1. Ася сообщает

Есть среди нас люди, для которых Великая Отечественная не стала и никогда не станет историей. Она для них — неизбывная, не утихающая даже со временем боль. Ведь до сих пор ищут друг друга родные, которых война разметала по свету. Счастливы, если находят. А если нет? Тогда нет покоя сердцу: ищут, где погиб, как погиб, как воевал, с кем шел рядом в последний бой. Хотят увидеть место, где закончил свой путь на земле отец, брат или сын. Взять горсть земли, на которую упал дорогой человек всего-то сорок лет назад. Пишут, идут, едут… В этом поистине святом поиске помогают искалеченным войной семьям и государственные учреждения, и общественные организации, и отдельные лица.

Управление КГБ СССР

по Ленинградской области

Уточните, пожалуйста, если возможно, где и как погибла разведчица Анна Костина. Эти сведения необходимы для внесения ее имени на обелиск на братской могиле в селе Малая Каменка.

Порховский райвоенкомат

Псковской области

Порховский РВК

Псковской области

…По имеющимся в управлении материалам, советская разведчица Костина Анна Семеновна последний раз ушла с разведзаданием в тыл противника 27 февраля 1942 года…

…Они называли ее ласково «наша Анюта». Суровый взгляд, открытое лицо, решительно сжатые губы. Но капитан госбезопасности Николаев знал, как наблюдательны могут быть эти серые глаза, какая отрешенность сквозит порой в ее взгляде и леденеет голос… Девять раз переходила она линию фронта, исколесив вдоль и поперек тыл противника. И девять раз возвращалась. И не как-нибудь возвращалась, а с ценными оперативными сведениями. Сегодня — десятый переход «туда». Казалось бы, можно и привыкнуть. Но отчего же всякий раз так болит душа у капитана Николаева? Ведь девушка осторожна и так естественно держится, что ни разу не навлекла подозрений. Да и места эти ей уже знакомы, а дома, как известно, все помогает, даже этот серый ольшаник, даже овраг и ручеек. И главное — не впервой… Но, как ни успокаивал себя капитан, тревога не проходила. Ведь как ни считай, ни прикидывай, а вот минет час, сгустится темнота, и Аня уйдет в нее. Уйдет одна. И будет одна много-много дней и ночей. Безоружная. Беззащитная. В самой гуще врагов. А он будет ждать ее. Такая у него служба — готовить разведчика и обеспечивать его переход.

Вот и последний окоп последнего боевого охранения. Дальше притаилась «ничейная земля» — овраг, густо поросший березой. Через километр он приведет на лысый бугор, за которым откроются поля, перелески, тропки-дорожки, старинные русские села.

— Главное, Анюта, держись левого склона, правый минирован, — сказал капитан Николаев в который уж раз. Это был верный признак, что он волнуется.

Отметив это про себя, Аня грустно улыбнулась, но в темноте этого никто не заметил. Она не обмолвилась ни словом и даже старалась не смотреть на своих провожающих — капитана Николаева и командира расположенной здесь роты, молоденького лейтенанта. Те не обижались, знали: она настраивается на одиночество. Час назад она переоделась в потертую фуфайку, стоптанные валенки, по-крестьянски крест-накрест перевязалась платком. Она стояла и смотрела в темноту. Мысленно она уже была «там». Там, где надо просить кусок хлеба и приюта на ночь и отвечать на любые вопросы, видеть недоверчивые взгляды, и спать вполуха, и есть через раз, и ходить, ходить, ходить — при всякой погоде, по всяким дорогам, и попробуй разберись, кто там свои, кто чужие, и надо, не глазея по сторонам, все видеть, запоминать, а ночами твердить — кто, где, сколько, а утром снова, как бы не смотря, — видеть, знать. А в случае чего — что такого особенного? — ходит деревенская девчонка из села в село, ищет пропавшую сестренку, мать бомбой убило, родных больше нет. Никого нет. Одна в целом свете…

Зеленая ракета повисла над заснеженным полем.

— Пора!

Лейтенант нашел в темноте ее руку, молча стиснул мягкую ладошку и помог выбраться из окопа.

— До свидания! — шепнул вслед. Так хотелось вложить какой-то совсем новый смысл в эти обыденные слова — «до скорого свидания» или «до счастливого свидания».

Она ушла, не оглянувшись. Она всегда уходила «туда» так.

Несколько шагов, несколько секунд, и ее не стало. Осталась только тьма и тишина.

Ждать полагалось полчаса. Ждать и слушать тишину. Ведь лес, такой вроде пустынный, в любой момент мог неожиданно взорваться каким-нибудь там «хальт!» или «фойер!». Мог осветиться чужой ракетой и огрызнуться огнем. На этот случай Анюту, правда, страхуют. И все же, все же…

Но все было тихо. Минуло полчаса и еще полчаса контрольных.

— Кажется, прошла… — вытер со лба пот лейтенант.

— О, господи… — добавил капитан.

Оба замолчали. Им вдруг стало не по себе оттого, что они, такие сильные, здоровые, стоят тут, как пни, а девочка, перевязанная платком, в старой одежонке, в такой мороз идет в пасть врагу. Одна. Сама. Добровольно.

— Да лучше б я пошел! — вдруг яростно прошептал лейтенант.

— Отставить! — оборвал капитан. — Ее нельзя заменить тобой. Или мной. Мы пройдем только до первого немецкого солдата. Пойми же, — уговаривал он уже не столько лейтенанта, сколько самого себя, — ее можно заменить только такой же… или лучше.

— Куда же лучше-то?..

Была ночь на 27 февраля 1942 года. Командиры не знали, что в ту ночь они видели своего товарища, «разведчицу-одиночку» Аню Костину, в последний раз.

Военный совет Волховского фронта

Командующему фронтом

маршалу Мерецкову

Наградной лист

Представляется к ордену Ленина

1. Фамилия, имя, отчество: Костина Анна Семеновна.

2. Звание: партизанка.

3. Должность, часть: боец партизанского отряда.

4. Год рождения: 1924.

5. Национальность: русская.

6. Партийность: член ВЛКСМ.

7. Участие в гражданской войне, в последующих боевых действиях по защите СССР и в Отечественной войне: —

8. Имеет ли ранения и контузии в Отечественной войне: убита.

9. С какого времени в Красной армии: с ноября 1941 г.

10. Каким РВК призван: Маловишерским райкомом ВКП(б).

11. Чем раньше награжден: наград не имеет.

12. Постоянный домашний адрес представляемого к награждению и адрес его семьи: г, Малая Вишера, ул. Урицкого, дом 14.

Краткое и конкретное изложение личного боевого подвига или заслуг:

По специальному заданию Костина А. С. десять раз нелегально переходила линию фронта в тыл противника. В результате этого были добыты ряд данных о противнике, представляющих оперативный интерес, которые были успешно использованы командованием частей фронта в боевых операциях.

27 февраля с. г., выполняя задание генерала Гусева, Костина была схвачена немцами, а затем зверски замучена. Труп ее, исколотый штыками, был обнаружен при наступлении частей генерала Гусева в районе деревни Каменка.

Костина, являясь преданной дочерью нашей Родины, заслуживает правительственной награды — ордена Ленина.

Зам. начальника

разведывательного отдела УНКВД ЛО

ст. лейтенант госбезопасности Хорсун.

26 апреля 1942 г.

— Мы знали о нашей Ане почти все, — рассказывает подполковник запаса Михаил Иванович Николаев. — Закончила школу номер два в Малой Вишере и в сороковом году поступила в Ленинграде в училище высоковольтных линий Ленэнерго. Весной сорок первого вернулась на каникулы в Малую Вишеру, к родителям, младшим сестре и брату. Здесь ее и настигла война. Она долго упрашивала военкомат и райком партии дать ей какое-нибудь ответственное поручение. Упросила. Аня стала разведчицей Асей. Ходила в тыл противника на Волховский и Ленинградский фронты… Мы до сих пор не знаем, как она попала в руки врага. Была ли в этом нелепая случайность, каких на войне не счесть, или ее кто-то выдал? Иначе — почему она была так зверски замучена? Ответы на эти вопросы отыскались через несколько лет после войны» когда стали известны некоторые обстоятельства, которые нас насторожили.

А было так. Мы организовали группу переводчиков, свободно владеющих немецким языком. Они прошли специальную подготовку по чтению трофейных немецких документов. Надо сказать, что таких в Ленинграде оказалось немало, и все они, захваченные в разных местах, откуда гитлеровцы в спешке бежали в январе — феврале сорок четвертого, попали в разные государственные архивы. Мы искали во всех. Нашим переводчикам пришлось перечитать горы бумаг, не представлявших для нас никакого интереса. Искали хотя бы упоминания о наших, советских людях, и все такие документы отбирали для дальнейшего изучения: узнавали, кто они, эти люди, где они были и что с ними стало. В Ленинградском архиве Октябрьской революции и социалистического строительства была обнаружена большая пачка трофейных документов из Гатчины. Гитлеровцы так спешили удрать, что не успели не то что вывезти, а хотя бы поджечь секретные бумаги.

Вот так, много лет спустя, мы снова встретились с нашей Аней. Мы узнали все о ее последних днях и часах.

К агенту Анне Костиной был подсажен провокатор. Ему удалось выпытать имена ее сообщников, которых необходимо срочно арестовать. Агент Костина назвала следующих лиц, у которых, со ссылками на нее, можно просить помощи:

1) на аэродроме в Волосове в двухэтажном доме живут Валя и Вера Курсины;

2) в Любани, на улице 1-го Мая, проживают Соня и Нина Романовы;

3) в Тосно, на улице Коммунаров (или Коммунистической), 46, Шура Павлова.

Необходимо обезвредить названных лиц.

Штурмбанфюрер СС Редер.

14 марта 1942 г.

— Прочтя этот документ и зная нашу Анюту, я могу представить, как все происходило, — продолжает Николаев.

Аня долго молчала, не признаваясь ни в чем. Да и в чем признаваться? Что ходит в прифронтовой полосе? Так семью ищет. Пожалуйста, может, и уйти… Но гестаповцы не легковерны. Ее продолжают допрашивать, угрожать, а однажды в чулан, где заперта Аня, бросают еще одну женщину, тоже по-крестьянски одетую. Та, наверное, сразу пустилась в слезы, умоляя помочь ей — хоть словом, хоть советом, рассказала свою «историю» — как и за что взяли. Это придумать нетрудно. Гораздо труднее было разгадать, что это спектакль. Аня как-то догадалась. Наверное, по ее виду: известно, что фашисты хорошо кормили своих агентов, и эта женщина должна была отличаться от наших голодавших крестьян. Но не только внешний вид заставил Аню насторожиться. Видно, почувствовала фальшь, — ведь сама Аня ни за что не пустилась бы в откровения с первых минут. А эта? Наверное, Аня догадалась, в чем дело, но виду не подала, назвала несколько человек, к которым можно обратиться за помощью, сославшись на Аню… если, конечно, «соседку» выпустят раньше.

В тот же день, когда Аня назвала «своих» людей незнакомой женщине, то есть 14 марта, штурмбанфюреру СС Редеру поступило секретное сообщение:

Срочно! Костина является активным агентом. Много раз переходила линию фронта и по возвращению с задания должна быть награждена орденом Ленина…

— Увидев этот документ, мы поняли: где-то в нашем тылу действовал предатель. Все факты, да и просто логика рассуждений, подтверждали это. В самом деле ведь Аню не знал никто. Она не была ничем награждена. Никак не выделялась. Но она так много сделала, что предварительные разговоры о награждении орденом Ленина велись, когда она была еще на той стороне. Наградной лист, то есть представление к ордену, был заполнен в апреле сорок второго, а подготовка, естественно, велась много раньше. Вот эта-то подготовка и стала известна врагу.

Итак, 14 марта штурмбанфюрер СС Редер получил от неизвестного нам предателя сообщение о готовящемся награждении Ани орденом Ленина. Уже за одно это фашисты убили бы нашу разведчицу. Но ведь они не просто убили, они ее зверски замучили. Значит, была еще какая-то причина. Какая же? В конце концов сообщение об ордене Ленина гитлеровцы могли посчитать и ошибочным. Кроме того, они могли надеяться заставить девушку работать на них. Мы долго не знали ответа на эти вопросы и продолжали поиск. И вот совсем недавно нашли еще один документ — от 24 марта. Он свидетельствует, что в тот день Аня еще была жива… А ведь после срочной депеши об ордене Ленина прошло десять дней. Получается, гитлеровцы чего-то ждали. — И вот наконец последний документ все объясняет.

24 марта Редер получает сообщение из Волосова, в котором говорится о проверке названных Аней лиц и объектов.

Аэродрома в Волосове не существует. Бургомистр указал на распространенность здесь фамилии Курсины, однако указанных имен — Валя и Вера — нет. Проверка другого аэродрома — близ Губаниц — не принесла положительных результатов, возможно, речь шла о другом Волосове.

— Мы все знаем, что другого Волосова нет. Очевидно, это поняли и гестаповцы, — продолжает Михаил Иванович Николаев. — Точнее, они поняли все: аэродромы, явки, имена — все это вымышленное. Она просто сбивала их со следа, выигрывала время, наша отчаянная Аня. Отчасти она его и выиграла — ведь вскоре войска генерала Гусева освободили Малую Каменку…

Вот так, через сорок лет, дошла до нас последняя весточка от нашей Ани… До сих пор вспоминаю ночь на двадцать седьмое февраля сорок второго года. Я, теперь уже далеко не молодой человек, горжусь, что такая замечательная девушка была моим товарищем.

* * *

Что оставляет человек после себя? Своих детей, в которых он продолжает жить. Свой дом, семью. Дело, которому посвящена жизнь. Ну а если судьба отмерила человеку на жизнь всего восемнадцать лет? Что остается тогда? Остается опять-таки дело. Остается память. Потому что свой след на земле оставляет каждый…

Последнее донесение

разведчицы Анны Костиной

В селе Гора расквартировано около 200 немецких солдат, вооруженных автоматами. Деревня окружена окопами и блиндажами с установленными в них пулеметами. На опушке леса около дороги установлено 5 минометов. В деревне Гора, как и в деревне Вольная Горка, немцы строят блиндажи в подвалах домов. Немцы организовали полицию из русского населения. Полицейские одеты в немецкую форму. С местными жителями немцы обращаются по-зверски, есть случаи избиений. На станции Нащи установлено наличие 4 танков и около 20 автомашин, мотоциклов и повозок. Южнее реки Луга вырыт противотанковый ров, по фронту рва имеются пулеметные и минометные точки. Севернее реки вырыты окопы, брустверы сделаны из бревен. На станции Батецкая до 1200 немецких солдат, в большинстве вооруженных автоматами и ручными пулеметами. В поселке наблюдалось до 80 автомашин, 100 повозок, 15 мотоциклов, 4 танка, 7 кухонь. Поселок превращен в крепость. Около домов и в подвалах почти каждого дома вырыты блиндажи.

Ася.

* * *

Каждое лето ранним воскресным утром идут по этой тропе группки молодых людей. Парни тащат тяжеленные рюкзаки, резиновые надувные лодки, складные палатки, девушки — весла, корзинки, магнитофоны. Это грибники, рыбаки, любители ночевок на природе — модное увлечение молодежи восьмидесятых годов. С шумом, смехом и гамом идут они той дорогой, где пробиралась когда-то ночью по снегу в тыл врага Аня Костина.

надрывается магнитофон, и прячутся и разбегаются лесные обитатели.

Ольшаник на этой туристской тропе давно вырублен, овраг сровнялся, а березовый лесок стал совсем взрослым. Попробуйте сказать этим ребятам, что здесь было; на опушке леса 5 минометов, севернее реки окопы, южнее — противотанковый ров… Наверное, они удивятся. Вежливо выслушают. А сами, может быть, подумают: какие немцы, какие танки-пулеметы, живая сила и техника! Когда это было! И при чем тут они сейчас?

Да, конечно, — согласимся с ними и мы, более взрослые люди, — сейчас здесь никакие пушки-пулеметы ни при чем. Сейчас здесь белые грибы, солнечные ромашки и лесные колокольчики в утренней росе. Только давайте не забывать, какой ценой досталось нам это «ни при чем»… И давайте помнить, что они, ушедшие навсегда, тоже предпочли бы собирать здесь грибы в березовом лесу, а не разведданные во вражьем логове. Давайте помнить…

 

2. На самом краю России

Для Клавдии Кирилловны Марценюк война — тоже не частный эпизод жизни: не забыть ее, не выбросить из памяти. Уже более сорока лет прошло, как получила похоронку на мужа, а все не привыкнуть к такой судьбе, не смириться. Уже и дочку вырастила одна, а потом помогала ей растить внука Женю, да и тот почти взрослый, а не забыть ей своего Михаила. Живут в достатке, все работают, вот только домишко у них обветшал и невольно напоминает Клавдии Кирилловне: нет хозяина…

Сначала она не верила. Мало ли что напутают — на то война. Все-таки не мальчишкой зеленым ушел на фронт, как-никак кадровый летчик, к своим тридцати четырем годам имевший уже десять лет военного стажа.

И еще почему не верилось — уж очень необычна была биография мужа. А необычно начавшись, человеческая судьба может много еще сюрпризов преподнести.

…Михаил Ассельборн был немцем, родился в крестьянской семье в Поволжье. Десяти лет потерял отца, а вскоре после этого и мать. Вырос в детском доме. Получил среднее образование, закончил военное летное училище, стал летать штурманом. Вступил в Коммунистическую партию. Во время войны, когда семья жила в Алтайском крае, в Кулунде, ушел на фронт.

Где воевал, как погиб — ничего этого Клавдия Кирилловна не знала. Понимала, что медали «За боевые заслуги» и «За оборону Ленинграда», которых был удостоен Михаил, даром не даются. И все-таки… И все-таки хотелось знать все. И она задавала себе эти вопросы: как? когда? где? — вопросы, которые задают себе вот уже сорок лет миллионы русских вдов.

Слушала радио, читала газеты, особенно внимательно — февральские, перед Днем Советской Армии, и майские — перед Днем Победы. И предчувствие не обмануло. В одном из февральских номеров газеты «Фройндшафт», выводящей в Целинограде на немецком языке, под большим заголовком «День Советской Армии» увидела Клавдия Кирилловна портрет своего мужа и рядом портрет восемнадцатилетнего немецкого комсомольца Фридриха Гольцварта. Очерк назывался «Это было под Карсавой». Стала жадно читать.

«Этот человек обладал большим мужеством и завидной выдержкой», — вспоминал заместитель прокурора города Вологды Николай Анатольевич Скворцов о своем бывшем командире Михаиле Ивановиче Ассельборне, с которым ему немало пришлось походить по тылам противника. А далее рассказывалось о жизни и борьбе чекиста-разведчика капитана Ассельборна.

Из статьи Николая Скворцова впервые многое узнала о муже Клавдия Кирилловна. Оказалось, Михаил не сразу попал на фронт, а прежде закончил школу разведчиков и лишь в сорок третьем с группой, в которую входил и Скворцов, был выброшен на парашютах на оккупированную территорию Ленинградской области. В лесах, на стыке Полновского и Стругокрасненского районов, разведчики построили запасную базу, с которой уходили в разведку, доставляли в оккупированный Псков тол, а однажды уничтожили там вражескую комендатуру. В одной из стычек погиб Фридрих Гольцварт.

Клавдия Кирилловна продолжала читать. Быстро пробегала глазами газетные строки: мелькали незнакомые названия, имена, цифры, радиограммы, раненые и убитые — пестрая картина войны. Не успевала сразу осмыслить все эпизоды. И вдруг взгляд остановился:

«В ноябре сорок третьего отряд разведчиков располагался в деревне Замогилье Гдовского района, на восточном берегу Чудского озера. Примерно в это время капитан Ассельборн отлично провел операцию, за которую его наградили орденом Красной Звезды».

«Но где же орден? — удивилась Клавдия Кирилловна. — И что за операция?.. А, вот и об этой операции».

«Для восстановления железнодорожного пути, который партизаны непрерывно выводили из строя, немцы использовали несколько сотен пленных поляков. Возили они их под охраной, в специально оборудованном для ремонта путей поезде: спереди и сзади состава были прицеплены бронеплощадки с пулеметами. Ассельборн, возглавив группу из тридцати человек, должен был разгромить поезд и освободить поляков. Он отлично выполнил это задание».

По мере того как подходила к концу газетная полоса, сердце жены капитана Ассельборна все ощутимее сжималось от боли, лицо пылало: «Вот, вот наконец тот бой. Последний».

«Однажды на одной из троп, ведущих к лагерю и заминированных партизанами, раздался взрыв и лай собак. Прибежали дозорные:

— Фашисты!

Партизаны-разведчики заняли круговую оборону. С трудом удалось прорваться сквозь кольцо. Не успели передохнуть — снова в окружении… Все же с боем вырвались. В разведгруппе потерь не было. Ассельборн повел отряд по компасу. Шли целый день. Погоню уже давно оставили позади. К вечеру вышли на открытое место. Осмотрелись — кругом ни души… Стали подниматься в гору. Шли молча. Вниз скатывались камешки.

Внезапно откуда-то сверху резанул очередью пулемет… Ассельборн крикнул:

— Назад! Засада!

Все покатились вниз. Думали об одном: быстрее пробежать полтораста метров, что отделяли их от леса. Там — спасение. Рядом бежал Саша Яковлев. Наконец по лицу стали хлестать ветки кустов.

Остановил их возглас командира:

— Стойте!

Ассельборн сидел на земле. Мучительная гримаса исказила его лицо.

— Стой! К командиру! — крикнул Скворцов товарищам.

Подбежал Миронов, за ним остальные.

Левая сторона куртки Ассельборна медленно пропитывалась кровью.

— Я тяжело ранен. Отходите, — тихо сказал командир. И, сняв с себя автомат и полевую сумку, протянул товарищам.

Уже совсем близко лаяли овчарки. Трещали выстрелы. Горсточка разведчиков стояла около своего командира. Капитан повторил приказание, потом добавил:

— Из-за меня не должны погибнуть все, а задание должно быть выполнено. — И вытащил трофейный «вальтер».

Разведчики открыли огонь по фашистам почти в упор. Стреляли с ожесточением. Потом короткими перебежками отходили в глубь леса».

Управление КГБ СССР

по Ленинградской области

…Ознакомившись со статьей «Это было под Карсавой», опубликованной в нашей газете, жена и дочь капитана Ассельборна Клавдия Кирилловна Марценюк и Галина Михайловна Ассельборн, живущие в Уссурийском крае, в селе Воздвиженка, спрашивают, где награда мужа и отца, о которой написано в статье. Была ли она вручена или осталась неврученной? Или он был только представлен? Жена и дочь хотели бы иметь ясность в этом…

Клавдия Кирилловна работает в столовой, награждена медалью «За доблестный труд в ознаменование 100-летия со дня рождения В. И. Ленина», дочь работает бухгалтером, у нее растет сын Женя… Поскольку я познакомил жену и дочь со статьей, встал вопрос: если Ассельборн был награжден Красной Звездой, то где она?

Заместитель редактора газеты «Фройндшафт»

Д. Вагнер

г. Целиноград

Редакция газеты «Фройндшафт»

На ваше письмо в отношении награждения М. И. Ассельборна сообщаем, что, по имеющимся у КГБ сведениям, Ассельборн, являясь начальником штаба отряда, действовавшего в тылу противника, участвовал в подготовке, разработке разведывательно-диверсионных мероприятий против немецких захватчиков, руководил боевой операцией по уничтожению немецкого восстановительного поезда в районе станции Ляды, в результате чего было убито 10 немецких солдат. За эти операции Ассельборн был награжден медалью «За боевые заслуги»… О награждении его орденом Красной Звезды у КГБ сведений не имеется.

А если сведений нет, значит, их надо искать. Ведь сами по себе факты, когда награды оказывались неврученными, во время войны были нередки. Случалось, не успевали оформить документы, случалось, погибали люди, этим занимавшиеся. Бывало и так, что перед строем бойцам, после выполнения ими какого-либо задания, объявлялось, что они будут представлены к тем или иным наградам, а потом этому могли помешать какие-нибудь чрезвычайные обстоятельства.

Но с чего и как начать поиск? На этот раз решили разыскать боевых товарищей Ассельборна, например Александра Яковлева (помните, в статье: «рядом бежал Саша Яковлев»?), Миронова (первым подбежавшего к раненому командиру), радистку отряда Анастасию Михайловну Сергееву… Ко всем обращались с одинаковой просьбой: не только вспомнить об ордене, но и сообщить подробности боевой жизни в тылу врага. Из чего исходили? Из того, что орден Красной Звезды получают за личное мужество и отвагу в боях. Поэтому решили проследить — и по имеющимся материалам, и по воспоминаниям — основные боевые эпизоды того пути, который прошел отряд разведчиков во главе с капитаном Ассельборном.

Рассказывает Александр Яковлев.

Наш батальон специального назначения десантировался в середине сентября сорок третьего года, три-четыре ночи подряд, в тыл противника на территорию нынешней Псковской области, в районе села Ново-Асково. Солдаты располагавшейся здесь дивизии РОА (так называемой «русской освободительной армии Власова») были просто шокированы, видя огромное количество парашютистов, приземляющихся в лесу. Был пущен слух, что это регулярные части Советской Армии выбросили большой десант с артиллерией для разгрома дальних тылов противника. Поверив в это, семьдесят власовцев, перебив офицеров, пришли и сдались группе из шести разведчиков, высланной им навстречу.

Рассказывает Анастасия Сергеева.

Утром наши радисты вдруг увидели в лесу среди своих огромное количество немцев. Мы прямо-таки остолбенели: откуда они здесь? Вскоре выяснили — это были власовцы (они носили немецкую форму), сдавшиеся ночью.

Рассказывает Александр Яковлев.

Михаил Иванович Ассельборн был комиссаром, а затем начальником штаба первого батальона. Он организовал политические занятия в отряде и среди мирного населения, сообщал о сводках Совинформбюро… Вскоре мы приступили к большим боевым действиям, получившим впоследствии название «рельсовой войны». Ежедневно пускали под откос эшелоны с живой силой и техникой, подрывали железнодорожное полотно. Гитлеровцы предприняли ответные меры: пустили по путям специальный восстановительный поезд. Мы приняли решение уничтожить его. Эта операция была поручена группе разведчиков, которую возглавил капитан Ассельборн. Тщательно подготовились они к этой операции: провели разведку, выявили стоянку поезда, его вооружение и систему охраны. Оказалось, что в составе поезда, спереди и сзади, идут бронеплощадки с крупнокалиберными пулеметами.

И вот настал день операции. Место для засады капитан Ассельборн выбрал в трех километрах севернее станции Замогилье. Григорий Миронов заложил под рельс взрывчатку, шнур-удочку протянул в кустарник и отдал Анатолию Ежову, а сам вместе с Николаем Константиновым и Александром Яковлевым укрылся на противоположной насыпи для наблюдения и обстрела. Ассельборн расположил разведчиков цепью на расстоянии сто — сто пятьдесят метров от рельсов. Затаились, ждем. Наконец из-за поворота показался поезд. В середине состава шли зеленые вагоны с немцами-восстановителями, а перед этими вагонами был прицеплен товарный — с пленными поляками. Состав усиленно охранялся. Нашим разведчикам помог туман. Они незаметно подкрались к полотну и подорвали его. Поезд остановился и попал под прицельный огонь затаившихся в кустарниках партизан…

Боевые будни нашего батальона и «рельсовая война», которую он вел, закончились в начале сорок четвертого года, когда оккупанты были изгнаны из пределов Ленинградской области. После небольшого отдыха в Ленинграде я, в составе другого отряда, был снова выброшен в тыл врага, на этот раз в Прибалтику. Мы опустились у озера Лубаны, где находятся самые большие болота Латвии. Отсюда после нелегкого перехода мы прибыли в наш район действия — Гаврские леса, на участке между Абрино — Карсава, а оттуда стали продвигаться на восток, ближе к линии фронта. Несколько раз мы ходили в рейды по тылам противника, собирали разведывательную информацию, передавали ее по назначению.

В один из рейдов командиром группы пошел Михаил Иванович Ассельборн. По маршруту следования мы обнаружили аэродром врага с боевыми и транспортными самолетами, а в нескольких километрах от него — ложную взлетно-посадочную полосу с макетами самолетов. Мы установили, что на станции Абрино скопление военной техники, что там разъезжают несколько машин с пеленгаторами. Понимая, что наша рация может быть запеленгованной, мы все же немедленно передали эти сведения в Ленинград. Уже на другой день Абрино бомбили наши самолеты.

…В начале июня мы были обнаружены врагом. Дивизия фашистских головорезов-штрафников, двигавшаяся к фронту, специально на неделю задержалась здесь, чтобы уничтожить нас. Немцы в три кольца обложили небольшой лесной массив, где располагался наш лагерь, организовали засады на просеках и выходах из леса. В течение пяти суток они с утра до сумерек прочесывали лес.

Очень трудно приходилось нам в те дни. Объединившись с местным отрядом партизан под командованием товарища Поча, мы заняли оборону. Разгорелся бой, дело дошло до ручных гранат. Гитлеровцев было во много раз больше, и нам пришлось с боем прорываться через все три кольца. Выходя из окружения, мы вновь оказывались окруженными. При этом стрелять приходилось только наверняка, так как боеприпасы начали таять. В этой трагической ситуации капитан Ассельборн делал все, чтобы сохранить людей. Это ему пока удавалось: потерь у нас не было.

Капитан принял решение прорываться из района Гаврских лесов.

Пробирались осторожно и к вечеру вышли на опушку леса, за которой уже лежала не контролируемая врагом местность. Уставшие, измученные, медленно поднимались мы в гору. Не дошли метров тридцати до вершины, когда раздался одиночный винтовочный выстрел, за ним ударила пулеметная очередь. Шедший в двух шагах позади меня Ассельборн молча опустился на землю и скатился вниз. У подножия он прислонился к сосне. По его правой руке, лежавшей на портупее, у левого кармана, текла струйка крови. Он быстро бледнел и не мог подняться. Свою последнюю команду он произнес тихо, почти шепотом, но достаточно четко и властно:

«Быстрее уходите. Я с вами идти не могу». Отдав полевую сумку с оперативно-разведывательными документами и автомат, он медленно, с трудом взвел «вальтер» на боевой взвод…

Рассказывает Григорий Миронов.

Через три дня мы вернулись обратно к тому месту, где оставили своего командира. Гитлеровцы уже ушли из Гаврских лесов, им было не до нас… Ассельборна на месте не оказалось. Мы пошли в ближайшую деревню, стали расспрашивать. Один старик рассказал, как три дня назад вечером вражеские солдаты заставили его взять лошадь с подводой и ехать в лес. Приехал он как раз к той сосне, где мы оставили своего командира. Немцы положили его тело на подводу, со всех сторон сфотографировали и приказали отвезти на опушку леса. Оттуда старика выпроводили, а сами будто бы схоронили его. «Капитан был?» — допытывались мы у старика. «Не знаю. А только большой начальник…» Никаких следов мы так и не нашли.

Рассказывает Александр Яковлев.

Из Гаврских лесов мы вернулись на нашу центральную базу, в Лубанские болота. Доложили о проделанной работе, о гибели Ассельборна, получили разрешение на небольшой отдых. Через несколько дней пришла радиограмма из Центра, в которой руководство поздравляло шестерых наших разведчиков с награждением за образцовое выполнение заданий командования. Очень возможно, что одним из названных был наш командир.

Вот и стали известны боевые эпизоды из жизни капитана Ассельборна — мужественного человека, бесстрашного советского солдата. Окруженный врагами, истекающий кровью, обессиленный (помните, последний приказ об отходе он отдал почти шепотом?), он каким-то чудом сумел задержать, остановить наседавшего врага, сделать так, что каратели не бросились следом за отрядом разведчиков, а остались здесь. Значит, командир до последнего дыхания отвлекал внимание врага на себя, и не просто отвлекал, а приковал его. Но как? Что мог сделать смертельно раненный человек? Он не мог удивить их выстрелом. Но, вероятно, он сумел на какое-то время остановить их словом, которое грянуло громче выстрела. Наверное, это были слова на немецком языке. Мы не знаем — какие именно, и никогда не узнаем. Но мы знаем главное: ценой собственной жизни он сумел выиграть время для своих ребят. Он все рассчитал точно. И когда раздался одиночный выстрел из его «вальтера», разведчики были уже далеко.

Ну а фашисты? Что руководило их действиями?

А очень просто. Оболваненные расистской пропагандой, они решили, видимо, удостовериться, что перед ними немец. Как удостовериться? Так, как учили. Они сфотографировали мертвого! Они произвели обмер черепа! Они пытались найти объяснение столь «странному» поведению немца. Да разве могли они понять главное: Михаил Ассельборн был прежде всего советским человеком, верным сыном своей многонациональной Родины.

Указ

Президиума Верховного Совета Союза ССР

от 16 октября 1985 года

За мужество и отвагу, проявленные при выполнении специальных заданий в тылу противника во время Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. наградить Ассельборна М. И. орденом Красной Звезды (посмертно).

Руководству КГБ по Приморскому краю было поручено передать государственную награду жене Ассельборна Михаила Ивановича — Марценюк Клавдии Кирилловне в селе Воздвиженка, Уссурийского района, Приморского края.

Далеко, на самом краю России, затерялось село Воздвиженка. Как испокон повелось в русских деревнях, здесь все всё друг о друге знают. И когда Клавдии Кирилловне вручали орден мужа, событие это переживали сообща. Знали теперь все подробности — и как воевал Михаил, и как геройски погиб. А Клавдия Кирилловна вновь и вновь рассказывала о нем — как до войны служил, как Галю растили. Рассказывала, как о живом. Так, через сорок лет после Победы, он снова вернулся к ним, к жене и любимой дочери. Вернулся если не в жизни, то в памяти, в сердца и души людей.

 

1. Краткая справка

Двадцать восемь месяцев хозяйничали гитлеровцы в Ленинградской области. Наряду с мощной системой оборонительных сооружений они создали на ее территории широко разветвленную разведывательную и контрразведывательную сеть. Центром вражеской разведки и контрразведки на территории области стала Гатчина и ее район. В Гатчине действовали: тайная полевая полиция (ГФП), служба безопасности (СД), государственная тайная полиция (гестапо), полевая жандармерия, гражданская полиция. В деревне Даймище размещался штаб 18-й армии, наступавшей на Ленинград.

Основную работу по разведке и борьбе с партизанами осуществляли армейские отделы 1-С. Контрразведывательную работу вели ГФП, СД и комендатуры. ГФП, кроме того, насаждала агентурную сеть с заданием негласно наблюдать за населением и выявлять лиц, недовольных «новым порядком» и связанных с партизанами; создавала резидентуры в местах наиболее вероятного появления партизанских отрядов; перебрасывала агентов в советский тыл с разведывательно-диверсионными заданиями.

Целью СД и гестапо было уничтожение патриотически настроенных советских мирных жителей и партизан. Для этого к войсковым частям прикомандировывались войска СД: роты (айнзатц-команды) и полуроты (зондер-команды).

На территории Ленинградской области, на участке 16-й и 18-й армий Северной группировки войск, вели работу разведывательные, диверсионно-террористические и контрразведывательные абвер-команды и абвер-группы. В Сиверской были — открыты: школа разведчиков, школа переводчиков, школа радистов…

В Гатчине были сосредоточены также все карательные органы врага. Именно здесь планировались и с особой жестокостью осуществлялись карательные акции фашистов против мирного населения.

Материалами расследования установлено, что в Гатчине и районе оккупанты расстреляли, истребили и заживо сожгли 40 тысяч мирных жителей и военнопленных — больше, чем в любом другом городе Ленинградской области. В Гатчине повесили 1325 человек. На Базарной площади, на проспекте 25-го Октября вешали ежедневно, прикрепляя на грудь таблички с надписями: «За связь с партизанами», «За плохое отношение к немецкой армии».. Из Гатчины и района угнали в рабство более 25 тысяч человек.

Не случайно, что именно на Гатчину были направлены значительные усилия ленинградских чекистов в черные дни фашистского нашествия. Ибо разные судьбы, героические и трагические, высокие и низкие, завязались здесь в тугой узел. Много мужества и находчивости проявили сотрудники органов госбезопасности, на протяжении многих лет распутывая этот узел: выкорчевывали вражескую агентуру, находили предателей, помогали честным людям, пострадавшим во время оккупации. Грозное эхо войны нет-нет да и напоминало о себе в Гатчине и двадцать, и тридцать лет спустя…

 

2. Хроника одного поиска

1943–1944 гг.

Что делает обыкновенный, или, как мы сейчас говорим, нормальный, человек, когда на его город, село — на его дом наступает враг? Конечно, скажем мы, такой человек готовится оказать непрошеному гостю достойный прием, то есть готовится к борьбе.

А как назвать того, кто, надев праздничный наряд, с радостью устремляется… навстречу врагу, мечтая поскорее оказаться на оккупированной территории? Имя ему известно давно, да только вот заметить его нелегко. Но тем не менее замечают. Находят.

Впрочем, расскажем все по порядку.

Давно, когда еще не была снята блокада Ленинграда, в сентябре сорок третьего года органами государственной безопасности был задержан некто Пигулевский. Итак…

16 сентября 1943 года

Он явно волнуется, сидя перед следователем, и не скрывает этого: сцепляет пальцы в замок и до побеления стискивает их. Николай Пигулевский молод, ему двадцать шесть лет, он военный инженер III ранга.

— Расскажите, в каких частях вы воевали и где? — начинает допрос следователь. Говорит он спокойно, деловито, уверенно.

— Наша часть прибыла в Ленинград в сентябре сорок первого и приступила к строительству укреплений в южной части города. В марте сорок второго я был направлен в пятьдесят четвертую армию Волховского фронта, на должность полкового инженера. Здесь и прослужил до моего пленения, то есть до двадцать четвертого апреля сорок второго.

— Каким образом вы попали в плен?

— Наша стрелковая часть в районе Любани попала в окружение, у деревни Малиновки я был ранен и контужен от разорвавшейся бомбы, потерял сознание. Придя в себя, увидел, что нахожусь в сарае, где было еще человек восемьдесят из числа пленных командиров. Через два дня нас всех отправили в лагерь в Любань, где я пробыл двое суток, а затем был направлен в лагерь на станцию Сиверская…

…Вот так горько начала складываться военная судьба Николая Пигулевского: плен, один лагерь, другой. И дальше картина обычная: допросы, избиения, угрозы смерти и инсценировка расстрела. Привели его как-то к яме в парке, где лежали трупы убитых, велели встать на колени, склонить голову, и сразу над ней просвистели пули. Опять подняли, отвели обратно, бросили в подвал и оставили там на три дня…

По-разному ведут себя люди, попадая в такие ситуации, разные дороги выбирают. Вспомним — разве Ане Костиной было легче? Или Михаилу Ассельборну? Да мало ли таких примеров, не счесть!..

Пигулевский избрал другой путь — путь предательства. С апреля сорок второго до сентября сорок третьего он усердно работал на врага. Судьба не раз давала ему возможность остановиться, сойти с этого пути. Но он продолжал работать. Работать старательно, пока не был пойман как вражеский лазутчик.

— Что представляет собой школа, где вас учили? Какие категории разведчиков в ней готовили? — Следователь задает вопросы строго и четко, логично выстраивая цепочку преступной деятельности шпиона.

— Школа находилась в Гатчине. Кому подчинялась, не знаю, но думаю, что органам разведки, так как возглавлял ее штурмбанфюрер СД Краус. В школе обучалось около сорока человек, все с высшим образованием, большинство — жители Ленинграда. Нам объявили, что нас будут готовить для работы в Ленинграде, в различных учреждениях — после захвата его немцами…

Что и говорить — готовились оккупанты основательно, деловито. Вражеская армия стремилась захватить Ленинград, а в Гатчине формировались специальные органы управления городом. В школе растили будущих администраторов, которые тщательно изучали экономику города, расположение важнейших объектов, связь между ними и прочее.

— Кого можете назвать из агентов школы? Клички, приметы…

Он назвал всех.

— Рутченко Николай Николаевич, тридцать пять лет. Окончил истфак ЛГУ, работал в Ленинграде до сорок первого. Знает немецкий и английский. В Гатчине в СД работал переводчиком. В школе преподавал историю Ленинграда и области. Приметы… Смирнов Виктор, приметы… Бене, приметы… Черный, приметы… Полозов, приметы…

Так поступили к чекистам сведения о гатчинской школе и ее агентах. К этому времени давным-давно провалился план захватить Ленинград штурмом. Более того, была уже прорвана его блокада. Следовательно, гатчинские «администраторы» остались не у дел. Чем же занялись они? В кого «переквалифицировались»? Пигулевский этого мог и не знать. А именно это теперь надо было выяснить как можно скорее.

То обстоятельство, что агенты школы — бывшие ленинградцы, подсказало пути поиска. И вскоре на каждого названного Пигулевским агента уже имелись анкетные сведения, словесный, а иногда и фотопортрет. Поиски заняли более трех недель. И вот…

12 октября 1943 года

Исполняющий обязанности директора фабрики «Грим» Всесоюзного театрального общества Адольф Григорьевич Перельцвайг никак не мог понять, зачем он понадобился сотрудникам НКВД, да еще так срочно. Но еще больше удивился, увидев в управлении своего главного бухгалтера, пятидесятилетнего Израиля Иосифовича Юдей. Но и тот пребывал в полном недоумении. До войны их фабрика выпускала гримерные краски для театра, продавала их в магазинчике на Владимирском, неподалеку от Невского. Трудно вообразить более мирную продукцию, чем краски для грима, а вот, пожалуйста, приглашают на Литейный.

Вскоре все прояснилось. Обоих попросили рассказать об одном их сотруднике — директоре того самого магазинчика на Владимирском, Александре Бене.

Адольф Григорьевич охотно рассказал, что знал Бене с тридцать шестого года, когда тот стал директором магазина, и примерно до тридцать восьмого. Отношения носили чисто служебный характер, так как продукция фабрики «Грим» проходила через магазин.

— Где находится Бене в настоящее время, сказать не могу, но в нашей системе многие убеждены, что он остался у немцев…

— Ну а почему в «вашей системе» решили, что он остался у немцев? — Следователь чуть-чуть улыбнулся, но, взволнованный важностью момента, директор фабрики «Грим» этого не заметил.

— В нашей системе рассказывают, что Бене выехал в Гатчину к своей семье незадолго до занятия ее немцами и больше оттуда не возвращался. Но цимес не в этом…

— Что-что? Ну и терминология у вас, однако…

— Я же объясняю, цимес в том, что Бене был в разводе с женой и проживал отдельно, при магазине, почему мы это и знаем. А тут вдруг перед занятием фашистами Гатчины говорит: «Поеду к жене в Гатчину». Понятно? Это есть предлог. Опять же его политическое лицо…

— А чем вы можете подтвердить политическую неблагонадежность Бене?

— Да он сам мне говорил, что он — полковник царской армии. А в годы нэпа имел собственный магазин на углу Невского и Садовой и все хвастался: «У меня в магазине все есть, не то что в государственных». И вообще, он же открыто высказывался против Советской власти. Просто антисоветская личность. Не внушает доверия — и все!

То, что знал директор фабрики «Грим», знал и ее бухгалтер. Но к этому добавил, что последний раз видел Бене не то в августе, не то в сентябре сорок первого, возле магазина. Он был в белой рубашке и весь какой-то праздничный, веселый, будто на какие торжества собрался. Сказал: «Больше я не работаю, иду служить в армию».

— Я еще удивился: как это «служить», ведь ему уже шестьдесят, если не больше.

— А когда точно вы встретились? Была ли уже занята Гатчина, не помните?

— Не помню, вернее, не знаю, я тогда только вернулся с оборонных работ…

Итак, назван один из опаснейших агентов врага — Александр Бене. Теперь предстоит собирать доказательства его преступной деятельности. Кое-что уже есть, клубок постепенно начинает распутываться. Дополнительные сведения дает новый допрос Пигулевского…

16 ноября 1943 года

— Пигулевский, что вы делали после того, как роль администратора провалилась?

Вот тут бы и остановиться ему, прекратить изменническую деятельность, попытаться отойти в сторону. Но нет:

— Я дал согласие вести шпионскую работу против Советского Союза. В конце ноября, после окончания школы, я получил у Рутченко задание отвезти в Вильно, Бобруйск и Минск письма. Задание выполнил. После этого старший лейтенант Боссе направил меня снова в Минск, в распоряжение минского отдела немецкой контрразведки. Там, в марте сорок третьего, я получил задание организовать лжепартизанский отряд. Задание выполнил…

— Выражайтесь точнее: отряд провокаторов, который бы выявлял патриотически настроенных лиц, — сужает глаза следователь, но прорваться эмоциям не дает. Голос его звучит по-прежнему сухо и официально.

Молчание. Сказать предателю нечего.

— Кто занимался созданием таких отрядов в Гатчине?

— Мне известно только мое задание.

— С какими письмами посылал вас Рутченко?

— Содержания их я не знаю. Но думаю, что это по линии НТСНП.

— Поясните, что это такое.

— Национальный трудовой союз нового поколения. Есть такая организация, объединяющая бывших подданных России, выходцев из дворянско-помещичьей среды. Ставит целью установление буржуазно-демократического строя в нашей стране. Выпускает листовки, призывающие свергнуть Советскую власть…

«Вот, значит, какой еще цветок распустился в Гатчине! Но о нем — чуть позже. Сейчас главное — Бене», — решает следователь, вслух же произносит:

— Укажите приметы Бене.

— Шестидесяти трех лет, роста среднего, телосложения плотного, плечи опущены, волосы русые, редкие, лоб высокий, выступающий, лицо овальное, нос длинный, брови дугообразные, губы тонкие… При чтении надевает очки.

Проходит еще месяц напряженной поисковой работы. Собраны многочисленные улики, найдены даже фотографии преступника. И вот последние уточняющие детали следователь получает…

29 декабря 1943 года

— Пигулевский, вам предъявляются четыре фотографии. Кого вы из них узнаете?

— Номер первый — это преподаватель школы Глазунов, номер второй — это Бене, имя-отчество не помню, камер три — Рутченко, номер четыре — Смирнов Виктор.

— Расскажите, что вам известно об этих людях.

— Знаю о Бене с его слов, что он служил в царской армии, участвовал в войне с Японией и в империалистической. Приехал к дочери в Гатчину, где и остался до прихода немецких войск. В школе сначала был преподавателем физкультуры, но фактически не работал, однако зарплату получал. Посещал школу в качестве вольного слушателя. В разговорах восхвалял царский строй и порядки, установленные оккупантами. Неоднократно подчеркивал и вообще любил повторять, что его дедушка происходит из прибалтийских немцев…

Так потянулась ниточка поисков от Пигулевского к Бене и прочим «слушателям» школы. А между тем пробил час окончательного снятия блокады Ленинграда. Ожесточенные бои за город начались…

24 января 1944 года

Один за другим освобождались населенные пункты Ленинградской области. Подошла очередь и многострадальной Гатчины. Наши войска вышли на подступы к городу. Хроника военных лет свидетельствует: жестокий бой разгорелся за деревню Педлино. Пулеметным огнем, хлестнувшим из пролома одного из домов, гитлеровцам удалось остановить наступление. Наши бойцы несли большие потери. И тогда комсорг роты Андрей Сахнов закрыл пролом в стене собственным телом. Рота, как один, рванулась вперед. Деревня была взята. Она находилась в восьми километрах от Гатчины…

Вот как далеко еще были наши войска в тот момент, когда в дверь дома № 34 по улице Солодухина в Гатчине раздался торопливый и уверенный стук. Ответа не было. Стук повторился, теперь уже требовательно. Наконец из глубины донеслось:

— Wer ist da? Herr Leutnant?

— Geheim Polizai…

Прямо над головой пролетел самолет, рев его моторов обрушился на город. И в ту же минуту где-то совсем рядом громыхнуло.

— Schneller!

Дверь распахнулась. Плотный, кряжистый человек, кланяясь, отступил внутрь.

— Kommen Sie auf! Bitte sehr! — суетливо приговаривал он, стараясь поскорее закрыть дверь.

Но вместо одного в дом ввалились трое в штатском. У хозяина брови полезли на лоб:

— Warum…, — начал было он, но один из пришедших, высокий черноволосый немец оборвал его:

— Darum! — и плотно прикрыл за собой дверь. Двое других обступили хозяина с боков.

— Was wollen sie? Ich frage: was wollen sie?

«Гость» пристально оглядывал хозяина, словно примериваясь к чему-то. «Рост средний, телосложение плотное, плечи опущены, волосы русые, редкие, лоб высокий, лицо овальное, брови дугообразные, нос длинный, губы тонкие, уши большие…»

— Гражданин Бене? — неожиданно заговорил он по-русски чистым высоким и таким торжественно-строгим тоном, что от дурного предчувствия у хозяина задрожали руки.

— Бене… — с тупым удивлением повторил он.

— Александр Адольфович?

— А… Альфредович… С кем имею честь?

Но гость молча разглядывал хозяина, потом еще более строго объявил:

— Именем Союза Советских Социалистических Республик…

Хозяин опустил взгляд и как бы перестал слышать. Но почувствовал, как двое, стоявшие рядом, крепко взяли его под руки…

Протокол задержания

24 января 1944 г. в Гатчине поисково-разведывательной группой войск НКВД произведено задержание Бене Александра Альфредовича.

Анкета и предварительный допрос прилагаются.

Старший оперуполномоченный капитан госбезопасности Дворкинд

Напомним: было двадцать четвертое января, и советские части находились еще на расстоянии восьми-десяти километров от Гатчины. Лишь утром двадцать пятого началась мощная атака наших частей, пробивавшихся к Гатчине с запада и востока. На окраинах города завязались кровопролитные бои. Противник пытался подтянуть на помощь резервы. В бой вступила авиация. Низкая облачность и снегопад не помешали нашим штурмовикам разгромить танковую колонну и автоколонну врага, начисто уничтожив резервы, рвавшиеся на подкрепление в Гатчину.

Бой за город продолжался всю ночь. Наконец к десяти часам утра 26 января 1944 года 120-я и 224-я стрелковые дивизии полностью освободили город от оккупантов.

Со слезами встречали наших бойцов немногие из уцелевших жителей Гатчины. И совершенно незамеченной среди них осталась поисково-разведывательная группа госбезопасности, еще за сутки до освобождения Гатчины пришедшая сюда, в самое логово врага, чтобы выиграть этот свой невидимый бой на невидимом фронте.

29 января 1944 года

— Я еще раз спрашиваю вас, гражданин Бене, когда и почему вы решили бежать из Ленинграда навстречу врагу?

Следователь хоть и начинал уже терять терпение, но не подавал виду. Бене же изображал святую невинность. Что ж, это его первый допрос, вот и прикидывается… Не знает только, что следствию уже многое известно. Да и все эти разведшколы, карательные батальоны, несостоявшиеся администраторы и их прихвостни уже два дня как отброшены далеко от Ленинграда, а скоро будут вообще выметены с нашей земли. Но подготовленные ими агенты могли остаться и продолжать шпионскую деятельность. Вот их-то и надо как можно скорее обезвредить, пока они не успели «перекраситься» и раствориться среди честных людей. Имена, имена, имена — вот что нужно сейчас. Прямо сейчас. А Бене разыгрывает удивление.

— Я не бежал навстречу врагу, как вы изволили выразиться… Я поехал к дочери, которая вообще-то проживает в Гатчине, но в тот момент была в деревне Кузьмино под Пушкином, — неторопливо повествует Бене. — Она прислала ко мне человека и просила приехать — помочь ей перебраться в Гатчину, Вот я и пошел к ее мужу, и вдвоем мы стали собираться к дочери. Вот и все.

— Когда это было?

— Восемнадцатого сентября.

— И вам было неизвестно, что враг уже находится в Пушкине, что Гатчина захвачена им еще тринадцатого сентября? — В голосе следователя отчетливо сквозила ирония.

— Нет, мы ничего не знали, — истово клялся Бене.

— И, пробираясь к линии фронта, проходя через наши части, пересекая линию фронта, вы ни о чем не догадывались? Кого вы дурачите, Бене? — Следователь чуть возвысил голос, но вызвал у Бене лишь полное изумление. — Когда и при каких обстоятельствах вы в первый раз увидели немцев?

— Мы пришли в деревню, а она, оказывается, была уже занята ими… Я выглянул в окошко и увидел немецкого солдата…

— И что же? Пытались вы уйти обратно?

— Да-да, конечно! Пытались! Я подошел к этому солдату и спросил, можно ли мне уйти обратно в Ленинград, но он велел убираться в дом.

«Вот какая «святая» простота: попросил разрешения уйти обратно!»

Где-то внутри уже закипало раздражение, но следователь подавил его, задав следующий вопрос:

— Где вы проживали на оккупированной территории?

— Девятнадцатого сентября немцы приказали всем жителям уйти в тыл. Дочь, зять и я поехали в Гатчину.

— Значит, вы утверждаете, что восемнадцатого сентября получили известие о дочери и в один день сообщили об этом зятю, собрались и успели добраться в деревню? И это вы не считаете бегством навстречу врагу? А я бы сказал, что вы просто бросились ему навстречу. Еще вопрос: участвовали ли вы в гражданской войне?

— Нет-нет, только в первой мировой, в чине полковника.

— Вы лжете! Вы служили в армии Деникина. Дайте правдивые показания.

— Да… я скрыл этот факт, — жмется Бене. — В девятнадцатом году, когда белые заняли Харьков, они меня арестовали, и я вместе с ними вынужден был отступать до Одессы… А там меня освободили красные…

— Гражданин Бене, вы опять вводите следствие в заблуждение, «арестовали белые, освободили красные»… Дайте правдивые показания!

Но говорить правду Бене никак не мог. Впрочем, она уже была известна.

Во время гражданской войны, находясь на службе в Красной Армии на должности начальника административного управления Харьковского военного округа, Бене при наступлении Деникина остался в Харькове и перешел на сторону белых. Сразу же, явившись в их штаб, он передал секретный шифр связи между частями Красной Армии и последнюю дислокацию войск Харьковского военного округа. Был принят на службу в армию Деникина в качестве штаб-офицера для поручений в чине подполковника. Из Одессы вместе с деникинцами бежать не успел, стал жить по фиктивным документам под фамилией Шевчука.

В 1922 году в Киеве был арестован, но лишь за то, что, проживая по фальшивым документам, уклонился от военной службы в Красной Армии. А его контрреволюционная деятельность не была разоблачена. Это преступление, совершенное в годы гражданской войны, он в течение двадцати пяти лет скрывал, боялся, что оно будет раскрыто. Это в свою очередь толкало его на путь активной борьбы против Советской власти, так как только после ее свержения он мог быть уверен в том, что не придется расплачиваться за измену. Поэтому он стал агентом гитлеровской разведки.

Поняв, что его прошлое известно, Бене перестал изворачиваться. И вот настал день…

8 февраля 1944 года

— Считаю бесполезным дальнейшее запирательство и буду давать правдивые показания, — заявил наконец Бене. Он рассчитал правильно: игра проиграна и остается уповать только на гуманность советских законов. И тут его словно подменили. Он рассказал все, что знал, а знал немало.

— В гатчинской школе я был назначен командиром формируемого тогда гестапо батальона, который должен был войти в Ленинград вслед за немецкими войсками в качестве карательного отряда по борьбе с советскими патриотами. Но какие функции будут у меня лично, пока не уточнялось. В школе я пробыл около двух недель в июле — августе сорок второго.

Я принимал участие в разработке руководящих документов для школы. Так, я создал инструкцию для начальников политической полиции районов Ленинграда. Исходил из того, что будет объявлена регистрация коммунистов. Тех, кто явится на регистрацию, предусматривал взять на картотечный учет. Ответственных работников предлагал немедленно отдавать под суд. Подробно разработал порядок регистрации. Предлагал разделить прошедших фильтрацию на категории: благонадежных, подозрительных и находящихся под гласным или негласным контролем полиции.

Я подчеркивал, что важнейшей задачей начальников полиции районов является выявление подпольных организаций и партийных групп, а также складов оружия, оставленных райкомами и горкомом партии. На основании опыта, вынесенного еще с гражданской войны, я был убежден, что коммунисты в каждом покидаемом городе оставляют подпольную организацию, — на нее я и обращал внимание как на самую большую опасность для построения новой России.

Кроме того, я передал начальнику школы Смирнову план по борьбе с партизанами, в котором рекомендовал: усилить паспортно-пропускной режим, особенно в прифронтовой полосе; аннулировать советские деньги, что приведет к ослаблению партизанского движения; прекратить публичные казни за мелкие кражи, чтобы не восстанавливать обывателей против нового порядка; усилить репрессии против коммунистов.

Я передал Смирнову ряд сведений шпионского характера о Ленинграде, отметил, какие повреждения нанесены бомбардировками, какие меры применяются для защиты, сообщил расположение отдельных объектов оборонного значения…

— Скажите, Бене, а чем вы занимались после того, как выбыли из школы гестапо? — Следователь выяснял последнее: может, человек одумался, когда план гитлеровцев взять Ленинград штурмом провалился. Но нет. Как и его «коллега» Пигулевский, он нашел своей ненависти новое применение.

— В феврале сорок третьего я обратился в «Русский комитет», возглавлявшийся бывшим генералом Красной Армии Власовым, с просьбой принять меня в формируемую им «русскую освободительную армию», или РОА. Мне обещали, что я получу назначение в соответствии со своим чином и положением. — В голосе Бене прозвучал намек на некую значительность, но следователь остался глух к намекам. — Кроме того, по своей инициативе я разработал и передал в июле сорок третьего заведующему гатчинским отделом печати Никитину план об улучшении пронемецкой пропаганды среди населения. Писал листовки, в которых призывал население в тылу бороться против Советской власти. Обращался с предложением к подпольным организациям организованно переходить на сторону немцев…

На этом можно было бы и оборвать эту историю о людях, которые по своей воле перешли на службу врагу. О тех, кто готов был опереться на любую силу — будь то германский фашизм, или власовцы, или энтээсовцы, лишь бы эта сила противостояла большевикам. Все они потерпели крах в грозные сороковые — это общеизвестно. А история эта тем не менее получила продолжение — уже в наши дни, поскольку выброшенные с территории Советского Союза тайные и явные враги не сложили оружия. Обосновавшись за рубежом и объединившись во всякие «союзы», они с тех самых пор и по сей день пытаются вредить нашей стране издалека.

Но это уже — отдельная история…

 

3. Расплата

1967 г.

Через двадцать три года после того, как гитлеровцы были выброшены из Гатчины, в декабре 1967 года, здесь вновь прошла грозная тень войны: в Гатчинском Дворце культуры состоялся открытый судебный процесс. Слушалось дело предателя Родины, сотрудницы гестапо, выдавшей врагу двадцать пять героев-подпольщиков, комсомольцев, которые были казнены в парке Сильвия. Зал не мог вместить всех пришедших на этот процесс, и толпы людей стояли перед репродуктором на площади. Были среди них родные и близкие погибших. Их, перенесших все ужасы фашистского нашествия, в эти дни вновь обожгло горем.

Долгое время не были известны обстоятельства трагической гибели молодых патриотов. Они были схвачены почти одновременно, в течение трех дней — с 27 по 30 июня 1942 года и уже 30-го казнены. Было очевидно, что кто-то их выдал. Но кто? Почти четверть века это оставалось загадкой. И вот органами государственной безопасности этот человек найден. И хоть скрывалась она долго, целых двадцать три года, но рано или поздно, а конец у предателей, как известно, один: расплата. Здесь, в Гатчине, где предавала она советских людей, перед родными и близкими погибших держала и ответ в декабре 1967 года.

Как же ее удалось найти?

Еще в сорок четвертом, по мере того как война стала отходить на запад, для сотрудников госбезопасности наступил период огромной проверочной работы. Одни из вражеских прихвостней успели бежать, кое-кого удалось задержать, но многие остались… Предстояло выявить остатки вражеской агентуры. В первую очередь стали искать карателей, махровых палачей, убийц-диверсантов, чьи руки были обагрены кровью советских людей.

За несколько послевоенных лет разные имена и фамилии мелькали в десятках уголовных дел. И среди них одно, не то имя, не то кличка — Верка. Потом к ней добавилась фамилия — Воронцова. Первой, еще в сорок четвертом году, упомянула ее гражданка Жаркова, сообщившая, что Воронцова называла фашистов ласковым словом «кормильцы». Из показаний других людей складывался облик Воронцовой как мелкого пособника, как человека, лояльно относящегося к «новому порядку», но не более. Но все же начали искать. Запросили адресный стол — она не значилась. Искали по местам возможной работы — нигде не было. Следы исчезли.

А она в это время объявилась в Вильнюсе. С самого начала она привлекла внимание чекистов Литвы, но и там, что называется, проскользнула между пальцев. Это можно понять, если вспомнить, какая сложная обстановка была в Прибалтике в первые послевоенные годы: банды, «лесные братья», терроризировавшие население, — их требовалось обезвредить в первую очередь, поэтому было не до мелких пакостников. То есть ею занимались, но… исключительно милиция, у которой она состояла на учете как воровка, тунеядка и спекулянтка. Что же касается органов государственной безопасности Литвы, то дело на нее прекратили в 1952 году за недостаточностью улик.

Затем, в 1955 году, вышел Указ Президиума Верховного Совета СССР «Об амнистии советских граждан, сотрудничавших с оккупантами в период Великой Отечественной войны 1941–1945 гг.» Амнистия не применялась лишь к тем, кто в названный период проводил активную карательную деятельность, лично участвовал в истязаниях, уничтожении советских людей. Так и получилось, что Воронцова, как мелкая пособница врагу, теперь как бы на «законном основании» осталась в стороне.

Переломным оказался год 1957-й, когда началась разборка трофейных немецких архивов. Специально подготовленные люди в разных местах разбирали, изучали, переводили, сопоставляли, аннотировали документы, классифицировали их по темам, географическим районам, составляли именные списки и т. п. Так, в 1958 году в Управление КГБ из одного из ленинградских архивов поступило такое дело: «Переписка с комендантом тыловой армейской области о борьбе с партизанами».

В этом деле находится сообщение от 26 июня 1942 года, записанное гестаповцами. Вот оно:

Доставленная Вера Воронцова, 1909 года рождения, проживающая в Загвоздке (Ленинградская ул., дом 10), заявила:

Я была арестована полевой жандармерией за воровство. Я украла одежду и белье. После допроса я хочу дать сведения о партизанах.

Один мужчина по имени Иван имеет связь с партизанской группой. Партизанские группы создаются здесь, в Гатчине, а потом отправляются.

Мужчина по имени Сергей тоже знает о группе. Его часто вызывают в лес, очевидно к партизанам, которых он называет своими людьми.

Дочь продавца мороженого водила Ивана и Сергея в Загвоздку к одной женщине, которая имеет связь с Ленинградом.

Однажды, когда сбрасывались бомбы, Иван сказал мне: это моя работа. Другой мужчина, по имени Николай, хорошо знает об этих делах. Он торгует на рынке часами, живет в Марьенбурге.

Кроме того, моей сестре Гале Воронцовой точно известно местонахождение партизанского лагеря. Об этом она знает от Сергея.

Вот с чего начала Воронцова. Она предала своего знакомого — Сергея Ивановича Степанова, с которым давно встречалась. Она пошла на очередное свидание со Степановым в парк, зная, что за ней следит гестапо, и ни о чем даже не пыталась намекнуть ему. Больше его никто не видел. Потом она показала на рынке гестаповцам Александрова. Указала дом, в котором проживал Максимков. Степанов, Максимков и Александров 27 июня 1942 года были арестованы.

Но Воронцова не только выдавала врагу своих товарищей и знакомых. Она изобличала их в патриотической деятельности, принимала участие в задержании, участвовала в очных ставках с Максимковым, со своей родной сестрой Веселовой-Лычевой и другими. В трофейных документах говорится о том, что Воронцову гестаповцы помещали в камеры к арестованным, чтобы она доносила обо всех разговорах, и эти разговоры немцы фиксировали.

Долго велось следствие. Разыскивались свидетели, родственники погибших. Они сообщали о Воронцовой все новые и новые сведения.

Свидетель Игорь Иванович Кузьмин показал, что он и его двоюродный братишка находились в камере гестапо, когда туда были доставлены участники патриотической группы. Сразу после этого туда вошла женщина в сопровождении офицера. Эту женщину Кузьмин лично знал — это была Воронцова. Сидевший с ним в камере заключенный Иван, увидев ее, крикнул: «Предательница!»— и плюнул в лицо. Воронцова сразу же убежала, а арестованных гитлеровцы стали избивать. После того как Иван пришел в себя от побоев, он сказал: «Ребята! Запомните эту женщину. Это — предательница, Верка Воронцова».

Эти слова были завещанием Ивана Максимкова гатчинцам, всем советским людям — запомнить предательницу и в будущем призвать к ответу.

30 июня 1942 года молодые подпольщики были казнены гестаповцами. Их было двадцать пять: Сергей Степанов, Александра Дрынкина, Надежда Федорова, Иван Максимков, Николай Александров, Игорь Иванов…

Фамилии всех двадцати пяти казненных перечислены в другом трофейном документе: в спецдонесении Зейделя на имя фон Шухмана, где прямо названо имя человека, выдавшего их. Имя это — Воронцова.

…Так постепенно из документов складывался образ уже не просто пособника, а предателя, на совести которого жизнь по крайней мере двадцати пяти казненных комсомольцев. Ленинградские чекисты начали розыск Воронцовой. Думали, что она объявится где-то здесь, где жила до войны. Но ее не было. Узнали, что она ушла с оккупантами. А это значит, что они ее взяли с собой, предоставили ей транспорт и все необходимое, чтобы успеть бежать. Нашли свидетеля — Надежду Ивановну Троицкую, которая показала, что из Гатчины ехала в Вильнюс вместе с Воронцовой, и та хвастала, как ловко она выслеживала советских партизан.

Показаниями свидетелей из Вильнюса было установлено, что, прибыв в Вильнюс, Воронцова по собственной инициативе явилась в карательные органы врага и предложила свои услуги, после чего вновь стала продолжать преступную деятельность. В Вильнюсе гестаповцы вскоре обратили внимание на особое усердие Воронцовой. Учитывая ее заслуги перед ними, выделили ей новую комнату по улице Стршуне, дом 7, причем немцы сами перевезли вещи Воронцовой, отремонтировали рамы и пол.

Поселившись в доме, Воронцова начала с того, что сразу донесла, что один из ее соседей, Григорий Яцук, поддерживает связь с советскими военнопленными. В доме тут же были произведены аресты и обыски.

С тех пор и вплоть до 1963 года велось документирование по делу Воронцовой. Появлялись новые материалы, новые свидетели. Не было нигде только самой Воронцовой. Конечно, она могла уйти с гитлеровцами, ее могло вообще уже не быть в живых. Могла она и скрыться где-нибудь у родных. Решили разузнать поподробнее о ближайших родственниках. И вот что выяснилось…

Отец, Воронцов Николай Иванович, общественно полезным трудом не занимался. Пять раз его судили за спекуляции и кражи. Имел четыре привода в милицию. Последний раз был осужден в 1937 году к девяти годам лишения свободы. Скончался в местах заключения. Среди преступного мира был известен под кличкой Колька-черт.

Муж Воронцовой, Кубарев Василий Яковлевич, вор-рецидивист, неоднократно судимый. В 1936 году привлекался к уголовной ответственности за ограбление… С 1924 по 1937 год его судили шесть раз. Кроме того, семь раз подвергался приводам в милицию за кражи, мошенничества и подлоги…

И вот тут-то одному из следователей пришла мысль: а не пошла ли по стопам отца и мужа и сама Воронцова? Тем более что гитлеровцы ведь арестовали ее вначале за воровство. Решили проверить тюрьмы, исправительно-трудовые колонии. И оказалось…

Еще в 1935 году ее судили за спекуляцию водкой. По суду лишена родительских прав. Почти всю сознательную жизнь не занималась общественно полезным трудом — именно поэтому и не было нигде ни одной ее трудовой книжки. А в послевоенный период Воронцову судили шесть раз. Начиная с 1949 года ее приговорили к лишению свободы в общей сложности на тридцать восемь лет!

Там, в исправительно-трудовой колонии, ее и обнаружили. Надежное убежище нашла себе Воронцова: будучи изолированной от общества за воровство, сумела скрыть от него главное свое преступление — измену Родине, предательство советских людей.

Требование государственного обвинителя В. Боговского «навсегда вычеркнуть Воронцову из списков граждан нашей Родины, применив в отношении ее смертную казнь», основывалось не только на полной доказанности состава тяжелейшего преступления против Родины и народа, но и на единодушном требовании советских людей, присылавших в суд, в печать, в Управление КГБ письма с сотнями подписей, в которых было одно требование: «Смерть предателю!»

 

4. Срока давности не имеет

1980 г.

Екатерине Семеновне Маховой в 1980 году было уже 87 лет, когда добрые люди надоумили: «Проси пенсию для себя, сколько можно мыкаться на одну-то мужнюю, ведь не сводите концы с концами…» Екатерина Семеновна долго отнекивалась, не хотела просить. Знала, что стажа необходимого у нее не хватает. Но добрые люди тоже не отступали. И вот составили письмо в Управление КГБ, в котором, как могли, объяснили, что муж получает пенсию 45 рублей, а единственная дочь погибла в войну в Гатчине… Не хотела писать Екатерина Семеновна, не могла ворошить прошлое: не позволяла память о единственной дочери Лизе. И плакала мать, и молча несла свое горе почти сорок лет. Терпела, пока позволяло здоровье. А на девятом десятке едва не полностью потеряла зрение и слух и стала беспомощна. Вот тогда-то наконец и поддалась на уговоры.

Что было дальше с письмом, Екатерина Семеновна не знала. А в это время один из сотрудников управления отправился в архив, где хранятся акты об итогах расследования злодеяний немецко-фашистских захватчиков и причиненном ущербе на территории Ленинградской области. Составленные еще в сорок четвертом году, по горячим следам, эти акты вошли составной частью в перечень злодеяний и ущерба, предъявленных Советским правительством на Нюрнбергском процессе главным преступникам фашистского рейха.

В акте по Гатчинскому району и значилось имя дочери: Махова Елизавета Сергеевна, 1924 года рождения, замучена гитлеровцами в застенке…

Заведующему отделом

социального обеспечения

Ленгорсовета народных депутатов

В апреле 1980 года в Управление КГБ СССР по Ленинградской области поступило заявление от гражданки Маховой Екатерины Семеновны, 1893 года рождения, которая просит подтвердить, что ее дочь, Махова Елизавета Сергеевна, явилась жертвой нацистов в период временной оккупации города Гатчины, и оказать содействие в назначении пенсии.

В результате проверки установлено, что Елизавета Сергеевна, проживавшая в Гатчине, за патриотическую деятельность в июле 1943 года была арестована гестапо, подверглась пыткам и погибла. В документах комиссии по расследованию злодеяний, совершенных немецко-фашистскими захватчиками в городе Гатчине в 1941−1944 годах, Елизавета Сергеевна Махова признана жертвой насилия немецких нацистов.

Ее мать, Махова Екатерина Семеновна, зарекомендовала себя патриотически настроенным человеком: в 1941 году укрыла в своем доме бежавшую из концлагеря советскую гражданку. При опросе ее в 1944 году представителями Комиссии по расследованию злодеяний дала подробные показания об известных ей преступлениях фашистов в Гатчине и Пушкине. В настоящее время она является престарелым, больным человеком. Как не имеющая необходимого трудового стажа, пенсией не обеспечена, находится на иждивении мужа возраста 90 лет.

Направляя вам заявление гражданки Маховой Е. С., просим рассмотреть возможность назначения ей пенсии с учетом того, что ее дочь является жертвой немецко-фашистских оккупантов, а также возраста и состояния здоровья заявительницы.

Заместитель начальника управления…

(Подпись)

…Когда почтальон впервые принес пенсию не только мужу, но и ей самой, Екатерина Семеновна долго не могла успокоиться. Она приняла деньги молча, а из незрячих глаз потекли быстрые ручейки. Про себя приговаривала: «Это мне от Лизочки».

Вот когда, через сорок лет после Победы, еще не иссякли слезы матерей о погибших детях, не избылось горе. Да и никогда не избудется, по крайней мере у того поколения, что обожжено войной. Горе это, как и прочие преступления фашистов на нашей земле, срока давности не имеет. И поклон земной всем, кто помогает выстоять в беде нашим осиротевшим смолоду старикам…

Земной поклон!