, сантехнику и инструменты? Месяцев десять пройдет! Скорее ребенка родить можно.
Следователь немного помолчал, а затем спросил;
— Скажите, Сухачев, кто в Ленинграде должен был принять груз?
— Это уж, извините, не мое дело. Есть судовой отдел, у них там народу навалом: послали машину, двух работяг — и все дела.
— А что вы сказали капитану об этом грузе?
— Так и сказал: прибудете в Ленинград, позвоните в судовой отдел, приедут на машине, и отдадите им груз.
— А как бы в судовом отделе оформили груз, если на него нет документов?
— Проще простого. Составили бы акт о получении аппарата, сантехники и инструментов — вот тебе и приходный документ.
— Ну а как вы, Сухачев, сами оцениваете свои действия?
— Конечно, поступил неправильно, легкомысленно, Понимаю, что придется ответить перед судом. Ну что ж… отвечу. Только у меня одна просьба това… гражданин следователь. Если можно, разберитесь с моим делом побыстрее…
— Это во многом зависит от вас.
— Мне скрывать нечего: что сделал, то сделал… И, если можно, свидание бы с женой…
Дальнейший допрос ничего существенного не дал. Следователь подробно записал то, что рассказал Сухачев. Тот внимательно прочитал протокол и расписался. После того как конвоир вывел Сухачева из кабинета, Волков несколько минут посидел один.
«Да, — подумал он, — не очень много получил я от этого допроса по сравнению с моим предшественником.
Все так просто… и вместе с тем так непонятно…»
* * *
Сухачев вернулся в камеру. К счастью, Иван Иванович спал и не приставал со своими расспросами и советами. Сухачев бесшумно лег на свою кровать, закрыл глаза и начал перебирать в памяти обстоятельства только что закончившегося допроса.
«В целом неплохо, — подумал он. — Все выглядит весьма правдоподобно. Ванклифена допрашивать они вряд ли будут, да если и будут, то, надо полагать, говорить о фонде не в интересах фирмы. И что о Ваулине ни слова не сказал — тоже правильно: он еще может пригодиться. А кто звонил по телефону из Ленинграда — не помню. Дел-то было выше головы, где тут помнить про какую-то сантехнику или инструменты…» Он успокоился и неожиданно заснул сном человека, у которого все неприятности позади.
* * *
Волков положил перед собой лист бумаги, приготовил ручку (мало ли придется что-либо записать) и набрал номер начальника судового отдела Ваулина.
— Судовой отдел, — ответил приятный женский голос.
— Попросите, пожалуйста, к телефону Романа Михайловича.
— Простите, а кто его спрашивает?
— Моя фамилия Волков, — ответил следователь. Называть свою должность секретарю, наверное, не было необходимости.
— Вы из «Судоимпорта»?
— Нет, из другой организации.
— Одну секундочку.
Однако прошло около минуты, прежде чем в трубке раздался недовольный голос:
— Да!
— С вами говорит старший следователь УГКБ Волков. Мне нужно сегодня побеседовать с вами.
— А по какому вопросу?
— Это я вам объясню при встрече.
— Когда?
— Сегодня, в семнадцать часов.
К сожалению, на шестнадцать часов назначено совещание у начальника пароходства. За час не управимся. Давайте перенесем это дело на завтра.
— Исключается. Встретимся сегодня в восемнадцать часов.
— После окончания рабочего дня? — В голосе Ваулина прозвучала нотка искреннего удивления.
— Да.
— Хорошо. Буду. Давайте адрес…
Волков был готов к допросу. Однако Ваулин не появлялся. В 18 часов 15 минут следователь позвонил в пароходство, чтобы узнать, кончилось ли совещание. Однако ответственный дежурный сообщил, что никакого совещания сегодня не было. Следователь тогда позвонил в судовой отдел, где ему сказали, что полтора часа назад Роман Михайлович поехал домой.
Ваулин появился в кабинете двадцать минут седьмого.
— Извините за опоздание, — сказал он, — задержался на совещании.
Следователь холодно пожал протянутую руку, предложил сесть.
Это был высокий представительный мужчина в больших роговых очках на крупном, тщательно выбритом лице. Коричневый костюм из добротной ткани, прекрасно сидевший на нем, был хорошо выглажен. В пышной, зачесанной назад шевелюре уже виднелись седые волосы. Во всем его облике — и в манере держаться, и в осанке, и в разговоре, и в каждом жесте — чувствовался начальник, руководитель.
Как ни старался Ваулин подавить в себе этот совершенно неуместный, неподобающий, да и просто вредный в этой обстановке вид, он все равно ничего не мог с собой сделать.
И вместе с тем за всей начальственной вальяжностью опытный взгляд следователя замечал некоторую нервозность. Это было заметно и по тому, как Ваулин вытирал вспотевшие руки белоснежным носовым платком, и по тому, как он, закурив с разрешения следователя, стал жадно затягиваться сигаретой, и по тому, как он машинально сгибал и разгибал канцелярскую скрепку, невесть какими путями оказавшуюся у него в руках. Впрочем, это ни о чем не говорило: многие, даже самые честные люди, волнуются, давая свидетельские показания в кабинете следователя.
Волков еще до встречи с Ваулиным поинтересовался, что он из себя представляет. Сын крестьянина из далекой Башкирии, вуз в Ленинграде, прошел все ступеньки инженерной работы — и вот начальник судового отдела. «Типичная биография», — подумал про себя следователь.
— Очевидно, вы вызвали меня в связи с делом Сухачева? — начал Ваулин, демонстрируя следователю свою осведомленность.
— Да, вы не ошиблись. Что вам известно о незаконной перевозке на сухогрузе через государственную границу электросварочного аппарата ТИГ-10, двух комплектов сантехники фирмы «Орас» и двух наборов инструментов «Блэк энд Дэккер»?
— Мне известно только то, — отвечал Ваулин, прямо глядя в глаза следователя, — что несколько дней тому назад эти предметы были задержаны при таможенном досмотре, что никаких сопроводительных документов на эти вещи нет и они не зарегистрированы в грузовой декларации. Знаю также, что позавчера по прибытии теплохода «Алексей Толстой» старший приемщик Сухачев Владимир Иванович при выходе с теплохода был задержан.
— Скажите, пожалуйста, обращались ли вы к Сухачеву, когда он работал на верфи «Гунарсен», с просьбой выслать электросварочный аппарат, инструменты и сантехнику?
— Я лично не обращался.
— Может быть, кто-либо из ваших подчиненных?
— Мне об этом ничего не известно. Есть специальная книга международных переговоров, по ней можно проверить, кто разговаривал по телефону с Сухачевым. Хочу только заметить, что по телефону такие вещи не делаются. Существует определенный порядок: заявки подразделений в конце каждого квартала сдаются в судовой отдел, там их рассматривают и решают, где разместить заказы — в Советском Союзе или за рубежом. В последнем случае все оформляется через Минвнешторг.
— Из ваших слов вытекает, что Сухачев выслал эти предметы по своей инициативе?
— Я этого не сказал. Может быть, кто-либо из отдела и звонил ему. Но в принципе не исключается, что сделано это не для службы, а для себя.
— Скажите, а была ли у судового отдела производственная необходимость приобрести эти предметы?
Ваулин молча вынул сигарету, долго искал по карманам зажигалку, щелкнул ею, закурил и, выдохнув струю дыма, сказал:
— В принципе мы бы от этого не отказались. Такие вещи всегда в дефиците. Да еще и в импортном исполнении.
— А можно использовать эти вещи лично для себя?
— Что касается инструментов и сантехники — спору нет. Ну а портативный сварочный аппарат для автомобилиста или владельца дачного участка просто клад.
— По вашему мнению, предметы, обнаруженные при таможенном досмотре, направлялись Сухачевым не для судового отдела, а для себя. Правильно я вас понял?
— Я этого не утверждаю, я говорю лишь о такой возможности.
Следователь понял, что Ваулин не изменит избранной тактики: «возможно», «не исключается», «я ничего не знаю», и перевел допрос на другую тему:
— Что вы можете рассказать о Сухачеве?
— Откровенно говоря, я его мало знаю: то он в плавании, то в отпуске, то в заграничной командировке… Каких-либо серьезных провалов с ним не было. Бесспорно, инженер грамотный, судовое хозяйство знает… А так, человек в себе. Еще много надо воспитывать наши технические кадры…
— Что вы понимаете под «человеком в себе»? — перебил Ваулина следователь.
— То есть главное для него — хорошая зарплата, еще лучше — загранка. Ну а работа — на втором плане… Хотя, повторяю, никаких претензий к Сухачеву не имею.
Верный своей тактике, Ваулин и здесь по существу уклонился от конкретного ответа на поставленный вопрос. Опять с одной стороны — одно, с другой — другое. Волкову стало ясно, что Ваулин не помощник следствию в установлении истины. Внимательно ознакомившись с протоколом, Ваулин подписал его, крепко пожал руку следователю, взглянул на часы, как бы жалея о загубленном времени, и покинул кабинет.
* * *
Из потока самых разнообразных сведений, которые как ручейки стекались в коричневые папки томов уголовного дела, возбужденного по факту задержания контрабанды на борту сухогруза, наверное, стоит выбрать два заслуживающих внимания факта.
Во-первых, стало известно, что руководство верфи «Гунарсен» категорически отрицает передачу на борт сухогруза по просьбе Сухачева какого-то бы ни было оборудования и инструментов и не числит никакой задолженности за пароходством ни за сантехнику, ни за инструменты, ни за сварочный аппарат.
Когда на очередном допросе Волков сообщил об этом Сухачеву, тот сначала долго молчал, а потом вдруг быстро-быстро заговорил:
— Значит, выходит, я вор, я украл эти проклятые инструменты и сварочный аппарат. Так, что ли? Так и судите меня за то, что я украл, украл, украл!
Во-вторых, конечно, представляли большой интерес результаты обыска, проведенного в квартире Сухачева.
Обыск решили делать утром, чтобы не травмировать дочь Сухачева Ирину, которая учится в первую смену и до двух часов дня домой не вернется.
Судя по всему, Наталья Ипполитовна Сухачева предполагала, что муж должен вернуться в Ленинград, но не знала, что вчера он был задержан по прибытии теплохода в порт. Она была искренне поражена случившимся и беспрерывно повторяла: «Что же это такое? Что же это такое?» Волков постарался как можно мягче объяснить ей, что ее муж задержан в связи с тем, что подозревается в совершении преступления, на что она ответила, что не верит этому. «Этого не может быть, не может быть!» — всхлипывала она, и стоило больших усилий хоть немного успокоить ее.
В точном соответствии с законом обыск проводился в присутствии понятых, которые, так же как и оперативные работники, были буквально поражены тем, что было обнаружено при обыске.
Казалось, что обыск проводился не в малогабаритной квартире в Купчине, а где-то за границей.
Пожалуй, только батареи центрального отопления были советского производства, а все остальное, вплоть до оборудования ванны и туалета, было изготовлено за рубежом. Бросались в глаза фирменные обозначения. Так, на раковине ванны и унитазе блестели названия концерна «Вяртсиля», на ручке душа — знак фирмы «Орас-колор». Стиральную машину украшала скромная этикетка «Мейд ин Ингланд». Кухонная машина о набором всевозможных насадок была западногерманского производства. В комнатах, как в радиомагазине, различные системы: стереомагнитола фирмы «Сони», радиоприемники, кассетный магнитофон, автомагнитола, просто магнитофон — и все это производства Японии, Франции, Западной Германии. Около полутора сотен кассет, полтора десятка микрокалькуляторов, восемь нейлоновых курток всех цветов радуги, дубленки, и мужские и женские, пять сберегательных книжек на общую сумму свыше пяти тысяч рублей, восемь больших блоков жевательной резинки, пять спальных мешков, самые различные запасные части для автомашины и многое-многое другое.
У лейтенанта, который писал протокол обнаруженного при обыске, устала рука, он поминутно встряхивал ею, понятые посматривали на часы, а следователь диктовал:
— Бензопила марки «Куллох» — одна, шерсть различных расцветок — восемнадцать мотков, девятнадцать бутылок со спиртными напитками иностранного производства…
Ясно, что даже при ведении самого скромного образа жизни невозможно было купить все это даже на ту, весьма неплохую зарплату, которую получал Сухачев.
Было решено все эти вещи поместить в маленькую комнату, закрыть ее и опечатать сургучной печатью. Впоследствии каждая из этих вещей была внимательно осмотрена и затем представлёна экспертам-товароведам, которые в своем заключении определили ее название, предприятие-изготовитель и стоимость как в иностранной валюте, так и в рублях.
…Таким образом, последствия преступления были совершенно реальны. В камере хранения вещественных доказательств сверкала эмалью новая портативная сварочная машина ТИГ-10, поблескивали никелем инструменты фирмы «Блэк энд Дэккер», отливали синевой сантехнические изделия фирмы «Орас». Да и результаты обыска у Сухачева тоже наводили на мысль о справедливости русской поговорки: «Трудами праведными не наживешь палат каменных!»
И вместе с тем происхождение и контрабанды и обнаруженного в квартире Сухачевых было пока совершенно необъяснимым. Безусловно, Сухачев занимался корыстными злоупотреблениями, но как, каким образом, с помощью кого, было, увы, неизвестно.
Во всяком случае, представлялось бесспорным то, что у Сухачева в Ленинграде был соучастник, который принимал лично или через посредников от капитанов судов вещи, направленные Сухачевым.
А о том, что такие передачи были, свидетельствовали показания допрошенных капитанов судов. Основная сложность их допросов состояла в том, что они, как правило, находились в плавании и надо было приноравливаться к расписанию рейсов, чтобы получить возможность встретиться с ними. Несколько раз Волков летал в Архангельск и Одессу, где пришвартовывались суда пароходства. К сожалению, капитаны тоже были не до конца откровенными, именно поэтому они «не помнили» существенные детали, которые так важны были для расследования. Например, на вопрос, кто получал имущество, переданное Сухачевым, следовал обычно ответ: «Какой-то работник судового отдела». — «Что за имущество?» — «Два ящика». Следователь понимал, что это не случайно, — капитаны знали, что их действия были, мягко выражаясь, не совсем правильными…
Во всей этой истории самым уязвимым местом был вопрос о том, за счет каких источников Сухачев имел возможность направлять в Ленинград «посылки». К счастью, удалось получить все документы, которые хранились в Гунарсене в рабочем кабинете Сухачева.
Параллельно шли допросы свидетелей, в основном работников судового отдела и экипажей судов, которые, к сожалению, мало продвигали следствие к намеченной цели.
Позиция Сухачева продолжала оставаться неизменной: знать не знаю, ведать не ведаю.
— А какие у вас отношения с Ваулиным? — спросил как-то раз его следователь.
— С кем? — переспросил Сухачев, хотя он бесспорно хорошо расслышал эту фамилию.
— С Романом Михайловичем Ваулиным, начальником судового отдела, — повторил следователь.
— С Ваулиным, — опять протянул Сухачев. — Какие могут быть отношения? Нормальные. Он — начальник. Я — подчиненный. Вот такие отношения.
— Конфликты между вами были?
— Конфликты? — опять переспросил Сухачев. — Конфликтов не было. Он ведь работает здесь, а я там.
— А разве он к вам не приезжал на верфь «Гунарсен»?
— Раза два был, знакомился с работой. Да и вообще особых замечаний по моей работе ни у кого не было.
Сухачев помолчал, а потом обратился к следователю:
— Вы лучше посмотрите мое личное дело. Ни одного выговора. Одни благодарности. Спросите кого угодно: хороший ли Сухачев работник? Все вам скажут. А здесь оказался по собственной глупости — хотел сделать как лучше, а оказалось наоборот.
Сухачев отвернулся и стал пристально смотреть в окно.
— Вы немного преувеличили свои достоинства, Владимир Иванович, — сказал следователь. — Некоторые ваши сослуживцы считают, что главным для вас была не работа, а деньги, которые вы за нее получали, даже называли вас «человеком в себе».
— Никто не мог сказать обо мне такую глупость! — резко произнес Сухачев, хотя сразу понял, кто мог об этом говорить следователю. Это было привычным выражением Романа Михайловича Ваулина, только обозначало это совсем-совсем другое…
* * *
Сухачев вернулся с допроса в плохом настроении. Какая-то мелочь, деталь, ну прямо вывела его из себя. Дело в том, что «человеком в себе» Роман Михайлович Ваулин называл тех работников, которые не считали своим долгом преподнести начальнику судового отдела какой-нибудь заграничный сувенир. При этом речь шла совсем не о наборе открыток или шариковой ручке… Под сувениром в судовом отделе понимали и такие вещи, как магнитофон, нейлоновая куртка, радиоприемник…
«Роман Михайлович, Роман Михайлович! — с укоризной подумал о своем бывшем начальнике Сухачев. — Надо думать, на собраниях выступаете, клеймите позором приемщика Сухачева… В наши ряды пробрался… ослабили воспитательную работу… Просмотрели… Гнать таких надо железной метлой!.. А помните, дорогой Роман Михайлович, как вы меня на работу за границу отправляли? Что вы мне тогда говорили? «Теперь для вас открываются большие перспективы. Но не забывайте нас. Не будьте человеком в себе — ведь придется вернуться в эти стены». А помните, как вы приехали в Гунарсен, как первым делом пошли со мной по магазинам? Да-да, в тот самый, где продаются магнитофоны со всего света: и японские, и западногерманские, и американские. И что вы мне тогда сказали, указывая пальцем на японский «Панасоник»? — «Вот какой механизм я хотел бы иметь к Новому году у себя!» Все помню. И звонок о нейлоновой куртке 56-го размера и о четырех спальных мешках — чтоб для всей семьи: «Туризм — лучший отдых!» А помните, Роман Михайлович, когда я прибыл второй раз в Ленинград и позвонил вам в управление? Что вы мне сказали? «Лучше встретиться не в пароходстве, а на нейтральной полосе. Давай-ка встретимся у Дворца бракосочетания в восемнадцать тридцать!» Ясно, что на «нейтральную полосу» с пустыми руками не ходят. Надо думать, серебряный браслет для часов у вас и сейчас на руке? А у супруги золотой перстень тоже оттуда, с «нейтральной полосы»… Тогда я еще вам по глупости сказал: «Что-то вы сегодня в таком простецком костюме». Но вы не растерялись: «Взял бы и привез пару отрезов, если имеешь такую возможность!» Вспомните, в каком костюме вы щеголяли через полгода! А теперь оказывается, я «человек в себе», думал только о зарплате!
Ну а как вы меня учили, откуда взять средства? «По деньгам ходишь, Сухачев, по деньгам!»
Неожиданно у Сухачева навернулись слезы, ему стало жалко самого себя. А злость против Ваулина становилась все сильнее и сильнее, чем больше он вспоминал все связанное с ним.
«Помните, Роман Михайлович, какой цирк с сапожками получился? Вы еще сказали, что нужны женские сапожки тридцать шестого размера. Еще тогда вы в больницу на обследование легли. Я пригласил вашу супругу в магазин «Альбатрос» — чеки-то Внешторгбанка у меня имелись. А в магазине дамских сапог такого размера в этот день не было. Я тогда по простоте душевной и сказал вашей супруге Анне Петровне: «Вот вам чеки, заходите в магазин. Как привезут ваш размер, так и купите сапожки». Ну и к вам в больницу — доложить: так, мол, и так — все сделал, чеки отдал. Ну откуда было мне знать, что сапожки предназначались совсем не для супруги вашей, а для Лидочки из коммерческого отдела! Помните, как вы меня из больницы шуганули: «Немедленно к жене! Забрать чеки! Выкручивайся, как хочешь!» Наверное, давление поднялось тогда у вас от волнения.
А как было жить иначе? Вот Богомолов и Воронин не достали вам фотообои — тогда мода на них была. Что вы им кричали? «Ваша командировка обошлась мне в пятьсот рублей! Пришлось самому обои в комиссионном магазине покупать!» Жена Богомолова тогда жаловалась мне, как вы ей в сердцах сказали: «А твоего мужа я до Нового года уволю!» Пришлось ребятам сброситься по 250 рублей».
Так думал Сухачев, и в его воображении возникал Роман Михайлович Ваулин. Он стоял на трибуне и решительным тоном требовал улучшить работу, очистить отдел от проходимцев, подобных Сухачеву.
* * *
Утром, как только Волков сел за свое рабочее место, вынул из сейфа несколько томов уголовного дела и стал думать о том, что сегодня предстоит сделать, его вызвал к себе начальник следственного отдела. Начальник — сам в прошлом опытный следователь — хорошо понимал, каким трудным делом занимается Волков.
— Вот какое дело, Виталий Николаевич, — без лишних предисловий обратился к следователю начальник отдела. — Я только что получил известие, что к нам в Ленинград прибывает завтра господин Хейнц Силлинг. Да, да, тот самый Силлинг, который возглавляет верфь «Гунарсен». Вместе с начальником производственного отдела верфи Дэвидом Шварцем, который как раз координировал работу верфи с Сухачевым. Я вот думаю пригласить их к нам и допросить в качестве свидетелей. Быть может, прояснится вопрос о той таинственной силе, которая забросила на советский сухогруз сантехнику, инструменты и сварочный аппарат. Они прибывают по своим делам, но в нашей власти организовать их визит сюда. Как ты думаешь?
— Это просто будет замечательно! — обрадовался следователь.
— Тогда вот какое дело. Шварц говорит по-русски, как я или ты, а господин Силлинг официально русского языка не знает, хотя, повторяю, это официально. Так что позаботься о переводчике, и если не возражаешь, я бы тоже хотел принять участие в беседе с этими господами.
— Конечно! Все будет сделано.
* * *
Организация допросов Силлинга и Шварца облегчалась тем, что они по своим служебным делам находились в разных учреждениях, поэтому никому не пришлось ждать своей очереди. Более того, ни Силлинг, ни Шварц не знали о допросе друг друга. Первым был допрошен Шварц, который освободился от дел раньше своего шефа, обсуждавшего с советскими представителями проект нового контракта.
Допрос шел в кабинете начальника отдела. За столом расположился с бланком протокола допроса Волков. Начальник отдела вышел из-за стола и предложил Дэвиду Шварцу сесть за маленький столик.
— Здравствуйте, господин Шварц! — начал начальник отдела. — Мы весьма сожалеем, что побеспокоили вас. Но, сами понимаете, у каждого свои дела.
— Чем могу быть полезен? — сухо сказал Шварц, который без энтузиазма воспринимал происходящее. — По-моему, я не нарушил никаких советских законов.
— Конечно, нет. Я хочу разъяснить вам, что мы пригласили вас сюда для допроса в качестве свидетеля. Поэтому никаких разговоров о каких-то ваших проступках вести не собираемся. Мы просто не знаем о них. Более того, скажу вам откровенно, что высоко ценим престиж вашей верфи, которая построила немало прекрасных судов для Советского Союза. Что касается вас, то от наших сотрудников мы имеем исключительно положительные отзывы о вас как инженере и сотруднике фирмы.
— Тогда, извините, при чем здесь Комитет государственной безопасности и почему я здесь?
— Сейчас отвечу. Вам знаком советский инженер-приемщик Сухачев?
— О, конечно. Мы почти три года работали, как это говорится у русских, рука об руку. Прекрасный инженер.
— Так вот, советские компетентные органы установили, что он допустил ряд нарушений, которые, в частности, причинили ущерб и вашей верфи.
— Никаких претензий к господину Сухачеву, в том числе и материального характера, мы не имеем. Повторяю, господин Сухачев, по нашему глубокому убеждению, хороший инженер и опытный работник.
— Но некоторыми своими действиями он вынудил вас к неоправданным финансовым затратам.
— Мне об этом ничего не известно.
— Буду откровенен: речь идет об отгрузке на советский сухогруз сварочного аппарата ТИГ-10, двух комплектов сантехники фирмы «Орас» и двух наборов инструментов «Блэк энд Дэккер».
— Мне известно, что ваша сторона интересовалась этой отгрузкой, но вы, наверное, знаете официальный ответ фирмы.
— Мне знаком официальный ответ фирмы. Но ведь здесь происходит не обсуждение очередного контракта, а допрос вас в качестве свидетеля. Надеюсь, вы не забыли, что в начале допроса следователь уведомил вас в соответствии с советским законом об уголовной ответственности за отказ от дачи показаний и за дачу заведомо ложных показаний. Мне хотелось бы порекомендовать вам быть более искренним с нами. Советский Союз очень заинтересован в развитии взаимовыгодных отношений между нашими странами, и в частности с вашей фирмой. Но мы не можем заключать контракты и продлевать визы тем представителям фирмы, которые неуважительно относятся к нашим порядкам и к нашим законам. Мы хотим иметь дело с честными людьми…
Поскольку начальник не поставил перед Шварцем очередной вопрос, тот не торопился давать показания. Начальник же считал, что небольшая пауза не повредит. Надо же господину Шварцу обдумать ситуацию.
Прошло несколько томительных минут, прежде чем Шварц нарушил молчание:
— Видите, в чем дело. Наши системы очень различны, и подходы к решению тех или иных проблем тоже разные. То, что у нас называется обычным деловым сотрудничеством, у вас рассматривается чуть ли не как преступление, как это по-русски… взяток… нет, взятка. Для вас, наверное, будет удивительным и непонятным, но сотрудничающая с нами одна пароходная фирма в прошлом году вручила президенту нашей фирмы презент — бесплатную путевку на круиз вокруг Европы. И все это восприняли как должное. У вас же это оценивается как черт знает что.
— Мне хочется попросить вас держаться поближе к Сухачеву, — заметил начальник отдела.
— Все, что я говорю, имеет самое непосредственное отношение к господину Сухачеву. Господин Сухачев — талантливый инженер, и он неоднократно рекомендовал верфи блестящие технические решения, за которые фирма весьма ему благодарна. И если хотите… — Тут Шварц неожиданно замолчал. Следователь заметил, что его руки крепко сжали край стола, Шварц облизал засохшие губы, наконец отпустил край стола и продолжал: — И если хотите… Я честный человек… Это был подарок фирмы господину Сухачеву. А поскольку у вас это очень осуждается, а мы не хотели господину Сухачеву плохого, то в своем официальном ответе фирма не сочла нужным акцентировать внимание на этом, откровенно говоря, несущественном вопросе.
— Позвольте спросить вас, — обратился к Шварцу следователь Волков, — а как подобного рода поощрения, или презенты, как вам угодно будет называть, отражаются на делах фирмы?
— Самым обычным путем. Счета за товары приобщаются к отчетам соответствующих сотрудников и по решению руководителя подразделения списываются на производственные расходы. Дело в том, что правление акционерного общества ежегодно проверяет финансы фирмы. Поэтому мы должны все расходные документы держать в полном порядке. Ну как вам объяснить? Представим себе совершенно невероятное. После нашей беседы, извините, допроса, я приглашаю вас в ресторан. Счет из ресторана будет приобщен к моему отчету, и если правление не увидит в этом излишней расточительности, эта сумма будет мне возмещена…
Допрос Хейнца Силлинга был более трудным. Хейнц сердился, говорил, что не понимает переводчика, отрицал очевидные факты… но потерять советские заказы он совсем не хотел. В конце концов он подтвердил то, что сказал Дэвид Шварц. И самое главное — в своих показаниях дал письменное обязательство выслать в Советский Союз копии всех счетов и других платежных документов, отражающих расходы фирмы по «выражению признательности инженеру-приемщику Сухачеву за хорошую работу по координации строительства судов для Советского Союза».
Через две недели эти документы лежали на столе у следователя Волкова. Ни следователь, ни начальник следственного отдела не ожидали, что сумма будет столь значительной — более тридцати тысяч рублей в переводе на советские деньги.
Конечно, нельзя было представить себе, чтобы фирма тратила такие суммы только потому, что хотела выразить признательность Сухачеву за хорошую работу. Ясно, что фирме были выгодны определенные действия приемщика Сухачева и она за эти действия хорошо платила.
Поэтому следователь был вынужден погрузиться в проверку деятельности Сухачева по приемке строившихся для Советского Союза судов. А ведь это десятки и сотни сложнейших вопросов: тут и содержание контракта, и проектирование, и приемка отдельных узлов, и порядок расчетов, и испытания механизмов и швартовные испытания, и многое-многое другое. К тому же отклонения от нормального порядка обычно вуалируются заинтересованными лицами. С этим тоже надо считаться. И не надо забывать, что человек, который должен во всем этом разбираться, не кораблестроитель, не специалист в области внешнеэкономических связей, не бухгалтер, а юрист, который прежде чем приступить к этой работе, должен сам изучить очень и очень непростой порядок строительства судов и расчетов за это строительство.
Конечно, эта задача была бы совершенно невыполнимой, если бы следователь не привлекал для решения вопросов, требующих специальных знаний, соответствующих экспертов. Назначение экспертизы — это тоже далеко не простое дело: нужно найти опытных и знающих людей, которые не имеют никакого отношения к делу и лицам, привлекаемым по нему к ответственности. Объективность и беспристрастность — важнейшие условия правомерной деятельности судебных экспертов. Нужно ясно представить себе те задачи, которые стоят перед расследованием, и, исходя из этих задач, четко сформулировать вопросы, которые должны быть разрешены экспертами. Нужно обеспечить экспертам возможность исследовать не только определенные документы, но и другие объекты экспертизы. Если говорить о деле Сухачева, то речь идет о построенных судах, которые, кстати, находятся в плавании. Нужно предоставить экспертам возможность получить объяснения от заинтересованных лиц. Нужно… нужно… нужно…
За всем этим кроется то, что так тщательно скрывал Сухачев, — образование так называемого «валютного фонда».
Волков назначил судебно-техническую экспертизу, которая должна была ответить на вопросы:
«Какие отступления от утвержденного технического проекта и контрактной спецификации допущены при постройке и оснащении таких-то судов? Имеются ли на этих судах строительные дефекты, и если да, то какие именно?
Как повлияли эти изменения на эксплуатационные и мореходные качества судов, могут ли эти изменения отрицательно сказаться в дальнейшем?»
Перед судебно-экономической экспертизой следователь поставил такой вопрос: «Какова стоимостная оценка отступлений от контрактной спецификации, допущенных при постройке и оснащении таких-то судов, построенных на верфи «Гунарсен» для Советского Союза?»
Документы, полученные от господина Хейнца Силлинга, были настоящим кладом для следствия. Дело в том, что к документам, отражающим расходы фирмы «по выражению благодарности» инженеру Сухачеву, были аккуратно приложены счета тех магазинов и торговых фирм, у которых сотрудники господина Хейнца Силлинга покупали различные товары для «талантливого» инженера Сухачева. А в счетах на некоторые товары полагается указывать их номера, чтобы в случае, если покупатель предъявит претензии по качеству изделия, можно было быть уверенным, что это именно то изделие, которое было куплено в данном магазине.
У следствия, естественно, таких претензий не было, но ведь номера товаров значатся на поблескивающих черной пластмассой с блестящими никелированными ручками стереофонических системах, магнитолах и магнитофонах, обнаруженных при обыске в квартире Сухачевых. Наверное, ни один человек, страстно желающий выиграть по облигациям государственных займов или в Спортлото, не вчитывался в номера таблиц с таким нетерпением и таким волнением, с каким сравнивал Волков номера в счетах фирмы с номерами на товарах, изъятых при обыске у Сухачевых. Вот оно! Одно совпадение, другое, третье, четвертое… Теперь уже, Владимир Иванович, вам не помогут разговоры о том, что вы не курите, не пьете, что во время работы на верфи «Гунарсен» вы питались чуть ли не всухомятку и приобрели все эти товары за счет своей законной заработной платы.
Но многие вещи, указанные в счетах фирмы и переданные Сухачеву, у него дома обнаружены не были. Конечно, он мог их продать. Но мог и презентовать кому-либо из своих знакомых. А мог и передать в виде взятки. Все может быть… И следователь должен все это выяснить с абсолютной точностью.
…На очередном допросе Сухачев сразу понял безнадежность своего положения. Когда он узнал о назначении судебно-технической экспертизы, ему стало ясно, что надежда на то, что о «валютном фонде» не узнают, лопнула, как мыльный пузырь. Помолчав несколько минут, он попросил у следователя разрешение самому записать свои показания.
«Первое время у меня не было даже и в мысли о каких-либо служебных злоупотреблениях. Мои действия имели только одну цель — сделать суда как можно лучше. Но по истечении некоторого времени я переступил грань допустимого и стал совершать то, что относится только к компетенции заказчика, — самовольно уменьшал объемы судостроительных работ, отделки, снабжения, сокращал время ходовых испытаний, а за это требовал от администрации верфи предоставлять в мое распоряжение валютные средства, образовавшиеся в результате этих отступлений от контрактной документации, и бесконтрольно распоряжался государственными валютными средствами, приобретал различные бытовые предметы, которые присваивал…»
— Скажите, пожалуйста, Сухачев, — спросил следователь, ознакомившись с тем, что тот написал, — а вы с кем-либо из сотрудников пароходства делились полученными от фирмы подарками? Ведь вы признали правильность данных фирмы о количестве и стоимости полученного вами?
— Да, признал, — ,как автомат отозвался Сухачев.
— Но ведь многих товаров, которые числятся в счетах фирмы, у вас дома не обнаружено.
— Значит, продал, — вяло ответил Сухачев.
По тону, которым были произнесены эти два слова, следователь сразу почувствовал, что Сухачев не хочет говорить правду. К сожалению, дальнейший разговор на эту тему ни к чему не привел. «Продал, и все», — говорил Сухачев. «Кому?» — спрашивал следователь. «Неизвестным покупателям», — отвечал Сухачев. «Где вы с ними познакомились?» — «Около комиссионных магазинов».
…Почти любое преступление представляет собой определенную систему обдуманных и взвешенных действий. Особенно это относится к так называемым хозяйственным делам, делам о хищениях, взяточничестве, других злоупотреблениях. Ведь по ряду дел желаемый результат может быть достигнут преступниками только при согласованных действиях нескольких соучастников. Поэтому следователю очень важно понять эту логику действий обвиняемых и подозреваемых. Тогда многое станет ясным даже при отсутствии признаний.
Вот небольшой факт. Среди товаров, которые передавала фирма «талантливому инженеру» Сухачеву, было много рыболовных принадлежностей: спиннинги и складные удочки, какие-то сверхудобные безынерционные катушки, сверхпрочная леска, портативные весы для взвешивания улова, даже поплавки, начиненные электроникой, и т. д. и т. п. И что интересно — передача этих рыболовных принадлежностей не была одноразовой. При пяти поощрениях среди подарков были удочки, спиннинги, катушки и прочие рыболовные снасти. А Сухачев — это установлено абсолютно точно — не был любителем рыбной ловли, и у него при обыске никаких снастей найдено не было. Если Сухачев намеревался привезти домой какие-либо вещи для продажи, очевидно, удобнее «заказать» фирме магнитофоны или радиоприемники. Значит, существует рыболов, которому Сухачев привозил нужные товары. Так причудливо связываются между собой крупное хищение государственного имущества и контрабанда с… любительским ловом рыбы. Но кто этот рыболов?
С самого начала расследования было абсолютно ясно, что у Сухачева в Ленинграде был сообщник. Ведь кто-то получал с прибывавших судов его «посылки». По словам капитанов, это были простые грузчики или подсобные работники, фамилий которых они не знали. Но ведь все это шло кому-то. С точки зрения здравого смысла человек этот должен был быть среди работников судового отдела, да, к тому же занимать определенную должность, благодаря которой он мог влиять на судьбу Сухачева и, самое главное, на продолжительность нахождения его за границей.
И когда Волкову стало известно, что Ваулин — большой любитель рыбной ловли, у него почти не оставалось сомнений в том, что именно Ваулин причастен к делу Сухачева.
Откровенно говоря, подозрения в отношении Ваулина возникли у следователя еще тогда, когда он обманул следователя, заявив, что не может из-за совещания явиться на допрос к назначенному сроку, а сам поехал домой. Уже тогда Волков принял необходимые контрмеры и с помощью оперативных работников выяснил, куда с 16 до 18 часов ездил Ваулин на служебной легковой машине и лично, без помощи шофера, переносил взятые из дома картонные ящики.
Но подозрения — это далеко не доказательства. А советский закон разрешает проводить обыск «только при наличии достаточных оснований полагать, что в каком-либо помещений или ином месте, или у какого-либо лица находятся орудия преступления, предметы и ценности, добытые преступным путем, а также другие предметы или документы, могущие иметь значение для дела». Провести обыск без достаточных на это оснований означает не только нарушить правило, установленное Уголовно-процессуальным кодексом РСФСР, но и конституционное право гражданина на неприкосновенность жилища и личности, допустить грубейшее нарушение социалистической законности.
* * *
Судебно-техническая экспертиза установила в результате исследования построенных на верфи «Гунарсен» судов ряд строительных дефектов и отступлений от контрактных спецификаций. В заключении экспертизы было написано, что эти дефекты и отступления «не повлияли на эксплуатационные и мореходные качества судов и не могут отрицательно сказаться в дальнейшем при условии квалифицированной эксплуатации, основанной на хорошей морской практике». Вместе с тем экспертиза отметила, что замена стальных труб сточной системы на пластмассовые может привести к трудностям при ремонте судов на отечественных судоремонтных базах.
Судебно-экономическая экспертиза подсчитала общую стоимость отступлений от контрактной спецификации, допущенных при постройке и оснащении судов, приемку которых осуществлял инженер Сухачев. Эта сумма была в несколько раз больше той, которую фирма «Гунарсен» заплатила за подарки инженеру Сухачеву. Так что господин Хейнц Силлинг не просчитался. Надо думать, что теперь о судьбе «инженера Сухачева» господин Хейнц Силлинг даже и не вспоминал, поскольку он больше не представлял абсолютно никакого интереса для фирмы и судостроительной верфи «Гунарсен».
* * *
Несмотря на то что старший следователь Волков был опытным и дальновидным работником, он все еще не мог проникнуть во внутренний мир обвиняемого Сухачева. Даже после того как Сухачев под давлением неопровержимых доказательств признал себя виновным в хищении и контрабанде, он не был до конца откровенен. Это могло объясняться самыми различными причинами: недоверием к следователю, особенностью характера Сухачева, ложно понимаемым чувством товарищества, стремлением уйти в себя, даже безразличием к своей судьбе.
Не каждому дано понять истинные причины запирательства обвиняемого. Недаром русская поговорка гласит: «Чужая душа — потемки».
Пытаясь понять это, Волков поставил перед собой задачу глубоко изучить личность обвиняемого Сухачева. Речь шла не только об ознакомлении с личным листком по учету кадров, автобиографией и другими документами, находящимися в отделе кадров. Следователь допросил десятки людей: и тех, кто учился с Сухачевым в институте, и тех, кто работал с ним на разных судах и на берегу. Он даже разыскал секретаря комсомольской организации того сухогруза, на котором Сухачев работал в годы своей молодости, и побеседовал с ним. Конечно, были допрошены сослуживцы Сухачева. Как бы вскользь следователь интересовался и Ваулиным. Полученные данные, к сожалению косвенно, но все же подтверждали версию о причастности к хищениям Ваулина. Именно Ваулин рекомендовал Сухачева на работу за границей. Когда Сухачев приезжал в Ленинград, он редко бывал в кабинете Ваулина, но было известно, что Сухачев принимал Ваулина у себя дома. Жена Сухачева хорошо знала жену Ваулина.
Судя по всему, Ваулин был неплохим руководителем. Неизвестно, в силу каких причин, но среди работников судового отдела бытовало мнение о том, что у Ваулина есть «рука» и он при желании «все может сделать»: помочь получить квартиру, направить в загранку, выручить из беды. Но вместе с тем способен создать такую жизнь неугодному ему работнику, при которой этому человеку остается только одно — подавать заявление об увольнении по собственному желанию.
«Может быть, на помощь Ваулина и надеется Сухачев, — подумал следователь. — Наивный человек! Но ведь утопающий хватается за соломинку. Такова человеческая психология. И пока Сухачев верит в «могущество» Ваулина, он будет молчать о преступной связи с ним».
— Давайте будем откровенны, — сказал на очередном допросе Волков. — Вы видите, что у меня на столе нет ни одной бумаги, я не пишу протокол. Ваше дело верить мне или не верить. Но я хочу предостеречь вас против одной ошибки. Судя по всему, вы решили взять на себя одного ответственность за то, что произошло, и не выдавать своего соучастника…
— Нет у меня соучастника, — заметил Сухачев.
— Не перебивайте меня, пожалуйста. По моим данным, а я работаю по вашему делу уже несколько месяцев, он есть. Более того, мне кажется, что и вы и я думаем об одном и том же человеке. Но поскольку вы не хотите назвать мне его фамилию, я буду делать то самое. Моя задача, так же как и задача суда, состоит в том, чтобы разобраться в деле и решить его по справедливости, понимаете, по справедливости. А если вы берете на себя ту ответственность, которую должны нести двое, то это будет несправедливо. Скажу вам прямо, Сухачев: если вы надеетесь, что этот человек сможет вас спасти от наказания или облегчить ваше положение, вы ошибаетесь — он не сделает этого. И не только потому, что он не может этого сделать, но и потому, что он не хочет вам помочь. Наоборот, чем быстрее и на более продолжительный срок вас осудят, тем лучше для него.
— Можно вам задать один вопрос?
— Пожалуйста.
— А почему вы так заботитесь о моей судьбе? Вам ведь важно другое — чтобы меня осудили, и на более длительный срок.
— Зачем?
— Как зачем — для перевыполнения плана.
— Владимир Иванович! — обратился следователь к Сухачеву по имени-отчеству. — Вы же человек с высшим образованием, как можно верить в такую ерунду? Для меня важно, чтобы по делу была установлена истина, понимаете — истина. А вы своим запирательством мешаете этому.
Сухачев молчал. Замолчал и следователь. Прошло несколько тягостных минут. Потом следователь открыл объемистый сейф и достал оттуда портативный кассетный магнитофон.
— Будете допрашивать с записью магнитофона? — спросил Сухачев.
— Нет. На этой пленке запись общего собрания коллектива судового отдела, на котором обсуждались вопросы укрепления дисциплины и усиления сохранности социалистического имущества. Я подумал, что вам будет интересно послушать, что говорят о вас товарищи по работе. Если вы возражаете, я немедленно отпущу вас в камеру. Так хотите послушать?
Сухачев молча кивнул головой и буквально впился глазами в магнитофон. Волков нажал на клавишу.
Прошло сорок минут. Следователь перевернул кассету на другую сторону, где была запись выступления Ваулина.
…Председатель объявил: «Слово предоставляется начальнику судового отдела товарищу Ваулину Роману Михайловичу». Было слышно, как Ваулин слегка откашлялся и из магнитофона донесся его басовитый голос: «Товарищи! Для того чтобы выполнить те ответственные задачи, которые в настоящее время стоят перед нашим коллективом, нужно прежде всего навести порядок в нашем собственном доме. Нужно, чтобы каждый проникся чувством ответственности за порученное ему дело. Чтобы случаи нарушения дисциплины, которые — нечего греха таить — еще бывают у нас, были полностью изжиты…»
Потом Ваулин начал анализировать работу каждого из подразделений отдела, хвалил одних, ругал других. Было видно, что он очень хорошо знает и работу судового отдела, и его сотрудников.
Сухачев неотрывно смотрел на магнитофон. Следователь видел, что он очень волнуется. Но вот Ваулин перешел к самому главному:
«Вы знаете, что компетентные органы разоблачили пробравшегося в наши ряды крупного расхитителя социалистической собственности Сухачева, который использовал наше доверие для самообогащения. Этому человеку были чужды интересы коллектива. По существу это предатель, который продался иностранцам за тряпки. Все мы осуждаем преступление, совершенное Сухачевым, и надеемся, что советский суд беспощадно покарает человека, который…»
— Выключите магнитофон! — неожиданно закричал Сухачев, вскочив со своего места.
Следователю показалось, что если он не сделает этого, то Сухачев просто ударит по магнитофону кулаком. Сухачев постоял еще немного, тяжело дыша, будто откуда-то прибежал, потом махнул рукой и устало опустился на стул…
Вечером того же дня Волков вынес постановление о производстве обыска на квартире Ваулина, а также в тех квартирах, куда он перевез коробки с неизвестным содержимым. В одной из этих квартир проживала его мать, в другой — Лидия Михайловна Вайновская, сотрудница коммерческого отдела, красивая молодая женщина, к которой Роман Михайлович был, как говорится, неравнодушен.
Внимательно ознакомившись с материалами уголовного дела, прокурор города дал санкции на производство этих обысков.
На следующий день Волков вместе с выделенными ему оперативными работниками приступил к производству обысков.
…Прочитав постановление о производстве обыска, Ваулин несколько секунд находился буквально в шоке. Потом вскочил из-за стола и начал угрожать следователю:
— Вы соображаете, что вы делаете? Вы знаете, кто я? Я этого не оставлю!..
Обстановка в квартире Ваулина только в количественном отношении отличалась от квартиры Сухачевых: кругом все импортное, от умывальника и до стереосистем. Следователь с удовлетворением отметил, что шкафчик из полированного дерева, стоявший в кабинете Ваулина, был заполнен рыболовными принадлежностями и различными снастями. Однако номера стереосистем, магнитофонов и магнитол, к сожалению, не совпадали.
Более успешными были обыски у матери Ваулина и Лидии Вайновской. Две стереосистемы и автомагнитола имели те же самые номера, которые значились в документах, любезно предоставленных следствию господином Хейнцем Силлингом.
Ваулин продолжал кипятиться на всем протяжении обысков и даже возмущался, когда был приглашен для допроса в следственный отдел.
Допрос Ваулина напоминал хорошо подготовленную разработку дебюта в шахматной партии. Вначале он был уведомлен о производстве звукозаписи его допроса. Прежде всего вопрос: «Где вы купили автомагнитолу «Сенсор С-1010» (или «Сони» или «Салора»)? Естественно, на это следовал ответ: «В Швеции (в Финляндии, в Дании) во время моей служебной командировки в магазине на такой-то площади». Затем следовала запись и вопроса и ответа в протоколе. После подписания протокола Ваулин был ознакомлен с документами фирмы «Гунарсен»…
Уже двойного повторения ходов было достаточно, и о стереосистеме «Салора» спрашивать не пришлось. Ваулин перестал возмущаться и сидел у стола молча, подперев рукой внезапно отяжелевшую голову.
— Может быть, зачитать вам показания Сухачева относительно происхождения ваших стереосистем и автомагнитолы? — спросил следователь.
— Какой подонок! — не отвечая на вопрос следователя, произнес Ваулин и неожиданно окрепшим голосом стал говорить: — Да, я брал взятки с моих подчиненных, но с единственной целью — разоблачить взяточников и вывести всех их на чистую воду. Но, как я вижу, я здорово затянул этот процесс. Знаете — дел выше головы. Но сейчас я постараюсь помочь вам разоблачить всех этих мерзавцев, которые…
Следователь слушал уверенную речь Ваулина и думал, что тот, наверное, думает, что опять находится на трибуне собрания, а не в кабинете следователя. Не было смысла прерывать это словесное извержение. Следователь знал, что до окончания расследования еще далеко, что предстоит еще очень большая работа, но главное уже сделано, и в том, что по делу будет установлена истина, сомнений уже быть не может.
Любой человек испытывает удовлетворение от хорошо выполненной трудной работы. Именно это замечательное чувство испытывал старший следователь Волков.
…А Ваулин все еще продолжал клеймить позором тех, кто покушается на народное добро…
* * *
Судебная коллегия по уголовным делам Ленинградского городского суда приговорила Ваулина Романа Михайловича и Сухачева Владимира Ивановича к длительным срокам лишения свободы с конфискацией принадлежащего им имущества.